Каждую зиму мне снится Фонтанный Дом в различных временных ракурсах. От 1940-х до наших дней. Изнутри и снаружи. Он всегда хранил холод и всегда любил зимы, за это можно поручиться.
Нашла старые перьевые ручки моей бабушки, приехав в гости к матери летом. Старые - это те, которые надо обмакивать в чернильницу около двух раз в минуту. Взялась за них больше ради эксперимента, чем ради чего-либо еще, потом долго не могла оторваться. Если бы не привычка писать в метро и риск испачкать важные документы, перешла бы на них окончательно. На "перья". Вот что такое генетическая память.
Вообще люблю старые вещи. Чем "несовременнее" вещь, тем она ближе мне. Тем она менее "вещна", кажется, что у нее есть своя судьба и свой характер. Пожалуй, вещи более мужественны, чем люди: они делают то, для чего существуют на свете, не жалуются, не пытаются увильнуть от своего предназначения, не проклинают своих хозяев. Делают и все. Потом ломаются. Практически, молча. Или просто изнашиваются.
А у старых вещей, переживших свое время и свою судьбу, есть свои черты лица.
Постоять у витрины бутика (почему-то вспоминается вкус утреннего кофе), примерить на себя в воображении несколько шляп. Не то. Не так. И незачем, в общем-то. Самоограничение, самоприказ - единственные радости воли. Способность ни в чем не нуждаться - радость сознания.
Все остальное, право же, мелочи, друзья мои.
Кажется иногда, что сознание человека может существовать в совершенно разных временах и оказываться свидетелем того, что вовсе ему не нужно. Так некогда я видела во сне ссору Людовика XIV с мадам де Монтеспан (вы не поверите, они никогда не были мне интересны, так, знала вскользь, кто такие и все): он горячо осыпал ее разнообразнейшими упреками, она почему-то приписывала это все тому, что он увидел ее без косметики. И гневалась на него за это. У нее были толстые ляжки.
Смешно? Есть такое, но зачем мне это.
"Чтоб спросила". Ответа никто не дал. Мелочь, звено, попавшее не в ту цепь. Сбой в программе распределения информации.
Сознание вообще похоже на шахматную доску. Возможностью перескочить с одной мысли на другую, никак с ней не связанную.
Блик: Черная Королева (возможно, та самая, что встречалась с кэрроловской Алисой, только в молодости) сидит, опираясь локтями на столик из слоновой кости. Она сама похожа на статуэтку из слоновой кости, аристократическая бледность, должно быть, это так называется. Вертит в руке мундштук, смотрит сквозь свечу. Воск все капает и капает - на стол, на ее пальцы. А она созерцает.
Хороша. Черная одежда и черные волосы оттеняют бледность лица и белый мех воротника. В воздухе повисла голубоватая дымка... или стелется дым.
Как жаль, что я ее придумала. И немного Булгаков: в ней есть что-то от возлюбленной Мастера. Впрочем, волевая складка подбородка и ироничный изгиб ее губ позволяют предположить, что эта не обратила на Мастера никакого внимания. Эта не умеет не быть одинокой.
Какого цвета ее глаза - она никогда не скажет. А в профиль - почти что вылитая Ахматова.
Игры сознания. Кубик рубик. "Вечность", сложенная из льдинок, снежинок, опавших листьев.
Образы, возникающие в нашем сознании, даны нам для того, чтобы сравнивать. И я вспоминаю.
Стук каблуков, звук льющейся воды, столь похожий на смех, сполохи салюта и одинокость утренней тишины на кухнях, когда ты еще спишь... Это свойственно молодости: внимание к подобным мелочам. Видишь следы? У воды следы кончаются и истончается звук. Эхо играет с ветром.
Только - чугунные цветы в канве узоров питерских оград. Это то, что теперь навсегда с нами. Это тот храм, который каждый ленинградец в себе будет либо хранить, либо разрушать, но, как бы там ни было, свободными от него мы никогда не будем.
Я вспоминаю. Жаль, что мне никогда не давали задержаться в каком-либо настроении. Если грустна - "ну, улыбнись", "ну, проехали", если весела - то тоже какой-то непорядок, диссонанс с обстановкой, надо нарушить это какой-то мелочью, обычно грубой. Все, кого я любила - хотели калейдоскопа. И мне некогда было слушать мир, как морскую раковину. Вдумчиво, не меняясь, не соскальзывая на отзвуки, отсветы, штрихи.
Теперь у меня это время появилось. И я стала очень многое забывать. Из того, что не имеет отношения к этим шелестам в глубине раковины.
Еще я вспоминаю одно лицо. Почему-то этот человек у меня постоянно ассоциируется с "Реквиемом" Шнитке. Любить - не стоит труда... И теперь, когда против нас километры суши и воды, государственные границы и часовые пояса, я знаю, что по-настоящему близким его лицо станет только высеченное на надгробном камне. Поздно что-либо менять.
А я могла бы иначе.
(Все тот же вкус утреннего кофе. Им приправлено большинство моих воспоминаний и впечатлений.)
Ecce homo. И я ничего не имею против.
Тают снежинки на воротнике. "Да, королева, все-таки Новый Год"-.