-Эдвард Августович Вассерман - С.Пахомов (озвучание - Профессор Лебединский)
Кадр первый, унылый и всё в таком роде: Генриетта Дмитриевна входит в светлую стерильную палату напротив стендов и вывесок плоских в уютной городской больнице Триморска. Перед окном здесь стоят две кровати, рядом - две тумбы, на них - с некой стати пустые бутылки от пива и водки. У входа течёт умывальник неловко.
На левой кровати - девчушка гнедая, ей лет двадцать пять, чрезвычайно худая: торчащие скулы, замшелые очи, запавшие щёки, заплывшие веки. Кость режет ей плоть и забиты все стоки; залеплено кожей отверстие в деке.
Справа - парнишка коротковолосый: лицом отвернулся к стене, весь трясётся и хнычет в припадке горячки запойной, качается, будто спит в пене прибойной.
-Сонечка, здравствуй, - поёт Генриетта, сажает на девичью койку с фальцетом свой пышный огузок, заправленный в юбку. - Ты как? Поправляешься?
Сонечка хрупко глядит в посетителя:
-Нет.
-Эх, ублюдки... - следит Генриетта кокетливым взором. - Не лечат. А я принесла тебе в сумке шампанского, мёду, коробку конфет.
-Вот и прекрасно. Столь сытный обед перед смертью бывает в темнице до казни. Но здесь перед смертью подобного нет.
Сдобная тень Генриетты ложится на Сонины плечи.
-Да полноте злиться. Ведь мы не желаем друг другу увечий...
-Не будем об этом, покуда. И речи, струёю бегущие в пропасть лирично, оставьте до завтра. Жду вас как обычно.
-Сонечка, милая, хватит паясничать. Есть одна речь, и возникла давно, - кисть Генриетты упруго поглаживает тонкие, нежные плечи больной. - Золотце, право, давай всё рассудим и раз-навсегда друг о друге забудем.
Соня смеётся:
-Хотите отделаться? Грех на вас долгий, вина затверделая. Стану я вас покрывать?
-Перемелется...
-Ах, и была я такая незрелая, что согласилась... У всех - воспитатели. Мне же попалась с корыстью натура. Мне одно время хотелось повеситься. Вы, опекунша, - набитая дура!
-Детонька, ты ведь совсем уже взрослая, хватит за мой крохкий счёт выживать. Станешь здоровая - не шкурокостная, - замуж скакнёшь...
Соня:
-Ах, вашу мать! Кто меня силой к углу припечатал? Я на панели, как сладкий валет, гнула хребет за двоих, а мне только вышло пятнадцать с натугою лет. Кто обдирал меня, как дети - сливу, вплоть до момента болезни моей? Нет, Генриетта, плевать мне на род твой, короток наш разговор: хоть убей, до самой смерти меня содержать станешь, но не дай бог вдруг меня ты оставишь...
-Тиш-ше, - шипит Гентиетта в полголоса, искоса глядя на спину мужскую. - Кто говорит, что помрёшь ты? Кто в косы твои этот бред заплетает? Я чую, безумствуешь. Будешь ты жить, и от счастья кричи.
-Иммунодифицит, тётя, не излечим, - льётся из парня страданьями тошными.
-Вздорная чушь, - Генриетта солирует, с койки взнимая фигуру роскошную. - Вашего СПИДа и в помине нет.
Парень вращается на спину суетно - встретить в лицо Генриеттин ответ. Зритель находит заинтересованный, пристальный взгляд его - ржавый стилет.
-Не существует, - вторит Генриетта. - Эта зараза фантомна, как боль. Боль у афганца, под танком лежавшего. Ложь, провокация. Не в этом соль. Брось ты навек муки хим-терапии - лечение лжи повлечёт энтропию...
Членится кадр надвое. Первый кадр: Соня суёт опекунше совсем дурной жест. Второй кадр: к палате идёт с препаратами лечащий врач - на спине красный крест.
-Дура слепая. Твоя ВИЧ-инфекция - монополистов проклятые козни. Тебя убивают лекарствами. Выпишись. Ты убедишься, что нет вовсе розни в том, пить шоколад или медикаменты. Но утверждаю: ты сразу поправишься.
Парень:
-Да, в морг раскупай все билеты...
-Ты на меня, Генриетта, внимательно карим глазищем воззрись и подумай: может лекарство так выесть здоровье и превратить меня в чучело, в мумию? Пусть в чём-то ты и верна перед нами, меня-таки выпишут вперёд ногами.
Следующий кадр. Дверь отворяется, входит в палату лечащий врач: шприц в тонких пальцах. Лицо изменяется - в парня глядит, словно бык на кумач:
-Так! Ты, Кольрасников! Что ты здесь делаешь?! Мигом в палату свою многочленную! Ишь ты его! Болен СПИДом - и бегаешь!
Парень спешит в коридор, но у выхода держит назад путь походкою пленною:
-Так всё-равно помирать, Аллборисовна. Тут - хоть какое-то мне утешение. Может позволите поиждивенствовать? Или вам письменно нужно прошение?
-Слышь, попрошайка, тебе чего сказано? Ну, дуй отселе, пока целы почки!
Становится врач над кроватию Сонечки, грубеет лицом и льёт словно из бочки:
-Что здесь такое?! Притон закатили! Да я вас сама укатаю в гробы!
-Шампанское, тара, - плетёт простодушно в ответ злая Соня, чураясь борьбы.
-Нельзя тебе, Лядова, спирт и шампанское. Что, на тот свет собралась побыстрей? Как с тобой быть мне?
-Готовьте на выписку, - гнёт Генриетта и жестом - на дверь.
-Женщина, смолкните. Как вам известно, в больнице спиртное запрещено. Я конфискую бутылку, тем лестней вонзить процедуру.
Немое кино: Аллборисовна просит у Сонечки руку, сжимая фалангами шприц. Но Генриетта хватывает запястье врача и в забвении падает ниц.
-Не надо, родная! Оставьте её, не лечите, забудьте! - рыдает в полголоса с чувством. - Вы только ей хуже наделаете этим ребяческим баловством.
-Женщина! - в миг сокрушается врач. - Я сейчас раскричусь - вас взнуздают как следует. Ну, отпустите мне руку... дубовая... Или гоните в карман сто у.е.
Генриетта Дмитриевна вся назад пятится и наблюдает, как входит игла в тонкую рученьку Сонечки бедненькой. Зад Генриетты не чует угла. Поршень неистовый трупное зелье вкачивает в разряжённую вену, впрыскивает в ярко-синий сосуд. Спина Генриетты впирается в стену.
-Вечером буду, - твердит Аллборисовна и покидает без тени палату, спрятав бутылку "Chateau" под халатом.
-Видишь ты, Сонечка, твари стигийские слушать не станут, - ведёт Генриетта. - Им не до смысла, но лишь до наживы...
-Твоей лжи, Дмитриевна, - как рук у Шивы, - Соня сбивает её монолог. - Если ты жаждешь меня отдать Смерти - глубже, сильней обивай ей порог. Ну, а теперь исчезнь - лезь в свою нору.
-Что, моя девочка, ты убиваешься? Я только лучшего всем нам желаю. Скоро ты будешь в порядке, поправишься. Да согласись же, могла ведь я к краю тебя подтолкнуть - мышьяку в мёд подсыпать, если б хотела - давно б уже справилась. Что ты о смерти всё, полноте хныкать. Гляди, чтобы мысли о смерти не вылились крайне в агонию. Плюнь и забудь.
-Я ведь об этом лет пять уже думаю; каждый день - больше, всё больше о смерти... И одиночестве - ведь хуже казни жжёт и саднит этот дьявольский вертел. Я, Генриетта, сильнее всё мучаюсь. Жду не дождусь ада! Веришь - не веришь, дюже убить я хочу тебя, как и гнусь, что лицемерит, мольбам умиляется, лащит никчёмных, забыв сострадание к сонму обыденных и недоношенных... Всех затоптать, всех по ветру рассеять - прахом ли, ветром ли, пусть вертопрахом, да чтоб ни крупинки от вас не осталось, чтоб высох ваш род, чтоб...
-Погодь-ка, друг, малость, - ссекает больную хвощу Генриетта. - Не ты ль моего совратила сыночка? Не ты ли, вертячка, слепая комета, толкнув его к жизни зазорной и пасмурной, ко психиатрии его подвела - с трезвой орбиты свела? Ну, ответь! Так что мне тебя, дорогуша, жалеть?
-Так вот кого Соня убить захотела, - догадки плетёт у двери отворённой Кольрасников стылый. - Н-да, Сонька, то правда, что ты мне шептала у рамы оконной. Твоя опекунша толк знает в проступках, и как наказать их... Да ведь не убьёшь ты. Руку не подымешь.
Соня бесстрастна:
-Когда, друг, не видишь возможности счастья и в будущем жизни с улыбкой прекрасной, момент настоящий столь важен и страшен! Но важен он лишь до того, как отчаянье распотрошит вдруг пилою безмерною суть всей надежды. И пусть, ведь отчаянье вновь придаёт сил свершить всё, что прежде свершить не дано было севшему между надеждой и смерти печальным желанием.
-И ничего-то ты в жизни не смыслишь. Верно, с того-то и тянешься к смерти, - поёт Генриетта. - А впрочем, в больницу пришла я по важному делу. Поверьте, не мне вам морали читать, поучать вас. Всего наилучшего.
Машет Кольрасников ей на прощание. Их Генриетта изрядно умучила, но не насытилась, и на пороге:
-Всё-таки, Соня, попробуй прийти в себя. Станешь здоровой, лишь только дорогу ищи в обход, краем - мимо лечения. Будешь жалеть ты о заключении жизни прекрасной, если отринешь вдруг путь безопасный.
Далее зритель глядит: Генриетта следует к маранному отделению, произведённому в амбулаторию волей причудливых фантасмагорий из отделения гинекологии. А вслед за нею плетётся Кольрасников: он созерцает скупые покачиванья, глухо причмокивая от сдобных видов и непременно премного затрачивая в воображеньи на уйму визитов к той, что прекрасна.
В кадре - развязно спешит на приёмы к врачу-терапевту по коридору зав. отделением амбулатории, что априори не смеет хворать. Локтем к ребру прижимая бумаги, не престаёт он в уме рассуждать о бедолагах, попавших в осаду всевластной болезни, как мора в блокаду.
У кабинета венерологии он натыкается на Генриетту. Треплет очки, чешет бороду белую.
-Эдвард Августович... - блеет она.
-Ах, это вы, Чорттишвили. Не верую, что ещё живы. Анализы ваши...
Кадр изменяется: точно слюна тянется жухлая кисть до мальберта - в эмалированной чаше рука скальпель выуживает.
-Семь раз отмерьте! - стон Генриетты летит в отделение, там рикошетит о мутные стены.
Следующий кадр: скальпель вонзается в Аллборисовны дряблые вены; кровь светло-красная метит экран.
-Я вам не верю... - слезит Генриетта. - Это просчёт, дилетантов дурман!
-Прошу извинить, госпожа Чорттишвили; я слишком спешу - все мы в мире больны. Леченье и труд, как говорится, - и будут пороки побеждены.
Здесь двадцать пятый врезается кадр: на бурой головке торжественный шанкр.
Показаны босые девичьи ноги, кровью истаптывающие линолеум. Время от времени слышится вялое плоти мурлыканье, полное боли.
Эдвард Августович чувственно гладит свою пациентку по тайному месту, но в этом жесте ни грамма нет страсти и вот уже врач прячет в брюки запястье, делает шаг; только острие скальпеля вспарывает торс его - с паха в кадык. Врач скулит, опускается на пол, явственно гибнет под суетный рык.
Соня хватает сухими ручонками таз Генриетты, врезается скальпелем в челюсть упругую. Мигом дыхание их спотыкается, переплетается дымчатым гимном; сердца их курлыкают сбившимся ритмом.
-Поверь нам, подруга! Ты скоро поправишься! - смеётся в лицо Генриетты Кольрасников, размахивая жменей пилюль от морщин. - Вся исцелишься, из пепла воскреснешь! Или не веришь, что сифилис - байки? Господь бог на помощь... А зрителям тема: ставьте объёмные, жирные лайки!
Кадр прерывается и на обрубе холста вновь пометка: