Вокзал. Перрон. К подошедшему поезду спешили с тележками грузчики. За ними шли таксисты и были немногие люди, желающие кого-то встретить. Когда поезд окончательно остановился из вагонов на перрон вышли проводницы. Одни встали у вагонов в стороне от дверей. Другая отправилась к соседнему вагону, и там две подруги-проводницы встретились, как будто не виделись долгое время, и начали оживленно что-то обсуждать, кивая головами и жестикулируя.
Сквозь шум и гомон вокзала слышались отдельные фразы проходящих людей, только что вышедших из вагонов.
"Надо было сразу деньги на метро приготовить! Стой! Да куда же я кошелек положила?" - это полноватая женщина в синем плаще говорила мужу - лысому полному мужчине с двумя сумками в руках. Они прошли еще немного по перрону в сторону вокзала и остановились, - видимо, уговорившая его, так что он поставил обе сумки на землю, женщина полезла в свою небольшую сумочку, которая висела у нее на плече. Она развернула сумочку перед собой, оставив ремень на плече, и стала в сумочке копаться.
Пожилой узбек, в полосатом халате и тюбетейке, принимал чемоданы и кульки и ставил их на тележку носильщика. С последней спортивной сумкой на перрон вышел молодой, видно сын его, и сразу начал говорить на узбекском языке. Они пошли вслед за тележкой с сумками и чемоданами. К ним подскочил высокий плотный мужчина: "Такси?" На что пожилой узбек, с акцентом ответил, что их уже должны встречать.
Перрон, между тем, заполнялся людьми, выходящими из вагонов. Уже не видно стало проводниц. Люди шли, обгоняя друг друга, кто-то нес тяжелые сумки, а кто-то катил чемоданы на колесах. И тут, запоздалый голос диктора объявил: "Поезд (такой-то) прибыл на (такой-то) путь".
Молодую девушку встретил парень с цветами. Они поцеловались, стоя посередине перрона, чем затормозили движение людей. Люди обходили их с обеих сторон, некоторые с раздражением, другие с улыбкой. А вот, две девушки с легкими сумочками через плечо прошли мимо влюбленной пары. Одна их девушек оглянулась, а другая поддернула её за рукав: она что-то усиленно объясняла, наклонив голову и всем корпусом поддавшись вперед.
Мужчина спешил и перекидывал спортивную сумку с одной руки в другую. Пожилые люди согласились с таксистом, и он повел их за собой к вокзалу, у окончания перрона свернув налево к выходу на улицу. Поток приехавших людей втягивался с перрона на вокзал. "Такси" - "такси" - подходили к последним, не нашедшие пассажиров водители, вертя в руках ключи от машин.
На больших вокзалах легко найтись и легко можно потеряться.
Наша непосредственность - лишь следствие незнания промысла Божьего. Создатель объединил всех людей цепочкой симпатии и любви. Мне так думается, что нет на свете такого человека, который никогда бы не испытывал к другому человеку добрые чувства и сам не пользовался чьей-то добротой, ибо, по Писанию, все мы - единая семья, все мы дети Адама и Евы.
Часть 2)
Старый человек, в серого цвета выцветшей куртке и в извоженных в чем-то, грязного цвета таких же серых спортивных штанах, - сидел около привокзальной площади на бетонной квадратной тумбе-цветочнице давно уже превратившейся в мусорницу, в которую накидали окурки, бумажки, фантики от конфет, поверх земли, насыпанной для когда-то посаженных цветов.
Такие квадратные тумбы стояли и около троллейбусных остановок и возле дверей магазинов, которые занимали весь низ длинного дома, что напротив железнодорожного вокзала.
Семён, старик лет шестидесяти, с худощавым лицом, но с квадратным телом держал в руках палку. Он давненько уже повредил себе ступню ноги, и она никак не заживала. Сидел Семён напротив закусочной "в три ступеньки вниз", так она называлась промеж людей постоянных её посетителей. Идти было особенно некуда, Семён ждал, надеялся и знал, что знакомые его или просто добрые люди непременно его угостят выпивкой. До середины лета он тут и пил (пьянствовал) и кормился. Так вышло и на этот раз, с утра день обещал быть хорошим. Подошли к нему двое. Сначала подошел помоложе, бомжеватого вида знакомый, у которого не хватало нескольких рублей на 100 грамм. А потом и пожилой худой старик, с перевязанной и согнутой рукой в гипсе, подвешенной за шею на бинте. Разговор был короткий (у всех был похмельный синдром, дрожали, тряслись руки): знакомство и быстрое решение взять фанфурик вместо водки (и дешевле и по количеству больше, на всех хватит). Сложились деньгами, и пошел, по указанному направлению, худощавый "старикашка" Женя. Семен и его знакомый Санька остались его поджидать около тумбы. А Женька зашел в магазин в отдел косметики, где спросил спиртовую настойку. Как ни странно ему там продали "боярышник", маленькие пузырьки по 75 грамм и по 75 градусов содержания спирта. Вскоре все трое сидели за домами, обрамляющими привокзальную площадь, в сквере под деревьями, за кустами. Там было уже готовое местечко: валялись пустые пузырьки, на ветках кустиков висели одноразовые стаканчики. Они принесли с собой пластиковую бутылку воды. Наливали и разбавляли "боярышник", весело пили, закусывали, тут же упавшими яблочками, яблонька росла в скверике и зеленые еще, червивые падалицы валялись на земле, на траве вокруг.
Тут же знакомство выливалось в разговор, в беседу. Так у нас уж ведется, и это в менталитете: выпив, люди начинали философствовать, говорить умные вещи.
Погода обещала желать лучшего: сделалось пасмурным небо. Серым и ветреным обещал быть день. Во дворе от порывов ветра на дорожках закручивались маленькие смерчи. И дождик стал накрапывать мелкими каплями, прибивая скрученную кучками пыль вдоль бордюров. Однако было относительно тепло и морось летнего дождика совершенно не чувствовалась в скверике под деревьями, где разговаривали выпивохи.
Говорили в основном старики: Семён мечтательно и Женя-возражатель. Молодой Санька поначалу вставлял реплики, оставаясь слушателем.
- Хорошо бы жить в теплом доме, полежать на диване, телевизор посмотреть. - Мечтал Семён.
- Это всё ерунда. Нет разницы, где человеку будет хорошо. Покой и довольство человека не во внешнем его окружении, а внутри его самого - философски заключил "умный" Женя.
- То есть, как же это. В доме-то лучше... - вставил реплику молодой Санька.
- Ага. Это понятно. Только вот...: обыкновенный человек ждет хорошего или дурного извне. То есть и от дивана и от дома и квартиры. А мыслящий, умный человек - внутренне настраивает себя... - возражал Женя-старик.
- Ха! Хорошо проповедовать эту философию в Греции, где всегда тепло и растут круглый год маслины и апельсины, и где все философы и появились. А здесь эта философия не по климату, - сказал Семён. - Про Диогена еще вспомни! Диоген вообще не нуждался в доме или в теплом помещении, там и без этого жарко. Лежал себе в бочке, да кушал апельсины и оливки. А вот жил бы он в России, так не то что в декабре, а в мае запросился бы в дом. Небось, скрючило бы от холода. -
- Но не всегда философия только на югах была, - ответствовал ему Женя. - Холод, и всякую боль вообще, можно пережить. Читал. У Марка Аврелия, кажется: "Боль - это живое представление в уме твоем: сделай усилие воли, чтобы изменить это представление, откинь его в уме своем, перестань жаловаться и боль исчезнет". Это может быть верным. Слыхал: монахи Тибетские, в горах, на снегу сидят и переносят минусовые температуры. Мудрец, или попросту мыслящий человек, отличается именно тем, что презирает страдание и смерть; он всегда остается доволен и ничему не удивляется. -
- Ого! Значит я немыслящий, - я идиот, так как страдаю, недоволен и удивляюсь человеческой подлости! - почти воскликнул Семён, якобы обидевшись.
Все понимали, однако, что разговор этот был некоей игрой, спектаклем, который они разыгрывали для себя.
- Эт..., ты напрасно. Если почаще будешь вдумываться, то поймешь, как ничтожно всё то внешнее, что иногда волнует. Нужно стремится к Уразумению (подчеркнуто сказал Женя) жизни. В понимании и познании, в мудрости - заключается благо для человека.
- Вот уж! Мудрость-уразумение... надо же. Внешнее там, внутреннее.... Извиняюсь, я это мало понимаю - сказал Семён, наливая оставшуюся выпивку по стаканам, поставленным тут же на земле.
Когда разбавили водой и выпили, разговор продолжали уже на ходу. А прошли они в близкий парк с фонтаном, где стояли лавочки, где можно было посидеть. На лавочке в парке закурили, и продолжая разговор Семен начал говорить обращаясь к Жене. Вскоре, он остались вдвоем. Молодой Санька отправился за еще одной партией "боярышника". Деньги нашлись у Жени, - он отдал последние. "Хотел было оставить на вечер, но раз пошло..." - прокомментировал он, передавая молодому деньги - "на два должно хватить". И Санька пошел, без обид: понимая, что одному и тому же "мелькать" в магазине не стоит, так не принято. А на лавочке продолжали говорить "умные вещи".
- Я знаю мало, но... - начал разговор Семён, - Я знаю, что человек создан из теплой крови и нервов. А органическая ткань, живая, должна реагировать на всякие раздражения. И я реагирую! На боль я отвечаю криком и даже слезами, на подлость - негодованием, на всякую мерзость - отвращением. По-моему это и называется жизнью. Чем ниже организм по развитию, тем он менее чувствителен и тем слабее отвечает на раздражения. А человек - "высокоорганизованная материя" - и он восприимчив не только на физические раздражители. Это очевидно. Чтобы презирать страдания, быть всегда довольным и не удивляться, нужно дойти до состояния безумства и жить в дурдоме в виде растения. Или же закалить себя страданием до такой степени, чтобы потерять всякую чувствительность к ним, перестать быть человеком с большой буквы. Таких я встречал среди отпетых уголовников: им никакая мораль не подходила, убийства и издевательства для них само собой разумеющееся дело. Конечно, может быть, я ничего в этом не понимаю, я не мудрец и не философ. И во многом и о многом я не в состоянии рассуждать. -
- Нет. Наоборот, ты прекрасно рассуждаешь, - вставил Женя, но Семён и так продолжал говорить.
- Да, эти стоики - греки, которых ты вспоминаешь. Они были замечательные люди, но учение их застыло там, в глубине веков, еще две тысячи лет назад и ни капли не продвинулось, и не будет двигаться, так как оно не практично и не жизненно. Оно и тогда имело успех у меньшинства, у тех, кто проводит свою жизнь в учениях и в смаковании всяких учений. Большинство людей не понимали этого учения, надсмехалось над тем же Диогеном. Ведь, учение, проповедующее равнодушие к богатству, к удобствам жизни, презрение к страданиям - совсем непонятно для громадного большинства. Так как большинство никогда не знало ни богатства, ни удобств в жизни. Люди живут в ощущении голода, холода, обид, потерь и страха перед смертью. В этих ощущениях вся жизнь: ею можно тяготиться, можно ненавидеть свою жизнь, но не презирать её - тогда уж самоубийство! Вот почему учение отрицания не может иметь успеха в будущем. У нас, как мы видим, от начала веков до сегодня, борьба проповедуется. Чуткость к боли и борьба со всеми превратностями жизни! - Семён, вдруг, потерял нить мыслей, остановился в своем монологе и досадливо потер лоб.
- Да. Хотел сказать что-то важное, и сбился - сказал он. - О чем это я? Да! Так вот, я и говорю: стоики чем-то жертвовали ради своих ближних. Я уж забыл всё, что учил, а то бы еще и пример привел. А Христа взять?! Христос отвечал на жизнь тем, что плакал, улыбался, печалился, гневался даже на тех же торговцев в Храме. Он не с улыбкой и презрением шел навстречу страданиям, не презирал смерть, а молился в саду Гефсиманском, чтобы его миновала чаша сия. - Семён достал сигарету, откинулся на спинку парковой лавки и усмехнулся - Ха! Ну вот и дошли до религии! -
Семён закурил, и, выдыхая дым, спросил Женю:
- Пусть теория говорит правильно: покой и довольство внутри человека. Но ты-то, Жека, с какого боку-припёку проповедуешь? Или ты философ? Или ты мудрец? -
- Нет, конечно, я не философ, хотя читал много по философии. Но, думаю, проповедовать можно и нужно, потому что это разумно, - отвечал Женя, также собираясь закурить сигарету.
- Вот спрошу тебя, Семён, обычное. Ты и сам, наверное, много страдал в жизни, седые волосы вон. И ты имеешь понятие о страданиях. В детстве тебя пороли ремнем? -
- Да уж. Меня отец порол жестоко. Мой отец был крутой по тем временам, партийный, и какой-то там руководитель. Но никто меня не запугивал, и я рос здоровый как бык. Рос под крышей отца и учился в университете. Но вот судьба повернулась. В один год всех потерял - авария с машиной отца. И погибли все: мать и брат и отец. А уж остальное пьянка довела до конца. Драки в пьяном угаре, и до одури: искалечил я человека и за "тяжкие телесные" в тюрьму угодил. Ну, вот, примерно так... - пояснил Семён. - А тут, и "революция" была - "перестройка" там, и СССР развалился.... Так и остался я один одинешенек: ни кола - ни двора, и никакой родни. На работу не берут: до сорока пяти лет ограничение, а мне до пенсии немножко осталось, и жить-то надо. Научился понемногу: железо собирал, метал. Алюминий дешевле, а вот за медь, 1 кг., 150 рублей уже дают, и то дело.... -
- Относительно меня, почти, похоже. И у меня нет никого... - рассказал затем и Женя о своей жизни коротко.
А тут и Санька принес новую партию фанфуриков. Они не стали на виду людей в парке разливанием заниматься, а прошли обратно в свой скверик во дворах около вокзала.
ЧастьБлаготворительность продолжение
Сергий Чернец
Часть 3)
Вокзалы похожи друг на друга во многих городах по дороге в Сибирь. Строились, говорят, при Екатерине по одному проекту, вот и похожи. Так ли это, не знаю, но похожесть присутствует. Центральное здание, с треугольником крышей и с непременным шпилем, - это фойе. На треугольнике часы. С обоих сторон - два прямоугольных крыла, в которых залы ожидания и кассы.
Сидоров прошел сквозь фойе вокзала, так как его вагон остановился прямо против входа. Площадь - круглая, с огромной круглой клумбой посередине, встретила его ветром. По кругу разворачивались такси, к прибывшему поезду спешащие, забрать многочисленных пассажиров, торопившихся с чемоданами и сумками.
Обошел он привокзальную площадь с правой стороны, как раз подошел к той квадратной тумбе, где уже сидел завсегдатай Семён. Он сидел с палкой в руках и вид имел жалостный. Сидоров счел добрым делом "угостить" этого "бомжа", благо, что в длинном доме весь низ был в магазинчиках и недалеко он заметил вывеску "кафе 24 часа" - а значит "закусочная-наливайка".
- Погода шепчет: налей, да выпей! - воскликнул Сидоров, обращаясь к Семёну.
- Да вот, нечем... - ответил Семён - Да и нога болит, хожу плохо... -
Разговор быстро перешел на "откровения", и Сидоров узнал про сложное положение бездомного Семёна. Он пригласил его в закусочную, обещая "угостить" и купить покушать. Благотворительность Сидорова воспринялась Семёном с легкостью, так бывало часто, почти каждый день, и перспективы намечались попросить большего участия.
Медленно они тронулись к закусочной. Семён хромал, опирался на палку.
Так совершилось знакомство за стаканом водочки, как у нас водится испокон.
Сидоров приехал к знакомому другу, и оставаться ему в этом городке намечалось еще долго: была ему предложена работа. Он не так часто бывал на вокзале, но раза два в неделю, проезжая по делам, за материалами для стройки на строительный рынок, - Сидоров непременно приходил к этому месту и водил Семёна в закусочную, где брал бутерброды и непременные 100 граммов для него.
В один из дней, когда Сидоров пришел на вокзал, он не увидел постоянно сидящего на месте Семёна. Но было у кого спросить. Тут же стояли пьяненькие. Они сказали, что Семён пошел "обедать" - там во дворы приезжали как-бы от Церкви с бесплатным питанием для "обездоленных".
Не сразу нашел таки Сидоров место. Во дворах были построены гаражи, и вот на пустырь перед гаражами подъезжала машина - газель, из которой вынимались столы и баки с супом и кашей. Собирались вокруг и "пьяные-рваные" люди, были и нормального вида опрятно одетые, и все тянулись очередью за порцией супа, который накладывали в разовую посуду.
Тут, среди бездомных и обездоленных был и Семен.
Сидоров увидел его сидящим на кирпичах, вместо стула, и уже доедавшего гречневую кашу - второе блюдо. Семен попросил Сидорова взять ему компот. Две женщины в платках и длинных, в сером и черном, платьях, действительно походили на монашек. Пустой бак из-под супа уносил бородатый мужчина, похожий на дьяка. Сидоров попросил два стакана компота. Ему предложили кашу, но он отказался....
После обеда Семён повёл Сидорова в "свой" знаменитый сквер, где "бомжи" и пьяницы выпивали свои фанфурики. Семёну дали брюки спортивные, не новые, но чистые и он хотел переодеться. В скверике он сел на ствол дерева, изогнуто растущего параллельно земле. Сложность была с больной ногой. Сидоров помог переодеться. И, вместо 100 граммов водки, Семён попросил Сидорова взять настойку боярышника. Это было во много раз дешевле. Он объяснил, что продают, оказывается, в отделе косметики, в том же длинном доме напротив вокзала, в небольшом супермаркете.
Тут Сидоров научился разбавлять и пить фанфурики, от которых быстро "окосел". А в пьяном виде "доброта" так и "пёрла" из него. Он дал денег Семёну, который держался и не был так пьян, как Сидоров. Семён мечтательно сказал: "Вот бы в баньку еще сходить можно: там для пожилых скидка, аж в два раза дешевле. Но это в третьей бане, а она далеко, на окраине города".
- Ничего! - хорохорился "благотворитель" Сидоров пьяный. - Сейчас мы такси возьмем и поедем. -
И начался почти "бег с препятствиями", Сидоров развивал ситуацию. Сначала он увидел рекламный щит с телефонами "такси по городу". Безуспешно он попытался по телефону заказать такси: "Куда надо приехать?" - спрашивали его. "На вокзал". - "Вокзал, а там вы где будете ждать?" - "Я тут около магазина, ну, около площади". - "У какого магазина?" - "Да не могу объяснить, тут дом длинный и весь низ в магазинах..." - "С обеих сторон длинные дома и весь низ в магазинах... - так куда вам подъехать?"
Телефонный звонок оборвался, и Сидоров пошел быстрым шагом к самому вокзалу, обходя площадь с клумбой, туда, где стояли частные таксисты.
Денег у него не было. Нужно было уговорить таксиста отвезти его к другу на квартиру за деньгами. Первому же таксисту на иномарке сидоров начал объяснять ситуацию: что он возьмет деньги, якобы, у себя дома, а потом надо будет вернуться сюда, на вокзал, забрать больного человека и отвезти в баню. Таксист соглашался не сразу и заломил цену, в три раза большую. Но еще потребовал оставить в машине в залог телефон: "положи вот тут" - указал он на полочку над бардачком. Поехали.
Таксист ездил быстро и вскоре Сидоров уже выбегал из подъезда с деньгами. Сразу же рассчитался с таксистом, получил от него сдачу с тысячной купюры и даже не вспомнил про свой телефон. Его просто не было на панели, а Сидоров стремился быстрее на вокзал, забрать знакомого "бомжа" Семёна, думая при этом, что выполняет важную "миссию благотворительности".
Семён хромая продвигался в своей квадратной тумбе, опираясь на палку и хотел переходить дорогу, когда перед "зеброй" неожиданно остановилось такси, выскочил Сидоров, и открыв заднюю дверь, стал помогать ему усаживаться, больную ногу занес руками. Также быстро, на большой скорости, обгоняя другие машины, таксист домчал их до самых дверей двухэтажного кирпичного здания бани. И тут Сидоров вспомнил про телефон. Таксист уверил его, что он забрал телефон сразу же во время расчёта и посоветовал поискаться по карманам. В это время Семён уже хромал к дверям бани и хотел подняться на высокие ступеньки крыльца. Сидоров увидел, что Семёну трудно ногу больную поднять, надо было помочь. Сказав таксисту: "Ладно, спасибо!", он поспешил захлопнуть дверь машины и поспешил на помощь своему "подопечному". Таксист быстро уехал.
Только в бане, когда Сидоров раздевался, он осмотрел все карманы и не найдя телефона понял, что таксист оставил телефон себе, - фактически украл.
Благотворительность потребовала жертв. Мало того, что заплатил он тройную цену за перевозку, еще и лишился телефона. А Семён был очень доволен6 он обмылся, вымыл ногу с гнойной раной и поспешил в парилку. Он просто рад был париться в жаркой парной. Сидоров не смог и пары минут выдержать сильный жар и выскочил из парилки. От жара ли, или от того, что время пришло, но Сидорова "развезло", ему "ударило в голову". И уже забыв про свою "миссию благотворителя", он оделся не вытираясь и пошел из бани, оставив своего "подопечного".
Как он добирался к другу на квартиру, помнил он смутно. Шел пешком, как робот на автопилоте по "интуитивному навигатору": сворачивая там, где нужно, переходил перекрестки на зеленый свет....
Часть 4)
Только утром, с головной болью, Сидоров понял, что он сделал что-то неправильно. Друг налил ему рассол из трехлитровой банки огурцов, открытой накануне. Оказывается, они еще с другом вечером выпили. С первого стакана Сидоров уже отключился.
Сидоров всё рассказал другу, - сетовал на потерю телефона и расстраивался: "как там доберется до своего вокзала "бомж"". А друг посоветовал ему сходить в Храм, поставить свечи и, исповедовавшись и причастившись, завязать с пьянкой.
Его друг, Олег, был из бывших церковнослужителей. Случилось так, что он не закончил Семинарию, - получил телеграмму, что парализовало его отца. За отцом нужен был постоянный уход и два года Олег ухаживал за ним. Отец умер, оставив ему в наследство эту квартиру. Олег пошел, поначалу, в Храм и служил там пономарем, оставался и за дьякона, когда нужно было заменить диакона, сломавшего руку. Но оставшись одиноким, в Храме не проработал много, а ушел в мир: нашел работу в строительной компании, которая принимала участие в восстановлениях Храмов. Но его узнавали. А знакомые, кто видел его на службах и знали, что он в Семинарии учился, - так и называли Олега батюшкой. Он был сухощав на лицо, носил бородку и усы, носил длинные волосы, которые убирал в пучок-косичку и прятал под картуз, под шапку. Для людей нецерковных, любой человек в рясе - был попом, батюшкой.
- И что ж ты не женишься? Завел бы себе хозяйку-жену! - не раз говорил Олегу друг Сидоров. Но Олег не желал никакой женитьбы и ничего мирского. Он мечтал, еще учась в Семинарии о монашестве....
- Я, брат, не мужик простой и не из мирских, а поповский сын. И с ранних лет носил подрясник и стихарь, отцу на службах помогал. Это сейчас, брат (это обычное его обращение было), какой-то "раздрай" в Церкви творится. Всё обрастает разными мифами и неправильным почитанием Божиим, - говорил Олег Сидорову.
И рассказ Олег историю, которая произошла буквально на днях:
"Ездили мы в сельский Храм, намедни, особо почитаемый в народе. Там мы строили-восстанавливали кое-что. А вот после работы, в селе "таком-то", знаешь... рядом там, на поселковской остановке, довелось мне встретится с группой верующих. Вся острота ситуации состояла в том, что пара женщин были знакомы со мной по городской работе моей, когда я дьяконствовал и в подряснике ходил. По одежонке, знаешь ли, судит народ. Я же был тогда одет "по гражданке". Конечно, говорят, что "попа и в рогожу одень, узнаешь", ну, мало ли сегодня бородатых мирян. А вот эти две женщины из этой группы возвращающихся с паломничества к святой иконе, что в том сельском Храме, - не распознали во мне церковнослужителя.
Они были возбуждены, после беседы тамошнего священника, которого за "старца-пророка" многие почитают. Эти "старцы" уже по всей России появляться стали. И настроены были эти женщины на "ультра православный", как говорят, лад. Этакое новое движение в церковной среде.
Так вот. Увидели они во мне нового слушателя. Ну, еще бы, хоть и строителя (у нас инструменты были в руках: перфоратор и паркетка), но - скромно одетого во всё черное (так я всегда хожу), с бородой, крестится - явно "наш"! - вероятно, подумали они. И стали они мне рассказывать, во что да как веровать надо. Попутно они предлагали бороться со штрих-кодами (миф о трех шестерках). И про то, что нельзя Распутина канонизировать и Ивана Грозного - еще один миф, будто их хотят святыми признать.
Я, поначалу, не вступал с ними в спор. Просто слушал, неодобрительно качая головой в стороны. Но когда поток их безграмотности церковной, поток разного бреда и ереси уже через край полил, я, естественно молчать не мог. Ибо друзья строители ожидали от меня реакции, понимая во сто крат лучше православное вероучение. Мы на работе, в бытовке, часто говорили о жизни церковной.
Однако на этих бойких женщин не действовали никакие аргументы. Они со злобой даже встречали приводимые мной ссылки на Библию, Святых Отцов. История Церкви, им малознакомая, из моих уст не являлась авторитетной. При этом они опирались на какие-то рукописные прокламации неведомых-тайных "старцев". И мне категорически объяснили: "дураком родился - дураком помрешь!" Но вот тут то и возмутились и мои друзья, рабочие - строители, и знающие меня женщины: "Да как вы можете обзываться да и спорить! Это же батюшка!" А я еще, в довесок, снял картуз и волосы мои упали на плечи и за спину, так что, действительно, похож стал...
Эх и началось! Тут они стали извиняться, кланяться, чуть ли не платки на себе рвать. А мне было больно на них смотреть, на это глупое торжество лицемерия. Вот ведь что делается! Дурят головы народные разные ереси".
- И как так со мной то случилось-произошло? Ведь я доброе дело хотел сделать... - сказал и спросил Сидоров.
- Дело-то доброе лишь в твоем разумении! Ну, разве добро это - пьянка? А насчет бани и телефона, я так тебе скажу: это бес тебя смутил, ведь пьянкой ты его сам привел к себе - ответил Олег - А и то: доброе творишь - приготовься к искушению, слово есть. Правда это монашеское мое знание у Святых Отцов - монахов читал, - пояснил Сидорову Олег, и продолжил. - Бес посылает тебе искушения, - почему и говорю: иди в Церковь. Не давай ему волю, бесу-то. Он тебе насчет пьянки, а ты ему назло: не желаю! Он тебе другое искушение и пятое и десятое, а ты упрись, иди в Храм и Богу помолись, отгони такого-сякого беса! Это я без смеха и не сказки про бесов.... Как Лев толстой про работника Балду, который в омуте бесам воду мутил. Слишком научный ежели ты, то на уровне энергий пойми: отрицательную энергию ты притягиваешь пьянкой своей! - закончил друг Сидорова.
- Да-да! Это уже и сам я понял. А как завязать-то? -
- Ничего-ничего! Сделай шаг, начни только и Бог поможет! - сделал окончательное заключение друг церковнослужитель Олег.
Конец.