Горячая сладкая жизнь входит в меня через рот толчками-всплесками, я урчу, тычусь носом в теплое, мягкое и пушистое. Слева и справа меня толкают, ползают по мне, яростно пихая, пытаясь оттеснить от жизни, но я присосался крепко, и с каждым глотком у меня все больше сил, а у того, кто теребит меня справа - все меньше. Он затихает и больше не мешает мне пить. Я пью и сплю, пью и сплю. Однажды я просыпаюсь оттого, что рядом нет привычного пушистого тепла, охватывающего со всех сторон, и я начинаю громко кричать и пищать, пытаясь найти его. Рядом пищат другие, иногда я утыкаюсь в них мордочкой, они тоже теплые, но не такие пушистые, и у них нечего пить. Мы пищим, пытаясь ползать, но лапки такие тонкие, на них невозможно опереться, и уходят силы, которых еще так мало.
И тут же все сразу кончается - сверху лижет что-то влажное и горячее, и рядом снова есть мягкое и пушистое, я ползаю в нем, пищу и ищу источник жизни, но никак не могу найти его. Внутренности горят огнем, и тут мне в нос утыкается нечто очень похожее на источник, я чувствую манящий родной запах, но мне мешает кто-то, уже припавший к нему. Жизнь - тут, совсем рядом, но мне мешает тот, другой - я тычусь носом в то место, где он пьет жизнь, тереблю его своими негнущимися лапами. Он сопротивляется, пищит и не хочет отрываться, но я сильнее, я чувствую это, и сильно ткнув носом, отрываю его от источника и припадаю к нему сам. Тот, другой, тут же начинает громко пищать, ползать по мне, но мне уже все равно, я снова пью сладкую горячую жизнь, глоток за глотком, чувствуя, как силы наполняют меня, становятся крепче лапы и толстеют кости. Другой уползает куда-то и я больше не ощущаю его.
Сплю и ем, ем и сплю. Проснувшись однажды, пищу от боли в мордочке - свет! я вдруг вижу, у меня есть глаза, и я тут же закрываю их, света слишком много, он ослепляет, парализует, но он - тоже жизнь, и потому, наевшись, я снова пробую на него смотреть, осторожно щурясь, и это приятно.
Мы живем в огромном квадратном доме, нас четверо - я, Серый, Черный с белым пятном и мама. Дом такой высокий, что потолок теряется в темноте, а пока обежишь его внутри вдоль стены, можно сильно устать. Из дома есть выход в большой мир, но мы туда не ходим, после того как большой чужой длинномордый зверь схватил в пасть Рыжего с белой грудью, и я слышал, как жалобно и безнадежно вскрикнул Рыжий, а потом что-то хрустнуло, и он замолк. Мы с Серым тоже закричали - от страха, и побежали от дыры в глубину дома, и тут откуда-то сверху на зверя прыгнула мама. Я никогда не думал, что мама может так страшно кричать, раньше я слышал только ее сладкие колыбельные песни. Мама пронзительно кричала и била зверя когтями, целясь в глаза, и он поспешно убежал, хотя был больше куда больше нее. Зверь не выпустил Рыжего из зубов. Пах он странно, совсем не так как мама и мои братья, резко и противно. Я запомню этот запах.
Мама вскоре вернулась, взъерошенная и ворчащая, со вздыбленной шерстью, и долго стояла у дыры в большой мир. Спать она легла тоже там. Мы сидели под толстой доской, боясь выходить, пока голод не пересилил и мы сначала осторожно, а потом все смелее и смелее побежали к маме. Я пил молоко, а перед глазами все крутилось, как Рыжий, самый бойкий и сильный из нас, осторожно и с любопытством делает первые шаги в большой мир, а потом - зверь, оскаленная пасть, хруст. Зверь, оскаленная пасть, хруст. Запомнить: не выходить наружу, там смерть. Я пью, пью, чувствуя, как я расту. Наверное, если я буду пить много молока, то стану таким же большим как мама или даже больше, и тогда стану выходить из дома.
А пока мы играем внутри, гоняемся друг за другом, а догнав, валяемся и кувыркаемся. Наши зубы и когти пока еще очень маленькие, но они уже есть, и я по играм хорошо знаю, что сильнее Серого, но слабее Черного, зато я быстро бегаю и легко могу от него убежать, если захочу. Иногда мама приносит маленьких задушенных зверьков, и мы едим их. Есть их не так удобно, как пить из мамы, потому что надо грызть, но они очень вкусные внутри, даже вкуснее, чем мамино молоко.
Один из зверьков был еще жив, когда мама его принесла. Он тихо пищал и пытался уползти в половую щель. Черный и Серый бестолково трогали его лапами, катая по полу. Я первый догадался, что нужно схватить его зубами, глубоко укусить и сдавливать, а потом можно есть. Мясо гораздо вкуснее, если оно только что было живым. Запомнить.
Однажды неподалеку раздался громкий звук, больше всего похожий на рык огромного зверя. Мы снова забились под доску, но мама не испугалась и сразу выскочила через дыру наружу. Мы все громко закричали из-за страха, что она погибнет, потому что, судя по громкости рыка, пришедший зверь был очень огромным и страшным.
Дальше случилось странное. Открылась большая дыра в стене дома, и внутрь вошли необычные двуногие существа. Они были очень большие, и ходили на задних лапах. Мы сидели под доской, а существа ходили по дому, передвигали вещи и общались странными курлыкающими, ни на что не похожими звуками. Мама их совсем не боялась, вилась между ногами и радостно вскрикивала. Потом один из двуногих бросил на пол куски чего-то розового, и мама стала это есть. Запах дразнил ноздри, и мы подумали - если мама ест, то и нам можно. Мы ели, а двуногие стояли неподалеку, показывали на нас передними лапами и оживленно курлыкали.
Мы косились на маму - не даст ли она сигнал бежать, но мама ела и не обращала на двуногих никакого внимания, и мы тоже перестали бояться. Между тем двуногие начали ссориться - курлыканье стало громким и отрывистым, иногда они резко взмахивали передними лапами. Мы с Черным ждали, когда они станут кусать друг друга и кататься по полу, но вместо этого самый большой двуногий принес большую емкость с водой и они снова заспорили, часто показывая на нас. Мне было непонятно, почему они так волнуются - мяса было много, хватит на всех. Может быть, они расстраивались, что большой принес так много воды? Мы наелись, прилегли на пол и тут те двуногие, что поменьше, стали проводить нам по спинам передними лапами. Это оказалось очень приятно, мы мурлыкали, а мама еще терлась мордой об их колени.
Теперь мы подросли и уже не боимся гулять в большом мире, хотя и стараемся не уходить далеко от спасительной дыры в дом - я не забыл про Рыжего. Вокруг заросли травы, в них можно играть в догонялки, прятки и ловить кузнечиков. Мы пробуем ловить и мышей, но пока получается поймать только совсем маленьких. А на пороге у входа в дом приятно просто валяться на солнышке, лениво отмахиваясь от мух и чрезмерно игривого Серого.
Мы счастливы. Это - наш дом, вокруг много света, солнца и всяких любопытностей. Пару раз приходили звери, такие же как мы с мамой, но с недобрым взглядом, облезлые и злые. Мама прогоняла их. Я очень люблю маму, когда она рядом, ничего не страшно.
Иногда приезжают двуногие в своем большом блестящем звере. Он одновременно мертвый и живой, это очень интересно, но непонятно. Когда двуногие приезжают и уезжают в нем, зверь живой, рычит и громко дышит резким неприятным запахом. Все остальное время просто стоит на траве, не пытаясь есть, играть или пастись. По нему можно лазить, трогать его лапой за панцирь, он не реагирует и даже не дышит. Черный даже кусал его за странные круглые лапы, зверь не проснулся. Он просыпается, только если большой двуногий подходит к нему, видимо, только большой - его хозяин.
Двуногие привозят много сытной и необычной еды, даже молоко - не такое вкусное, как у мамы, но все равно оно гораздо вкуснее воды. Маленькие двуногие играют с нами или друг с другом, а большие занимаются странными вещами - зачем-то роют землю, но ничего оттуда не достают, а наоборот, посыпают мелкими зернами. Или таскают воду и выливают ее на траву. Двуногие очень забавные существа, хотя и глупые, но с ними веселее. Кроме еды, они еще могут гладить, и это почти так же приятно, когда тебя вылизывает мама. Большой двуногий сердитый - он может и отпихнуть ногой, если попадешься на пути, но никогда не гонится, чтобы добить.
В доме теперь живет старая двуногая. Она мало ходит, обычно сидит или лежит, шуршит большими бело-черными листьями, стопкой сваленными в углу дома. Иногда подолгу сидит, уставившись в такой лист, или издает странные заунывные звуки, иногда разговаривает с нами своим курлыканьем. Я научился различать окраску голоса, она обращается к нам с лаской, кормит своей едой. Часто двуногая пьет жидкость с неприятным резким запахом, чем-то похожим на запах блестящего зверя, после чего разговаривает сама с собой, а затем быстро засыпает.
Ночью я люблю выходить на крыльцо и смотреть в небо на яркий белый круг, похожий на большое блюдце с молоком. Мне не хочется думать о том, каких размеров зверь может пить из такого блюдца, я ни разу не видел его - наверное, он пьет из него только днем, когда светло и его не видно.
Однажды ночью, сидя на крыльце, я слышу странные звуки из дома. Забегаю внутрь и вижу, что у двуногой идет горлом кровь, она падает на свою лежанку и мелко-мелко трясется. Мама трется головой об ее грудь, но это не помогает. Наконец, она затихает и тяжело дышит. Ничего не делает больше, только лежит и всхрапывает. Мама никуда не уходит, сидит у нее на груди и вылизывает.
День-ночь, день-ночь, приезжают двуногие. Большой сразу начинает громко кричать и махать передними лапами. Они сбрасывают маму на пол, забирают старую двуногую и сразу уезжают, не оставив нам никакой еды. Мы сидим на крыльце и смотрим вслед громче обычного ревущему блестящему зверю. Во мне поднимается смутное неприятное ощущение, но тут Серый, игриво взмуркнув, неожиданно сбоку прыгает на меня, и мы катимся в заросли, каждый пытаясь оказаться сверху.
Холодно.
Мы больше не играем. Мы лежим, сбившись в кучу, пытаясь согреться. Это помогает плохо, кончики лап постепенно окоченевают и уже почти ничего не чувствуют. Двуногие больше не приезжают, еды нет. Раньше сильно мучил голод, теперь просто тупая, тянущая боль в брюхе.
Несколько дней назад я пытался выйти из дома, чтобы поймать кого-нибудь и съесть, но там повсюду лежит холодная белая крупа, она режет лапы, сильно мерзнут уши и все тело. Один раз приходила мама, исхудавшая, с разорванным ухом, принесла полмыши - мы съели ее, медленно, не толкаясь, без жадности - просто потому, что надо было есть, потому что еда - это тепло. К пустому животу мы привыкли, к холоду привыкнуть невозможно - он охватывает все тельце, и наваливается сон - но не тот сон, что дает силы, а странный сон, нехороший, за ним - пустота, и я изо всех сил сопротивляюсь ему.
Шорох.
Я пытаюсь подняться, лапы не подчиняются, и это удается не сразу. Меня придавливает к тряпью лапка Черного, ставшая вдруг тяжелой и негнущейся. Я издаю звуки, пытаясь сдвинуть его с себя, но он не реагирует. Наконец мне удается выползти из-под него и кое-как опереться на передние лапы. Я вижу перед собой его мордочку, глаза Черного полузакрыты, мутны и неподвижны. Его нет, Черного больше нет.
Шорох усиливается. Серый слабо шевелится, я подползаю к краю кровати и смотрю вниз. Это мама, но я ее почти не узнаю, так страшно она исхудала. Глаза ее горят желтым огнем, она смотрит на меня. Мне не нравится, как она смотрит на меня. Мама запрыгивает на кровать, и я мчусь прочь со всех ног. Но сил почти нет, и задние лапы совсем не слушаются, я лишь ползу, перебирая передними. Мамина морда надо мной, она огромная, заполняет весь мир. Глаза ее пылают, как два солнца. Мама лижет меня в морду, в уши, в шею, а потом мягко стискивает своим ртом мое горло.
