Чернин Михаил Матвеевич : другие произведения.

Метаморфозы и другие...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
  
   МЕТАМОРФОЗЫ И ДРУГИЕ ...
  
  КОНЦЕРТ ДЛЯ СУПРУГОВ, ЛЮБОВНИКОВ, ИХ ДЕТЕЙ, КОТА И АВТОРА
  
   С ОРКЕСТРОМ СЛОВ
  
  
   Ч А С Т Ь П Е Р В А Я
  
   МЕТАМОРФОЗЫ
  
   . МЕТАМОРФОЗЫ - 1
  
   1. Концерт Љ 1 для Анатолия с оркестром слов
  
   Никто и никогда не объяснит мне того, что произошло со мной недавно. На днях у меня в кошельке было триста рублей. Я взял из него сто. Сколько должно в нем остаться? Двести. В один заход в магазин сотню потратил, пришлось взять очередную. Сколько в итоге осталось? Сто? Четыреста! После всех моих трат кошелек пополнился на целую сотню рублей. Чудеса и только, если кто-то не подшутил надо мной. Я, естественно, ничего против подобных розыгрышей не имею, но кому обязан? Или сделать вид, будто ничего не заметил, такой вот я рассеянный и вообще никогда не считаю деньги - трачу их все, сколько есть, пока не кончатся. К такому выводу, в конечном счете, я пришел, недолго думая и не мучаясь догадками, кто подкинул мне деньжат. Тем более что с известных пор я жил один с котом Миксом. Без жены Маши и даже без любовницы.
  Еще месяц тому назад, казалось, я навсегда разорвал отношения с женой. Если ж быть честным до конца, это она оставила меня. Даже свой ключ от нашей квартиры бросила к моим ногам. Ушла, мол, навсегда. Ушла и ушла. Ни одним звоночком до недавних пор мы не побеспокоили друг друга. Расстались, можно сказать, друзьями - без всяких скандалов и выяснений отношений. Так бы всем уходить - кому от жены, кому от мужа. Мысль о внезапном визите жены с целью открытия мне теневого финансирования не возникла. Разгадка метаморфозы, связанной с моим домашним бюджетом, на ум не приходила, но я не мучился догадками. Если бы эта перемена случилась с точностью наоборот, деньги неведомо куда испарились, жена вернулась, стоило б задуматься. Маша, посетившая меня через три недели после нашей ссоры (об этом чуть позже), клялась, что не подбрасывала мне эти паршивые деньги. - Зря я оставила свой дом. Хорошо, нашу квартиру. Но вспомни, кто в нее пришел последним. Но с тобой всякое может случиться. Все же прожили вместе целых два года. Нельзя оставлять тебя одного без присмотра. Ведь ты, как маленький. Потому и расстались мы столь нелепо. Совсем запуталась, так волнуюсь, дурачок. (Сказано любя, на глазах почти слезы). Сам подумай, что с тебя, Толя, взять. Ты ж гол, как сокол, мой соколик.
   Не сразу и поймешь, о чем она говорит, когда волнуешься и не в состоянии понять все эти перемены в своей жизни. После такой болтовни любой здравомыслящий человек сойдет с ума... Видать, мало мне того, что случилось с моим кошельком. Я бы о нем не распространялся, если бы жена вдруг ни с того, ни сего не обвинила меня в том, что я опять кого-то завел. На этот раз в ее отсутствие. Ищите женщину.
   - Кто еще мог подбросить такому сокровищу, как ты, жалкие деньги? А вообще-то кому ты нужен? Сам их придумал для того, чтобы жена приревновала и впредь никогда больше не бросала, хотя известно, какой ты "ходок" и т. д. (У меня хватило мозгов понять: речь идет о нас).
   Женская логика, что тут скажешь. По-моему, излишне приводить дальнейшие Машины слова. Со времен Евы все женщины говорят своим Адамам одно и то же. Одна мысль лишала меня покоя. По какой причине она вернулась ко мне? Да к тому же клянется в своей любви? И, кажется, я сам ее снова люблю. Что это - очередная метаморфоза?
   Когда Маша позвонила в нашу квартиру, я открыл дверь с единственной мыслью: какого черта меня беспокоят, не дают вкусить блаженства одиночества, побыть, наконец, не тэт-а-тэт с другими, а только с одним собой. Долго раздумывать не пришлось, так как Маша, едва вошла, сразу же бросилась мне на шею с извинениями и клятвами.
  - Больше такое никогда не повторится, мужчина всегда прав - даже когда совсем не прав. Умоляю, прости меня, никогда впредь не обзову тебя прохвостом за твои похождения.
  Из-за наших частых ссор я позволял себе некоторые шалости. Несходство наших характеров выявилось еще до того, как мы вступили в брак. Маша имела полное право упрекать меня за многое. Хотя бы за то, что я зарабатывал гроши, палец о палец не ударял дома, не желал иметь детей - даже одного единственного ребенка. Порой я под разными благовидными предлогами избегал одной из важнейших своих обязанностей - супружеской. Что не делало мне чести, скажут многие мужчины и особенно женщины. И будут правы. По-своему.
   Мария, как нелестно сие для меня звучит, особенной любовью ко мне, видимо, не пылала. Вышла замуж от неизбывной женской тоски. Опять же возраст поджимал, и мысль найти того единственного на всю оставшуюся жизнь таяла изо дня в день. Не давая никакой надежды на будущее - не то что счастливое, светлое, но даже сумеречное. Так мне казалось в то неспокойное время. Сама однажды призналась, какого рожна и без колебаний согласилась на мое предложение, нужно ли вам объяснять какое. Я так рано жениться не собирался. Но больно задело ее сопротивление. Ответить на мои ухаживания сразу как подобает. Хотя тут и без любви с первого взгляда не обошлось... А стоило сказать, что женюсь, так сразу по полной программе ответила. Я млел от счастья, какой она мне досталась... До того времени я знал немало женщин, но только не таких... Теперь ничего более объяснять не надо? Наш разрыв был так же естествен, как натурпродукты в аптеках, которых развелось, что мухоморов в лесу. Потому возвращение беглянки-жены и особенно ее признания в любви стали для меня полной неожиданностью...
   Но вы бы видели Машу еще до того, как она пустилась в приятные для моего слуха объяснения?! Когда я чуть ли не с проклятьями открыл дверь, перед моим взором, словно из небытия, возникла прелестная женщина, лишь едва уловимо похожая на прежнюю, совсем недавно оставившую меня. Такой она не была даже в тот день, когда я воспылал к ней страстью, из-за чего и попросил руки и сердца, как писали когда-то в старых романах. Ни одна моя женщина не выглядела столь восхитительной и прекрасной. Она могла обзывать меня самыми непотребными словами - даже теми, коих я не заслуживал. Сам готов пасть к ее ногам, вымаливая прощение за всех и за все - ради прощения моих прегрешений - любых - истинных и мнимых. А тут Машенька готова целовать мне руки и ноги - чтобы я забыл все плохое между нами. Я окаменел и мечтал об одном - сохранить чудное мгновение. Если не навсегда, то хотя бы на часик - другой.
   Я был полон любовью, которой, как выяснилось, - и это стало истинным прозрением для меня! - не знал раньше. (Как же рады мы обманывать не только других, но и себя, думал я, что не мешало так думать)... Еще никогда не испытывал такого полного счастья. И не только я один. Маша чувствовала то же самое. Мы оба были одно целое. Не врут романисты - чего только ни бывает с простыми смертными даже после того, как они целых два года каждый божий день видели друг друга и лишь на какие-то недельки расстались? Появление лишних денег - всего лишь нелепый подарок судьбы. А возвращение блудной жены (она таковой сама себя считала) - я не имел сил это оспаривать - сверхъестественное явление. Если только я окончательно не лишился разума и от чувства большого удовлетворения, и от полного беспамятства, и в некотором роде от незнания самых простых вещей. Метаморфоза, происшедшая с нами, - именно из разряда чудес. И я благодарил небо за дарованное мне такое полное счастье на земле (на земле ли только?). И не одному мне, как я надеялся... Особенно час спустя...
  Мы, мужчины частенько находим себя много лучше, чем есть на самом деле. Почти во всем. Особенно - в любви. Данный грех, между тем, вполне простителен. Получая наслаждение, мы испытываем его вдвойне, если верим в то, что не одиноки и доставляем никак не меньшую радость своим любимым...
  На этом чудесные превращения не закончились. Полгода тому назад начальнику моего отдела, г-ну Кашкину, не повышавшему мне оклад много лет, почудилось, будто я замышляю занять его место. Полный абсурд! Я даже мечтать о подобном не мог. Но переубедить Кашкина оказалось выше моих сил. К тому же - по случайному совпадению - я отбил у него пассию, как вы догадались, Машу. Он на ней намеревался жениться и родить на пару никак не меньше двух детишек. Мое неуместное вмешательство переполнило чашу его терпения, или его чашу терпения, как будет угодно. Вам знакомо чувство вины? Мой босс приписал мне свои качества, понимая подсознательно, на подкорковом уровне, что стоит за обвинениями в мой адрес. Короче говоря, ему не составило большого труда убрать с работы мозолившего ему глаза и создававшего ненужное беспокойство по извечным русским вопросам, кто виноват, и что делать с виновным, оппонента. Лишь через месяц я нашел другую работу - и пыльную, и не денежную. У Маши появилось еще больше оснований считать мужа в некотором роде несостоятельным...
   И вот в самый неподходящий момент, когда мое примирение с Машенькой достигло своего апогея, и не только наши сердца слились в единое целое, раздался противный звонок в дверь. Сами понимаете, совсем некстати. Мы не хотели открывать. Во всяком случае, я. Когда хорошо, ничто не должно отвлекать и беспокоить. Но по просьбе Маши мне пришлось наспех привести себя в относительный порядок и пойти встречать нежданного гостя. Им оказался - правильно, вы угадали, - мой бывший босс. Есть такие люди на свете - они даже хорошие вести приносят не вовремя. Именно таков Кашкин, наш визитер. Полный раскаяния, он поторопился (прошло несколько месяцев!) принести мне не столько извинения за содеянное им зло, сколько компенсацию за нанесенный моральный и финансовый урон. Ему, видите ли, стало известно мое нынешнее место работы, где фактически нельзя использовать мой огромный потенциал, талант, опыт и где отсутствует всякая перспектива для роста. И потому я составлю ему счастье, если соглашусь занять место начальника отдела вместо него.
  - В верхах все уже согласовано, не беспокойтесь. Кстати, в кадрах и на самом верху считают возможным дать вам оклад больший, чем получал я сам. Не сочтете ли для себя благом дать согласие, написав соответствующее заявление о приеме на прежнюю работу в новой должности? Или прежде подумаете?
   У меня еще до того в голове был полный сумбур - не каждому на нее сваливается столько хорошего (и деньги, и новая - старая жена - и какая!). Я плохо соображал, чем обязан таким замечательным переменам. Я не понимал, а они - Маша и Кашкин - не могли взять в толк, почему я, такой умный, способный и талантливый, отказываюсь уразуметь элементарные вещи. Оба сочли меня излишне скромным человеком.
  - В наши новые времена (Кашкин просил заранее прощения за то, что осмелился предположить и высказать свой взгляд на вещи так, как они ему видятся) вам следует трезвее оценивать себя, смотреть только вперед и дерзать, дерзать и еще раз дерзать, тем более что оснований для этого имеется на порядок больше, чем требуется.
   Маша попросила Кашкина отвернуться, чтобы не смущать его своим замечательным видом (она не успела покинуть еще не остывшую постель), быстро нырнула в халатик, делающий ее еще более соблазнительной. Затем принесла перо и бумагу, не оставляя мне времени для раздумий, на которые я несколько раньше израсходовал все свои силы и извилины. Что ни говори, обрушивавшееся на меня счастье было сродни аналогичному несчастью (тому же самому, но со знаком минус), постигни оно меня. Так можно передать мое эмоциональное состояние. Стрессы - и отрицательные, и положительные - в равной мере приводят иногда человека в могилу, если не позволите высказаться более сильно. Так что я не осудил Машу за ее поступок - как еще можно назвать принятие женой, оказавшейся, хотя и чисто случайно, в нужном месте и в нужное время, столь судьбоносного решения? Но ей удалось освободить меня от оцепенения, с одной стороны, и эйфории, с другой. Состояния, близкого к умственному помешательству. Сообщение Кашкина почти доконало меня! Получив нужную бумагу, написанную мной под его диктовку и одобренную Машей, пятясь тощим задом к дверям, он покинул, наконец, нашу квартиру. А я получил возможность сделать короткий вздох (может быть, выдох) передышки. Именно - короткий, как оказалось!
   Всю ночь я провел без сна, так и сяк пытаясь, если не осознать, то хотя бы приблизиться к пониманию метаморфоз в своей жизни. Маша не разделяла моих ощущений и даже очень мило сердилась.
   - Глупыш, ты удивительно наивен и прямодушен, не умеешь радоваться жизни, принимать ее дары без того, чтобы тут же не разрушить их своим пессимизмом. Особенно тогда, когда она преподносит подарки. Синусоида твоего везения, наконец, пошла вверх, и нужно с этим смириться. Лучше продолжим то славное дело, которое не вовремя прервал Кашкин.
  И мы не позволили синусоиде опуститься вниз, коль скоро она, по словам Машеньки, находилась на должной высоте. Так или иначе, ночь прошла на вполне приличном уровне, ничто не смогло ее омрачить - никакие метаморфозы. Но неизбежно наступило утро. По натуре я вовсе не пессимист, но ждал следующих перемен - не таких, когда ждут снега летом, а солнца зимой. Интуиция меня не подвела. Перемены не заставили себя долго ждать!
  Во время завтрака позвонил какой-то тип, представившийся редактором толстого литературного журнала. Он предложил мне подписать договор на публикацию романа. Звонок поверг меня в шок, я чуть не лишился чувств. Жена с трудом успела перехватить из моих ослабевших рук телефонную трубку и обещала редактору подумать над его предложением. Она привела меня в чувство с помощью нашатыря, запах которого я не переношу. Придя в себя настолько, чтобы для начала соображать на уровне амеб, я начал размышлять и постепенно прошел все стадии развития - от низших животных до - высшей. На это ушло немало времени, правда, поменьше, чем когда-то первым людям.
  Я вспомнил о том, что десяток лет назад взялся за роман, который с интервалами в месяцы и годы писал, не читая ранее написанных страниц. И уже хотя бы потому получалась полная бредятина. Увы, не только. Даже я понимал, что лишен литературного таланта. Для публикации романа я не видел никаких оснований. Как о нем узнали в журнале, когда даже Маша не знала о моем литературном занятии? Я не то что стыдился его или боялся насмешек, но знаете, береженого Бог бережет. Я легко скрывал свое "творение" - мы никогда не интересовались чужими делами и не совали свои носы, куда не надо. Так легче жить обоим в относительном мире между нами при недовольстве друг другом. Что говорить, моя литература являлась тайным смыслом моей жизни. Если б раньше мне предложили подписать договор, я бы тотчас согласился и вступил в сделку с самим дьяволом (прости меня, Господи). И вот, возможно, мой час настал, но я этому не рад. Не потому что на мою голову свалилось столько халявы и такая Халява (с большой буквы). А потому что вдруг понял - я вообще не готов к переменам - к любым! Мою голову стянул обруч: я ни черта не смыслил в происходящем. В метаморфозах с собой понимал еще меньше, чем в метаморфозах мирового уровня. (А такое с людьми происходит достаточно редко.)
  От любых серьезных перемен - одно беспокойство и невыносимая головная боль. Как славно жилось раньше! Не было у меня лишних денег - и не надо. Разлюбили мы с женой друг друга, но ведь любили друг друга, пока не разбежались по взаимному согласию и к обоюдной пользе. Уволили меня с прежней работы - и черт с ней. Я все равно ничем не мог себя проявить на ней. Никто не знал о моем романе - так это ж замечательно! Не будет мучительно больно за себя, за бесцельно прожитые годы. Я до сих пор - ничуть не лукавлю - не понимаю желания многих пишущих в обязательном порядке публиковаться. Добро бы ради денег - еще могу как-то понять, - но большинству нужен жалкий успех у народных масс, имя, похлопывание по плечу, зависть собратьев по перу и т. д. ...
   А Маша была в шоке. Как я посмел скрывать от нее, самого любимого, близкого человека, пусть в прошлом, свое второе призвание и сам роман, пишущийся утайками от нее. Она нашла такой мой поступок куда более сильной изменой, чем мои дешевые похождения на стороне. Но она прощала мне этот страшный грех, если я ознакомлю ее с романом и позвоню редактору журнала с целью заключения договора на его печатание.
  - Само собой, мне не меньше, чем тебе невдомек, каким образом роман, о существовании которого я не имела представления, стал достоянием если не Республики, то редакции журнала. В темные или светлые силы я не верю.
   Узнав о романе в такое немыслимое количество страниц, интересе к нему редакции журнала она, казалась потрясенной даже больше меня. Не только количественно, но и качественно.
   Наши оценки предложения редактора журнала (если только нас не разыгрывали) разошлись коренным образом. Я не счел нужным даже просто позвонить ему - хотя бы для того, чтобы пронюхать, каким образом тому стало известно о романе. Мое в высшей степени отсутствие любопытства поразило Машу не меньше, чем все остальное. К ее призывам, мольбам, увещеваниям и пр. я остался глух. Более того, меня разозлили крайняя назойливость и нежелание жены считаться с моим собственным мнением. В конце концов, я еще мог снизойти до того, чтобы дать рукопись Маше, но о публикации романа не могло быть и речи. Вы, наверное, не понимаете мотивы моего поведения? Я и сам плохо понимаю себя. Чувство стыда, ведомое мне, когда речь касается самого сокровенного, видимо, и есть самая главная причина моего поступка или не поступка, если угодно. Стыдно, господа, навязывать другим людям то, в достоинства чего сам не веришь. Конечно, решение пойти против фортуны далось нелегко, я был сломлен возможным успехом, которого явно не заслуживал. Пробудившаяся совесть не давала покоя тем меньше или больше, трудно понять, чем сильнее жаждало успеха проснувшееся честолюбие. Оно походило на только что родившегося на свет младенца, которому близок лишь один единственный - хватательный - инстинкт. Но я не мог дать ему грудь - в иносказательном смысле. Борьба между антагонистическими чувствами шла не на жизнь, а на смерть. В ней победил разум. Да, да, именно разум. Я посчитал необходимым положить конец фантомам. Чего бы это мне ни стоило! Денег, жены, работы, романа!
   В результате я обнаружил в кошельке сто рублей (триста промотал раньше), в квартире - чужую женщину, пришедшую к окончательной идее развода со мной из-за моего маразма. А затем, после ее окончательного и бесповоротного ухода из дома, я поплелся на пыльную работу. Вернувшись и перекусив то, что оставила Маша, засел за свой никогда не кончаемый роман. Только тогда я в полной мере осознал полноту счастья. Есть еще на этой планете люди, довольствующиеся тем, что у них есть. А чего нет и чему не бывать, воспринимают с олимпийским спокойствием. Видимо, я принадлежал к этому вымирающему племени. Пусть мне будет хуже. Не всем от этого станет лучше?! Жаль. Но тут уж от меня ничего не зависит. Знал ли я тогда, что ждет меня впереди?
   Если вы, господа, предвидите, какая погода ожидает вас хотя бы завтра, смело рассчитывайте на место в нашем Правительстве и Думе. Только там думают и знают, что творят сегодня и сотворят на следующий день, который скорректирует их планы с точностью наоборот...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ДРУГИЕ МЕТАМОРФОЗЫ
  
  
   ДРУГИЕ МЕТАМОРФОЗЫ - 1
  
  
   2. Концерт Љ 1 для Марии с оркестром слов
  
   Сразу, чтобы исключить всякие недоразумения, хочу предупредить возможного читателя, он должен принадлежать исключительно к слабому полу. Так называемому сильному - порекомендую многостраничный роман мужа, если он даст свое милостивое согласие на его публикацию. Женщин в таком случае прошу не беспокоиться. Толя, мой муж, может писать только для мужчин. И тем советую проявить осторожность, если они желают сохраниться хотя бы частично для собственных жен и любовниц.
   И еще одно короткое замечание. Прошу покорнейше простить своих возможных читательниц за многие срывы в стиле описания своей жизни. К сожалению, чтение романа мужа наложило на стилистику моих записок нежелательный отпечаток. В частности, мне не удалось избежать длиннот, характерных для Толи. Дурной стиль заразителен. Как ни желаешь избежать плохого влияния людей, живущих с тобой бок о бок, это не удается. Заранее прошу прощения, милые дамы, если наскучу вам, и не слишком изящная зевота разомкнет ваши великолепные уста.
  И напоследок. В моем повествовании вы не найдете сколько-нибудь подробного описания неописуемой красоты одной из моих героинь - Тани. Большинству женщин ее красота не к чему, так как оно главным образом увлекается мужской красотой, много при этом теряя. Впрочем, на вкус и на цвет господ и товарищей нет. Мужчинами, коль скоро рассказ не для них, Танина красота тем более востребована не будет. Вот, кажется, и все. Я и так утомила вас своим занудством...
  Природа горько надсмеялась надо мной. В самый последний момент. Я родилась не мальчишкой. Хотя все было за него. С первого моего появления на свет. С детства я дружила только с ребятами. Они добровольно и охотно признавали меня лидером, подчинялись моим требованиям и правилам. Дрались друг с другом за честь оказаться фаворитами в моей гвардии. Но я не выделяла любимчиков - никто не нравился. Ведь сама была мальчишкой-сорванцом. Но многие из них, как ни старались не видеть во мне девчонку, влюблялись в меня и писали любовные послания. Тогда я безжалостно расставалась с предателями. Так что со временем все встало на свои места, гвардейцы не решались идти мне наперекор и страдали молча.
  Чем старше я становилась, тем задиристей и требовательней к своему окружению. Уж слишком меня избаловало внимание ребят. Говорят, я была довольно красивой. Но с фотографий на меня глядит худая, белобрысая девица - ничего примечательного, чтобы в нее влюбиться. Почему даже старшеклассники бегали за мной табуном? Я этим вопросом никогда не интересовалась. Почему зимой идет снег? А - летом шпарит солнце? Ведь никто не задает подобных вопросов. Но девчонки вопросом о мальчишках, влюблявшихся в меня, интересовались, ответа на него не находили и неимоверно злились. Само собой, окружали меня презрением. Притом, что к ним приставали, а ко мне боялись подступиться. Я очень долго не имела подруг или подруги. Но в них и не нуждалась. Девчоночьи тайны и игры казались мне смешными, разговоры и сплетни - дурацкими. Я горделиво терпела все выходки одноклассниц и других девиц, считая выше своего достоинства реагировать на них. Мне приписывалось такое, что могло прийти в голову только одним глупым и лживым девчонкам. Они сплетничали, будто я отдалась восьмикласснику - второгоднику.
  Я уже училась в девятом классе. На класс младше Тани, самой красивой девочки в нашей школе. Она пользовалась бешеным успехом у ребят, но взаимностью никому не отвечала. Девчонки завидовали Тане еще больше, чем мне. Но имя ее направо и налево не склоняли, потому что за ней не водился шлейф ребят, она предпочитала проводить свое свободное время в одиночестве. Мы познакомились и подружились с ней благодаря английскому языку, которым дополнительно занимались у одной и той же преподавательницы. Как-то она предложила свободный билет на театральную премьеру, я с радостью его приняла. Девочка - старше меня, умница, красавица. Мне льстило ее предложение встречаться. Парень, недавно появившийся у нее, злился. Год тому назад я удалила его из своих рядов. После нескольких встреч со мной и Таня дала ему от ворот поворот. Я так хотела. Она догадалась. Я ничего не требовала и не просила. Уж так у меня заведено. Кто не со мной, тот против меня. По Горькому.
  Мои мальчишки ревновали меня к Тане, но терпели. Ведь она была девчонкой. Конкуренции им в том, на что они питали тайную надежду, им не составляла. Тем более что я умудрялась дружить с ними по-прежнему. Так все мы и росли. Прошел всего лишь год. Ребята возмужали, я стала девушкой. Начала себе нравиться, когда смотрелась в зеркало. Не так часто, как наши девчонки, но все же. Таня уже училась в финансово-экономическом институте. Она успела пустить во мне корни. Я стала замечать, нуждаюсь в ней все больше и больше. Она казалась недосягаемой, уж слишком красивой, женственной и умной была. А я - мне стало казаться - куда менее стройной и даже угловатой. Правда, Таня так не считала, говорила, что я хороша собой, и у меня скоро не будет отбоя от настоящих мужчин, а не от молокососов. Она моих ребят никогда не принимала всерьез и удивлялась моей к ним привязанности. Иначе как сопляками, не называла. Я считала, она просто ревнует. Мальчишки платили ей той же монетой. Но с глазу на глаз они с Таней никогда не встречались, их интересы не пересекались. Все мы мирно сосуществовали.
  В институте за Таней бегал какой-то прыщавый студент. Но гений. К тому же старшекурсник. Таня принимала его ухаживания, встречалась с ним и не скрывала это от меня. Естественно, я желала ей добра и ревновала. Но вида не подавала.
  У Тани был брат Сергей. На год старше сестры, на два - меня. Таня, смеясь, утверждала, что он влюблен в меня. Он и не скрывал это. Говорил мне приятные слова, на день рождения и по праздникам дарил подарки. Отвечала тем же. Как родственнику. Мои гвардейцы к концу учебы стали один за другим рассыпаться, так как непременно хотели играть со мной в другие игры, чем в прежние времена.
  Как-то Сергей позвонил мне домой и сказал, Таня просит зайти к ней по какому-то делу. Я застала его одного. Он объяснил недоразумение очень просто. Будто, пока я шла к ним, Таня перезвонила, извинилась, сказала - придет через час. Я собралась уйти, чтобы вернуться позже, но Сергей задержал меня. Предложил подождать сестру, посмотреть по видео один из двух имеющихся у него фильмов. Правда, один фильм он назвал слишком заумным.
  - Зато другой...
   - Комедия?
   -Не совсем.
  -Что же тогда?
   - Как тебе сказать...
   - Скажи что-нибудь.
  - Боюсь смутить тебя.
  - Не бойся, меня ничем не удивишь.
  - Уверена?
  - Еще как!
   - Извини, не могу. Зря я тебе сказал.
   - Но ведь зачем-то сказал.
   - По глупости.
   - Только и всего?
   - Не только.
   - Раз начал, договаривай до конца.
   - Лучше не стоит.
   - Скажи честно, это ты сам позвал меня к вам пораньше?
   - Да.
  - Зачем?
   - Хотел тебя видеть.
   - Мы достаточно часто видимся.
   - Так ведь не наедине.
   - Понятно. Тогда объясни, зачем предложил мне посмотреть этот фильм?
   - Сам не понимаю. Боялся, ты уйдешь.
  - Фильм служил приманкой?
   - Зачем же так грубо? Просто мне хотелось каким-нибудь образом удержать тебя здесь.
  -Рассчитывал с помощью фильма и у меня создать те же образы?
   - Не сочиняй того, чего нет и в помине.
  - Раз так, давай посмотрим то, чего нет.
   - Маша, тебе этот фильм не понравится. -
   -Не понравится, перестанем смотреть.
   - Тебе лучше не смотреть его.
  - Это я сама для себя решу.
  - Если желаешь, можно посмотреть другой фильм.
   -Чего ты собственно боишься, Сережа?
  - Если бы ты была парнем, а еще лучше - взрослым мужчиной, тогда, пожалуй...
  - Считай, я самый, что ни на есть парень.
   - Ты еще и несовершеннолетняя.
  - Боишься, тебе припаяют срок за растление ребенка? Сам недалеко от меня ушел.
   - Это положим...
  - Ты видел этот фильм?
   - Нет, мне только сегодня его дали.
  - Но ты хотя бы знаешь, о чем он?
   - Как не знать? -\
   -Ну, и о чем он, если не государственная тайна?
   - Я и так уже переступил черту, извини.
   - Еще не успел, можешь взять свои извинения назад.
   - Извини еще раз.
   - Трепло. Я ухожу, скажи Тане, пусть позвонит...
  - Хорошо, раз ты так настаиваешь, пусть будет по-твоему. Только потом без претензий, идет?
   - Можешь предложить мне что-нибудь интереснее?
   - Лучше бы я тебя не заводил.
   - В каком смысле?
   - А ты не поняла?
  - Не такая дура, все поняла.
  - Что именно?
   - Я - не маленькая, чтобы не понять всего, что тут происходит.
   - Ничего тут пока не происходит. Может быть, ты видишь то, чего я не вижу?
  - По-моему, кое-кто кое-кого желает... соблазнить, причем самым дешевым способом.
   - Ничего я от тебя не хочу, не сочиняй.
   - Значит, не хочешь, приятно слышать.
  - Хорошо знаешь, я к тебе не равнодушен.
  - Понятия не имею.
  - Теперь будешь иметь.
  - Со всеми своими девушками так объясняешься в своих чувствах?
  - У меня нет никаких девушек.
   - Пусть женщин.
  - Никого не было. И нет.
   - Так я тебе и поверила.
  - Хочешь - верь, хочешь - не верь. Стыдно признаться.
   - Что все еще мальчик или уже мужчина? Мальчик... - Сколько тебе, годиков, мальчик?
   - Восемнадцать, тетенька.
   - Много, пора мужчиною стать.
  - Согласен, пора.
  - Что ж так, неужто никому не нравишься?
  - Не в том дело, Маша.
  - Тогда в чем?
  - Не в чем, а в ком.
   - В ком, если не секрет?
   - В тебе.
  - Большая для меня неожиданность. И давно по мне сохнешь, бедненький ты мой?
  - Очень давно, сама знаешь.
  - Даже не догадывалась.
  - А могла бы.
  - Виновата, исправлюсь. Чего от меня хочешь, говори?
   - Слишком интимный вопрос. На него просто так не ответишь.
   - Скажи прямо, не стесняйся.
  - Не вгоняй меня в краску.
   - Сколько у нас осталось времени?
  - Больше часа, а что?
   -Ты - дурак?
  - Сама видишь.
  - Тогда ничем не могу тебе помочь, извини.
   - Ты издеваешься надо мной, да?
  - Как раз наоборот, хочу выполнить твое самое заветное желание.
   - Разве я тебе нравлюсь?
  - Мне никто не нравится. Но это ровным счетом ничего не значит.
   - Что я должен сделать?
  - Ты, видимо, запутался и ничего не понял?
   - Ты права.
  - Раздевайся, и быстрее. У нас мало времени.
   - Что ты сказала?!
  - Раздевайся, и живее!
  - Многим так говоришь?
  - Дурень, тебе первому.
  - Чем же именно я заслужил такую милость?
   - Тем, что нравлюсь тебе, если не врешь.
  - Конечно, не вру. Я люблю тебя.
  - Тогда нечего рассуждать, раздевайся.
   - А ты?
   - И я, само собой.
   - Может быть, сначала ты?
   - Будем торговаться, да?
   - Нет, нет.
   - Я жду.
   - Ты, верно, смеешься надо мной?
  - Так ты мне не веришь?
   - Почему не верю?
  - Это у тебя нужно спросить, а не у меня
  . - Маша, ты меня не обманешь?
   - С чего мне тебя обманывать?
  - А это уже нужно спросить у тебя.
   - Мы даром теряем время, Сережа. Раздеваемся одновременно, идет?
   -Хорошо...
   - Что же ты?
   - А ты?
  - Что я?
   - Как ты, так и я.
   - Носишь лифчик?
   - Он есть у тебя.
   -Какая я недогадливая! Желаешь, чтобы я его сняла?
   - Если не возражаешь, могу помочь.
   - Будьте любезны, сэр... И как я тебе кажусь в таком ракурсе?
  - Можно с ума сойти!
   - Никогда не видел раньше раздетых девушек?
   - Только в кино, но это типичное не то.
   - Выходит, тебе здорово повезло сейчас.
  - Еще как!
   - Твоя очередь, дружок.
   - Неужели раньше не видела голых мужиков?
  - К огромному сожалению.
  - Нечего тут видеть.
  - Так уж совсем нечего?
  - Почти...
  -Значит, мне мерещится...
  - Может, сначала ты?
   - Опять я?
  - Пожалуйста.
   - Кто здесь у нас мужчина?
   - Вроде бы я.
  - Давай, мужчина, смелее!
   - В последний раз, в порядке исключения.
  - Так ведь мне уже почти нечего с себя снимать.
  - Как и мне.
   - А что будет потом?
  - Потом я, клянусь..
  . - Не подходи ко мне! Руки! Держи их по швам, сразу видно, не был в армии... Или стесняешься меня? Чего уж там? Я ведь не стесняюсь... Так-то оно лучше...
   - И сколько времени так стоять?
  - Разве ты чего-то еще ждешь от меня?
  - Могла бы догадаться сама. И не ставить меня в тупик.
   -Все, Сережа, выходим из тупика, мы уже вдоволь насмотрелись на прелести друг друга, можно одеваться. Спектакль закончен. Занавес!
  - Однако ты даешь!
  - Не подходи ко мне! Слышишь!
  - Но так нечестно.
   - Отчего же? Мальчик и девочка показали друг другу то, чего не видели раньше, и довольны приобретенными познаниями. Лучше один раз увидеть в жизни, чем семь раз в кино, согласись.
   - Пожалуй... Но советую - в следующий раз не рискуй. Не все мужчины - размазни. Могут ведь и по физиономии смазать. И еще хуже - изнасиловать.
   - Но ты же у нас порядочный мальчик и не посмеешь тронуть меня, правда?
   Здесь я совершила промах. Задела его мужское самолюбие. Он рванулся и плотно прижался ко мне возбужденным телом. Я ничего, кроме легкого отвращения, не почувствовала. Никак не реагировала на его поцелуи и ласки. И вдруг он решился на то, чего я никак от него не ждала, и закричала от страха...
   -Ты - девочка?! - А кто же, кретин! Можешь одеваться, от тебя все равно никакого толка.
   Он смутился и поспешно влез в трусы. Я с презрением смотрела на него, широко расставив ноги. Он даже не глядел в мою сторону. Так закончилось мое первое приобщение к сексу с мужчиной. Я поняла, он мне не нужен. Больше того, осталось ощущение чего-то гадкого, неприятного и уродливого. Я была разочарована и зла на себя. Позволила себе опуститься до такой мерзости! Нашла с кем экспериментировать?! С Таниным братом, к тому же испытывающим ко мне влечение и не имеющим любовного опыта.
  Несостоявшиеся любовники, мы, быстро привели себя в порядок. Сидели молча, не глядя друг на друга. Я листала какой-то альбом с репродукциями. Наконец пришла Таня. Брат что-то буркнул и смылся. Мы остались одни. Она почувствовала, в ее отсутствие произошло неладное. Спросила, не обидел ли меня ее брат. И тут меня прорвало. Впервые в своей жизни ревела белугой и обзывала себя грязными словами. Таня ничего не понимала. Из моих слов она заключила - ее чудный братец едва не изнасиловал меня. Стала меня успокаивать, обняла, как ребенка, гладила мои волосы, утешала, как могла. Я мало-помалу успокоилась и все рассказала. Тогда Таня совершенно неожиданно встала на защиту брата.
  - Сейчас среди твоих одноклассниц девочки - единицы. Он не виноват, ты провоцировала его всем этим раздеванием.
  В конце концов, и я пришла к выводу: сама ничуть не лучше Сережи. Захотелось отмыться от грязи, о чем и сказала Тане. Она улыбнулась.
  - В прямом смысле это можно сделать хоть сейчас. И направилась наливать воду в ванну. Я даже не успела сказать ей, что у меня нет сил, так измотана. Но...
   Я лежала в белоснежной ванне - в теплой воде, пахнущей хвоей, и, закрыв глаза, отмывалась от грязи, в которую позволила себе вляпаться. Услышала голос Тани.
  - Не возражаешь, если я присоединюсь к тебе? Мое молчание она приняла за согласие и легла в противоположном конце ванны. Я открыла глаза и поразилась ее великолепному виду. Какой разительный контраст между сестрой и братом! Я не скрыла своего восхищения. Таня ответила мне не меньшим комплиментом. Отметила мою тонкую талию, красивый бюст и попросила перевернуться на живот. После чего пошлепала меня и сказала, что никогда не видела такой восхитительной попки. И тут же стала намыливать ее нежными прикосновениями пальцев рук и губки. Ничего более сладостного в жизни я не испытывала. Таня почувствовала мою благодарность и продолжила свое славное дело, намыливая и дальше мое тело - с головы до ног. Я млела от восторга и в ответ начала повторять все ее движения. Мы обе испытывали неслыханное наслаждение друг от друга. Я раньше слышала кое-что о лесбийской любви, считала ее аморальной и совершенно неприемлемой для нормальных, здоровых людей. Надеялась, со временем во мне проснется влечение к мужчинам. Однако эксперимент с Сережей вызвал не только равнодушие к мужскому телу, но отвращение и злость. Дело, однако, заключалось не столько в Сереже, сколько во мне. Я поняла это при первых прикосновениях к себе Тани.
  Мы долго не вылезали из ванны, наслаждаясь невинными касаниями, шлепками, объятиями, поцелуями и разговорами. Выяснилось, Таня раньше меня поняла, кто нужен ей. Она проверила себя с прыщавым студентом. Тот был девственником и перегорел слишком быстро, ничего толком не успев сделать, хотя она решила пойти с ним до конца, чтобы сжечь мосты к однополой любви. Я ей нравилась давно. Но она не знала, как ко мне подступиться. Боялась отпугнуть, если я неправильно ее пойму. Сережа, как, оказалось, с шестнадцати лет приобщился к сексу с женщинами, чуть ли не вдвое старше его. Как-то у брата с сестрой зашел разговор обо мне. Он с уверенностью заявил, будто я утратила невинность еще раньше его самого. Таня считала иначе. Они спорили друг с другом до хрипоты. Сергей предложил устроить мне проверку. Таня с пылу согласилась, о чем потом пожалела и попросила брата не рисковать нашей с ней дружбой. Он посмеялся и обещал не связываться со мной. Но не сдержал обещания. Я своим легкомысленным поведением дала ему повод нарушить его. Так выглядела Танина версия поведения брата.
  Услышав, какое омерзение и насмешку вызвало у меня обнаженное тело Сережи, а, судя по нему, аналогичное мужское тело вообще, на негативное описание некоторых деталей которого я не поскупилась, Таня наверняка испытала радость. При всей любви к брату. А мой мгновенный отклик на ее ласки не создал никаких проблем в нашей любви. Я приняла ее с упоением. Но эта любовь имела успех только с одной женщиной. С Таней. Мы были верны друг другу целых пятнадцать лет! Расставшись - и то не навсегда - из-за желания иметь детей, - никогда уже не знали любви с другими женщинами.
  Танины родители являлись обеспеченными, по советским меркам, людьми. Отец руководил крупным машиностроительным заводом. Таня - любимица во многом благодаря своей красоте, отзывчивости, легкому характеру и отличной учебе. Сергей имел крутой нрав - весь в отца, - непослушен, своенравен, упрям, дерзок. Таню баловали, Сергея воспитывали. Без всякой для него пользы. Отец мечтал, чтобы дети пошли по его пути. Таня отца не разочаровала, поступила в финансово-экономический институт, куда не без труда через год прорвалась и я. Сергей еле-еле попал в институт холодильной промышленности - и то с помощью отцовских связей. Он пропускал занятия, грубил матери, но с годами стал мягче, терпимее, и как ни странно, умнее.
  Мы с Таней расставались практически только в стенах института, ссорились лишь по пустякам - и не часто. Нам повезло. Мы проживали вместе в центре города в однокомнатной квартире, доставшейся Тане после смерти бабушки. На нее точил зуб Сергей. Родители отдали квартиру дочери, так как не хотели превращать ее в дом нетерпимости, как шутил отец. Он не одобрял легкомысленное отношение к жизни сына, забросившего к тому времени учебу и путавшегося с девицами. Меня Танины родители знали давно и не возражали против моего проживания с Таней. Таня брата любила. Он пользовался этим и довольно часто навещал нас. Даже иногда оставался ночевать, несмотря на все неудобства. Мне это было, мало сказать, не по душе. Но я не считала себя вправе командовать в чужом доме. Да и давнишняя злость на ставшего добродушным Сергея прошла. Поначалу ему стелили раскладушку на кухне, но он вставал позже нас. Чтобы не беспокоить, устроили ему ночлег за шкафом. Сами спали в одной кровати. Возможно, он догадывался о наших отношениях. Но мы вели себя тише воды, ниже травы. Однажды Сергей пришел очень поздно и навеселе, мы уже собирались ложиться. Обычно он вел себя со мной корректно, балагурил, рассказывал анекдоты, забавные истории. Я не находила в них ничего смешного, но Тане все нравилось в брате, настолько она любила его. Пару раз он, шутя, в отсутствие Тани, пытался ко мне приставать, я довольно грубо отшивала его, и он оставил меня в покое. Таня хорошо видела желание Сергея завязать со мной романчик, но нисколько не ревновала. Как-то я спросила ее, не боится ли она конкуренции со стороны братца. Она рассмеялась, нашла даже забавным, если я ему уступлю. Нечто похожее на кровосмешение.
  - И как он удивится, когда второй раз наступит на одни и те же грабли, обнаружив тебя невинной! Мне шутка не понравилась, мы поссорились.
  В ту ночь, когда Сергей пришел к нам навеселе, я долго не могла заснуть. И не напрасно. Он решил подшутить и залез к нам под одеяло в одних трусах. Благо кровать была просторная, и все мы в ней легко умещались. Таня спала у стены, сну ее мог позавидовать любой, она не проснулась. Брат пристроился рядом со мной, прижался, обнял меня, запустив руки под сорочку. Мне все это не показалось таким уж противным, но и особого удовольствия я не испытала. А он так и заснул, скорее, сделал вид, что заснул. Я попыталась высвободиться из его цепких объятий, но он не разжимал своих пальцев на моей груди. Мне ничего другого не осталось, как воспользоваться запрещенным приемом - легким ударом ниже пояса. Тогда он "проснулся" и убрался восвояси. От Тани я этот небольшой инцидент скрыла. Но он не остался незамеченным мной. Из него я вынесла первое достаточно благостное впечатление о мужском объятье... Видимо, потому и не стала посвящать в него свою подругу. Но ночные визиты Сергея прекратились. Не проверяли ли родственники меня на вшивость в очередной раз?
  Когда Таня вышла замуж, она перебралась к мужу, в его трехкомнатную квартиру, а свою - оставила мне. Это был очень щедрый подарок. Таня переоформила квартиру на меня под тем предлогом, что мне негде жить. Тогда как я могла вернуться в родительский дом или остаться в Таниной квартире, остающейся ее собственностью.
   Я предпочитала всем мужчинам одиночество. Просто не нуждалась в них. Еще в студенческие годы парни тянулись ко мне. Но я была холодна к ним. Чисто теоретически представляла себе близость лишь со своим однокурсником Геннадием, которому я очень нравилась. Он весьма активно пытался склонить меня к любви с собой. Если бы не Таня, я, возможно, рискнула б проверить себя с ним. Несмотря на памятную неудачу с Сергеем, ненависть к телу которого и к нему самому давно уже заросла тиной, я пошла бы на близость с Геннадием, пусть ради того, чтобы еще раз разобраться в себе. Желание иметь ребенка провоцировало во мне бисексуальность. К тому же Геннадий по-своему нравился мне. Он отличался хорошей внешностью, широтой души, острым умом и тонким чувством юмора. Являлся замечательным собеседником, щедрым в проявлении добрых чувств, что мало вязалось с происхождением: его родитель был крупным партийным боссом.
  Оставив меня ради ребенка, Таня изредка встречалась со мной, пока не оказалась на третьем или четвертом месяце беременности. Забавно, не правда ли, мы достались своим мужьям девственницами? Не пожелали лишать друг друга невинности, не нуждались в том. Хотя, как выяснили впоследствии, многое недополучили. Позднее наверстали...
  По мере убывания встреч с подругой я почувствовала большой дискомфорт. Создавшийся вакуум еще раньше попытался заполнить Танин брат, к тому времени несколько остепенившийся, но еще не женатый. Я продолжала вызывать у него зуд в определенных местах. Сначала он ограничивался намеками, а затем напрямую предложил связать меня узами брака. На мою беду, он - единственный, с кем я хоть как-то представляла себе близость с мужчинами. Что ни говори, я его давно знала, он - свой, хотя и с уймой недостатков. Но у кого их нет? Я и сама далеко не ангел! Таня делала вид, что соблюдает нейтралитет. Но она хотела лучшей жизни брату. И могла пойти на жертвы ради него, памятуя о своем желании выйти замуж ради ребенка. Женитьба брата на мне делала невозможными наши близкие с ней отношения. Они и без того, по-моему, были для него достаточно прозрачны. Но это не останавливало его. Удерживало меня. Брак с Таниным братом виделся мне настоящей дикостью. Пришлось сказать ему, что не люблю его. И тогда мой "рыцарь" усмехнулся, что догадывается, кого я люблю, и окончательно от меня отвалил.
  Я работала в агентстве по недвижимости, неплохо для себя зарабатывала. Все б ничего, но моя личная жизнь близилась к ступору. Я ощущала в себе угнетенность и усталость. Сказывался возраст и неопределенность будущей жизни. К счастью, последнее замечание Сергея, сделанное им перед тем, как он навсегда исчез из моей жизни, не позволяло мне жалеть о своем отказе выйти за него замуж. Нет, не такой ценой я желала ребенка. И никаких шансов, что он станет похож на Таню. Настолько брат и сестра - разные.
  Я стояла на перепутье. Никто из женщин не мог занять Танино место. Мужчина, в конце концов, устраивал почти любой. Не бабник, не алкоголик, не урод, не импотент. Не импотент - по причине неспособности дать жизнь моему ребенку. Зачем тогда он нужен?
  С Кашкиным меня познакомила его двоюродная сестра, работавшая со мной в агентстве. Я долго сопротивлялась ее уговорам. Не хотела попадать в глупое положение, когда жених и невеста, зная обо всем, притворяются, будто волею судеб оказались рядом в театральных креслах. Несчастный жених, проклиная себя, вынужден вести светский разговор, говорить любезности, назначить свидание, вести в буфет, угощать кофеем с пирожными... Не менее счастливая невеста, которая через каких-нибудь десять лет могла обзавестись внуком, обязана выслушивать банальности, внимать им, отвечать на них, идти с женихом в буфет, есть черствые пирожные, запивая бурдой... Но я сдалась коллеге.
  Кашкин оказался вполне достойным женихом. Вел себя безупречно, я ему понравилась сразу, что он и не стал от меня скрывать, чтобы я не сомневалась в его достоинствах, хотя бы в одном. Чуть ли не через неделю он предложил мне руку и сердце, даже не прикоснувшись и не придвинувшись ко мне хоть на дюйм. Чего, мол, время терять, мы не так молоды, нужно спешить, сразу же браться за дело и зачинать ребенка, будущего нашего наследника, может, доживем и до внука. Что вы думаете? Брак с серьезным сорокалетним мужчиной, начальником отдела в чуть ли не космическом институте. С человеком, живущим в отличной квартире, обставленной новой импортной мебелью, аудио, видео и бытовой техникой самых последних мировых образцов. Брак с неглупым человеком, без вредных привычек, хозяйственным, умеющим вкусно готовить, поддерживать образцовую чистоту и порядок в доме и на даче в Репино, рядом с заливом, до которой от города на его Волге какой-нибудь час езды. Брак для меня, уже немолодой, с вредной привычкой, быть может, неизлечимой, не такой уж красивой и стройной - далеко не Софи Лорен, не Лиз Тэйлор и даже не Элиз. Быстрицкая из старого кино. Грудь, моя былая краса и гордость, уже не та. Еще немного, ни один мужчина не захочет найти на ней отдохновение, не зажжется и окажется неспособен зачать моего ребенка. О чем тут думать? Согласиться и в койку. Этот не обманет. Он уже на все готов, спекся сразу, как только меня увидел. Все верно. Но Кашкин абсолютно лишен чувства юмора, чуть ли ни сталинист, не слышал, кто такой Кафка и Павич. Последнего назвал соратником Милошевича. Антисемит. Я и сама не слишком люблю евреев, но не до такой же степени! Мне, конечно, политика по барабану, и евреи туда же, но в прошлое меня не тянет. Где я сейчас тружусь и прилично загоняю деньгу, причем в валюте? При каком еще другом антинародном режиме смогу регулярно ездить по туристическим путевкам за рубеж? Покупать приличную одежду? Не простаивать в очередях за куском мыла? И многое другое. И вообще как-то не тянуло к моему воздыхателю, обещающему райские кущи. К тому же он излишне безупречен. Без пылинки на дорогой одежде и неизвестной душе. Невольно возникало сомнение и думалось о нем плохо. Нет, с детства я привыкла к совсем другим мужчинам, пусть грязнулям, с плохими привычками, лентяям, но с широкой душой, приветливым, веселым, не занудам. Этот - не по мне. Хотя для семейной жизни самый раз. Он не потребует исполнения супружеского долга, когда заблагорассудится его члену. Не станет приставать каждую ночь - прежде поинтересуется моим мнением. И, почувствовав расхождение, повернется на бок и спокойно заснет. Не станет носиться по квартире, демонстрируя напоказ свое хозяйство, спрячет его в кальсоны, а кальсоны в домашние брюки, чтобы не смущать покой жены и не вызывать у нее негативных эмоций. И все же, и все же торопиться не следует. Торопливость нужна только при ловле блох, даже если они отсутствуют в его доме. Пусть он пока живет, цветет и пахнет. Скорее всего, век ему меня не видать. И все же, и все же, не нужно бомбить мосты. Может, придется их наводить.
  Между тем Кашкин проявлял редкостную для его темперамента и возраста решительность. Видимо, его гормоны пришли в крайне возбужденное состояние. Кашкин требовал немедленного ответа на свое крайне лестное для меня предложение. Он повысил ставку, заявив, мы должны родить как минимум двоих детей, мальчика и девочку. Это обескураживало и радовало одновременно. На его зарплату и одного ребенка иметь много. Уж, не зарится ли он на мои доходы? Чепуха, я просто придираюсь к нему. Он меня полюбил с первого взгляда. Чем я ему не пара? И не так уж он плох, учитывая мои запросы и особенности. Не пьет, не курит, чистоплотен, аккуратен. С хорошими манерами, умеет себя вести, больше молчит, нежели болтает языком, читает хотя бы газеты, пусть "Завтра" и "Трудовую Россию". Ненавидит боевики, триллеры, ужастики. Не лезет целоваться и обжиматься - не желая помять костюм. Меня должен устроить такой муж. Вспомни того же Сергея. Его поведение в ту ночь, под одеялом. Забыла? Он ведь не только лапал тебя наверху. Ты ударила его в пах вовсе не случайно. Придерживая одной рукой правую твою грудь, может, левую, он обнаглел и скользнул другой рукой по животу вниз, остановившись в нерешительности в точке, угрожавшей твоей невинности. И черт бы с ней, она давно, до смерти, тебе осточертела, но не тогда, и не там, и не так же тебе ее лишиться, ему и курам на смех, и с дикой болью, и рядом с его сестрой - твоей единственной любовью. Так примерно я рассуждала, оценивая собственные шансы, становиться или не становиться супругой Кашкина. И продолжала терзаться. Чем Кашкин не муж? Нет, не муж! Для меня не муж, я умру с ним на второй день от скуки и тоски. И уж совсем не вижу его в постели, просто обнимающего и целующего меня. И вообще мужские поцелуи мне чужды не намного меньше, чем проникновение в мою плоть самих мужчин. Последнее, пожалуй, просто немыслимо. Тем более, Кашкина. Оторопь брала при одной только мысли... Легче представить на его месте Сергея. Он, по крайней мере, не исключено, хотя бы раз в своей жизни имел дело с невинными девушками, судя по разнице между его попытками лишить меня целостности. А этот? Он, может быть, впервые в жизни столкнулся с моим полом, боится дышать рядом со мной. Уж, не голубой ли он в прошлом? Как я розовая. Вот потеха?! А чем я рискую? Попытка - не пытка. Пусть пытка! Но цель оправдывает средства. Кашкин - не самое худшее из них. Ребенок требует жертв. И все же не таких испытаний, чтобы его отцом стал Кашкин. Лучше всего в моей ситуации - Геннадий. Только где он, мой воздыхатель студенческой поры? Ищи, свищи его по белу свету. Наверняка давно забыл обо мне, женился на какой-нибудь президентской родне. И кто сказал, что в молодости он хотел меня как мать своего ребенка. Дура - дура и есть! Не зря Таня променяла тебя на своего плодоносящего мужа. Хотя не выносит его на дух. Нет, что нам делать с Кашкиным? Он требует ответа и бьет копытом. Сколько можно ждать? Тратить последние деньги, водить в Филармонию, скрывая зевоту, просыпаясь под аплодисменты зала и хлопая ушами и ладонями вместе со всеми? Нет, Кашкину нужно дать отбой...
  И тут появляется Толя. Полная Кашкину противоположность. Но тот еще типчик! А что? Чем не выросший мальчик моего детства? Даже если уже не слуга Санчо Пансо, верный оруженосец Дон Кихота. Но ведь и я не Дон Кихот. И никогда им не был, тьфу ты, не была. Каков главный и существенный недостаток Толи, кроме основного - нежелания иметь детей в неотдаленной перспективе? Угадайте с первого раза. Подскажу. Близкий нашему менталитету? Я выяснила его далеко не сразу. По сравнению с Кашкиным, то же далеко не Штольцем, Толя - Обломов советских времен. Не барин лишь в силу объективных обстоятельств, так как жил на нищенскую зарплату. Но такой же сачок и без царя в голове. Каких трудов и решения скольких головоломок мне стоило, чтобы обломать своего Обломова и сделать из него человека хотя бы в первом приближении?!
  Когда он подошел ко мне с вечной своей ухмылкой, разве что без папироски или сигаретки в зубах, в своем донельзя заношенном, но, как ни странно, ладно сидящем на нем и на удивление модном костюме (Кашкин на минутку отошел), я ничуть не смутилась и сразу согласилась с ним танцевать. Не покоробила меня даже его бесцеремонность, с которой он, не будучи со мной знаком, прижался ко мне не хуже банного листа. Именно не хуже, так как впервые в жизни мне самой захотелось прижаться к мужчине не хуже... Одного я не знала тогда, к своему счастью. Он мстил Кашкину. На меня ему в ту минуту было наплевать. Зная причину его первой влюбленности, я из гордости отшвырнула бы его прочь. Впрочем, история человеческих отношений не знает сослагательного наклонения. Может, наоборот, приняла его как царя - освободителя. От Кашкина, от себя - своих страхов и сомнений, ступора...
  Этот постаревший мальчик моего детства, никогда не знавший хороших манер, зато не шел по трупам и напролом, расталкивая всех локтями... Рассказывая о новом этапе своей жизни, я сбиваюсь на Толин стиль. Большего трепла не встречала. Он начинал фразу, и я забывала ее - не успевало пройти несколько секунд. Он умудрялся - и так всегда - строить предложения таким образом, что только он один не терял свою нить Ариадны и выходил из лабиринта сложносочиненных им предложений так, словно следом поспевал собеседник, закрепившийся за ним. И когда эта нить рвалась, он не терялся и бежал дальше. Что ему лабиринт Минотавра, что ему Гекуба - олицетворение беспредельного отчаяния человека, не сумевшего понять даже смысл сказанных им на полстраницы текста слов?! Если Кашкина можно сравнить со штилем (только не со Штилем - актером БДТ), то Толю - со смерчем. Я невольно подражаю мужу, мне в голову лезут такие же дурацкие шутки, как ему. И это тем более странно, что я подмяла его под себя. За все приходится платить. За свободу слова, например, свободой жизни в нищете. Но это уже политика, в которой лучше меня разбираются коммунист Кашкин и демократ Толя.
  Давайте вернемся к нашему барану, увлекшему меня в танце. Кашкин скорбно взирал на нас. Попытка отлепить меня от Толи ему не удалась. И, надеюсь, не удастся никому, как бы мой муж со мной ни поступал. Каждый из нас должен нести свой крест. Итак, Толя в конце вечера схватил меня за руку и потащил за собой - на мою погибель, как мне уже казалось. Но я покорно шла за ним и слушала его болтовню. По всему я должна была прогнать прочь нахала, вернуться к Кашкину, молча взиравшему на мое предательство своих (не только его) интересов. Все же, когда Толя уводил свою жертву, Кашкин преодолел себя, еще раз подошел ко мне и тронул меня за обнаженное плечо (первое его прикосновение к моему телу). Толя посмотрел на смельчака сверху вниз, хотя они были одного роста. Затем он (уж, не пьян ли?) прижал меня к себе - у меня перехватило дыхание, - чтобы я не посмела увильнуть от него. Впервые в жизни я почувствовала себя совсем другим человеком - слабой, беззащитной женщиной. Чехов? Он тут ни при чем, случайно. Я вторично родилась на свет. Во мне откликнулась частица женщины, глубоко спрятавшаяся в глубине моего существа. Она признала своим властелином этого грубияна, наглеца, насмешника. Я не нашла в себе смелости, просто не пожелала потерять самозванца, который мог быть кем угодно, но меньше всего отцом моего ребенка и вообще кого-либо. Но в эти минуты я абстрагировалась от постоянно преследовавших меня мыслей о ребенке, я покорилась власти этого типа...
  Мы с Таней никогда на людях не афишировали свои отношения. И вовсе не потому, что стеснялись и тем более боялись чужого мнения. Мы не желали быть на виду, не хотели, чтобы за нами подсматривали в замочную скважину. Мы охраняли от всех свой мир, незапятнанный грязью, подозрениями, комплексами, оберегая свою чистоту от пошлости, цинизма, грязи, похоти...
  И вот в этот так долго охраняемый от всяких ненужных поползновений мир вторгается хам. Пусть не хам, но явно не самый лучший по чистоте своих замыслов и поведения человек. Я же не только не отталкиваю его от себя, не возвращаюсь к спасителю Кашкину, своему верному и преданному другу, а поворачиваюсь к нему спиной, чтобы не видеть укора в глазах недавнего жениха. Как же мы неблагодарны, господа! (Это не я, Толя!). Однако чувство неловкости испытывала. Пусть я не супруга Кашкину, но изменила ему, предала. Не сказала раньше - не могу стать ему женой. И дело тут не в нелюбви, а в моем корыстолюбии, в нечистоте мыслей, в эгоистическом отношении к безвинному человеку. Эта измена для меня внове. Но и сладость, и неожиданный поворот в моей жизни, пусть не сразу, пусть постепенно, но поворот. Коль скоро Таня не может принадлежать мне вечно. Коль скоро мы пришли к единому мнению изменить жизнь и продолжить ее в наших детях, буде это возможно. В нашей природе произошел качественно новый скачок. На смену наслаждению жизнью пришло желание остановиться (Толя сейчас же схохмил бы: и оглянуться) и не лишаться возможности повторения себя в ребенке. Видимо, природа берет свое даже тогда, когда запаздывает. Хотя не у всех, на их счастье или несчастье.
  Появление Толи открывало передо мной новые и неизвестные горизонты жизни. Я вцепилась мертвой хваткой в этого мерзавца, чтобы он ненароком не сдал меня Кашкину, как мелкую сдачу в гастрономе. Видимо, мой визави был тот еще бабник, так как с удвоенной энергией развлекал меня своей трепотней, которая при всей своей тупости нравилась мне. И я отвечала ему тем же. Про Кашкина я забыла. Оскорбленный в лучших чувствах, непонятый, он с гордой головой покинул вечер вслед за нами. Испивал полную чашу позора на глазах подчиненных и начальников. Все это потом отозвалось Толе. Кашкин выкинул его из института. Очень скоро, еще не разобравшись в Толе, я не устояла против его натиска. Отдалась ему на его удивление мало того что девственницей, так еще и до замужества, стоило ему только пообещать мне его.
  Но незадолго перед тем Толя с неожиданной галантностью, никак не соответствующей недавним манерам его поведения, попросил разрешения проводить меня до моего дома. Он поймал такси, никогда здесь не ходившее, долго и мучительно копался в страшном кошельке, чтобы расплатиться с шофером, заломившим нормальную цену, - но не для инженера. Отдал все, вывернув кошелек наизнанку. Я предложила кавалеру взаймы деньги, чтобы он не отпускал машину и вернулся на ней к себе домой. Было очень поздно, но он отказался, не забыв слово "спасибо". Он довел меня до моей квартиры. Я побоялась отпустить его сразу, так как нет ничего хуже, чем наши постсоветские парадные. Даже если они закрыты на кодовые замки, как у нас, того и гляди, тебя пырнут ножом. Или в лучшем случае отберут сумку с деньгами и с ключами от квартиры, предварительно стукнув по башке... Хорошо, если отделаешься легким изнасилованием, но и оно не слишком импонирует мне, сами знаете почему. (Шутка в Толином стиле.)
  Я с любопытством ждала дальнейшего развития событий и совсем некстати вспомнила Таниного Сережу. Но Толя как истинный джентльмен, после того, как я открыла свою дверь и подставила щечку для прощания, по-родственному поцеловал ее и даже не попросил номера моего телефона. Настоящий дьявол во плоти! Еще секунда - он мог уйти навсегда. А как же ребенок?! Я уже мечтала о нем только от этого болвана, отдавшего до гроша все свои деньги таксисту, чтобы поддержать в собственных глазах свое реноме и тащиться к себе домой - едва ли не пешком. Наверняка (так оно и оказалось) он живет далеко, у черта на куличках, куда транспорт от метро, если оно еще есть рядом, в паре километрах от жилья, ходит даже в часы пик через час-полтора. Такая вот рокировочка почти накануне трехсотлетия нашей культурной столицы
  Не знаю, кого именно мне стало больше жаль - ребенка, себя или Толю, но, глядя в пространство, предложила провожатому зайти в квартиру на чаек. Он, как ни в чем ни бывало, так, как будто иначе и быть не могло, мгновенно согласился и вошел в нее, словно постоянно жил здесь и был прописан. Мне стало ясно, как в летний, безоблачный день, что все это неспроста. Этот тип проверяет меня еще сильнее, чем Сергей на заре нашей юности. Сергея я, по крайней мере, хорошо знала много лет. Надо мной стала витать его тень в том еще злопамятном виде, к ней присоединилась Толина - в том же облачении. Я с трудом сдерживалась, чтобы не выдать своего разом испортившегося настроения. Передо мною вставала очередная угроза испытания. Но более опасная...
   Тем временем Толя принял у меня мое пальто, разделся сам и вслед за мной в носках прошествовал в комнату.
   - У вас, Маша, отличная квартирка, очень уютно, поздравляю. (Так, словно я только-только въехала в нее.)
  - Да, спасибо, ничего.
   - И в самом центре, что немаловажно.
   - Вы правы, Толя.
  - И давно вам так повезло?
   - Больше десяти лет. А сами где изволите проживать?
  - У черта на куличках, в новостройке, в Купчино, к сожалению.
  - Далековато. И как собираетесь добираться до своего Купчино?
  - На метро.
  - Так ведь до него еще надо успеть дойти.
   - Добегу. Сколько сейчас натикало? Забыл, знаете ли, дома часы.
  - А они у вас вообще имеются?
   - В Греции все есть.
  - Так то в Греции.
  - Есть и у меня, не беспокойтесь. Просто по забывчивости оставил их дома.
   - Какой вы, однако, Толя, забывчивый.
  - Счастливые, Маша, часов не наблюдают.
  - Что особенно верно, когда их забывают дома.
  - Я рад, что отбил вас у Кашкина. Мне нравятся девушки с чувством юмора.
   - Я похожа на отбивную, благодарю.
  - Еще одно подтверждение моего чутья на хорошеньких девушек.
  - Вы всегда так банальны?
   - Всегда, когда не знаю, что сказать.
   - Что и сказать, не знаю. Пойду лучше поставлю чайник. Вы все равно не успеваете на метро. Даже если рекордсмен на стайерские дистанции.
  - К сожалению, не рекордсмен. А, может быть, к счастью.
   - Так вы не возражаете, если я все-таки поставлю на плиту чайник?
  - Как же я смею возражать, если приглашен на чай?
   - Верно. Вам палец, видать, в рот лучше не класть.
   - Если это ваш палец... Простите, кажется, я говорю не то.
   - Можете чувствовать себя свободно и не подыскивать слова.
   - Нет, нет, я еще раз прошу прощения.
  - Не стоит прощения.
  - Это, как не стоит благодарности, только звучит ново. Мне все больше и больше нравится девушка, которая тут живет.
   - Что звучит еще новее.
  - Если не ошибаюсь, я попал в самое яблочко, когда рискнул своей работой. Мы с вами - два сапога - пара.
   - Надеюсь, два разных сапога.
  - На двести процентов!
  -Чему вы смеетесь?
  - Простите, Маша, ничего обидного в моем смехе нет...
   - Простите, я забыла предложить вам тапки. Только боюсь, вашего размера у меня нет.
   -Толька может без них обойтись, у него чистые ноги.
   - Потому как чистые, и нужны тапки. Эти подойдут?
  - Кашкин их не надевал?
   - Их надевал другой мужчина.
   - Было бы странно, если б он сюда не приходил.
   - Что вас так смешит?
   - Смешинка в рот попала, сейчас пройдет в горло, и я перестану смеяться.
   - И как часто вам приходится их глотать, ведь так можно и подавиться невзначай.
   - Обычно обходится без последствий... Кажется, я дьявольски смущаюсь и говорю невпопад.
  - Необычное для вас состояние?
  - Из ряда вон. Потому особенно теряюсь. Не знаю, как себя вести, что говорить.
   - Это вы-то? Трудно поверить.
   - Напрасно, вы просто не знаете меня.
  - Верно, не знаю. - Я могу надеяться, что узнаете?
  - Это зависит от вас.
   - Спасибо.
  - За что, помилуйте?
  - Я все время боялся, что от меня уже ничего не зависит. А так вы оставляете мне надежду.
  - Чайник свистит, проходите на кухню, будем там пить чай, если не возражаете.
   - Даже приветствую. Моей надежде дается шанс.
  - Благодаря чаю на кухне?
  - На кухне еще с советских времен легче давался разговор на трудные темы.
   - Сейчас антисоветчина вышла из моды.
  - Сейчас в моде говорильня антисоветчиков на темы демократии.
  - Время позднее, чтобы выяснять, кто вы, демократ или советчик.
   - Я ни тот, ни другой. Я - это я.
  - А я, представьте, это я, как ни странно.
   - Вот и прекрасно. Такая вы мне и нужны.
  - Так вот сразу, на ночь глядя?
  - Не глядя ни на что, просто нужны. Сам удивляюсь.
  - А уж как я удивляюсь, не представляете! Пейте, пейте чай.
  - С удовольствием. А то у меня горло пересохло от всей этой международной напряженности.
   - От чего, от чего? Поняла, это такая хохма. Много их у вас припасено?
   - Хватит на всю ночь.
  - Жаль, но завтра нам с вами на работу. Ночью положено спать. Хотя бы шесть часов.
   - Сколько сейчас?
  - Второй час... Вам не жарко, снимите пиджак, будьте как дома.
   - Почему, как? Разве мы не дома?
  - Как у себя дома, Толя.
   - Очень рискованное заявление, Маша. Если б вы видели, что у меня творится дома, то ужаснулись бы.
  - В каком смысле?
  - У себя дома я совершенно невозможен.
  - То есть, проще говоря, вас там нет?
  - Есть, притом не один.
  - Какая жалость, оказывается, вы женаты.
  - Что вы, от этого меня Бог уберег... Для более приятного дня.
  - Рада за вас.
  - Со мной живет Микс.
  - Что это за птица?
  - Кот. Очень любит гостей. Особенно тех, кто приносит ему мясо. Вы принесете Миксу кусочек, не пожалеете?
  - Зависит от его поведения.
  - Хозяин за него ручается.
   - Тогда я за него рада.
  - Вы продолжаете все больше и больше радовать меня и Микса.
  - А вы мне все больше и больше льстите. Что бы я сейчас только делала без вас и Микса?
   - Возможно, пили бы чай с Кашкиным.
   - Откуда вы знаете его?
  - Кто ж его не знает? К тому же он мой босс.
   - Осмелились пойти против начальства, какой же, вы, однако, смельчак!
   - Иногда, Маша, приходится выбирать между начальством и его девушкой.
   - Ничья я не девушка.
  - В том смысле, что Кашкину не удалось вас победить?
   - Так можно договориться до кое-чего еще.
  - Кое-что еще уже не имеет никакого значения. Главное, сейчас вы свободная девушка. И у меня есть шанс побороться за вас.
   - Даже рискуя своей работой? Или она сидит у вас в печенках?
  - Сидит, но другой не предвидится. У меня очень узкая специальность.
  - А чем занимается ваш институт, если не секрет?
   - Сплошными секретами, Мата Хари.
  - Тогда вам должны прилично платить. Но, простите, по вам или по вас, вечно путаю, это что-то не видно.
  - Тут вы затронули одно из самых чувствительно-больных моих местечек. В нашей стране платят избирательно.
  - Виноваты и те, кто сами избирают место своей работы. Или я не права?
   - Разумеется, правы. Но есть одно маленькое но. Некоторым дуракам - я из их плеяды - больше денег важен интерес.
   - Да, без интереса никак нельзя. Только ваш интерес не настолько, кажется, интересен, если вы рискуете им ради другого интереса, весьма, на мой взгляд, сомнительного. Боюсь, вы напрасно осмелились наступить своему шефу на больную мозоль.
   -Просто я не осмелился пройти мимо вас. Просто у меня нет другого выбора. Опять же, может, и пронесет. Кашкин не станет даже из-за вас путать личное благо с общественным.
   - Вы говорите это серьезно?
  - Уж слишком я мелкая сошка, чтобы связываться со мной.
  - Из-за такой ерунды.
  - Даже из-за такой девушки!
  - Сама виновата, напросилась на банальность.
  - Ничего не поделаешь, вся жизнь, за малыми исключениями, сплошь и рядом банальна. Даже любовь.
   - Вы знаете, что есть любовь?
  - До недавнего времени, увы, имел о ней только одно представление.
  -Осталось сказать, что и о женщинах имеете одно представление.
   - Именно так.
  - Что так, если это не одно из самых больных ваших местечек?
  - Какая вы, однако, ехидинка?!
   - Большая ехидина! Но вы не ответили на мой вопрос.
  - Видите ли, Маша, по большому счету женщин никто не знает. Даже они сами, сами себя. - Зато мужчины знают себя, как облупленных.
   - Мужчинам дано знать больше.
  -Это уже любопытно.
  - Мужчины знают только одно.
  - Вы меня заинтриговали.
  - Что ничего не знают. А это уже кое-что.
  - Даже много. Но и я, женщина, знаю, что ничего не знаю. Хотя первым это сказал мужчина. Не вы
  . - Я еще ничего не сказал первым, я - не первооткрыватель, - заурядный инженер советского разлива.
  - Тогда высокие слова об интересах - пустой звук.
   - Вы правы. Так что бояться Кашкина - в институт не ходить. В институт не ходить - ничего не терять. Ничего не терять - много приобрести, хотя и не наверняка.
  - Это уже слишком сложно для моих женских мозгов, да еще на часы глядя... Вы меня слышите или уже засыпаете не на ходу?
  - Сейчас я скажу самую большую банальность за весь этот вечер. Я думаю о вас.
  - Фу, Толя! Ничего хорошего обо мне вы думать сейчас не можете, лучше б молчали.
   -Напротив, я думаю только хорошее.
  - Приятно слышать. Например?
  - Например, о том, что вы приняли меня у себя, пили со мной чай...
  - Продолжайте, продолжайте, если источник хороших дум обо мне еще не иссяк.
   - Что за всем этим может последовать продолжение.
  - Это уже конкретнее. Продолжение, какое? Не стесняйтесь, коль скоро я сама вас к себе позвала в такое позднее время. Совсем незнакомого мне человека. С манерами не самыми, простите, изысканными.
  - Кажется, вы уже жалеете об этом, как обидно.
   - Я ничуть не жалею. Я никогда ни о чем, что делаю без задней мысли, не жалею.
   - Как славно. А уж я тем более не жалею.
   - Чему вы так рады?
  - Разве это маленький повод для радости? Мы оба ни о чем не жалеем, во-первых, и не имеем никаких при этом задних мыслей, во-вторых. Вы мне нравитесь, я хочу видеться с вами как можно чаще, и в данный момент радуюсь тому, что нахожусь подле вас, а не иду в темноте по пустынным улицам добро бы города, так ведь нет, новостройки. Вдумайтесь в само это слово "новостройка". Ей уже много лет, а она все равно новостройка. Или еще хуже - спальный район.
   - А чем плохо звучат эти слова?
  - Их так называют именно потому, что там только одно и можно - спать. У меня наш город не вяжется со спящим городом. Мы еще не так стары, чтобы только спать и работать.
   - Может быть, перед тем, как мы ляжем спать - все же спать, перейдем на "ты"?
  - Только того и жду, когда вы, то есть ты это предложишь.
  - Может, это некстати, но все же спрошу, как ты, Толя, пойдешь завтра в свой институт небритым? И что скажет или подумает, увидев твое лицо, Кашкин?
  - Что он подумает, об этом я не подумал. Но теперь уже поздно о чем-либо думать. И есть шанс, Кашкин не посмотрит на мое лицо, настолько оно обрыдло ему еще до вчерашнего вечера. - У нас еще можно поймать машину, я могу одолжить тебе деньги, если у тебя мало их осталось...
   - Чего у меня совсем не осталось, так это наглости просить тебя оставить меня у себя.
   - Я тебя не гоню. Но бритвы у меня нет. Все есть, а вот бритвы нет.
   - Чему я только рад.
   - С чего бы это?
  - Хотя бы потому, что тот же Кашкин, например, не держит у тебя свою вторую бритву.
   - Кашкин не держит!
  - Я что-то не так сказал, извини...
   - Все так, все так... Просто ты первый мужчина, который может остаться здесь ночевать, если не передумаешь...
  - Не передумаю, если не возражаешь.
  - Это тебе решать.
  - Я решил. Ты только, пожалуйста, не волнуйся...
  - Я и не волнуюсь вовсе, чего мне волноваться, мне бритва пока еще не нужна... Рот до ушей. Очень смешно, да?
   - Можно, я тебя поцелую?
  - Ты меня, кажется, уже целовал.
  - Тот поцелуй не в счет. Тот был совершенно безнадежный поцелуй. Я ведь мог после него никогда больше не увидеть тебя. Ты только представь, никогда, никогда... Никогда не говори никогда, даже не думай... Я тебе очень благодарен за то, что ты даешь мне шанс полюбить меня... - Как это? Тебе даю шанс полюбить себя? Случаем, не заговариваешься? Или ты нарцисс?
   - Нет, я не самовлюбленный человек. Скорее - наоборот... И не было никакой оговорки
   - ни простой, ни фрейдистской. Все очень просто. Ты даешь мне шанс, что полюбишь меня.
   - Ты, разумеется, уже полюбил меня!
  - Стал бы я иначе не брать у тебя после поцелуя номер твоего телефона?
  - Что я слышу? Все должно быть как раз наоборот.
  - Если у меня нет шансов быть любимым, зачем навязываться?
  - Хотя давно уже пора ложиться, я готова принять твою игру.
   - Это не игра, Маша...
  - Не иначе, как любовь с первого взгляда?
  - Правда, смешно?
  - Не так уж смешно, знаешь...
   - Я никогда не верил в такую любовь.
   - Пока не встретил меня?
   - Представь себе, пока не встретил тебя.
   - Не смешно. Ты всех своих женщин ставишь в тупик такими же словами?
  - Не поверишь, только тебя. Я не знаю других слов. Нужных слов. И все же ничего смешного я не вижу. Хотя, наверное, и в самом деле смешон, в тридцать два года влюбился, как юнец.
  - Тем более в тридцатилетнюю.
  - Я бы никогда...
  - Сейчас все испортишь... Скажешь, что мне никак не дать больше двадцати.
  - Я бы дал, будь это в моей власти. Но мне все равно, сколько нам с тобой лет.
  - Такая любовь?
  - Можешь пока мне не верить.
  - Пока верю. Не уверена в том, что так будет дальше. Теперь моя очередь объясняться в любви, на сон грядущий?
  - Нет, так не стоит. Подождем до лучших времен, если они настанут. А не настанут, туда нам и дорога.
  - Говоришь, до лучших времен? Куда уж лучших.
  - И все же не станем спешить.
   -Хорошо. Будем укладываться спать. Вместе или врозь, как предпочитаешь?
  - Ты серьезно?
  - Серьезней некуда.
  - Тогда врозь. Если не против.
  - Ты все время удивляешь меня. Я - не против. А если бы сказала несерьезно?
  - Тогда лучше вместе, если и ты - за.
   - Толя, ты - шутник, однако. Правда, тебя не поймешь, когда шутишь, когда серьезен. Но так даже лучше. Менее предсказуем...
  - Ты не забыла?
  - Про что?
  - Про поцелуй.
   - Если без него не можешь заснуть... Подожди, я не договорила фразу... Скольких женщин ты так целовал? Риторический вопрос?
  - Так? Скажу, что мало кого, не поверишь.
   - Вообще?
  - Не очень мало...
  - Только не нужно так горько вздыхать... Подожди... Хочешь знать, сколько мужчин целовали меня?
  - Много. Но для меня это не имеет значения.
   - Ты первый. Не считая родственников.
   - Ты шутишь? Чтобы такая красивая девушка не подпускала к себе мужчин на пушечный выстрел, не верю.
   - Знаешь, есть такая игра...
   - Блеф-клуб?
   - Так вот, ты проиграл... Подожди меня целовать... Я сама хочу целовать тебя...
   - Так ведь ты выиграла?
  - Именно потому...
  - Совсем неплохо для начала. Неужели ни один мужчина не прикасался к тебе? Ни за что не поверю.
  - На этот раз проиграла я... Подожди меня целовать... Хотя ты выиграл... Что было, то было... Ко мне прикасался мужчина, да так, что мог изнасиловать..
  . - Бедная моя, и после этого ты не возненавидела всех мужчин?
  - Я и раньше не слишком жаловала вашего брата...
   - Странно...
   - Кажется, ты разочарован?
  - Напротив.
  - Не похоже на то.
  - Я обескуражен.
  - Так что ты налетел на необъезженную кобылу.
   - Кобылицу.
   - Что, что?!
   - Я очень часто, есть у меня такой грех, грубо шучу, прости.
   - Нет, нет, слово "кобылица" звучит вполне прилично, опять же довольно точно соответствует действительности.
  -Я просто растерялся, извини...
  - И когда будем объезжать кобылицу? Может, не станем откладывать дело в долгий ящик и сразу приступим к нему? Чего тянуть кобылу за хвост?
  - Я совсем не хотел обидеть тебя, я жутко волновался и волнуюсь, я больше всего на свете боюсь тебя потерять, пожалуйста, прости меня, я больше не буду...
  - Ну, если не будешь... А как же Кашкин? Что ты скажешь ему теперь, когда так зацеловал меня и заобжимал? Есть такое слово? Подожди, я больше так не могу...
   - И я, тоже, пожалуй... Хватит с меня.
  - Мне?
  - Тебе - не знаю. Мне! Я снова не то сказал, да?
   - То, Толя, то...
  - Как тебе сказать, чтобы опять не обидеть? Я за себя не ручаюсь, понимаешь...
   - И я за себя... На сегодня достаточно с нас того, что было...
   - Разве мы сегодня не увидимся?
  - Доживем до утра. Все, Толя, спать!
  Я долго не могла заснуть, безумно боялась, вдруг он придет ко мне. А еще больше - играет свою игру и потому не придет. Заманивает меня в ловушку якобы любви. Боялась, что сама втянулась в собственную игру. Себе я верила еще меньше, чем ему. Ведь это совершенно чужой мне человек, к тому же мужчина. Этот мужчина умудрился проснуться раньше, чем прозвенел будильник. Приготовил завтрак. Принес мне кофе в постель... Последний раз его приносила Таня. Как давно это было... Я была покорена. У меня даже появилась шальная мысль затащить его к себе в постель, плюнуть на все свои страхи и сомнения, на свою работу, на его работу... Где я найду такого мужчину? Лучшего отца для моего ребенка не встречу. А что до остального, то как-нибудь вывезет само собой. Я же не где-то живу - в России. Могла ли я подумать тогда, что человек, похоже, действительно влюбленный в меня, упрямо и категорически не захочет ребенка? Моя главная мечта станет камнем преткновения между нами, приведет к охлаждению наших отношений, постоянным стычкам из-за любых пустяков, его пошлым изменам, разрыву...
   Через несколько дней Толя окончательно поселился в моей квартире. Поводом тому послужила большая удаленность наших местожительств, нежелание расставаться. Мы встречались у меня дома и без того достаточно поздно из-за вечной нехватки рабочего времени у Толи. Его институт находился не так далеко. Я пользовалась случаем, чтобы подкормить своего приятеля, постоянно голодного и усталого. Мне было дьявольски приятно наблюдать за тем, как он урчал от восторга, заглатывая без разбора все, что ставила на стол. Особенный аппетит, и без того волчий, у него разжигал запах, доносившийся из кухни при жарке и подогреве мяса. Тогда он вскакивал из-за стола и несся, как угорелый, на кухню и мешал мне готовить. Как ни странно, я сама уже ждала, когда он влетит на кухню, обнимет меня и станет неприлично шарить своими жадными лапами по моему телу. Не то, чтобы все это вызывало у меня особый трепет, я хотела привыкнуть к мужским ласкам. Главное, мне импонировало его желание, сдерживать которое стоило ему немалого труда. Я не поощряла Толю не из притворства. Из-за отсутствия мало-мальски равнозначной ответной реакции. Притворяться не хотелось. Конечно, он чувствовал, что я не готова к тому, чего он ждал с нетерпением. В эти минуты даже самая вкусная еда и обычный голод отступали на задний план. Он урчал совершенно иначе, чем от жаркого, прижимаясь ко мне своим разгоряченным от желания телом. Хотя мясо находилось тут же, у него под носом, источая, как выяснилось, не настолько могучий запах, чтобы переманить его от меня на свою сторону. В один из таких дней жаркое подгорело. Я от него отказалась. А Толя даже не заметил, что мясо стало жестким, малосъедобным и пахло горелым. На мое замечание по этому поводу он ответил, оно стало еще вкуснее, т. к. ассоциируется с его виной. Я не очень хорошо поняла, что он имел в виду. То ли он находил себя виноватым из-за создаваемых им помех при готовке жаркого, то ли по причине более глобальной. Мужчины - очень занятный народ, как оно сказалось уже в первые дни моего общения с Толей. Удивительный симбиоз двух разных начал - животного и человеческого, грубого и тонкого. Иногда даже обнаруживаются зачатки интеллекта.
  Убей меня Бог, я не понимала того, что вкладывает Толя в понятие вины. А он, в свою очередь, в полной мере не сознавал того, что я еще не испытываю бешеного наслаждения от его ласок. Он явно боялся вспугнуть лань, которую прежде нужно было приручить. Правда, причем тут интеллект? Вечно я путаю одно с другим. Уж лучше не залезать в дебри, где обитают эрудиты и интеллектуалы.
  Впрочем, возможно, именно из-за понимания природы своей лани Толя не форсировал более тесного сближения с ней. А я тем более ничем не провоцировала бурного проявления его страстей. После Тани Толя - первый человек, чье общество оказалось мне приятно. К сожалению, он - мужчина, пол которого вызывал у меня не самые веселые и радужные воспоминания. Бедный Танин брат даже не подразумевал, какую травму мне нанес в свое время. После общения с ним я сторонилась мужчин. Кашкина к ним отнести трудно. Хотя он женат и имеет собственного ребенка. Впрочем, как говорит Толя вслед за своим любимым Фрейдом, отец недоказуем. Я не люблю Фрейда, но тут возразить ему нечего.
  Мужчины рассматривают женщин, в первую очередь, как объект удовлетворения своего вожделения. Их мысли, главным образом, направлены в одну сторону. Не зря бытует известное выражение, им от нас только одно надо. Народ мудр, знает, что говорит. Даже голод, испытываемый ими от простого недоедания из-за отсутствия денег или времени на потребление пищи, - ничто по сравнению с всепожирающим голодом их плоти. Как ни некрасиво звучит, что путь к сердцу мужчин лежит через их желудок, я бы последнее слово заменила еще менее благозвучным. Мой скромный опыт общения с мужчинами, начиная с Таниного братца, тому подтверждение. Именно Сережа дал мне первоначальный капитал для познания мужчин. Спасибо ему за науку и подготовку - они мне пригодились потом, пусть не скоро.
  Хотя Толя выказывал желание обедать на кухне, я накрывала стол в комнате. Так мне было значительно удобнее. Все же пока он - еще мой гость, на кухне тесно, и без того на запах жаркого слетались не только мухи. Мужской дух на кухне создавал дискомфорт. Мне с избытком хватало его в комнате. Я не знала, когда Толя придет домой. Такая у нас работа? Чем меньше на ней платят, тем больше спрашивают. Мы - уникальный народ, работаем бесплатно и во внеурочное время, лишь бы сохранить рабочее место. Находясь в капитализме, пусть диком и бандитском, по-прежнему обитаем в социализме. Ничего не изменилось по существу, лишь перешли на более низкую ступень своих надежд. Но ко мне этот пассаж не имеет никакого отношения. Я свое место под солнцем на социалистически - коммунистические коврижки не променяю...
   Однако Толя не совсем вписывался в описанную мной схему. Он любил свое дело, хотя дел у него по существу никаких не было, так как институт дышал на ладан, что не мешало ему работать на полных оборотах вхолостую. Природная лень моего сожителя не позволяла ему искать своим знаниям и опыту лучшее применение. И потом ему нравился коллектив, распадающийся на глазах. Он там являлся почти последним из могикан, чем, видимо, в собственное утешение гордился. Мы еще не знали тогда наверняка, в первые дни нашей дружбы-любви, что Кашкин роет ему могилу, работая начальником кладбищенского района. Толя вел себя так, словно другой увел у Кашкина почти что жену. На следующий день после институтского вечера он появился на работе с заросшей щетиной на физиономии, выдававшей его со всеми потрохами. Более того, он не испытывал никакого смущения. Оттого, как все считали, не только умыкнул из - под носа мужа жену, так еще и переспал с ней. ( Кашкина уже считали моим мужем, хотя я не давала для этого никаких оснований.) Мало того, явился в институт, как ни в чем ни бывало, небритым видом своим не скрывая от сотрудников, где он провел прошлую ночь. Кашкин не смог не спутать общественное благо с личным горем. Он, разумеется, не имел никакого отношения к увольнению Толи по собственному Толиному желанию, коль скоро требовалось выживать, прежде всего, тем, кто по старости или отсутствию мозгов не имел никаких шансов найти себе другую работу. С Толей поговорили, слегка надавили на совесть и выкинули вон. Толя даже не расстроился. Что делать, такова жизнь!
  Я оказалась привязана к дому. Раньше свободная, как птица для полета, теперь сидела в клетке своей квартиры, и дожидалась неизвестно кем приходящегося мне мужчину довольно странного поведения. Он возвращался с работы, как к себе домой, мылся и садился за стол. Вернее сказать, за стол в комнате усаживала его я. На нем красовался какой-нибудь салат, без которого не обходится ни одно празднество на Руси. Я могла позволить его не только себе, но и потенциальному отцу своего ребенка, если, как я надеялась, нам удастся найти общий язык в самом скором будущем.
  Поначалу Толя категорически отказывался садиться за стол один. И не потому, что испытывал неловкость. Просто ему хотелось видеть меня рядом с собой. Как некую приправу к салату и другим холодным закускам. Вино он приносил с собой. Возникла некоторая опасность спиться раньше, чем я понесу от него. Кроме того, у меня стали возникать подозрения относительно его вредных привычек, которыми так славен наш великий народ. Правда, он уверял меня, что практически не пьет. Но кто у нас пьет иначе? Успокаивало - и то условно - только одно: приносил он сухие или полусухие вина. Но гарантии в том, что в бутылках, хотя они покупались в магазинах, не содержалась какая-нибудь отрава, не было никакой. Никто, кроме изготовителя, знать этого не мог. Под маркой, скажем, "Алазанской долины" продавалось нечто, даже отдаленно не напоминающее грузинское вино под тем же названием. Россия находилась во мгле процветающего обмана, и конца этому не видно до сих пор. Я уже радовалась, мой возможный муж не приносит водку, которая, скорее всего, окажется паленой. Ее изготовители чувствовали себя куда лучше, чем работники Толиного института, получая огромные барыши и отделываясь легким испугом при проверках, носящих эпизодический характер. Существовала и другая сторона дела. Я ведь знала, какую зарплату получает мой знакомец и как регулярно он ее не получает. Но говорить с ним на эту тему было опасно, из знакомца он мог в одночасье превратиться в незнакомца. Сказать или просто намекнуть такому мужчине, как Толя, сколько он зарабатывает, и не следует сорить тем, чего у него нет и в помине, равнозначно тому, как если б я назвала его импотентом только за то, что он дает волю только своим рукам. Хотя импотента можно вылечить, пусть за деньги. Правда, для этого опять же нужно их заработать. В любом случае все упиралось в деньги. Лучше - молчать и ничем не выдавать себя, что я и делала. Но каждый раз, поднося рюмку вина ко рту, я думала о его качестве и о пресловутых деньгах, которые у Толи наверняка на исходе, а с ними может закончиться и вся его любовь ко мне. Она просто не выдержит испытания пустым кошельком. Мужская гордость не позволит ему есть мой салат и жаркое.
  Мне удалось убедить Толю: голод - не тетка, я вправе хотя бы перекусить без него, придя с работы. Он пожалел меня и согласился со мной. Горячие блюда мы ели вместе. Он по себе понял - не прикасаться к еде, находящейся на столе, слишком большое испытание для голодного человека. Равным образом, он не мог совладать с собой, поедая салат и другие холодные блюда, когда из кухни в комнату доносился запах жаркого, который он вынести не мог. И не потому, что этот аромат был для него невыносим. Напротив, он щекотал ему ноздри - их нужно было как-то успокоить. Кажется, я повторяюсь, описывая один и тот же эпизод. Но он оказал на меня большое влияние. Так вот, чувство первого голода удовлетворялось быстро заглотанным салатом, попадавшим в его утробу со скоростью звука. И тогда он врывался на кухню, издавая нечленораздельные звуки, - свидетельство первичного утоления одного из главных человеческих желаний. Лицо излучало довольство. А запах жаркого обещал будущее блаженство и настраивал на самый радостный лад. Он убеждал меня, дело вовсе не в нем, хотя такое вкусное мясо в жизни ни разу не только не ел, не пробовал даже. Дело, оказывается, было только во мне. Он не мог вынести мое отсутствие, находясь поблизости. Но еще больше не давало ему покоя мое близкое присутствие. И не желая вынести эту муку, он мешал мне готовить или подогревать наш обед. Не могу сказать, что я возражала против создаваемых им помех. Сколь изыскан, по его мнению, обед, столь же утонченны, на мой непросвещенный взгляд, - его ласки. Они находили во мне отклик, по телу пробегали приятные мурашки дрожи и даже набухали соски груди. Я радовалась, этот мужчина, пусть не сразу, но все больше и больше становится мне желанным. Именно тогда я увлеклась его объятьями, подгорело мясо, он урчал от удовольствия, заверял меня - оно стало еще вкуснее, так как приготовлено с чувством, которого раньше, быть может, не знало. Сама я не торопилась выказывать свои ответные эмоции, которые лишь зарождались. Несмотря ни на что, я в них сомневалась.
  К счастью, Толя чувствовал себя в моем доме достаточно комфортно. Неведомо, на какие деньги покупал и приносил с собой то цветы, то коробку конфет, то пирожные, то бутылку вина. Я его ругала, но не сильно. Не хотела унижать его мужское и инженерное достоинство.
  Казалось со стороны, хотя не было ни кого другого, кому это могло казаться, у нас сложились почти семейные отношения. Все основное Толя сказал в первый наш вечер, повторяться при всей своей разговорчивости не желал. Оно и понятно. Я это ценила. Мне бы пришлось отвечать, а лгать не хотелось. Не могла же я прямо в лоб сказать ему правду. Все, что мне от тебя нужно, дорогой, так это сделай как можно осторожнее и безболезненнее ребеночка, стань ему отцом, а мне мужем. За что я по мере сил и возможностей своих постараюсь отвыкнуть от прежних своих пристрастий. Коль скоро все одно, Тани у меня нет, а другая женщина ее не заменит. Коль скоро оказалась в безвыходном положении и должна перейти на новые рельсы строительства своей жизни... с тобой, мужчиной. Я, как смогу и сумею, готова считаться с твоими шкурными интересами в плане разделения общей постели и удовлетворения твоих прихотей. Если будешь соблюдать приличия, меру и не потребуешь от меня невозможного.
   Нередко я совершенно непроизвольно для себя отвечала на Толины прикосновения, а то и прилипала к его горячему телу, обнимала и целовала в лицо. Труднее давались поцелуи в губы. Мой язык не поворачивался должным образом откликнуться на призыв его языка и стыдливо прятался под щеку, хотя сам по себе такой поцелуй не вызывал у меня отторжения. Но постепенно мое тело, как дикий звереныш, приручалось Толиным телом - телом более сильного животного той же породы. Несомненно, мне повезло. Толя оказался хорошим учителем любви для начинающей ученицы. Но еще долго не мог сказать о нас известными вам, просвещенные дамы, словами Жуковского о Пушкине.
  Я не форсировала слишком тесное сближение с моим мужчиной. А он, если и делал это, то шаг за шагом. Мужественно держался и не предпринимал решительных действий, сдерживая страсть, не позволял себе раздевать меня, чего я и боялась, и ждала не без волнения. Он понимал женщин, что доказал уже тогда, когда бесцеремонно увел меня от Кашкина, и в первый вечер объяснения в любви, не попытавшись воспользоваться положением, которое я сама для него создала. Положительно, лучшего мужа я найти себе не могла. Но я не хотела создавать у него впечатление, которое и без того напрашивалось само собой. Чего хочет женщина, принимающая у себя ночью мужчину в первый вечер знакомства с ним? Либо, не теряя время даром, переспать с ним. Либо, отдаляя это время, вынудить - чуть ли не на коленях - сделать предложение выйти за него замуж.
  Совершенно очевидно, мои детские игры с мальчишками не прошли для меня напрасно. Еще тогда я кожей почувствовала главное в маленьких мужчинках, что вызревало в них из года в год на моих глазах. Далеко не случайно спаянный мной коллектив распался в один год. Я могла остаться лидером, но не над всеми. Только над одним из них, предоставив ему пусть мизерные, но мужские привилегии. В части этих привилегий с взрослым мужчиной все обстояло значительно сложнее. Я не могла позволить ему взять власть над собой, подчинить, овладев слишком легко и быстро. В то же время следовало во время понять, когда чайник его желания достаточно сильно закипит. И своевременно выключить газ, чтобы он не перекипел. Если продолжать столь любимые классиками сравнения, можно привести еще одно. Нельзя допускать, чтобы костер разгорался слишком сильно, может не хватить хвороста, чтобы подбросить его в затухающий огонь. Костер погаснет раньше времени.
   Нынешние мужчины не самым лучшим образом подготовлены для создания здоровой постсоветской семьи и самим временем, и легкомысленным поведением женщин. А также трогательной заботой о них старушек-матерей, влачащих жалкое существование на свою нищенскую пенсию, с которой они умудряются к тому же помогать своим любимым буйволам-деткам. Вот они, как черт ладана, боятся женитьбы, берегут свое безбрачие и блюдут собственную свободу. И тем больше, чем меньше женщины заботятся о своей чистоте. Только, пожалуйста, не подумайте, будто я пуританка, феминистка или что-то в этом роде. Моя запоздалая девственность хуже, чем цветы запоздалые, я ее скорее стыдилась, но никак не гордилась ею...
  К моему счастью, Толя влюбился в меня в один миг. Возможно, этим я обязана не столько своей внешности, сколько неким флюидам, притянувшим ко мне его флюиды. Если у меня и был кое-какой опыт, так это опыт работы с недвижимостью, к которой мужчин трудно отнести хотя бы потому, как они стремительно мчатся к обеденному столу и к женщинам. Очевидно, моя коллега своевременно познакомила меня со своим родственником Кашкиным. Его не только не смущала моя пассивность, она его обвораживала и убеждала в готовности отдать себя на заклание. Если вам приходилось когда-нибудь видеть понуро плетущихся за своим хозяином на убийство-жертвоприношение овец, то поймете, что мог иметь в виду Кашкин. И, действительно, я никогда не говорила ему ни да, ни нет. Он вел меня к венцу, не сомневаясь ни в своей добродетели, ни в моем конечном согласии. Кашкин просто переоценил свои возможности и недооценил сопротивление жертвы. Толя, напротив, нашел нужный баланс интересов - своих и моих. Ненавидя Кашкина, он нашел самый простейший способ одним махом нанести удар и по телу, и по душе своего врага. В результате оба соперника не сумели перенести случившееся: один - унижение, другой - превосходство...
  Я не понимала, почему Толя, перебравшись ко мне, довольно долго ограничивался одними поцелуями и объятьями. Мне самой уже казалось, пора бы ему приступить к решительным действиям. Но он явно колебался. Или боялся вспугнуть и потерять меня. Или считал женитьбу на девственнице - старой деве непременным условием для близости с ней. Сама над собой я горько смеялась тогда, не для того осталась нетронутой другим мужчиной и даже Таней, чтобы отдаваться теперь первому встречному. И, вместе с тем, я совсем не хотела понести просто так и остаться одной - с ребенком на руках. Конечно, я могла и не понести, в чем Толя еще больше заинтересован. Но тогда к чему весь этот сыр-бор?! Меньше всего мне нужен мужчина. Больше всего - ребенок от его отца.
  Как бы то ни было, но Толя, если и страдал, то, молча, и не предпринимал никаких активных шагов до самого предложения о женитьбе. Тут уж не поверить в любовь - просто невозможно. Я согласилась, не раздумывая. Однако на шею будущего мужа не бросилась. Чтобы не думал, будто он осчастливил меня своим решением. Но мне уже казалось, и я люблю его, что радовало вдвойне. Ведь я сомневалась, смогу ли вообще полюбить мужчину. О ребенке речь не заводила, всему свое время. Толя еще мог подумать - только ради него и выхожу за него замуж.
  Конечно, я жутко волновалась перед нашей ночью. Мы решили отметить ее сразу после Толиного объяснения. Не имея никакого опыта интимной жизни с мужчиной, я ничего толком себе не представляла. И полностью положилась на будущего мужа. Но все равно нервничала, и стала командовать. Приказала Толе лечь в мою постель, а сама направилась в ванную, после чего в красивой ночной рубашке, не зажигая свет, нырнула в кровать и прильнула к его телу так, словно меня преследуют бандиты с ножами. Он тут же стал целовать и ласкать меня, стащил через голову рубашку и впился в грудь, шаря руками вдоль и поперек всего моего тела. Меня пробирала дрожь от всего сразу. Прежде всего, от страха. Что если все напрасно - ничего у нас не получится. Внутри меня будто бы сжалась пружина, судорога свела мышцы внизу тела. От одной мысли о его проникновении в меня, стало дурно. Вдруг ему не удастся подобрать ключ к наглухо закрытой от любого мужчины двери моей телесной оболочки? Я впала в ступор, казалось, ни ему, ни кому другому не по силам вывести меня из него. Я покрылась мурашками от холода, пробиравшего меня с головы до пят. Толины объятья и поцелуи не оказывали на меня никакого плодотворного влияния, они - сами по себе, я - сама по себе. В то же время я безумно боялась, вдруг он подумает, что мне безразлична вся его любовь с ее пылкостью и желанием. Прошло немало времени, прежде чем Толе удалось согреть и успокоить меня. Наконец я почувствовала его тепло, запах кожи, стала осязать и слышать. И в этот момент подумала, будет совсем неплохо, коль скоро всего этого нельзя избежать, сразу и забеременеть, лишь бы Толя проник туда куда надо, бросив свое семя. А уж я постараюсь потом, чтобы оно проросло и дало всходы... Навязчивая мысль о ребенке расслабила меня, я почувствовала собственное тело, до этого никак не реагировавшее на все Толины старания его расшевелить и настроить в нужном направлении. Я подумала и о том, что должна хоть как-то ответить Толе. Грубые слова, слышанные от мальчишек в детстве, над которыми смеялась вместе с ними, о женщине-бревне вспомнились как нельзя кстати. Я высвободила затекшую руку, неподвижно лежавшую под Толей, и нащупала ею предмет, который должен был произвести переворот в моем сознании и теле. И впервые за те минуты, что лежала обнаженной рядом с полуобнаженным Толей, ощутила себя женщиной... без страха и упрека. Я словно отделилась сама от себя, наблюдая за собой со стороны. Толя, получив от меня нужный сигнал, почти сразу же, не давая мне времени на переживания, предпринял первую попытку вскрыть заржавевшую от длительного времени хранения консервную банку. Это неприятное сравнение пришло мне в голову, когда его проникновение не удалось. Я тут же решила, все наши старания напрасны. Сейчас Толя утратит всякий интерес ко мне. Я пойму, мне не суждено стать женщиной и тем более родить ребенка. Пружина во мне, которая начала было разжиматься, снова сжалась. Толя понял мое состояние и взял передышку для второго штурма неприступной крепости. Я же решила, он сдается или - в лучшем случае - откладывает атакующие действия на следующий день или через час. Меня это не устраивало. Не в моих правилах сдаваться - привыкла бороться до конца. Уж если пошла на непривычное для себя мероприятие, то непременно должна провести его, если не с блеском, то с положительным результатом. Так я поступала с самого детства. И моя работа научила меня вести дела на пределе своих сил, не отступать и дожимать колеблющегося клиента, убеждать и убедить его в конечной для него самого пользе сделки, предлагаемой мной. Поэтому и в самый, быть может, ответственный момент своей жизни я не спасовала. Неимоверным усилием воли я, если так можно сказать, расправила плечи, приподнялась, внутренним голосом приказала себе, что все могу. Насколько была в состоянии, расслабилась, проверила боеготовность партнера, не позволив утратить бдительность всем его членам, и легким пожатием главного орудия пока еще безрезультатного труда пригласила Толю этим демаршем к демаршу с его стороны. Он понял, чего от него ждут, напряг сохранившиеся силы и приступил ко второму акту нашей пьесы. Увы, и она не удалась. Мой солдат покрылся испариной, извинился за отсутствие у него нужного опыта и умения и залег рядышком со мной без всяких признаков жизни. Неудачи только прибавляют мне силы, я вспомнила, каким образом мы с Таней вдохновляли друг друга. И решилась испробовать некоторые приемы на Толе. Очевидно, он не ожидал от меня подобной прыти, приписав ее своему воздействию на мои эрогенные зоны - еще до того, как его более активные действия потерпели неудачу. И то, с какой смелостью и отвагой я начала, не без успеха, оживлять своего было приунывшего бойца, на свое удивление, почти ничем не брезгуя, позволило мне полностью расслабиться, а Толе - напрячься и смело пойти на последний и решительный бой с моей замшелой девственностью. И он закончился полным успехом. Мои союзнические усилия не пропали втуне. Толя почти безболезненно вскрыл меня и замер в нерешительности, не веря в то, что случилось как бы само собой. Мое новое ощущение оказалось не столь уж неприятным. В первую очередь оттого, что я состоялась как женщина. И в последнюю очередь, - чего греха таить, - от самого акта любви. Все мои переживания и страхи остались в прошлом, мое тело стало Толиным, а его - моим. Я чувствовала ту часть, что находилась во мне, как свою собственную, родную. Может быть, не случайно мужской орган называют детородным? Я ликовала. Я любила своего мужа, отца нашего с ним ребенка. Какое-то время Толя находился во мне, медленно и осторожно двигаясь взад-вперед, чтобы я постепенно привыкала к тому же, что привычно для миллионов других женщин. Он все еще сдерживал страсть, думая, прежде всего, обо мне. Я, со своей стороны, желала продлить новое свое состояние и не хотела, чтобы он разрядился слишком быстро. Я надеялась достичь апогея этого состояния и сполна насладиться своим счастьем. Но ему не суждено было сбыться так сразу. Все имеет свои пределы. Только глупость человеческая их не имеет. В эйфории я пожелала слишком многого - с первого захода достигну оргазма, а Толя, в свою очередь, в упоении и любви достойно завершит наш праздник во мне. Но так не случилось. Я даже не сразу поняла, почему тогда, когда я так мечтала, он со скоростью человека, падающего с крыши, отпрянул от меня, покинув наш мир любви. И задала ему вопрос, что такое с ним стряслось. Он смутился. Решил, я недовольна всем происшедшим.
  - Я слишком скоро, милая? Прости.
   - Что ты?! Все было прекрасно. Спасибо.
   - Я оказался не слишком хорош. Надеюсь, в следующий раз больше угожу тебе.
   - Не в этом дело, дорогой...
   - А в чем?
  - Разве тебе самому не понравилось?
   - В жизни не испытывал ничего подобного, так счастлив.
   - Настолько приятно лишать девственности?
  - Если честно, она нам даже немного мешала. Пришлось изрядно потрудиться. Если б не твоя помощь, неизвестно, к чему бы мы пришли.
  - Просто я люблю тебя и пошла на неординарные шаги. Они не шокировали тебя?
   -Напротив. Ведь я сам прибегал к подобным действиям.
   - Последовала твоему примеру, но на самое крайнее действие оказалась все же неспособна. Ты понимаешь, о чем я говорю?
  -Догадываюсь.
  - Все же, согласись, есть некоторая разница между вашими и нашими органами?
  -Огромная! Если б ее не было, нас так не тянуло бы к вам...
   - Я задам один вопрос? Если он покажется обидным, не отвечай.
   - Спрашивай обо всем. Иначе, зачем мы здесь?
   - Почему ты так поспешно покинул меня?
   - Разве не ясно?
  - Не совсем.
  - Глупенькая, мы же не хотим в первую нашу ночь сделать ребенка.
   - А почему бы и нет? Сильнее любить друг друга трудно когда-либо потом. От такой любви рождаются красивые и умные дети.
  - Это только начало. Все самое прекрасное у нас еще впереди. Не горюй!
  - Ты убежден?
  - Конечно. И очень скоро это тебе докажу.
   - А я уже решила, ты не любишь детей.
  - Почему? Придет время, мы обязательно заведем себе ребенка.
  - Как же понять твои последние слова, сказанные перед тем? -Ты просто не совсем верно меня поняла. Я надеюсь доставить тебе очень скоро большее удовольствие от нашей любви.
   - Что ж, я не против удовольствий. Но почему мы должны ждать и не решиться уже сейчас на создание своей семьи?
   - Мне кажется, следует немного пожить для себя.
  - И сколько времени для этого понадобится?
   - Ровно столько, сколько пожелаем. Встанем на ноги, поживем в свое удовольствие без напряга...
  - Все так, но мне уже тридцать.
   - Пару лет можно не волноваться. Или я ошибаюсь?
  - Кому не волноваться?
  - Нам обоим. Что-нибудь не так, любовь моя? Лучше скажи, как ты восприняла то, что случилось с тобой?
  - Все было замечательно. Открылся новый, неведомый мир приключений и фантастики.
  - Твоя ирония вполне уместна, я оказался не на высоте.
   - Я на самом деле очень довольна всем. Было очень приятно.
   - Не слишком больно?
  - Чуть-чуть. Я ожидала худшего... Встань, пожалуйста, сменю белье...
  - Сейчас, дорогая.
  -Зажги свет, а то ничего не видно. И на секундочку, пожалуйста, отвернись...
   - Кажется, в бра лампочка перегорела. Без света не обойтись?
   - Как-нибудь....
  После смены белья мы снова легли в постель.
  - Ты не очень устала?
  - Немного.
  - Тогда, возможно, хватит на сегодня?
  - Ты снова хочешь?
  - Могу, если...
  - Я не против, даже за... А это тебе зачем? Или с ним приятнее?
  - Скорее наоборот. Знаешь, Маша, я могу увлечься и не успею...
  - По-моему, ты противоречишь сам себе. Своему принципу пожить в полное удовольствие.
   - Да, ты права.
  - Тогда я сниму его, если не возражаешь?
  - Могу и сам.
  - Я думала, тебе будет приятнее.
   - Конечно, прости...
  - Так ему будет лучше, не правда ли?
  - Без сомнения... - Он у тебя очень большой.
   - Откуда ты знаешь, какой он бывает?
  - Мне так кажется.
   - Бывают несравнимо больше.
   - Кошмар!
  - Отчего же кошмар?
  - Я совсем дура, да?
   - Это я дурак.
  - Я задам тебе еще один вопрос. Или лучше потом?
   - Валяй сейчас.
  - Но если ему совсем невтерпеж...
   - Терпеж...
   - Почему ты не захотел зажечь свет?
  - Так ведь лампочка...
   - Люстру.
  - Будешь смеяться, но при свете я выгляжу еще хуже, чем в темноте.
  - Понимаю. Скромность украшает такого человека, как ты. Но не до такой же степени. И мне прикажешь быть такой же скромницей?
  - Тебя я как раз хотел бы видеть при свете. И немедля..
  .- В таком случае встану и зажгу свет...
  - Бог мой, до чего ж ты прекрасна, Маша! Еще лучше, чем я себе представлял! Повернись, пожалуйста, ко мне.
  - Я не разочаровала тебя?
   - И такое чудо могло достаться ублюдку Кашкину? Справедливость должна была восторжествовать, и она восторжествовала.
   - Иди ко мне!
  - Я боюсь померкнуть в глазах твоей славы и красоты.- Иди, дурачок, не бойся... Не все же тебе глазеть на меня...
  Я с детства привыкла к полному и бесповоротному подчинению своих мужчин. Но теперь входила в новую роль. Роль жены - любовницы. Шла на непринципиальные уступки. Считалась с мужским самомнением, самолюбием и боязнью в чем-то не угодить в части любовных утех. Мой мужчина мало отличался от большинства остальных представителей так называемого сильного пола. Поэтому я иногда оглашала наше жилище громкими любовными стонами, вызывающими новый прилив сил у мужа.
  Если б только он не возражал против ребенка! Но разговор о нем выводил Толю из себя сразу, как только я начинала заводиться на больную для нас тему. Наверное, я - излишне нетерпелива. А Толя - нетерпим. Я почти любила своего мужа, ставшего им очень скоро и на бумаге, официально. Мне было с ним хорошо. Если б не одно. Я бы простила ему и лень, и полное отсутствие честолюбия, и смехотворную зарплату. Позднее - всех его баб, не менее смехотворных. Но только не яростное сопротивление зачину ребенка. Нашла коса на камень! Впрочем, я никогда не оставляла надежды. Толя упирался, как бык, которого ведут на бойню. А я вела себя, как матадор, желавший понравиться самому себе, а потом уже публике, победив своего соперника в честной борьбе. Наметился определенный прогресс и там, где я его почти не ждала, во всяком случае, в ближайшее время. Мы вдоволь насмотрелись друг на друга голышом и занимались любовью при свете, так как нам, ей - Богу, нечего было стыдиться, настолько неплохо каждый из нас смотрелся. И я, наконец, испытала первый в своей жизни оргазм от мужчины. И постаралась удержать этого достойного мужчину в себе, продлив наш с ним восторг. Но и тут мой муж не потерял бдительность. Он, как ошпаренный, выскочил из меня. И все, что я хотела удержать в себе, частично оказалось на мне. Весь мой восторг испарился, как дым нашего Отечества (одна из шуток Толи). Я не сумела сдержаться. Так мы впервые поссорились. Я тут же вспомнила Сергея, хотя тот до такого позора не опустился. Толя расстроился вдвойне. Потому что на долю секунды промедлил, и так как понимал подоплеку моей злости.
  Удивительная метаморфоза произошла со мной в тот момент. Казалось бы, такая мелочь по сравнению со всем остальным. Я стала женщиной, преодолела свое прошлое отношение к мужчинам, даже нашла достойной красоты мужскую наготу. А тут при свете увидела, век бы не видать такое, жалкий член, еще больше подавленный, чем его хозяин. Тьфу, да и только! И все лишь потому, что он не пожелал выполнить свою почетную миссию там, где ему надлежало, и лишь после этого временно, как подобает истинному джентльмену, чисто по-английски, не прощаясь, уйти на покой, под одеяло...
  Я никогда не пойму женщин, хотя вполне стала ею, для которых мужской пенис - в полном смысле слова чуть ли не венец творения. И чем он больше, тем ценнее. Только все дело в другом. Мужчины, независимо от своего роста, веса, ума, таланта и пр. больше всего на свете и без света стремятся вернуть себе и своему пенису прежнюю форму, доказав свою состоятельность. А эта состоятельность не так уж зависит от параметров, интересующих большинство детского и взрослого населения. Что, однако, не мешает ему оставаться при своем мнении на протяжении всех веков, как до, так и после новой эры.
  Психологию мужчин я изучила с детства. Ведь их сущность с годами меняется мало, сколько бы лет им ни было. От рождения до самой смерти они одни и те же. Всегда младенцы. Всегда нуждаются в женской груди. На худой конец, в соске. А если уделить маломальское внимание их пенисам, они за это родную мать продадут. Скажете, гипербола? Не такая уж она большая. Откуда у меня такая уверенность? На базе женской интуиции и наблюдений натуралиста - над своим мужем. Я пришла к выводу, что если изредка, сверх ожиданий, баловать мужчину в той его части, он запомнит это на всю оставшуюся жизнь. Можете убедиться сами в моей правоте. Поставьте небольшой эксперимент над своими мужьями или любовниками, если в данный момент у вас нет мужей. А если нет ни тех, ни других, что ж? На нет - и суда нет. Просто возьмите на вооружение. Авось пригодится. Не век же вам в девках сидеть.
  Коль скоро зашла речь о такой щекотливой теме, как всемирно-историческое значение пенисов в жизни мужчин, грех промолчать о не меньшем значении вагин в женской жизни. Оно отнюдь не малое. Даже оставаясь, по недоразумению и явной глупости, девственницами, мы с Таней получали друг от друга - и в этой части - много больше, чем от своих мужей, у которых после вскрытия наших раковин было несопоставимо больше возможностей. Настоящие женщины - потому такие замечательные любовницы, что понимают друг дружку намного лучше любого мужчины, самого многоопытного любовника. Когда мы с Таней изредка, уже став женами своих мужей, получали возможность предаваться взаимной любви, то в полной мере осознавали, что такое настоящий экстаз и оргазм. Мне, в отличие от мужа, последнее слово нравится. Оно точно передает тот взрыв, который я испытываю. К сожалению, так сложилась наша с Толей жизнь, что ему далеко не всегда, при всем своем умении и внимании ко мне, удавалось доводить меня до такого состояния. Видимо, сказалась напряженность в отношениях между нами из-за его нежелания иметь ребенка. Надеюсь, дальнейший прогресс в нашей с Толей жизни не будет походить на рост нашей экономики.
   Не все, однако, так однозначно в нашем многополярном (Толя тут как тут) мире. Бывают неприятные исключения. Тем женщинам, которым не понаслышке знаком вагинизм, быть может, сильно повезло, если они имели дело с одними мужчинами. Страдай матери Гитлера и Сталина вагинизмом хотя бы в дни зачатия фюрера и отца всех народов, человечество не знало бы самых кровавых палачей двадцатого века. Ко мне это, разумеется, не относится, хотя мне довелось испытать страх в первую ночь с Толей, когда свело все мои мышцы. Да, некоторых женщин нетрудно понять. Мужчины не просто навевают ужас, они - часто противны по своей сути. Чего мне стоило, чтобы Толя не казался настоящим мужчиной, а стал им! С моей помощью. Думаете, он это ценит? Он вспоминает об утерянной им, до своего романа со мной, свободе, когда был никем и ничем. Далась ему его свобода.
  Кстати, о романе. О другом романе, почти целиком им написанном. Это самое больное его место. Еще более больное, чем пенис - главный герой его романа и жизни... Я ничего дурного не могу сказать о его облике в любом виде. Но если б только он мог видеть себя иногда со стороны... Роман не стоит того, чтобы о нем говорить, хотя Геннадий (о нем позже) брался его публиковать. В конце концов, что только у нас не издается?! Все равно никто ничего не читает. Кому некогда, кому незачем. Мы очухались от летаргического сна, длящегося не какую-нибудь неделю, а целых семьдесят лет, и пустились во всю тяжкую добирать недобранное за потерянные годы. Разве нам до чтения теперь, когда нужно делать деньги? Даже Толя начал понимать это. Лучше поздно, чем никогда. Но чем раньше, тем лучше. Пора подыскать ему место по его способностям...
   Когда представилась редчайшая возможность напечатать роман, Толя наотрез отказался, чтобы не отдать концы от сильного стресса, который ожидает его после публикации? Непризнанным гением легче жить, чем признанной бездарью. Толя не должен знать мое мнение о романе. Он бросит меня. Что ни говори, я его по-своему люблю, мне с ним хорошо. А недостатки, у кого их нет, дамы и господа, говоря словами моего муженька.
  Уж лучше бы свои силы он направлял не на свой роман и секс, а на достижение успехов в работе. Я имею в виду не ту, на которой он сейчас вкалывает от света до зари, не получая десятой доли того, что должен. С его умом и талантом угораздило и его родиться и жить в России. Ведь многие его коллеги давно в Штатах и там процветают, он сам рассказывал. Не пора ли и ему податься за лучшей жизнью, пока еще не совсем состарился? Неужели все мои труды сделать из него человека пойдут прахом? Зря я стараюсь? Нужно смотаться отсюда. Не к чертовой матери, а в Америку, на худой конец, в Германию. Кто он у нас по паспорту? То-то. Как нельзя нынче кстати. Не зря страдал при большевиках, не зря. При нашем доморощенном капитализме мы догоним самую бедную страну ЕС Португалию, когда моя дочь (я хочу родить именно дочку) станет прабабушкой, и не соберут наших с Толей костей. Пора, мой друг, пора. За его создателем, Аксеновым. В конце концов, прихватит свой роман. Разбогатеет в Штатах, издаст за свой счет тиражом в пять экземпляров. Потешит свое самолюбие...
  Толя пришел в мой дом, можно сказать, безлошадником. Голый и босый. Босой? Пусть так. Явно комплексовал по данному поводу. Может быть, именно по этой причине мне все же удалось сломать его через его же колено. И потому, конечно, что он всегда любил меня, что бы ни говорил мне и даже себе, когда мы переживали не лучшие времена в наших с ним отношениях. Не важно, что это была за любовь. Мужчины любят больше всего одним и тем же местом. Так о нас позаботилась природа. О нас, женщинах, - их, мужчин, природа. Обо всех нас - мужчинах и женщинах - природа-мать. Так что я не слишком страдала от разных несходств, будь то характеров или интересов. Совсем не обязательно иметь много общего. Иногда достаточно общей постели, разделяемой от случая к случаю. И ничего, так живет большинство людей и отнюдь не самое агрессивное. Думаю, даже с Кашкиным я могла бы устроить свою личную жизнь. Его беда заключалась не в том, что он коммунист и флегма. Даже с моей помощью он не мог преодолеть собственную бездарность, выпиравшую из него каждый раз, когда он открывал рот или молчал, глядя на меня, как на святыню. И все же с ним, наверняка, оказалось бы намного легче жить, чем с Толей. Да, об Америке или Германии не могла бы даже мечтать, это верно. И в части секса было б с ним менее интересно, совсем неинтересно, даже противно, но ребенок требовал жертв, а с Кашкиным у меня по этому вопросу никаких разногласий не существовало. Но Толя давал, дает и всегда даст сто очков вперед Кашкину. И я могу радоваться тому, что Толя прикончил Кашкина как соперника. А ведь чем черт тогда не шутил? С горя могла выйти за Кашкина, как бы противен он мне ни был.
  В конечном счете, я должна поставить Кашкину памятник. Без него Толя мог меня просто не заметить. Впрочем, как знать? Уж слишком цепко он держал мое тело в объятьях. Не выпускал, как коршун свою добычу. Прижимался ко мне всей своей плотью, ничуть не стесняясь желания, выдававшего его с потрохами. Был ужасно серьезным и пай-мальчиком. Пылал страстью в моем доме ровно столько времени, сколько нужно, чтобы расплатиться своей свободой. Столь высоко ценимой независимостью - ради получения права лишить меня девственности, давно презираемой мной. Но следует все же признать, такие мужчины, как Толя, ради удовлетворения минутной, даже многочасовой похоти, не станут лишать себя жизни. Видимо, был и еще есть во мне определенный шарм. Впрочем, не нужно обольщаться. Очень часто дурнушки и глупышки отхватывают таких мужиков, не снящихся красоткам и умницам. Более того, многие из последних всю жизнь маются одни, так как всех мужиков, самых-самых и совсем никаких разобрали целенаправленные и знающие, чего они хотят, серенькие мышки. Только не подумайте, пожалуйста, что я отношу к ним себя. Я - только я, ничто другое. Фауст, перевод Пастернака. Кавычки не ставлю, так как за подлинность слов не отвечаю.
  Я умышленно многое утрирую. Еще подумаете, что я полная дура. И хотя мне все равно, что обо мне думают люди, пусть они все же думают обо мне лучше, а не хуже. Доброе слово, даже если оно только в мыслях, и кошке приятно. Даже коту. Даже такому коту, как Микс. О нем позже. Если я сочту достойным уделить ему внимание, равное тому, что он уделяет мне.
  Переход от Кашкина, человека спокойного, уравновешенного, предсказуемого к экспансивному, непостоянному, склонному к рефлексии Толе оказался, с учетом моей, что ни говори, не совсем традиционной сексуальной ориентации, далеко не простым. Конечно, мне не могла не льстить Толина любовь, хотя я всегда понимала источник, откуда она бьет фонтаном, пока его не отключишь самым естественным образом. Более того, нахальный тип, не делавший секрета из своей страсти настолько, что только слепая, глухая и потерявшая осязание могла ее не заметить, понравился мне самой. Насколько мог понравиться мужчина как мужчина. Хотя он и человек не так уж плох, чтобы на всех перекрестках и углах кричать во все горло, будто он порядочная или непорядочная скотина. Мое чувство к Толе по своему накалу можно сравнить с его любовью, как лампочку в холодильнике с прожектором на футбольном стадионе. На стадионе, где осенью, в конце сезона, когда особенно считают каждое очко, схватившись не за живот, а на смерть, сражаются за честь своих клубов фанаты Зенита и Спартака. Бьют морды друг другу при свете прожекторов, чтобы, упаси боже, не угодить по башке своих, а не чужих... Сознание этого неполного соответствия, моя незабытая привязанность к Тане вызывали своего рода противодействие влечению к мужчине как таковому, даже к такому " плейбою", как Толя. И хотя его тип напоминал мне моих мальчиков детства, я не понимала, не понимаю и никогда не пойму, почему я с такой легкостью пошла за ним притом, что он тащил меня за собой силой. Уж, не потому ли, что силой? Склонность к психоанализу, скорее, его черта, чем моя. Я принимаю жизнь и все ее атрибуты такими, какими они предстают передо мной в данный конкретный момент. Может быть, это очень нехорошо, но в нашей стране, где большинство мужчин принадлежит к женскому типу, я сама, как многие наши женщины, скорее, мужчина, чем женщина. И дело тут не только в моей сексуальной ориентации. В прошлом. Самокопание, на мой взгляд, лишь тормозит настоящие чувства и затемняет сознание, переводя стрелки с реальной жизни на потустороннюю. Я крепко стою на ногах, реалистка до мозга костей, хотя смысл этого выражения доходит до меня так же, как, например, на "Сеньке шапка горит", или "Когда рак на горе свистнет". Толя достался мне идеалистом самой низшей пробы. С пошлыми замашками испорченного мальчишки. Холостяцкий образ жизни, земные девушки, всегда доступные, неустройство на работе, маменькина любовь к единственному сыночку сказались на его личности - от лица и ниже. Но, к счастью, в нем сохранился исходный материал, заложенный в генах, в моих умелых и ловких руках он еще может принести свои плоды. Да, нелегкая это работа - из болота холостяцкой жизни тащить такого бегемота, как Толя. Конечно, едва ли женитьба была основным смыслом всей его жизни. Я не понимаю своих подруг, они едва знакомятся с мужиками, так сразу же тащат их в койку. После этого удивляются, почему ходят в старых девах. Моя ориентация не способствовала укреплению "братской" связи с Толей. Но даже будь я в то время гетеросексуалкой, тем более не стала бы спешить. Мужика надо брать тепленьким, когда он готов... на вас жениться. Хотя бы умозрительно. Морально подготовленного. О физической стороне дела говорить излишне.
  Прежде чем совершить качественный переход из одного состояния в другое, я должна была освободиться от Таниного наваждения. В этом я могла рассчитывать только на помощь мужа. Таня, делясь со мной собственным опытом, признавалась в том, что не любит мужа, хотя уважает его как человека и отца своего будущего ребенка. Произведя его на свет, она не отказалась от прежней своей привязанности ко мне. Мы изредка встречались. Хотя физическая сторона нашей любви была даже более сильно выражена, чем раньше, давняя осталась в памяти и ярче, и искреннее, и полнее. В нашу жизнь вошли мужчины, и это не могло не сказаться. Более того, если б не мои учащающиеся с каждым днем ссоры с Толей, перешедшие позднее в его мелкие и пошлые измены, я бы, скорее всего, отказалась от близости с Таней, как бы странно это ни звучало со стороны.
  Если мужчина шляется по бабам и не испытывает к ним ничего, кроме похоти, его можно только пожалеть. Видимо, я все же любила мужа, хотя боялась в этом признаться даже самой себе. Просто не верилось, что могла полюбить мужчину. Таня не выходила из моей головы, что никак не помогало любви к мужу. Ни один мужчина, к сожалению, не может так самозабвенно и бескорыстно любить женщину, как другая женщина. И это, возможно, не так уж зависит от сексуальной ориентации партнеров... Но и в мужской любви, как выяснялось едва ли не в самом начале моей близости с Толей, есть своя прелесть. И не только и не столько в постели. Зря говорят, что одни женщины непредсказуемы. Таня, во всяком случае, выбивалась из этого правила. Мы никогда не скучали вдвоем, но так редко ссорились, что какой-то изюминки, остроты в наших отношениях, видимо, все же мне не хватало. Чего хватило с избытком в отношениях с мужем. Он - по-настоящему непредсказуем в постоянной смене настроений, переходах от упрямства к податливости, от злости к веселью, от грубости к нежности, от ненависти к любви. И я не могла быть с ним иной, подстраивалась под него. Так что неизвестно, кто сильнее из нас влиял друг на друга. Особенно меняло, естественно, в худшую сторону, мое настроение и отношение к мужу его яростное нежелание иметь ребенка. Получалось так, что главная цель, ради которой я вышла замуж за человека, которого по-своему любила, оставалась недостижимой. Все два года, что мы прожили вместе до развода, он категорически возражал против ребенка, что неизбежно приводило к ссорам...
  Именно нежелание мужа иметь ребенка вызвало у меня потребность изменить его целиком. Я стала замечать все его недостатки. Когда я случайно обнаружила его роман, мое недовольство мужем вылилось через край, и я приступила к решительным действиям. Меня унизило недоверие, скрытность в том главном, что составляло смысл его жизни. И сколько я ни убеждала себя - мой роман с Таней много хуже для мужа, чем его роман - для меня, это не помогало. Я совершенно искренне полагала, Толин роман ничего тайного в себе не содержит и никак не повлияет на наши с ним отношения, тогда как моя лесбийская связь с Таней, пусть в прошлом, скажется на них самым пагубным образом. До меня не доходило, оба романа, таких разных, имеют общее в их сокровенности, интимности и боязни вторжения в мир каждого из нас любого другого человека. Прошло время и я вынуждена признать ошибочность своих действий в качестве лоббиста Толиного романа...
  Как это ни смешно звучит, и без того непростые отношения между нами осложнял Микс, Толин кот. Не то чтобы я ревновала мужа к коту, но не очень любила его. Как впрочем, и он меня. У нас с ним установились добрососедские отношения. Толя шутил: отношения, как между Россией и Украиной. Я давала коту за раз столько мяса, сколько он раньше не едал за неделю. Но он, как Украина, платившая за российский газ меньше стоимости, складывающейся на мировом рынке, а то и вовсе не платившая, в порядке благодарности систематически кусал благодетеля. Чем лучше я его кормила, тем больше он царапался и кусался. Знала кошка, чье мясо ела. Мое. И потому не любила меня и с трудом терпела. Особенно Микс раздражался, когда Толя вступался за меня, а не за него. Так было в первое время, когда наша жизнь напоминала медовый месяц. Для Микса это были самые черные дни его жизни. На редкость противное животное, скажу я вам без прикрас. Толе он вполне заменял ребенка. Приходя с работы, он первым делом бежал кормить кота, даже не спрашивая меня, голоден Микс или нет. Что вы думаете? Кот сжирал очередную порцию и не давился. Всем своим видом показывал хозяину, в этом доме его не кормят, без него он давно бы сдох с голода. После кормежки Толя играл с ним так, словно они одни. Толю кот тоже кусал и царапал, но совершенно иначе. Он его покусывал и выпускал когти, играючи, не до крови. Не то, что меня. Даже тогда, когда я первая приходила с работы и мчалась к холодильнику, не раздеваясь, чтобы дать ему мясо, он подкрадывался ко мне сзади, торопя, что ты, мол, копаешься, не видишь что ли, я голодный, как собака, и кусался, пока я резала мясо на кусочки. Толя с упоением рассказывал мне, как он совал Миксу - котенку в пасть кулак, как дают собаке кость. Микс обожал игру. Но тогда его зубы и когти были безопасны для здоровья и жизни. Не то, что потом, когда он заматерел и стал здоровым котищем. Ко всему прочему Толя его не кастрировал. Видимо, представил себя на его месте и пожалел. Как же, как же лишать сильный пол того, без чего немыслима сама жизнь на планете. В то же время бедного кота держали подальше от кошек, не подпуская их к нему на пушечный выстрел. Хотела бы я представить Толю без женщины! Что бы с ним было! Как он, бедняга, маялся, когда у меня были месячные, трудно передать. Думаю, окажись он сам на месте Микса, то метил, жалобно мяукал и бросался на людей пуще своего кота. Удивительный народ или нация, как говорил мой отец, правда, про женщин, эти мужчины. У них не хватает мозгов даже на то, чтобы представить себя на чужом месте. Это ведь надо уметь, в одно и то же время сохранить коту все его причиндалы и не давать ему кошку. Пусть в разное время, согласна, но суть от этого не меняется. В моменты, когда несчастный кот томился по женщине своего вида, я сопереживала ему, хотя плохо представляла себе характер его мучений. Наглядным пособием мне служил Толя, страдавший все же молча. Но у него отсутствовали основания для переживаний подобного рода. Я, как могла, по мере сил и возможностей, старалась ни в чем не огорчать мужа, имея в виду эту сферу его деятельности. В других - старалась брать реванш.
  Микс имел моральное право ревновать хозяина. Что ни говори, мне перепадала любовь Толи, кот это видел. Особенно по ночам. Обычно кот спал с нами, вернее, с Толей, ложился с его стороны, размещая свое длинное тело вдоль стены в подражание хозяину. Когда мы собирались заняться любовью, кота выгоняли из комнаты, затрачивая немало сил. Я не всегда расстраивалась. За Миксом гонялся Толя, я наблюдала за ними не без ехидства, отпуская поощрительные замечания то в адрес мужа, а то и кота. Забавно смотрелось, как Толя сражается со своим любимцем, пытаясь выдворить того со своей территории. Когда мужу удавалось одержать победу, он изматывался и довольно долго не мог прийти в себя. Иногда я даже успевала заснуть, пока он доходил до нужной кондиции. Хотя бы раз в сутки кот проигрывал мне в нашей молчаливой борьбе. Микс отбивал лапы и морду, стучась в закрытую дверь, что наполняло меня чувством мелкого мщения и желанием удержать мужа не пускать кота в комнату как можно дольше. Кто знает, может быть, Микс вносил свою лепту не только в обострение отношений между нами. Хотя не думаю, что любовь под аккомпанемент кошачьего визга и грохота вдохновляла или раздражала кого-нибудь из нас, так как они вошли в нашу привычку, стали постоянными. Лишь в первое время, когда Микс только-только появился в нашем доме, мы реагировали на действия кота. Но и тогда они не мешали нам заниматься своим делом. Толя умел сосредотачиваться на том, что занимало его больше всего на свете...
   Оставлять кота на кухне или в коридоре оказывалось себе дороже. Он до самого утра мог биться лбом о стенку и орать, если мы не пускали его в комнату. Приходилось идти ему навстречу. Моему утомившемуся к тому времени мужу было не до кота, часто он уже не мог встать, чтобы впустить его. А я боялась, Микс в отместку покусает меня. Но и кот отдавал все свои силы в борьбе за место под солнцем. Когда я открывала дверь, он ураганом врывался в комнату, ложился вдоль стены на свое законное место и засыпал вместе с хозяином минута в минуту. До мордобоя ни у кого из нас дело не доходило. Все заканчивалось мирно. Все оставались довольны. Я - больше всех.
  Но однажды, изгнав кота, мы забыли закрыть дверь в комнату на щеколду. Микс воспользовался редкостным моментом в своей жизни, тихо прокрался в комнату и вцепился когтями и зубами в первое, что ему подвернулось. Благодаря миссионерской позе, занятой мужем в тот момент, им оказался Толин зад. Я не сразу поняла, отчего Толя с проклятьями подскочил под потолок, воя от боли и злости, так как ничего противоестественного или необычного не совершила. Всю эту сцену неплохо было бы снять для одного из фильмов, коими нас потчуют на нашем родном телевидении, будь оно государственное или частное. Вполне приличное кино могло получиться. Кот, голый мужской, покусанный и исцарапанный в кровь, зад и силуэт женщины, почти невидимый из-за главных героев мизансцены. Представьте себе разъяренного Толю, хохочущую меня и Микса, потирающего, что называется, лапы от удовольствия, наконец-то ему удалось отомстить нам обоим одним разом. Это - один из немногих эпизодов, когда я заняла сторону кота, хотя ничем себя не выдала. Каково Миксу, он лишен аналогичных удовольствий, наблюдая за Толей?! К тому же, как всегда, видите ли, во всем оказалась виновата именно я. Злостный навет! Тогда как на самом деле потерял бдительность Толя. Прежде чем лечь в постель, он пошел на кухню, взял из холодильника нарезанные кусочки мяса и позвал кота, выманив его таким нехитрым способом из комнаты. Затем вбежал в комнату и нырнул в кровать, лишь прикрыв за собой дверь... Мужчины женятся на нас не ради создания семьи. Им нужен стрелочник, на которого всегда можно свалить вину за все, от крушения поезда их жизни до малейшей царапины на попе. Кто еще примет на себя не только первый удар, но и все последующие? Такова женская юдоль, ничего не поделаешь. Издержки большого пути, проделанного человечеством... Меня Микс не тронул, удовлетворился Толей. Возможно, в Толином подсознании этот факт больше всего вызвал то негодование, которое он обрушил на нас с котом. Моя вина, однако, заключалась лишь в том, что я не сумела в драматические минуты Толиной жизни сдержаться от хохота. Конечно, непростительный грех - смеяться над ближним. Но как соблюдать спокойствие, когда на твоих глазах взмывает от дикой боли под потолок все то, что секунду назад испытывало наслаждение? Почему Микс не тронул меня? Тут есть множество причин. Во-первых, самые злейшие враги и у людей, и у котов - их лучшие друзья. Враг на то и враг, он предать не может. И когда на глазах кота свершалось действо, в аналоге которого ему Толя отказывал, всю силу мщения кот направил в одну, основную, сторону. Во-вторых, Микс услышал такое от своего хозяина, что пустился наутек, спасая собственную шкуру. Хотя Толя истекал кровью и не смог догнать и изловить кота. В-третьих, до кошачьего сознания могло дойти - не только он, но и я, по-своему, Толина жертва.
   Однако обычно Микс демонстрировал любовь к Толе и полное безразличие ко мне. Я приходила с работы первой, но кот сидел в передней и ждал хозяина. Вместо него встречал меня, разочаровывался и с гордо поднятой башкой, не глядя в мою сторону, уходил в комнату. Если б не голод, я бы его не видела. Вернее, он бы в упор не видел меня. Но он с самого утра ничего не ел. И потому независимой, вразвалку, походкой появлялся на кухне, где я готовила обед. Разумеется, я кота не замечала. Ему это не нравилось, он, нехотя, подавал сигналы о своем присутствии. В конце концов, Микс сдавал свои позиции вплоть до обнаружения признаков любви ко мне, за которые я расплачивалась потом. Когда Толя своим ключом открывал дверь в квартиру, навстречу ему, сметая меня с пути, несся кот и пружинистым прыжком, не давая хозяину снять пальто, взлетал с пола ему на грудь, обхватывал шею обеими лапами, и лизал лицо. Какой контраст! Меня он игнорировал, Толю приветствовал так, словно в нем просыпалась собака - друг человека. Но не это, конечно, главное. Я бы простила коту его любовь к хозяину и ревность к чужачке, отнявшей у него часть Толиной любви. Я бы поќняла такое проявление кошачьих чувств. Но мне мерещилось такое, о чем я не могла сказать даже Миксу, когда он снисходил до дружбы со мной. Я видела в Миксе... Толиного ребенка, заменявшего ему моего. Когда речь заходила о ребенке, - а она и не выходила никогда, - Толя заявлял, мне вот так (показывал рукой на горло, словно отсекая голову от туловища) хватает одного Микса, который постоянно сидит у меня вот тут (аналогичный жест - ладонь на голове).
  - Микс - золото по сравнению с тем оглоедом или оглоедкой, которые родятся у нас и перекроют оставшийся кислород.
  Мне уже было не до терминологии, не до того, что Толя часто в запале произносил слова, которых нет ни в одном отечественном словаре. И смысл которых поэтому - особенно обидный. В такие минуты я хотела задушить и Толю, и Микса.
  Напряженность между нами постепенно нарастала и достигла однажды своей критической отметки. После какой-то мелкой стычки я прогнала мужа, посетившего меня ночью с дружеским визитом, на его диван. Он с необыкновенной легкостью забывал обиды, наносимые им не со зла. Он гордился тем, что не злопамятен вообще. И более того, никогда никому не сказал злого слова. Мы в то время спали отдельно. Он практически ежедневно приходил ко мне в гости - так, как принято в высокоразвитых странах, в соответствии с евростандартом. Гостил и оставался у меня, благо двуспальная кровать позволяла. Я еще была и виновата. Я, видите ли, изматывала его так, что у него не оставалось сил оторвать свой зад и пройти два шага до своего дивана, чтобы опуститься на него. Когда у Толи оставались силы хотя бы на одну шутку, он заменял частицу "на" на частицу "до": ...чтобы опуститься до него, говорил он. Я изматывала? Большей лжи не слыхивала за всю предыдущую жизнь. Ничего плохого сказать о Толе не хочу. Прежде всего, он думал о моих интересах, именно думал! Никогда меня не спрашивал о том, что я желаю в данный момент, просто спрашивал, как ты? И получал безобидный ответ - можно. Такая песня без лишних слов.
   Здесь не место и не время говорить о некоторых угодных Толе деталях нашей интимной жизни. Когда мне стало ясно, что детский вопрос откладывается надолго (если не навсегда), я не пожелала усложнять алгебру и гармонию его чувственности. Коль скоро он плюет на мои чувства. Может быть, это отчасти привело к Толиным отлучкам из дома к приятелям. А начало им положил тот самый эпизод, о котором я начала говорить и, как обычно, благополучно забыла. Простите меня великодушно, вечно перескакиваю с одного на другое. Всегда берешь от других только одно плохое. Особенно с самых близких. Толя очень дурно действует на меня.
  Уже говорила, мужчины - животные. Казалось бы, Толя мог оставить меня в покое после одной мелкой ссоры. Вся беда мелких ссор в том, что они накапливаются и в самый неподходящий момент всей своей массой наваливаются на вас. Однажды Толя, как ни в чем ни бывало, прибыл ко мне в гости. Я уже засыпала, а он страдал от желания, почему-то навещавшего его особенно рьяно, когда мы находились в ссоре. Он стал тормошить меня и говорить глупости, обычные в такие моменты. У меня, как назло, был тяжелый день, следующий обещал оказаться еще труднее. Я устала и сильно нервничала. К тому же в этот злополучный вечер мы поссорились из-за сущей ерунды. Я попросила его вынести мусорное ведро, в котором через верх переваливались картофельные очистки. Он в это время смотрел по телевизору свой любимый хоккей. И довольно миролюбиво ответил, вынесу в перерыве между периодами матча. Я на это заявила - мне некуда выбросить остальной мусор, и потому все же придется именно сейчас оторвать свой зад от телевизора. Матч был между Россией и Чехией, самый принципиальный. Наши проигрывали. Толя - весь на нервах, словно не забил шайбу в пустые чешские ворота или пропустил ее в свои издалека, и выдал мне за отрыв зада. Одним словом, произошла небольшая стычка. Ведро он вынес, но на его лице отразилось все мыслимое и немыслимое обо мне. Матч закончился вничью, Толя успокоился и забыл о ссоре. Забыла и я. Но, видимо, ее следы остались в подсознании. (Теперь принято все валить на подсознание.) Я засыпала, а Толя, довольный результатом игры, решил отметить его со мной. Я не любила хоккей, по мне так все равно, кто победит и кто проиграет, даже престиж страны меня мало волновал. Что страна, когда все валится из рук, и завтра меня ждет полный провал. Многообещающая сделка в самом конце разваливалась по частям, и я не знала, как ее спасти. Теряла не только деньги, но и тот самый престиж в фирме, бывший для меня в те дни куда выше престижа страны, во всяком случае, в ее спортивной части. Меня, сонную, вообще лучше никогда не будить. Толя мог это знать за то время, что мы жили вместе. Когда я хочу спать, ничего не соображаю, и могу обложить кого угодно, даже президента страны. Когда Толя растормошил меня, начав лапать повсюду, я, естественно, разозлилась и вспомнила первым делом, когда сознание вернулось ко мне, что мы недавно поцапались, что сегодня - жуткий день, а завтра - катастрофический, что ребенка мне не видать, как собственных ушей, тогда как Таня давно родила сына. И после всех этих нахлынувших на меня мыслей и ощущений я в довольно грубой форме отказала Толе в нанесении им мне дружеского визита. И это в момент, когда он находился в полной боеготовности и не желал расставаться с боекомплектом без его применения. Но, несмотря на все его просьбы, я прогнала его прочь вместе с нерастраченным боекомплектом. Такого оскорбления он вынести не смог. Утром, во время завтрака, сидел за кухонным столом злой и молчал. Я же думала о своей работе, о вчерашней ссоре и не пыталась пойти на мировую, если он сам не сделает первый шаг. В конце концов, сколько можно, пора поумнеть и не считать себя вправе диктовать мне свою волю, когда мне ни до чего... Вечером он вернулся очень поздно, даже не позвонив, что и где задерживается. Буркнул, встретил старого приятеля и заболтался у него. Я ни о чем не расспрашивала. Он сам подогрел себе еду, поел и лег спать на свой диван, повернувшись к стене и не предпринимая никаких попыток посетить соседку. Я не спала. День, как ни странно, закончился сносно. Надежда на удачное окончание сделки сохранилась. Я уже не паниковала, и уверовала в конечный результат, вполне устраивающий все стороны, включая меня. Стала думать о Толе. Почувствовала, сегодня он особенно нужен мне, физически нужен, не говоря обо всем остальном. Я ждала, если он не придет ко мне, то, во всяком случае, объяснится, и мы помиримся. Ничуть не бывало. Я вспомнила все подробности вчерашнего вечера, нашла себя отчасти виновной и... пошла мириться. Толя спал, как убитый, и никак не реагировал на мои заигрывания. Утром что-то напевал себе под нос, не глядя в мою сторону. Я, молча, подала завтрак. На мой вопрос, когда ждать его с обедом, он сказал, приду поздно и пообедаю сам...
  После этого я почувствовала к нему первые признаки физического отвращения. И надо же было так случиться, буквально через день ему захотелось навестить меня ночью, едва я легла в постель. Он явно замаливал свои грешки, всем своим поведением демонстрируя мне свою прежнюю любовь. Я, молча, и совершенно бесстрастно принимала все его ласки, никак не отвечая на них. Он объясниться то ли не пожелал, то ли побоялся. В конце концов, ему стало ясно, моя обида на него нешуточная, продолжать свидание не следует, и надо убираться восвояси, не приступая к самому главному, ради чего он пришел. Если бы он просто ушел, все могло как-то успокоиться и придти в норму. Но его явно мучило мое поведение, нежелание вынудить его на признание своей вины, на покаяние. И тогда со своего дивана он начал расспрашивать меня о моей работе, о настроении, не желаю ли я пойти с ним на выставку в Эрмитаж. Все выглядело искусственно, я взорвалась и сказала, мы разочаровались друг в друге, ты прав, мы зря в свое время поженились. Он ответил, я никогда тебе этого не говорил, у меня и в мыслях никогда не было расходиться... Я его прервала, если люди перестают любить друг друга, нечего тянуть, лучше подвести черту и расстаться друзьями. Он возразил, я люблю тебя сейчас ничуть не меньше, чем прежде. Я съязвила, сейчас, именно сейчас, их превосходительствам удобнее пристроиться ко мне, чем в другое время или к другой... Он не понял, о чем речь. Или сделал вид, что не понял. Я пояснять отказалась.
  - Ты меня разлюбила?
   - Никогда не любила. И вышла замуж за тебя только потому, что не хотела выходить за Кашкина, а зря, он, по крайней мере, не шляется по девкам, не подцепит какую-нибудь заразу, и в свободное от них время не пристает каждую ночь к жене, которой сделал ребенка, едва женился.
  Для Толи это было новостью. Он захотел знать, откуда мне стало о ней известно. Я видела Кашкина с женой и ребенком в коляске. Но не стала ничего разъяснять.
  Люди уж так устроены. Услышав жестокую правду о себе, воспринимают ее весьма агрессивно. Мне пришлось тут же услышать в свой адрес стандартный набор обвинений.
   - Ты обрыдла мне из - за своего желания убить во мне все живое.
   - Если что живое у тебя еще осталось, так это член, который до сих пор никак не уймется и заменяет своему владельцу все остальное - прежде всего голову.
  - Ты всю голову мне прожужжала, что я мало зарабатываю и что нахожусь у тебя на содержании.
  Это была чистая ложь, я ни раза не упрекнула мужа в этом. Хотя и пыталась изменить его социальное положение, делая разные намеки, куда с его мозгами можно пойти работать или на худой конец переучиться. О чем не преминула ему напомнить. Он мгновенно отреагировал в адрес женской логики.
  - Секунду назад кое-кто утверждал отсутствие у меня мозгов. Что-нибудь одно, дорогая.
   Я отпарировала в адрес мужской логики.
  - Мужчина должен иметь либо то, либо другое? В таком варианте предпочтительнее голова.
   Он даже не стал возражать, так был оскорблен в своих самых лучших чувствах. И обиделся не столько за свои мозги, сколько за член. Выходило так, что все его былые заслуги пошли насмарку, для чего же он старался, жертвовал своим здоровьем, когда мог, как остальные, удовлетвориться немногим. Пришлось ему напомнить, как все происходило в последнее время, когда он возвращался домой поздно... Тогда он оставил эту рискованную тему, в которой выглядел не слишком убедительно. Вспомнил, что я только-только отказала ему в себе на том простом основании, что никогда его не любила.
   - И какого рожна изображала страсть раньше. Теперь, через два года, наконец, стало понятно, почему берегла свою девственность и рассталась с ней лишь тогда, когда получила от меня гарантии в женитьбе на тебе.
   - Кто ходил вокруг меня кругами и осмелился взяться за трико только после геройского отрешения от свободы шляться по бабам и заражаться от них всякими болезнями (дались мне эти болезни)?
  Он совершенно озверел от такой правды в глаза. Заорал, побагровев.
   - Даже тогда, ни хрена не умея, ты уже распоряжалась мной, как червяком. Положила в постель и тут же легла в нее сама. Мне ничего другого не оставалось, как выполнить твое желание.
   Я на это по полочкам разложила ему все, как оно было на самом деле. Он потерял дар речи, т.к. возразить ничего не мог. Правда матку режет, впопыхах сказала я, почувствовав, что говорю явно не то. Он оставил матку в покое, но напомнил мне, что лишал меня девственности благодаря, а не вопреки моей помощи. Если б не поразившие его тогда мои нестандартные шаги, предпринятые для подъема его жизненного тонуса...
   - Только диву можно даваться, откуда такая дева, как ты, всего этого понабралась. Не иначе, как изматывала своих мужиков, чуть ли не с самого детства до красного каления, доводила себя до оргазма, оставаясь при этом девочкой. Худшей извращенности не припомню. Хотя кое-что повидал на своем веку.
   - Оно и видно по всему твоему поведению, большего извращенца, чем ты, не существует. - Может, и трудно, но тебе просто не повезло, так как твои приемы привели к противоположному результату. Очевидно, ты рассчитывала, я после всех твоих фокусов дам дуба и опозорюсь... А я нашел в себе силы и продырявил тебя насквозь.
  Последние Толины слова оскорбили меня больше всего. Я не выдержала и пустилась в протяжный рев. Как последняя дура, позвонила матери, что ухожу от своего подонка, вывалившего меня в грязи и чуть не избившего до полусмерти. Что пусть он подавится моей квартирой, живет в ней вместе со своим недоразвитым котом... Я никогда не думала, что женские слезы могут иметь такую чудодейственную власть над мужчинами, пусть некоторыми. На Толю мой плач оказал самое отрезвляющее действие. Он немедленно начал извиняться, признал себя жутким мерзавцем, отъявленным негодяем, посмевшим променять такую чистую, красивую, самую желанную на каких-то б... У него не хватило пороха назвать их тем самым словом. Но что мне совсем не понравилось, так это - каких-то. Значит, она была не одна. Хотя, с другой стороны, впрочем, все одно... А Толя продолжал посыпать свою голову пеплом. Оказывается, я была абсолютно права во всем, любить такого гада - чуть ли не преступление против всего человечества. Я внимательно посмотрела на него, не издевается ли он. Выяснялось, я ничуть не подавляла в нем личность, так как для этого, прежде всего, нужно ею быть. Но мой плач все это время не прерывался, я собирала самые необходимые вещи. То, что он, оказывается, продырявил меня, не выходило из моей головы и наполняло огромной печалью и горем. Я люто ненавидела это животное, которому отдала свою непорочность, чистоту, любовь.
  И только позднее, в родительском доме, куда бежала от зверя, в последний момент опустившегося на четвереньки, чтобы удержать меня, я поняла, что натворила. Вспомнила о своем крайне критическом отношении к такому атавизму, своего рода аппендиксу, как девственность. О муже с его взрывным характером. О том, что от хороших жен так просто мужья не уходят, во всяком случае, к б... И четвереньки говорили мне совсем о другом Мой муж просил у меня прощения на коленях. А я отшвырнула его ногой, как последнюю падаль. И он упал навзничь... Я хорошо знала своего мужа. Теперь, после такого унижения, он быстрее умрет, чем попросит меня вернуться назад. Мне уже виделась иная картина, чем раньше. Я отшвырнула не изменника, предателя, пошляка, хама, подлеца, низко поступившего со мной, а любовь человека. Чем он мне не угодил? Тем, что хотел от любимой женщины ребенка чуть позже, а прежде - насладиться с ней как можно дольше спокойной жизнью и любовью. Я перевела свои мысли на его земные заботы. Нужно только радоваться силе его желания, соответствующей силе его причиндалов, способных проявляться в течение ночи не единожды. Конечно, досадно - они могли так же повести себя с другими женщинами. Но разве не я сама спровоцировала мужа на измену, грубо отказав ему в себе. Не позаботилась о маломальском предлоге, чтобы не унизить его любовь. Очень прискорбно - мужская любовь (и Таня это подтверждала) наиболее убедительно проявляется в постели (хорошо хоть так, некоторые и на подобное не способны, а то и вовсе импотенты). Прискорбно вдвойне - мужская любовь в обычных условиях скупа и на действия, и на слова. Словно копит свои силы, чтобы лучше заявить о себе ночью. Тут же я вспомнила о своей прошлой ориентации, изменившейся на нормальную, скорее, общепринятую, благодаря стараниям Толи, его способности, потенции, в конце концов. Именно он сумел изменить мой пол, которым ни женским, ни мужским назвать трудно. И теперь, лежа в своей девичьей постели, я уже мечтала о Толиных ласках, поцелуях. Умилялась оттого, что мой муж любил видеть меня обнаженной, а сам в таком же виде старался мне на глаза не попадаться. Ведь и в мужской наготе есть своя красота, хотя Толя не выглядел атлетом. Почему я так легко все забыла?! Многое зависит от того, какими глазами на все смотришь. Было время, когда я смотрела влюбленными глазами.
  И тогда я начала действовать. Ушла из агентства, якобы по неотложному делу. Пришла в нашу с Толей квартиру (разумеется, у меня имелся второй ключ, первый я в аффекте кинула ему в ноги, уходя из дома), чтобы найти хотя бы какие-нибудь следы, по которым можно вернуться к мужу на белом коне. Увидела Толин кошелек с одной сотней рублей, пустой холодильник, неубранную постель, невымытую посуду на кухне. Бедняга, у него нет денег. Я ушла, не оставив мужу ни копейки? И тогда вытряхнула из своей сумки все, что там было, кроме мелочи, и положила в его кошелек три несчастные сотни. Не настолько же он безалаберен, чтобы не заметить прибавку. Затем в открытом ящике письменного стола нашла Толину записную книжку и ключ от закрытой дверцы стола. Вытащила рукопись романа мужа, нашла номер телефона его приятеля, оставшегося в институте, возможно, еще не уволившегося. Прихватив несколько своих тряпок (в полной уверенности - он не заметит их исчезновения, а если заметит, то тем лучше), покинула квартиру. На работе сняла копию с рукописи, вернулась в квартиру, положила подлинник и ключ на место. Вечером того же дня позвонила приятелю мужа домой и выяснила - в институте вот-вот грядут большие перемены в связи с возможным появлением большого госзаказа. Для его выполнения требуются хорошие головы, а не... Приятель сделал паузу, я поняла. По секрету он добавил - у Толи есть хороший шанс занять должность начальника отдела вместо Кашкина, который ни к черту не годится в новых экономических условиях. Начальство, наконец, прозрело и, не желая упустить заказ и завалить его, ведет разведку с тем, чтобы вернуть самых достойных на работу. Главный инженер интересовался у него, где работает Толя, нельзя ли с ним встретиться на предмет занятия им высокой должности в институте, т. к. кадры решают все. Нынешний начальник всем хорош, но не вполне отвечает современным требованиям мирового уровня. В институте с некоторых пор уже и без того ползли слухи - дела Кашкина из рук вон плохи, и ему ищут замену. Приятель звонил Толе и говорил о разговоре с ним главного инженера. Но Толя принял все это за чистый бред и послал его в одно место. В какое, нетрудно догадаться. Вообще-то мой муж не любил нецензурную брань, но иногда для усиления эффекта воздействия на оппонента мог извлечь из своего словарного архива некоторые выражения.
   Я решилась на чистую авантюру - задействовать Кашкина, чувствующего колебания почвы под своими ногами. И позвонила ему домой (номер телефона сохранился у меня с тех времен, когда ходила в его невестах). Предложила встретиться с ним как заинтересованным лицом и обсудить одно неотложное дело. Он прикинулся дурачком и грубо отказался. Встречаться с предателями Родины не пожелал. Видимо, Кашкин до сих пор не оправился от старого удара, если я ассоциировалась у него с Родиной. Я не преминула сказать о продолжающихся переменах в нашей стране, реформе оборонного комплекса, которая наверняка не оставит в стороне институт. Кашкин заявил, он шантажу не поддастся, и если мы придумали выжить его со света, это нам не удастся, его позиции крепки, как никогда, и никакие провокации агрессоров не пройдут. Не на того напали, ему не о чем с нами разговаривать. И впредь просил его не беспокоить. Что ж. Без труда не вытащишь рыбку из пруда. Терпение, терпение и еще раз терпение. Через пару дней я повторила звонок, предварительно связавшись с Толиным приятелем. Положение Кашкина отнюдь не улучшилось, напротив. Он ходил мрачнее тучи, заискивал перед подчиненными, чего раньше отродясь не наблюдалось. На этот раз Кашкин разговаривал со мной иначе, но под предлогом неважного самочувствия с извинениями от встречи отказался. Я сказала, в случае чего он может позвонить мне на работу. Кашкин позвонил спустя три дня. Предложил встретиться и обсудить насущные дела, в коих заинтересован мой муж. Я ответила, больше в нем не нуждаюсь, так как наши дела вполне хорошо устраиваются без него. И только после следующего звонка Кашкина, унизительно просящего о встрече, согласилась увидеться с ним буквально в течение нескольких минут ввиду своей огромной занятости. При встрече я заявила, что помню наши добрые отношения. Если он согласен стать Толиным замом, должен провести подготовительную работу в институте. Кашкин выразил согласие работать под Толиным началом, кто старое помянет, тому глаз вон. Я не стала ему говорить, кто старое забудет, тому оба глаза...
  Кашкин прекрасно справился с моим поручением и гарантировал мне, то есть Толе, должность начальника отдела. Руководство поручило ему пригласить Толю в институт для переговоров. Я передала Кашкину, Толя очень сердит на институт, и наверняка откажется вести всякие разговоры. Предложила самому Кашкину зайти к нам на этот предмет, время я уточню. Кашкин поломался - ему не хотелось унижаться перед бывшим подчиненным и предателем, умыкнувшим у него невесту. Но ситуация требовала куда больших жертв с его стороны, и он нехотя согласился с моим предложением.
   - Наверное, я должен пойти на уступки, т.к. в свое время не отстоял перед руководством лучшего своего инженера...
   Как я и думала, дирекция института охотно пошла на сделку, предложенную мной через заинтересованного посредника. Кашкин как-никак оттрубил в институте много лет, был настоящим ветераном труда. Уволить Кашкина с прежней должности не просто, так как профсоюзы - последний оплот коммунизма в институте - сами переживали за себя и могли дать последний бой новоявленным реформаторам. Да они и сами не желали выносить сор из своей избы, которого накопилась огромная куча. Рынок заработал во всю, конкуренция набирала обороты, и кухня должна была блестеть и сверкать неслыханной доселе чистотой. Руководители института, вышедшие с Кашкиным из одной купели, больше всего думали о собственном выживании и сохранении своих должностей. Сам по себе Кашкин интересовал их, как прошлогодний снег.
   В эйфории от успеха переговоров с Кашкиным я замахнулась и на другое дело, которое до сих пор считала гиблым. Но смелость не только города берет. На одной презентации я встретилась с повзрослевшим мальчиком моего детства, горячо влюбленным в меня когда-то. Теперь он работал редактором толстого литературного журнала. Мы разговорились. Я узнала от него, журнал существует только за счет спонсоров. И назвал несколько фамилий, в том числе - моего сокурсника Геннадия. Я не стала скрывать от мальчика детства другого - институтского, который был так же неравнодушен ко мне, только несколько позже. Мир тесен, иногда это следует приветствовать. Почему бы Толе не войти в литературу, воспользовавшись моими связями? На фоне довольно убогой современной литературы его роман - не самый худший. Я позвонила своему мальчику - редактору, договорилась с ним о встрече в кафе и принесла ему копию начала романа. Попросила прочесть и сообщить свое компетентное мнение. Уже на следующий день он связался со мной.
  - С учетом всего - всего можно попробовать, пусть твой муж принесет весь роман.
   Я попросила его сделать упреждающий звонок. (Мой муж, рассчитывала я, отпустит мне грех знакомства с его произведением. Должны же быть у моего благоверного хотя бы литературные амбиции. Иначе, какого ляха он настрочил две тысячи страниц? Не для того же, чтобы они пылились в письменном столе?) Мальчик слегка удивился такому необычному обороту дел, но, видимо, мое влияние на него еще не успело испариться. Может быть, он рассчитывал на вполне определенные преференции с моей стороны. Во всяком случае, торговаться не стал, согласился предпринять попытку публикации, если к ней проявит интерес Геннадий, с которым он свяжется (я посчитала для себя такой шаг преждевременным). Когда вся цепочка, включающая Кашкина, редактора и спонсора, задействовалась, я нанесла визит к мужу. Хотела произвести впечатление и произвела. Мы уже давно не виделись - целую вечность, как мне казалось. Моя карьера складывалась вполне успешно. Я сорвала большой куш на одной сделке, разменяв большую коммунальную квартиру в центральном районе на две однокомнатные квартиры в новостройках. Помимо комиссионных, новый жилец, въехавший в центр города, недурно отблагодарил меня за мой личный вклад в наше общее дело.
  Я никогда не жалела денег, лишь бы они были. Купила фирменный костюм, сделала модную стрижку в дорогом салоне. Сама себе понравилась, что случалось в последнее время не так уж часто. Перед визитом к мужу приготовила его любимое жаркое, салат с крабами, достала баночку черной икры, бутылку шампанского, пирожные в "Севере".
   Не зря старалась. Произвела эффект разорвавшейся бомбы. Толя открыл дверь и остолбенел. С открытым ртом уставился на меня, словно на прекрасную незнакомку. Я позволила ему снять с себя пальто, мельком взглянула в зеркало и констатировала полный порядок во всем своем облике. Толей овладела такая оторопь, что, побоявшись выдать нахлынувшие чувства, держался от меня на некоторой дистанции. Я подошла к нему на расстояние вытянутого мизинца руки, обняла и поцеловала в губы. Он не ожидал от меня ничего подобного, так и стоял, как вкопанный. Может быть, опасался какого-нибудь подвоха. Это, впрочем, не помешало ему несколько раз сглотнуть, что выдало его с головой. Я не забыла один из симптомов не самого изысканного желания мужа.
   Следовало окончательно сразить его, к чему я и приступила, делая это постепенно, шаг за шагом. Думаю, и наша прародительница Ева далеко не сразу дала Адаму плоды дерева, которое росло среди рая. И Адам не в один миг их вкусил, не желая до поры, до времени открыть глаза, как бы ни были приятны плоды для них и вожделения, потому что самое прикосновение к древу, не говоря о вкушении его плодов, давало опасное знание (уже первого мужчину Бог наделил некоторым разумом, и Адам старался противостоять искушению, боясь наказания за первородный грех). Это по Библии. Но Ева хорошо знала своего муженька. И он таки съел плоды с запретного дерева, и ему ничуть не помогло то, что он все свалил на свою жену: "Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел ". (Что-то я слишком углубилась в ветхозаветную историю отношений между первой супружеской четой, словно вы сами, милые дамы, не знаете своих мужей и любовников.)
   Я умышленно произносила мало внятные речи, смысл которых все же смутно доходил до моего мужа. Не спеша, я признала свою вину. Все отлучки супруга из дома назвала закономерными, потому как спровоцировала их в свое время недостойным любящей жены поведением. Признала, что не имела морального права отталкивать мужа, когда он с самыми лучшими намерениями навестил меня ночью, а я не приняла его как подобает. Нет, нет, меня ничуть не оправдывало мое полусонное состояние и неприятности на работе. Жена обязана всегда находиться в самой лучшей форме и не создавать мужу никаких неудобств. После ссоры у меня было время хорошенько подумать, чтобы все осознать. Я полна раскаяния и просила мужа милости и снисхождения. Он принял все за чистую монету. Не опереди я Толю, встав перед ним на задние лапки, он сам опустился б на свои. Выглядел обескураженным, пытался вставить хотя бы одно - два словечка для собственного оправдания, но лишь бякал, мекал, издавая нечленораздельные звуки. Я впервые видела его таким потерянным. А когда он немного пришел в себя, ничего умнее не придумал, как спросить про три сотни рублей, чудесным образом оказавшиеся в его кошельке. Я лишь недоуменно пожала плечами. Предположила - их подкинула одна из многочисленных любовниц. Он яростно замахал руками, нет у него никого.
  - И не было с тех самых пор, как ты ушла из дома. Мне нужна только одна единственная женщина - ты. Я безумно люблю тебя, невероятно скучал и мечтал лишь об одном, как вернуть свою милую домой.
   (Как же, как же, сам, бедненький несмышленыш, не догадался сделать и шаг в мою сторону.) При этой мысли я укоризненно взглянула на мужа и села на диван, скрестив руки и закинув одну ногу на другую с тем, чтобы выглядеть еще обольстительней. Он нерешительно приблизился ко мне, я встала, оправила юбку и протянула навстречу ему руки. Он стал горячо целовать их, не решаясь ни на что другое. Мне стало жарко. Я скинула с себя жакет. Он подхватил его на лету и прильнул ко мне всем своим телом. Я осторожно отстранилась. Его бил настоящий озноб. Не знал, куда девать руки. То прятал их за спину, то становился в позу Наполеона перед битвой. Он не верил своим глазам. Вся сцена моего смирения могла показаться ему сыгранной мной, настолько она - театральна. Я сама чувствовала - переигрываю. Все же передо мной стоял испытанный в боях мужчина, уже достаточно хорошо знавший все мои повадки. Но в своей растерянности он ничего подобного не замечал. Лишь выказал радостное недоумение по случаю моего возвращения, признав только себя одного виновным в нашей ссоре...
   Метаморфоза, происшедшая со мной (он первым назвал это слово, выражая свой восторг оттого, какой он меня нашел, хотя никого искать ему не пришлось), вызвана моим волнением. И страхом его потерять. Потому и несла всякую чушь. Горько сожалею, говорила я, что никогда по-настоящему не признавалась ему в своей любви, не заявляла вне постели, какой он замечательный любовник, в какой неслыханный экстаз я прихожу от одних его прикосновений. Я соскучилась по его телу и нетерпимо желаю близости с ним. Он нашел последние мои слова восхитительными и начал медленно раздевать меня, растягивая собственное удовольствие. Я тут же - как бы случайно - вспомнила о еде, которую принесла с собой, и попросила мужа чуточку повременить, хотя и сама больше всего на свете хочу того же. (Дело в том, что помимо ужина, обещавшего оказаться приятным, существовала еще одна важная причина не спешить. Через час я ждала Кашкина. В мои планы никак не входило, чтобы он застал нас в постели. Очевидно, близость мужа и его приподнятое настроение едва не лишили меня разума. Но я во время опомнилась.) Толя не успел снять с меня все. И до него дошло, не гоже вот так сразу завершать такой славный вечер. Он не забыл вкус жаркого. И чего-то (кроме денег) стоила черная икра. Он понял, спешить и в самом деле не следует, у нас впереди достаточно времени, чтобы успеть насладиться друг другом. Мой муж пришел в себя и начал отвечать мне теми же банальностями. Ему самому хотелось, чтобы все сказанные мной недавно слова были чистейшей правдой. А их необычность вполне можно объяснить всей атмосферой праздника, набиравшего обороты и обещавшего такое, от чего у него уже с момента моего появления в доме голова пошла кругом. Фантасмагория, да и только! Что тут скажешь?! Не все ж из Кафки делать быль. В кои-то веки можно и из сказки...
  Забегая вперед, хочу отметить, что как-то мой муж, находящийся после отдыха от трудов своих праведных в блестящем расположении духа, нашел в себе силы на короткое время покинуть меня, чтобы, очевидно, в порядке благодарности, показать мне свои "Метаморфозы -1". Они написаны по свежим следам, оставленным мною тогда, когда я "окончательно" покинула наш дом. Толя объяснил "происхождение" своих "Метаморфоз" двумя причинами. Во-первых, настроением, вызванным моим уходом из дома и предстоящим разводом, который он старался предотвратить... (Врал и не завирался мой муженек!) Во-вторых, нежеланием следовать одним фактам. Ему, по его словам, хотелось абстрагироваться от самого себя. Факты служили ему только канвой. Не нужно принимать на веру все то, что в рассказе (?) написано. Следует отнестись к нему, как к чистому вымыслу. Можно подумать, я сама бы это не поняла. Флер, которым мой муж окутал не столько наши отношения на той стадии своего развития, сколько самого себя, мог обмануть кого угодно, но не меня. И без его пояснений ясно, его опус - бочка лжи с чайной ложечкой правды. У него, видимо, после моего ухода из дома возникла потребность как-то оправдаться перед собой, так как мучило собственное поведение в самом конце нашей встречи и конечный ее результат. Кто поверит в несусветную чушь, прозвучавшую в последних строчках его "рассказа". Даже Толин кот Микс не поверил бы в искренность своего любимого хозяина. Решение Толи показать мне свой опус Љ 1 (ждать следующих?) - своего рода катарсис, душевная разрядка, испытываемая им же через меня, зрителя и слушателя его переживаний. Тем самым он, верно, хотел вычеркнуть из своей душевной жизни прежнее свое отношение к имеющему место эпизоду, который я передам вам, милые дамы, ни на гран не отступая от истины. Вполне закономерное совпадение, или как любит говорить мой философ, закономерная случайность, или еще философичней - детерминированная случайность - то, что Толины "Метаморфозы" навели меня на мысль последовать его примеру и дать моему повествованию похожее название. Это то же метаморфозы, но совершенно другие, в чем вы, наверное, уже сами убедились. Прежде всего, я не напускаю туман на наши с Толей отношения, говорю правду, одну только правду. Я не озабочена проблемой всех писателей - сплошным лицедейством, перевоплощением себя в другое лицо. Что ни говори, да простит меня Толя, его рыльце, так или иначе, просвечивает через натянутую им на себя маску. Толин опус со всей очевидностью, во всяком случае, для меня - хороший пример саморазоблачения, хотя он видит его, как некий образец самоиронии - вернейший признак наличия чувства юмора. Я не стала огорчать мужа критическим анализом его "произведения" хотя бы потому, что не хотела омрачать его настроение. Тем более что перед этим он превосходно проявил другие свои способности. Уж если выбирать между мужем - писателем, даже мужем - мужчиной и потенциальным отцом моего ребенка, я выбираю последнего...
  Впрочем, не будем опережать события. Вернемся к нашему повествованию, в котором истина дороже всего, включая самого Сократа. (Простите, Толя тут как тут). Я никоим образом не хотела в тот знаменательный для себя вечер - вечер возвращения блудной дочери - сводить все к банальному сексу с мужем. Я помнила - у нас должен состояться незаурядный, знаменательный секс, т. к. он обязан заложить фундамент новой жизни. Если не сейчас, то когда?! Промедление смерти подобно, как любили говорить Ленин и Толя, хотя в несколько иных ситуациях, даже менее важных для их жизней... Но прежде я хотела преподнести мужу приятный сюрприз, порадовав его новым назначением, триумфальной победой над бывшим врагом. Толя получит возможность насладиться не только высочайшей оценкой своих способностей, но и собственным благородством. При том в мои планы никак не входило знание мужем закулисной деятельности жены. А что до вознаграждения, я всегда была с мужем бескорыстна. Хотя, если мне удастся осуществить задуманное, выиграю так же я. И наш ребенок. Очень важно, чтобы его зачатие произошло в максимально благоприятных условиях. Тогда дитя будет и здоровым, и красивым, и умным, и талантливым.
  Увы, задуманный и даже написанный сценарий, к сожалению, не всегда находит одобрение у режиссера - жизни. Так оно и случилось. Суровая действительность внесла свои коррективы. То ли мой муж очень проголодался в виду отсутствия у него еды, то ли этот голод был несравним по своей силе с другим, но Толя слишком поспешно отнесся к утолению того, что предоставлял стол. И как я ни старалась затянуть время поглощения пищи разными разговорами и даже танцами, они лишь разжигали второй аппетит мужа. Во всяком случае, танцы оказались не самой удачной моей задумкой. В их ходе и на ходу Толя больше всего озаботился тем, чтобы снять с меня одежду. Музыка тому способствовала. Я сама с трудом сдерживалась, чтобы не ответить ему тем же. Я не жалела потраченных денег, лишь хотела изысканным ужином подчеркнуть новый этап нашей жизни, памятуя при этом о предстоящем визите Кашкина.
   Каждая женщина поймет меня, уверена. Вы стараетесь как лучше, а получается, по Черномырдину, как всегда. Неужели я зря украшала наш стол такими яствами, выходит, достаточно было поставить на стол любую еду? Лишь бы для проформы что-то съесть, пусть для утоления голода, пусть для поднятия тонуса. Нет, у меня другие представления на этот счет. Хорошая еда - не только украшение стола, но и украшение жизни, отношений между людьми, особенно близких, как бы мы ни спешили украсить свою жизнь другим яством, быть может, не менее изысканным. Мне уже не раз приходилось констатировать мужскую примитивность, грубость, отсутствие этикета и хорошего тона. Хорошие манеры так называемому сильному полу заменяет чувственность, которую я ничуть не отрицаю и для себя, если она своевременна... И следует знать меру! А как ее знать, когда кружится голова?! У меня самой. От месяца ожиданий, от грандиозных планов, от шампанского, от вида алчущего меня мужчины... Икра могла быть кабачковой...
   Я взглянула на часы - почти единственный предмет, не снятый с меня Толей. Оставалось полчаса времени до прихода Кашкина. Не только муж, я сама не выдержу. Что-то я не до конца продумала в своей пьесе. Режиссер по ее ходу внес существенные поправки. Даже салат не съеден до конца, жаркое - лишь наполовину, даже шампанское не допито, до кофе с буше само собой дело не дошло. Толя силой вытащил меня из-за стола и на руках понес в постель. Я не сопротивлялась. Напротив, поторопилась сбросить с себя и с него все лишнее. Надеялась, мы успеем. Во всяком случае, Толя. Я полагалась на длительное воздержание мужа (хотя бы от меня), на весь этот антураж, на себя, на нашу страсть, в конце концов. Мой муж никогда не спешил, как вы знаете, когда дело доходило до дела. Так и на этот раз, он не набросился на меня, как голодный зверь. Он хотел показать, его поведение за столом - меньше всего пренебрежение ко мне. Просто он мечтал отдать большую дань - и как можно скорее - главному блюду - в моем собственном лице, а, главное, теле. Какая женщина, милые дамы, оскорбится таким мужским предпочтеньем?! Если не просто мужчина, а ваш муж оставляет на столе бутерброд с черной икрой, лишь надкусив его для приличия, увлекает за собой, срывая с вас дорогую, фирменную одежду, к которой совсем недавно боялся прикоснуться, чтобы не помять, бросает ее мимо стула, комкая в руках, как половую тряпку. Что можно о нем сказать? Да, это животное. Но какое прекрасное животное! Всем бы вам таких зверей.
  Конечно, я не возражала против его безмерных и великолепных ласок и поцелуев, но все время помнила о Кашкине, и стояла (лежа) за то, чтобы мы еще до прихода Кашкина успели насладиться друг другом. Но Толя, верный себе, оттягивал мое удовольствие, не знаю, как свое... Конечно, я могла ему помочь - для ускорения. Это далось бы мне легче, чем нашей власти во времена перестройки и ускорения. Но оставалось время, как мне казалось, чтобы продлить удовольствие жизнью до кульминации - взрыва. К тому же не хотелось портить замечательную песню. Если мне суждено именно в данный вечер начать свой путь к материнству, почему бы ни запомнить его на всю оставшуюся жизнь? И зачатию ребенка, буде оно реализовано в этот вечер, не повредит излишняя экзальтация...
  Но, увы, у времени свои законы. Оно субъективно, как ничто другое. Вам только кажется, его много, вся жизнь впереди. На самом деле вы проживаете доли секунды. По сравнению с вечностью, как повторяет Толя вслед за своими любимыми философами, не помню какими. И чем дольше мы живем на свете, тем оно короче. Особенно тогда, когда жизнь прекрасна. Как в это замечательное, как я думала тогда, время.
   Увы, мы ничего не успели завершить, когда раздался звонок. Неужели Кашкин догадался, чем мы занимаемся, и специально нагрянул раньше времени? На самом деле он даже опоздал на пять минут. Толя, разумеется, никак не прореагировал ни на звонок в дверь, ни на мою просьбу отвлечься от меня и открыть дверь в связи с обстоятельствами, о которых я забыла ему сказать и только сейчас вспомнила, - до такой степени мне с ним хорошо. Продолжая свое славное дело, он, молча, выслушивал мои объяснения. И только тогда, проклиная всех на свете, натянул на себя брюки, когда солгала, будто мне на работу позвонила с одним срочным делом институтская знакомая. Якобы она напросилась с визитом, и я не смогла ей отказать. У нас много общих приятелей и приятельниц, которым совсем не нужно знать о нашей с мужем размолвке. Толя из всей этой галиматьи понял только одно - он имеет счастье видеть меня здесь лишь благодаря какой-то посторонней бабе. Что делать, если я не умею врать! Кашкин позвонил только один раз и ждал, когда ему откроют. Толя - злой, как собака, не спешил открывать дверь. Можно его понять. Вспомните последнюю зимнюю Олимпиаду в Америке. Нашу лыжницу сняли с соревнований из-за дурацкого допинга. Она готовилась завоевать золото в эстафете, а вместо него вся команда получила фиг на постном масле. Как тут не расстроиться и не устроить трамтарарам из-за нечестного судейства?! Так и тут - перед самым финишем моего стайера, самоотверженно отдававшего мне все свои силы, какая-то посторонняя, ненужная баба звонит в дверь, и он должен встречать ее как лучшего друга. К тому же, совершенно очевидно, все это шито белыми нитками. Неужели, наверняка подумал он, эта икра, шампанское, сам визит мой к нему объясняются вовсе не желанием с ним помириться, а очередной аферой и обманом? Такие мысли должны возникнуть у любого здравомыслящего мужа. К счастью, Толя не принадлежал к этой жуткой категории людей. Он наивен, как дитя, зачатое нами несколько позже. И при всей своей любви ко мне - в то время - не ревнив. Только не верьте всей написанной им чепухе, будто он меня не любит, не любил, во всяком случае. Это такое вранье, что ни сказкой сказать, ни пером описать. Конечно, его наивность не простиралась дальше глупости. Он не глуп, надо это признать. Поэтому значительно позднее мне пришлось признаться в подготовке визита Кашкина. Честное признание, как известно, облегчает вину. Советую вам каяться чаще. Помогает, черт - свидетель. Но и честность должна иметь свои границы, не выходя за пределы частичной. Это как частная собственность, которая в нашей стране трактуется как государственная (недра земли) или как частично частная (Газпром).
  Лично я могла понять Толю. Его гнев имел основания. Мало того что в самом зените он должен прервать свое любимое занятие, так еще к тому же обязан этим кому-то, не нашедшему лучшего времени нагрянуть к нам. А если все обстоит иначе, к чему все мои угощения, почему я согласилась лечь с ним в постель? Мы оба, каждый по-своему, обдумывали ложную ситуацию и теряли время. Я, как истукан, только в горизонтальном положении, продолжала лежать в кровати вместо того, чтобы подбирать разбросанные повсюду предметы моей дорогой одежды и привести себя в порядок. А Толя, еще неостывший от недавней страсти и вместе с тем погруженный в мрачные мысли, не спеша надел на голое тело брюки, забыв застегнуть на них ремень. Голый по пояс, матерясь на ходу, все же пошел открывать дверь. Неприлично встречать незнакомую женщину полуобнаженным - только я знала - за дверью стоит мужчина, если он еще не ушел, так как после первого звонка второй так и не последовал. Толя позже объяснил мне: он был так зол на весь свет, а больше всего на меня, что меньше всего думал о том, каким найдет его моя знакомая, гори она пламенным огнем.
   О своей встрече с Кашкиным он рассказывал со смехом. Я при их встрече не присутствовала. Догадалась, неплохо одеться, пока Кашкин стоит за дверью. Но моя одежда валялась по комнате, словно по ней прошел Мамай со своей боевой дружиной. Я лишь успела ее собрать. А когда начала одеваться, вошел Кашкин. Все же я не думала, что мой муж настолько потерял разум или зол, что часто совпадает по времени, чтобы ввести в комнату, где находится не совсем одетая женщина, тем более его жена, чужого мужчину. И этому нашлось объяснение. Всему всегда есть объяснение, даже мировым войнам.
  Дальше я ссылаюсь на рассказ мужа. Открыв дверь, он не поверил своим глазам. Меньше всего мог предположить, что моя знакомая такой оборотень. От удивления и оторопи он втянул в себя живот, и с него свалились брюки. Того, что явилось взору гостя, оказалось достаточно, чтобы смутиться. Комизм положения усугублялся тем, что он по инерции все еще пребывал в приподнятом настроении. (Как-то я спросила мужа, какое у него настроение. Он ответил: Приподнятое. Позднее мы часто использовали такой бесхитростный оборот речи - прежде чем предаться сексу выясняли, кто есть кто.) Кашкин слегка очумел и отвернулся, хотя до того протянул Толе руку для пожатия. Она повисла в воздухе, так как для своих рук Толя нашел лучшее применение: попытка справиться с брюками одной левой не удалась, пришлось направить ей на помощь другую - правую. Кашкин так и стоял с протянутой рукой и повернутой в противоположную сторону головой. А когда Толя привел себя в относительный порядок и решил ответить на рукопожатие бывшего противника, уже его рука повисла в воздухе. В конце концов, деланно засмеявшись, соперники взяли себя в руки и подали их друг другу. Все это, конечно, длилось значительно меньше времени, чем я рассказываю. Толя забыл обо всем на свете, кроме глупейшего положения, в котором оказался, и пригласил Кашкина в комнату. Тот, коль скоро ему не предложили раздеться, даже не снял с себя пальто. Следует ли теперь удивляться картине, которую застает Кашкин? На его глазах я в одних трусах прыгаю в постель, он останавливается, как вкопанный, в пальто и со шляпой в руках, совершенно ошарашенный всем увиденным. Зная Толю и подозревая меня в самом нечистом, он, наверное, подумал - в очередной раз над ним насмехаются. Но на то он и Кашкин, чтобы не давать воли эмоциям, когда они входят в противоречие с его интересами. Он извинился за поздний визит, вспомнив всуе татар, отвесил поклон, словно принадлежал к древнему японскому роду, и вышел в переднюю. Вслед за ним выбежал мой муж, надевая на ходу рубашку и галстук. Особенно, конечно, понадобился ему в этой ситуации галстук. Так или иначе, через пару минут вся наша троица выглядела вполне пристойно. Толя сказал, он рад гостю и просит извинения за то, что принял его не при галстуке. Кашкин смутился и еще раз попросил прощения, что не дозвонился, а визит не требовал отлагательств. Толя тут же проверил, лежит ли на месте телефонная трубка. И вспомнил, к моему счастью, - перед нашей встречей сам положил ее на место, так как Микс, видимо, скинул ее, а он своевременно этого не заметил. Микс, мне показалось, укоризненно посмотрел на хозяина, но не выдал себя обычным в таком случае мяуканьем, больше похожим на рычанье бульдога. Я отметила исключительную корректность мужа. И это - не при самых благоприятных для него обстоятельствах. Что до меня, то я напустила на себя максимальную серьезность и строго спросила Кашкина, чем мы ему обязаны. Кашкин не ожидал от меня такой подлянки, но не растерялся и ответил с легким поклоном, не роняющим, а скорее подчеркивающим его достоинство, - это он нам обязан. После чего коротко изложил суть дела, не издав ни звука про видение своих перспектив. Я впервые за последнее время подумала о нем позитивно. Муж витиевато спросил, с чего вдруг Кашкин проявляет такую трогательную заботу о нем, коль скоро раньше как начальник отдела мало кем был замечен в особых к нему симпатиях. Кашкин хорошо подготовился к своей нелегкой миссии.
  - Такова жизнь, как говорят французы, на смену старой формации пришла новая, когда молодые львы вытесняют старых козлов.
  Я и не подозревала раньше у Кашкина чувства юмора, пусть горького. Надо отдать должное Толе, сам он никогда не страдал отсутствием данного качества - оно у него, скорее, в избытке - не зря течет в нем половина еврейской крови. И Кашкин - не промах, не напрасно прошел школу советской и постсоветской жизни. Между ними возникла тонкая нить взаимопонимания, которой все же не мешало упрочнение со стороны. Я скромно заметила, что, работая в агентстве, встречаюсь в нем с разными людьми. И поняла все преимущества и недостатки прежней и новой жизни. Такое, ничему не обязывающее замечание, вызвало легкий наклон головы Кашкина, выражающий согласие, и недоуменный взгляд Толи, означающий напрасность моего вмешательства в мужской разговор. Пришлось проглотить горьковатую пилюлю и умолкнуть. Толе моя покорность пришлась по нраву, он стал более снисходителен. Но быстро сдаваться не желал - отметил свою привязанность к новому месту работы, где его, в отличие от института, ценят и уважают. Кашкин и тут не растерялся, признал в некотором роде вину за печальное недоразумение, когда должным образом не сумел отстоять лучшего сотрудника. И тяжело вздохнул - жизнь полна совпадений. Как назло, именно перед тем, когда решался вопрос о Толином увольнении, у них на личной почве случился небольшой конфликт, мало способствовавший защите им своего подчиненного, за что он с большим опозданием приносит нам свои извинения. Но пустые извинения ничего не стоят, сейчас представилась редкая возможность искупить старую вину, и он решил ею воспользоваться. Самое высшее руководство института нашло достойным внимания его, Кашкина, предложение назначить Толю начальником отдела, как перспективного, молодого и талантливого специалиста, который в новых экономических условиях даст толчок в разработках того, о чем не трудно догадаться, но, с лукавством добавил Кашкин, что трудно осуществить. Толя не так прост, его на одной мякине не проведешь, да и информацией о положении институтских дел владел предостаточно, вплоть до расплывчатых предложений дать ему приличную должность. Он смекнул, Кашкин радеет за него неспроста. И потому с присущей ему прямотой спросил у того в лоб, на какую должность рассчитывает сам Кашкин. Кашкин, скромно потупившись, ответил, рад бы работать под Толиным руководством. В какой должности, уточнил прямодушный Толя так, словно его уже назначили начальником. Кашкин и к такому вопросу оказался готов. Не отводя глаз, сказал - рад служить общему делу в качестве Толиного зама, если, разумеется, тот не возражает. При этом он гарантирует полное невмешательство в его функции и приветствует любое руководящее решение, исходящее от босса. А если Толя изволит спросить его мнение и прислушается к нему, сочтет для себя это особой честью. Толя, совершенно неискушенный в кадровой политике, а в лести особенно, принял всю эту трепотню за чистую монету и почувствовал себя крайне неуютно. Непривыкший к унижению, он не хотел унижения другого человека. Мы с Кашкиным знали о том лучше самого Толи. Нужное согласие получили, чуть ли не сразу. Правда, Толя сослался на отсутствие административного опыта. Кашкин, уставившись глазами в пол, заметил, если Толе пригодится его, Кашкина, скромный опыт, он будет рад им с ним поделиться. Кашкин окончательно решил свой вопрос, отрезав Толе пути к отступлению, возникни они в его подсознании. Но для вида мой муж, прежде чем он под диктовку будущего зама написал заявление о приеме на работу, капельку времени поломался. (Хотя мог сообразить полную его бессмысленность хотя бы потому, что следующим этапом трудоустройства должен нанести визит к директору института, лауреату вех мыслимых и немыслимых премий, о которых, как и о самом директоре никто в стране не слышал даже в новые времена. В то же самое время, чуть ли не сразу после второй мировой войны, о нем знал весь мир, начиная с ЦРУ и кончая бульварной западногерманской газетой, раскопавшей еще в семидесятые годы некоторые пикантные подробности его личной жизни.) Получив бумагу и согласие Толи на его заместительство, Кашкин откланялся, пятясь своим тощим задом к двери на выход. Единственная деталь во всем эпизоде Толиного опуса "Метаморфозы", почерпнутая им из действительности. Никаким нашатырем у нас не пахло - его сроду не было в нашем доме. Не думаю, чтобы Толя купил его для своего кота в мое отсутствие. Не иначе, как муж приукрасил нашу действительность. И себя, стойкого борца за свою свободу...
  Первый испеченный для Толи блин оказался удивительно удачным, чему нелишнее свидетельство - дальнейшее его поведение, отличавшееся необыкновенной страстностью и любовью. Я была сполна вознаграждена мужем, получив от него больше, чем он сам от себя для меня ожидал. Мой ребенок, как я надеялась, оказался зачатым нами в самых благоприятных для него условиях...
  Впрочем, даже усталость не помогла мне быстро заснуть. Я думала о завтрашнем дне, на утро которого я запланировала продвижение на писательский рынок пусть далеко не бессмертного, но все же творения мужа. Толе не понравится как способ, к которому я прибегла для осуществления его тайной мечты, так и сам факт, не вполне легитимный, моего знакомства с трудом почти всей жизни мужа. К сожалению, метод шоковой терапии, примененный мной к Толе в этой части, оказался не самым удачным. Я несколько переоценила свои способности и возможности. Но, как младореформаторы гайдаровского призыва, считала себя правой. Иначе жить было просто нельзя - ни нашей стране, ни нам с Толей. Хорошо, я не отложила зачатие нашего ребенка на другое время. Уже следующий день, начавшийся после пробуждения закреплением итогов предыдущего дня, доказал мужскую неблагодарность, непредсказуемость и глупость. После страстного вечера любви, с которым могла сравниться разве что наша самая первая ночь, я никак не ожидала метаморфозы, происшедшей с мужем утром. Именно тогда, когда мы доедали жаркое, бутерброды с черной икрой и пили кофе с буше, и Толиному настроению мог позавидовать любой мужчина, оно было самое распрекрасное, раздался телефонный звонок. Со словами, кого угораздило так рано звонить, Толя снял трубку. Услышав первые слова моего мальчика, редактора "толстушки", в которой я уже видела напечатанным Толин роман, он отнес их на чужой счет, хотя назвали его имя. Он недовольно проворчал, вы ошиблись номером, и повесил трубку.
  - Представляешь, с самого ранья нажрутся и звонят, черт знают кому.
   - У нас связь безобразно работает, вечно перегружена.
  - Лишь бы телефонную плату постоянно повышали... Странно, кажется, он назвал мое имя.
  - Кто это был?
   - Редактор какого- то журнала... - А причем тут ты?
  (Я напрасно вступила в игру словами. Видимо, удача, сопутствующая мне с того момента, как я вернулась к мужу, и не изменяющая мне до сих пор, привела к утрате бдительности.)
  -Абсолютно ни при чем, сам удивляюсь.
  - Он назвал одно твое имя?
  - Черт побери, и отчество...
  -Странно!
  - Кто-то нас разыгрывает.
  - Разве есть основание?
   - Ну, какое может быть основание? Между мной и журналом нет ничего общего!
   - Тебе лучше знать. Ты частенько пописываешь. Ума не приложу, что именно.
   - Ничего я не пишу. Уже сто лет, как не пишу.
  - Значит, мне показалось. Скорее всего. И все же странно. Такое совпадение, чтобы все вместе: и имя, и отчество...
   - Чего на свете не бывает? Больше ведь не звонят.
   - Ты прав, не звонят. Простое совпадение...
  В этот самый момент снова прозвучал звонок. Толя сразу же снял трубку. На моих глазах его безмятежное, несколько бледное от переутомления чело преобразилось в сердитую и багровую физиономию. При этом он вызывающе смотрел на меня. Так, будто я приложила руку к словам, произносимым по ту сторону телефонного провода. Толя выслушал редактора и швырнул трубку, не произнося ни звука. Его рык я услышала буквально через долю секунды. Рык неандертальца, бессвязный, грохочущий, свирепый. Ничего понять из него - невозможно. Таким я своего мужа еще не видела. Я испугалась, сейчас его хватит удар. Кажется, перемудрила, подумала я со страхом и за Толю, и за себя, и за нашего возможно зачатого ребенка. То, что я прочла на его лице, вызвало в моем животе громкое урчанье, прозвучавшее, как гром. Такая установилась тишина.
  - Что скажете, мадам?
  Так он ко мне еще не обращался. Нависала гроза. (Я собиралась признаться и смягчить гнев Толи. Сама не понимаю, как все приняло другой оборот. Я прикинулась дурочкой, а затем перешла в наступление - неподготовленное и с блеском проваленное.)
   Я на "мадам" не откликнулась, но посмотрела вокруг, как если бы не заметила вошедшую в нашу квартиру постороннюю женщину.
  - Взгляни мне в глаза, несчастная!
   - Я не понимаю, о чем идет речь, дорогой? Что-то случилось, милый?
   - Сейчас случится.
  - У тебя неприятности?
  - У меня? У меня - их пока нет. Но у тебя могут быть, если продолжишь гнуть свою линию.
  - Ты меня пугаешь, муж. Какую линию?! Объяснись, наконец!
  - Сначала хочу услышать твои объяснения. Для полноты картины.
   - Какой картины?
  -Иван Грозный убивает свою жену!
  - По-моему, он ее не убил. То есть, что я говорю, он ее и не убивал. Во всяком случае, на картине; ты ошибся, маленький. Ге нарисовал отца и сына, если не путаю имена художника и его жертвы.
   - Обещаю, Маша, я не перепутаю, если ты будешь по-прежнему разыгрывать из себя дурочку.
   - Но я действительно ничего не понимаю, мой господин.
  - Прекрати валять Маньку?
  - Может быть, Ваньку?
  - Мне сейчас не до таких пустяков, Маша. Ты не представляешь, насколько все серьезно. Наши дальнейшие отношения зависят от твоего ответа. Кому дала мой роман?
   - Роман?! Ты написал роман и скрываешь его от меня! Целых два года я живу с писателем-романистом и первый раз о том слышу! Может быть, объяснишь мне, как такое могло произойти? От того, что ты скажешь, тоже многое зависит!
   - Давно известно, самая лучшая защита - нападение. Прекрати паясничать, если не хочешь неприятностей. Дело пахнет керосином.
  - Но я на самом деле ничего не понимаю. Какой-то роман, какой-то редактор, какой-то керосин. Да, есть ли мальчик?
  - Есть! Он стоит перед тобой, посмотри на мудака.
   - Только, пожалуйста, не выражайся. Ведь знаешь, я это не люблю.
  - Она, видите ли, этого не любит. Выставляет меня перед всеми на посмешище и не любит.
  - Кто перед кем конкретно?
  - Перед редактором, перед Кашкиным, перед всеми. Нашла самое подходящее время, ничего не скажешь. А я-то не понимаю, что такое с нами случилось? Пришла виноватая-превиноватая, вся нафуфыренная, с шампанским и черной икрой. В постели, что шамаханская царица...
   - Шемаханская.
  - Какая разница, зубы мне не заговаривай.
   - Может, ты и прав, шамаханская. Вечно все я путаю, а других поправляю.
   - Кажется, впервые в жизни я готов поднять руку на женщину. Не провоцируй меня.
   - Ты никогда до этого не опустишься, милый.
   - Еще как опущусь!
  - Ты плохо себя знаешь, не опустишься.
  - Опущусь, если не перестанешь крутить мне... и не признаешься в своем преступлении.
   - Опускайся, дорогой, если это тебя успокоит. Только мне нечего тебе сказать. Всю эту галиматью я понимаю еще меньше тебя, впервые слышу о твоем романе. И не знаю, чем так напугал тебя редактор, которому кто-то его дал.
   - Его никто не давал! Его никто не мог дать, кроме меня! А я не давал! Я даже тебе не давал, как знаешь!
  - Очень печально. Если самый близкий человек скрывает от тебя самое для себя близкое, выходит, он только прикидывается близким, близким никогда не был. Вся наша близость, получается, носила эпизодический характер и дальше этого не простиралась. Хотя и за такую малость спасибо. Мне всегда, почти всегда - хорошо с тобой. А прошедший вечер, ночь и раннее утро вообще были бесподобны!
  - Премного благодарен за характер, за хотя и за почти! Лишнее доказательство того, как мы далеки друг от друга. Больше всего на свете ненавижу беспардонное вранье, и вот нарвался на него - да еще как!
  - За что боролись, за то и напоролись.
   -Не за, а на.
  - Какая разница! Я в шоке!
   - Ты в шоке? Это я в шоке!
  - Самый раз нюхать нашатырь.
  - Ты ж его не выносишь.
  - Я не выношу твою ложь и стремление навязать мне свой образ жизни... Боюсь, это слишком серьезно, Маша.
  - Как тебя понимать?
  - Как хочешь, так и понимай.
   - Поняла. Ты счел меня недостойной своего детища. Писал его утайкой, стыдился меня. Думала, у нас нет никаких тайн друг от друга. Я призналась тебе в том, что до тебя у меня никого не было. Я поверила тебе, ты меня любишь. И сама тебя полюбила. Я пришла к тебе вчера с самыми чистыми намерениями. Надеялась, мы найдем в себе силы забыть все обиды. Я вычеркнула из своей памяти твоих грязных девок. Твои жалкие измены. Все напрасно. Если не дашь мне свой роман, нам остается только одно - поставить точку. Не в нем - в наших отношениях.
   - Чтобы ты потом не обвинила меня в инициировании серьезного ухудшения отношений между нами, внимательно выслушай меня. Каким-то бесчестным способом ты прочла мой роман. Хуже того, отдала его в редакцию и уговорила провести со мной переговоры на предмет его публикации. Я, мало сказать, не в восторге от такого оборота дел и готов на все, если ты не признаешь свою вину.
  - А теперь ты послушай меня. Я не видела твой роман. Очевидно, он хранится в закрытом ящике письменного стола. Откуда о нем узнали в журнале, мне ведомо не больше, чем тебе. Но если там решили, что могут его напечатать, будешь круглым идиотом, отказавшись от публикации. Ты дашь мне его прочесть и встретишься с редактором. Заодно узнаешь, каким образом он к нему попал.
  - Последнее резонно. Может быть, удастся вывести тебя на чистую - грязную воду. Выяснится твоя вина во всем этом - тебе несдобровать.
  - А если я тут ни при чем, тогда несдобровать тебе, идет?
  - Надеюсь, запомнил, с кем говорил?
  - Филин, если не ошибаюсь.
  -Узнать, откуда он взялся на твою голову, несложно. Может быть, не зря, если тебя напечатают. Иначе, какой резон - писать?
   - Верно, никак не больший резон, чем жениться на тебе, лживой и наглой бабе. Я не намерен ни с кем встречаться. Напрасно старалась.
  - Я не стану оправдываться. Ты пожалеешь о своих словах. Трудно их забыть, даже если они сказаны в гневе. Впрочем, все это сейчас не так важно. Лучше попытайся объяснить не мне - самому себе, - из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор? Без эмоций, спокойно.
  - Мне не нравится роман. Мне еще больше не нравится то, что он попал в редакцию помимо меня.
  - Но ты дашь мне его почитать?
  - Теперь? Дам.
   - Такое впечатление - делаешь мне одолжение. Так дело не пойдет. Я прочту роман, само собой. И ты встретишься с редактором.
   - На это я не пойду.
  - Пойдешь! Надоел человек, который как мужчина, извини за прямоту, проявляется лишь в постели и ничего другого в своей жизни не предпринимает.
  - У тебя, Маша, нет никаких прав диктовать мне свою волю. Есть границы, которые ты не вправе переходить. Если не желаешь считаться со мной, значит, нам пора пересмотреть наши отношения.
   - Когда ты шлялся по девкам, была еще не пора?
   - Тебе хорошо известно, чем все это вызвано.
  - Напомни мне, пожалуйста, чем?
  - Не переводи разговор на пустяки.
   - А я и не знала, что ты шлялся по пустякам!
  - Ты уже забыла то, какие слова произносила вчера?
  - У меня плохая память.
  - Тогда и говорить не о чем.
   - И не будем говорить. Скажи мне только одно. Ты пойдешь к редактору, правда, милый? - Нет! И точка!
   - Что надо сделать, чтобы ты образумился?
  - Не зли меня, Маша...
  - А то?
  - А то нам обоим будет хуже.
  - Что ты имеешь в виду, дорогой?
   - Мы поссоримся основательно и непоправимо...
  - Мне снова придется уйти от тебя?
   - Не нужно меня провоцировать. В данной ситуации это просто неприлично.
  - Неприлично?! Так вот, я ухожу!
   - И когда ждать тебя снова?
  - Никогда! Раз так того добиваешься!
  - По-моему, ты встала сегодня не с той ноги. Может, нам следует немного остыть. И разобраться в случившемся. Только признайся. Скажи, не устояла перед любопытством, каким-то образом обнаружила роман, сунула его в какой-то журнал, что вполне укладывается в твой характер.
   - Мне нужен свежий воздух. Здесь он слишком спертый. От твоих подозрений, угроз, шантажа. Мне противно находиться рядом с человеком, видящим во всех своих неприятностях вину других. Видимо, мы полностью исчерпали себя.
   - Только не нужно меня пугать. Я давно уже пуганый.
   - Мы должны развестись, раз ты так этого добиваешься. Я все поняла, наконец!
  - И давно?
  - Мой визит - последняя проверка. Я ухожу. Очень скверная пьеса. Не я поставила ее... Ты окончательно достал меня своим отношением к жизни и вообще всем своим поведением. Я думала, вышла замуж за мужчину. Но ошиблась. Ты - тряпка... Сама во всем виновата. Сама и буду отвечать...
  - Когда мне отсюда съезжать?
  - Живи пока. Деньги с тебя не возьму. Ты же еще не начальник отдела. И когда станешь им, все равно останешься нищим.
   - Завтра же моей ноги здесь не будет...
  Обе его ноги остались в моей квартире. Собственно, она была наша общая. Мне ничего не давало, если б он убрался из нее. Во всяком случае, до нашего развода, неизбежность которого стала бы еще реальнее. Мы серьезно повздорили и не помирились. Никто из нас не пожелал пойти друг другу навстречу. Так и не дождавшись от Толи никаких сигналов примирения, я подала на развод, все еще надеясь: муж его не допустит и пойдет на мировую. Но он, совершенно неожиданно для меня, легко согласился развестись... Нас развели очень быстро. Так всегда бывает, когда в том меньше всего нуждаешься. Единственный действующий в нашей стране закон - подлости, хотя и неписаный...
  Я располагала достаточным количеством времени, чтобы все взвесить, прежде чем разводиться. Мне следовало проявить гибкость. Далеко не во всем я была права. Но не забудьте, конфликт возник не на пустом месте. Казалось бы, должна переубедить моя беременность. Но, во-первых, я еще не знала о ней. А во-вторых... Иногда, во-вторых, становится по существу не менее важным, чем, во-первых. Мне на работу позвонил редактор журнала, чтобы узнать, придет ли к нему мой муж, отказавшийся с ним разговаривать. Я сообщила ему, мы поссорились из-за этой глупой затеи и вот-вот разведемся. Он пожелал встретиться со мной, я под каким-то благовидным предлогом от свидания отказалась, пообещав держать его в курсе дел, если они изменятся в лучшую сторону.
  А через несколько дней мне позвонил Геннадий, тот самый институтский приятель, чуть ли не олигарх. Он еще раньше узнал от редактора, кем я прихожусь романисту, которого согласился облагодетельствовать. Услышал и о моем предстоящем разводе.
  Я чувствовала себя отвратно, видеть никого не желала - даже Таню, совершенно запуталась в себе, в своих чувствах к Толе. Порой я люто ненавидела его, не могла забыть то утро, когда он из-за своего дурацкого романа спровоцировал наш развод. То думала, что вся его любовь ко мне зиждилась на одном сексе и удобствах, связанных с проживанием в моей квартире на мою зарплату. То вспоминала наше знакомство, его объяснение в любви, кофе в постель, которым он баловал меня очень часто, его жадное тело. И тогда сомневалась в правильности своего поступка, такого рискованного и неумного. Я наступила на самую больную мозоль мужа. И не извинилась, уперлась на том, что не имею никакого отношения к тому, в чем он меня подозревал. Хотя ясно, никто другой не мог быть причастен к тому унижению, которому я подвергла мужа. Я представила себя на месте Толи и почти оправдала его поведение. И все же он не имел права доводить нас до развода, если на самом деле любил меня. И тут в моей голове возникала полная путаница. Кто кого обидел, кто написал роман, кому не дали его прочесть, кто отнес рукопись в журнал, кто имел наглость сказать, что все у нас кончено... Я находилась в раздрае, даже мысли о ребенке отошли на второй план, да и полной гарантии в беременности не было...
  
  
  
  
   МЕТАМОРФОЗЫ - 2
  
  
   3. Концерт Љ 2 для Анатолия с оркестром слов
  
  Жизнь постоянно меняется. В какую сторону? В любую, какую хотите, а чаще не желаете. Так же меняемся и мы, люди. Но если бы перемены исчезли, остановился б транспорт нашей жизни. Потому не следует остерегаться изменений, но их нужно ждать даже тогда, когда совсем не ждешь.
  Я после всего случившегося со мной три месяца с лишним тому назад, ничего от собственной жизни не ждал, равно как и от других жизней. Это чуть не подвело меня под монастырь. Пусть не в буквальном смысле слова.
  Почти по Некрасову, однажды в студеную зимнюю пору я из дому вышел - был сильный мороз, а я потерял одну из двух своих перчаток. Перчатки - старые, им сто лет в обед, куплены моей матерью еще при социализме, в период его расцвета, вместе с костюмом, который так и висит в моем шкафу с биркой. Вернемся к потере. Это такое старье - положи и брось, но оно меня вполне устраивало - и не только как память о прошлом, которая всегда с нами, пока не переходит в полное беспамятство по самым разным причинам. Не возражал, чтобы мою перчатку кто-нибудь подбросил, но надежды на то не было никакой. Мало того, что моя зарплата, как Микс (проживающий со мной кот) наплакал, так я к тому же, в силу каких-то странных привычек, до сих пор люблю старые вещи, как обожают некоторые своих невзрачных любовниц и пакостников - детей. Уж раз я упомянул тот новый костюм, так он давно вышел из моды, тогда как старый, купленный еще раньше, совсем уж в ветхозаветные времена, в моду совсем недавно вернулся. Вот и выбрасывай после всего этого старые вещи. Перчатки, правда, модными не были даже в пору своей молодости, что в какой-то мере утешало тогда, когда одну из них я потерял. Но все равно мне было жаль их, как старые песни о главном.
  Долго, однако, горевать не пришлось. Консьержка нашего дома, посвященная в мои потери, включающие жену и самую последнюю - перчатку, передала мне однажды записку: "Милостивый сударь! Довожу до вашего сведения, волею судеб утерянная вами перчатка найдена мною. К сожалению, не имею чести знать ваши имя и фамилию. Но что мне доподлинно известно, перчатка принадлежит мужчине, потому как редкая женщина позволит себе надеть на свои руки... такую роскошь. Первая моя мысль - передать ее консьержке, - и вся недолга. Но вторая мысль показалась интереснее и содержательнее. Если хотите, я верну Вам перчатку, если угадаете, что, где и когда Вы потеряли и можете вновь обрести? Решите этот вопрос - перчатка Ваша, в противном случае - она моя; к ней соблаговолите через того же "почтальона" передать парную перчатку - одна она Вам ни к чему, разве дорога как память о ком-то близком... Искренне Ваш Икс (хотя, если нам суждено встретиться, едва ли придем в восторг друг от друга)".
  Первой моей мыслью было обратиться к консьержке, дабы разоблачить шутника, но вторая - показалась интереснее и содержательнее. В конце концов, "визави" играет честно, хотя и по своим правилам. А главное, я разглядел в тексте Икса некоторую интригу, отдаленно напоминающую мне о прошлом. Некто не хочет выходить побежденным из игры, в которой я стал победителем, быть может, не за явным преимуществом. Но сумел отстоять честь и совесть, что не так уж мало для такого прохвоста, как я. У меня достаточно ума (много не требуется) для того, чтобы не поддаться дешевой уловке шутника, дав простой ответ типа: хочу обрести перчатку, потерянную вчера, скорее всего, в моем доме или в его окрестностях. Нет, здесь явно замешаны темные силы, преследовавшие и соблазнявшие меня не так уж давно; борьба с ними обошлась мне большой кровью, стоила немалого труда, нервов, самообладания. Что ни говорите, не так уж приятно оказаться у разбитого корыта, как та пушкинская старушенция, хотя я, в отличие от нее, ни у золотой рыбки, ни у кого другого ничего не просил. Напротив, отказался от всего навязываемого мне насильно.
  Короче, так короче. Я получил перчатку, предварительно передав своему адресату через все тот же "почтовый ящик" свою записку: "Не менее милостивый сударь или сударыня! В Вашем лице я встретил достойного соперника, испытывающего меня на излом. Поднимаю брошенную Вами перчатку. Потеряв благодаря Вашей милости несколько больше, чем старая перчатка, я не жалею об утратах, так как сохранил главное - себя. Теперь по существу: примерно три месяца назад в этом доме, в собственной квартире я потерял деньги, жену, хорошую работу, право на публикацию своего романа. Будьте любезны, верните перчатку. Прекратите донимать меня такими фокусами, как покушение на мою честь и достоинство, они Вам никогда не удадутся. И тем более не лишайте меня моих вещей - они заработаны честным трудом. Не менее Ваш, знаете кто"...
  Наученный сладким (умышленно не беру это слово в кавычки, так как все относительно в нашем мире) опытом, я ждал новых метаморфоз. По правде говоря, я соскучился по ним. Моя жизнь протекала слишком уныло и однообразно - я оказался один с котом, моим господином - при всей взаимной нашей любви, а я - не всегда покорным его слугой, что вызывало конфликты между нами, хоть как-то скрашивающие нашу тоскливую жизнь. Женщины, знавшие нас с Миксом не хуже (даже лучше), чем мы их, пронюхали об уходе Маши из дома и про окончательный и бесповоротный развод между нами, обретение мною свободы, как птицей - в клетке (а что, по-вашему, представляет квартирка бывшей жены, до поры оставленная экс мужу как укор?). И потому они старались уделить мне повышенное внимание, конкурируя друг с другом за право единоличного сострадания к не принадлежащей им собственности. Возникшие между всеми нами, включая Микса, недоразумения, хотя и вносили известное разнообразие в мое существование, заканчивались ненужными скандалами и выяснением отношений, не стоившими ломаного гроша. Микс вносил посильную лепту - кому-то из гостей симпатизировал, а кого-то отчаянно ненавидел и всячески препятствовал мне встречаться с этой кем-то, проникая в закрытую спальню, царапая и кусая и мою подругу, и меня. Цену своим спутницам я хорошо знал и раньше, а теперь она покатилась вниз вместе со мной еще ниже. (Это походило на галопирующую инфляцию в начале девяностых годов двадцатого столетия в России.) Нельзя сказать, чтобы я игнорировал их общество, но это все - больше сказать просто нечего. История с перчаткой внесла в мою жизнь недостающую новизну, хотя назвать ее таковой можно весьма условно. Так или иначе, она прибавила к моей начавшей застывать крови толику адреналина. Я, как пес, встал в стойку, готовый к новым приключениям на свою голову. Наверное, я лицемерил, когда просил своего "испытателя" ограничиться в своем внимании к моей персоне одной перчаткой, то ли им похищенной, то ли мной потерянной и им найденной и использованной для моего искушения. Я нуждался в нем куда больше, чем он во мне! Однажды приняв у него наркотик, я ждал новой дозы.
  Наркокурьер не заставил себя долго ждать: по мою душу с огромной сумкой в руках пришла Маша, о которой я не знал ничего со дня нашего развода. Я как можно равнодушнее спросил, что ей еще нужно от меня. Она ответила - одну часть. Маша никогда не произносила пошлости, потому никакие дурные мысли у меня не возникли. В Машиных словах я предвидел более глубокий смысл. Несомненно, она пришла именно по мою душу. Прежде всего. Остальное - от лукавого.
  Ее заверениям в отсутствии веры, как в Бога, так и в дьявола можно не придавать значения.
  - Если я в кого и верю, то в себя и чуточку в тебя, хотя ты сделал почти все для того, чтобы окончательно поставить на тебе крест (тут я насторожился). Нежелание твоей души считаться с запросами твоего же грязного тела (привожу ее слова по памяти, близко к тексту) ничуть не обеляют тебя, грязного кобеля, и далее по знакомому мужьям тексту.
  На всякий случай, я не стал уточнять, какие такие интересы своего, т.е. моего тела она имеет в виду, так как догадался без подсказки. Но постарался это скрыть, только плотоядная улыбка все равно выдала меня со всеми моими потрохами: ее вызвали яства, выставленные Машей на стол, а подогреваемое на кухне жаркое источало нестерпимый (в самом лучшем понимании этого слова) запах - устоять против него с постной миной на лице - верх цинизма. Известно, именно в комнаты тянутся все запахи - и дурные, и благие. От чудных запахов жаркого я, как ни старался, отвыкнуть не успел. Надеялся, новая моя жена станет готовить не намного хуже Маши. Иначе я не переживу ее.
  За ужином, к которому, к счастью, в моем загашнике нашлось спиртное (какой русский, даже не совсем русский, не любит; надеюсь, излишне пояснять, что не любит наш многонациональный народ, чай живем среди людей и ничто человеческое нам не чуждо, хоть ты кто). Мы пришли к полному консенсусу относительно выпивки и закуски; первое напряжение, вызванное Машином визитом, снялось, и все опасения не найти общего языка, имеющего наличие не только за столом, но и на столе, и вне стола, исчезли. Я прекрасно помнил, Маша явно похорошела еще тогда, в последний свой визит ко мне, начавшийся так великолепно и завершившийся полным крахом для нас обоих. Длительная разлука наложила на меня определенный отпечаток. Разлука сближает людей, хотя нередко - особенно после нового свидания - переходит по известному закону в полную свою противоположность. (Против диалектики и лома нет приема - не я это придумал, господа.)
  Под воздействием окружающего нас фона - музыки, еды, вина, разговоров на общие темы, уютной домашней атмосферы у меня сложилось впечатление, что мы можем начать все с чистого листа любви, которой почему-то не познали в полной мере друг с другом раньше. Ничто так не сближает, господа, как отсутствие близости. Но я не желал форсировать слишком близкое общение, оно могло с легкостью испариться, едва-едва возникнув. Важно сначала выяснить намерения бывшей супруги относительно меня. И только когда их очертания стали вырисовываться, когда мое гадкое тело перестало быть в ее глазах таковым даже в шутку и она начала приводить в порядок пушок на моей голове нежным поглаживанием того, что еще на ней осталось после всех бурь и натисков действительности, я сделал ответный ход, отнюдь не альтернативный, запустив щупальца в растрепавшуюся шапку ее длинных, шелковисто-мягких (шампунь и кондиционер в одном флаконе) волос...
  Позднее выяснилось, помимо запомнившихся ей приятных ощущений, Машу манила новизна, она желала испытать ее со мной в новом качестве - не жены, а любовницы, не с мужем, а с любовником. У меня не было оснований не верить ей. Надеялся, я - первый у нее любовник, хотя она - лишь последняя на тот момент моя подружка... Господа, бывшая жена, кто того не знает по собственному опыту, - любовница, что вам и не снилась, будучи просто вашей же женой. Впрочем, не стоит обобщать. Возможны исключения из правил...
  Партнерские отношения ни у кого из нас не вызвали отторжения - это точно. Маша призналась, что ее устраивают наши новые отношения, мы можем встречаться здесь раз в неделю. Не стоит оставлять Микса одного. Он принял ее как свою - не забыл, кем она нам приходилась. Опять же, занятие любовью в родительском доме, где она сейчас обитает, вызовет у предков ненужные разговоры. Я, со своей стороны, не имел ничего против встречи с Машей уже вечером - наш разговор состоялся воскресным утром после совместно проведенной ночи. Но не в моих правилах навязываться женщинам - должны ведь они иметь кое-какие преимущества, налагаемые на них слабым полом, к коему они принадлежат. Пусть лучше сами решают, кто и когда им нужен. Подталкивать считал вредным.
   Как бы, между прочим, Маша сказала, что в принципе может остаться у меня на весь день (вечер у нее свободный), если, конечно, я не сам того желаю. Я горячо, возможно, даже слишком пылко приветствовал ее принципиальное предложение. И ошибся.
  - У меня есть небольшая просьба. Маша сделала небольшую паузу. Я насторожился... - Не мог бы ты позвонить на свою прежнюю работу и узнать, принеся извинения за продолжительное - ввиду болезни - молчание, остались ли у тебя шансы получить должность начальника отдела?
  Дьяволу по-прежнему неймется, подумал я. А я, дурак, развесил уши и возомнил невесть что. Видимо, на моей физиономии отразились нахлынувшие на меня чувства совсем другого свойства, нежели недавние. Маша ничуть не смутилась.
  - Теперь, когда мы разошлись, ты не вправе упрекать меня в корысти, которой не было и тогда, когда я была твоей женой. Сейчас, как никогда раньше, я желаю тебе добра, так как есть и моя вина в потере тобой хорошего места. Сделай милость, позвони - хотя бы в знак того, что у нас было и осталось хорошего.
  Ее слова об остатках хорошего меня разочаровали, характеризуя так нашу недавнюю страстную ночь, Маша сместила акценты не туда, куда я желал. Если у нее и остались благие ощущения, теперь на них не прореагировал даже мой мозжечок, оскорбленный в самых лучших своих чувствах - во имя братской солидарности с остальными компонентами возмущенного мозга. К тому же неизвестно, что там отложилось в ее мозжечке, не говоря о прочих менее веских деталях женского ума. Многие могут упрекнуть меня в мужском шовинизме и будут глубоко не правы, вспомнив, какие темы возникают в подобных ситуациях в милых женских головках относительно наших мозгов...
   Старик Фрейд считал, будто никакого дьявола нет и быть не может, а все дело в Оно, правящем бал над нами. Не стану спорить, возможно, он прав. Но почему я со своим Оно ни к кому не пристаю, во всяком случае, не навязываю, как некоторые. Если когда мне и приходится, к примеру, кого-нибудь обольщать, я ничего не делаю тому во вред и, главное, действую по обоюдному согласию - наши Оно прежде находят единый язык и только потом приступают к общему приятному для себя делу, как бы ничтожным оно (ОНО) некоторым ни казалось. Не забудьте, господа, не я пришел к Маше, бросившей меня, подавшей и допустившей наш развод, не совладав со мной силой, - не убеждения, нет, а того самого Оно. Это она - уже после развода - прибежала смущать мой не столь уж изощренный в житейских мелочах дух, произносила сладкие речи о любви. Надо отдать справедливость - уж не знаю кому, - я редко когда отношу такого рода признания мне женщин не на свой счет - так хочется верить в их искренность, хотя сам я в минуты страсти говорю такое, что неплохо было бы записать на магнитофон для прямых потомков, которых у меня не было, но прочих предостаточно, а им полезно знать, какую чушь прекрасную несут не только женщины. Все же нам больше везет с дамами, чем им с нами - будем честны, хотя мы никогда в том не признаемся - даже себе. Мы не прогадаем и получим свое, коль скоро нам идут навстречу. А наши боевые подруги далеко не всегда получают по заслугам. Конечно, они всячески скрывают это от нас, считаясь не столько с нами, сколько с общепринятым мнением - надобно тешить мужское самолюбие и ни в коем случае не говорить нам неприятную правду. Женщины щадят мужское самолюбие и считают недопустимым оценивать поведение своих мужчин в постели даже удовлетворительной оценкой. Почти всегда слышим от них отличные слова. Мы рады обманываться - до того нам хорошо! (Я никогда не покажу Маше эти строки, пусть она лучше заблуждается, будто и я млею от ее глупостей, когда бездыханно лежу рядом с ней и в силах произносить лишь любовные банальности в ответ.) Я часто говорю о прошлом, как о настоящем, переживая происшедшее с максимальной беспристрастностью, отчего трудно сойти с ума, много его или мало. Маша, видимо, считает меня не слишком умным и к тому же человеком без чувств (начиталась разного), хотя охотно признавалась не раз, что ее нисколечко не коробит моя чувственность. Я хорошо понимаю разницу между тем и другим. Но Маша до сих пор частенько путала их - не потому ли творила разные безобразия? Ей казалось, будто мой мозжечок приобрел непомерную власть надо мной, и я абсолютно разучился соображать. Да, я признаю его решающую роль в отдельных эпизодах жизни - в отдельные минуты, даже часы. Но они занимают мизерное время по сравнению с вечностью, потому их можно считать ничтожными по значимости, хотя и не по наслаждению. Не так уж я отупел и погряз в грехе, чтобы не понять, что находится по ту сторону наслаждения.
  Закрывая тему мозжечка, выскажу эксклюзивное мнение относительно связанной с ним напрямую энергии заблуждения, вред которой явно перекрывает зло, наносимое нам брусничной водой ("Боюсь, брусничная вода б мне не наделала вреда..."), чья польза все же несопоставимо больше ущерба нашему здоровью. Я далек от всяких аналогий, но не задуматься над этой, кажущейся притянутой за уши, право, стоит. Уж так ли не правы критики чистого разума? Соблюдение чувства меры важно во всем, особенно между разумом и либидо - последнему дай волю, не заметишь, как обратит тебя в полное рабство. Подобная энергия заблуждения часто притупляет мышление и ставит минутное наслаждение выше всего на свете. И стоит ли уподобляться низшим животным - тем же трутням, если не ошибаюсь, любовникам ос, жертвующим ради секундного удовольствия собственной жизнью? (Я же более всего на свете ценю свободу, включая свободу выбора решения, как мне жить. Так и слышу реплику недоброжелателя, не столько как, сколько с кем. Представьте себе, и с кем - не последнее дело, только не надо вкладывать в это свой смысл. Но даже в нем - в этом смысле - есть смысл, господа, - его мало кто на практике сумел опровергнуть, если только он - не раб своей несвободы выбора или несостоятелен, в том числе и в постели - по причинам, которые не мне вам объяснять, но и здесь многое зависит от нашего выбора.)
   Столь примитивное вмешательство Маши в мою жизнь в один миг избавило меня от заблуждения, как на ее, так и на собственный счет. Все встало на свои места. От нашего недавнего замечательного общения не осталось и следа, разве что определенное послевкусье, но и оно содержало больше горечи сладкого яда, чем сладости горького меда. Больше всего меня огорошили ее обман и собственная наивность: я принял за чистую монету все ее поведение и любовные признания, на которые она вне постели раньше щедра не была, что, видимо, и сбило меня с панталыки. Но знаете, как нужно жить с волками? Нет, не выть по-волчьи. По волчьи жить! Поэтому я сменил тактику. Решил подыграть дьяволу и его благоверной. И заодно развлечься. Проще всего обматерить Машу и выгнать ее из нашего (?) дома поганой метлой. Но так советские люди - пусть бывшие - не поступают. Тем более с гостьей. Не стоит к тому же забывать, дьявол еще в прошлый "доразводный" визит сделал ее привлекательной, я забыл обо всем и не спал ночами, думая о ней.
  Теперь она устроит меня даже больше, чем до разоблачения. Главное, не подавать вида, что я раскусил ее до конца. Отсутствие иллюзий в отношении любовницы укрепляет связь с ней на уровне, требующем от нас лишь определенных затрат - тоже немалых - для сохранения формы и лица. Я еще не так стар, чтобы вести аскетический образ жизни, а прежние мои приключения - ничто рядом с этим. Маша - в нынешней своей ипостаси - даст мне больше, чем любая другая женщина. Но я должен проявлять с ней осторожность, не переступать черту, отделяющую близкого человека от обыкновенной любовницы, ублажающей тело. Кашкин едва ли представляет теперь угрозу для меня; как бы Маша ни старалась, прошло слишком много времени после того, как я отозвал свое заявление о приеме на прежнюю работу. (Дезавуировал его, выражаясь научным языком.) Потому - ради укрепления "братской" связи с Машей можно рискнуть и позвонить Кашкину - разговор с ним будет носить чисто формальный характер. Я обещал связаться с Кашкиным, после чего облобызал бывшую жену поцелуем, не имеющим ничего общего с Иудиным. Аналогичная судьба, рассчитывал я, постигнет, если на то придется пойти, звонок редактору журнала. Никак не откликнувшись на более чем лестное для себя предложение, я утратил его расположение. В полном соответствии с известной поговоркой: "Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы оно не плакало", я и решил действовать, идя навстречу желанию Маши. Маша растрогалась почти до слез, сказала, что я местами очень даже ничего, и она рада моему выздоровлению. Критически оценивая свое поведение в то время, признаю, тут не обошлось без подсознания и бессознательного, ставящих преуспевание выше свободы. И я наделен Оно, и меня обуревали дьявольские страсти. Мое Я подчинилось принципу реальности, делая уступку Оно. Вопреки моему Сверх-Я, совести. В собственное оправдание скажу лишь одно: мне искренне казалось, что я задумал действительно беспроигрышный вариант игры с дьяволом - искушением. И не только одной своей плоти...
  Я честно выполнил обещание: созвонился с Кашкиным.
  - Батенька опоздал, ситуация изменилась; место, куда вас прочили, занял другой. Пострадал я сам, так как из-за моего слюнтяйства, связанного с ходатайством за вас, меня перевели в старшие инженеры, а новым начальником назначили молодого нахала. Замом стал его подельщик - невольно я потворствовал приходу в руководство отделом мафии. Но никто на меня зла не держит. Новые начальники за короткое время, находясь у кормила власти, натворили много бед, вот-вот развалят здоровый коллектив. Надежда не только юношей питает, как писал Пушкин. Не все для нас с вами потеряно, если вы серьезно, без дураков, передумали и вняли разуму (в его словах послышалось нечто родное и близкое, они прибавили мне адреналина в крови).
   Я обещал Кашкину более не подводить его, дать руку (он просил) на отсечение, а, если и этого мало, то и остальные части своего бренного тела. Тут же последовала реакция. Кашкина раньше трудно было заподозрить в фамильярности, но в этот раз он не устоял, чтобы гадко не хихикнуть.
   - Принесете в жертву фаллос, если снова предадите меня?
  (Я как-то не сразу понял коллегу. И только услышав ржанье по ту сторону провода, уразумел, какой именно и, главное, чей предмет его так рассмешил. Видимо, в памяти Кашкина всплыл глупейший эпизод начала нашей встречи, когда я в полураздетом виде открыл ему дверь, и меня подвел брючный ремень.) В любом случае мне ничего другого не оставалось, как заложить то, что ставило меня в неудобное положение не слишком часто. И чем я дорожил, пожалуй, никак не меньше, чем совестью.
  Повесив трубку телефона, я призадумался, как та самая ворона, что сыр во рту держала, и далее по тексту. С первого захода я вполне могу угодить в сети, так ловко расставленные мне не без моей помощи, коль скоро пошел на поводу Маши. Оставалось надеяться лишь на то, на что надеется наша власть, когда речь заходит об экономике, - на великий русский авось и рынок, которые сами вывезут нас из ямы, в которой мы сидим.
  Будучи принципиально-честным, я рассказал Маше все, как есть. Она встретила мой рассказ с чувством глубокого удовлетворения и была мила со мной, как никогда. Я даже забыл о том, кто правит этот бал, - дьявол, Оно или обошлось без них. Только я, увы, не соответствовал лучшим мировым стандартам, так как боязнь данайцев, дары приносящих, отразилась на моем состоянии, хотя такое нестандартное поведение не помешало мне в короткий период нашего с Машей слияния находиться наверху блаженства. Как бы ни относиться к партнерше, качество исполнения данной функции не должно страдать, и, если прибавить к прошлому сложно, убавлять в настоящем никак не пристало, мужской долг не должен зависеть от всяких мелочей... Правда, я тут же вспомнил, какие это "мелочи". Но я зря расстраивался. Маша, пребывавшая в эйфории от успеха переговоров с Кашкиным, испытала настоящий оргазм (не люблю данное слово, а другое как-то в данной связи на ум не приходит), несмотря на все мои промахи на том поприще, на котором я раньше трудился достойней. Более всего угнетал тот факт, что на самом-то деле Маша достигла удовлетворения совсем в другой сфере, - произошло замещение одного другим, подмена принципа удовольствия принципом реальности. Еще никогда недопонимание между нами не было столь велико, нас разделяла целая пропасть, у края которой я оказался, и вот-вот мог свалиться. По собственной глупости, явной переоценке своего ума, я попал в капкан, расставленный Машей, такой бесхитростной на вид. Самое грустное, Маша искренне радовалась не столько за себя, сколько за меня: доставлять счастье другим - высочайшее наслаждение (кому, как не мне, дано это знать). У меня хватило все же ума объективно оценить создавшуюся ситуацию, я ни словом не упрекнул Машу, хотя удручающее состояние, в котором я пребывал тогда, подталкивало меня именно к субъективизму.
   Мой скромный опыт общения с женщинами свидетельствовал в пользу несомненной пользы подготовительного периода в любви, в чем я, несомненно, "преуспел", когда рассказал Маше про свою беседу с Кашкиным, - как назло, перед самой нашей близостью. На какие только глупости не идет человек ради нее, господа?! Стоит ли после всего этого удивляться Машиной реакции на мое недостойное поведение в постели, которое лишь придало всему, с ее точки зрения, остроту и новизну.
  Как ни смотри на мою ситуацию, ею я был целиком обязан себе, должен был семь раз отмерить и только один - отрезать, а лучше всего не резать совсем, - отказать Маше в ее просьбе, даже если придется расстаться с нею навсегда. Маша, объективно говоря, никак не тянула на роль дьяволицы, - она всего лишь женщина, желающая своему - даже чужому - человеку добра - в собственном понимании. Ведь она была со мной нежна, непосредственна, нетребовательна, невзыскательна, радовалась за меня, своего малыша, самого любимого, самого лучшего, замечательного... Всех сказанных той ночью слов я не запомнил, а выдумывать их не в моих правилах, - да и спутать со своими словами - только уже в ее адрес - легко... Но в таком скверном положении я не пребывал никогда, разве что в глубокой юности, когда моя первая женщина, словно не замечая нерасторопности и слишком быстрой потери самообладания своего пылкого влюбленного, как родная мать, порадовалась первым шагам любимого ребенка. Но она наверняка не испытала оргазма, тогда как Маша пережила его на полную катушку. Это ее слова - не мои. Скажете, мужчину так нетрудно обмануть вообще, а в части женских переживаний, особенно? Согласен. Но вы не знаете Машу - она способна на многое, но в любовных делах считала для себя самым важным соблюдение полного политеса, если я не путаю что-либо в терминологии. Поверьте мне на слово, Маша никогда не лгала мне в постели - другое дело, за ее пределами...
   Нет, я ничуть не хочу этими пространными объяснениями оправдать собственное невезение в ту ночь, оценивая себя разве что на троечку. Как никто другой, я испытываю муки радости, когда парю не только в облаках, и муки подлинного страдания, когда лечу вниз - особенно в своих глазах. Совершенно эксклюзивно скажу вам, господа, к сожалению, я не раз, и даже не два попадал в такие одному черту угодные ситуации падения.
  Короче, я не точил зуб на Машу, винил во всем только одного себя (даже о дьяволе и Оно забыл, хотя именно козни последних привели меня к краю обрыва). После сообщения Кашкина мне ничего другого не оставалось, как наступить на горло совести и понурыми шагами направиться в институт, куда я был вызван, чтобы оговорить свое новое назначение. Осталось уволиться со старого места работы. У меня остались две недели на передышку. КЗОТ со времен социализма все еще действовал в те времена и не заменен нашими думающими людьми на другой, более достойный нового, капиталистического мышления и бытия, документ. Благодаря этому обстоятельству я получил двухнедельную отсрочку, позволявшую попытаться уйти от выполнения договора об отсечении, в котором даже Маша не находила ничего приемлемого для себя, так как к тому времени мне удалось вернуть статус-кво в наши близкие с ней отношения. Так или иначе, мне надлежало сохранить свое лицо и остальные части тела, не говоря о совести, муки которой не давали мне покоя.
  Когда человечество чего-нибудь страстно желает, оно всегда добивается своего - не мытьем, так катаньем, - что доказывает весь ход его поступательного развития. Верно, на своем пути оно далеко не всегда утопает в одних розах, случается ему наступать своими голыми пятками на их шипы. Но прогресс неминуем, через тернии к звездам проложена наша дорога в светлое будущее. Можно помянуть тут к добру проходимый нами закон диалектики - единства и борьбы противоречий, перехода количества в качество и наоборот. Когда отдельный человеческий индивидуум предполагает одно, то им частенько располагает другой или, если вам угодно, другая и даже другое, - и все это в интересах всего человечества, пресекающего попытки особи отклониться в сторону от единственно верного пути-дороги. Нечто подобного избежать удается немногим. Но бывают исключения.
  Я упал с лестницы здания, где я работал и которое по Машиному желанию покидал раз и навсегда с записью увольнения по собственному желанию. Возможно, своим падением я обязан борьбе противоречий между двумя желаниями - Машиным и моим, более того, собственными полярными желаниями (как тут не вспомнить, в каком многополярном мире мы все обитаем): жить по совести или по уму. Или же количество перемен в моей жизни за последнее время набрало критическую массу и оно, перевалив через экватор, перешло в новое качество. Так или совершенно иначе, но факт остается фактом - я основательно ушибся и загремел в больницу. Позвоночник позволял мне лежать только на боку, испытывая при этом такую боль, скажу я вам, что первой мыслью было одно - пришла расплата за все мои грехи: прошлые и настоящие. Те, кому приходилось испытывать нечто похожее, тому не нужно ничего пояснять. Они на собственной шкуре знают, какие мысли лезут в голову, когда у нее есть свободное время подумать о душе. Ни о чем другом ей размышлять не приходится, все остальное делается без нее. Если другие органы жизнедеятельности целы, они выполняют свои функции, как в сказке: по щучьему веленью, по моему хотению. Правда, не обошлось без некоторой помощи Маши, подававшей мне еду, воду, утку и судно. Сами понимаете, в моем положении выйти на работу я при всем желании Маши не мог. Она и не требовала. Насколько человечеству это было угодно, большой вопрос. Но ни оно в целом, ни отдельные его представители в лице руководящих институтских кадров, ни мой зам. Кашкин не ставили мне в вину последнее мое падение. Никто не упрекнул меня в неэтичном поведении - в таком незавидном, грозящем получением инвалидности положении, волею небес и отчасти Маши я оказался. Перед институтом возникла дилемма, как со мной поступить. С одной стороны, официально я - еще не его работник, с другой, он - во мне заинтересован. (Тот, кто соображал и проявлял инициативу, давно сбежал кто куда - от Америки до ближайшего ларька, - лишь бы заработать на прокорм семьи. В моем институте, профиль которого в лучшие времена - оборона всей страны, занимались сдачей врагу всех своих позиций. А также... обороной от властей, не знавших, куда его девать. И потому постоянно пугающих тем, что распустят к чертовой матери, если он сам не решит собственные проблемы без всяких госзаказов, оплаченных государством.
   Вы можете подумать, Маша подложила мне большую, толстую свинью, когда пеклась о моем благе и добивалась нового моего трудоустройства, и ошибетесь. Наступали лучшие времена (просматривались на горизонте): уже начали выплачивать зарплату за выполненные два-три года назад госзаказы, Индия и Китай вели переговоры и готовились дать нам работу ( вопрос цены наших услуг), директор института - видный ученый - отстоял в борьбе с конкурентами - не менее заметными - право на получение гранта (все гранды нашей науки боролись и до сих пор сражаются друг с другом за гранты). Одним словом, институт обновлял кадры, готовясь к переменам, все постарались забыть прежние метаморфозы, так как наступали новые, снившиеся разве что в жутких снах прежнего советского руководства. Видимо, Кашкин как начальник отдела не вписался в новую систему координат и потому кубарем покатился вниз, докатившись до места старшего инженера, потому он и схватился за соломинку - меня, да не знал, что я упаду, а то б соломку подстелил - себе. Мои надежды из-за болезни остаться вне стен института оказались не столь радужными, как того хотела разыгравшаяся не на шутку совесть: что ей еще делать, кроме как грызть мои исхудавшие кости? Недостаточность вины перед Машей, Кашкиным, директором - лауреатом всех премий, кроме Нобелевской, не позволила исключить меня из рядов порядочных людей, а в качестве работника я, видимо, выглядел, как на безрыбье рак. (Устаревшая поговорка, скажу вам, ныне о раках можно только мечтать, так они дороги, тогда как некоторые виды рыб, например, килька, вполне доступны даже пенсионерам и бюджетникам.)
  Испытывая сильные боли в позвоночнике от тяжелой травмы, я поддерживал, как мог, свой дух. Видит Бог, я не хотел падать с лестницы, но как еще можно было противостоять ухищрениям дьявола? И потому, видимо, нашлась во мне некая сила, толкнувшая меня наверх - вниз. Бессознательно я хотел упасть (вот и говори про бессознательное как порочное), чтобы совсем не скатиться вниз (в духовном плане), но не погиб. По Фрейду, кажется, жизнь есть влечение к смерти, но я так высоко в своих склонностях не зашел.
  Постоянные боли уберегли меня не только от работы, но и от близости с Машей, но не от собственно Маши, которая мужественно (если такое выражение подходит к хрупкой женщине) переносила все тяготы не только моей жизни, но и своей - не жены, не любовницы, не медсестры. В порядке компенсации она после подачи мне, прошу прощения, судна, не то чтобы воспользовалась не самым лучшим в моей жизни моментом, но все же несколько некстати подала мне трубку мобильника и попросила поговорить с редактором журнала, коль скоро разговор о работе в институте придется на время отложить. Не совсем застигнутый Машей врасплох (ждал какой-нибудь пакости, правда, не в такую минуту), я все же проявил понятную, соответствующую эпизоду, слабость и промямлил, если ей угодно, так сразу, как только. Она, шутя, заметила, желание женщины - закон для мужчины. Не знаю, как обстояли у нее дела с другими желаниями, самым сильным моим желанием было нежелание влезать в новую, еще более опасную для жизни петлю, - настолько я хотел избежать апофеоза жизни - смерти - публикации моего романа.
   Даже физическая смерть - ничто по сравнению с позором, неминуемо ждущим меня после прочтения первых же страниц романа литературными критиками. Они, как воронье, набросятся на него и накаркают ему дурную славу, сделают посмешищем не только в собственных глазах, но и в глазах всего прогрессивного сообщества, которое не удостоит своим вниманием ни одной строчки моего любимого детища, связанного со мной одной пуповиной. Я не должен был допустить того, чтобы нас отлучили друг от друга. Выскажу очередное эксклюзивное убеждение: когда родившемуся младенцу перерезают пуповину, связывающую его последней нитью с мамашей, он уже уходит от нее в самостоятельное плавание. И чем старше становится, тем дальше уплывает, хотя и родители, и дитя делают вид, что они - одно целое. Вся беда состоит не в рождении человека, а в стыде и вине родителей за свое дитя. Теперь вам понятно мое нежелание становиться отцом?
   Дело вовсе не в том, что я как отец недоказуем (Маша всегда была мне верна), не в правоте старика Ницше (мужчина для женщины - средство, а цель ее - ребенок), а в том, что цель не оправдывает средств, вкладываемых наивными родителями в своих детей (материальных, само собой, но, главное, душевных, включающих в себя собственные соки - все до единого). Эти средства исключительно редко окупаются хотя бы в форме отсутствия вреда и значительной нервотрепки наследниками. Лишь отдельные экземпляры доставляют своим прямым предкам гордость от сознания того, что хотя из-за них не удалась жизнь, зато они вырастили таких достойных (счастливых, богатых, умных, талантливых, добрых, красивых, великолепных, замечательных и т. д.) людей, на зависть соседям и всему миру. Игра не стоит свеч, господа. А с учетом нынешних времен, переживаемых так скверно, хотя и не всеми (есть десяток процентов счастливчиков), это экономически неэффективно, нерентабельно, убыточно и может привести вас к полному банкротству. И вашего дела (от бизнеса до коллекционирования конфетных фантиков), и вашей личности, как бы лика или безлика она ни была. Деградация случается каждую секунду с тысячами людей на планете Земля из-за наших, извините, ваших детей. Не потому ли в развитых странах, до которых мы дотянемся неизвестно когда, до сих пор продолжается демографический кризис, хотя там зарплату платят - и немалую, и вовремя. Кажется, мы догнали Запад по рождаемости, можно надеяться, и по молоку, и по мясу тоже не только догоним, но и перегоним Америку. Когда-нибудь. Ведь если ежегодно терять по миллиону человек, в недалекой перспективе нам хватит нескольких коров, чтобы накормить, напоить оставшиеся души. Такие исключения, как Китай, который в полном противоречии с законами природы и логикой исторического прогресса без отрыва от деторождения, хотя и в рамках, определенных коммунистической партией, экономически догоняет и скоро перегонит "малодетный" Запад, лишь подтверждает общее для остальных правило.
  Впрочем, я уклонился от главной нашей темы. Итак, я проявил определенную слабину в самое неподходящее для себя время и, сжав зубы, обещал Маше позвонить в журнал. Моя вера в человечество еще больше упала. Я расценил выпад Маши, которой был премного благодарен за внимание и уход, как очередной предательский удар в заболевшую еще сильнее спину. Но, стиснув всего себя до жуткой боли, скрыл это от нее...
   Если вы совершите серьезную, большую ошибку в жизни, сохраните ее в тайне от самых близких людей - их переживания только усугубят вашу вину, даже если вы совершенные ангелы. Лучше никому не давать повода для сострадания. Вас больше станут уважать, независимо от того, кто или что стояло за вашей ошибкой. Известно, более всего сочувствуют нашему горю те, кто чистосердечно приводят нас к нему, так как сочувствие - лишь малая часть чувства вины, которое исподволь гложет виновника торжества над вами.
  Исходя из этого элементарно простого постулата, я не стал бросать камни в Машу (их и не было у меня под рукой, а если б и были, не в моем состоянии ими бросаться - того и гляди, угодишь в самого себя, что чаще всего и происходит в жизни). Маша сочла, будто я только того и ждал, когда она сунет мне под нос мобильник, - так я жаждал напечататься, особенно теперь, прикованный к постели... Я позвонил. Что будет, то будет! Ответ редактора мог оказаться худшим.
  - К великому сожалению, ближайшие номера либо подготовлены к печати, либо материалы для них уже есть или оговорены договорами с пишущей братией. А что касается будущего, то оно находится под вопросом, так как низкая покупательная способность населения, резкое падение интереса к серьезной литературе и вообще падение нравов в новой России привели к тиражам - курам на смех. Да и те стали возможными благодаря фондам Сороса и других спонсоров.
  Лично для меня все вроде бы складывалось наилучшим образом. Так я решил, услышав, до чего ж докатилась наша словесность. Но редактор поспешил утешить меня. В свое время под мой роман некий спонсор выделил огромную сумму, причем с правом использования ее только по назначению - не так, как расходуются бюджетные деньги разными интеллектуалами - менеджерами. Спонсорская помощь лежала в очень надежном коммерческом банке - там же, где деньги самого питерского правительства, что до поры (пока банк не обанкротится) являлось гарантией солидности и надежности, как тогда казалось, если не последнего, так первого. Деньги спонсора приносили журналу немалый доход в процентах до тех пор, пока оставалась надежда на мою благосклонность, которая не последовала. Но когда спонсор узнал про мой отказ сотрудничества с журналом, он аннулировал договор и забрал деньги вместе с поручительством на распоряжение ими редакцией на заключенных с ней условиях. (Что-то вроде этого, я не разбираюсь в подобных делах.) Судьба играла со мной в кошки-мышки, но пока я оставался кошкой, а не мышкой. В заключение редактор сказал о возможности дальнейшего сотрудничества со мной, если я свяжусь со спонсором, кто знает, может быть, он простит меня за мое непостоянство и зазнайство, снова выделит деньги, и тогда можно будет вернуться к нашему разговору. (Видимо, редактор не сомневался в том, что спонсор - мой лучший приятель, и я знаю координаты его местонахождения.) У меня хватило ума не спрашивать, где поселился этот психопат. Впрочем, я не сомневался, кто стоит за всем этим хулиганством. Все тот же черт. Поневоле, будучи тяжелобольным, поверишь в чертовщину. Не исключено, в один ужасный момент он выскочит из своей табакерки и оглушит меня своей деньгой прямо по башке. Я снова начал верить в дьявола. В Машином представлении дьявол выглядел ангелом, который простит меня и принесет нам благую весть.
   Расхождения между мной и Машей не носили непримиримого характера, так как со времен наших праотцев и праматерей даже вавилонское столпотворение выглядело игрушечным по сравнению с отношением к одной и той же проблеме мужчины и женщины. Видимо, именно полярность взглядов и мнений позволяли, позволяют и позволят в будущем сходиться им не только на поле боя и постели. Так что некоторые разногласия принимались мной и Машей как должное и ничуть не мешали нам... почти одинаково оценить ситуацию, казавшуюся мне не столь уж плачевной, а Маше... - катастрофической. Минуту назад она верила в ангельскую природу спонсора, но мужскому уму не дано постичь всю глубину женского. Маша пришла к иному, нежели прежде, мнению: ангел понял, с каким дураком связался, и обещал деньги меньшему придурку - писателю (художнику, музыканту, ученому и т. д.), чем ее бывший муж. В миг она побледнела, утратила присущий ей блеск очей, в ее глазах появились слезы. "По большевикам прошло рыданье", как всегда, кстати, вспомнил я, хотя беспартийная Маша, не желавшая примыкать ни к правым, ни к левым, ни к тем более центристам, справедливо считала всех их одним, скажем так, миром мазаными (тот редкий случай совпадения наших взглядов - случай единства как частности в борьбе - в целом - противоречий между мужчиной и женщиной). А ее слезы вызвали у меня то самое сострадание, которое я не приемлю со стороны других, и которое настигает меня самого, как чума или тайфун. Все-таки я был, пусть косвенно, виновником ее разочарований. Но, с другой стороны, не я же, в конце концов, придумал всю эту дьяволиаду. Маша играла в ней не самую последнюю скрипку и должна была пенять на себя. Она потому, думаю, плакала, что пеняла не на меня. Это, в первую очередь, и вызвало мое к ней сочувствие.
  Мое сострадание, вызванное рыданиями Маши, оказалось чудовищно велико - такого со мной не случалось и в предыдущих моих жизнях. А, возможно, в моей несчастной башке наступило внезапное озарение. Катарсис?! Все перевернулось с ног на голову, а, может быть, с головы на ноги, кто разберется в той кутерьме перемен, происшедших в одно мгновение - все же я был болен, хотя и не на голову, - все взаимосвязано в нашем мире.
  Кто, как ни я, отверг разумные и идущие от сердца Машины предложения, направленные на улучшение моей жизни? Что собственно угрожало моей свободе, если бы я сразу перешел на новую - старую работу с таким потрясающим повышением в должности. В сущности, нет ничего плохого в ее желании помочь опубликовать мой роман. А я творю, черт знает что, когда Маша жертвует своим временем, здоровьем и, простите за выражение, подтирает мне зад. Где моя благодарность единственной женщине в мире, которая терпела и продолжает терпеть все мои выходки? Разве она изменяла мне, а не я - ей, разве она, а не я исполняла кое-как, иногда наспех, свой долг, включая супружеский? Чему удивляться, когда Маша не выражала буйного восторга от моего поведения и говорила мне правду-матку, как Никита Сергеевич на заседании Организации Объединенных Наций? Она, во всяком случае, не потрясала над головой - ни моей, ни своей - грязным башмаком. Какая, в самом деле, корысть в бывшем муже - таком жалком, убогом и ленивом типе? Русский человек, будь он хоть кто, хоть, как я, подвержен рефлексии и по менее серьезным поводам, переходя от эйфории к самоуничижению, - потому наша экономика до сих пор хромает на обе ноги. Метаморфозы валятся на нас снежным комом и бьют не только по голове.
  Все эти сентенции и масса других в той же тональности произвели в моем существе, лежащем на боку не без помощи Маши, переворачивающей его так, чтобы оно не испытывало большей боли, чем она наблюдалась не только мной, но и другими постояльцами (скорее, полежальцами) шестой палаты, настоящий переворот, сравнимый разве что с Октябрьским. Все мои прежние мысли о чести, достоинстве, совести выглядели в новом свете полной абракадаброй, и я разразился гомерическим хохотом, напугав соседей и Машу. Она не на шутку перепугалась. Ей померещилось, будто я спятил от последнего известия, способного изменить мою жизнь самым крутым образом (она уже снова мечтала о своем ангеле, который сжалится над нами, сочтя достаточным наказанием мне нынешнее инвалидное положение, - ведь лежачего не бьют). Под влиянием ее новых речей я размышлял о том, что лишь в горячечном бреду мог в свое время отказаться от благ, дарованных судьбой, какой же я все-таки кретин, как посмел оттолкнуть от себя Машеньку, не смыкавшую глаз в уходе за мной, чужим ей человеком. Из-за всех этих переживаний усилились боли в спине, я тупо вперился в одно (их было много) пятно на потолке и не совсем литературными словами стал посыпать свою голову, что, как всегда, помогло облегчить мои страдания.
  Одновременно у меня открылось новое зрение на Машу, мир, на самого себя. Не то чтобы все мы стали вдруг привлекательнее - скорее наоборот, - но жесткие реалии времени требовали соответствующих перемен в моем сознании, сопротивлявшемуся новому. Его не устраивала ломка (как у наркомана) - оно не желало смириться с действительностью.
  Совершенно без сил лежал я в чужой постели (не в своей же!), испытывая физические и нравственные муки. Нет, я решительно не был способен становиться не то, что крутым парнем, не то, что круто меняться, меняться просто. Лишь одна перемена более чем допустима. Как это раньше я не замечал достоинств бывшей жены, ее внешней и внутренней, хотя и не без изъянов, красоты, которая может спасти если не мир, то хотя бы меня?! Ведь бывшая жена ставила мое благо если не превыше всего, то выше своего, несомненно. Да, она слишком пристрастно воспринимала его, так желала мне добра; с моей стороны, даже казалось, будто действует мне назло, что и приводило к ненужным конфликтам и кончилось разводом. Но есть некий водораздел между женской и мужской логикой в восприятии обыденных и мировых проблем, жизни в целом и ее деталей, любви, наконец. Что мужчине - здорово, то женщине - смерть, благодаря чему их и влечет друг к другу. Мы, мужчины, бесчувственны, похотливы, эгоистичны, упрямы. Они, женщины, нежны, чувственны, желанны, бескорыстны, и, делая все по-своему, заботятся - прежде всего - о своих (лишь иногда - чужих) мужчинах. Конечно, можно сколько угодно сомневаться, какого именно (нашего или иного) ребенка они хотят носить не только в своем сердце, но не вызывает сомнений желание продолжения рода, заложенного в их природе несопоставимо больше, чем в нас, мужчинах, хотя бывают отдельные исключения. Оглядываясь назад, в прошлую нашу с Машей жизнь (для чего имелось времени, хоть отбавляй), я увидел то, чего не замечал никогда. Глупость, будто Маша не любила меня раньше и вышла замуж от неизбывной женской тоски. Что же такое произошло с нами, почему наша любовь переродилась в полное безразличие? Нужно ли об этом вам говорить? Семейная лодка разбилась о быт не только у одного поэта. Я, как выяснилось, оказался не приспособлен для семейной жизни, бытовые неурядицы тяготили меня, желание Маши жить ради ребенка, которого она хотела от меня чуть ли не в первую нашу ночь, ставило передо мной легко разрешимые вопросы, в том числе, ху есть ху я для нее, даже если она любит меня так, как говорит. Я слишком дорожил своей свободой, чтобы в одночасье распрощаться с нею, разменяв ее на пеленки и безденежье, полную зависимость от пусть своего, но не такого уж нужного - во всяком случае, в первое время (продолжительность которого может быть от года до бесконечности нашей молодости) - младенца, орущего до самых седин: Дай! Одним словом, совместная жизнь не заладилась у нас с самого начала. Была в ней какая-то червоточина, приведшая меня к отлучкам из дома, сначала вполне безвинным - к приятелям, холостым ребятам, без особого труда втянувшим меня в орбиту своей жизни. Не то чтобы я был влюбчив или неотразим, но веяния новых времен, когда эмансипация привела наших женщин к такому же свободному падению их тел, как и - не совсем аналогичных - мужских, не создавали особых проблем ни для мужчин, ни для женщин в том, что раньше требовало затрат физического, умственного и душевного труда для завоевания не только сердец друг друга. И само собой, я нашел отдохновение в других домах, чего был лишен в собственном из-за постоянного выяснения отношений, кто виноват, и что делать с виной, невинным и виноватым, и вообще, ху есть ху в нашем доме.
  Все начало меняться с тех самых пор, когда в моем кошельке появились лишние деньги, хотя лишних денег никогда не бывает. Последовавшая за тем череда событий привела меня на больничную койку, с одной стороны, а, с другой, вызвала во мне переполох на порядок выше девичьего, так как обнаружил у меня неведомые раньше ощущения. Так мое новое чувство к Маше стало ярче, богаче, оно переполняло меня всего, каждую клеточку тела и души, а не отдельные клетки, как в добольничные времена. Конечно, здесь сыграла свою роль благодарность Маше за ее нежный уход за мной. Но разве мы влюбляемся в медсестер или нянечек, если рискнем предположить на минуту, что они стали теми, о ком в прошлые времена складывались легенды?
  Так или иначе, я безнадежно влюблен, и с этим совершенно бесполезно бороться - и не хотелось, по правде говоря. Уже позднее (много позднее) я уразумел, почему мне так легко далось отступничество от своих убеждений, почему я пошел против своей совести, позволил собой манипулировать. К сожалению, у любви есть не одна сторона, а как минимум две. Знатоки утверждают, их бесконечное множество.
  Внезапная новая любовь к Маше, тщательно скрывавшаяся из-за боязни вспугнуть это чувство и показаться сентиментальным, - особенно с учетом моего положения - перевернуло отношение к самому себе. Я увидел в отраженном любовью свете того себя, кто раньше устраивал меня. Да, я хорошо знал свои недостатки, но никогда не считал их пороками. Почти все мужики - бездельники, бабники, пьяницы, не хотят иметь детей раньше времени - до греческих календ - мне ли рассказывать, что представляют в женских глазах их любимые мужья. Мы, в свою очередь, не такие слепцы, чтобы уж совсем ничего не видеть, но ведь не каждая соринка - бревно, как не каждая дождинка - дождь (слова из песни не выкинешь). Я не считал себя ни физическим, ни моральным уродом, тем более что никто, кроме жены, не давал мне понять, кто я на самом деле. Но жены всегда смотрят на своих мужей через уменьшительное стекло. На чужих - иногда через обычное, чаще - через увеличительное. Уж так им на роду написано. Захомутав нас, они рассматривают свои приобретения как дармовую лошадь, которая по их воле должна приобретать облики прочих животных, включая людей. Так примерно рассматривал я раньше женские представления и, естественно, по-своему, как мог, боролся с ними на собственном фронте. Этим и объяснял свои отдельные недостатки, а наличие пятен на Солнце, как нельзя, кстати, подтверждало мою правоту. Другое дело, теперь. Я изменился целиком и полностью, пересмотру подверглось все мое мировоззрение, прежде всего, зрение на самого себя, а это, как любят говорить наши просвещенные политики, дорогого стоит. Но, почти неподвижно лежа на больничной койке, я не рассматривал перемены в своем мировоззрении как нечто дорогое или дешевое. Просто произошла переоценка ценностей. Как в магазинах, - вещи подешевели вовсе не из-за своей дешевизны, скажем, классическая литература и музыка. А из-за покупательного спроса (рынок, господа!) По этой же причине другие вещи подорожали, например, все то же пресловутое мясо, молоко и масло, не говоря уже о самой любимой нами после водки колбасе. Любовь внесла коррективы и расставила свои ценники на всем, но я не испытывал никакой гордости за себя, как и стыда, так как недолго клял себя последними словами, чем существенно мог принизить себя как любовный объект, в чем ни на йоту не был заинтересован.. . При всем, при том я изменился настолько, что, к примеру, был готов хоть немедленно, тут же, на своей больничной койке, улучшить демографическую ситуацию в стране, с учетом прошлых пожеланий Маши, доказав ей и родине не на словах, а на деле свою любовь. И добиться тем самым согласия Маши вторично стать моей женой, не откладывая наши дела в долгий ящик. Вся трудность, однако, заключалась в моем состоянии, не допускавшем сколько-нибудь значительных телодвижений, как со своей стороны, так и противоположной, которая могла своей пусть и небольшой массой окончательно превратить меня в инвалида, что не в наших интересах, - едва ли в таком виде я мог стать полноценным мужем и отцом. Единственное, не считая моих товарищей (которые при всем своем желании не могли оставить нас с Машей наедине), что не позволяло мне безотлагательно предложить себя в качестве будущего папаши нашего дитяти.
   Пока я мечтал о том, когда смогу осуществить свою новую мечту, меня навестил Кашкин. Он сообщил радостную (не знал, брать это слово в кавычки или нет, исходя из последней метаморфозы) весть: в верхах по-прежнему, несмотря на мою затянувшуюся болезнь, не хотят жить по-старому (новые времена - новые песни). А в низах - не могут, так как даже сотрудникам, оставшимся в институте после серьезного сокращения штатов, зарплату платят изредка или не платят вовсе, хотя все говорят о скором изменении в лучшую сторону, что по старинке не позволяет надеждам умирать последними. Кашкин не сомневался в хорошем исходе наших с ним дел.
  - Главное, верхи; думайте только о своем выздоровлении, что с такой женой, как Маша, не составит труда.
   При этом он почему-то снисходительно усмехнулся. Более того, они оба переглянулись и что-то шепнули друг другу за моей больной спиной, не понимая того, что, лежа на левом боку, я вижу боковым зрением происходящее справа. Их сговор смутил меня и внес некоторый диссонанс в оптимистическое настроение последних моих минут (обратите внимание на богатство русского языка, господа!). Что если Маша догадалась о моей возобновившейся любви к ней - берет реванш за мои похождения? И на меня опять накатили нехорошие мысли. Я начал презирать всех и вся - эту (нелитературное слово) болезнь, Машу, Кашкина, работу, роман, весь мир, включая мир во всем мире, а больше всего себя, так низко павшего, раз предал все свои идеалы и поверил женщине. Нужно скатываться с лестницы, испытывать такие сильные боли в позвоночнике, рисковать жизнью, чего недоброго оказаться в недалекой перспективе инвалидом в коляске (чур, чур!), чтобы заполучить такого зама Кашкина? Моему воспаленному болезнью организму все тяжелее и тяжелее давалась борьба за выживание чего-то оставшегося оптимистического во мне. Это можно сравнить со схваткой под ковром, которую ведут наши демократические высокопоставленные деятели представительной и исполнительной власти, озабоченные, с одной стороны, своими прогрессивными убеждениями, а, с другой стороны, собственным выживанием в окружении, которому голову в рот не клади, не то, как хищный зверь, ничего от нее не оставит. Исход такой борьбы предсказать нетрудно, но мы, народ, все равно из года в год, из выборов в выборы, наступаем все время на одни и те же грабли. Не так ли обстоят дела и с нашей любовью друг к другу? Впрочем, я не улавливал логики в подобном сравнении, находя в нем лишь один похожий элемент - выбор - выбор депутата (президента) и жены...
   Такие мысли вызвали у меня совершенно не соответствующее моменту желание, неточно отразившееся на моей физиономии и потому ошибочно истолкованное Машей. Она что-то шепнула Кашкину, и он, попрощавшись с нами, покинул палату. Маша, как заправская медсестра, тут же второпях извлекла из-под кровати знамо какую утку, словно фокусник из-за пазухи - водоплавающую птицу. И не стесняясь моих товарищей (слово, сохранившее свое значение едва ли не в единственном этом смысле) по несчастью, сунула мне ее по назначению, откинув одеяло так стремительно, что я не успел предотвратить этот акт милосердия. И смутила не только меня, но и себя. Но не соседа. Острый на язык, не посещавший ни Гарварда, ни Оксфорда, он в это время от полного безделья глядел в мою сторону и счел необходимым поделиться с коллегами своим открытием, вызвавшим дружный хохот всей палаты и мой смех сквозь слезы. Маша мгновенно выбежала в коридор, расцветая на ходу, как красный мак. Быть может, мне стоило воздержаться от рассказа таких подробностей, но я хотел передать атмосферу, в которой находился и окружение людей, что не заседали в Думе и не правили нами налево и направо. Жизнь, господа, в отличие от нас, не выбирает сюжеты. Впрочем, сколько можно говорить о наших выборах, если я сам не знаю, что выбрать для самого себя, а уж кого выбирать, какая разница, хотя я всегда голосую за... не скажу, это будет им реклама.
  После возвращения Маши в палату, уставшую от хохота и комментариев на разные житейские темы, включая отношения между разно и однополыми людьми, я не сдержался и высказал, тщательно выбирая выражения, чтобы никого не обидеть, свое мнение обо всех нас. Это породило неоднозначное отношение моих товарищей. Так остряк-самоучка обиделся.
  - Он абсолютно лишен чувства юмора, никто его не хотел обидеть, тем более что таким можно скорее гордиться, чем из-за этого скорбеть (и откуда только приходят людям в голову подобные слова, не отражающие сути, но отличающиеся неожиданностью их применения к данной ситуации?). Другой сосед поддержал мое возмущение.
  - Негоже при женщине (Маша к тому времени уже вернулась и сидела рядом со мной), пусть она будет жена или кто-то еще, замечать неприличные вещи, даже если они когда надо выглядят вполне прилично.
   Тут он смутился - извинился перед Машей, поняв, как непристойно можно истолковать его высказывание. Хохот потряс палату - рассмеялись и я, и даже Маша, что примирило всех нас одним разом. Правда, затем она выдала мне по первое число, не скрывая от всех, кто ее услышал, какой я мерзавец. Я извинился перед Машей за невольный проступок и в то же самое время упрекнул ее за то, что в своем справедливом гневе она все же не учла моего положения как больного, лишенного самых необходимых радостей жизни. Маша ответила почти словами Святого Апостола Павла.
  - Как же ты, уча другую, не учишь себя самого? Хоть сейчас могу навсегда оставить тебя здесь наедине с такими же кретинами, как ты. Нашли, над кем потешаться! - Над женщиной, попавшей к жеребцам в стойло. И ты сам жеребец - у тебя никогда не было ни совести, ни чести, и никогда не будет...
   Слезы стояли в ее глазах, она старалась их сдержать, но, как всегда, из этого ничего путного не вышло. В палате тем временем установилась такая "тишина", что в ней трудно было услышать грохот пролетавших самолетов. Все на повышенных тонах говорили друг с другом, стараясь не мешать нашей междоусобице.
   Мне уже приходилось говорить, как я теряюсь от женских слез. Чтобы привести Машу в норму, я снял большую часть своих филиппик в Машин адрес, в частности обвинения в предвзятости, необъективности, симпатии к этому типу и пр. Маша, надо отдать ей справедливость, перестала употреблять настолько бранные выражения в мой адрес, что я не осмеливаюсь приводить их здесь. (Они, между прочим, произвели на меня отрезвляющее впечатление. Маша никогда раньше не произносила ничего подобного.) В конце концов, она успокоилась. И когда наступило время протирать спиртом мое тело, Маша забыла обо всем на свете и выполняла свою работу так, словно ничего не произошло. Да, явно пришло время собирать камни! И мои соседи оказались на высоте - их ведь тоже мыли и протирали приходящие одна за другой жены, в худшем случае любовницы, а в одном - самом худшем (или лучшем, как на это посмотреть) - любовник, не скрывавший приязни к предмету своей страсти и никем из нас несудимый, настолько в нетерпимом положении мы все тут оказались и настолько терпимыми были, насмотревшись, начитавшись и наслушавшись всего. Между прочим, он был единственным из всех, кто не смеялся над вашим бедным слугой и смотрел только в одну сторону - на своего любимого, бывшего в еще худшем состоянии, чем я, и потому смеявшегося надо мной громче всех (я простил ему эту слабость, о другой - и говорить нечего).
  Когда, казалось, мы с Машей примирились, черт дернул ее за язык вернуться к теме моей работы.
  - Кашкин, конечно, гнусный тип, но ты обязан ему: он простил тебя как своего соперника (ах, вот оно что?!) и, пользуясь случаем (его сняли с должности, дорогая!), предложил тебе, своему врагу (талантливому, в отличие от него), свое место (но он его никогда не красил!) и более высокий, чем у него оклад (что за чушь, этот оклад предложил мне не он, а директор!).
   Мне бы промолчать - хотя бы в благодарность за ее труды, - но дьявол кинул мячик на мою сторону, и я высказал свое развернутое мнение о Кашкине, не выбирая выражений, и встретив полное понимание палатной аудитории. Маша в ответ не церемонилась со мной, а заодно и с моими соратниками, назвав нас кобелями, козлами, паразитами, говнюками и другими нелестными словечками. Думаю, еще никогда она не срывала таких аплодисментов: вся палата пришла в неописуемый восторг, даже голубые с умилением смотрели на Машу, которую тем паче трудно было остановить: она ожидала борьбы, а не поддержки. Кем я только ни был (моих товарищей Маша тут же с презрением отшвырнула вон из своих речей за ненадобностью).
  - Дрянь, гаденыш, пустое место, никак не можешь остановиться, чтобы не фордыбачить, постоянно поступаешь себе во вред - вопреки рассудку (о чем говорить, его надо прежде иметь)! Потому что, прежде всего, хочешь насолить мне (палата устала улюлюкать и примолкла, боясь пропустить хоть одно слово). Мне лично от тебя ничего не надо, ничего и никогда. Все, о чем я мечтала, - ребенка...
   В палате стояла гробовая тишина. Повисло молчание, я чувствовал себя последним гадом на всей Галактике... Но и это было еще не все!
  - Так вот, кажется, ты добился своего - всем своим поведением и истерикой обеспечил мне выкидыш.
  Последняя сцена в "Ревизоре"- ничто по сравнению с этой: жизненные подмостки всегда богаче и ярче театральных, никаким Гоголям и Салтыковым со Щедриными (писателем и композитором) не сравниться с авторами и соавторами действительных человеческих комедий, драм и трагедий. Не только я - все мои товарищи - были в полном отпаде, если так можно сказать о нас, находившимся в нем уже на протяжении длительного времени. Маша беззвучно рыдала - сначала одна, а потом к ней присоединились оба гея, мечтавших, как выяснилось, о дочке, на худой конец, сыне. Все остальные имели детей, их мечты сбылись. Потому и они прониклись моментом и осудили меня всем своим сообществом. Я был окружен позором и презрением со всех сторон, не зная, куда деваться и от потрясшей меня весточки о нежданно - негаданном отцовстве, и от то ли радости, то ли скорби (вполне подходящее к нашему с вами случаю слово), и от сострадания к Маше и себе, и от вновь нахлынувшей на меня любви к миру, Маше, всему человечеству, включая Кашкина... Мне много раз приходилось говорить о силе женских слез, но не мужских. Одно дело, плач Ярославны, господа, о нем мы немало наслышаны из нашей славной истории. Совсем другое дело, плач Иеремии, если в своем жутком состоянии, теперь, прежде всего, моральном, я все не перепутал. Богатый - не скупой - плач двух мужчин - любовников по убиенному мною младенцу поверг меня в полный абзац... Другого слова я не нахожу.
  Какие чувства я испытывал в эти минуты? Только не жалость, поднимающуюся от самого желудка и даже ниже, от самых пяток, до макушки на голове и перехлестнувшую через край все мое существо. Которое до той поры, как теперь выяснилось, благополучно отсыпалось беспробудным сном, отдыхало на лучших курортах мира, что тебе Майями, резвилось, как полуторамесячные щенята и котята, играло, как Манчестер Юнайтед или Кисин, блуждало, как звезды Шолом-Алейхема и т.д.
  Все эти состоявшиеся и несостоявшиеся внешние и внутренние слезы лучше раскрыли мне истинное мое лицо и опустошили своей гениальной простотой, столь далекой от всего потустороннего, что кружило меня, как снежинки, всю эту зиму. А тут еще свалившийся на мою голову зачатый, оказывается, если тому верить, мною (и когда только я так преуспел?!) по чистому неведению и недоразумению, в бешеной страсти - почти (почти?) любви - ребенок. Который будет, и никуда его ни денешь (некуда) или никуда от него не деться - мои мысли, если это слово тут подходит, путались под натиском палатной действительности. Я вспомнил почему-то чеховскую шестую палату - и мне стало не по себе... Все было необъяснимо, начиная от лишних денег и лишнего ребенка, которого еще не было на свете, но который уже взял власть над моими былым и думами, - о настоящем и о будущем старался не задумываться, такими мрачными они мне представлялись, пока я не выясню природу всех метаморфоз, происшедших в моей жизни за последнее время.
   Весна, встреченная мною в палате Љ 6, все же давала некоторые надежды на то, что мрак чертовщины рассеется и моя просветленная душа примет мир таким, каков он есть. Включая моего (?) ребенка, нашедшего временное пристанище в Машином животе, на который с подозрением и с живым интересом смотрели мои товарищи. Во всем есть свои положительные стороны: теперь, во всяком случае, мне не нужно будет, лежа на том или другом боку (лежебоке в больнице и вне ее стен), мечтать о сыне, на худой конец, дочери, зачать которых или которого - которую (боже, сколько вариантов - и это еще не все!) мне не позволяет больная спина, к счастью, пока только она одна, впрочем, и здоровая ничем не поможет, т.к. зачатие уже состоялось. До прояснения картины мира (не слишком мировой и мирной) - еще слишком далеко, но с ребенком в ней оставалось куда меньше темных пятен, чем раньше. С одной нерешенной мною проблемой, кажется, Маша покончила. Как ни странно, это не слишком мучило меня. Постепенно однопалатники занялись собственными делами, в решении которых им помогали подошедшие к тому времени жены и любовницы, был полный сбор. Дел у всех было невпроворот - и как только многие терпели, отказавшись от помощи здорового мужчины (посетителя) - гея, которого почему-то стеснялись больше, чем моей Маши, так же напрасно предлагавшей свою помощь по принципу: здесь нет мужчин и женщин, есть только больные и здоровые, что не встретило понимания у больных (возможно, поменяй Маша местами слова, поставь женщин впереди мужчин, кто-нибудь особо страждущий и согласился б внять Машиной установке).
  Постепенно я пришел в себя и свыкся с несколько преждевременной для себя ролью мужа, отца, начальника отдела - разве, в конце концов, я не заслуживал того, чтобы стать ими в одном лице? Конечно, чуточку обидно за то, что телега - Машино сенсационное сообщение - оказалась впереди лошади - моего желания принять на себя обязанности и привилегии отца. Я оказался поставлен перед свершившимся фактом, но, учитывая наше с Машей положение (оба беременны: я - болезнью позвоночника, Маша - ребенком), дал отбой всем своим предубеждениям и комплексам. Нельзя же до бесконечности утомлять себя и вас, господа, этими болезненными фантазиями. Вот если бы еще прояснить некоторые детали... Они прояснились тут же, не отходя от моей койки. Когда я сказал Маше, что рад нашему ребенку и что ей давно нужно было внятно сказать мне о своем желании его иметь, не дожидаясь житейских катаклизмов, вплоть до развода, она взяла с меня слово, расскажет мне все-все-все. Если только я перестану ее прерывать и тем более упрекать. Так как, в противном случае, я никогда не выйду здоровым отсюда, а ребенок - оттуда, - она ткнула пальцем в свой живот, показавшийся мне недостаточно большим с учетом прошедшего времени после зачатия нашего сына. Впрочем, я ни черта не смыслю в этом вопросе. Мысли в моей голове проносились со сверхзвуковой скоростью, что не мешало следить за Машиной исповедью - исповедью дочери века, как можно было б ее назвать, не опереди меня Мюссе со своим сыном, которого у него, в отличие от меня, никогда не было, в чем я, правда, не уверен до сих пор, хотя давно вышел из больницы...
   Изложу все по порядку - не так сбивчиво, как от волнения поведала мне Маша. Итак, откуда у меня взялись лишние деньги? Все - проще пареной репы. После первой серьезной ссоры между нами Маша покинула дом, прихватила с собой только самое насущное (нужно ли вам рассказывать, что оно у всех женщин представляет, по-моему, не стоит, за недостатком места и времени это упустим, достаточно будет сказать, львиная доля даже самого-самого необходимого, не говоря о прочем, осталась). Естественно, ей пришлось не раз и не два возвращаться за нажитым и пережитым имуществом, чтобы его хватило на первое время, - я, конечно, никаких перемен в доме не заметил - никогда не интересовался гардеробом и тайными жениными вещами, вещицами и вещичками, а если б имел такой нездоровый интерес, я - не компьютер, обладающий оперативной памятью во много мегабайт, чтобы запомнить их качественно и тем более - количественно.
   В тот день, когда в моем кошельке появились лишние деньги, я как раз забыл его дома и даже не хватился из-за вечного отсутствия в нем сколько-нибудь желательного присутствия хотя бы рублевой наличности. Маша, придя за вещичками, увидела валявшийся на столе кошелек и по старой привычке заглянула в него, пожалела бедолагу - мужа, так сильно поиздержавшегося, что может не дожить до получки, и подкинула в кошелек те самые сотни. Жалость Маши ко мне простиралась куда дальше презренных денег. Она хорошо знала меня - я ни за что не стану гибнуть за металл, более того, не сверну со своего пути, если она не сделает так, чтобы я не мог ей его изменить (многочисленные попытки в этом направлении мною решительно пресекались, лишь в постели я смягчался и давал разрозненные и не слишком четкие обещания пересмотреть некоторые непринципиальные взгляды на жизнь, что тоже бывало исключительно редко, поскольку мы отнюдь не злоупотребляли сексом и далеко не всегда даже в нем находили общий язык - я - из-за лучшего ему применения, а Маша - из гордости и понимания, чего стоят обещания, данные мужчиной в постели). Как вы уже знаете, она знала Кашкина не понаслышке. Он отчаянно сражался за свою, как ему казалось, Дульцинею с ветряными мельницами в образе все той же Маши. До моего появления на Машином горизонте он еще надеялся взять ее длительной осадой и посулами лучшей жизни, горя желанием иметь от нее детей. Знал, на что может клюнуть женщина в свои тридцать годков, но тут, на его беду, появился на институтском вечере я, воспользовался случаем, когда он отлучился по мало отложным делам, и пригласил на танец приглянувшуюся мне его даму. К тому же мы с Кашкиным не очень жаловали друг друга, он вечно мешал мне, куда бы ни ступала моя нога, рука, не говоря о голове, которая, какой бы обыкновенной ни была, всяко на три головы выше его, несмотря на наш одинаковый рост. Я имел три изобретения, за одно из которых начальство получило трудовые медали и денежные премии (я довольствовался мизерной премией за рационализаторское предложение, дав подписку нигде его не разглашать, - мало им моей секретности). Кашкин, не будучи моим непосредственным начальником, владел прерогативой в вопросах повышения зарплаты и присвоения должностей в отделе. Он мог ценить мои заслуги и оценил их по достоинству. Держал меня на поводке, чтобы я ненароком его не укусил, хотя я был безвинен, на его жизнь и должность никогда не покушался, а если б захотел, то мой замечательный пятый пункт мне это не позволил бы. Скажите спасибо, в свое время, по недоразумению, по ошибке кадровика, меня приняли на работу в этот закрытый институт. Я не похож на еврея, причиной чему отчасти - мой русский отец, давший мне, шестнадцатилетнему отпрыску, умный, не соответствующий моему юношескому максимализму, совет записаться в паспорте русским. Я его с презрением отверг, пожелал стать евреем, чего бы это мне и моим предкам ни стоило. (Моя еврейская мама приняла сторону отца, но не упорствовала, испытав некую гордость за сына.) О закрытости института я не знал, хотя отсутствие названия могло подсказать, куда я рванулся. Однако работа хотя бы отчасти меня устраивала, большинство из нас пришло одновременно по окончании вуза и составило дружный коллектив, от отсутствия которого я страдал в капиталистическое настоящее...
   Когда Маша позволила не Кашкину, а мне проводить ее домой, он еще больше возненавидел меня. Знакомство с Машей поставило крест на моей работе в институте. Кашкин настрочил на меня жалобу, никто в ней разбираться не стал, я сдался без боя. Третий должен уйти - меня и ушли. Возмущение Маши не знало предела, она рвала и метала, но только била по воробьям, Кашкин был далеко. Маша поставила перед собой как минимум две задачи - на первом месте у нее стоял ребенок, на втором - мое восстановление на прежней работе (сам я, женившийся на ней, - задача, решенная ранее, ответ на нее казался ей абсолютно верным, в чем она усомнилась позднее, когда хорошо узнала, каким подлецом я могу быть). Поскольку я категорически отказывался от навязываемого отцовства, в результате которого становился в своих глазах пешкой на ее шахматной доске, и наличие валета, а там, смотришь, и короля, моего наследника, меня никак не устраивало, - Ницше подсказал мне, какая жалкая роль мне уготована женой, Маша взялась за решение второй задачи, неожиданно облегчившееся неустойчивым положением в институте самого Кашкина. О том ей стало известно из хорошо информированного источника, чей телефон почерпнула из моей записной книжки. Оставшийся в моей группе инженер, с которым нас связывали приятельские отношения, сообщил Маше о шансах Кашкина и моих: в связи с китайско-российскими переговорами о поставке в когда-то братский Китай новых видов вооружений наш институт получал право на модернизацию, чего сказать не могу, да и вам знать незачем. Так как Маша никого из верхов, кроме Кашкина, не знала, она со свойственной ей прямотой назначила тому встречу и без всяких обиняков предложила спасать свою шкуру с моей помощью, на что Кашкин ответил ей очень грубым отказом, весьма нелестно отозвавшись о ней и обо мне как о шантажистах. При следующем ее звонке он не понимал, какого черта отнимают у него время, и согласился встретиться с Машей, лишь памятуя о прежних добрых временах, что разозлило Машу больше всего. Она решила повременить, дождаться, когда пирог подоспеет сам, и ей ничего не останется, как вытащить его из печи. Терпение ее было вознаграждено звонком самого Кашкина, предложившего Маше встретиться у него, раз уж она так этого добивается. Маша, можно сказать, послала его на всем известные три буквы и повесила трубку. Кашкин перезвонил, извинился и уговорил Машу увидеться с ним там, где она считает нужным, о чем не пожалеет, так как речь пойдет о моем повышении в должности. Маша заявила, что и без него наши дела идут превосходно, и он очень скоро узнает, насколько это так. Пришлось Кашкину перезванивать снова - ему было уже не до гордыни. Маша смилостивилась и за моей упрямой спиной заключила с ним сделку, вылившуюся в его визит ко мне в тот вечер.
  Откровенно говоря, я до сих пор не понимаю, как Маша могла не ошибиться во мне. Да, она явно похорошела, привела себя в полный порядок, и запах жаркого содействовал нашему сближению. Она была желанна, как никогда, так ей хотелось добиться своего, или, если хотите, - добить меня. Как вам известно, этот блин комом не оказался, в отличие от второго - публикации моего романа. И здесь обошлось без потусторонних сил. Мои отлучки позволили Маше удовлетворить любопытство, что за бредятину я время от времени строчу, не посвящая в нее никого, даже ее, что ни говори, самого близкого мне человека. Как ни странно, она нашла мой незаконченный роман вполне сносным для публикации в наше смутное, но зато не подцензурное время. И тут она случайно (как сказала) встретила на улице своего бывшего сокурсника, ставшего новым русским. Он занимался куплей-продажей того, что покупалось и продавалось его неграми за первоначальный капитал, нажитый им, скажем так, не совсем честным путем. Который по сравнению с приобретениями наших так называемых олигархов являлся результатом кристально чистого бизнеса. В девичестве, он, сынок видного партийного функционера, кроме папиных денежек, имел и другие - за счет мелкой фарцовки, приторговывая в отелях, куда всякую беспартийную шушеру не пускали. И потому ему была полная лафа совершенствоваться не только в английском, но и в сбыте всяких сувенирчиков. Особой популярностью среди иностранцев пользовался тогда главный наш реформатор - перестройщик. Значки и матрешки с его физиономией, ордена и медали, само собой, и многое другое продавалось за валюту, цена которой не имела цены, - это сейчас каждый голодранец может придти в обменный пункт и приобрести любые иностранные деньги за рубли. В институте он учился и шатко, и валко, в любом случае купить диплом было труднее, чем сегодня, да и папа самых честных правил не стал бы марать свое честное партийное имя из-за такой мелочевки. Машин знакомец еще в вузе клеился к Маше, но та вела себя неприступно, как крепость, и не поддавалась ни за какие доллары и фунты, что, однако, не мешало им сохранять теплые отношения. Наш баловень судьбы даже ценил Машу как некий раритет. Дальше их пути разошлись в разные стороны, они не виделись много лет. Она только слышала о том, что он стал довольно известным бизнесменом и даже сменил свой коммунистический бизнес на вполне солидный и отвечающий духу времени капиталистический, примкнув к партии тогдашней власти - не Нашего с вами Дома. Позднее, когда появились новые партии - претенденты на власть, он вступил добровольцем в "Отечество", а затем вместе со своими единоверцами перешел от вражды к дружбе и единству с "медведями", слившись с ними в коллективном экстазе. Но, даже попав в элиту, он остался своим в доску, нисколько не зазнался и, памятуя о давней любви к Маше, согласился выделить из своего кармана немалые деньги на мою раскрутку. Он, я уверен, роман не читал, удовлетворился Машиным мнением, чтобы положить деньги в банк под публикацию романа в журнале, редактор которого пользовался его благосклонностью. Редактору роман показался не хуже и не лучше других. Мое творение, по крайней мере, не являлось сплошной порнухой и кровавой баней, но, главное, под него давали деньги, а журнал, как и все прочие толстушки, находился на грани издыхания по известным вам причинам... Когда я на приманку не клюнул, Машин знакомец решил найти своим деньгам лучшее применение, чем транжирить их на идиота-мужа своей старой знакомой, от которой ему ничего не откололось в прошлом, а в настоящем она ему и даром - не нужна. Выбор длинноногих красавиц велик, были бы деньги, к тому же его жена - дочь олигарха - не позволяла ему пользоваться излишней свободой, разве что поощряла на культурно-просветительские деяния, создававшие семье хороший имидж и стоившие не так уж много, - реклама не бывает бесплатной - это она всосала с молоком матери.
   В этом месте нужно отвлечься от рассказа Маши, пусть в моем вольном переложении, так как я просто элементарно усомнился в последней легенде Маши - о бессребренике-приятеле, - и дал соответствующий комментарий, помня о вреде ребенку, не любящему, когда на него повышают голос даже в зародышевом состоянии.
  - Конечно, мое состояние сегодня далеко от идеального, но мозговые извилины еще не повреждены, целехоньки, поэтому прошу не вешать такую неудобоваримую лапшу на мои уши.
  - Я сама, ни за какие коврижки не поверила бы тебе, расскажи ты подобное.
   - Со мной такое случиться не могло никогда, я беден, как церковная крыса, и еще не встретил в своей жизни красотку, стоящую таких денег.
  Она мгновенно поняла мои намеки, и, забыв, где мы находимся, занесла руку над моей головой, но опомнилась: даже если я прав, лежачего не бьют. (Именно так - я не ошибся.) В нашей российской традиции аргументация поднятой на оппонента руки, как в органах правопорядка, так и в быту, действует всегда сильнее, нежели слова, - особенно в тех случаях, когда они имеют дело с невиновными людьми. Рудименты такого сознания, видимо, не прошли мимо вашего покорного слуги, так как у меня мигом отпали сомнения в части возможности измены мне Маши с новым русским, хотя трудно оспаривать ее моральное право хотя бы разик испытать любовные утехи в другой, не супружеской постели. Ее мог вдохновить мой собственный пример. Но знание Машиных понятий о любви, отличающихся нелепым для нашего века консерватизмом, не позволяло уж слишком не доверять ее словам, тем более действию, в результате которого к тому же она залетела. Попытки смазать мне по физиономии, и ее руки, остановившейся в считанных сантиметрах от нее, оказалось достаточно для принесения мною извинений по данной части вопроса. По вопросу в целом мы договорились следующим образом: как только я выйду из больницы, и моя спина позволит перемещаться по земле, Маша созвонится со своим буржуем, и мы нанесем ему визит, выясним для себя все его последствия. Аппетит приходит во время еды, женщины и арбуз хороши только на вкус, говорил Кола Брюньон в переводе Лозинского. Я на своей практике убедился в правоте Колы, Роллана и Лозинского, вместе взятых. Так вот, сей роман - моя ахиллесова пята, что бы я ни говорил даже себе. Если увижу его напечатанным при жизни (можно подумать, при смерти это возможно, и после смерти черта лысого увидишь или кто-то увидит!), я воздвигну себе, как известный поэт, нерукотворный памятник, и тогда смогу спокойно умереть, уже ничего не делая в литературе. Хотя именно тогда все во мне станет чесаться еще сильнее, чтобы не только закончить этот роман, но и начать новый. Вот почему я с необыкновенной для себя легкостью согласился на знакомство с меценатом. Почему бы и в новой России не появиться Мамонтовым, Морозовым и Третьяковым?! Любопытно взглянуть на человека, благоволившего (?) мне... А теперь вернемся к Машиному рассказу в моем переложении.
  После того, как в то злополучное утро предложение о публикации моего романа нарвалось на мощный отпор с моей стороны, Маша оставила меня, и мы по общему согласию прошли процедуру развода, находясь в нем достаточно долгое время. Она никак не могла взять в толк, какая муха укусила меня, и почему я так озверел в тот день, когда ей пришлось уйти от меня и затеять бракоразводный процесс.
  - Моя дорогая, ты явно перегнула палку, решив, что проведенные с тобой вечер и ночь дают такие права вмешательства в мою жизнь, тебе только палец протяни, сама знаешь, что последует дальше. Твоя беременность - тому подтверждение.
  - Дурачок, ребеночка я запланировала много раньше, да все ждала твоего на него соизволения, надеясь уговорить тебя.
  - Что же ты ничего не сказала мне и перешла к делу, нарушив наше соглашение насчет его зачатия?
   - Очень просто, дорогой, я хотела спросить, но ты не дал мне рта раскрыть своим поцелуем.
   - Милая моя, кто из нас "забыл" про безопасный секс, скажи прямо, ты меня просто надула, так хотела ребенка.
   - Нет, правда, можешь не верить, мне ты сам был нужен, все слова, что я тогда говорила тебе, остаются в силе сегодня, шли и идут отсюда (она показала на сердце). Больше того, если ты не простишь мне мой грех, мы разведены, с тебя взятки гладки, у меня будет твой ребеночек - часть тебя...
  У кого при таких словах не сожмется нечто в груди и в горле, у кого не навернется скупая мужская слеза на глазах, господа? Не судите меня строго, не забывайте, пожалуйста, про боли в спине и не только в ней одной... Что еще мне оставалось, как не согласиться с неизбежными последствиями собственного разгильдяйства? К тому же я сам желал зачать то ли сына, то ли дочь, лежа то ли на левом, то ли на правом боку в палате Љ 6. Что было мне тогда, образно говоря, не с руки. И вообще, как вы мыслите себе зачатие в условиях палаты, когда даже просто пописать нельзя без того, чтобы остаться без присмотра? Или вам недостаточно того инцидента с уткой поверх одеяла? После него Маша давала ее мне под него, что вызывало улыбки, а то и смех моих товарищей. Они пользовались полной свободой самовыражения и волеизъявления, испытывая в том нужду. И никто над ними не ржал - ни товарищи, ни господа, приходящие, сидящие и уходящие.
  После того, как Маша с полным удовлетворением встретила мое вынужденное согласие смириться со своей участью и с нашим ребенком, присутствующим при нашей беседе и накручивающим на ус, какого папашу он имеет в виду уже сейчас, она ответила на второстепенные вопросы. После развода надеяться на Бога при таком муженьке, да еще бывшем, бесполезно. И тогда началось действие второе, смотри первые страницы данного концерта.
  Вы давно уже сами поняли, кто стоял за "потерянной" перчаткой. Конечно, Маша. Она элементарно выкрала ее. Не стану же я менять замки из-за такого пустяка, как развод с женой. Многие не доверяют людям, особенно женам, тем более бывшим, но я не из их числа. Объективный взгляд на вещи, включая вещь в себе и на себя, не самое худшее мое качество, скажу без ложной скромности. Перчатку Маша взяла из кармана пальто, висевшего в шкафу, что еще тут можно добавить? Разве только одно, в день кражи стояла чудная погода - обычно в Питере зима не столько холодная, сколько ветреная (я в этом смысле ей в подметки не гожусь), из-за чего так мерзнут все открытые поверхности наших тел, так вот, в тот день моему телу ничто и никто не угрожали - было и тепло, и сухо, и никакого ветра, потому я ушел из дома в куртке, без перчаток. А дальше Маше не составило никакого труда войти в очередной свой сговор - на этот раз с консьержкой. Та была с Машей дружна и пользовалась полным ее сочувствием. Ее муж был еще хуже меня, он бил ее, пил, попал в тюрьму за мелкое хулиганство - избиение до полусмерти любовницы такого же забулдыги-пьяницы по причине отказа ему в получении равного удовольствия от жизни с ним наряду или вместо приятеля, выпавшего в осадок. Маша сама не понимает, зачем ей еще раньше понадобилось идти ко мне таким кружным путем, когда можно обойтись без подбрасывания мне денег - даже легче брать меня тепленьким - голодного по всем статьям - по вкусной здоровой пище - еде, питию, жене. Но ей казалось, без таких шагов не хватит силы воли взяться за меня, этот шаг стал своего рода прелюдией к любви, последовавшей за ним. Так же и перчатка должна была просигнализировать мне о том, что еще не все для меня потеряно, я могу ждать новых перемен в своей жизни, если таковые найдут у меня соответствующий отзыв и встретят понимание. Вынужден признаться, я оценил ум и хитрость (второй ум) своей Машули. Если наш обормот или обормотиха возьмут у нее оба этих ума, у меня могут взять что-нибудь другое, трудно сказать, что им посоветовать, так много чего не стоит с меня брать...
  Оставим позади всякие неприятности, вроде моей болезни, капризов природы, включая нашей с Машей, ненужных метаморфоз, войны в Чечне и повсюду в мире, войны с собой, близкими и далекими... Все хорошо, что хорошо кончается, сказывает пословица. Позволю себе внести в нее небольшую поправку. Все хорошо, когда хорошо не кончается никогда. Что до метаморфоз, как нам без них обойтись, господа? Пока мы существуем, будут существовать и перемены, и переменки. На такой оптимистической ноте заканчивал я свои мысли перед тем, как заснуть в палате Љ 6. Я заставил Машу оставить меня на короткое время, должна же она отдохнуть... Я - с учетом всего вышеизложенного - мечтал о выписке, чтобы с головой окунуться в новую жизнь со всеми ее метаморфозами, тем и интересными, что они, как правило, непредсказуемы...
  
  
   ДРУГИЕ МЕТАМОРФОЗЫ
  
   4. Концерт Љ 2 для Марии с оркестром слов
  
  Звонок Геннадия, моего давнего приятеля (через полтора месяца после ухода от Толи), застиг меня врасплох. Я тут же вспомнила о Толином романе, давшем повод Геннадию напомнить мне о себе, а главное - о предстоящем разводе. (Как раз на днях перед этим у меня возникли основания считать, что я забеременела, хотя абсолютной уверенности в том у меня не было.) Между нами состоялся короткий разговор. На его вопрос, почему мой муж не принес роман нашему общему знакомому, я ответила, что с некоторых пор не вмешиваюсь в дела постороннего человека, каким стал мой муж.
  - Но мы-то с тобой не чужие. Я хорошо понимаю тебя, так как совсем недавно сам находился в таком же состоянии.
   Я не стала уточнять, в каком именно состоянии. На его предложение встретиться и поболтать через столько лет, что мы не виделись, дала согласие. Испытывала потребность немного развеяться и избавиться от назойливых мыслей. Хотела перебить свое мерзкое настроение, и было любопытно взглянуть на давнего знакомца, которому нравилась когда-то. Он пригласил меня на "Виртуозов Москвы" в Филармонию.
  - С каких пор ты полюбил классическую музыку?
  - С недавнего времени стал нравиться Бах, а за ним - некоторые другие композиторы.
   - А как относится к Баху твоя жена?
  - Никак, но в связи с нашим недавним разводом не стану, пожалуй, уточнять ее музыкальные предпочтенья...
   О намерениях Геннадия в отношении меня я не задумывалась: едва ли у него могли возникнуть проблемы с выбором партнерш. Он заехал за мной после работы, мы наскоро перекусили в ресторане, нашли друг друга не слишком изменившимися. Конечно, мой однокурсник с тех пор, как я его не видела, возмужал. И стал еще более интересным мужчиной. К тому же он был одет со вкусом, подчеркивающим достоинства его статной фигуры. На меня он смотрел почти теми же влюбленными глазами, что много лет назад. Я подготовилась к нашей встрече, не хотела выглядеть брошенной мужем. И хотя мало задумывалась, как Геннадий воспримет мой развод, все же не хотела, чтобы меня жалели. Мне показалось, мой давний приятель не разочарован. В ресторане он подозвал к нам цветочницу, купил у нее и вручил мне букет роз. Мы очень мило поболтали на отвлеченные темы как люди, свободные от всяких обязательств перед кем бы то ни было.
   Уж не знаю, любил ли Геннадий Баха, но несколько коротких фраз, сказанных им в
  антракте, показали его знакомство с классической музыкой и даже знание некоторых деталей, мне малоизвестных. Даже если он специально подготовился к нашей встрече, получив нужную информацию о Бахе и "Виртуозах", это не могло расстроить. После концерта он спросил, куда меня везти. Ко мне или к нему. Мы поехали к нему. Я могла себе позволить. Так даже легче разводиться с Толей. Уж он-то наверняка не сидит все вечера дома в полном одиночестве. Толя спокойно воспринял мое сообщение о намерении развестись с ним в ближайшие дни.
  - Хорошо, когда получу повестку из суда, непременно приду и обещаю не чинить тебе никаких препятствий.
  Я питала слабую надежду, в последнюю минуту он предпримет какие-то шаги, чтобы отговорить меня от развода. Мой муж уже достаточно наказан, и теперь даже без учета своей беременности я могу простить его и вернуться домой. Но, видимо, Толя считал себя пострадавшей стороной и ждал от меня других слов. Развод был неминуем, хотя у меня все еще тлела мизерная надежда на позитивный отклик мужа на формальное заявление судьи о том, чтобы мы примирились друг с другом. Впрочем, я хорошо знала строптивый характер Толи. Себе во вред, но, если он во что-то упрется, его не остановишь. А сама я не желала первой искать пути к примирению. Так что, кто из нас обоих больше упертый, большой вопрос. И все равно считала необходимым выдержать характер. В противном случае, навсегда сдам свои позиции мужу, и он еще больше сядет мне на голову. Конечно, ребенок обязывал меня ко многому, но постоянных, принципиальных уступок мужу я хотела еще меньше, чем стать матерью - одиночкой. И кто сказал, что я навечно останусь ею. В конце концов, располагаю всеми данными для вторичного замужества. К примеру, один из моих старых клиентов до сих пор заглядывает в нашу контору и предлагает мне руку и сердце, хотя знает про мое замужество. Он пару лет назад потерял жену (внезапная смерть), детей у них не было. Вдовец старше меня - всего на семь лет, вполне прилично смотрится, обеспечен, имеет хорошую работу - менеджер в довольно крупной компании. Не могу сказать, что он нравится мне, но не противен, как Кашкин, вообще не противен. Как мужчина. А как муж и отец моего ребенка, если у него нет аллергии на детей, тем более - чужих, вполне приемлем. Хотя, при всех своих многочисленных недостатках Толя подходит мне больше. Видимо, я все же люблю этого придурка. И он меня любит, не сомневаюсь. К сожалению, бабы липнут к нему, как мухи. А секс для него - главное в жизни. Так что одиночество ему не грозит. Всякие житейские мелочи, к коим он относит денежные и бытовые неудобства, его не так уж волнуют. Может питаться, чем придется, носить любую одежду, зарабатывать смешные деньги... Он женился на мне не ради денег, это точно. А жаль. Да, жаль. Тогда бы он сдался на милость победителя. И не артачился раньше, не довел нас до развода... Если уж рубить канаты нашего брака, так сразу. Такое было у меня настроение в те дни.
  Как любовник Геннадий не уступал Толе. К моему удивлению, даже превзошел его. Мне казалось, никакой другой мужчина не способен соперничать с моим мужем, таким многоопытным и умелым он выглядел. Что до богатства Геннадия, оно меня не касалось. Но не считала преуспевание любовника недостатком, скорее, оно являлось еще одним достижением, которого никогда не удостоится Толя. Мы были с Геннадием одни, своего охранника он отослал - тот не появлялся. Ни вечером, ни утром. В доме - все необходимое, чтобы утром следующего дня я смогла привести себя в порядок перед тем, как он подвез меня на работу, не доезжая нескольких домов до моего агентства. Геннадий вел себя исключительно корректно, не говорил красивых слов о любви. Но когда спросил, не желаю ли я снова встретиться с ним, то, опережая мой ответ, заявил, речь идет не об интрижке, в какой я могу его заподозрить. А мне - все равно. И хотя Геннадий не разочаровал меня в постели, я не склонна повторять свидание с ним. К такому выводу пришла утром. Я убила один вечер. Но так же убивать второй желания не испытывала, и потому под предлогом плохого самочувствия от второй встречи отказалась. Он, умница, все понял и сказал только одно слово: "жаль". Мы расцеловались как друзья и расстались. Я разрешила ему при случае звонить мне. Все бы ничего, если б не одно обстоятельство. Между моей близостью с Толей и Геннадием прошло не так много времени, и в обоих случаях я не позаботилась о контрацепции. С Геннадием, так как перед встречей с ним меньше всего думала о том, что последует после концерта. Я находилась в прострации, хотя Геннадий ее не заметил. Его поведение не вызывало у меня никаких неприятных ощущений, более того... Но... Хотя он делал все, чтобы понравиться мне, был весьма хорош в любви, приятель не помог вычеркнуть Толю из моей жизни. Мало того, именно теперь до моего сознания окончательно дошло, он потерян для меня навсегда. Ни за кого другого я замуж не выйду, это ясно. Не захочу. Как раньше не хотела никого, кроме Тани. Ребенок? Разве не ради него я сблизилась с Толей и вышла за него замуж? Что ребенок может быть от Геннадия (на сто процентов такой шанс я исключить не могла), как-то не очень волновало меня. Наверное, это и есть состояние полной или частичной прострации.
  К счастью для меня и еще больше для Толи, ребенок все же будет от него. По всем расчетам, сделанным мной, когда я пришла в себя. Не вам, милые дамы, пояснять, что это за расчеты. Не прошло месяца, я успокоилась. Окончательно убедившись в своей беременности, посчитала постыдным ставить мужа перед свершившимся фактом. Бить на его жалость. Я постоянно надувала его. Если он узнает о ребенке, это доконает его окончательно. Он просто убьет меня и будет прав. Ни того, ни другого я допустить не могла. Теперь, когда я ждала ребенка, моя жизнь полностью наполнилась им одним. Ребенок стал главной моей целью. Иначе, зачем я прожила столько лет. Нет, уж лучше я воспитаю ребенка одна, чем навяжу его отцу. И какой он, Толя, - отец, не смешите меня, говорила я своим собеседникам в собственном лице. Это уже начинало походить на первые признаки тихого помешательства.
  И все же я встретилась с мужем. За день до развода. Пришла за некоторыми своими оставшимися вещами, необходимость в которых у меня полностью отсутствовала. Я все еще надеялась, Толя даст мне сигнал к миру, расценит этот визит как попытку предотвращения развода. Но я сильно волновалась - не в последнюю очередь, по причине недавней встречи с Геннадием. И с точки зрения измены мужу (правда, смешно?), и - отцовства любовника, даже если его возможность чисто теоретическая. Все тут завязалось в один узел. И любовь к мужу. И скрытая от него беременность. И сам развод, которого я хотела избежать и который сама спровоцировала и организовала. И стойкость своего оловянного солдатика, так спокойно принявшего наш разрыв, независимо от степени вины его участников. Я старалась скрыть от Толи свое волнение, а он старался его не замечать, что подтвердило худшие мои опасения. Он вел себя так, словно на следующий день нам предстоял не развод с неприятной процедурой, а пустая формальность, констатирующая статус-кво в наших отношениях, сдвинуть которые с мертвой точки нельзя, да и нет в том никакой целесообразности. Я даже пришла к выводу - мой муж стал другим человеком, закаленным бойцом, приобретшим железную волю и характер. А то вообще влюбился в кого-то, и я ему стала помехой. Была любовь и вышла, вот и весь сказ. И зачем притащилась сюда? Завтра они расстанутся с тобой навсегда. Им с Миксом есть куда съехать с твоей гребаной квартиры, там их больше оценят и не станут лезть со своим уставом в Толин монастырь. К такому неутешительному выводу я пришла и еще больше расстроилась. Зря я сюда пришла! Дура! Так я еще никогда не унижалась. Жаль, мой ребенок будет не от Геннадия, а от этого деревянного истукана. Как только я могла не распознать в нем жестокость, безразличие, почти ненависть? Как ему удалось спрятать их под маской влюбленности, пылкости, легкомыслия, бесшабашности...Так мне и надо! Чего еще можно ожидать от мужчины? Как ты могла рассчитывать на то, что мужчина может заменить тебе Таню? Да они все уроды - физические и моральные. Достаточно их увидеть один раз в натуре. Сергей, Толя, Геннадий - все они одинаковые. С той лишь разницей, первый просто хотел тебя трахнуть на спор, второй - решил, наконец-то влюблен по собственному желанию, а третий - с некоторым запозданием решил старую задачку, странным образом не дававшуюся ему раньше. Если, не дай Бог, родишь сына, он вырастет и станет таким же тебе чужаком. Я собирала свои ненужные тряпки и спокойно рассуждала с мужем о том, как никому не позволим уговорить себя сохранить наш брак.
  - Брак и есть брак, мы не первые и не последние, кто разводятся. Я освобожу твою квартиру, как только, так сразу...
  Боже, и я могла любить это убожество, рожу от него ребенка - такого же недоразвитого, пустого, глупого?! Ни одной свежей мысли, идеи, ни одного дельного поступка. Даже в постели, оказалось, не такой уж большой умелец. Просто ты, моя дорогая, не знала мужчин. Геннадий доказал тебе, на что способны настоящие мужчины. И хотя тебя мало волнуют габариты мужских органов, пенис Геннадия впечатляет и не только сам по себе, а в деле. Смешно вспоминать, в нашу первую ночь ты поразилась величине Толиного члена - жалкой коротышки - по сравнению с Геннадиевым. Нет такого слова? Ты неграмотная. А как сказать? Да проще простого. По сравнению с членом Геннадия. Впрочем, ты не большая любительница мужских органов. Ничего уродливее в жизни не встречала. И чем они больше, тем уродливее. Вот уж чем смешно гордиться?! Не придирайся, Геннадий вовсе им не гордился, просто, что имеет, то имеет. Хотя не скрывал от меня свое мужское достоинство. Так или иначе, думаю, никто не испытывал сожаления по этому поводу. И ты, кажется, не страдала от избытка, данного ему природой, хотя в эстетическом плане пенис любовника тебя не очаровал. Так как ты до сих пор лесбиянка, тоскующая по одним женским прелестям?
   Увы, мой муж спокойно отнесся к разводу. Мне даже показалось, доволен тем, что он исходило не от него. Настоящая размазня! Даже развестись и то толком не пожелал. Что бы он без меня делал, ума не приложу?! Тихое помешательство продолжалось и после того, как мы разошлись, угрожая мне и моему ребенку переходом в следующую стадию своего развития. (Легко и беспрепятственно нас развели. Судьи завалены разными делами, получают за свою противную работу жалкие деньги и разводят всех со скоростью звука. За нами стояло несколько разбегающихся пар. Толю хватило лишь на одно. Он сообщил мне, что ни он, ни Микс никаких территориальных претензий ко мне не имеют. Они могут переехать немедленно, но вся эта возня с пропиской и переездом утомительны, потому, с моего позволения, решатся на них, когда я надумаю жить в своей квартире. (Это уже нечто новенькое. Но я не возразила. Пусть поживут пока...) Да, еще. Он не понимает, почему я предпочитаю жить с родителями, когда у меня есть собственный дом. Что-то помешало мне послать их, Толю и Микса, подальше, а именно к Толиной матери, которая относилась ко мне неплохо, но в нашем конфликте, разумеется, фактически встала на сторону своего единственного сыночка. Узнав о разводе накануне суда, попыталась уговорить меня пойти на мировую с сыном.
  - Мой сын так любит тебя, что простит все, даже измену, хотя, конечно, ты ему верна. Чего в жизни не бывает.
  Ее сыночек не удосужился просветить мать о причине развода. Он никого, кроме себя, не любил. Хорошо, я хотя бы один разик изменила этому мерзавцу с Геннадием, не так обидно выслушивать Толину мамочку. Стоило бы родить от Геннадия, взяв алименты на ребенка от Толи, на тот момент моего законного супруга. Как докажет, что он не верблюд, во всяком случае, не отец? Кто, как не Толя, любил повторять фразу своего любимого Фрейда, отец недоказуем. Хотя с тех пор наука продвинулась далеко вперед, можно доказать все что угодно. Но мой Обломов скорее согласится отдавать треть своей нищенской зарплаты, чем доказывать свою непричастность к отцовству. Следовало бы наказать этого паразита за все сразу. Ведь ребенок мог быть и от Геннадия - от него б во многих отношениях даже лучше. Взять хотя бы деловые качества, напор, умение идти к цели... Но при всей своей тогдашней неприязни к Толе я не хотела другого отца своему ребенку. Опять помешалась умом, неужели все беременные бабы такие ненормальные?
   Несколько раз (уже после развода с Толей) Геннадий звонил и уговорил-таки встретиться с ним для очень серьезного разговора. О чем пойдет речь, не сказал, т. к. это, видите ли, не телефонный разговор. Словно у ФСБ только и дел, как подслушивать его. Все мужики одинаковы. Если у них начинается зуд, они готовы на все, чтобы он у них прошел. Толя меня кое-чему научил. Но почему мы всегда обязаны идти им навстречу? Особенно тогда, когда сами подобный зуд не испытываем? Но старая дружба и предыдущая встреча, во всех отношениях проведенная Геннадием на самом высшем уровне, без наличия малейших претензий с моей стороны, не позволили мне послать его подальше. Я его не любила, пусть так, но это не давало мне права вести себя с ним по-скотски. Я только сказала ему, что очень занята все эти дни, устала и потому после нашей новой встречи обязательно вернусь домой. Чтобы не терял даром время, должен понять сам. И хотя обычно мужики понимают все наоборот, я считала своим долгом предупредить бизнесмена. Геннадий даже не обиделся на меня - и это после той многообещающей ему встречи. Что он во мне нашел, никогда не понимала. А что я нашла в Толе? Вот уж кто полное ничтожество, а ведь меня к нему потянуло. Видно, не все в наших силах...
  Меня ничуть не заинтриговало то упорство, с которым Геннадий добивался нашей встречи. Что нужно от нас мужикам, всем известно. Вы, конечно, не поверите, Геннадий предложил мне выйти за него замуж. Как будто достаточно одного его развода со своей олигархшей по неизвестным и мало интересующим меня причинам. А моего - с Толей - по известным вам. Все же у бизнесменов, влюбленных и совершенно искренне желающих предмету своей страсти добра, их бизнес не способен вытеснить мысль, что они могут далеко не все. Мне даже жаль было видеть его обескураженное лицо, когда я очень осторожно, чтобы не обидеть старого приятеля, отказалась от заманчивого предложения. Он не понимал, как его, такого блестящего во всех отношениях человека, могут не любить. Он, видите ли, судил по моему поведению в постели и разговору с ним, подумал - пришелся мне ко двору. Не могла же я сказать ему, местами и временами он напоминал мне Толю и даже был лучше его? Разве я неблагодарная свинья, когда меня любят вообще и, в частности, такой мужчина, как Геннадий? Просто удивительно, до чего ж они примитивны, эти мужики?! Если они встречают с нашей стороны должное, на их взгляд, отношение к ним в постели, значит, наша любовь не только не уступает их чувству, но и превосходит его по своей глубине. Полный абсурд! Если б мы так судили о любви, нас надолго не хватило бы... Пришлось сказать Геннадию, все мне в нем любо-дорого, но я беременна от Толи. Думала, уж это остановит его. Так нет же! Он чуть ли не обрадовался. Только спросил, на каком я месяце - совсем незаметно. Мне бы сказать, на третьем, а я ляпнула, на втором. Он тут же смекнул, не зря преуспевал в бизнесе, отцом ребенка, по странному стечению обстоятельств, может оказаться сам. О чем тут же сообщил мне. Я не стала посвящать его в наши женские секреты, в принципе, известные взрослым мужчинам, особенно женатым, и особенно тогда, когда они непосредственно не касаются их самих, но заявила, ребенок абсолютно точно от Толи, а не от него. Не знаю, почему сразу не сказала, предохранялась с ним, потому понести от него никак не могла. Почему не солгала? Впрочем, чего уж там. Наверное, в моем подсознании нашлось место мысли подстраховаться при случае, коль скоро меня так любят. На Толю как мужа и отца я, естественно, уже не рассчитывала. Да мне и не нужен такой муж и такой отец ребенка - ни богу свечка, ни черту кочерга. Нет, я не воспользуюсь слабостью его характера. Один раз попробовала и обожглась. Слабые люди имеют обыкновение проявлять неслыханное упрямство тогда, когда их интересы диктуют прямо противоположное поведение. Они словно компенсируют свою вялость и апатию в обычной жизни. Они придумывают для себя некий фетиш. Например, принципиальность, самость, независимость от кого-либо другого и пр. Но чем черт не шутит? Вдруг этот тип образумится и не успеет жениться на другой такой же дуре, как я? Может быть, придет ко мне с повинной, и я сумею его простить. Я в это не верила, потому не солгала Геннадию. Геннадий заявил, ему безразлично, от кого у меня будет ребенок, он любит и меня, и ребенка, готов жениться на мне немедленно. И полез тут же доказывать свою любовь. После предыдущей нашей встречи мне показалось сплошным лицемерием отказать ему в поцелуях, на которые сама не отвечала. Он все понял. И лишь попросил меня не спешить с окончательным отказом...
   Через два месяца я прислала ему поздравление по случаю его удачной женитьбы на какой-то американке. Не сомневалась, его знание английского позволит им найти общий язык не только в постели... Вот и верь этим мужикам - их любви! Впрочем, и этот брак у Геннадия не сложился. Но это произошло позже. А тогда...
  Как-то я сказала своим родителям, скоро переберусь от них к себе. Они возражали, так как все еще надеялись на мое примирение с Толей. Но когда я сообщила о своей беременности, а от кого, умолчала, они однозначно решили - от Геннадия. Они знали его еще с наших студенческих времен. Благосклонно отнеслись к моей встрече с ним на "Виртуозах". И даже тогда, когда "Виртуозами" дело не ограничилось, верили в порядочность Геннадия и в мою верность мужу, пусть фактически бывшему. Но наше дело молодое, почему бы и нет, коль скоро никакие узы - уже после разводов - ни меня, ни Геннадия не связывали. Родителям и в голову не пришло, что в моем будущем ребенке может быть повинен Толя. Ведь он всегда был против него. Я умышленно не ставила родителей в известность о Толином отцовстве, так как боялась их невольного или вольного вмешательства в свою личную жизнь. Моя мать, узнав, кто зачал моего ребенка, помчится к Толиной матери, с которой продолжала поддерживать прежние отношения, а та стремглав понесется к сыну. Станет давить на совесть - самое болезненное его место после хорошо вам известного. Когда Толя женился на мне, свекровь радовалась больше сына, надеясь с моей помощью поставить своего шалопутного и непутевого сыночка на ножки. Мечтала не меньше моих предков о внуке - и она туда же. Ее действия были предсказуемы, моя жизнь могла превратиться в сущий ад. Уж пусть лучше отцом ребенка окажется другой добрый молодец. Все бы ничего, но Геннадий, будучи в отчаянии от моего упорного нежелания иметь с ним общего - пусть даже не его - ребенка, перетянул на свою сторону моих родителей. Зная меня, они с трудом сдерживались, чтобы не давить на мою к тому времени не слишком здоровую психику, дабы склонить к замужеству с Геннадием, коль скоро с Толей оно не сложилось. К тому же Геннадий ну никак не был хуже Толи, ну никак! При прочих своих достоинствах, коими Толя не обладал даже в зародыше, Геннадий, недолго думая, просто играючи, как считали мои предки, захотел и сделал мне ребеночка. А Толя, может быть, вообще несостоятелен по данной части. Лишь притворялся, будто не хочет иметь детей. Геннадий умел работать с людьми, этот маркетинг использовал в общении с родителями, обрабатывал их вовсю, не щадя живота своего и времени. Он летал самолетом, чтобы выкроить лишнюю пару часов времени на нелегкий бизнес, но не жалел драгоценного времени на свидание с моим отцом. У меня за спиной плелся заговор, но он не дал результата. Я была непреклонна. Когда родители поняли - я люблю Толю, хотя он того не заслуживал, - они сменили тактику. Как честные советские люди сообщили моей свекрови, что я беременна от Толи. (Не от другого же, о Геннадии они не проронили ни звука.) Свекровь настояла на встрече со мной.
  - Я прекрасно тебя понимаю. Твой возраст и положение не позволяли ждать у моря погоды, и никакая золотая рыбка не сделает тебе ребенка, раз мой великовозрастный дурак не хотел его. (Видимо, у матери с сыном еще раньше заходил разговор на эту тему.) Но ничего, теперь он не отвертится. Ты обязана немедленно поставить его перед фактом: забеременела от него тогда, когда он спал с тобой в последний раз.
   Такая осведомленность делала честь матери Толи, но не ему самому. Он, оказывается, еще и трепло. Мы в свое время договорились и держали слово - не ставить своих родителей в известность о нашей интимной жизни. Теперь он посчитал себя свободным от всяких обязательств и по всему свету растрепал: я не выдержала разлуки и прибежала к нему. Я окончательно перестала уважать своего бывшего мужа и даже чуть не уступила натиску отца, методично работавшего со мной по просьбе Геннадия. И если б сомневалась в Толином отцовстве, скорее всего, сдалась бы. Но человеческий фактор, который был, что называется налицо, хотя личика ребенка я видеть не могла, а так же поддержка свекрови придали мне силы поверить в более светлое будущее...
  Прошло три месяца. Мне до жути не хватало Толи. Уже плевать на то, что он обо мне подумает. Может, я действительно в чем-то не права? Я ж не стану его неволить. Скажет, катись колбаской по Малой Спасской, тем лучше. Туда мне и дорога.
  Изредка я приходила в свою старую квартиру. Многие мои вещи там оставались. Периодически, в Толино отсутствие, я туда заезжала и забирала некоторые из них. На этот раз у меня выработался план действий. Я решила вовлечь Толю в игру с ним. Ничего лучше не придумала, как стащить у него какую-нибудь его вещь, которой он хватится. Я взяла одну из оставленных им дома зимних перчаток и написала записку, в которой некто обещал вернуть ему, если он отгадает кто, когда и где ее нашел. В противном случае, он должен отдать мне оставшуюся перчатку. Вся эта глупейшая операция осуществлялась через консьержку, которая с полным сочувствием относилась ко мне. Разумеется, он не такой дурак, чтобы не понять, кто за всем этим стоит и хорошо подготовится к моему возвращению. Но уже не жены, а любовницы. Всю эту операцию я проделала с необыкновенной легкостью, расшевелила Толю, погрязшего в своих тупых работе, приятелях и, надо думать, девках. Он явно тяготился всеми ими и включился в игру - ответил в том же дурацком стиле и получил свою драную перчатку.
  На следующий день после получения от консьержки звонка - перчаточная наживка Толей проглочена, - я сказала матери, с работы не вернусь, ночую вне дома. Как раз накануне Геннадий передал через отца билет на французский балет, и родители решили, я клюнула на приглашение Геннадия. А я передала ему - к сожалению, не смогу воспользоваться его любезным предложением, - и с его согласия отдала билет коллеге, которая должна была отдать ему деньги в том случае, если он придет в театр. Он не пришел. А я, дрожа от страха, вернулась с работы в свой дом...
   Приготовленное заранее жаркое жгло Толе не только ноздри. Я согласилась с его просьбой раз в неделю приходить к нему в качестве любовницы. Я нуждаюсь в мужчине, а он, что ни говори, им является. И если не возражает, могу уже сегодня испытать с ним прежнее счастье. Ничего другого мне от него не надо. Я была почти искренна - нуждалась в его теле. Толя, в свою очередь, выказал радость по случаю моего решения стать его ненавязчивой любовницей и тут же, не сходя с места, приступил к делу. Но я остановила его, у нас еще все впереди, сначала нужно подкрепиться. И после легкого ужина сама повела его к постели. Не знаю, как ему, мне еще никогда не было так хорошо. Потому впервые в своей жизни добровольно сделала то, отчего мой Толя попал в рай. И я подумала, как же мало раньше давала ему счастья, если такая небольшая милость с моей стороны наполнила его им. Он никогда не осмеливался просить меня о ней, хотя неоднократно доставлял мне похожую радость. Нужно было прожить с мужем два года, чтобы развестись с ним и почувствовать собственное желание так ему угодить... ( Тут следует добавить еще одно: я избавилась от своего комплекса, связанного с предметом, который совсем недавно вызывал у меня малоприятные эмоции - во всяком случае, в плане зрительного восприятия.) Хотя, уверена, другие женщины баловали его тем же неоднократно. Когда мы отдыхали, он признался - очень боялся, я стану жалеть о том, что сделала. Более нежного и благодарного мужчину трудно представить. Мне показалось, он действительно до сих пор любит меня, и безоговорочно верила его словам любви. Хотя на этот раз все между нами продолжалось совсем недолго. Толя даже извинился за то, что слишком быстро иссяк. А я испытала оргазм еще раньше его и абсолютно всем осталась довольна. Утром сказала Толе - приду через неделю, как мы договорились. Он, чуть ли ни на коленях, стал уговаривать меня остаться с ним - никуда от него не уходить, во всяком случае, в этот день, тем более что он выходной. И тут со мной произошла очередная метаморфоза. Согласившись, я, словно все еще его жена, поставила перед ним обязательное условие - он позвонит Кашкину и узнает, сохранились ли у него шансы стать начальником отдела. Разумеется, до того я уже связывалась с Кашкиным и узнала про плачевное положение института. Должность начальника отдела оставалась вакантной. Кашкин исполнял его обязанности до того времени, когда ему подыщут замену. Толя в свое время отказался от написанного заявления, о чем предупредил директора в устной форме и принес свои извинения. Была бы честь предложена, никто не выяснял подробностей.
  Услышав мои слова, Толя понял меня так, будто я затеяла с ним очередную грязную игру. Но, очевидно, ссориться, упускать возможность продолжения наших любовных свиданий не захотел. Он смирился со своей горькой судьбой и созвонился с Кашкиным. Толины дела оказались не так хороши, как он ожидал. Его пригласили на собеседование, которое он прошел. Оставалось уволиться с прежней работы. Я радовалась так, словно в моей судьбе произошли крутые перемены к лучшему. Но нас ждали большие испытания.
  Когда он с трудовой книжкой в руках возвращался домой, на лестнице здания предприятия зацепился ногой за ногу и полетел кубарем вниз. В результате попал в больницу с серьезной травмой позвоночника. Долго рассказывать тут нечего. Та еще больница. Те еще больные. Те еще врачи. Хотя я сделала все возможное, чтобы Толя попал в лучшую больницу и к лучшему врачу. Не приведи вас Бог туда или в другую нашу больницу попасть. Кому из нас, Толе или мне, приходилось там особенно тяжко и тошно, трудно сказать. Если он чувствовал сильные боли в спине, то я - в душе. Все у меня складывалось самым идиотским образом. Я добровольно ухаживала за больным - всего-то моим любовником. Находилась от него на четвертом месяце беременности, о чем он не имел ни малейшего представления. Мои родители и даже его мать не понимали, зачем я истязаю себя и не позволяю последней приходить ухаживать за ним. Но она недавно перенесла на ногах инфаркт, никому об этом не сказала, я случайно узнала о нем от ее соседки по этажу. Более нелепой ситуации представить невозможно. Я взяла отгулы и ухаживала за бывшим мужем, едва ли не самым тяжелым больным в палате из шести человек. К другим больным приходили на несколько часов, а я, как проклятая, почти весь день сидела возле Толи и обслуживала его. Вы думаете, он чувствовал ко мне особую благодарность? Всем своим видом показывал, если б я не вмешалась в его спокойную холостяцкую жизнь, он был бы здоров, как бык. Но чувствовал себя, мало сказать, неловко. Мне пришлось все же сказать ему, его мать не совсем здорова, и ему не следует принимать ее помощь. Больные - народ удивительно эгоистичный. Он не слишком настаивал, чтобы я сказала, что с матерью. Единственно, когда она его навещала, отказывался от ее услуг, с необыкновенной легкостью ссылаясь на меня. Его мать все порывалась сообщить ему о моей беременности. Мне стоило огромного труда удержать ее от такого "своевременного" заявления. Толя принимал мое полное его обслуживание как само собой разумеющееся - оно не шокировало, но было мне мало приятно. Этот человек открылся новой - и не самой приятной - своей гранью. Он оказался неблагодарным даже в таких жизненных ситуациях, когда целиком и полностью зависел от других. Иногда мне хотелось послать его подальше и больше к нему не приходить. Особенно после одного пошлого инцидента, о котором не то, что говорить, вспоминать противно...
   Да, я забыла. По моей настоятельной просьбе, чуть ли не в начале болезни, Толя позвонил по мобильнику моему мальчику-редактору. Мне звонить ему было неудобно. Задавать лишние вопросы Геннадию, навязывавшемуся мне в мужья, я не решалась. Но свой интерес к продвижению Толиного романа не утратила. Не понимаю, чем я собственно руководствовалась, когда воспользовалась незавидным положением Толи и убедила его сделать этот звонок. Не иначе, как в моем организме свили гнездышко нехорошие силы. Им угодно было уравновесить мой альтруизм, а как еще можно назвать уход за человеком, который был мне никем в то время. Я понимала, полным бескорыстием тут не пахло, но, хотите - верьте, хотите - нет, я бы при любых обстоятельствах оказала Толе помощь. И вовсе не потому что любила жертвовать собой ради других. Все дело, видимо, заключалось в любви к этому человеку, заслуживающему противоположного чувства. Да, от любви до ненависти один шаг. Не врет русская или нерусская пословица или не пословица.
  Толя, как понимаете, позвонил редактору лишь в награду за мои труды, испытав ко мне далеко не родственное любви чувство. Выяснилось, мой мальчик за прошедшие месяцы оказался на грани банкротства, спасти роман мог только Геннадий. Что ж, если на то пойдет, решила я, обратимся и к нему. По старой дружбе. Если удастся уломать моего неизвестно кого. Это было необходимо не столько мне, сколько моему больному - по совместительству отцу ребенка, которого я выхаживала. Сами понимаете, кого. Ребенка. Впрочем, можно сказать, в некотором роде - и его отца...
   Именно Кашкин, когда он пришел к своему будущему боссу с дружеским визитом, явился причиной нашей новой ссоры. Толе что-то померещилось, когда мы с Кашкиным переглянулись, не расслышав друг друга. Видимо, в отместку Толя отмочил финт - добро б ушами... И, хотя клялся, вся эта история явилась чисто случайным следствием физиологических особенностей его организма, думаю, тут связь можно уловить. Он, по его словам, и без того слишком долго терпел присутствие Кашкина, и вообще находился на пределе. Я не совсем верно истолковала нечто, похожее на гримасу крайнего нетерпения изменение на Толином лице. И когда Кашкин, наконец, покинул палату, поспешила подать больному утку, откинув верх одеяла. Я торопилась и забыла, где нахожусь. Эти придурки, лежавшие в палате, сдыхали от безделья и тупости, жаждали зрелищ, - к сожалению, хлеба им хватало. Иначе б не услышала с соседней койки оглушительное ржанье и восклицательное одобрение, не сразу поняв, в чем, собственно, дело, так как сначала услышала хохот соседа, а лишь потом увидела то, над чем вся палата надрывала животы. Оказалось, Толя в очередной раз изволил шутить - ему впору было вместо утки подать нечто другое. Но пока я оглядывалась по сторонам, силясь понять, Толя безуспешно - все еще поверх одеяла - пытался выполнить миссию, напрямую связанную с поданной ему, куда не надо, как он позднее острил, уткой. Созданная мной по неведению ситуация усилила восторженный рев мужиков. Тем из них, кто ничего не видел, во всех красках рассказывали немногие счастливчики, словно им довелось, преодолев земное притяжение, видеть Землю из Космоса. Лишь один человек из палаты - гей - возмутился поведением соседей, но лучше бы принял их сторону. Он негодовал, как могут мужчины в присутствии женщины развлекаться видом одного из них, попавшего впросак, не имея возможности регулировать свое поведение в виду непредвиденных им обстоятельств, сложившихся к тому же не по его вине. И вообще никто не виноват в том, что он таков, какой есть. Хохот еще больше потряс палату. Прибежала сестра. Толя, к счастью, с грехом пополам закончил, наконец, свою малую нужду. Сестру мало чем можно смутить, она всякого навидалась и наслышалась. Я же выскочила из палаты, как ошпаренная, и вернулась в нее только тогда, когда в ней установилась относительная тишина. Толя лежал так, словно он здесь совсем ни при чем. А когда я выразила свое отношение к пошлому эпизоду, виновником которого он был, Толя оправдал его "незавидным положением, в котором не так легко полностью контролировать все свои члены, - некоторые залежались настолько, что начали бунтовать. Конечно, если б я предвидел подачу ненужной в тот момент утки, к тому же, не под одеяло, то, во всяком случае, успел бы во время убраться под него". Все это говорилось совершенно серьезным тоном. Но мне было не до шуток, тем более таких примитивных. А коллег по палате он и вовсе взял под защиту.
  - Тебе, Маша, трудно понять наше состояние, над которым смеяться, право, не грешно, хотя и не особенно смешно.
  За моим бывшим мужем водился грешок - использовать известные выражения, переиначивая их смысл. Видимо, он полагал, так яснее высвечивается его чувство юмора, столь высоко им ценимое...
  - Что с нас всех взять, народ подбирался здесь не в результате конкурсного отбора.
   У меня создалось впечатление, он заодно со своими болванами, более того, насмехается надо мной. В отместку за все то, что связано с его новым трудоустройством, и особенно моими маниакальными планами напечатать его роман... Ведь без них не случилось бы и падение с лестницы. Такие горькие мысли пришли мне на ум, когда он с усмешкой все же признал виноватым во всех своих бедах, включая последнюю, только одного себя.
   - Я не устоял против твоего присутствия. Конечно, невольно поставил тебя в глупое положение, прости еще раз, но оно - следствие реакции моего организма на изменение внешних условий.
  Разумеется, я другого мнения на этот счет. И высказала ему свои претензии.
   - Подумаешь, тут одни мужики и ты, моя жена, так что ничего страшного не случилось. Не нужно делать из мухи слона.
   Что я ему уже давно не жена, и даже если б жена, то женщина? Меня удивила его толстокожесть и нежелание считаться со мной. За кого я борюсь, зачем мне такой муж, не стоит ли, пока не поздно, согласиться на брак с Геннадием и послать к чертовой матери этого скобаря? Я не понимала себя. Чем он приглянулся мне с самого начала? Тем, что объяснился в любви и говорил нежные слова? Когда это было?! Или все потому, как он биологический отец моего ребенка? Но ведь тот же Геннадий готов принять даже чужого ребенка, лишь бы я стала его женой. А этот, когда узнает о своем ребенке, обвинит меня во всех тяжких. И то удовольствие, которое я доставила ему, когда мы занимались любовью в последний раз, сочтет за ловушку, за приманку, за очередное вранье, преследующее одну цель: навязать ему себя и нежеланного ребенка, зачатого им путем моего обмана. И я сижу здесь с ним - все тот же самый обман, заманивание его в свои сети. Нет, мне не видать этого мерзавца, как своих ушей. Неужели он прав? Я ухаживаю за ним, выслушиваю его пошлости, смех других самцов только затем, чтобы окрутить его, заполучить отца своему ребенку таким гадким способом? Или все же я люблю этого паразита, совершенно никчемного человека, умеющего более или менее сносно делать (как выяснилось, ничуть не лучше других) только то, что когда-то казалось совершенно немыслимым для меня. Неужели я так опустилась, стала таким же животным, как он? Нужно бежать отсюда без оглядки, пропади он пропадом.
  - Что, милая? Прости меня, я обидел тебя. Так низко пал. Все это пустая бравада. Боюсь, стану инвалидом, не вылезу отсюда здоровым. И потому позволяю себе гнусно шутить над собой. Да, да, именно над собой. А попадаю в тебя, самого близкого мне человека. Все, случившееся со мной, - расплата. Я ее заслужил. Как допустил наш развод? Почему не слушался тебя? Одно больное самолюбие и ничего больше. Прости меня, если можешь. И эта последняя моя пакость... Но я, правда, не хотел, так получилось... Идиот, выставил тебя, свою жену, прежде всего женщину, черт знает кем перед этими скотами... А сам я, сам, чем лучше их?
   Я чувствовала себя на грани рева. Только слез моих тут не хватало. Пришел представитель профсоюза из Толиного института. Вот уж кого мы не ждали. Принес хорошую весть. Толю дождутся, директор просил передать ему самые лучшие пожелания в плане скорейшего выздоровления. Как же во время он явился! Даже Толя обрадовался ему, взял себя в руки, понял, в наше время нельзя расклеиваться и выворачиваться наизнанку. Мужики - удивительный народ. То, чего от них больше всего ждут, они изо всех сил стараются скрыть. Обнаружить собственную слабину для них - смерть. Всегда хотят выглядеть мужественными людьми. Именно - выглядеть!
   Профсоюзный деятель разговаривал с Толей, а я погрузилась в горькие мысли. Как легко я перехожу от полного непринятия одного и того же человека к его обожествлению! Женская логика? Но лучше она, чем мужская, не позволяющая сильному полу проявлять свои чувства. Можно только представить себе, что бы творилось в Толиной душе, если б он был несостоятелен в постели?! Малейшие промахи в ней - такие, конечно, случались - становились для него огромной бедой. Неужели уж так важно для людей, как они выглядят в постели? Почему секс правит миром, во всяком случае, мужским? От него войны, преступления, почти все мерзости. От него и от властолюбия. А ты, милочка, разве ты сама, не стремишься подчинить своего Толю? И не говори, будто стараешься ради одного его блага. Так мостится дорога в ад, моя дорогая. Нет, нет, все это моя беременность. Я становлюсь плаксивой, впечатлительной, слишком нервной. Возьми себя в руки. Твой муж... Твой Толя... Какой он мой? Хорошо. Просто Толя, самый близкий твой человек... Это оспаривать не станешь? Слава Богу! Он не должен видеть тебя плаксивой дурой. Ты должна быть сильной. Хотя бы потому, как сейчас он нуждается именно в твоей силе, а не в слабости. Слабость свою можешь оставить до той минуты, когда он выйдет из больницы и обнимет тебя. Тогда можешь реветь в три ручья. Даже если он не захочет признать своего ребенка, узнав про него. Боже, как я скажу ему, как решусь сказать? Он меня убьет, и будет прав. Это пощечина ему, все прежние наши разногласия покажутся мелкими неприятностями. Нет, я должна нести этот крест сама, не пользоваться его положением. Если б не болезнь, он не произнес бы те слова, что ты услышала перед приходом работника института. Он будет недоволен тем, что опустился до такого признания. Вот уж поистине одна из самых гигантских глупостей: даже перед самим собой человек больше всего на свете боится выглядеть человеком. Я и не заметила, мы остались одни.
   - Что с тобой, милая? Ты даже не попрощалась с гостем. Какой - никакой гость, правда? Ты хотя бы слышала, о чем он говорил? Или все еще под впечатлением моего гадкого поступка? Ты сможешь простить меня?
   - Я давно все забыла. И что твой гость?
   - Ты, действительно, целиком ушла в себя. Так устала. Из-за меня! Сколько неприятностей выпало на твою голову, родная. Дай руку. Какая она холодная. Ты здорова?
  - Абсолютно, не беспокойся, любимый. Ничего, что я так назвала тебя?
  - Просто замечательно, мое сокровище. Мы ведь будем вместе, если я выйду отсюда здоровым?
  - Любым, каким выйдешь...
   - Нет, только не больным. Я сейчас принимаю твою помощь, так как не теряю благодаря тебе надежды остаться здоровым и компенсировать тебе то, что до сих пор не додал. Знаешь, о чем я больше всего мечтаю?
  -Догадываюсь.
  -Убери, пожалуйста, руку. Они смотрят...
  - А нам плевать. Или тебе несладко?
  - Очень сладко, милая... Но только я иное имел в виду...
   - Такое тут невозможно, как понимаешь...
  - Я совсем про другое. Знаешь, о ком я сейчас мечтаю?
  - О ком?!
   - О нашем ребенке. Первое, чем мы займемся, если я выйду отсюда здоровым, ребенком. Я тут многое передумал. Ты права, надо было сделать его раньше. Я хочу иметь сына. Чтобы он был похож на тебя... Но прежде я должен выйти здоровым. Иначе все мои планы - пустышка.
  -Конечно, ты выйдешь из больницы здоровым. Врачи не сомневаются в этом. Но сделать ребенка можно и не совсем здоровым. Как могла убедиться шестая палата, некоторые силы у тебя сохранились.
  - Я с самого начала, едва познакомился с тобой, оценил твое чувство юмора. Рад, что ты нашла в себе силы простить меня и палату....
  Я заметила, сосед прислушивается к нашему разговору. И решила перевести разговор в нейтральное русло. Вспомнила, не уделила должного внимания Толиным гостям. Сказала, Кашкин, какой - никакой он есть, все же не так плох. Именно ему, в конечном счете, мы обязаны новым Толиным назначением. Скорее всего, именно Кашкин, пусть даже сам в этом заинтересован больше всего, делает все, чтобы в институте дождались его выхода из больницы. Толе мои слова не понравились.
  - Если б не Кашкин, я не лежал бы тут в состоянии, едва ли не в худшем, чем инвалиды. Как ты можешь отзываться об этой букашке с придыханием. Может быть, выйдя отсюда, если вообще когда-нибудь выйду, я обязан поклониться Кашкину в ножки?
  - В таком случае в твоей болезни следует винить больше меня. (Такая железная логика доставила ему удовольствие.)
   - Ты права, моя дорогая, но я тебя ни в чем не виню. Ты - мой ангел-хранитель, а Кашкин - порядочное дерьмо, хотя все мы приложили руку к случившемуся с нами...
   Соседи Толи услышали слова про Кашкина - порядочное дерьмо, сказанные им слишком громко, они без всяких на то оснований вызвали горячее одобрение. Все стали обсуждать Кашкина, словно съели с ним пуд соли и объелись ею до отвала, на всю оставшуюся жизнь. Толя, со своей стороны, охотно им поддакивал и подбрасывал поленья в огонь их хулы. Вот она черная неблагодарность! Я тут же перенесла всю эту ругань на себя. Эти кретины взбесили меня, и я исторгла из себя в их адрес все ругательства, какие знала, за исключением ненормативных. Резонанс, однако, оказался обратным ожиданию. Мои слова встретили восторг и бурные, долго не смолкающие аплодисменты всех присутствующих, включая Толю, - и товарищу Брежневу такие не снились, когда он выступал перед своими членами ЦК КПСС. Правда, тогда все вставали и аплодировали, до боли отбивая ладоши. А эти придурки - по смягчающей вину обстоятельствам - лежали. Встать не могли. Мне бы посмеяться над собой вместе с ними. Но я обиделась - меня поняли совершенно превратно, я сорвалась с цепи.
  - Толя нужен мне так же, как вы, его товарищи; поэтому, когда он выйдет отсюда, увидит меня разве что на том свете. И меня, и своего ребенка...
   Повисла полная тишина. Толя, выкатив глаза, с ужасом уставился на меня и на мой живот.
  - Не нужно так шутить.
  - Мне не до шуток, коль скоро я беременна, и при том давно.
   Он побоялся спросить, от кого. А палата всем скопом стала возмущаться засранцем, за которым денно и нощно ухаживает его беременная жена, он же, мало того, что ни ухом, ни рылом, так и вообще знать не желает, что ненароком обрюхатил ее. А когда я в запальчивости крикнула, что я ему никакая не жена, палата вмиг притихла. И стала шептаться, кем же тогда прихожусь этому выродку. И как совесть ему позволяет не только принимать мою помощь, но и выставлять себя в таком состоянии, которое не принято в общественном месте - даже при одних мужчинах. Как же надо не жалеть человека, хотя бы и женщину. Это то, что я слышала...
  Сама не понимаю причину моего взрыва. Думаю, сказалась усталость. От всего сразу. Я оказалась в нелегком положении, отнюдь не деликатном, как называют его некоторые в подобных ситуациях... Носила ребенка, в отце которого уверена, но не на все сто процентов, так как даже расчеты нашего правительства, к сожалению, оправдываются далеко не всегда. Им никто не верит, несмотря на полное доминирование официальной точки зрения в СМИ. Беременность сама по себе, как бы легко она у меня ни проходила, действовала мне на нервы, хотя я страстно желала ее в свое время, и ни о чем не жалела. У любого человека нервная система исключительно чувствительна к любым переменам, даже если они так же позитивны, как окончание эры коммунизма и начало новой эры капитализма в нашей стране. Мне было далеко не безразлично, останусь я матерью-одиночкой или воспитаю своего ребенка в двойном одиночестве - с отцом ребенка. И хотя хорошо известно, какие отцы - мужчины, все же очень трудно отказать им называться отцами не только на словах. Как это ни печально, но без них зачатие ребенка представляется, по меньшей мере, затруднительным. Далее, не нужно забывать об огромной ответственности, которую я несла на своей работе. Деньги, дорогие мои, просто так у нас не платят, а мне они - нужны, да еще как, учитывая желание иметь их всегда - и чем больше, тем лучше, особенно теперь, когда у меня должен родиться ребенок. Забот, хлопот и усталости прибавлял уход за Толей. И хотя я взяла отгулы, клиенты (пусть умозрительно) не давали мне покоя даже тогда, когда я подавала судно своему бывшему мужу. Клиенты не могут ждать, пока он выйдет из больницы более или менее на своих ногах. На меня постоянно давил страх, как отнесется Толя к рождению своего ребенка, хотя сохранялась надежда: больного удастся приручить, чтобы повторно женить на себе, коль скоро ему ни с кем, судя по всему, не станет лучше, чем со мной. И дело тут не в словах, произносимых всеми мужиками, когда они находятся в угаре. А в их потребности жить с определенной женщиной, даже если она у них не одна. Волею судеб, не для того они однажды положили глаз и по-настоящему запали на какую-то женщину, чтобы освободить ее от их притязаний. Тут и право собственности играет не последнюю роль. Другими словами, при любом строе мужчина как избиратель и собственник просто так, без боя, если только у него сохранился к ней интерес, свою добычу не отдаст. Я не сомневалась, Толя свой интерес, и не малый, все еще питает ко мне. Но что произойдет с этим интересом, когда он узнает, как я его облапошила, меня весьма беспокоило. И тут все работало против меня. И его прежнее нежелание обременять себя ребенком, и стремление быть свободным вообще - не зависеть от кого бы то ни было, даже от меня, даже тогда, когда это в собственных его интересах. И сам обман, который мог уничтожить все следы моего влияния на него... Каково это знать, что тебя надули, воспользовавшись твоей мужской слабостью, чтобы направить всю ее силу совсем не туда, когда ты самозабвенно занимался любовью с предметом своей страсти. По правде говоря, окажись я сама на Толином месте, ни за какие коврижки не простила б человека, так низко обманувшего меня. Толя с его чувством достоинства и мужского самолюбия не простит меня, как бы он меня ни любил. В конце концов, он может избрать себе другую, менее лживую и не менее привлекательную и обеспеченную даму сердца. Такая задача ему вполне по силам, уму и способностям - при всей его лени и бесхарактерности. Я так подробно объясняю свой срыв в палате Љ 6, чтобы ни у кого не возникло вопросов, какая муха укусила меня в тот момент, когда контакт между мной и Толей сложился едва ли не самым благоприятным. И кроме того, стараюсь передать свое состояние, когда одни и те же мысли преследовали и ни на миг не оставляли меня в покое. Понимаю, со стороны это выглядит очень скучно. Но мне было тогда не до скуки, которую я могу вам, милые дамы, доставить. Простите меня великодушно, но я думала тогда только о себе. Как, впрочем, и поныне...
  Шок, в который я повергла Толю, оказался куда ощутимей, чем шоковая терапия Бельцеровича в Польше и Гайдара в России. Вся его, Толина, конечно, не Гайдара же, жизнь оказалась на грани пропасти. О спине и говорить нечего, она чуть было не согнулась в три погибели, когда и одной - предостаточно, чтобы свести если не в могилу, то в инвалидную коляску ее хозяина. Но ему стало плохо и с сердцем, за которое он мгновенно схватился одной рукой, в то время как другая карающим мечом опустилась на место, невольно ставшее пособником злодейства, о котором он узнал в самый неподходящий момент своей жизни. Мало того, что он прикован к кровати своей болезнью, так вдобавок к тому же, находился в ней в расслабленном состоянии, не ожидая никакой подлянки от мира и тем более от меня. Мы так славно и трогательно разговаривали друг с другом, можно сказать, объяснились в любви, катализатором чему явилась ссора из-за такого пустяка, как не слишком удачная и своевременная подача ему утки. А ничто так не содействует любви, как ерундовая ругань. По контрасту с ней даже не слишком привлекательные и прекрасные вещи видятся, чуть ли не возвышенными. Чего, к сожалению, никак не скажешь о моем чудовищном обмане, столь внезапно раскрывшемся... Я предала всю его любовь.
  Самое удивительное в этой истории - Толя довольно быстро пришел в себя, справился с суровой действительностью, мужественно принял удар судьбы и выбрал из двух зол меньшее. Как понимаете, выбор - не так уж велик. Либо я с его ребенком, либо свобода со всеми вытекающими отсюда последствиями. Неведомо как выйти из больницы без моей помощи, куда идти работать, так как свобода предполагала отказ от сотрудничества с институтом, становящегося в таком варианте в его честных глазах своего рода нонконформизмом. Это равносильно преданию идеалов демократии и переходу в стан коммунистов с их бреднями о свободе, равенстве и братстве. Мужские мозги иногда обладают свойством соображать. Особенно в критических ситуациях, когда целостности и суверенитету их хозяев приходится сталкиваться лоб в лоб с реальной жизнью. Мужская логика почти всегда отдает предпочтенье сытости и здоровью, даже если ради них приходится испытывать страдания и муки совести. (Не только любовь требует жертв.) А если к жизненным удобствам примешивается еще и любовь, как со всем этим совладать?
  Так или иначе, но Толя достойно принял удар и устоял. Его руки приняли обычное положение, гнев и немилость сменились на расположение и благосклонность. Он, выяснилось, сам многое давно уже понял, мечтал о ребенке, сделать которого ему мешало нездоровье и товарищи по несчастью, чье свидетельство все-таки излишне при зачатии. В подтверждение своей готовности стать отцом нашего ребенка он сослался на свой боевой дух. Что-то раньше этот самый дух направлялся совсем на другие цели, но я не стала расставлять ненужные акценты. Если сейчас ему угодно думать иначе, чем раньше, это нужно только приветствовать, и я порадовалась благостной перемене. Счастлив был и мой малыш, который просигналил мне о своем состоянии по поводу обнаружения им первых признаков Толиного отцовства не только на генном уровне.
  Толя трезво принял неизбежное, чем даже обескуражил меня. Казалось, мы столько раз в ходе нашей истории натыкались и натыкаемся до сих пор - и так без конца - на неизбежное, на те же метаморфозы в общественной жизни, что пора бы перестать удивляться. Тем более, неизбежное зло далеко неоднозначно воспринимается разными людьми как зло. Возьмем Зюганова. Кем бы он стал при товарищах Брежневе, Андропове или Черненко? А так он генеральный секретарь все той же партии народных заступников. О Ельцине и говорить нечего. Кем бы Толя был без меня? Кем он без меня был? До меня? Никем! Он все же не глуп, чтобы не понять все выгоды, сулившие ему моей любовью, моим ребенком и моим умением делать карьеру в наше трудное время. И вообще Толя нуждался в такой женщине, как я. Мало, кто способен сделать из него человека, достойного нашего времени. Я - не дура, чтобы не осознать перемены в Толе от состояния, близкого к инфаркту, до смирения. Его эпикурейское начало не позволило ему впасть в аскезу. Мало кто из мужчин захочет отказаться от жизненных благ. Я со своими сомнениями и страхами как-то не сразу это учла. Толя проникся любовью к будущему ребенку, признал все свои ошибки и даже согласился на продвижение романа в читательские массы, буде это мне по силам. Я торжествовала и праздновала полную и сокрушительную победу над своим слабовольным мужем.
   Затем Толя попросил рассказать во всех подробностях, каким образом я проделывала с ним все свои "делишки", дабы наставить на истинный путь, и я поведала ему без всякого вранья почти все. Конечно, ему незачем было знать о моей прошлой личной жизни, до замужества, о моих интимных встречах с Геннадием. Толя не без интереса выслушал мою исповедь, и остался доволен. Надо отдать ему должное. Даже не слишком выгодно отличающие его ситуации он воспринимал с присущим ему чувством юмора и некоторой отрешенности: чему быть, того не миновать. Между нами, казалось, установилось еще большее доверие, чем до этого. Моему настроению могла позавидовать любая женщина. Но иногда, милые дамы, преждевременная радость ничуть не лучше преждевременных родов. Я утратила бдительность и втуне произнесла имя Геннадия как спонсора возможной публикации Толиного романа. (Не помню, говорила ли я вам, Толя уже слышал от меня о Геннадии. Геннадии - таком умном, богатом, красивом и влюбленном в меня. Предлагавшем себя когда-то в мои мужья? Такими не совсем правдивыми словами я как-то встретила мужа, однажды загулявшегося до утра и севшего за стол есть, как ни в чем не бывало.) Вот уж поистине, поспешность нужна только при ловле блох. Толя, услышав имя спонсора, сник, его энтузиазм куда-то испарился, и он уставился на мой живот. Словно в нем была заключена разгадка всего мироздания. И сосед, самый злостный наблюдатель, едва не поссоривший нас с Толей на всю оставшуюся жизнь, оказался тут, как тут, также с подозрительностью уперся своими зенками в мое чрево. Вся шестая палата бросила свои болезни к ногам моей беременности. Мне стоило огромного труда сохранить хладнокровие и тихо сказать Толе, мы становимся предметом всеобщего внимания. Толя продолжал смотреть на мой живот, и я ощутила, как мой ребенок сигналит мне о грядущей перемене в настроении отца.
  - Что-нибудь случилось, дорогой?
  - На каком ты месяце, милая?
  - Забыл, когда мы встречались перед тем, как разбежаться и развестись?
   - Как можно-с? Такой незабываемый вечер-с и незабываемая ночь-с. Ты превзошла тогда самое себя. Чего только не сделаешь ради ребенка!
   - Ребенок тут совсем ни при чем, дорогой. Всего, что между нами было, я хотела сама, так как любила и люблю тебя.
  - Приятно слышать такие слова. И все же, согласись, любовь и ложь несовместны, как гений и злодейство.
   - Ты прав, милый. Мне не следовало таким путем обзаводиться ребенком. Но ведь я хотела иметь его от тебя все два года, прожитые нами вместе. И только тогда, когда я поняла, нет никакой другой возможности заполучить именно твоего ребенка, я пошла на все это. В конце концов, у тебя нет никаких обязательств передо мной, ты вправе не признавать своего отцовства, я ни в коем случае не стану претендовать на него. Да, я умышленно не воспользовалась контрацепцией, но пришла к тебе не из-за ребенка, мне разлука с тобой после ссоры была сплошным адом, так как я нуждалась именно в тебе самом. Но поскольку у меня не могло быть никакой уверенности, я решила не медлить...
   - По принципу, сделала дело - гуляй смело. Ловко меня обвела, ничего не скажешь.
   - Ты не сможешь меня простить, я так и знала. Я все равно ни о чем не жалею. У меня будет от тебя ребенок. Это совсем немало. Как только выйдешь отсюда, я обещаю никогда больше не напоминать о себе. Ребенок - моя забота, ты его не увидишь и ничего о нем не узнаешь. - Мелодрама в самом лучшем виде. Может быть, перейдем к ее второму акту?
   - Я не понимаю, о чем ты говоришь. Что ты имеешь в виду?
   - Конечно, я полный профан в этих родильных делах, но, по моим дилетантским представлениям, женщина на четвертом месяце беременности выглядит несколько иначе.
   - Как это понимать, Толя?
  - Понимай, как знаешь. Надеюсь, лучше меня знаешь, на каком ты месяце.
   - У тебя, мой друг, свихнулись мозги, если ты заподозрил меня в желании навязать тебе чужое отцовство...
  - Почему бы тебе ни назвать имя настоящего отца? Или он не пожелал стать им, узнав от тебя, что вы сотворили?
  Тут я в негодовании, без всякого умысла, совершенно непроизвольно, со всего размаха занесла над Толей руку, чтобы ударить неблагодарного мерзавца, сказавшего чудовищную ложь, оставлять безнаказанной которую - равносильно признанию его правоты. Моя рука остановилась в считанных сантиметрах от его лица, наблюдавшего за мной с неподдельным интересом. Казалось, он просто мечтал о том, чтобы я даже убила его, лишь бы он оказался бессовестным негодяем, посмевшим заподозрить меня в таком неблаговидном поступке, как зачатие ребенка не от него, а от кого-то другого. Во всяком случае, мой жест сослужил мне неплохую службу. Толя успокоился, его ожесточенное лицо смягчилось. На нем появилось выражение смирения перед судьбой и покорности. Ввиду отсутствия каких-либо доказательств, он нехотя признал свою неправоту. Ему ведома презумпция невиновности.
  Нужно сказать, когда значительно позднее Толя вернулся к этому эпизоду, ставшему переломным в нашей жизни, он запомнил его совсем не так, как я вам его поведала. Он, видите ли, не поверил в ту чушь, которую я несла про Геннадия - альтруиста, и до сих пор не может понять, почему это я так взбесилась. Тут нужно признать правоту его любимого Фрейда, как бы к нему ни относиться (я - плохо). Коль скоро Толя заинтересован в том, чтобы не было другого отца у нашего ребенка, тем более Геннадия, олицетворявшего в своем лице успех и благополучие, такой типаж должен исчезнуть. Это могло произойти, если бы Толя сумел выкинуть из своей головы Геннадия. Но Толя хотел сохраниться в прежнем своем непритязательном виде, без потери самого себя, - пусть такого - никакого. И сохранился. После долгих колебаний между полной неизвестностью и славой он гордо отказался от успеха, тем более сомневался в нем, если его роман опубликуют. Представил себе: мало того, что нужно пойти на поклон к близкому приятелю жены, так еще роман с треском провалится. Не иначе, приятель, издавая роман, специально подкладывает ему такую жирную свинью... Какие мысли бороздили чело моего мужа, можно только догадываться. Но одно, несомненно, черные тучи веяли не только над ним одним. Иначе бы Россия не вышла из капитализма в семнадцатом году и не вернулась к нему через семьдесят лет так, словно не существует ничего слаще...
   После того, как моя рука застыла в воздухе и не опустилась так низко, чтобы дать по физиономии моего больного, я поняла, первая гроза, нависшая над моей головой и нашего ребенка, прошла стороной. Следующие опасны, но не так. Я их ждала. Но что они в сравнении с радостными ожиданиями, связанными с рождением долгожданного дитя...
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"