Черемных Олег Станиславович : другие произведения.

Провинциалы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    303 год нашей эры. Император Диоклетиан начинает жестокие гонения на христиан. Дочь влиятельного аристократа арестована за уничтожение языческих идолов. За это ей полагается смертная казнь и она сама стремится к мученичеству, но начальник тайной имперской полиции Люций Корнелий Пулл почему-то уверен, что казнить её нельзя ни при каких обстоятельствах...

Провинциалы

   25 мая 303 года нашей эры
   Восточная провинция Римской Империи
   Начальник тайной полиции провинции Люций Корнелий Пулл пребывал в отвратительном расположении духа. Причём вот уже целых три месяца - с того самого февральского дня, когда был оглашён указ императора Диоклетиана об окончательном решении о ликвидации христианской Церкви и христианской религии на всей территории Римской Империи. В результате выполнения этого указа, Римская Империя в кратчайшие сроки должна была стать территорией, свободной от христианства.
   Диоклетиан был настолько уверен в успехе своего предприятия, что даже велел подготовиться к чеканке памятной медали в память о полном истреблении христиан, а в Испании поставить два столба с надписью: "Диоклетиану Иовиану и Максимиану Геркулу за то, что распространили на Востоке и Западе Римскую империю и истребили христиан, врагов государства".
   Люций пребывал в отвратительном расположении духа вовсе не потому, что не был согласен с императорским указом. Напротив, он полностью его поддерживал и буквально со следующего дня после его опубликования ревностно приступил к его выполнению, не обращая особого внимания на мнение своего формального начальника - куда более осторожного и осмотрительного прокуратора провинции Клириния.
   Просто Люций считал, что имперская власть опоздала с этим указом... лет этак на двести. Или почти на двести.
   Указ об окончательном решении был подготовлен на совещании, которое собрал цезарь Восточной Римской Империи Галерий (обладавший лишь немногим меньшей властью, чем сам Диоклетиан), на котором присутствовали самые выдающиеся гражданских и военных сановников империи.
   Сам император, будучи человеком осторожным и не склонным к радикальным решениям, был сторонником мягкого отношения к христианам. Будучи уверенным в том, что их ни в коем случае не следует допускать на придворные и военные должности в силу абсолютной нетерпимости христиан по отношению ко всем религиям, кроме собственной (мировоззрение, которое было бы просто самоубийственным для имперской власти в столь многорелигиозном государстве, как Римская Империя), он всё же был категорически против того, чтобы "проливать кровь этих ослеплённых фанатиков", считая столь крайние меры и неоправданно жестокими, и потенциально опасными.
   Его мнение изменилось (причём радикально), когда ему представили весьма убедительные сведения (предоставленные, в частности, Люцием и его коллегами из столицы и других провинций) о том, что христианская община в империи уже давно превратилась фактически в "государство в государстве", возглавляемое собственным императором - Папой Римским; имеющее свои собственные законы, весьма эффективно управляемое должностными лицами, имеющее весьма объёмистую общественную казну, а также обеспечивающую постоянную и тесную связь между всеми её епархиями (покрывшими уже практически всю территорию не только Римской империи, но и некоторых сопредельных государств) благодаря частым всеобщим собраниям епископов, декретам которых слепо подчиняются их многочисленные и богатые конгрегации.
   Дело дошло до того, что главный христианский храм в Никомидии возвышался над императорским дворцом.
   При этом эта "тайная христианская империя" категорически не признавала ни римских, ни каких-либо иных богов, кроме собственного Всевышнего, однажды - по их словам - воплотившегося и жившего на земле, как обыкновенный человек, ни культа императора, считая его вовсе не божеством (на чём всегда и везде настаивал Диоклетиан), а считая его обычным, к тому же весьма грешным, человеком. И весьма неоднозначно относилась к римским законам вообще, проверяя каждый из них, прежде чем его исполнить, на соответствие своему вероучению.
   Опираясь на эти неопровержимые сведения, Галерий, наиболее обеспокоенный этой проблемой, настоял на том, что необходимо как можно быстрее уничтожить эту "подпольную республику"... пока ещё не поздно. Остальные участники совещания его поддержали. Диоклетиану ничего не оставалось, как подписать заранее подготовленный Галерием текст, изъяв из него лишь наиболее жестокие меры, такие, как немедленное сожжение на костре каждого христианина, кто откажется принести жертвы языческим богам.
   С этим решением Люций был категорически не согласен, ибо, опираясь на несколько более обширную информацию, чем Галерий, знал, что уже поздно. Давно уже поздно. По его весьма информированному и обоснованному мнению, христианство уже так окрепло и настолько широко распространилось, что не только было уже непобедимо, но в ближайшие два-три десятка лет вполне было способно подмять под себя императорскую власть (которая с каждым годом становилась всё слабее, в то время, как христианство только крепло). Раньше надо было думать. И действовать.
   Поэтому он воспринял этот указ не только как безнадёжно запоздавший, но и как бессмысленное, безнадёжное и даже чрезвычайно вредное мероприятие, которое могло вызвать только бессмысленные жертвы и разрушения, отвлечение и без того не очень-то обильных имперских ресурсов, столь необходимых для борьбы с мятежами и внешними врагами (одни варвары чего стоили!), а также вполне могли привести к мятежам и прочим крайне нежелательным потрясениям.
   История явно ничему не учила "славных руководителей" Римской Империи. Ибо прецеденты уже были - и все с одним и тем же результатом. Полностью провальным. Противники укреплялись, а империя слабела. Любая.
   В 175 году до нашей эры сирийский царь Антиох IV Епифан ("со славой явленный"), едва взойдя на престол, объявил программу поголовной эллинизации населения своей обширной империи. В том числе, и иудеев, как и христиане, категорически не признававших никаких других богов, кроме своего Яхве. И вообще, относившихся ко всем не-иудеям, как к нечистым, недостойным того, чтобы даже войти в дом иудея.
   Вполне очевидно, что иудеи, мягко говоря, воспротивились этой блистательной идее своего формального властителя. И настолько решительно, что в 170 году. Антиоху пришлось ввести в Иерусалим войско, чтобы подавить сопротивление иудеев и восстановить порядок. Ненадолго.
   Уже через два года вспыхнуло крупномасштабное восстание. Антиох организовал карательный поход и жестоко подавил мятеж. Иерусалим был разграблен. После этого царь решил, опираясь на прогречески настроенную часть жречества, перейти к насильственной эллинизации жителей. Он превратил Иерусалимский храм в святилище Зевса и лично заклал свинью на его алтаре. Начались религиозные преследования, сопровождавшиеся публичными казнями, пытками и т.д. Не согласившихся отказаться от веры предков вешали целыми семьями, не делая исключения даже для маленьких детей. Городские укрепления Иерусалима были срыты, а неподалеку Антиох построил новую крепость, куда переселились "коллаборационисты".
   И этих мер хватило ненадолго. Спустя ещё три года началось новое восстание под предводительством Маккавеев. Подавить его царю не удалось, ибо в самый разгар восстания он был убит жрецами богини Нанеи, возмутившимися попыткой царя ограбить и разрушить их храм. Тем временем мятеж разросся настолько, что превратился в самую настоящую войну за независимость Иудеи от Сирии. Несмотря на неоднократные попытки наследников Антиоха вновь покорить Иерусалим, борьба закончилась, в конце концов, победой иудеев. Сирия окончательно потеряла Палестину. И зачем, спрашивается, было "копья ломать"?
   В 249 году уже нашей эры пурпурную мантию императора впервые в истории Рима надел глубоко религиозный (в языческом смысле, разумеется) человек - Гай Мессий Квинт Траян Деций. Его правление ещё раз подтвердило известную аксиому о том, что глубоко религиозных людей необходимо держать как можно дальше от государственной власти.
   Как человек религиозный, он был совершенно уверен в том, что все беды Рима (коих в его годы было немало - мятежи, нашествия варваров, эпидемия чумы и всё такое) вызваны только одним - недостаточно ревностным поклонением народа древним богам. Что, естественно, вызывало гнев этих самых богов, выражавшийся во всяческих бедствиях - и внутренних, и внешних.
   Для решения этой проблемы император выбрал простое и незатейливое средство - введение обязательного - под страхом смертной казни - поклонения древним богам (а также вполне себе новому богу - Гению Императора), включая совершение необходимых действий - воскурения фимиама, принесения жертв и т.д. Отказ от выполнения этих действий приравнивался к государственной измене - со всеми вытекающими последствиями.
   Христиане, понятное дело, поклоняться каким-либо богам, кроме своего собственного, категорически отказались. После чего испытали на себе всю мощь государственной машины - и первых действительно систематических, организованных гонений.
   Отказавшихся от обязательного поклонения богам арестовывали, бросали в тюрьмы, подвергали немыслимым пыткам. Тех, кто не сломался, казнили. К счастью для христиан, подавляющее большинство римских чиновников, ответственных за реализацию этого высочайшего повеления, относились к оному, мягко говоря, весьма прохладно и поэтому особого рвения в преследовании христиан не проявляли.
   Чаще всего, не мудрствуя лукаво, арестованных христиан выстраивали в колонну по одному, затем каждому по очереди связывали руки перед собой, подводили к алтарю, затем, пока здоровенный солдат крепко держал христианина за руки (чтоб не трепыхался), жрец вставлял пленнику между пальцев горящую палочку с благовониями, ждал несколько минут, пока фимиам как следует не воскурится... после чего чиновник вписывал его (или её) имя в заранее заготовленное и подписанное свидетельство о принесении жертвы. Христианина освобождали, ему (или ей) выдавали свидетельство и отпускали восвояси. Мнения христианина при этом, естественно, никто не спрашивал.
   Даже если христианина и заключали в тюрьму (что случалось нечасто), ни пытать, ни тем более, казнить его (или её) в большинстве случаев никто особенно не торопился. Поскольку к тому времени христианская община включала многих весьма влиятельных лиц местного общества, римские чиновники вполне справедливо полагали, что во-первых, Рим далеко, а эти - близко и, во-вторых, император как пришёл, так и уйдёт (обычно это происходило довольно быстро), а нам всё-таки здесь жить...
   Они не ошиблись. Спустя всего два года после своего восшествия на престол император Деций был убит в сражении с готами. Его преемник - Требониан Галл - был человеком весьма приземлённым и практичным и об указе Деция благополучно (и с большим облегчением) немедленно забыли.
   Шесть лет спустя уже новый император Валериан (бывший соратник Деция) зачем-то начал новые гонения на христиан, но быстро попал в плен к персам. После чего до эдикта Диоклетиана ни одному из императоров и в голову не приходила идея организовать гонения на христиан. У них были дела поважнее.
   Судя по всему, Диоклетиан первым из римских властителей решил взяться за дело всерьёз.
   Эдикт предусматривал, что все христианские церкви и в Риме, и в провинциях должны быть срыты до основания. Участие в христианском богослужении - хоть в качестве священника, хоть в качестве прихожанина - каралось смертной казнью. Все христианские епископы и пресвитеры должны были - опять-таки под страхом смертной казни - передать все их священные книги в руки чиновникам, которым было предписано под страхом самых строгих наказаний (вплоть до смертной казни) сжигать эти книги, причём публично и торжественно.
   Тем же самым эдиктом были конфисковано всё имущество христианской Церкви; они были частично продано с публичного торга, частично присоединено к императорским поместьям, частично роздано городам и крупным землевладельцам, а частично выпрошено жадными царедворцами.
   Запретив проведение богослужений и обобрав до нитки церковь в целом, предусмотрительный цезарь взялся за отдельных христиан, в первую очередь, за богатых и влиятельных. Их практически лишили всех гражданских прав, в частности, знаков общественного отличия, а также права обращаться в суд с иском о защите своих прав (иски же против них суды, как и прежде, принимали к рассмотрению). Фактически, их объявили вне закона.
   Рабы-христиане были лишены возможности когда-либо сделаться свободными (такой возможностью, но не правом, при определённых условиях по закону обладал каждый раб).
   Но и этого показалось недостаточным. Почти сразу же после первого был принят второй эдикт "о борьбе с христианами", который предписывал арестовать и заключить в тюрьму всех без исключения епископов, пресвитеров и диаконов христианской Церкви, находившихся на территории Римской Империи.
   Но самым страшным оказался третий эдикт, который предписывал имперским чиновникам все имеющиеся в их распоряжении средства, чтобы заставить христиан отказаться от их "отвратительных суеверий", и для того, чтобы принудить их возвратиться к служению языческим богам.
   Эти средства, естественно (даже, пожалуй, в первую очередь), включали в себя все мыслимые и немыслимые виды истязаний и казней. До этого эдикта их применение было существенно ограничено римским законом (особенно по отношению к римским гражданам), но теперь у судей и палачей были полностью развязаны руки.
   Одной из тех, кого надлежало заставить отказаться от христианской веры и поклониться языческим богам, была некая Гелла, дочь местного очень влиятельного аристократа.
   Её арестовали не далее, как вчера, после того, как она совершенно открыто заявилась в местный языческий храм и палкой разбила несколько глиняных языческих идолов, обозвав их кусками глины и прославляя своего Господа Иисуса Христа.
   Мнение самого Люция по поводу этих идолов было примерно таким же; но, к сожалению, поскольку местные идолы были защищены римским законом, их разрушение являлось sacrilegi и каралось смертной казнью - сожжением на костре.
   Тем не менее, Люций был готов даровать Геле прощение - но лишь в том случае, если она публично принесёт покаяние, откажется от своей христианской веры и принесёт жертву тем же богам - только в другом храме.
   Вполне возможно, что, арестовав Геллу, тайная полиция тем самым спасла ей жизнь, поскольку её отец - убеждённый и ревностный язычник - был готов на месте придушить дочь за такое святотатство. Хотя она не делала тайны из своей христианской веры, которую приняла год назад под влиянием своей подруги (теперь тоже арестованной), до сегодняшнего дня им как-то удавалось избегать серьёзных столкновений на религиозной почве.
   Обычно он вряд ли стал бы трать своё время на допрос христианки - на это у него были специальные люди (да и вообще, тайная полиция редко этим занималась, предоставляя это право судебным следователям). Но Гелла была, как говорится, особым случаем.
   Хотя после совершённого ею святотатства её отец не стал бы возражать против казни дочери, даже самой жестокой (такое, кстати, случалось нередко), Гелла, несмотря на свою молодость (ей недавно исполнилось восемнадцать), уже обладала значительным влиянием в аристократических кругах провинции (как местных, так и римских). Не только по причине своей редкой красоты, но и благодаря своей образованности, острому уму и несгибаемому характеру.
   Поэтому в этом деле нужно было соблюдать максимальную осторожность, гибкость и осмотрительность. Ибо дело это было действительно политическим.
   В дверь постучали.
   "Войдите" - командным голосом приказал Люций.
   Дверь в его кабинет распахнулась и громадного роста стражник ввёл в комнату Геллу.
   Её руки были свободны (как всякая убеждённая христианка, свято следующая Нагорной проповеди, она и не думала сопротивляться). Одета в белоснежную тунику и белую же столу, подшитую плиссированной оборкой. На ногах - мягкие башмаки из белой кожи, отделанные вышивкой и металлическими бляшками. На голове - полупрозрачная белая вуаль.
   "Вся в белом" - подумал Люций. В культуре провинции белый цвет был цветом смерти. Поэтому ни мужчины, ни женщины никогда не надевали полностью белые одежды. Хотя бы один предмет гардероба обязательно должен был быть либо чёрным, либо цветным.
   Она была очень красива, но красива очень редкой умиротворяющей красотой. Обычно женская красота вызывала в Люции, как, наверное, и в любом мужчине, чувственное, эротическое, сексуальное возбуждение, а красота Геллы, наоборот, несла мир, тепло и какую-то спокойную радость.
   Ему совершенно не хотелось ни бичевать, ни пытать, ни, тем более, казнить её; напротив, он дал себе слово сделать всё возможное, чтобы спасти ей жизнь. Овладеть ею ему тоже не хотелось - с его точки зрения, она была слишком чиста и непорочна для этого.
   Люций махнул рукой. Стражник кивнул и удалился, бесшумно закрыв за собой дверь.
   "Ты знаешь, кто я?" - вместо приветствия максимально грозно спросил её Люций.
   "Знаю" - спокойно ответила девушка. "Вы Люций Корнелий Пулл, начальник имперской тайной полиции в нашей провинции"
   Они не были знакомы, но в определённых аристократических кругах личность Люция уже давно не являлась тайной.
   "Ты знаешь, за что тебя арестовали?"
   "Знаю" - с тем же непоколебимым спокойствием ответила Гелла. "За то, что я назвала вещи своими именами. Я назвала куски глины, которым люди по своему невежеству поклоняются как идолам, кусками глины. И разбила их, чтобы показать людям, что они не обладают никакой силой и что поклоняться им просто глупо"
   "А твой Господь Иисус Христос обладает силой?" - заинтересованно спросил Люций.
   "Конечно" - улыбнулась девушка. "Он превращал воду в вино, исцелял безнадёжно больных, изгонял демонов, возвращал зрение, ходил по воде... И даже воскрешал из мёртвых"
   Люцию очень хотелось спросить: "Где доказательства?", но он сдержался. Доказательства, пусть и, возможно, косвенные, содержались в одном из свитков, хранившихся в его личном шкафу. В свитке, составленном людьми, в чьей надежности и объективности у него не было ни малейшего сомнения.
   Вместо этого он спросил:
   "Ты знаешь, что по имперскому закону ты совершила святотатство?"
   Гелла пожала плечами. "Значит, это глупый закон. Ибо называть святотатством разрушение кусков глины просто глупо"
   Люций пропустил эту реплику мимо ушей. Хотя, строго говоря, такое высказывание в адрес римского закона было государственным преступлением.
   "Ты знаешь, какое наказание предусмотрено за это преступление?"
   "Знаю" - ровным, спокойным голосом, в котором не чувствовалось ни малейшего не то что страха, но даже волнения, ответила девушка. "Смертная казнь. Я не боюсь смерти".
   К сожалению, это было правдой. И, к ещё большему сожалению, не всей правдой. Гелла не только не боялась смерти и не только уже давно была к ней готова; она всеми силами стремилась к ней. Причём не просто к смерти, а к как можно более страшной, ужасной и мучительной смерти. Она мечтала о мученичестве, как её ровесницы мечтают о любви, интимной близости, семье, детях... И это стремление пугало Люция Корнелия Пулла куда больше, чем даже разрушение ею языческих идолов.
   Ибо теперь она была готова разрушить себя. Зачем? Во имя чего?
   "Ты знаешь, что прокуратор Клириний имеет право подвергнуть тебя любой казни?"
   "Знаю" - спокойно ответила Гелла.
   "Тебя могут забить до смерти флагрумом. Или сжечь живьём на костре. Или опустить в кипящую смолу. Или сварить живьём в кипятке. Или распилить деревянной пилой. Или посадить на кол с перекладиной, на котором ты будешь мучительно умирать несколько дней. Или содрать с тебя - живой - кожу. Или разодрать железными кошками. Или отдать на растерзание диким животным. Или разорвать лошадьми. Или забить камнями. Или подвесить на крюк за ребро"
   Люций спокойным, ровным голосом перечислил все известные ему виду казни. За исключением одной. Ибо на это у него были весьма серьёзные основания.
   Он уже давно знал, что именно такое - медленное, спокойное и бесстрастное - перечисление видов наказаний, пыток и казней, которые могут быть применены к приговорённому, было гораздо более действенным, чем любой крик.
   На Геллу всё это не произвело ни малейшего впечатления. По всей видимости, она уже давно всё это обдумала и представила себе - до мельчайшей детали.
   "К сожалению для вас, вы не сможете меня подвергнуть всем этим казням сразу. Только одной. Хотя если бы это было возможно, я с удовольствиям перенесла бы все эти казни..."
   "Зачем?" - искренне удивился Люций.
   "Чтобы доказать всем вам, что никакие, даже самые страшные и ужасные муки не заставят меня отказаться от моей веры... Что моя вера тверда потому, что истинна. Чтобы и вы смогли познать истину и уверовать в неё. Ради вашего спасения от ваших же заблуждений... и от геенны огненной. Которая куда страшнее, чем даже самая страшная казнь, которую вы сможете придумать. Ибо там и страшнее, и больнее, и длится это дольше. Вечность"
   "Мученичество как самый эффективный способ христианской проповеди" - подумал Люций. "А что, так оно, пожалуй, и есть. Правильно говорил Тертуллиан - кровь мучеников подобна семени; чем больше её проливается, тем больше становится христиан..."
   В этом он был совершенно прав. Именно совершенно идиотская, по мнению Люция, тяга имперских, власть предержащих, стремившихся угодить вечным требованиям черни "хлеба и зрелищ" к превращению смертной казни в театрализованное представление во многом способствовала столь быстрому распространению христианства в империи.
   В стране, поклонявшейся личному мужеству и обожествлявших таких героев, как Гай Муций Сцевола, даже одного христианского мученика за веру было достаточно, чтобы вызвать уважение у десятков тысяч - и у патрициев, и у плебеев. А где уважение, там и интерес. А от интереса уже недалеко и до обращения.
   Стараниями римских властей число христианских мучеников уже перевалило за несколько тысяч. И каждого из них, вместо того, чтобы тихо задушить в подвале, как казнили Верцингеторикса, казнили публично, при огромном стечении народа. Обеспечивая тем самым и каждому в отдельности, и всей христианской церкви максимально широкую известность и уважение.
   "Я не уверую" - спокойно произнёс начальник тайной полиции. "Как бы ты не страдала во время казни и какой бы ужасной она ни была. А если даже уверую... то до конца своих дней буду бороться против вашего бога. А если смогу, то буду бороться и после смерти... Из другого мира. Или в других жизнях"
   Люций вполне допускал возможность реинкарнации.
   "Почему????" - изумлению Геллы не было предела
   "Потому, что бог, которому для обращения масс в его веру нужна страшная, ужасная, жуткая, мучительная смерть его адептов, особенно таких прекрасных - и душой, и телом, и разумом - как ты... это не бог. Это ужасное, отвратительное, мерзкое, бездушное, бесчеловечное, даже, пожалуй, античеловечное нечто. Это демон, которому необходимы постоянные и ужасные человеческие жертвоприношения. Точнее, саможертвоприношения - что, пожалуй, ещё ужаснее. Он ничем не лучше, чем Ваал Хаммон, которому карфагеняне приносили в жертву детей - сотнями..."
   Люций сделал паузу, затем продолжил:
   "Добрый, любящий, человечный и заботливый бог никогда не потребует о своего адепта такой жертвы. Ни при каких обстоятельствах. Ни ради чего. Ибо боль, страдания и смерть не могут иметь оправдания. Они есть безусловное зло"
   "А как же смертная казнь? Как же войны?" - спросила его девушка.
   "Они, к сожалению, необходимы. Но необходимы нам, людям, существам слабым и немощным. А всемогущему, как вы утверждаете, богу они совершенно не нужны. Даже, наоборот, вредны. Так что... ни тебе, ни твоим единоверцам меня не убедить"
   "Посмотрим" - спокойно сказала Гелла. "Посмотрим, что вы будете думать, чувствовать и видеть, когда будете смотреть на мою казнь. На то, как я умираю"
   Люций это проигнорировал. С каждой минутой жгучее желание сделать что-нибудь, как-нибудь извернуться, чтобы сохранить жизнь этой упрямице, становилось всё сильнее.
   "Ты, конечно, девственница?" - неожиданно спросил он.
   "Конечно" - улыбнулась девушка. "Мой жених - Иисус Христос" - убеждённо, решительно и чётко заявила она. "Я встречусь с Ним в Царствии Небесном..."
   Это Люций слышал уже не в первый раз, ибо ему уже приходилось и допрашивать девственниц-христианок, и читать протоколы допросов, присланные его коллегами и в столице, и в других римских провинциях. С его точки зрения, сие утверждение было редкостной глупостью. Проще говоря, чушью собачьей.
   Насколько он понимал Иисуса Христа (а ему представлялось, что он его понимал очень неплохо, ибо чуть ли не наизусть заучил все Евангелия и прочие священные книги христиан, да и с христианами пообщался немало), этому "персонажу" (в отличие, например от царя Соломона) менее всего был нужен гарем из тысяч экзальтированных девиц.
   Ему очень хотелось спросить Геллу "А у Христа ты спросила, надо ли это ему?", но сдержался. Ибо чувствовал, что на эту тему рассуждать логически она была просто не в состоянии.
   Вместо этого он сообщил девушке весьма неприятную новость:
   "Видишь ли, Гелла... строго говоря, римский закон запрещает подвергать смертной казни девственниц. Поэтому перед смертью тебя изнасилует римский солдат. Или даже несколько солдат - в зависимости от того, какое решение примет прокуратор..."
   Здесь начальник тайной полиции лукавил. Ибо решение о казни будет принимать именно он, Люций Корнелий Пулл, а вовсе не прокуратор Клириний. Поскольку цезарь Галерий, лично знавший и того, и другого (и прекрасно осведомлённый о мягкости, осторожности и нерешительности прокуратора, лично наделил Люция особыми полномочиями в этом вопросе).
   "Избежать этого ты, как ни старайся, не сможешь... И сопротивление будет бесполезным"
   Гелла вздрогнула.
   "Бог простит меня за потерю девственности" - твёрдо заявила она. "А вы... я прощаю это вам. И буду молить Бога, чтобы Он вас тоже простил..."
   Люций блефовал. Она этого не знала и знать не могла, но он действительно блефовал. У него тоже были определённые представления о чести, которые нарушать он вовсе не собирался. Кроме того, эдикт императора позволял ему при преследовании христиан не обращать внимания не только на этот закон, но и на другие - куда более серьёзные. Поэтому он не только не собирался отдавать девушку на изнасилование, но лично убил бы того, кто осмелился бы покуситься на её честь.
   Будь то хоть сам прокуратор Клириний.
   "Жалко мне тебя, Гелла" - с неожиданными нотками сострадания в голосе произнёс Люций. "Умрешь со всем ни за что. В восемнадцать лет?"
   "Почему ни за что?" - обиделась девушка. "Очень даже за что"
   "Кстати, а за что? За что ты умрёшь?" - неожиданно резко поинтересовался Люций.
   "За торжество веры Христовой" - гордо заявила Гелла. "За обращение язычников. За..."
   "За то, чтобы христианство стало государственной религией Римской Империи" - перебил её Люций.
   Девушка замолчала. Такого поворота она явно не ожидала.
   Люций встал с кресла, обошёл стол, присел на краешек стола.
   "Видишь ли, Гелла, я не знаю, что ты там думаешь... но я действительно очень хочу спасти твою жизнь..."
   "Я это вижу" - спокойно ответила девушка. "Только у вас ничего из этого не выйдет"
   "Посмотрим" - сказал начальник тайной полиции. "Ну так вот, я всерьёз думаю о том, чтобы не казнить тебя, а продать в рабство. Самому себе. То есть, сделать тебя своей рабыней"
   Поскольку Гелла не имела римского гражданства, технически это было возможно. Сложно, но возможно.
   "Зачем?" - удивлённо спросила Гелла. "Чтобы сделать меня своей наложницей? Я лучше покончу с собой, чем позволю вам лишить меня девственности. Задержать дыхание не так уж трудно. У меня это получится" - уверенно добавила она.,
   "Получится" - не стал с ней спорить Люций. "Только вот... это приведёт тебя прямиком в геенну огненную. Ибо самоубийство - куда более тяжкий грех, чем потеря девственности. Не ты дала себе жизнь - не тебе её и отнимать. Да, кстати, из-за твоего стремления к мученичеству твою казнь - если таковая всё-таки случится - ваша христианская небесная канцелярия вполне может оценить как самоубийство - со всеми вытекающими отсюда последствиями..."
   Блестящий полемист, логик и риторик, Люций уверенно загонял свою оппонентку в ловкие логические ловушки, из которых выбраться было не так-то просто. Как показывал опыт, подобная тактика была куда более эффективной для достижения нужного результата, чем даже самые страшные и жестокие пытки и казни.
   "Да, кстати, тебе не приходило в голову, что ты сделала из своей девственности идола? Которому ты поклоняешься куда более ревностно, чем своему Богу? А это, между прочим, нарушение вашей же второй заповеди..."
   Он сделал многозначительную паузу, затем продолжил:
   "Подумай об этом... пока ещё есть время. А что касается наложницы... то ты заблуждаешься. Я не только не собираюсь посягать на твою честь, но и убью любого, кто на неё посягнёт... Так что ты останешься девственницей всё то время, что будешь находиться у меня в рабстве"
   "Тогда зачем вам это нужно?" - непонимающе уставилась на него Гелла.
   Люций встал, помассировал мочку левого уха (говорят, придаёт дополнительных сил) и начал медленно расхаживать по кабинету.
   "Эти гонения скоро прекратятся" - спокойно начал он. "Диоклетиан - великий император, да и Галерий далеко не дурак. Очень скоро они поймут, что все их усилия бесполезны; что христианская церковь слишком сильна. Проще говоря, она нам не по зубам. Лет сто назад, возможно, мы бы добились успеха, но сейчас..."
   Он сделал паузу.
   "... сейчас это уже невозможно. Поэтому твоя смерть совершенно бессмысленна. Через год-два гонения ослабнут, потом прекратятся совсем. Потом... новый император издаст указ о веротерпимости, что будет означать официальное окончание гонений..."
   Он ещё раз потеребил мочку уха, на этот раз правого и продолжил:
   "А затем... затем у императора останется только один выход..."
   "Какой же?" - изумлённо спросила Гелла. Она ожидала от Люция чего угодно - уговоров, криков, избиения, пыток... Но не этого.
   "Договориться" - спокойно ответил начальник тайной полиции. "Договориться с христианами. А поскольку вы никогда не признаете никакой иной религии, кроме своей, то... ему придётся принять христианство. И сделать христианство официальной религией Римской Империи"
   Гелла молчала, переваривая услышанное.
   Люций продолжил:
   "Поэтому я и хочу, чтобы ты спокойно пережила эти несколько лет в моём доме. Чтобы потом увидеть... торжество христианства в Римской Империи"
   Последние слова он произнёс с крайним сарказмом. Пожалуй, даже с издёвкой.
   "Видишь ли, Гелла..." теребя кончик носа, проговорил он, "ты, конечно, девочка сильная, умная, образованная и совершенно бесстрашная. Но, к сожалению, ещё очень маленькая, неопытная и...." он запнулся, выбирая правильное слово, "воспринимаешь мир через такие же девичьи грёзы, как и твои сверстницы. Только они грезят о великой любви, вечной страсти, счастливом супружестве, а ты - о Втором Пришествии и Царствии Небесном на нашей земле..."
   Он передохнул, затем продолжил:
   "Ты считаешь, что твоя смерть приблизит пришествие Царства Небесного. На самом деле она ровно ничего не изменит. От тебя не зависит абсолютно ничего"
   "А от кого зависит?" - неожиданно заинтересованно спросила она.
   "Во-первых, от императора, хотя и в меньшей степени. А в наибольшей... от Вашего папы, сейчас это, кажется, Марцеллин... или от его преемника, который сумеет убедить императора в том, что императору выгодно - из политических соображений, признать христианство единственной официальной религией Римской Империи. И что преследовать нужно язычников, а вовсе не христиан"
   "Вы думаете, что это возможно?" - удивлённо спросила Гелла.
   "Я уверен, что это обязательно произойдёт" - улыбнулся Люций. "Более того, я совершенно убеждён в том, что, если тебе удастся избежать казни, ты это увидишь сама. И ещё многое другое"
   "Что же?" - с нескрываемым интересом спросила девушка
   Люций заметно помрачнел.
   "Многое... только вот не знаю, понравится это тебе или нет. Ты увидишь толпы христианской черни, разрушающей великолепные храмы, статуи и фрески, сжигающие бесценные творения человеческого гения... Раздирающей на части тех, кто осмеливается усомниться в истинности вашего единственно верного вероучения... Ты увидишь костры, на которых будут гореть не только языческие жрецы - это было бы ещё полбеды, но все, кто позволит себе собственное мнение, не совпадающее с мнением вашей церкви...
   К счастью, ты не увидишь, как рухнет под натиском варваров и внутренних мятежей, спровоцированных вашей нетерпимостью, Римская Империя - величайшее государство в истории и на его месте воцарится кровавый хаос... потому, что ваша религия уничтожит стержень, фундамент этой цивилизации, а взамен ничего не даст, кроме безумного поклонения недочеловеку, которому были недоступны чувства любви к женщине, к детям, у которого никогда не было семьи... который даже не знает, что это такое..."
   "Вы пришли, чтобы отобрать у человека самое главное - свободу" - неожиданно жёстко произнёс он. "Чтобы превратить нас всех в рабов вашего бога. Чтобы отобрать у нас право на свободную мысль, свободное слово, свободное творчество, свободную веру. Именно поэтому я буду сражаться с вами всегда. До последнего дыхания. А если будет нужно и возможно - то и в ином мире"
   Он сделал паузу, затем продолжил:
   "Ты думаешь, что своей смертью ты приблизишь Второе Пришествие и наступление Царствия Небесного? Ничего подобного - своей мученической смертью ты только приблизишь наступление страшной, кошмарной, тысячелетней ночи, в которую ваша религия погрузит человечество..."
   "На самом деле" - с нескрываемым сарказмом продолжил он, "при всёх своих несомненных достоинствах ты просто жуткая гордячка, которая начиталась и наслушалась всякой ахинеи и вообразила, что знает всё на свете лучше всех... Выпороть бы тебя как следует, чтобы выбить из головы всякую дурь"
   "Выпорите" - тихо сказала она.
   Ей явно не терпелось поскорее надеть венец мученицы.
   Люций понял, что всё его полемическое искусство совершенно бесполезно. Она его слушала, но не слышала. Ибо она уже приняла решение. Она решила принять мученическую смерть. И она не остановится, пока не добьётся своего.
   "Танатофилия какая-то" - раздражённо подумал он.
   "Я не буду тебя пороть" - тихо сказал он. "Пусть прокуратор решает твою судьбу"
   "Стражник!" - громко крикнул начальник тайной полиции.
   Дверь почти беззвучно отворилась и на пороге снова появился гигант.
   "Почему вы думаете" - тихо спросила Гелла, "что, придя к власти, мы начнём жечь язычников на кострах?"
   "Потому, что вы не дорожите своими жизнями" - жёстко ответил Люций. "А тот, кто не дорожит своей жизнью, не будет дорожить и чужой. Кто готов принести себя в жертву своему богу, обязательно принесёт в жертву и другого. Это аксиома"
   "Да, и ещё" - добавил он. "Власть развращает. Абсолютная власть и развращает абсолютно. И способна развратить даже ваших святых".
   "Уведите" - бросил он стражнику.
   Стражник сделал шаг назад и жестом приказал Гелле проследовать в тюремную камеру. Девушка повернулась и понуро поплелась в указанном направлении.
   Люций закрыл дверь. Как он и предполагал, у него ничего не вышло. Она уже давно не жила в этом мире. То есть, телом она была ещё здесь, а вот душой, сердцем, да и умом, она была уже там. В ином мире. И поэтому была совершенно нечувствительна даже к самым безукоризненным логическим доводам.
   Пора было сообщить эту неприятную новость прокуратору. А также кое-что ещё.
   Начальник тайной полиции подошёл к своему личному шкафу, снял с шеи ключ, открыл шкаф, достал оттуда весьма увесистый свиток. Затем подумал, нащупал небольшой тайный ящичек, достал из потайного кармана маленький ключ, открыл ящичек, извлёк из него небольшой свиток, спрятал в потайной карман туники.
   "Мало ли что..." - подумал он.
   Положил увесистый свиток на стол, закрыл шкаф, повесил ключ обратно на шею. Взял свиток, бесшумно покинул кабинет и направился в дворец Клириния.
   Дворец прокуратора находился практически рядом, в том же "комплексе правительственных зданий", что и небольшое здание тайной полиции. Там же находилась и тюрьма для особо опасных государственных преступников, в которую поместили Геллу.
   Люций был единственным, кто имел права доступа в дворец прокуратора в любое время дня и ночи, причём без доклада. Хотя формально он и подчинялся прокуратору, информация, которой он владел, а также его связи в Риме (не говоря уже об особых полномочиях по преследованию христиан) давали в его руки власть, не меньшую (а то и большую), чем была у прокуратора.
   Начальник тайной полиции пересёк огромный двор, прошёл через ворота, кивнув стражникам, которые знали его в лицо, поднялся по небольшой лестнице и вошёл во дворец с чёрного хода. Кивнув уже другой паре стражников, он прошёл по коридору, повернул направо, затем налево и оказался перед покоями прокуратора.
   Стражники и на это раз беспрекословно пропустили его. Пройдя через небольшую приёмную, Люций, как обычно, без стука вошёл в кабинет прокуратора.
   Прокуратор был один. Его рабочий день был закончен. Он сидел в соломенном кресле и читал какой-то свиток.
   "Здравствуй, Люций" - устало поприветствовал начальника полиции Клириний. "Судя по твоему мрачному виду, у тебя плохие новости"
   "Добрый вечер, Клириний" - ответил начальник тайной полиции. "Ты действительно прав - у меня плохие новости. Мне ничего не удалось с ней сделать"
   "Могу я узнать, почему?" - осведомился прокуратор.
   "Она... она просто приняла решение умереть. Она не хочет жить в нашем мире, а, напротив, хочет как можно скорее соединиться со своим женихом в Царствии Небесном..."
   "Почему?" - удивлённо спросил Клириний. "По-моему, это противоестественно..."
   "Для нас - да" - согласился Люций. "Но не для них. Она считает, что в их Царствии Небесном есть только всё самое лучшее, к тому же в тысячи раз прекраснее, чем в нашем мире. Только красота, любовь, радость, свет, тепло... И нет вообще ничего плохого - ни боли, ни страданий, ни страха, ни смерти... вообще никакого зла. Чистое и абсолютное добро. Поэтому-то она так туда и стремится - и как можно быстрее. И, надо сказать, вполне логично - с её точки зрения, разумеется - считает, что мученическая смерть - это самое лучшее решение. И для неё, и для её бога, и для её церкви. Несколько минут - или пусть даже часов - страданий - и она уже в ином мире. Несравнимо лучшем, чем наш. Не такая уж и высокая плата за вечное блаженство"
   "Ты думаешь, что такой мир действительно существует?" - настороженно спросил прокуратор.
   "Это не имеет значения" - задумчиво протянул Люций.
   "А что имеет?" - по-прежнему настороженно поинтересовался Клириний.
   "То, что они - я имею в виду христианских фанатиков - так стремятся попасть на небо, причём чем быстрее, чем лучше, конечно прискорбно. Жалко будет потерять такую красивую девушку. Да и другим тоже - жить бы ещё и жить. Но меня беспокоит совсем другое..."
   "Что же?"
   "Меня беспокоит..." - начальник тайной полиции сделал паузу, "как бы эти одержимые, исполняя заповедь их Господа Иисуса Христа возлюби ближнего своего как самого себя - не вознамерились бы как можно быстрее затащить в свое Царствие Небесное всех нас..."
   "А что, есть такая опасность?" - совсем уж обеспокоенно спросил прокуратор.
   "С одной стороны, вроде бы и нет" - всё столь же задумчиво произнёс Люций. "Во-первых, далеко не все христиане столь фанатичны. Во-вторых, хоть их подпольная христианская империя обладает весьма значительными ресурсами, поднять серьёзный мятеж они всё же не способны. Да и это просто не их стиль. Они категорически отвергают насилие. По крайней мере, пока"
   Ему очень хотелось добавить пока они не пришли к власти, но он сдержался.
   "А с другой стороны?" - беспокойство Клириния нисколько не уменьшилось.
   "С другой стороны... Видишь ли, Клириний, в их собрании священных книг есть одна, называемая Откровение Иоанна Богослова. Или просто Откровение. Апокалипсис, если говорить по-гречески..."
   "И чем же примечательна эта книга?" - нетерпеливо перебил его прокуратор.
   "Во-первых, что очень важно, эта книга в их списке стоит последней. Во-вторых, хотя эта книга намного сложнее, чем остальные и написана очень трудным для понимания символическим языком... думаю, что основную её мысль я всё же уловил"
   "И?"
   "Как мне представляется, основная идея состоит в том, что проповедь христианского вероучения вызовет жёсткое противодействие со стороны сил зла, к которым, естественно, они причисляют и имперские власти..."
   "То есть, гонения?"
   "Например, гонения" - подтвердил его догадку Люций.
   "И?"
   "Что, в свою очередь приведёт к грандиозным катаклизмам... стихийным бедствиям, войнам, эпидемиям, гибели огромного числа людей и, в конце концов, к битве при Армагеддоне, в которой сойдутся силы добра и силы зла. Эта битва станет последней битвой добра со злом - необычайно кровопролитной... возможно, даже приведёт к гибели всего человечества"
   "А что будет потом?" - испуганно спросил Клириний
   "Потом... после этой битвы состоится второе - и окончательное - пришествие Христа. Праведники восстанут из мёртвых в обновлённых материальных плотских телах, в которых будут жить вечно и счастливо. А грешники... грешников отправят в геенну огненную на вечные мучения..."
   "И ты хочешь сказать, что..." - голос прокуратора заметно дрожал от страха
   "Я хочу сказать, что этот сценарий представляется мне вполне реальным" - спокойно сказал Люций. "Широкое и глубокое распространение христианства приводит к формированию христианского государства внутри Римской Империи. Что, естественно, вызывает только одну реакцию имперских властей..."
   "Окончательное решение?" - неуверенно спросил Клириний.
   "Именно" - подтвердил Люций. "Издаются императорские эдикты, начинаются преследования, которые потрясают до основания и Рим, и провинции... Ситуация быстро выходит из под контроля, начинаются мятежи, борьба за власть... Империя рушится, в неё вторгаются гунны, готы и прочие варвары... Воцаряется кровавый хаос... Неизбежно вспыхивает эпидемия чумы или какой-нибудь другой, не менее ужасной болезни. Остановить эпидемию невозможно, ибо все государственные структуры разрушены до основания... В результате погибает если не всё человечество, то население Римской Империи уж точно. Наступает Апокалипсис..."
   "И что же делать?" - обречённо спросил прокуратор.
   "Скорее, чего не делать" - спокойно ответил Люций. "Не пороть горячку. То есть, особо не спешить арестовывать, пытать, наказывать христиан. Не говоря уже о том, чтобы казнить. Ибо это, увы, необратимо..."
   Именно по этой причине начальник тайной полиции был, мягко говоря, не в восторге от института смертной казни. Ибо не раз и не два ему приходилось очень сильно жалеть, что тот или иной очень нужный человек уже казнён и воскресить его, увы, никак не удастся. Не говоря уже о совсем уже диких случаях, когда выяснялось, что, несмотря на все предосторожности, был казнён невиновный. Будучи человеком глубоко порядочным, Люций чуть с ума не сходил и несколько дней после обнаружения такой ошибки на него было просто страшно смотреть.
   Он продолжил инструктировать Клириния:
   "Лодку не раскачивать, проще говоря. И оставить себе пути к отступлению. Чтобы, в случае чего, как можно больше можно было бы отыграть назад. Да, и быть готовыми в любой момент договориться. С договороспособными христианскими епископами"
   "Странно" - растерянно пробормотал прокуратор. "Концы с концами что-то не сходятся. С одной стороны, если верить христианам, то такое развитие событий можно только приветствовать. Несколько лет страданий, пусть даже ужасных - и потом целая вечность безоблачного счастья. Как у мученика - несколько часов страданий, пусть и ужасных - и потом вечное, абсолютное счастье. С другой... мне всё равно как-то неуютно... Не могу понять, в чём проблема?"
   "Проблема, мой друг Клириний" - медленно протянул Люций, "состоит в том, что совершенно непонятно, чем весь этот апокалипсис закончится - то ли действительно вторым пришествием Христа и всеобщим вечным счастьем, то ли просто жуткой, ужасной, быстрой и бессмысленной гибелью всего человечества. А потом всеобщими вечными страданиями в каком-нибудь шеоле..."
   "В шеоле?"
   "Так у иудеев называется загробный, низший мир. В высшей степени неприятное место, если верить иудейским текстам. Но дело не в этом"
   "А в чём?"
   "Дело в том, что в христианском богословии кроме всеблагого Всевышнего существует и всезлобный Дьявол..."
   "Ты, я вижу, очень хорошо разобрался в христианском богословии" - заметил прокуратор.
   "Чтобы победить врага, нужно хорошо изучить его оружие" - улыбнулся начальник тайной полиции. "Кроме того, сейчас мы имеем дело с христианами, поэтому с точки зрения здравого смысла вполне логично смотреть на вещи, так сказать, их глазами"
   "Разумно" - согласился Клириний.
   "Ну так вот" - продолжил Люций. "если предположить, что вся эта катавасия с теневой христианской империей и последующими гонениями инспирирована на Всевышним, а Дьяволом, то ничего хорошего нам этот апокалипсис не сулит. А поскольку здравый смысл говорит нам, что всегда и везде безопаснее всего подозревать худшее, то мы просто обязаны сделать всё, что в наших силах, чтобы не допустить этого апокалипсиса. Любой разумной ценой"
   "Согласен" - кивнул Клириний, постоянно пользовавшийся советами своего "заклятого друга". "И всё-таки, делать-то что?"
   На этот раз Люций и сам не имел ни малейшего представления о том, что же, собственно говоря, им следует делать.
   "Подожди немного, я подумаю" - попросил он прокуратора. И стал в задумчивости расхаживать по кабинету.
   Голова его была абсолютно пуста. Ни единой мысли.
   "Придётся её заставить" - подумал он.
   Люций Корнелий Пулл не верил в случайности. Он не без оснований считал, что в любом событии заключался некий важный, глубинный смысл, который, если как следует поразмышлять, обязательно удастся выявить. И ещё он знал, что зачастую самые безумные решения оказываются единственно верными.
   Ему вдруг в голову пришла мысль, показавшаяся ему весьма перспективной.
   "У меня есть идея" - сообщил он прокуратору. "Давай начнём с Геллы"
   "С Геллы?" - удивился Клириний. "Она-то тут при чём?"
   "Она может оказаться очень даже при чём" - уверенно ответил Люций. "Видишь ли, я не верю в случайности. Посмотри сам. Благовоспитанная дочь влиятельного местного аристократа, хоть и христианка, вдруг ни с того, ни с сего берёт палку, идёт в языческий храм и разбивает идолов. Прекрасно понимая, что её за это ждёт сожжение на костре. Живьём. Она сознательно ищет смерти, причём мучительной"
   Он сделал паузу и продолжил.
   "Далее. Поскольку она имеет весьма значительный вес в местном сообществе, она попадает не к судье и не к префекту, а ко мне. Ты тоже оказываешься заинтересованным в её судьбе. Весь наш разговор она постоянно требует своего личного апокалипсиса, что, в свою очередь, наводит нас с тобой на мысль об апокалипсисе глобальном... который мы любой разумной ценой должны предотвратить. Не кажется ли тебе, мой друг Клириний, что всё вышеперечисленное даёт нам более, чем веские основания начать поиск наших ответов с личности и поведения этой самой Геллы?"
   "Логично" - согласился Клириний. "И что же ты предлагаешь?"
   "Мне представляется" - начал Люций, "что эта Гелла одержима кем-то или чем-то, кто или что очень хочет, чтобы мы её умертвили. Причём в самое ближайшее время и весьма мучительным способом. Осталось выяснить, зачем. И какое отношение всё это имеет к глобальному апокалипсису"
   "И как ты собираешься это выяснять?"
   "Я предлагаю попробовать подыграть ей. Сделать вид, что мы идём у неё на поводу. Согласиться казнить её. Но при этом максимально затянуть подготовку к казни, чтобы у нас было время, понять, с кем или с чем мы имеем дело..."
   "А мы успеем это понять?" - обеспокоенно спросил прокуратор. "Нам хватит времени?"
   "Хватит" - уверенно заявил Люций. "Этот кто-то или что-то обязательно проявится ещё до начала казни. И чем ближе к началу, тем явственней это нечто будет проявлять себя. Так что не волнуйся, увидим. Просто не сможем не увидеть"
   "И как же ты предлагаешь её казнить? Сжечь на костре? Бросить диким зверям? Сварить живьём в кипятке?"
   "Ни то, ни другое, ни третье" - улыбнулся Люций. "Для неё это совершенно неподходящие виды казни. Ибо можно и оконфузиться..."
   Клириний вытаращил глаза от удивления.
   "Это как?" - с трудом выговорил он
   Вместо ответа начальник тайной полиции протянул ему весьма объёмистый свиток, который всё время их разговора держал в левой руке.
   "Что это?" - прокуратор удивлённо посмотрел на свиток
   "Это имперский отчёт" - пояснил Люций. "Обо всех необычных, сверхъестественных случаях, произошедших во время казней и пыток христиан. О чудесах, короче говоря"
   Клириний развернул свиток и начал читать.
   Рим. Христианин Сатур был приговорён к смерти путём растерзания дикими зверьми. Его вывели на арену, привязали к столбу и выпустили на него леопарда. Леопард нападать на Сатура не стал, хотя был очень голоден (его специально для этого долго не кормили). Леопарда увели и решили выпустить на него медведя. Эта попытка тоже закончилась неудачей - медведь наотрез отказался покидать клетку, хотя тоже был очень голоден.. После этого Сатур был обезглавлен.
   Магеддон. Местный царь-язычник приговорил христианку Ирину к распиливанию пилой. Не успела начаться казнь, как разразился сильнейший ливень с грозой и градом. Испугавшись сего недоброго предзнаменования, царь отменил казнь. Ирина была отпущена на свободу.
   Тир Финикийский. Пять человек христиан были поставлены в арену без оружия, и на них выпущены несколько разъяренных зверей, которых еще старались раздражить раскаленными в огне железными прутами. Звери бросались с яростью в арену, устремляясь на христиан; но вдруг, удерживаемые какою-то невидимою силою, удалялись, не тронув их. Палачам пришлось обезглавить христиан.
   Антиохия. Христианский епископ Киприан и христианка Иустина были приговорены к смерти путём опускания в котёл, в котором кипела смесь из смолы, жира и воска. Иустина сама вошла в кипящий котёл и вышла из него, не получив ни малейших ожогов. После этого они оба были обезглавлены.
   Рим. Христианка Агния была приговорена к сожжению на медленном огне. Огонь не тронул её, поэтому стражнику пришлось убить её ударом меча в горло.
   Рим. Христианка Цецилия была приговорена к смерти в жарко натопленной бане. Она провела там довольно длительное время (чуть ли ни три дня), но при этом осталась совершенно невредимой. После этого её решили обезглавить, но палач трижды не смог отрубить ей голову. Израненная Цецилия прожила еще три дня, а потом умерла от полученных ранений.
   "И как ты всё это объясняешь?" - удивлённо поинтересовался прокуратор. "И при чём тут Гелла?"
   "Объяснить несложно," - спокойно ответил Люций, "если принять, что чудеса, описанные в евангелиях - сказаниях о жизни их Господа Иисуса Христа и в деяниях их апостолов действительно имели место"
   "Какие чудеса?" - обеспокоенно спросил Клириний.
   "Превращение воды в вино... хотя здесь, пожалуй, он не столько превращал воду в вино, сколько сумел внушить всем гостям на свадьбе, что они пью вино, хотя на самом деле они пили всё-таки воду. Как и в случае насыщения сотен и тысяч людей всего несколькими хлебами и рыбами. А вот хождение по воде, исцеления, воскрешение из мёртвых, включая своё собственное... это уже совсем другое дело"
   "Ты в это веришь?" - удивился прокуратор
   "Я полицейский, поэтому я ничему и никогда не верю. Я констатирую факты. Моя должность не только позволяет, но обязывает меня быть в курсе определённых необычных событий во всей империи. Потому, что раз случившись где-то, это может повториться и в другом месте. Например, в нашей провинции"
   "И?"
   "Известный тебе Понтий Пилат, прокуратор Иудеи, отдавший приказ о распятии Иисуса Христа, подготовил достаточно подробный - и совершенно секретный - отчёт о тех событиях и направил его в Рим..."
   "Зачем?" - изумился Клириний. "Неужели он счёл распятие какого-то бродячего проповедника, возомнившего себя Царём иудейским, столь важным событием?"
   "Да нет, конечно, не распятие. А то, что произошло после распятия. Исчезновение тела казнённого, усыплённая стража, сотни людей, видевших воскресшего Иисуса, трапезничавших с ним, прикасавшихся к его ранам... Вознесение Иисуса, которое тоже видел не один десяток людей... Спонтанное появление десятков и сотен проповедников благой вести о пришествии и воскресении Мессии. Чудеса, десятками творимые этими проповедниками... Такие события вполне стоили и того, чтобы провести самое тщательное расследование, и чтобы проинформировать об этом Рим"
   "Ты читал этот отчёт?" - завистливо спросил прокуратор. В отличие от начальника полиции, он не имел доступа к таким документам.
   "Читал" - вздохнул начальник тайной полиции.
   "И что?"
   "На самом деле, довольно скучно. Длинные допросы свидетелей, донесения информаторов... Да ещё и язык казённый до невозможности. Тем не менее, всё описано довольно обстоятельно..."
   "И?" - прокуратор просто сгорал от нетерпения
   "Пилат добросовестно рассмотрел все возможные версии и честно сделал вывод о том, что христианская версия является, как ни странно, наиболее правдоподобной"
   "То есть, Христос действительно воскрес из мёртвых?"
   Люций улыбнулся.
   "Можно сказать, и так. На самом деле, само по себе воскресение не столь уж и сверхъестественное событие. Мне пришлось однажды - не в этой провинции - принимать участие в расследовании случая, который может показаться куда более невероятным... если бы не был чистой правдой"
   "То есть?"
   Люций вздохнул.
   "Всё началось с самого заурядного повешения некоего грабителя - вполне заслуженного, кстати. Он провисел в петле почти три четверти часа, после чего врач констатировал смерть, его сняли с виселицы, и бедняга был похоронен - как и положено - на пустоши за городской чертой. Уже под землей казненный пришел в себя и предпринял попытку откопаться; шевеление земли было замечено проезжавшим мимо аристократом, который помог ему выбраться и предоставил ему кров и лечение"
   "И что дальше?"
   "Дальше... дальше на аристократа донесли и он попал в лапы тайной полиции. Мы подумали... и решили, что в интересах империи будет лучше просто забыть про этот случай. Аристократа отпустили, грабитель счёл за благо не выходить за пределы его дома - весьма обширного, надо сказать. Стал почти что членом семьи... Так что воскресение-то не так уж сложно объяснить. А другое..."
   Он сделал паузу.
   "С незапамятных времён известно, что среди нас есть люди, которые обладают необычными... можно сказать, сверхъестественными способностями. Во Фракии, например, есть нестинары, которые могут в течение очень долгого времени танцевать медленные танцы на горящих углях. Есть люди, которые одним взглядом могут укротить и подчинить себе даже самого дикого и разъярённого зверя... Слышал я и о тех, кто способен голой рукой остановить меч... В общем, внутри них есть какая-то сила, которая позволяет им делать то, что недоступно практически никому другому..."
   "И ты хочешь сказать, что..."
   "Я хочу сказать, что Иисус Христос обладал в сотни раз более сильными способностями, и притом гораздо более обширными, чем все эти люди. Причём не только обладал сам, но и каким-то образом может частично передавать эти способности верующим в него отдельным избранным. Которые и показали нам описанные в отчёте чудеса"
   "А Гелла? Она тоже избранная?"
   "Гелла..." - Люций на секунду задумался. "В том-то и дело, что... в общем, моё чутьё полицейского и мой опыт - ты же знаешь, что мне приходилось присутствовать при казнях, пытках и наказаниях очень многих христиан - говорят мне, что Гелла... её сила будет, пожалуй, посильнее каждого из вышеперечисленных. Я даже думаю, что сильнее её вообще никого нет. За исключением, конечно, самого Иисуса Христа"
   "И поэтому ты думаешь, что..."
   "Я думаю, что, какую бы казнь мы для неё не выбрали, нас ждёт позорный провал. Ни один инструмент не причинит ей ни малейшего вреда. У нас просто ничего не получится"
   "И что же делать?" - обеспокоенно спросил Клириний. "Как же её казнить-то?"
   "Ну, во-первых, казнить-то её как раз не надо" - возразил ему Люций. "Это всегда успеется, а она может нам оказаться очень и очень полезной... в наших апокалиптических изысканиях. На нужна не казнь, а представление, которое и даст нам ответ на наш животрепещущий вопрос..."
   "Но ведь для представления всё равно нужно выбрать вид казни. Так сказать, сценарий, декорации и всё такое..."
   "Нужно. Но не нам" - спокойно ответил Люций.
   "Не понимаю" - растерянно произнёс прокуратор.
   "Пусть она сама выберет для себя казнь" - лукаво улыбнулся начальник тайной полиции. "И этот её выбор уже очень и очень многое прояснит"
   "Когда?" - спросил прокуратор, сообразивший, что обсуждение закончено и пора переходить к практическим действиям.
   "Немедленно. Прямо сейчас" - решительно отрезал Люций.
   "Зачем такая спешка?" - удивился осторожный и, в общем-то довольно ленивый прокуратор.
   "Затем, что она хочет, чтобы казнь состоялась как можно быстрее" - пояснил Люций. "И если мы не поторопимся сами, она нас поторопит"
   "Как это... поторопит?" - изумился Клириний
   "Я думаю, что это как" - Люций сделал многозначительную паузу, "ты точно не хочешь узнать. Я, впрочем, тоже" - добавил он.
   "Подожди, подожди..." - заторопился прокуратор. "Я понимаю, что немедленно и всё такое, но... где ты, собственно, собираешься её казнить?"
   "Идиот" - подумал Люций. "На нас надвигается апокалипсис; я думаю, как спасти всех нас, а тебе лишь бы казнить хорошенькую девушку"
   В те времена, когда публичные и тайные пытки, казни и наказания болью были широко распространены и воспринимались и пытающими и пытаемыми как нечто само собой разумеющееся, активная танатофилия была довольно распространённым заболеванием среди власть предержащих (да и не предержащих тоже).
   Тем более, что каждая публичная казнь обставлялась с максимально возможной пышностью и красочными ритуальными церемониями и проходила при большом стечение плебса, требовавшего не только хлеба, но и зрелищ - и чем кровавее, тем привлекательнее. Да и многовековая традиция гладиаторских боёв весьма этому способствовала. Как и тот факт, что приговорённых (среди которых нередко встречались и красивые женщины) обычно казнили полностью обнажёнными, чтобы к физическим мучениям добавить публичный позор.
   Тон задавали "на самом верху". Диктаторы Древнего Рима, обладая правом пыток и казней, неустанно пополняли арсенал форм и методов палаческого искусства. Император Тиберий, правивший Римом с 14 по 37 год нашей эры, заявил, что смерть - слишком мягкое наказание для осужденного, и при нем редкий приговор приводился в исполнение без обязательных предварительных пыток и истязаний.
   На его глазах людей засекали насмерть колючими ветвями терновника, разрывали их тела железными крючьями, отрубали конечности. Тиберий не раз присутствовал при том, как приговоренных сбрасывали со скалы в реку Тибр, а когда несчастные пытались спастись, то их заталкивали под воду баграми сидевшие в лодках палачи. Для детей и женщин исключений не делалось.
   Император Тиберий изобрёл новый ужасный вид казни: приговоренным давали выпить изрядное количество молодого вина, после чего им туго перевязывали половые члены, в результате чего они умирали долгой и мучительной смертью от разрыва мочевого пузыря.
   Преемник Тиберия на императорским престоле - Гай Юлий Калигула - продолжил "славные традиции" своего предшественника. Он лично клеймил людей каленым железом, лично заталкивал их в клетки с голодными хищниками, лично распарывал животы и выпускал внутренности.
   Как свидетельствует римский историк Гай Светоний Транквилл, Калигула заставлял отцов присутствовать при казни сыновей; за одним из них он послал носилки, когда тот попробовал уклониться по нездоровью; другого он тотчас после зрелища казни пригласил к столу и всяческими любезностями принуждал шутить и веселиться.
   Калигула собственноручно перепиливал осужденных пополам тупой пилой, собственноручно выкалывал им глаза, собственноручно отрезал женщинам груди, а мужчинам - члены. Он требовал, чтобы при палочной казни применялись не слишком сильные, но частые и многочисленные удары, повторяя свой печально знаменитый приказ: "Бей, чтобы он чувствовал, что умирает!" Осужденных мужчин при нем часто подвешивали за гениталии.
   Император Нерон любил собственноручно поднести жертве яд и затем с интересом наблюдал, как она корчится в муках агонии. Других приговоренных он заставлял самих вскрывать себе вены, сидя в ванне, наполненной теплой водой, а к тем из них, кто не проявлял должной решительности, он приставлял врачей, которые оказывали "необходимую помощь" приговорённому.
   Римские императоры получали удовольствие, созерцая экзекуции юных девственниц-рабынь, которым раскаленными докрасна щипцами рвали груди и ягодицы, заливали в раны кипящее масло или смолу, вливали эти жидкости во все отверстия. Иногда они и сами исполняли роли палачей, и тогда истязание становилось гораздо мучительнее. Нерон редко упускал возможность истязать эти несчастные создания.
   Порой смертные приговоры выносились не потому, что этого требовал закон, а для того, чтобы удовлетворить болезненные танатофильские наклонности правителя. При этом приговорённый мог оказаться вообще невиновным.
   По слухам, подобный грешок водился и за Клиринием. Зная об этом, Люций немедленно после занятия поста начальника тайной полиции - де-факто вторую (а иногда - и первую) должность в провинции, немедленно учредил систему строжайшего надзора за безусловным соблюдением римского закона в расследовании преступлений, за которые полагалась смертная казнь.
   Сам Люций Корнелий Пулл не испытывал ни малейшего удовольствия от созерцания казней, пыток и наказаний. Будучи человеком донельзя практичным и к тому же отлично информированным, он прекрасно знал, что жестокость наказания не оказывала ни малейшего влияния на уровень ни политической, ни уголовной преступности.
   Единственным эффективным инструментом борьбы с уголовной преступностью была неотвратимость наказания, обеспечивавшаяся высококвалифицированными сыскарями, хорошо организованной патрульно-охранной службой, а также широко раскинутой сетью информаторов. А с преступностью политической - эффективное, справедливое и заботливое управление подданными.
   "Не казнить, а проводить дознание" - спокойно возразил Люций. "На предмет определения вероятности апокалипсиса, а также наиболее эффективных способов противодействия оному. А для этого мне нужны всего лишь декорации. И соответствующий сценарий"
   "И всё-таки?" - не унимался прокуратор.
   "Твой двор вполне для этого подойдёт" - улыбнулся начальник тайной полиции.
   "Мой двор?" - удивился Клириний.
   "Конечно" - спокойно подтвердил своё намерение Люций. "Просто идеальное место. Минимум лишних глаз и ушей. Только мы, она и палач. И пара стражников"
   "Но ведь нужно будет..." - неуверенно начал прокуратор.
   "Именно" - лукаво улыбнулся Люций. "После того, как она выберет себе вид казни и ты вынесешь ей приговор, нужно будет время, чтобы доставить сюда орудия казни. Время, которое нужно нам, чтобы получить ответы на наши вопросы"
   "А потом?" - с надеждой спросил Клириний, которому, похоже, ну просто очень хотелось казнить Геллу. Причём максимально длительным и мучительным способом. Благо формально она действительно заслуживала смертной казни - причём весьма жестокой.
   "Так," - подумал Люций, которого танатофильские наклонности прокуратора начали уже порядком раздражать. "Когда всё это закончится, надо будет с ним побеседовать на эту тему. И доходчиво объяснить, что если он будет продолжать в том же духе, в провинции совсем скоро будет совсем другой прокуратор. Намного более вменяемый и практичный. И уж точно не танатофил"
   "А потом видно будет" - отрезал Люций. "Сейчас просто глупо забегать вперёд. Мы пока ещё слишком мало знаем"
   И спокойно приказал прокуратору.
   "Прикажи привести её"
   "Стража!" - крикнул Клириний.
   Дверь распахнулась и на пороге возник один из личных охранников прокуратора.
   "Отправляйся в тюрьму для особо опасных и приведи ко мне Геллу" - распорядился Клириний.
   Стражник исчез, бесшумно затворив за собой дверь.
   "Кстати," - спросил прокуратор. "а что потом случилось с Понтием Пилатом? Я слышал, что его вскоре после распятия Христа отозвали из Иудеи... Только не помню, почему"
   "Так оно и было" - кивнул Люций. "На него поступил донос - видимо, желающих занять его кресло было более, чем достаточно - что он распял невинного человека, чтобы угодить иудейским жрецам. Что, во-первых, было грубейшим нарушением римского закона и, во-вторых, нанесло колоссальный ущерб престижу имперской власти, ибо создало впечатление, что ей можно помыкать...
   Римский легат в Сирии Вителлий - прямой начальник Пилата - провёл расследование, которое не только подтвердило выдвинутые в доносе обвинения, но и выявило немало других преступлений Пилата; в частности, кровавую и совершенно необоснованную расправу над жителями Самарии. Легату этого вполне хватило для того, чтобы отстранить Пилата от должности и отправить в Рим для дальнейшего разбирательства.
   В те времена к подобным злоупотреблениям власти на местах относились достаточно либерально, поэтому он отделался пожизненным изгнанием и с государственной должности, и из Рима. Он удалился в одну из провинций, вместе со своей женой Клавдией Прокулой принял христианство и тихо дожил до глубокой старости"
   "Принял христианство?" - удивился прокуратор.
   "А что тут удивительного?" - в свою очередь удивился Люций. "Если учесть, чему он сам стал свидетелем и что он узнал во время своего расследования (и честно отразил в своём отчёте), то ничего удивительного в этом нет. Впрочем" - добавил Люций, "я уверен, что сначала приняла христианство его жена, а уж потом он - под её влиянием, разумеется. Такое часто случается - женщины обычно гораздо более восприимчивы к этой религии. Как, наверное, и к любой другой"
   Люций немного помолчал, затем продолжил:
   "Кстати, в одной из христианских сект - их много с тех пор развелось - Понтий Пилат и его жена почитаются наравне с первыми двенадцатью апостолами..."
   "Надо же" - удивлённо пробормотал Клириний.
   Тюрьма находилась совсем рядом с дворцом прокуратора, поэтому Геллу доставили довольно быстро. Не прошло и нескольких минут, как дверь распахнулась и стражник ввёл в комнату девушку - всё в том же белоснежном облачении и всё столь же прекрасную.
   Даже, пожалуй, ещё более прекрасную. Ибо теперь она просто светилась любовью. Глубокой, искренней, безусловной любовью к своему ближнему. Даже к своим врагам.
   Возможно, в первую очередь к своим врагам. И даже к тем, кто будет её казнить - долго, медленно, мучительно и жестоко.
   Люций никогда не жаловался на недостаток внимания со стороны прекрасного пола. Его сила (и физическая, и внутренняя), его честность и порядочность, смелость, мужество, незаурядный интеллект, прекрасно подвешенный язык, разносторонняя эрудиция (положение обязывало), а также умение ухаживать за женщинами как магнитом притягивали к себе представительниц лучшей половины человечества (в том числе, и принадлежавших к весьма и весьма знатным фамилиям).
   Многие из которых его глубоко и искренне любили. Он не мог ответить им взаимностью, потому что был однолюбом. Он до сих пор любил свою покойную жену, умершую при родах, так и не подарив ему первенца; поэтому для других его сердце было наглухо закрыто. Жениться на нелюбимой он не хотел, поэтому вот уже много лет оставался вдовцом, не отказывая себе, впрочем, в периодических женских ласках (причём не только с гетерами и проститутками).
   Но любовь, исходившая от Геллы, была совершенно иной. Так его ещё никто никогда не любил. Он никогда не испытывал ничего подобного. Это было чувство такой чистоты и силы, что перед ним бледнела любая земная любовь. Любовь, исходившая от Геллы, была божественной. Он словно купался в этом чувстве; ему хотелось погрузиться в него всё глубже и глубже, полностью раствориться в её любви...
   При этом эта любовь была совершенно необычной. Ибо он чувствовал, что она будет только усиливаться... по мере усиления мучений и боли Геллы. Чем сильнее она будет страдать, тем сильнее она будет любить. Его, Клириния, своих палачей...
   С обычной, земной, языческой точки зрения всё это было, конечно, противоестественно. А вот с точки зрения христианской, наоборот, это было в порядке вещей. Ибо христианская любовь была именно такой. Сильнее всего христианка любила именно своих злейших врагов. То есть, именно тех, кто причинял ей наибольшую боль и страдания.
   Ибо так заповедовал их Господь.
   Люций понял, что на этот раз имеет дело с очень и очень серьёзным противником. Может быть, с самым серьёзным за всю свою жизнь. Этот кто-то или что-то, овладевшее Геллой, своё дело знало.
   Ибо оно заставляло Люция бороться не с ним и не с Геллой, а с самим собой. Точнее, со жгучим желанием испытать ещё более сильную любовь Геллы; любовь, подобную которой он никогда раньше не испытывал - и вряд ли когда-либо испытает.
   Но для того, чтобы испытать эту любовь во всей её силе, ему нужно было замучить Геллу. Замучить её до смерти. Чтобы вывести её на самую высшую - предсмертную - точку нестерпимой, запредельной боли и страданий, ибо только в этой точке она подарит ему - и другим свидетелям её смерти - свою любовь во всей её полноте, силе, чистоте и совершенстве.
   Этого Люций Корнелий Пулл не сделает никогда.
   Он не пытался объяснить даже самому себе это решение. Он просто принял его - и всё. Он будет принимать решение о казни или помиловании Геллы исключительно из рациональных соображений - что будет лучше для империи, провинции, Геллы и для него. Именно в таком порядке.
   Он давно уже научился подчинять себе свои чувства и поэтому огромным напряжением сил изгнал из себя это ощущение. Чувство исчезло. Теперь Гелла была для него просто женщиной, которая, возможно, могла прямо или косвенно дать ему ответ на важнейший вопрос о том, действительно ли угроза апокалипсиса является столь существенной и если да, что как этот самый апокалипсис можно и нужно предотвратить.
   Правда, для этого нужно будет решить ещё одну проблему - хотя бы нейтрализовать Клириния. Если Гелла так воздействовала на Люция - со всей его колоссальной внутренней силой и полным отсутствием танатофилии, то... он даже представить себе не мог, как себя сейчас чувствовал прокуратор.
   Впрочем, большого значения это не имело. Во-первых, потому, что в провинции все уже давно уяснили, что в вопросах смертной казни власть прокуратора является чисто номинальной. Реальные решения принимает он, Люций Корнелий Пулл, начальник тайной полиции.
   А если вдруг Клириний вдруг захочет "поиграть в прокуратора" и прикажет казнить Геллу вопреки мнению Люция, то...
   Начальник тайной полиции нащупал в потайном кармане небольшой свиток. Этот свиток он получил в Никомедии - резиденции Диоклетиана - лично от цезаря Галерия для использования исключительно в самых чрезвычайных обстоятельствах.
   Люций беспокоился напрасно. Во-первых, в области чувств и эмоций Клириний был куда более примитивным человеком, чем он и поэтому ощущал любовь Геллы гораздо слабее, чем его формальный подчинённый. А во-вторых, как бы прокуратору ни хотелось казнить девушку, он прекрасно понимал, что это дело является настолько важным для Люция, что тот, не задумываясь, убьёт прокуратора, если тот будет слишком энергично путаться под ногами. Причём все стражники сделают вид, что ничего не видели. Таким был авторитет Люция в провинции.
   Как и для любого имперского чиновника, для Клириния инстинкт самосохранения был сильнее всех остальных чувств, эмоций и инстинктов - хоть земных, хоть божественных. Даже вместе взятых.
   Именно поэтому он и отдал - причём совершенно безропотно - все права допроса Геллы своему начальнику тайной полиции.
   "Ты по-прежнему хочешь, чтобы тебя казнили?" - прямо спросил её Люций. Самая лучшая тактика, если учесть, что к доводам разума она была совершенно нечувствительна.
   "Да" - твёрдо и даже как-то заученно ответила Гелла. "Я хочу умереть за свою веру и ради обращения язычников. Чтобы соединиться с моим Женихом в Царствии Небесном"
   "Время пошло" - подумал Люций. "Надо использовать его с максимальной пользой"
   Он решил попробовать урезонить её в последний раз. При этом прекрасно понимая, что шансы на успех практически никакие. Уж слишком плотно нечто контролировало девушку.
   "Ради насильственного обращения язычников" - поправил её Люций
   "Почему насильственного?" - удивилась девушка. "Они увидят, как я умираю с любовью к ним и к Господу нашему Иисусу Христу и обратятся"
   "Так прямо уж все и обратятся?" - лукаво спросил Люций.
   Девушка замолчала. Видимо, об этом она раньше не думала.
   "Фанатики вообще думают мало" - подумал Люций. "Если вообще думают. За них это делают их епископы и пресвитеры. Пресвитер думает за нас - вот их лозунг"
   "Вынужден тебя разочаровать, Гелла" - спокойно произнёс Люций. "Обратятся немногие. А, учитывая, что таких фанатичных мучениц, как ты, совсем немного, то количество обращённых таким образом будет во много раз меньше, чем ты надеешься"
   Девушка молчала. Ибо возразить было нечего. И он, и она прекрасно знали, что подавляющее большинство христиан вовсе не горели желанием отдать свою жизнь за христианскую веру. Они были нормальными приспособленцами, которые покорно отказывались от своей веры, покорно приносили жертвы языческим богам, покорно выдавали властям священные книги и предметы... а затем, когда гонения прекращались, ни в чём ни бывало просились обратно в лоно христианской церкви.
   И церковь их принимала. Хотя и среди епископов находились те, кто считал, что таковых ни в коем случае не следует принимать обратно (вероотступники всё-таки). Дело дошло до того, что "умеренные" избрали своего папу (Корнилия), а радикалы - своего (Новациана). Тем не менее умеренные победили - не столько потому, что возвращение обратно "заблудших" противоречила принципам милосердия и любви, сколько потому, что в противном случае недолго было остаться вообще без паствы.
   Поскольку реальных мучеников было очень мало, появились мученики вымышленные - и в огромных количествах. Люций порой до слёз хохотал, когда ему приносили конфискованные у христиан "жития святых", в которых упоминались люди, которые никогда не существовали и события, которые никогда не происходили (а также пытки и казни, которые никогда ни к кому не применялись и были лишь плодом больного воображения сочинителей). Особенно это касалось гонений на христиан, которые в этих "житиях" показывались в десятки (а то и в сотни) раз более обширными и жестокими, чем имели место в действительности.
   Иными словами, одним из существенных инструментов быстрого распространения христианской веры была банальная ложь. Не всегда банальная (нередко даже очень вдохновенная и пленительная), но всё равно ложь. А если вспомнить, кто (согласно тому же христианскому вероучению) был главным лжецом и отцом лжи, то... получалась очень интересная картина.
   "На самом деле, единственное, что может сделать твоя мучительная смерть -" - он сделал паузу, "и то вряд ли - это приблизить христианскую революцию..."
   Прокуратор изумлённо посмотрел на него, но промолчал. Согласно негласным имперским правилам, при допросе можно было говорить обвиняемому всё, что угодно - был бы результат.
   Молчала и Гелла.
   "Ты ещё маленькая и неопытная девочка, поэтому не знаешь, что все без исключения революции задумывают идеалисты - как ваш Христос, делают фанатики - как ты и другие мученики... а плодами их пользуются негодяи и подонки, как... я думаю, что ты без труда вспомнишь не один десяток имён в вашей же христианской общине"
   "Поэтому если ты думаешь, что эта ваша христианская революция что-то изменит, то ты ошибаешься" - спокойно продолжил он. "Она не изменит ровно ничего. По крайней мере, к лучшему. Люди всё так же будут воровать, грабить, насильничать, лгать, угнетать друг друга... Разве что будут ходить в другие храмы и молиться по другим ритуалам..."
   "Изменит" - решительно возразила девушка. "Христиане получат возможность свободно исповедовать свою веру..."
   Люций улыбнулся.
   "Они и так скоро восстановят эту способность" - сказал он. "Без каких-либо усилий со стороны мучеников..."
   Гелла с удивлением уставилась на него. Клириний сделал то же самое.
   "Во-первых, гонения происходят не везде" - пояснил начальник тайной полиции. "Например, в областях, управляемых Констанцием Хлором - а это, между прочим, минимум четверть империи, никаких гонений не происходит вообще. Ибо ему там, мягко говоря, не до христиан. Которых, кстати, немало среди его приближённых. И ссориться с ними он совершенно не собирается" - добавил он.
   "Во-вторых" - продолжил Люций, "в оставшихся трёх четвертях империи местные власти, как правило, куда менее ревностно относятся к истреблению христиан, чем мы - в своей провинции. Ибо христианство пустило настолько глубокие корни среди местных аристократий, да и простого народа тоже, что слишком ревностное их преследование вполне может привести к мятежам. Которые, разумеется, местным властям совершенно ни к чему. Поэтому" - он сделал паузу, "императорские эдикты о преследовании христиан выполняются... скажем так, без особого рвения. Если вообще выполняются..."
   "В результате всего этого" - продолжил Люций, "через год-два император поймёт, что все эти гонения вещь совершенно безнадёжная и бессмысленная, ибо никакого результата не принесёт. А то и навредит. И гонения сначала ослабнут, а потом и прекратятся совсем. А казнят тебя или не казнят... это не будет иметь ровным счётом никакого значения..."
   "Это имеет значение для меня" - сухо проговорила девушка. "Если вы меня отпустите, то я всё равно буду разбивать языческих идолов, пока смогу... Или пока вы меня не казните..."
   Это было большим заблуждением. Люций прекрасно знал, как этого не допустить, но промолчал. Он видел, что ­нечто отнюдь не собирается отпускать Геллу. К сожалению, проявляться это нечто тоже пока не спешило.
   Нужно было продолжать игру.
   "Хорошо" - пожал плечами начальник полиции. "Как хочешь. Казнить так казнить..."
   Он взглянул на прокуратора. Тот всё понял.
   "Раз уж ты такая гордячка" - медленно начал Клириний, "мы дадим тебе право самой выбрать способ твоей казни. Как ты хочешь умереть?"
   "Я хочу умереть, как мой Спаситель" - быстро ответила девушка. "Я хочу, чтобы меня выпороли флагеллумом, нанеся все тридцать девять ударов, а затем распяли на кресте. Прибив меня к нему гвоздями, а не привязав верёвкой"
   Люций кивнул. Его это совершенно не удивило. Именно этого он и ожидал. Поэтому и не упомянул о распятии, когда зачитывал ей список возможных казней при их предыдущем разговоре.
   "Хорошо" - сказал Клириний. "Значит, ты будешь распята..."
   "Не будешь" - подумал Люций. "Не в мою смену, Не дождёшься"
   Он вдруг почувствовал колоссальный прилив злости. К себе, к Гелле, к этому таинственному нечто, которое никак не хотело себя проявлять; к этой идиотской ситуации, когда ему - уже в который раз - приходится брать на себя всю полноту ответственности.
   Только на этот раз от него - точнее, от правильности и эффективности его решений - зависели все. Каждый человек на Земле.
   Ему нравилась эта злость. Ибо она и просветляла голову, и давала колоссальный прилив сил. А и то, и другое ему сейчас было просто необходимо.
   "Стража!" - крикнул Клириний.
   Дверь кабинета распахнулась и на пороге появился стражник.
   "Отправляйся в тюрьму... в городскую тюрьму и распорядись, чтобы сюда доставили всё необходимое для распятия. Крест, гвозди, флагеллум... И палача, естественно. Да, и пусть ко мне зайдёт Маркион"
   Стражник кивнул и удалился. Его этот приказ совершенно не удивил. Во дворце Клириния работало немало рабов, которых, в случае тяжких преступлений, обычно распинали не в общественных местах, а прямо во дворе господского дома. Чтоб другим неповадно было...
   Правда, до сих пор никаких распятий рабов во дворе прокуратора не происходило. Пороть пороли - и часто (несколько раз даже до смерти), а распинать не приходилось. "Что ж," - подумал стражник, направляясь в тюрьму, "всё когда-то происходит в первый раз..."
   На пороге появился Маркион - главный распорядитель прокураторского дворца.
   "Вынеси на середину двора какую-нибудь лавку" - приказал ему Клириний. "И найди какие-нибудь верёвки..."
   "Для чего?" - привычно осведомился Маркион.
   "Её привязать" - прокуратор махнул рукой в сторону девушки. "Да, и ещё" - добавил он. "Распорядись, чтобы где-нибудь посередине двора выкопали ямку для креста. Чтобы встал легко, прочно и надёжно. И факелы пусть зажгут - а то совсем скоро стемнеет"
   Маркион кивнул и бесшумно удалился.
   Клириний махнул рукой в сторону одного из кресел.
   "Посиди пока" - обратился он к девушке. Гелла с удовольствием расположилась в предложенном кресле.
   "А ведь он, пожалуй, её распнёт" - подумал Люций. "Непременно распнёт, если я не вмешаюсь. И наплевать на апокалипсис. Танатофил, что б его..."
   У него оставалось не более получаса. Три четверти часа максимум. Именно столько времени требовалось, чтобы доставить из тюрьмы и собрать всё необходимое для её распятия. Потом начнётся собственно казнь. Остановить которую будет уже очень и очень трудно.
   Практически невозможно.
   К счастью, злость сработала. Ибо теперь он прекрасно знал, как узнать то, что ему было необходимо знать.
   Нужно было просто спросить. Не у Геллы, разумеется, ибо это нечто её использовало втёмную (в этом он был теперь совершенно уверен), а у её христианского бога.
   С этим богом у него были довольно сложные отношения. Хотя Люций Корнелий Пулл и был человеком не особо религиозным, в практичности ему отказать было нельзя. Ибо положение обязывало.
   Поэтому он уважал силу. И чем большей была эта сила, тем большим было его уважение к обладателю этой силы.
   Его отношение к языческим богам не сильно отличалось от отношения к ним Геллы. Отличалось, пожалуй, только тем, что он периодически воскуривал им фимиам и приносил требуемые жертвы, а не разбивал их, как эта фанатичка. Но делал он это вовсе не потому, что боялся их гнева (он был достаточно умён, образован и опытен для того, чтобы верить в то, что эти глиняные идолы обладают какой-либо силой), а потому, что этого требовал закон, который Люций Корнелий Пулл поклялся защищать, когда вступил в ряды имперской тайной полиции.
   Христианский бог был совсем другим существом. С ним необходимо было считаться. И всерьёз.
   В его реальности Люций уже не сомневался. Он накопил достаточно косвенных доказательств его существования, чтобы, как профессиональный полицейский, вынести вердикт: христианский бог существует. И весьма силён (гораздо сильнее любого демона). И действительно открыл себя людям в священных книгах христиан.
   При этом он вовсе не собирался становиться христианином. Ибо был вовсе не в восторге от отношения их Всевышнего к своим чадам. Он считал, что каждый человек имеет право требовать от Всевышнего соблюдения определённых собственных интересов. Естественно, интересы Всевышнего при этом тоже должны были быть соблюдены; но если они вдруг начинали противоречить человеческим интересам, Люций вовсе не считал, что человек должен отказаться от своих интересов и полностью подчиниться Богу (более ненавистных слов, чем раб божий для него вообще не существовало). Он считал, что в этом случае с Богом нужно было договориться. Что, разумеется, требовало компромисса с обеих сторон.
   Если же христианский бог и его адепты отказывались идти на компромисс, к этому компромиссу их нужно было принудить. Используя все ресурсы и возможности Римской империи.
   Собственно, единственный здравый смысл, который он видел в эдиктах Диоклетиана, состоял в том, что это была попытка (пусть и не очень продуманная) принудить христиан к определённому компромиссу, для чего нужно было либо заглушить, либо вовсе устранить наиболее оголтелых фанатиков (таких, как Гелла). Чтобы легче было договориться с умеренными.
   С этой задачей имперская власть вроде бы пока неплохо справлялась.
   Люций не просто читал, а внимательно изучал не только священные книги христиан, но и творения их философов и богословов. Читал он и Тертуллиана, поэтому был хорошо знаком с концепцией Троицы. Правда, воспринимал он её по своему, в соответствии со своим всё-таки языческим мировоззрением и жизненным опытом.
   Будучи полицейским, он жил в строго иерархической системе. Поэтому идея о том, что можно иметь сразу трёх начальников, представлялась ему совершенно абсурдной. Особенно если один из них представлял собой такую абстракцию, как Дух Святой.
   Иисус Христос для него был просто человеком. Скорее, впрочем, полубогом (люди всё-таки так не воскресают, да и камни такого размера человеку - особенно после долгой и мучительной казни отодвинуть не под силу). В лучшем случае, ­младшим богом (сын всё-таки). А Люций Корнелий Пулл предпочитал разговаривать исключительно со старшими. Желательно, самыми старшими.
   Поэтому единственной составляющей Троицы, с которой он был готов иметь дело, был, естественно, Бог-отец. Всевышний. К которому Люций и собирался обратиться. Причём, разумеется, напрямую, без посредничества всяких там ангелов и святых (эту "мелочёвку" он вообще не воспринимал всерьёз). Не говоря уже о такой глупости, как священники.
   Люций считал христианского бога вполне надёжным оппонентом. И чтение христианских текстов, и общение с христианами (в первую очередь, разумеется, с умеренными) убедили его в том, что их бог, во-первых, всегда выполнял свои обещания; во-вторых, как ни странно (в отличие от подавляющего большинства своих адептов), уважал человеческую свободу воли. И, в-третьих, был готов выполнить любую просьбу своего адепта (в разумных пределах, конечно). В частности, предоставить необходимую информацию.
   Причём прямо сообщил об этом всем желающим:
   Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам. Ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят
   Именно информация сейчас и была нужна Люцию. Информация об апокалипсисе.
   Оставалось понять, как именно нужно об этом спросить. Хотя это-то как раз было понятно. Спросить нужно было в молитве.
   Хотя христиане не без основания и считали гордыню самым страшным грехом, их бог был тот ещё гордец. От него ничего нельзя было потребовать; его можно было только попросить, притом исключительно в смиренной молитве.
   Такой молитве его давно научил один христианский священник, с которым он даже подружился. Потом, правда, этот священник решил стать отшельником и удалился в пустыню, где следы его затерялись.
   Люция закрыл глаза и мысленно обратился к христианскому богу.
   Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.
   Стандартное начало каждой молитвы. Не очень уютное для язычника, но ничего не поделаешь. В Риме нужно поступать, как римляне. А с христианским богом общаться как христиане.
   Отец Небесный...
   Нельзя сказать, что Люций был в восторге от этого обращения, но... таковы были правила молитвы. Приходилось соблюдать.
   Прости меня за преследование церкви Твоей, ибо знаешь ты, что так велит мне не только закон, которому я поклялся служить и который я дал клятву защищать, но и моя собственная совесть..
   Ещё одним достойным уважения качеством христианского бога было то, что он с уважением относился к решениям и действиям, которые человек принимал, подчиняясь голосу собственной совести. Даже если эти решения и поступки радикально противоречили христианским догматам.
   Ты знаешь, что я готов жизнь свою положить за ближних своих - как и требуют твои заповеди - и как велит мне долг мой и совесть моя - и что я глубоко обеспокоен тем, что неразумные действия и христиан, и имперских чиновников могут привести к гибели всех нас - и христиан, и язычников; и верующих в Тебя и неверующих..
   Я не знаю и, честно говоря, не хочу знать, есть ли на эту гибель воля Твоя, но прошу тебя - дай мне знать, что я должен сделать, чтобы не допустить этой гибели... ибо считаю я, что никакое пришествие Царствия небесного не стоит тех бед и несчастий, которые придётся перенести ближним моим, если этот мир всё-таки погибнет...
   Прошу тебя во имя и ради сына Твоего Иисуса Христа. Аминь.
   Ему вдруг стало очень легко. Как будто с плеч свалился колоссальный груз. Он понял, что его молитва была услышана.
   Последний разговор с Геллой убедил его в том, что, кем бы или чем бы ни было это нечто, овладевшее ею и контролирующее каждое её слово и поступок, это происходило с санкции христианского бога. Который знал об этом всё. А раз знал всё, то вполне мог поделиться этим знанием с Люцием.
   Теперь оставалось только одно - ждать.
   Дверь распахнулась и на пороге появился стражник.
   "Всё готово для распятия" - бодро отрапортовал он. "Можно начинать"
   "Встань" - приказал Клириний девушке. Та повиновалась.
   "За отказ чтить императорские изображения возлияниями и курениями, отступничество от государственных божеств, выразившееся в разрушении изображений охраняемых законом божеств, следование запрещённой законом магии и исповедание недозволенной законом религии я приговариваю тебя, Гелла, дочь Галлиона, к распятию"
   Клириний сделал паузу, затем продолжил:
   "Тебя выведут в этот двор, разденут донага, привяжут к лавке и дадут тебе тридцать девять ударов флагеллумом по обнажённому телу. После этого тебя распнут на кресте, прибив к нему твои руки и ноги и ты будешь висеть на этом кресте, пока боги не смилостивятся над тобой и не даруют тебе смерть..."
   "Это вряд ли" - подумал Люций. "Не будет никакого распятия. Я этого не допущу"
   Господи - обратился он ещё раз к христианскому богу, помоги мне прекратить это безумие...
   "Тебе понятно, что тебя ждёт?" - грозно спросил у девушки прокуратор.
   "Понятно" - спокойно и совершенно бесстрастно ответила девушка. Видимо, она уже давно была к этому готова и её ничто уже не могло ни удивить, ни напугать.
   "Тогда пойдём" - он махнул рукой в сторону двери.
   Они прошли по коридорам дворца и вышли во двор. Уже стемнело и свет зажженных факелов пришёлся как нельзя кстати.
   Во дворе действительно всё было готово к распятию. На земле лежал внушительных размеров Т-образный крест (Х-образные в провинции были не очень популярны); рядом с ним виднелся огромный молоток и несколько гвоздей, а также охапка толстых верёвок, которые служили для поднятия креста в вертикальное положение.
   Рядом с крестом стояла деревянная лавка. На лавке лежал флагеллум и несколько верёвок для привязывания осуждённой. У лавки стояли палач и два стражника.
   Гелла спокойным и уверенным шагом направилась к лавке. Люций и Клириний последовали за ней.
   И вдруг всё куда-то исчезло. У Люция началось видение.
   Он увидел катапульту. Солдат медленно и равномерно поворачивал ворот, постепенно опуская ложку метательного орудия. Когда она полностью опустилась, другой солдат поместил в ложку открытый сосуд, наполненный очень густой и очень липкой чёрной жидкостью. Третий солдат поднёс к сосуду горящий факел и жидкость вспыхнула.
   "Греческий огонь" - догадался Люций.
   Первый солдат наклонился к катапульте и коснулся спускового рычага. Затем откуда-то сзади выплыл крест, на котором в страшных муках извивалось обнажённое тело распятой Геллы. Крест с распятой на нём девушкой наложился на солдата у катапульты.
   Девушка на кресте испустила последний вздох. Её тело дёрнулось и обмякло.
   И тут же солдат потянул на себя спусковой рычаг. Ложка прыгнула вперёд, отправляя сосуд к месту назначения. На горизонте появился огромный город, окружённый крепостными стенами, за которыми и приземлился сосуд с греческим огнём.
   За крепостными стенами вспыхнуло зарево. Ревущее, огромное, всепожирающее пламя мгновенно распространилось по всему городу, вырвалось за пределы его стен и очень быстро охватило весь горизонт, сжигая всё на своём пути...
   Видение исчезло. Люций Корнелий Пулл понял всё.
   Как и Иисус Христос, Гелла была спусковым рычагом. Только спусковым рычагом апокалипсиса. Последний вздох Христа на кресте запустил волну, мощную волну, достаточную и для того, чтобы распространить христианство по всей Римской империи и за её пределы; и для того, чтобы создать подпольную христианскую империю, способную подмять под себя всю империю Римскую.
   Но недостаточную для того, чтобы организовать апокалипсис. Для этого нужна была лавина.
   В бытность свою центурионом, Люцию приходилось воевать в Альпах, где он не раз и не два воочию наблюдал сход снежных лавин. Снег постепенно накапливался в наиболее удобном месте - лавиносборе - пока какое-нибудь внешнее воздействие не обрушивало накопившуюся снежную массу, которая устремлялась вниз по горному склону, сметая и разрушая всё на своём пути. Иногда для схода огромной лавины было достаточно птичьего крика...
   Для схода этой лавины было достаточно одного вздоха. Последнего вздоха распятой на кресте Геллы. Только эта лавина уничтожит уже не горную деревню и даже не город. Она уничтожит всё человечество. До последнего человека. От мала до велика.
   Эта лавина принесёт на Землю апокалипсис.
   Люций не знал точно, как это произойдёт. Как никто не мог предсказать, как именно распространится христианство по империи и сформируется христианская Церковь после смерти Христа.
   Но он точно знал, что это обязательно произойдёт, если Гелла будет распята и умрёт на кресте.
   Чтобы предотвратить апокалипсис, нужно было немедленно остановить казнь (к счастью, пока ещё так и не начавшуюся). И не только эту казнь, но и вообще все казни христиан в провинции. И все пытки и наказания. И вообще все гонения на христиан.
   Обнародовав свой ­секретный свиток.
   Девушка уже стояла около лавки.
   "Раздевайся догола" - обратился палач к Гелле.
   Девушка взялась за края вуали, покрывавшей её голову.
   "Стойте!" - резким криком приказал Люций.
   Все замерли.
   Люций извлёк из потайного кармана небольшой свиток, развернул его и торжественно провозгласил:
   "Я, Люций Корнелий Пулл, на основе имеющихся у меня сведений заключаю, что дальнейшее исполнение императорских эдиктов..." - он перечислил официальные названия эдиктов о преследовании христиан, "неизбежно вызовет во вверенной мне провинции и, возможно, во всей империи ужасные бедствия, ущерб от которых значительно превзойдёт выгоду от избавления вверенной мне провинции от христиан и христианской религии..."
   Все молчали, словно заворожённые, уставившись на начальника тайной полиции.
   "... поэтому, используя полномочия, предоставленные мне цезарем Гаем Галерием Валерием Максимианом от имени августа Гая Аврелия Валерия Диоклетиана с настоящего момента и впредь до особого распоряжения августа я прекращаю все действия, направленные против христиан во вверенной мне провинции..."
   Все по-прежнему молчали, потрясённые столь неожиданным поворотом событий.
   "Все смертные приговоры, а также приговоры о всех иных наказаниях, вынесенные христианам во вверенной мне провинции, немедленно и безусловно отменяются. Все христиане, содержащиеся в имперских тюрьмах, должны быть немедленно и безусловно освобождены. Все христиане, лишённые гражданских прав, должны быть немедленно и безусловно в этих правах восстановлены. Немедленно и впредь до особого распоряжения августа я принимаю на себя всю верховную власть во вверенной мне провинции по всем вопросам, касающимся христиан"
   Он замолчал. Затем, обратившись к Гелле, сказал.
   "Приговор тебе тоже, естественно, отменяется. Ты свободна. Отправляйся домой"
   Гелла стояла, совершенно ошалелая. Её мечта о мученичестве, воплощение которой, казалось, было столь близким, рухнула. И рассыпалась на мелкие кусочки. Навсегда.
   Люций подозвал к себе одного из стражников. Тот подобострастно приблизился и вытянулся по стойке "смирно"
   Начальник тайной полиции, а с этого момента фактически диктатор с неограниченными полномочиями твёрдым командным голосом отдал приказ:
   "Отведёшь её домой. Сдашь с рук на руки отцу. Передашь ему от моего имени, что если он её тронет хоть пальцем, я его распну. Причём так, что умирать он будет очень долго и мучительно. Посадишь её под домашний арест - вплоть до особого моего распоряжения. Отвечаешь за неё головой. Сбежит - лишишься головы. Утром тебя сменят"
   Затее обратился к Гелле.
   "Я надеюсь, что ты всё это слышала. Если убежишь, то он" - Люций указал на стражника "или тот, кто его сменит, лишится головы. Я не шучу. Так что сиди дома и никуда ни шагу"
   "Я не убегу" - пообещала Гелла. "Я не хочу, чтобы из-за меня кто-нибудь пострадал"
   "Вот и отлично" - голос диктатора заметно повеселел. "Тогда шагом марш домой"
   Девушка удалилась, сопровождаемая стражником.
   Клириний подошёл к Люцию.
   "Ты сам-то хоть понимаешь, что ты только что сделал? И зачем?" - с тревогой спросил прокуратор. Оспаривать полномочия начальника тайной полиции ему и в голову не пришло. Он прекрасно знал, что они подлинные. Тем более, что подобная страховка на крайний случай была вполне в духе осторожного и осмотрительного Диоклетиана. Да и Галерию была, в общем, не чужда.
   "Я остановил апокалипсис" - спокойно ответил Люций.
   "Как это?" - непонимающе уставился на него Клириний.
   "Эта девушка..." диктатор запнулся, "я увидел, что это не просто девушка..."
   "А кто?"
   "Что" - поправил его Люций. "Спусковой рычаг апокалипсиса. Если бы мы её распяли, о чём она нас так усердно просила, то после её последнего вздоха катастрофа стала бы неизбежной"
   "То есть, мы помешали её богу?" - неуверенно спросил прокуратор. И недовольно. Похоже, он был не очень-то рад, что казнь не состоялась и он так и не увидел наготу Геллы.
   "Не знаю, кому мы там помешали" - диктатор помассировал мочку левого уха, "но самим себе точно помогли. И очень и очень много кому ещё"
   "То есть, апокалипсис пока откладывается?" - с надеждой спросил Клириний.
   "Пока есть такие, как я" - твёрдо и уверенно заявил Люций, "апокалипсиса не будет. А такие, как я, найдутся всегда. В этом ты можешь быть уверен"
   "Ты думаешь, что Галерий тебя поймёт?" - с беспокойством спросил прокуратор.
   "И Диоклетиан тоже" - уверенно заявил Люций. "И тот, и другой магией занимаются чуть ли не с самого детства. Так что все эти сверхъестественные штучки для них вполне привычны"
   "Да, кстати" - обратился он к Клиринию, "мне потребуется кабинет в твоём дворце. Положение, так сказать, обязывает"
   "Пожалуйста" - пожал плечами прокуратор. "Прошу"
   Два самых влиятельных человека в провинции почти одновременно повернулись и зашагали обратно к дворцу.
   --------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
   Цезарь Галерий и август Диоклетиан подтвердили полномочия Люция и согласились с его решением. Все восемь лет гонений провинция была для христиан "зоной безопасности", где им практически ничего не угрожало.
   Как и предсказывал Люций, гонения ослабевали с каждым годом (в значительной части империи они вообще очень быстро прекратились, а во многих местах даже и не начинались), а 30 апреля 311 года сменивший на императорском троне Диоклетиана Галерий, находясь на смертном одре, издал эдикт, официально прекративший гонения и восстановивший христиан во всех их правах, распространив на всю империю режим, установленный Люцием во вверенной ему провинции.
   Почти сразу же после опубликования этого эдикта Клириний сложил с себя полномочия прокуратора провинции. Он принял христианство и вскоре стал одним из видных деятелей местной христианской общины. Прокуратором провинции ко всеобщему одобрению был назначен Люций Корнелий Пулл.
   Люций погиб в августе 314 года, отражая попытку вторжения в провинцию грозного врага - диких кочевых племён. Возглавив небольшой отряд, он сдерживал наступление варваров до подхода главных имперских сил, не пустив врага в провинцию. Он так и не дожил до признания христианства официальной религией Римской Империи. И христианином он тоже не стал.
   Гелла пробыла под домашним арестом полтора года. После этого она совершенно неожиданно отказалась от стремления к мученичеству и прочих радикальных воззрений, приняла предложение одного из влиятельных аристократов провинции, согласившегося перейти в христианство и вышла за него замуж. Она родила пятерых детей и прожила долгую и счастливую жизнь, получив возможность воочию увидеть торжество христианской религии в империи. Впрочем, для неё это уже большого значения не имело - её вполне устраивала тихая и спокойная семейная жизнь.
   Дальнейшая история христианства и христианской церкви сложилась именно так, как и предсказывал Люций Корнелий Пулл.
   В 313 году император Константин Великий совместно с соимператором Лицинием издаёт Миланский эдикт, гарантировавший гражданам империи свободу вероисповедания. К сожалению, этой свободе была суждена очень недолгая жизнь (всего четыре десятка лет).
   В 359 году император Констанций II вводит смертную казнь путём сожжения на костре для любого, кто осмелится произвести приношение или поклонение идолам. В том же году он создаёт в Скифополии Сирийской первую в истории христианскую инквизицию - специальную следственную комиссию для выявления и уничтожения идолопоклонников.
   11 сентября 364 император Иовиан издаёт эдикт, устанавливающий новый вид казни для язычников, поклоняющихся идолам - разрывание груди железными крюками ("по персидскому методу").
   В 380 году император Феодосий издаёт эдикт Cunctos populos, согласно которому каждый гражданин империи обязан исповедовать единственно истинную и допустимую христианскую веру в варианте, принятом на Первом Никейском соборе в 325 году. Все христиане, хоть в чём-то несогласные с собором, были объявлены еретиками, а не-христиане - язычниками. И те, и других ожидали жестокие гонения:
   Кроме приговора божественного правосудия они должны будут понести строгие наказания, каким заблагорассудит подвергнуть их наша власть, руководимая небесной мудростью
   В 391 году император Феодосий своим эдиктом прямо запрещает все языческие культы. На следующий год он выпускает новый эдикт - о закрытии всех языческих храмов и об уничтожении большей их части. Ещё через год он запрещает проведение Олимпийских игр, считая их языческим обрядом.
   В том же году издаётся указ, предусматривающий физическое уничтожение всех языческих философов на территории Империи. Отныне каждый, кто открыто занимается эллинической философией, либо лишается головы, либо отправляется на костёр. Погибли тысячи людей - и ещё десятилетия никто не решался носить красный хитон - отличительный знак философа в империи - из страха быть просто убитым на месте христианской чернью.
   В 415 году толпа христианской черни, подстрекаемая местным епископом Кириллом (впоследствии причисленным христианской церковью к лику святых) напала на Ипатию - одну из немногих уцелевших философов (кроме занятий философией, она была ещё и незаурядным математиком и астрономом). Несчастную женщину вытащили из носилок, в которых она возвращалась домой, затащили в ближайшую церковь, раздели догола и живьём разрезали на части острыми черепками и раковинами. Тело её было сожжено.
   И это было только начало. В 420 году Аврелий Августин, позднее причисленный христианской церковью к лику святых и названный одним из учителей церкви, произнесёт свою знаменитую фразу: Лучше сжечь еретиков живьём, чем дать им коснеть в заблуждениях. Эта фраза почти на полтора тысячелетия станет руководством к действию для христианской Церкви.
   И запылали костры.
  
   Максимиан Геркул был соимператором Диоклетиана и правителем Западной Римской Империи
   Вице-император
   преступлением против государственных божеств (лат.)
   Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан (155-220) - один из наиболее выдающихся раннехристианских писателей и богословов.
   легендарный римский герой, пытавшийся убить Ларса Порсену, царя этрусского города Клузия, который осадил Рим в 509 до н.э. Его схватили и стали угрожать пыткой и смертью, если он откажется раскрыть все детали этого замысла, Сцевола протянул правую руку в разведенный на алтаре огонь и держал ее там, пока она не обуглилась. Отвага римлянина так поразила Порсену, что его отпустили, и Порсена заключил с Римом мир. "Сцевола" в переводе с латинского означает "левша"
   вождь кельтского племени арвернов в Галлии. Возглавлял сопротивление вторгшимся в страну легионам Гая Юлия Цезаря. Был взят в плен и в 46 году до нашей эры задушен по приказу Цезаря.
   Занимал Святой престол с 296 по 304 года нашей эры. Погиб во время гонений Диоклетиана
   Нездоровое эмоциональное, чувственное и сексуальное влечение к процессу умирания, в отличие от некрофилии, которая является нездоровым влечением к мёртвому телу.
   Получение эмоционального, чувственного и сексуального удовольствия от созерцания (или осуществления) убийства людей или животных, как правило, совершаемого с особой жестокостью
   Эфиопская православная церковь действительно канонизировала Понтия Пилата и его жену, отождествляя её с христианкой-римлянкой Клавдией, упоминаемой в одном из посланий апостола Павла
   Ныне город Измит в современной Турции
   В те годы Констанций Хлор управлял Галлией (нынешней Францией), Испанией (включая территорию нынешней Португалии) и Британией
   Именно столько ударов предписывал римский закон
   Евангелие от Матфея, глава 7, стих 7-8
   Намёк на слова евангелиста нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих - Евангелие от Иоанна, глава 15, стих 13
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   24
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"