КОНЦЕРТ ДЛЯ СУПРУГОВ, ЛЮБОВНИКОВ, ИХ ДЕТЕЙ, КОТА И АВТОРА
С ОРКЕСТРОМ СЛОВ
Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
ОЧЕРЕДНЫЕ МЕТАМОРФОЗЫ
МЕТАМОРФОЗЫ - 3
5. Концерт Љ 3 для Анатолия с оркестром
Я так и не прочел в подлиннике и, видимо, уже никогда в этой своей жизни не прочту великого Гераклита, из которого запомнил два изречения: " Все течет, все изменяется" и " Нельзя войти в одну и ту же реку дважды". К великому сожалению, практика не всегда подтверждает эти постулаты, во всяком (на самом деле, не во всяком - не всегда) случае, в нашей стране. Хотя время постоянно идет вперед, дороги и дураки, к примеру, продолжают, как раньше, оставаться одной из главных проблем России, и ничего в данной и многих других ситуациях не меняется. А то, что мы постоянно наступаем на одни и те же грабли, стало уже общим нашим достоянием.
Казалось, моя жизнь не выпадает из приведенных тезисов Гераклита, в ней со временем постоянно происходят изменения, и, если я иногда вхожу в неприятности, то они отличаются одна от другой никак не меньше, чем две капли речной воды. По сравнению с вечными мировыми проблемами - сущая мелочь.
Я благополучно вышел из больницы здоровым, не без удовольствия мог лежать на спине (и не только, занимаясь любовью), занял многострадальную Машей должность начальника отдела с нагрузкой - замом Кашкиным, и - более того - встретился со своим будущим спонсором. И это, несмотря на то, какую характеристику дала ему Маша еще до развода, после одной из наших многочисленных ссор. Как о безукоризненном кандидате в мужья, отвергнутом ею из романтических представлений необходимости выхода замуж только по страстной любви. И вот "гримаса истории" - он снова появляется на авансцене как благодетель - богач - красавец - мужчина в одном лице, жаждущий дать деньги на публикацию романа мужа прежней избранницы, отвергнувшей его чистую и бескорыстную любовь.
На удивление, он оказался душкой, вел себя со мной как подлинный демократ, с одной стороны, и центрист, с другой. Обещал вложить деньги в мой многообещающий роман, минуя банкрот-журнал, который, увы, уже не в состоянии спасти никакие финансовые потоки (ручейки). Он взялся опубликовать роман в курируемом им издательстве, в котором владел контрольным пакетом акций.
Я не стал дожидаться рождения Машиного ребенка, почему-то не спешившего появляться на свет. Хотя врачи заверяли будущую мать, что она непременно родит. Скоро. И не просто родит, а здорового ребенка, и при этом сама ничуть не пострадает, даже наоборот. Я повторно женился на Маше совершенно официально, получив бумагу, чтобы раз и навсегда покончить с наследием прошлого и обеспечить жене максимальный покой,
Если бы в советские времена кто-нибудь обещал ждать меня столь долго, лишь бы я занял должность начальника сверхсекретного когда-то отдела в секретном институте, я бы принес тому свои соболезнования, настойчиво рекомендуя обратиться за помощью к психиатру: может быть, не столь еще безнадежны его дела, и он вернется к здоровой жизни без помощи дурдома.
Если бы нашелся в мире хотя бы один здравомыслящий человек, согласившийся только взглянуть - не то, что прочесть, - рукопись моего романа, я бы счел себя Счастливцевым в стране Несчастливцевых.
Если б страдающий бессонницей человек обратился ко мне с просьбой дать ему какое-нибудь чтиво как снотворное, а я рискнул проверить в этом качестве свой роман, - и он подействовал на горемыку благотворно, - я бы счел, что не зря потратил на него столько времени и сил.
Но как мог Геннадий (давно нужно представить вам, господа, этого великого человека), нашедший на самом деле, без всяких шуток, принятых в высшем обществе, в самых элитарных сливках страны, достойным публикации мое произведение, известный бизнесмен, пошедший на коммерческий риск, убедивший компаньонов в его отсутствии, не стать моим лучшим другом? Как ему не открыть все мыслимые и немыслимые двери нашего дома, сердец и чего еще я не знаю (не кошельки же ему предлагать), исключая разве что интим с моей женой?
Ну, а если паче чаяния, роман опубликуют, на что я мало надеялся, или точнее сказать, не надеялся вовсе, то стал бы не столько счастлив, сколько... премного огорчен, будучи уверен в полной его несостоятельности, в отсутствии у него читателя (и наши времена тут совершенно ни причем ).
А если - это просто невероятно! - мой роман найдет читательский отклик даже при злобной критике (собака лает - ветер носит), я просто-напросто сойду с ума - что ж, по мне давно психушка плачет!
Если бы кто-то сказал мне всего лишь год тому назад, что я самозабвенно, без потери памяти, снова влюблюсь в собственную жену, да еще не смогу минуты спокойно прожить, чтобы не вспоминать ее черты, - не в дни сомнений и тягостной разлуки, а в рабочие часы, загруженные совсем другими делами, я бы расхохотался тому в лицо.
Если бы нашелся чудак, предсказавший превращение по выходе из палаты Љ6 своего парня в доску, кем все меня считали на работе, в серьезного, основательного мужчину, требующего с себя и с подчиненных пунктуальной дисциплины, добросовестного отношения к труду, я бы не плюнул ему в глаза лишь потому - на то он и чудак, чтобы чудить.
Почему, справедливо спросите вы меня, эта часть моего повествования началась со строк, находящихся в полном противоречии с последующим текстом? Всему своему время, милостивые господа, всему свое время. Чтобы долго не мучить вас неизвестностью, скажу лишь одно: никогда нельзя радоваться чему бы то ни было просто так, каждый свой шаг следует соизмерять без потери сознания и доверять собственным ощущениям с чувством меры, извините за банальность.
Никаких ударов судьбы или чего-то в этом роде ни по голове, ни по другим частям моего бренного тела не случилось, скажу заранее, чтобы вы не волновались за меня. Я был настолько занят работой, которой оказалось, как это ни странно, невпроворот, что переполненный счастьем от всех благотворных перемен в своей жизни не сразу обратил внимание на несоответствие между плановыми и фактическими сроками созревания плодов, в которые превратились Машины ягодки, вырастающие, как цветы запоздалые, на моей грядке. Если ягоды в виде работы и романа вызревали в плоды с пугающей быстротой, то ягодка из моего семени что-то не торопилась дать ожидаемый плод. По моим последним наблюдениям, когда я, наконец, пробудился от счастливого сна и тяжелого каждодневного труда на службе, прошло слишком много времени с момента зачатия нашего ребенка, чтобы, не сомневаясь, не заметить изменений во внешности моей обожаемой жены. Но они ни с какой стороны не ощущались. Маша оставалась по-прежнему красива, стройна и весела. Никаких, решительно никаких перемен в ее облике и настроении с тех пор, как мы обрели себя вновь как муж и жена, - совет нам да любовь. Никто из наших знакомых не подозревал, что Маша вот-вот должна разродиться (тут я несколько поторопился относительно вот-вот, времени оставалось предостаточно). Кое-кто из моих приятелей напрашивался отметить новый медовый месяц и новое мое назначение. Не желая подвергать опасности не столько свое здоровье, сколько Машино и ее ребенка (памятуя о моем холостяцком окружении), я отшучивался и обещал как-нибудь отметить эти события в кругу друзей чуть позже.
В то же время я не имел основательных причин для беспокойства, т.к. всегда слыл профаном в области медицины, как в целом, так и в акушерстве - в частности. Но, хорошо известно, мании базируются не на причинах - для своего возникновения им достаточно подозрений. А они, помните, появились у меня, чуть ли не сразу - еще в 6 палате. Кашкин в отцы Машиного младенца никак не тянул. Все-таки каждая женщина желает иметь ребенка не как бы как и не как бы от кого. Если она и родит без любви и не от желанного мужчины, то, во всяком случае, не исходя от противного.
Если кто из моих знакомцев (незнакомцев я не знал - на то они и незнакомцы - о них и говорить бесполезно, хотя вычеркнуть их из претендентов на отцовский трон я не мог) больше всех заслуживал права попасть под подозрение, то именно Геннадий, мой возможный спонсор, не ставший моим другом лишь из-за отсутствия у нас свободного времени для полного запанибратства.
Пока мы с Машей находились в разводе, она вполне могла согрешить с кем-то. И не мне кричать во все горло, мол, Земфира не верна, Земфира не верна! Коль скоро я много раньше, будучи женат на Маше, изменял ей. Но у меня плохо умещалось в голове, как Маша пошла на любовную связь, не приняв никаких мер техники безопасности, к которым прибегала со мной из-за моего крайне негативного отношения к несвоевременному деторождению. Очевидно, чужое отцовство, чье бы оно ни было, могло стать мне карой небесной за все мои прежние грехи, включая нежелание иметь своего ребенка. Теперь он будет моим, но не собственно моим, а чужим. Но я ни при каких обстоятельствах не собирался отказываться ни от Маши, коль скоро она решила избрать меня отцом ребенка (видимо, другие папаши еще меньше годились на эту роль), ни от ребенка, в котором не окажется и грана моих генов. Скорее всего, тут замешаны гены Гены - приятеля Маши со студенческой скамьи. Он добивался ее благосклонности в юные годы, хотя не испытывал недостатка в женщинах, будучи видным парнем на деревне (не понимаю, для чего Маше понадобилось просвещать меня; наверное, тут сказалось желание "преступника" хотя бы разок взглянуть на место преступления - бессознательное влечение к смерти, не иначе). Впоследствии он стал человеком с большой буквы в нашем отечестве и Отечестве Лужкова. Еще раньше, заимев капитал и умело распорядившись им так, что нарастил его - да еще как! - он встретил бедную Машу. И продемонстрировал ей во всей широте души и тела, какие блага может отстегнуть от своих щедрот, даже если она взамен ничего не просила. Какая женщина устоит против такого соблазна, господа? Вы встречали женщину, ради счастья мужа которой без всяких ее затрат, благодетель готов выложить кругленькую сумму? И не забудьте, муж ведет себя, как последняя сволочь, - отвергает любую помощь жены. Шляется во время ссор с нею по бабам, а она терпит все, чтобы сохранить его. Но он провоцирует ее на окончательный и бесповоротный разрыв - на развод. И вот она свободна от всяких обязательств. Геннадий звонит ей на работу, не дозвонившись до дома, чтобы узнать, куда пропал ее благоверный, которому сделано лестное предложение.
- Может быть, я обидел кого-то, тогда готов принести свои извинения, нет, слава Богу, а то я уж, черт знает, что стал думать о себе... Как, уже развелась? Извини, я не хотел вмешиваться в твою личную жизнь - не имею такой привычки... Что ты говоришь? И у меня сегодня свободный вечер. Может быть, встретимся, поговорим на более приятные темы, чем развод... Что? Жена меня оставила? Нет - не совсем и не насовсем. Пока только на сегодняшний вечер, ради своих благотворительных дел. Так я за тобой заеду, давай адрес, через полчаса я у тебя, и сразу поедем куда-нибудь. Есть одно тихое местечко, где хорошо кормят. И не мозолишь глаза - в моем положении это излишне, надоело все время быть на виду... Благодарю, значит, в семь, жди...
Примерно таков был ход моих мыслей. Мерседес, красивый видный мужчина, можно сказать, друг детства. Замечательный ресторан, о котором Маша никогда не слышала, обслуживание, вина, еда экстра - класса. Приятная беседа - ни звука о всяких делах, проблемах. Ностальгические воспоминания.
- А помнишь? Ведь я был в тебя тогда влюблен, не знала? А если б знала, что тогда? С тем же успехом? Почему все женщины думают лишь о том, что мужчины добиваются от них одной близости? Ты так не думаешь, и никогда не думала? Зря, если мужчина влюблен, никакой фальши в отношениях любящих людей не должно быть. Вспомни "Мужчину и женщину" Лелюша... Не благодари, это я признателен тебе за чудесный вечер. Позволь подержать твои розы, пока надеваешь шляпку. Она очень идет к твоему лицу, выглядишь сейчас еще лучше, чем тогда, когда я был безнадежно влюблен в тебя. Не терплю банальностей, но мне кажется, я так и не сумел избавиться от наваждения той любви. Нет, нет, не говори, тут нет ничего общего с простым желанием, я далек от мысли соблазнить тебя, хотя, признаюсь, не могу скрыть своей страсти. И это не одно воспоминание, не одно. Кажется, мы приехали, твой дом? Спасибо, Машенька, за прекрасный подарок - этот вечер с тобой Я тебя поцелую на прощание - в щечку? Он ничего не видит, не волнуйся... Ты не пригласишь меня к себе? Еще не так поздно, правда? Ты не одна? Старый дурак, как это я не подумал! О тебе никто не станет волноваться, если мы еще немного побудем вместе? Некому? Прекрасно... Нет, нет, не прекрасно, ты не расслышала, просто я сказочно рад нашей встрече и заговариваюсь, как мальчишка в день первого свидания... Куда мы едем? Я не хотел навязываться, чуточку солгал тебе, я сегодня один, и не только сегодня, жена с детьми в Париже - у близняшек каникулы, пусть немного развеются... Что ты сказала? Единожды солгав... Ты права, я не вправе обманывать тебя, извини... Поделом мне... Ты не сердишься, на конфетку... Не любишь? Что-то я волнуюсь и пошло острю, как в "Сильве", помнишь? Я ужасно старомоден, откуда только? - люблю оперетты и старые песни, наверное, унаследовал эти склонности с молоком матери, да и отец мой был большим любителем ... Ты тоже? Чему ты смеешься? Я вовсе не это имел в виду, мой отец всегда - почти - оставался верен матери... Здоровый консерватизм, наверное, поэтому империя так долго просуществовала, а ты как считаешь?.. Вот мы и дома. Зайдем, попьем кофейку с коньяком - французским, никогда не пила такого, я думаю. Что мы недавно пили? То же французский, но такого, как у меня, у них нет... Решайся, милая... Никогда еще не пил такой аромат из женских уст... Опять говорю пошлости, очень волнуюсь. Какой я ловелас? Оставь. Самый обыкновенный человек... Ничто человеческое, смеешься? Тут, ничего не поделаешь. И прочее, и прочее.
(Нет ничего проще и горше, чем строить подобного рода догадки, когда ревность застит глаза.)...
Очевидно, Маша скрыла от любовника, что носит его ребенка, иначе бы он не чувствовал себя столь свободно со мной. Впрочем, мне ничего неизвестно о мире, в котором они живут. Если б такие люди, как он, не умели скрывать свои мысли и чувства, наверняка не стали бы элитой...
Я спрашивал себя, отчего так спокойно воспринимаю ближайшее будущее, которое так или иначе, рано или поздно свершится и обретет вполне зримые человеческие черты, совсем не похожие на меня. Видимо, во мне произошли необратимые перемены. Конечно, можно попробовать внести ясность в вопрос, кто на самом деле станет биологическим отцом Машиного ребенка, поговорить с женой начистоту, откровенно, без всяких проволочек, спокойно, без битья посуды и самой Маши. Нужно войти в их положение - ее и ребенка. Но, как это ни странно, данная проблема не настолько волновала меня, чтобы рисковать возникновением масштабного осложнения отношений между нами, финал которых нетрудно предугадать. Посудите сами, господа, ведь при странном стечении обстоятельств, когда природа загадывает загадки, на которые человечество не дает ответы до сих пор, отцом ребенка мог оказаться я сам. Вполне резонно, у Маши появятся в таком случае все основания возненавидеть меня и положить конец нашей любви, своей любви ко мне, определенно, если я прямо поставлю перед ней вопрос, кто в действительности станет папой (уж, лучше бы римским). У меня хватило ума понять тот непреложный факт, что Машина любовь ко мне не выдержит испытания любви к своему ребенку, которого я принимаю чужим мне самому. Кроме того, хотя мои поздние подозрения намного превосходили более ранние, все же последние , если помните, были решительно отвергнуты Машей - как абсолютно несостоятельные - и отринуты мною самим за отсутствием прямых улик. В конце концов, малозаметная беременность жены не давала оснований в правовом поле на предъявление обвинений такого характера; как за клевету я мог лишиться очень многих привилегий, которыми все еще пользовался, хотя и не столь безгранично, как раньше. Мои бездоказательные претензии ничего позитивного никому из нас не давали, так как я в любом случае, кто бы ни был папой ребенка, собирался принять последнего (конечно, не папу) как своего. Разумеется, отцовское ярмо несколько легче нести, если сознаешь, а главное, чувствуешь, благоприобретенным тобой самим. Отцовские инстинкты, разбуженные Машей в больнице, Машина любовь делали это ярмо не таким безусловным. Я сам собирался, если помните, осуществить первую серьезную попытку стать отцом - в виде устной декларации о намерениях. Полюбил своего ребенка еще тогда, когда речь о нем не заходила. И сейчас я любил Машиного, но еще больше - собственного ребенка, поэтому поставить знак равенства между собой - отцом своего ребенка - и собой - отцом ребенка чужого - все еще не мог. И смогу ли вообще, большой вопрос...
Моя любовь к жене, как это часто бывает в конкретной действительности, хотя и омрачалась Машиным возможным обманом, не перешла в ненависть, напротив, она усилилась, пусть и приобрела болезненный характер. Это чувство сумело сохранить в себе эпикурейское начало, основанное на влечении к жизни, включающем в себя два главных элемента: сексуальное влечение и самосохранение. Даже на бессознательном уровне я никак не проявлял противоположного влечения - к смерти. Оно могло найти выражение в агрессии по отношению к Маше и коллегам по работе, особенно к тем из них, кто от меня зависел. Я переживал последний катаклизм, но оствался исключительно корректен со всеми, включая жену и Микса. Довольно остро воспринимая надвигающуюся опасность появления на свет младенца, зачатого Геннадием (скорее всего), я понимал - пока отец все еще недоказуем, ломать копья и даже стулья, все же преждевременно.
Вы, должно быть, удивлены последней метаморфозой, происшедшей со мной, переходом моего экспансивного состояния в - меланхолическое. Да, все перемены сделали свое дело. К тому же я с некоторым запозданием в свои тридцать пять лет превратился, наконец, из куколки в бабочку, другими словами, из мальчика в мужчину. Хотя в биологическом смысле стал им в юношеском возрасте, а мужем - "несколько" позже. Хорошо все это или плохо, простите, господа, все же не вам судить, а мне. А я (тут перемены пока обошли меня стороной), как раньше не судил себя строго, так и теперь. Тем более, если кого и следовало ставить к позорному столбу, так, согласитесь, меньше всего меня. И вообще наступать снова на старые грабли я рекомендую лишь тем из вас, кто добровольно рвется к ним по нашей доброй российской традиции.
Тем, кто осуждает меня за отступничество от своих прежних идеалов, подслащу горькую пилюлю. Я решил отказаться от любых объяснений как на тему, кто отец ребенка, так и от всяких контактов с Геннадием. Мой роман не нуждался в подпорках. Он вполне мог обойтись без крыши в лице Геннадия. Независимо от того, имело ли его меценатство характер, близкий тому, что я видел по телевизору.
Одна замужняя женщина Машиных лет по имени Наташа спрашивала, стоит ли ей, горячо любящей своего мужа, в свою очередь, не чающего в ней души, изменить ему за пятьсот тысяч баксов с одним крупным бизнесменом, предложившим эту кругленькую сумму за одну ночь любви. Почти у всех дам, бурно обсуждавших проблему, трахаться или не трахаться за такие сумасшедшие деньги, потекли слюнки. Некоторые особы тут же предложили себя взамен просившей совета, как ей поступить с мужем и бизнесменом. Может быть, ради мужа, его светлого будущего, стоит, закрыв глаза в буквальном и переносном смысле слова, удовлетворить похоть или прихоть, - как ему или телезрителям больше нравится, - богача? Ни ей, ни мужу от этой формальной связи не станет ни холодно, ни жарко. Ведь они оба ничего не потеряют, даже если мужу придется присутствовать на встрече Наташи с бизнесменом в качестве зрителя или партнера в роли, угодной спонсору. После того, как выработалась почти единая точка зрения, одобряющая стоимостью 5ОО тысяч долларов США праздник любви между Наташей и бизнесменом, завязалась острейшая дискуссия между всеми, кто не мог без живого интереса и содрогания оставить только при Наташе ее переживания, быть ей или не быть, быть или только казаться. Миловидная, интеллигентная девушка лет восемнадцати сказала, что с таким беспрецедентно щедрым человеком лично она хоть сейчас, не заходя домой, пойдет на все и куда угодно. Поэтому от всей души желает Наташе не упустить такой грандиозный шанс в их с мужем жизни. Другая девушка, чуть постарше предыдущей, посоветовала Наташе проявить спокойствие и выдержку, не терять головы и взять с богача деньги вперед. И никаких авансов - со своей стороны. С его? Никак не меньше половины, чтобы на все сто не надул впоследствии. Это раньше мы, дурочки, верили мужским обещаниям, теперь, дудки, деньги вперед. Обычная, принятая в деловом мире, предоплата. Ее поддержал красавец-мужчина, напомнивший о всеобщем, не имеющем аналогов в мире, обмане, в котором едва ли не первую скрипку играет само государство. (Ведущий ток-шоу взглянул на оратора с недоумением.) Если Наташа не получит деньги до, после не получит никогда, по себе знает, его не раз и не два надували партнеры. (Аплодисменты в зале!) Наташа ничего не приобретет, кроме возможной болезни, но потеряет - хотя бы того же мужа. Тот не простит ее, когда пронюхает - благодаря этой передаче, как глупо она себя подставила, не взяв деньги вперед, пусть аванс. Тут же выступила пожилая матрона, когда-то играющая девчонок в кино. Она осудила тех, кто плохо думает о людях. Как тот мужчина (кивок в сторону красавца). Если девушка выскажет или просто выкажет хотя бы одним жестом свое недоверие деловому человеку, он вправе отказаться от всякого сотрудничества с ней. За такие деньги уж как-нибудь найдет себе другую - и более молодую, и более красивую, и более порядочную, без всяких нагрузок в виде мужей и детей, только осложняющих ведение серьезных дел. И еще сказала бывшая девчонка - пусть ее не перебивают и не вырывают микрофон из рук,- какие Наташа может дать гарантии визави, что не сбежит вместе с мужем и деньгами на Запад, не выполнив условий договора? (Я прошу вас, милочка, знаем мы цену обещаниям женщин, влюбленных в своих недоделанных мужей). Применивший силу, чтобы овладеть микрофоном, седовласый джентльмен, возмущенно воскликнул, да за такие деньги, дамочки, отдаться мало, но не успел обосновать свою точку зрения. Он лишь успел предложить бизнесмену (в соответствии с рыночным законом соответствия спроса и предложения) снизить Наташину ставку или запросить у нее дополнительные услуги. Но какая-то уродливая тетка прервала его, безапелляционно заявив, что Наташа сама обязана приплатить бизнесмену, отдавшему ей предпочтение перед другими. Она, к примеру, согласна, если он смотрит передачу, на 5О тысяч рублей, да, да рублей, а не паршивых американских долларов, за которые легко покупаются далеко не все россиянки (тут наступила пауза, затем последовали жидкие хлопки). Сидящий рядом мужчина не менее приятной наружности выступил почти с политическим заявлением. Лично я не понимаю всей этой меркантильности, что за валюту, что за рубли, невзирая на продажу России Березовским, Гусинским и Ходорковским. Добро бы они принадлежали к титульной нации, так ведь нет же! Я совершенно бескорыстно готов предоставить всего себя без остатка такому щедрому человеку, если, разумеется, он одной со мной крови и полная противоположность большинству так называемых новых русских - жлобов и жмотов. Кто-то с галерки, не дождавшись своего часа (передача подходила к концу), крикнул пискливым женским голосом последнему оратору, что с него нечего взять, кроме цепей на шее в виде жены, детей и антисемитизма. Тут же получил от оппонента мгновенный ответ: как раз он, в отличие от нее, имеет, и, в доказательство, показал зрителям, находящимся до того мгновения в полном неведении, о чем идет речь, согнутую в локте вытянутую вперед руку. Публика встретила "наш ответ Чемберлену" дружным одобрительным смехом. Шоумен взглянул на часы. К сожалению, время неуклонно приближается к концу. Отдав три минуты времени рекламе презервативов, прокладок, памперсов и пива, он поблагодарил Наташу и аудиторию за откровенный обмен мнениями по животрепещему (так и сказал) вопросу и подвел итоги.
- В таком сложном деле Наташа должна положиться только на себя и своего любимого мужа. Надеюсь, этот обмен мнениями поможет колеблющимся супругам выработать единую точку зрения. Главное - не деньги, а любовь и согласие между мужем и женой. Конечно, случай неординарный, встречается далеко не каждый день. И потому, если Наташиному мужу интересна моя точка зрения, то я бы на его месте в любом варианте поддержал супругу. Еще хочу дать вам совет: в случае принятия положительного решения, в интересах дела и обеих договаривающих сторон, следует оговорить безусловную закрытость сделки. Так как, хотя никому не должно быть до нее дела, разжигать чужие страсти, например, зависть и другие родственные чувства, в высшей степени аморально. Он поблагодарил Наташу, выступавших и остальных присутствующих в зале, а также телезрителей за внимание к своему телешоу и простился со всеми...
Все же я далек от проведения параллелей между телевизионной троицей (Наташей, ее мужем и потенциальным любовником) и нашей - (Машей, мною и Геннадием - вероятным любовником и отцом Машиного ребенка). Но шоу вызвало у меня некоторые нехорошие ассоциации...
Мои лучшие намерения соблюсти спокойствие в виду рождения неведомо чьего младенца разбились о жестокую жизненную реальность. Я столкнулся с неизбежными Машиными вопросами, что собственно со мной происходит в последнее время. Я бы на ее месте, разумеется, воздержался от них и не провоцировал мужа. Но, видимо, женская природа, независимо от того, кто виноват, ждет от мужчин определенности, понимаемой ими как признание себя полными кретинами, исповедующимися перед ними во всех своих грехах, даже если они абсолютно чисты. У меня хватало выдержки отвечать Маше односложно, не затрагивая ее больного самолюбия и не забывая о том незавидном положении, в котором она пребывает, неважно от кого.
Наблюдатели отмечают, на женщин, ждущих детей не на улице и не из школы, действуют некоторые физиологические, физические, моральные и духовные нагрузки, облегчение которых они возлагают на своих мужей - виновников (часто невольных), если не всех своих бед, то радостей (это называется, делиться поровну). По известным вам причинам я не оказал Маше сознательной поддержки в ее ратном подвиге, но что до остального, всячески старался оградить ее от сколько-нибудь тяжелой и неприятной работы дома. Носил из магазина продукты, мыл посуду, подметал пол, выбивал ковер, пылесосил, делал любую работу. Старался не допускать ее волнений от разговоров на темы, смущающие рвущийся наружу мой дух, держа его взаперти.
Мне приходилось осваивать новую должность в трудное время, когда пришел срочный госзаказ. Ошалевший от перемен Кашкин не столько помогал мне, сколько вставлял палки в колеса, хотя сам того, возможно, не сознавал. Это не способствовало моему ежеминутному нахождению возле Маши и душещипательным беседам вечером и ночью, когда мы оставались наедине. Давала себя знать дикая усталость, не позволявшая мне тем более желать от Маши того, что она могла от меня ждать, несмотря на энный месяц ее беременности. Несвойственное моему былому темпераменту индифферентное поведение, ограничивающееся легкими поцелуями в лоб и щеки, сбивало ее с толку. Я очень осторожно касался разговоров на тему любви и ребенка, что, видимо, пугало мою жену и - в силу ее ментальности и положения - раздражало, как ни старалась она это скрыть. Сам я держался молодцом, удивляясь собственной выдержке и силе воли. Маша, знавшая меня достаточно хорошо, своевременно не осознала - своими новациями я обязан и ей, выхолостившей из меня не только затянувшиеся не по возрасту и положению холостяцкие привычки, но и другие недостатки, ставшие не только моей, но и ее второй натурой. Она решила, я разлюбил ее, или еще хуже, я, хотя и полный болван, все же догадался, что и кто к чему. С работы я возвращался поздно, во время обеда-ужина спрашивал про ее здоровье, состояние, занятия в течение дня, чем помочь. На все это - я даже не сразу заметил - получал маловразумительные ответы, в которых слышалось одно желание отделаться от моих вопросов, а однажды она не сдержалась.
- Ты никому ничего не должен.
Такие ответы не ставили меня в тупик и не вызывали ожидаемой ею реакции. Она старалась скрыть разочарование от моего ледяного спокойствия, поцелуев в лоб, чтения газет или тупого сидения перед телевизором, вещавшего о давно известном или легко предсказуемом, полудремотного состояния перед вставанием с дивана, потягивания, вздохов, что безумно устал, извинений за молчание и страшную усталость, из-за которой испытываю одно желание - скорее свалиться в койку. (Здесь Маша с недоумением смотрела на меня, словно хотела спросить, что я имею в виду, но молчала и ждала ответа на свой немой вопрос, а у меня не раскрывался рот, чтобы сказать, больше всего, несмотря на усталость и навязчивые мысли о чужом ребенке, я все равно хочу тебя.) И я направлялся на свой заранее расстеленный Машей диван - мое индивидуальное небрачное ложе, на котором, во всяком случае, я ненароком во сне не ударю Машиного ребенка по причине его отсутствия вместе с матерью. Разговор о койке, как понимаете, был чисто иносказательным, но Маша каждый раз застывала с беззвучным упреком в глазах...
Утро, о котором пойдет речь сейчас, началось с того, что я не стал будить проснувшуюся жену, лежащую неподалеку от меня на нашей двуспальной кровати. В костюме прародителя я носился по комнате в поисках трусов. Мне казалось, они упали со стула, куда я бросил их вечером перед сном, подняты Машей и положены неведомо куда. Хорошо известно, если вы встали не с той ноги или что-то сразу у вас не заладилось, весь день пойдет насмарку. Я начал злиться на себя, на Машу, на ее ребенка, на работу, на все на свете. В комнате стоял полумрак, шторы - задернуты, я их не раздвигал и свет не зажигал, чтобы не разбудить своих близких (жену и ребенка), которые, я не сомневался, наблюдали за ненормальным голым типом, уже не раз ощупавшим и осмотревшим, насколько это позволяли его несовершенные органы осязания и зрения, все мыслимые и немыслимые места в комнате, где априори могли находиться его трусы. Меня настолько огорчили все неприятности, снежным комом обрушившиеся в этом году, что простая мысль - плюнуть на исчезнувшие трусы и взять из тумбочки другие - не пришла в голову. Конечно, я не заподозрил Машу и тем более ее ребенка в издевательстве кого-то из них надо мной, игре поутру в прятки, в непонимании - идет время, я трачу свои нервы на пустяки, останусь без завтрака, иначе просто ничего не успею и опоздаю на работу, хотя только-только добился того, чтобы мои подчиненные стали, наконец, вовремя приходить в институт, не испытывая особого удовольствия от отмены, чуть ли не последней имеющейся у них льготы. Потерянные вещи любят, чтобы их искали, и потому никогда не находятся сразу, нужно переждать некоторое время - они найдутся сами. Поэтому я направился мыться и бриться в ванную. А затем невозмутимый, абсолютно спокойный вернулся в комнату, полный уверенности - трусы ждут, не дождутся своего хозяина или, на худой конец, подброшены мне женой с ребенком или хотя бы сжалившейся надо мной судьбой. Ничего подобного! Мне показалось, прошла целая вечность, пора уже выбрать одно из двух зол: либо разбудить Машу - пойти ей на поклон, либо обойтись без трусов. Я выбрал последний вариант, и злой, как сторожевая собака, стал надевать брюки на голое тело, но попал обеими ногами в одну штанину и громко чертыхнулся, - даже мертвый обязан проснуться - не то что беременная. Я стал вытаскивать правую ногу из левой штанины, но она застряла в ней и не желала вылезать, не помогло и ругательство. Уже находясь в свободном падении, в последний момент, каким-то чудом я схватился за стул, на котором совершенно безмятежно паслись под моей рубашкой и теперь свалились на пол те самые трусы, из-за которых я возненавидел всю вселенную. И когда с разъяренным видом вылез из брюк, изменивших мне вместе с трусами, схватив последние, как змею, я услышал приглушенный хохот жены. Я понимал, учитывая смехотворность ситуации, в которой оказался по собственной вине, в ее положении уместно и не такое, но моя злость не только не стихла, а усилилась, так как увидел себя со стороны. И вместо того, чтобы посмеяться над собой, как это обычно удавалось в куда более унизительных для моей персоны жизненных ситуациях, я, скрежеща зубами, едва слышно, задал сакраментальный вопрос, что это еще за смех. Маша совершенно открыто смеялась мне в лицо - это уже переходило все границы. Да она просто издевалась: совершенно очевидно, пока я мылся и брился, она подкинула трусы туда, куда я, кажется, их и положил, во всяком случае, где тысячу раз искал, нет, такие шутки нужно пресекать в корне! С трусами в руке, размахивая ими, словно флагом и одновременно как вещественным доказательством ее преступления, я решительно направился к Маше и неожиданно для себя осознал - буквально через маленький шажок упрусь в жену, насмешливо наблюдавшую за тем, как дальше будут развиваться события. И понял, в сущности, ничего обидного для меня не произошло, но инерция злости и обиды, накопленная за последнее время, была чрезмерна.
- Может быть, ты скажешь мне, что тут смешного!
Маша, давясь от смеха, не могла произнести ни слова, она рукой показывала мне на себя и на меня, давая понять, мы оба смешны, над кем еще должны смеяться, как ни над собой. Это окончательно дошло до меня лишь тогда, когда я тихо, почти про себя, выругался, но Маша услышала мою брань и явно смутилась, как если б попала впросак своим зашедшим слишком далеко неудачным розыгрышем. Мне бы извиниться перед женой, но я уже завелся, вспомнил, что должен сказать Кашкину по поводу сделанного им мне накануне предложения поставить себя на его место, и данного мною обещания как следует подумать над этим, и дать четкий ответ утром на следующий день, т.е. сегодня. Предстоял неприятный разговор. Я уже забыл об эпизоде с трусами, и в упор не видел ничего и никого, кроме Кашкина, с ненавистью смотрящего на меня и извиняющегося передо мной за свою провокацию... Настолько я вошел в роль Кашкина. Но пришел в себя и подумал, наверное, обидел жену. Все это длилось доли секунды. И когда подошел к ней на расстояние, меньше вытянутой ею из-под одеяла руки, я успел заметить в ее глазах слезы, от которых, как обычно, даже сильнее, почувствовал себя последней скотиной. И только тогда окончательно понял, чего бы это мне ни стоило, ни стоит, ни будет стоить в будущем, именно сейчас наступил тот самый пресловутый момент истины, который решит все между нами: я должен обнять ее, прижать к себе и сказать, что люблю ее так, как никогда еще ни любил. Такая вот метаморфоза! Но... Но вместо всего этого я вслух обозвал себя сволочью, сухо извинившись перед Машей.
- Если обидел тебя, то не нарочно, не хотел обидеть, ты не виновата в том, что я, слепой идиот, не нашел свои трусы на том месте, куда положил их вечером; вместо того чтобы носиться, как угорелый, сверкая яйцами, по всей квартире, мог догадаться взять другие трусы, так нет же, бегаю по комнате, бужу жену и от злости на себя не понимаю, как смешон и омерзителен.
Маша взирала на меня не столько с пониманием, сколько с состраданием, и даже в своем интересном положении ей хватило ума и такта войти в мое - неинтересное, чтобы улыбнуться так, как умеет одна единственная женщина в мире. Почти обнаженная, как никогда, желанная, она подошла ко мне, дала вытереть ей глаза, поцеловала меня в губы, прижимаясь к моему вожделенному телу, и одним этим, в один миг исчерпала более чем дурацкий инцидент. Я взглянул на часы, а Маша смеялась.
- Ты бы только посмотрел на себя сейчас, до того я тебя люблю.
Я не увидел никакой связи между сказанными ею словами, но почувствовал, как еще большее тепло, уже жар, растекается по всему моему телу в знак благодарности и ответной любви, которая никогда не прекращалась и лишь замерла в ожидании, когда она, наконец, будет правильно понята. Я уже ни о чем другом не думал, тем более что Маша потянула меня к себе. Не в силах сопротивляться желанию, я жалко лепетал о тщетности наладить летящую в тартарары трудовую и производственную дисциплину в отделе, ощущая свое и Машино горячее дыхание и проваливаясь в нирвану...
Когда я отдыхал от трудов своих тяжких и сладостных - от праздника, который, к великому сожалению, не всегда со мной, то понял: " И было утро" - уже было, а не еще, - наступал день, а мне нужно хоть как-то утрясти с начальством свой вынужденный прогул на работу. Я позвонил шефу, извинился перед ним за свое отсутствие на работе по причине неважного самочувствия и попросил отгул до следующего дня. Директор онемел на том конце провода, что это еще за старорежимные отгулы (многочисленные переработки считались с недавних пор нормой, меня и взяли потому как, по относительной молодости, понимал, в какое прекрасное время мы живем), но, видимо, от безвыходности ситуации, когда качать права бесполезно, коль скоро я поставил институт перед свершившимся фактом, а, возможно, мои жизненные токи дошли до адресата, получил сухой ответ.
- Что ж отдыхайте, Анатолий Семенович, придете завтра, тогда и объяснитесь подробнее, сейчас я занят более серьезным делом.
Дурак, он не понимал, нет на свете более серьезного дела, чем любить и заниматься любовью с любимой женщиной! И счастливый оттого, что наступает день и будет вечер, целые день и вечер в полном нашем распоряжении, - это вам не выходные для всех дни и вечера, - я решил, завершая в прекрасном настроении первый свой отдых, не говорить Кашкину ничего плохого. В конце концов, кому отчасти я обязан своей должностью? Пусть же и ему от меня что-нибудь отколется...
И когда я снова отдыхал от следующих своих трудов, Маша сказала, как все у нас прекрасно вышло, и ведь благодаря трусам, которые... и рассмеялась грудным голосом. Я вспомнил, чему на самом деле мы обязаны, и строгим голосом, в котором легко угадывалась вся несерьезность моих намерений, потребовал от Маши объяснений. Она приняла правила игры и заплетающимся голосом провинившейся девочки признала свою вину.
- Обещаю никогда не прятать от мужчин их трусы и подглядывать за теми из них, кто, то ли неспособен, то ли не желает приструнить некоторые свои члены. Сделаю для себя далеко идущие выводы, выполню любые - исходящие от них - пионерские поручения...
После этого я простил девочку, хотя пришлось слегка отшлепать ее по попке. Получив наказание, Маша отметила, как это я великолепно придумал спрятать свои трусы. Я решил, она заговаривается или шутит, желая продолжить невинную игру, но она настаивала на своем мнении - никогда не знаешь, что через минуту заявит вам женщина, особенно беременная. Уверенная в своей правоте, Маша даже разозлилась, почему я не принимаю ее всерьез.
-Ты знал, я не сплю, все видел, и создавал у меня иллюзию поиска трусов. Твое приподнятое настроение по контрасту с разыгрываемым гневом выдало тебя с головой, не оставляя никаких сомнений, чего ты действительно хочешь. Единственно смущало отношение к работе, с которым никак не вязалось все твое поведение.
Далее между нами состоялся короткий диалог, суть которого свелась к деталям, которые, на Машин взгляд, соответствовали лучшим мировым образцам.
- Хотя мое мнение на этот счет носит в известной степени умозрительный характер, поскольку я не знала других мужчин, оно все же подтверждается прежним опытом близости с тобой и тем, что ты уже дважды - а еще далеко не вечер - привел весьма убедительные аргументы в свою пользу. Если этот твой голод прошел, если худо-бедно я его удовлетворила, встанем и утолим другой голод - ведь мы с вечера росинки во рту не держали.
Я так подробно остановился на некоторых моментах того утра лишь для того, чтобы вы поняли, господа, насколько неоднозначно складывалась моя жизнь. Независимо от того, разыгрывала меня Маша или нет, вожделение сыграло со мной ту самую шутку, которая привела меня, в конечном счете, в Машину кровать, невзирая на работу и самое добросовестное к ней отношение. Видимо, желание моего тела не нашло иного пути для преодоления сопротивления духа. На протяжении всего того дня я постоянно убеждался в нашей взаимной любви и не мог понять, как Маша могла обмануть меня с ребенком. Банальный эпизод с трусами мы обсуждали так серьезно, словно в нем заключалась вся квинтэссенция наших отношений. Мы снова и снова возвращались к нему. Если (по-моему) Маша разыгрывала меня, то лишь затем, чтобы снять возникшее между нами напряжение и побудить меня прийти к ней, лечь в ее постель и заняться некогда любимым делом. Если же (по Маше) я не нашел ничего более умного, как разгуливать перед ней обнаженным, соблазнять под предлогом поисков трусов, все это понадобилось мне для того, чтобы дать ей понять, чего я хочу, и получить от нее ответный сигнал. Так мы рассуждали, выдвигая разные интерпретации самого глупого эпизода в нашей жизни...
Вам, господа, вся эта история может показаться всего лишь глупой любовной прелюдией низкого пошиба, когда в качестве приманки - пусть неумышленно - используются предметы (как в данном случае), не вызывающие у женского большинства особенного восхищения - ведь они видели такое, что вам, господа, и не снилось, поэтому лучше не рисковать. И если доверимся Машиным словам обо мне как единственном, а потому несравненном мужчине, тогда придется абстрагироваться от Геннадия. А что до самой любви, то все эти вещи имеют к ней косвенное отношение и ровным счетом ничего не доказывают, хотя и не опровергают. Но они, несомненно, характеризуют наш низкий духовный и интеллектуальный уровень, какую бы должность на работе мы ни занимали.
Женщины любят ушами, а не глазами, тогда как мы, мужчины, предпочитаем глазеть, а не вслушиваться. Уже только поэтому следует сдерживать свои порывы попадаться им на глаза в любом виде и как можно больше говорить приятные их ушам слова. Тогда успех обеспечен, будь мы кривые, лысые, старые, больные, хотя при других равных условиях они все же предпочтут бедным и больным здоровых и богатых. Заканчивая данное лирическое отступление на тему "Мужчина и женщина", я выскажу еще два соображения. Мало того, что женщины не любят глазами, они предпочитают говорить о нас за глаза одно, а нам - в глаза - другое. Почти все мужчины с самого юного возраста пялят глаза и наслаждаются видами обнаженных красоток в разного рода журналах и фильмах, тогда как женщины совершенно равнодушны к изображениям голых мужчин, потому магнатам, вкладывающим огромные деньги во все это, ничего другого не остается, как оставить обнаженных мужчин в покое, позволяя им сниматься разве что со спины или до пояса, не переплачивая им. Так как, в противном случае, число женщин-читательниц и зрительниц скорее снизится, чем увеличится, а мужчин - прибавится немного. Рассматривая проблему шире, мужчине вообще следует быть скромнее - не на виду. И тогда он будет выглядеть в глазах женщин выше, стройнее и умнее...
Что до меня, я не считал себя ни героем, ни подлецом - ни нашего, ни прошлого времени. Назначение меня начальником отдела в сверхсекретном, несмотря на сближение с Западом и вынужденное согласие иметь на своих границах некогда враждебные страны НАТО, институте, можно считать следствием... отрыжки старого режима. Любой человек, хорошо знавший свое дело и имеющий за душой сравнительно чистую анкету, может занять высокую должность, если нет блатных конкурентов.
Единственное отличие от прежнего времени заключается в партийности, которая раньше была необходима, в крайнем случае, желательна, тогда как сейчас скорее вредна, так как, куда ни посмотри, кругом у власти, что вверху, что внизу одни коммунисты, с возмущением бросившие на свалку свои партийные билеты и сохранившие их в голове. А мне просто повезло, так иногда бывает. Меня уже знали по работе на низовом уровне - я успел отметиться как передовик-рационализатор. Кроме того, Кашкин не сумел преодолеть уровень своей некомпетентности, лучшие спецы подались, куда глаза глядят и уши слышат. А моя не вполне арийская национальность и внешность по контрасту с доперестроечной эпохой даже вошла в моду и пошла в гору, многие одной с моей половинкой крови стали олигархами, некоторые из них - к моему стыду, так как все мы в равной мере отвечаем за все, что происходит на нашей старушке - планете Земля... И главное, своей карьерой я, прежде всего, обязан Маше, которая, сколько я ни сопротивлялся, добилась своего - сделала меня начальником - грозой подчиненных, вольготно живших при Кашкине, которого презирали и одновременно жалели, получив меня. Они попали из огня да в полымя: ожидаемое ими улучшение жизни - за горами, за долами, а небольшие сдвиги в лучшую сторону не связывались со мной, так как не я принес с собой госзаказ, давший им работу, не я выплатил зарплату за предыдущие два года, разумеется, без учета бешеной инфляции. А тот, кто остался и помнил меня по недавнему прошлому, справедливо не простил мне то, что я выцарапал часть заработанных раньше денег еще при увольнении. Хотя инфляция настигла и меня, все же не настолько разрушительно, отвратительно и противно.
Как видите, господа, в результате я ничего не потерял - только выиграл, а победителей, как известно, судят, да еще как! Моим подчиненным решительно не повезло с их начальником. Если б они знали, чем я занимался в рабочее время пусть с женой, они бы разорвали меня на части, некоторые из которых не нашли бы даже собаки-ищейки.
Наверное, я всем пришелся не ко двору - подчиненным, так как стал их боссом без всякого на то права, приятелям - из-за метаморфозы, происшедшей не столько с моими принципами (мы никогда не ставили их выше земных радостей), сколько с беспринципностью (изменой этим радостям, а, следовательно, и им самим; особенно они не могли понять, как я, хотя бы на период временной жены нетрудоспособности, не стал коллаборационистом и прежним своим в доску парнем, что было бы вполне естественно, исходя из того положения, в котором мы с женой оказались). Только Маша продолжала бескорыстно любить меня, разделяя мои трудности, не забывая о носимом в своем чреве ребенке.
Известно, множество мелких пакостей хуже одной крупной. Примерно через неделю после того, как мы достигли почти полного взаимопонимания, я, не желая ухудшения отношений с женой, неохотно дал Маше обещание позвонить Геннадию, чтобы в соответствии с прежней нашей с ним договоренностью узнать, куда и когда принести первый экземпляр рукописи законченного романа. Но поскольку я уже твердо решил поставить жирную точку на романе со своим романом, мое обещание, видимо, прозвучало недостаточно убедительно. И вновь я услышал ненавистный вопрос жены.
- Что случилось?
- Ничего, ровным счетом ничего.
- Ты передумал?
- С чего ты взяла?
- Только, пожалуйста, скажи правду.... Почему передумал, могу я это знать?
- Я не передумал, еще думаю.
- Дело во мне, да? Во мне одной?
- Маша, оставим этот ненужный разговор, дело только во мне. Просто я считаю свой роман недостойным публикации.
- Недостойным кого? Меня? Или себя?
- Читателя!
- Ясно, ты опять взялся за старое, я так и знала. Зачем же мы все время морочим Геннадию голову, в конце концов, никто не принуждал тебя тащиться к нему в свое время и договариваться с ним.
- Не волнуйся, Маша, я обязательно позвоню. Сегодня же, с работы. И все объясню.
- Что, что ты ему объяснишь? Мне стыдно, так стыдно, что у меня такой муж!
- Какой такой? Полный кретин, да?
- Ты не хочешь ребенка, да? Где же был раньше? Мне уже поздно что-либо предпринимать...
- О чем говоришь, Маша? Я люблю этого ребенка не меньше тебя.
-Если бы любил, не говорил "этого".
- А разве у тебя есть другой? Другого - пока нет, если я что-нибудь смыслю во всех этих родильных делах.
- Какого еще другого?
- Ну, другого.
- Нет, ты скажи, какого такого другого! Не молчи, как истукан. Думаешь, я полная дура, и ничего не понимаю?
- Если понимаешь, чего еще хочешь от меня?
- Сам прекрасно понимаешь, чего.
- Ничего я не понимаю.
- Мы с тобой, Толя, как малые дети.
- Зря мы затеяли этот разговор.
- Ты уверен?
- Да!
- И так будет продолжаться вечно? Как долго?
- Так...
- Что значит, так?
- Так как...
-Объясни членораздельно. Как так?
- Не так и не как. Никак!
- Мы должны раз и навсегда объясниться.
- Мне нечего тебе сказать, Маша.
- Так вот и нечего?
- Абсолютно!
- Ты уверен?
- Да.
- Ты просто самый обыкновенный трус.
- Возможно.
- Хочешь знать, чего ты боишься?
- Я уже давно ничего не боюсь.
- Пусть так - не боишься. О чем предпочитаешь умалчивать, молчать, набрав в рот воды Мы уже целый час только и делаем, как чешем языками. Жду, когда тебе надоест вся эта пустопорожняя болтовня. Извини, Маша, я устал.
- Тогда я скажу тебе, отчего ты так устал. Меньше всего от работы...
- Лучше не стоит.
- Еще как стоит.
- Не стоит!
- Стоит, Толя.
- Ну, как тебе будет угодно, я тебя за язык не тянул. Как хочешь.
- А ты?
- Я не хочу.
- Хочешь, но боишься.
- Опять двадцать пять.
- Хорошо, раз ты такой трус, я сама...
- Что же ты молчишь?
- Может быть, ты, мужчина, наберешься храбрости. Я ж не слепая, вижу очень часто - ты сам не свой.
- В свое время, может быть.
- И когда оно наступит? Ты не желаешь волновать меня из-за ребенка?
- Отчасти...
- Понятно. Ждешь, когда я скажу тебе горькую для тебя правду...
- Жаль, если она таковая только для меня.
- Для меня ничуть не меньше.
- Утешает.
- Сказать тебе настоящую правду?
- Ты всегда говорила правду.
- Неправда. Не всегда, ты знаешь.
- Знаю. -
Что ж тогда?
- Когда?
- Не притворяйся дурачком.
- А если я всамделишней дурачок.
- Нет такого слова, дурачок.
- Нет и не надо.
- Ты умный, талантливый и самый любимый мой человек, знаешь?
- Знаю.
- Что ты ржешь?
- От удовольствия. И смешно.
- А мне не до смеха, знаешь. Догадываешься, почему?
- Понятия не имею.
- Еще как имеешь.
- Все, Маша, мне осточертела эта игра в поддавки. Я иду подышать свежим воздухом.
- Подожди. Я скажу тебе то, что ты сам обязан мне сказать, но боялся. Сказать?! Сказать?! Сказать?!
- Ты так меня достала, что можешь, наконец, освободиться от давящего на тебя груза.
- Только не на меня! На одного тебя!
- Пусть так.
- Так вот, мой любимый муженек, ты, ты, ты - отец нашего ребенка. Удивлен?
- Я и не сомневался, тоже открыла мне Америку.
- У меня никогда ни до тебя, ни после ... что я говорю, ненормальная, прости меня, грешную, чур, меня, чур... У меня никого никогда, кроме тебя, не было...
- Я умоляю, Маша, ты только не плачь.
- Ты мне веришь?
- Почему мне тебе не верить, дурочка?
- Почему, почему, потому что кончается на "у".
- Не почему, почему, а потому, потому...
- Мне все равно почему. Все дело в том, что ты внушил себе, будто я была близка с Геннадием и умышленно забеременела от него. Скажешь, не так?
- Как скажешь, Маша.
- Я все уже сказала тебе, мне нечего больше сказать.
- Я давно это понял.
- Ты меня пугаешь. Что ты собственно понял?
- Только одно - я тебя люблю не меньше, чем раньше, чем до того, как ты неумышленно забеременела.
- Наверное, у меня мозги набекрень, я ничего не понимаю. Я вполне сознательно пошла на то, чтобы у нас с тобой был ребенок. Мне уже немало лет, Толя, я не могла больше ждать, ты всеми правдами и неправдами не желал иметь детей. Что ж?! Если ты не можешь простить мне моего обмана, нам лучше расстаться. Мне от тебя ничего больше не надо, я хотела от тебя ребенка - я его рожу, надеюсь, без всяких осложнений, врачи меня в том заверили, тьфу-тьфу...
- Теперь уже у меня мозги набекрень. От кого у тебя будет ребенок, от меня или все же от Геннадия, кто отец, скажи внятно?
- Как это? Ты, конечно, кто ж еще? Это, как ты любишь говорить, ежу ясно. Я более чем внятно и громко сказала, ни до, ни после... Что ты ко мне привязался? Это твой ребенок, твой, только твой, Толя!
- Я уже люблю своего сына.
- Какого сына?
- Разве я не говорила тебе, у нас будет дочь.
- Почему именно дочь?
- Врачи сказали.
- Да?
-Ты ужасно разочарован? Они могли и ошибиться, но ты должен быть готов...
- Всегда готов!
- Я так рада тому, что ты смеешься. Кто мне еще нужен? Ты и ребенок, больше ничего
. - Я не случайно назван первым?
- Глупыш! Муж - это муж. Ребенок - это ребенок. Разве мы можем отдать предпочтение одному из наших двух глаз, ушей, рук, ног?
- А если муж сам ребенок?
- Это ты - то?
- Разве не ребенок?
- Посмотрела я на тебя тогда, на ребенка, как ты себя вел. Нет, нашему ребенку до тебя далеко... Что тебя так развеселило, дурачок?
- Не все же мне огорчаться, я рад тебе, себе, нашему ребенку, жизни - разве этого мало, чтобы веселиться?
- Неужели ты, в самом деле, мог подумать, что я допущу до себя другого мужчину, кроме тебя? Тебе не стыдно?
- Стыдно. Я сам себя должен винить...
- Прощаешь меня за тот вечер, когда дал жизнь нашему ребенку?
- Что с тебя возьмешь? Правильно сделала, раз я не мычал и не телился. Теперь мне ничего не остается, как телиться.
- Ты мне поможешь?
- Буду мычать изо всех сил!
- Я так люблю тебя, так люблю...
Вам может показаться это странным, но после столь примитивного выяснения насущного для меня вопроса отцовства, я начал замечать определенные изменения в конфигурации своей любимой жены, особенно в части ее живота. Такая вот конфигурация!
Сказать, что после этого все проблемы закончились, будет преждевременно. Из месяца в месяц, по мере приближения дня рождения моего первенца - сына (я был в нем уверен до последней секунды), Маша все больше и больше нервничала, раздражалась по всяким пустякам, капризничала и стала совершенно нетерпимой к моим недостаткам, все еще имеющим место быть, хотя я постоянно находился на пути их исправления, и прогресс, на мой взгляд, виден всем, кроме моей жены, невооруженным предубеждениями взглядом. Маша была настолько сильно занята своими мыслями о ребенке, что замечала во мне одни негативные черты, как я ни старался избавиться от них не столько методом их окончательной ликвидации (мой оптимизм так далеко не простирался, чтобы даже думать об этом всерьез), сколько путем их сокрытия от Машиного взгляда и слуха. Но ее обостренная чувствительность и женская интуиция оказались на такой высоте, на какой в самые лучшие времена не оказывалась моя чувственность. Каждую мою задержку на работе (в темпе шло выполнение сверхсрочного заказа, и я находился в институте допоздна) Маша переживала значительно острее, чем я - ее задержки, по непонятным причинам происходившие иногда в прошлые времена при всех Машиных мерах предосторожности. Она напоминала мне мои шалости (надо же, какая память у беременных женщин, нам бы такую хотя бы иногда!), на которые сейчас, когда я до умопомрачения любил свою жену и сына, смотрел почти теми же глазами, что жена... Мне приходилось многое терпеть, и я терпел изо всех сил, оставаясь примерным мужем и отцом нашего сына.
До самой последней секунды (мне удалось присутствовать при родах), я не сомневался в мальчике (моя уверенность в нем простиралась несравненно больше, чем - у других отцов - в своих подрастающих и уже взрослых чадах). У меня имелись на то основания. Очень долго никто не мог понять, какого пола Микс, в конце концов, все мои приятели и знакомые стали подтрунивать надо мной, не разбирающимся в кошачьих мелочах, но я не реагировал на их оскорбительные замечания, настолько не сомневался в мужском происхождении своего котенка, и он это вскоре доказал неверующим Фомам так, что они проспорили мне всем скопом бутылку армянского коньяка. Теперь сами понимаете, в таком, куда более важном для себя деле, мои сомнения выглядели бы, по меньшей мере, кощунством. Почему я должен верить каким-то врачам? Если никто не рассмотрел половые признаки котенка, воочию находящегося перед нашими глазами, то врачам сам Бог велел ошибиться: ведь им не дано увидеть моего сына так, как нам - Микса. Сколько раз приходится сталкиваться с самыми видными специалистами, которые подстраховывают себя (на всякий пожарный случай) заявлениями подобного рода, и мы еще больше радуемся, когда их предсказания не сбываются. Никаких претензий им не предъявляем, напротив, поднимаемся над ними в собственных глазах... Так и в нашем случае, тебя заверяют в дочери, а рождается сын, ты бросаешься на шею акушера, будь он даже мужчина, прежде чем на шею своей жены, словно не она, а он поспособствовал рождению сына. Я знал, у меня будет сын, и увижу его первым, едва его извлекут из материнского чрева, что все же не мешало мне сильно волноваться при рождении ребенка. И не только потому, что ждал сына. Но когда все страхи за жизнь Маши и ребенка с появлением его на наших глазах исчезли, в первое, во что уперся мой взгляд, было, сами понимаете, что. Даже тогда, когда я сам начал осознавать собственный пол и вглядывался в него другими - не прежними - глазами, более заинтересованно, скажем так, чтобы дальше не развивать эту тему, я с таким волнением и пристрастием ни пожирал глазами себя, как своего ребенка. Моя уверенность, мой парень меня не подведет, настолько всеобъемлюща, что я увидел то, чего, к сожалению, не оказалось, и я разгневался, когда акушерка воскликнула: "Дочь!" так, словно это было первое в мире появление женской человеческой особи, словно не было никакой Евы и многочисленных ее потомков.
Увы, только тот не ошибается, кто ничего не делает. А я только и делал, что ошибался. Ничего не поделаешь, у меня родилась дочь, и все потому, что я заблаговременно не поставлен Машей в известность перед фактом извержения своего семени ... Да, тот редкий случай, когда, к сожалению, врачи не ошиблись...
Но, увидев счастливое лицо жены, чье здоровье оказалось вне опасности, и я обрадовался дочери, которой, по крайней мере, будет сложнее унаследовать мои пороки. Простая мысль о том, что женщины тоже бывают беспутными, и мои гены могут запросто трансформироваться в женском обличье, лишь несколько изменив свои функции, в мою голову, охваченную очередной метаморфозой сменой пола ребенка, не посетила. В самом деле, стоит нам понять, действительность - есть не что иное, как действительность, от нее можно деться разве что в иной мир, быть может, даже самый лучший, но нам туда пока не надо, как принимаешь реальность и находишь в ней самые привлекательные черты. Да, и как тут, кстати, не вспомнить изречение главы послевоенного правительства Финляндии, сказанное им в оные времена, что не зависящая от нас действительность не изменится, сколько бы мы ни капризничали. А ведь тогда, возможно, речь шла также о важном деле - передаче СССР лакомых территорий в результате поражения финнов во второй мировой войне. Я же остался на своей территории, на которую претендовала теперь еще моя дочь, что меня ничуть не огорчало. И как ни вспомнить недавнее прошлое, когда в зверином оскале империализма некоторые вполне демократические деятели, даже романтики, нашли определенный привкус настоящей жизни и бросились в нее, очертя свои головушки. Мне же предстояло всего лишь увидеть детское личико, правда, не слишком привлекательное не только на первый взгляд. Но в скором будущем оно должно превратиться в обаятельное и прекрасное девичье лицо...
Я знаю несколько молодых (о старых говорить не приходится) отцов, у которых пачками рождаются одни сыновья, сколько они ни бьются, ни разбиваются в лепешки, когда наступает время великого зачина дочерей, о которых им остается только мечтать, как о коммунизме во времена застоя. Мне известен не из литературы - из жизни - случай, когда совсем еще юного папу, с отличием окончившего школу, едва не постиг удар, когда он узнал о том, что у него родится не просто ребенок (это он мог хоть как-то пережить), а сын. Известие о рождении сынишки добило парня, отправило его в нокаут, от которого он не оправился, сколько его ни убеждали, сын намного лучше дочери, и его признание не угрожает отличнику ничем плохим, напротив, наследник станет бизнесменом уже тогда, когда ему самому исполнится сорок - совсем никакой возраст для мужчины в самом своем соку... Видите, какие игрушки дарит нам судьба, так что не судите, да не судимы будете, да и нет, не говорите, пока не перекреститесь, как наши вожди, бывшие комсомольские и коммунистические секретари обкомов и райкомов, даже самого ЦК и сотрудники КГБ...
Если бы кто-нибудь еще месяц тому назад сказал мне, что я буду отплясывать в связи с рождением дочери лезгинку, хотя в моей крови есть и русская, и еврейская, и даже татаро-монгольская кровь, но нет и миллилитра грузинской, я бы просто порвал с ним всякие отношения. Когда Маша пришла в себя настолько, чтобы принять гостей, все мы немало приняли по такому замечательному поводу, как рождение нашей девчонки, уже начавшей показывать свои зубки при их полном еще отсутствии. Так я не радовался даже тогда, когда, покусанный и поцарапанный Миксом, вынужден был обратиться к хирургу, и тот не взял с меня ни копейки за операцию под местным наркозом.
Пора закругляться - я уже давно надоел вам до смерти, упаси вас от нее Бог. Мне осталось только одно отступление от моего сюжета. Возможно, вас, как и меня, коробят иностранные слова, красующиеся на всем, что попади, - даже на мелких лавчонках и киосках. Почти все они носят немыслимые имена. Я до сих пор поражаюсь фантазии двоечников, откопавших где-то такие названия. К чему все это? Почему ваш верный слуга, так осуждающий наших доморощенных космополитов, сам не называет вещи своими именами: те же превращения, полные, совершенные перемены, назвал греческим словом (иностранным, - не нашим русским, хотя и близким по нашей православной вере) "метаморфозы"?
В моем сознании, в несовершенстве которого могли убедиться даже те, кто заглянул в "Метаморфозы-1" и дальше пошел спать, кто в полном одиночестве, кто с женой, кто с любовницей, а кто и с любовником, и тотчас заснул, не выполнив свой гражданский долг, так вот, в этом сознании метаморфозы - не просто совершенные (с двумя точками над буквой "е") перемены, а неожиданные перемены, даже нежданные и лишь со временем, часто по необходимости и не без помощи других лиц принимаемые нами почти как долгожданные. Такая вот, господа, метаморфоза! Ведь у этого греческого слова есть и другой смысл, имеющий ко мне самое непосредственное отношение. Дальше цитирую по словарю иностранных слов, изданному в прежние времена, но как ни странно, не утратившему в нашем случае и в новейшей истории своего значения: "Метаморфоза (гр. metamorphosis) - биол. переход одной стадии или формы послезародышевого развития некоторых животных в другую, выражающийся нередко в резком изменении строения развивающегося животного (напр., превращение головастика в лягушку, личинки насекомого - в куколку, куколки - во взрослое насекомое); у растений - изменение органов в связи с изменением их функций (напр., корня в корнеплод, побега - в луковицу и т.д.)". Так я и сам, пусть не совсем в буквальном смысле, превратился из побега в луковицу, не с насекомым же мне себя сравнивать, как бы ни был я самокритичен. Чтобы мой рассказ не показался вам повествованием с хорошим концом ("хэппи энд"), скажу в заключение, что еще до рождения моей дочурки позвонил Геннадию, поблагодарил за его сказочное предложение опубликовать мой роман, извинился за свое непостоянство и... отказался от публикации, так как роман не закончен и к тому же слаб, что не позволяет мне ставить бизнес моего хорошего друга под удар. И хотя Геннадий поморщился на своем конце провода (я это почувствовал), он принял мои слова и пообещал не забывать нас с Машей и нашего ребенка, которого ждал с нетерпением, и посетить всех нас, как только ему это позволят. Я не воспринял его слова превратно, т. к. уже давно не сомневался ни в Маше, ни в себе, ни в Маринке, чьим именем пожелала назвать нашу дочь Маша...
Что еще? Все герои, господа, кроме Микса, моего кота, вымышлены - можете убедиться в том, спросив Микса, предварительно созвонившись с ним и принеся хороший кусок сырой индейки или говядины, лучше всего вырезки последней. Я никакой ответственности ни за что и ни за кого, включая самого себя, равно как и за роман, который закончил с грехом пополам и который никому не доверю прочесть из сострадания к людям, не несу. К тому же, как это ни смешно, они недостойны моего романа.
Простите меня, господа, за невольные длинноты данного, доверенного вам, письма (писатель - прежде всего стиль, и тут я ничего не могу поделать с собой как с человеком - гражданином). Я полюбил вас, и сказать вам слова прощания не решаюсь. Быть может, мы еще встретимся. Я не могу просто так поставить на себе и на вас точку. Даже в том случае, если все мы - виртуальная реальность. Включая меня самого, а такое предположение особенно плохо укладывается в моей больной голове...
ДРУГИЕ МЕТАМОРФОЗЫ - 3
6. Концерт Љ 3 для Марии с оркестром слов
С божьей и моей помощью Толя вышел из больницы целым и невредимым. Так что все разговоры относительно нашей жуткой и дорогой медицины абсолютно несостоятельны. Правда, на всякий пожарный случай еще до того, как Толе пришлось лечь в больницу, я навела кое-какие справки. Его направили в относительно приличную для нашего времени клинику, перевели в лучшую палату, назначили наиболее квалифицированного врача, с которым я оговорила сумму гонорара за труды - всего-то 2ОО баксов. Другое дело, скорее всего, его бы лечили ничуть не лучше и не хуже в другой палате. Может быть, в другой - бесплатной - не все пациенты оказались бы такими полными придурками, как в Толиной, шестой. Хотя бы потому, что лечились бесплатно. Но если у вас есть деньги, все же не экономьте на здоровье - своем и своих близких. Если вас угробят за деньги, вы не скажете себе, что не сделали все возможное и невозможное. А если их у вас нет, займите. А вообще-то наша медицина вполне бесплатна, мы сами сделали ее платной. Просто врачи вынуждены считаться с нами, и не отказывают нам в благодеянии. Тем более что государство прекрасно знает свой народ, и уже потому недоплачивает персоналу.
Конечно, мой благоверный думал, его лечили бесплатно. Это помогло ему умеренно критиковать уход, или его отсутствие, а также лечение. Врача я предупредила - Толя не посвящен в нашу врачебную тайну - тайну Гиппократа. Но, так или иначе, все больные из шестой палаты вышли из нее на своих двоих и до сих пор живы, хотя некоторые из них время от времени обращаются к врачу, посещая того по личной договоренности за совершенно смешную плату. Толя до сих пор (а прошел почти год) не нуждался в визите к врачу. Он, как ребенок, не только не умеет зарабатывать деньги, но и не научился их давать. Кошмарные издержки социализма трудно выкорчевать из нашего брата. К счастью, я принадлежу совсем к другой категории людей. Забавно, никто из Толиных "однопалатников" ни одним словечком не обмолвился об оплате лечения, хотя мне это было ясно, как день...
Толя на следующий день после выхода из больницы, имея на руках бюллетень, плюнул на него и вышел на работу. Его принял директор, они пришли к полному согласию, и Толя приступил к работе в новой должности. Начал с предупреждения своей шайки-лейки: все должны трудиться не на страх, а на совесть, приходить во время и думать на работе только о работе. Такие новации большинству его подчиненных по вкусу не пришлись, но деваться им было некуда, и они вынужденно согласились с новой метлой, которая, как правило, всегда метет по-новому, ничего не меняя по существу. Но они не на того нарвались. Мой муж явился исключением из общего правила. Даже знавшие его раньше поразились тем, как он вошел в раж и не желал из него выходить. В благосостоянии работников мало что менялось, но они имели работу и строгого начальника, скупого на похвалы и щедрого на критику. Впрочем, он никогда не опускался до ругани и вел себя со всеми исключительно корректно и безукоризненно. Так что придраться к нему могло только начальство, которое на то и начальство, чтобы не баловать добрым отношением своих назначенцев. На то и щука, чтобы карась не дремал...
Первое время я не могла нарадоваться поведению мужа. Хотя он всегда приходил с работы очень поздно и усталым, как черт, все же умудрялся сохранять свои силы для дома, для семьи. Толя спешил наверстать упущенное и уже только поэтому, казалось, был неистощим, к тому же понимал, скоро ему придется поститься - приходилось помнить о малютке и вести себя в определенных рамках. Он старался услужить мне, помочь по хозяйству и постоянно справлялся о моем здоровье, выражая крайнее беспокойство по поводу того, что я, находясь в декретном отпуске, продолжаю по мере сил и возможностей вести свои незаконченные дела. Даже начала новые. Но, с учетом пополнения нашей семьи, работала большей частью дома, взяв партнершу для беготни по домам клиентов. Толя, выйдя из больницы, сразу же оформил со мной брак, и был настолько мил и любезен, что внял не только моему, но собственному рассудку. Он встретился с Геннадием на предмет принципиальной возможности публикации своего романа в его издательстве. Первая встреча мужа и любовника прошла в теплой и дружеской атмосфере, ничуть не уступая встречам лидеров России и США. И если она не закончилась подписанием договора, то лишь по чистому недоразумению: Толя не захватил с собой роман. Я не слишком сильно давила на мужа. Прежде он хотел выяснить для себя некоторые детали. Моим мужчинам нашлось и так, помимо романа, о чем поговорить. Толя выглядел достойно и чувствовал себя свободно и раскованно. Более того, Геннадий понравился ему. Стороны пришли к согласию - оговорили своего рода декларацию о намерениях. Так как издательство не располагало рукописью, то не могло вынести окончательный приговор автору, быть ему или не быть. Извечный гамлетовский вопрос повис в воздухе до следующего свидания моих мальчиков.
Геннадий несколько раз звонил мне, спрашивал, когда Толя соблаговолит принести рукопись, но тот был вечно занят, извинялся и откладывал встречу, словно она нужна не ему, а другому. Думаю, уже тогда в моем супруге зародились прежние сомнения. Кроме того, он испытывал естественный страх за возможный провал своего любимого детища. Я предлагала ему собственноручно передать роман в издательство, но он отнесся к моей идее отрицательно, заявил, сделает это самостоятельно - как только, так сразу... В конце концов, за пару часов до возвращения с работы Толи Геннадий пришел к нам и дождался его. К тому времени он женился на своей американке и на днях отбывал в Штаты на месяц, а то и больше. Нанес мне прощальный визит под предлогом целесообразности оказания легкого нажима на издателя, собственноручной передачи ему романа.
Женитьба Геннадия на красивой и молодой американке не создавала никаких проблем между нами, во всяком случае, так мне казалось. Я ошиблась. Геннадий, едва появился в нашем доме, полез целоваться и объясняться в любви. Такое его поведение мне не понравилось, я напомнила ему, мы оба женаты, наш статус с того времени, когда я однажды отдалась ему, изменился, и мы не вправе возвращаться назад, в прошлое. Геннадий ничуть не смутился.
- Хоть завтра разорву отношения с Мэри, которую никогда не любил, не люблю и не полюблю, так как всегда, еще со студенческих лет, любил только тебя. Если б у нас не произошло той памятной встречи, которую трудно забыть, я бы не обольщался. Не понимаю, почему ты вернулась к Толе, у которого тьма разных достоинств, но отсутствует самое главное - любовь к тебе, во всяком случае, соизмеримая с моим чувством. Более того, я люблю твоего будущего ребенка, независимо от того, кто его отец.
Я пыталась объяснить ему, Толя любит меня ничуть не меньше его. А главное, он - моя первая любовь. Геннадий выразил сомнения в Толином отцовстве. Ведь он был близок со мной буквально через считанные дни после близости с Толей. Мое утверждение, мне лучше знать, от кого рожу, не возымело на бизнесмена никакого действия, он остался при своем мнении. И подтвердил свое намерение в любой день развестись со своей американкой, чтобы жениться на мне... Ужасно, но я не слишком сильно сопротивлялась натиску Геннадия, оставляя некоторый зазор в наших с ним отношениях в расчете на будущее. Как оно для меня еще обернется, трудно предугадать. Он мне далеко не безразличен. А рефлексивный Толя, как вы знаете, в любой момент мог выкинуть любой фортель... Разумеется, я произнесла все нужные слова относительно глубокой любви к мужу, за которого боролась до конца и добилась, чего хотела.
Я ругала себя последними словами, отбрыкиваясь от Геннадия всеми правдами и неправдами, но в глубине души чувствовала, наши с мужем отношения как-то слегка провисают, особенно тогда, когда я вижу любовника. Но я не хотела рисковать. До настоящего на ту пору времени Толя вполне устраивал меня. Все-таки я любила его, а Геннадий вызывал симпатии - главным образом как сильный и деловой мужчина, чью любовь я снискала в молодости и не утратила даже теперь. Толя видел в нем соперника, хотя это скрывал это от меня. Не исключено, моя беременность и недавние переживания сыграли не последнюю роль в моих тогдашних ощущениях. К тому же моя работа, как бы я ни дорожила ею, не вполне отвечала моему характеру, хотя она не исключала определенной доли авантюризма. Я ведь и Толю полюбила за его непредсказуемость и мальчишество. И сама, если помните, имела ту же склонность, но проявить ее я так и не смогла. А тут представлялся прекрасный случай. И не с обыкновенным человеком, а с Геннадием, добившимся в жизни почти всего, чего хотел один из самых авторитетных мужчин нашей страны. Он являл собой полную противоположность мужу, оставшемуся со своим менталитетом в прежнем времени. И хотя мне удалось достичь некоторых результатов в перемещении Толи в новые времена, он все же не становился настоящим гражданином новой страны, желающей встать вровень с европейскими государствами. И то, как он тянет корову за хвост с тем же романом, свидетельствовало - ничего путного из моего мужа не выйдет, он никогда не впишется в предстоящий вскоре новый век. С Геннадием моя жизнь могла получиться намного ярче и интереснее. Но отношения между мужчиной и женщиной складываются вопреки всякой логике. Я любила мужа, каким бы он ни был. А Геннадию лишь благодарна за то, что он любил меня, в трудную для меня минуту оказался со мной и помог... принять правильное решение - бороться за Толю, любимого мужчину и отца моего ребенка, если только я не ошиблась в своих расчетах, которые очень часто на примере нашей страны опровергаются самой жизнью. Вам, милые дамы, не нужно говорить, бывают разные непредвиденные обстоятельства и задержки... И Геннадий - бывалый мужчина - кое-что соображал, когда оспаривал в свою пользу Толино отцовство, коль скоро как деловой человек обладал хорошей памятью.
Одним словом, те несколько часов, проведенных мною с Геннадием наедине, до Толиного возвращения с работы, стали для нас обоих нелегкими. Каждый знал только свою правду, и никакого согласия мы не достигли. Толя наверняка заметил некоторую напряженность между нами, но не подавал вида. За ужином он очень мило беседовал с Геннадием. Мой любовник не зря прослыл не последним бизнесменом нашей страны, скрывать свои чувства, мысли и намерения - одна из главных особенностей деловых людей. И я ничем не выдала себя, поддерживая разговор между двумя мужчинами ровно настолько, чтобы не мешать их беседе. В результате ее Толя так и не отдал Геннадию свой роман, сославшись на необходимость его доработки и завершения. Обещал - к возвращению Геннадия из Америки постарается закончить работу и с благодарностью воспользуется любезностью мецената, к которому испытывает огромное уважение и признательность. Мужчины распили по этому поводу бутылку вина (не без моего символического участия). Говорилось и о ребенке. Причем тост в его честь произнес именно Геннадий - с милой и дружеской улыбкой, в которой только иезуит мог заподозрить скрытый смысл. Толя не был иезуитом, откликнулся на тост с охотой и поцеловал меня в щечку. Я раскраснелась, но лишь чуть-чуть, как и полагается жене в подобной ситуации. Когда Геннадий попрощался с нами и ушел, Толя сказал о нем несколько хороших слов, я подтвердила их своим поддакиванием. Установилась минутная тишина. Я ее нарушила.
- Это, конечно, твое дело, но, по моему мнению, ты напрасно не передал через Геннадия экземпляр романа в издательство.
- Зачем?
- Хотя бы затем, чтобы выяснить их мнение.
- Оно мне известно.
- То есть?
- Если по каким-то причинам Геннадий взялся за дело, значит, роману дадут ход, независимо от его достоинств и недостатков. Думаю, это простая формальность...
- Но какой резон Геннадию тащить тебя на аркане?
- Этот вопрос адресуй себе.
- На что ты намекаешь, дорогой?
- Я не намекаю. Я лишь отвечаю на твой вопрос.
- Ты удивительный человек, Толя. Мне казалось, мы давно покончили с подозрениями. Геннадий - мой старый друг, только и всего. Он откликнулся на мое предложение и получил хороший отзыв в журнале на сотню страниц, которую в свое время я отдала редактору. Эту историю мы уже пережили, как мне казалось.
- Верно. Пережили и не будем к ней снова возвращаться.
- Скажи прямо, ты поставил крест на своем романе?
- Там видно будет. Сейчас мне не до него. Пусть полежит. Столько лет лежал, есть не просил, и не попросит впредь.
- Но зачем мы морочим голову Геннадию? Он - деловой человек. У него каждая минута наперечет. И если он пришел к тебе, то не для того, чтобы обмениваться с тобой простыми любезностями.
- Прежде он, надеюсь, обменялся ими с тобой. Или, как истукан, сидел молча и дожидался меня? Пришел к нам с одной целью - взять рукопись?
- У нас нашлось, о чем поговорить и без тебя.
- Вот видишь. Думаю, он не в обиде на меня. Мой роман - хороший предлог для встречи с тобой. Ведь и бизнесмены иногда нуждаются в кратковременном отдыхе. Не переживай за него, милая.
- Что ты городишь, Толя? Геннадий любит свою жену, и меньше всего нуждается в другой женщине, тем более такой, как я... И вообще мне, мало сказать, неприятен этот разговор. Просто смешно, когда ты подозреваешь меня, чуть ли не в измене...
- Знаешь, я сегодня дьявольски устал. Ни в чем я тебя не подозреваю, дорогая. Но ты сама не веришь в свои слова. Я знаю по себе, что такое любовь. Геннадий, надо думать, то же кое-что в ней смыслит, коль скоро влюбился в тебя еще в молодости. И уже только потому знает тебе цену.