К сожалению, сценарий нашей жизни пишется не нами. Мы - всего лишь маленькие песчинки в мироздании, о котором имеем только самое общее представление. Казалось, моя жизнь после рождения дочери начала налаживаться, несмотря на то, что спать нам приходилось урывками, лишь тогда, когда нашу маленькую квартирку не оглашали вопли уставшего от рева младенца. С этим приходилось, приходится и придется сталкиваться подавляющему большинству молодых родителей, даже если сами они уже не первой молодости. Как мы. Но далеко не у всех есть такие настоящие друзья, как у нас. Я наивно полагал, после выяснения, кто есть кто, Геннадий оставит нас в покое. Но не тут-то было. Не проходило недели, чтобы он не навещал наше скромное жилище и не задаривал Маринку подарками - игрушками, ползунками и пр. Приходил он, как правило, тогда, когда я находился на работе. Маша не скрывала его визитов, да и как можно объяснить все то, что появлялось у дочери так часто. Нужно сказать, с уходом Маши в декретный отпуск наш бюджет претерпел существенные изменения, и отнюдь не в лучшую сторону. Институт вновь, не прошло и года после моего назначения начальником отдела, постиг очередной кризис. Крупный китайский заказ аннулировали, так как наши старые вертолеты, исчерпавшие ресурс безопасности, стали взрываться и падать один за другим во всех частях мира. И китайцы сочли лучшим заплатить неустойку и передать заказ другой стране, не замеченной в подобных катастрофах. Коль скоро наша страна имела бюджет меньше бюджета одного американского штата, то российские военные не могли покупать новое вооружение. Им было вообще не до жиру, летчики испытывали дефицит буквально во всем, даже в керосине, и их летное время сокращалось до минимума. Вольготно чувствовали себя одни олигархи и бандиты. Геннадий - один из них. Он не вызывал у меня восторга, как бы Маша к нему ни относилась. Она его обожала. Он такой добрый, отзывчивый, чуткий, умный. Его бизнес процветал, хотя он никогда не хвастался своими делами... Маша не замечала моего отношения к воротилам российского бизнеса, справедливо считая его главным производным всей нашей жизни, в которой она продолжала занимать свою нишу, хотя и в скромных пределах. Я не обсуждал с ней ни политические, ни экономические аспекты положения страны, так как бедный богатого не разумеет (хотя Машино богатство, и раньше весьма относительное, теперь стало нищенским). Маша собиралась отдать Маринку в ясли и выйти на работу. И не ради одних денег. Мне возразить ей было нечем. Если мужчина не умеет зарабатывать, он должен помалкивать, когда его жена идет работать, и за неделю получит столько, сколько он не получает за несколько месяцев. Маша и раньше не попрекала меня моими смехотворными заработками, а теперь, после ее многолетних усилий, увенчавшихся кажущимся успехом и почти не изменивших моего экономического статуса, не считала приносимые мной домой деньги самым главным мерилом оценки деловых качеств мужа. Чего она ждала от меня в таких условиях? Видимо, верила в процветание страны в недалеком будущем, коль скоро до сих пор мало сталкивалась с нищетой. По ее убеждению, во всех наших бедах виноваты сами люди, неинициативные, ленивые и без царя в голове. Правительства, президенты тут ни при чем.
- А то, что воруют, так ведь, милый, а когда же у нас не воровали?
Главное - найти объяснение своей истории в истории собственной страны, и тогда любая коррупция выглядит, чуть ли не привлекательной...
Никакой метаморфозы в том, что наша экономика продолжала лежать, и падать ниже ей было уже некуда, я не видел. Равно как и в том, что Геннадий продолжал занимать свою нишу в Машиной жизни, хотя это обстоятельство стало для меня некоторой неожиданностью. И откуда только берется у деловых людей время портить кровь другим людям?! До определенной поры я считал выше своего достоинства оспаривать право Маши на продолжение дружбы с Геннадием, поначалу не дававшим мне повода отвергать его настойчивые притязания на мою жену. Не только на жену. И на дочку. Не понимаю, для чего Маша сказала мне как-то о готовности Геннадия жениться на ней, невзирая на ребенка. ( Между нами произошла пустячная ссора, в которой я выглядел не лучшим образом. Маша сравнила меня с Геннадием.) При внимательном рассмотрении обнаружил некоторое сходство Маринки с чертами Геннадия, хотя многие идентифицировали ребенка с моей матерью. Становилось понятно его желание увести от меня жену и ребенка. Сначала я считал все это своего рода галлюцинацией (в переводе с латыни, бредом) - мало ли что может показаться человеку, воспринимающему как реальные несуществующие объекты. То есть, конечно, моя дочь существовала, но находимые мной совпадения, скорее всего, от лукавого. Я не мог донести свое, скажем так, сомнение до Маши. Сказать что-либо подобное Геннадию я тем более не мог, так как тем самым давал ему грозное оружие против себя. Ведь не зря же он похаживал к нам все это время. В альтруизм новых русских верилось с трудом, как бы прекрасны и благодушны они ни были. Мне оставалось одно - молчать в тряпочку и держать свои сомнения при себе; с надеждой вглядываясь в личико дочери в поисках истины, находить опровержение своему страшному подозрению. Но, как это часто бывает, если что-то взбредет в голову, то добра не жди. Чем больше я смотрел на ребенка, тем больше убеждался - без Геннадия тут дело не обошлось. В конце концов, я решил выяснить все до конца. И в один прекрасный день, когда узнал о состоявшемся два часа перед тем визите Геннадия, прямо в лоб спросил Машу, как поживает Маринин отец. Маша спросила, что снова со мной стряслось. Вот это выдержка, подумал я и уже перестал играть с женой в кошки-мышки, высказался по полной программе, все же памятуя о том положении, в котором все еще не полагается беспокоить кормящую мать.
- Говорить о сходстве Марины с Геннадием просто смешно, это полная нелепица. Для этого мне следовало с ним, по меньшей мере, переспать. Но и тогда, сам понимаешь, никто б не дал гарантий в том, что он является отцом. Сколько можно твердить одно и то же: Марина похожа на бабушку, твою мать (эти слова Маша произнесла как ругательство), а ее черты лица мало напоминают славянские - мои и Геннадия. Кто дал тебе право подозревать меня во всех смертных грехах?
Данный грех никак нельзя отнести к смертным, поскольку он дает начало новой жизни, и смертью мало для кого заканчивается. Я не желал устраивать сцен, и потому не стал развивать эту тему. Но Маша посчитала себя униженной и оскорбленной. На ее взгляд, я должен понести наказание - сколько можно подозревать ее в недостойном поведении?
- Если ты настаиваешь на своем злостном вымысле, скатертью дорожка, никто тебя здесь не держит.
Дело было вечером, делать было нечего. Я еще раз посмотрел на заливающегося в плаче ребенка и вышел подышать свежим воздухом на улицу. Когда я вернулся через пару часов, мои женщины спали, на столе лежала записка, где было сказано, что я могу съесть перед сном. Мой не постеленный диван свидетельствовал: я прощен и допущен до святая святых. От еды я не отказался, но ложиться в одну постель с человеком, который, видимо, наставил мне рога или, что еще хуже, ставит их и поныне, счел для себя - в эту ночь - немыслимым. (Я все же сомневался в своих подозрениях насчет жены, к тому же вспомнил Павлова - не главу правительства при Горбачеве, а ученого, утверждавшего, не существует ни одного стопроцентно психически нормального человека. А я при всем желании не мог считать себя исключением из общего правила.) Я постелил себе на диване. Утром жена приготовила мне завтрак и, как ни в чем ни бывало, занялась ребенком. Она решила не обострять обстановку, доверившись своей интуиции. И оказалась права. Я поостыл, принял для себя единственно приемлемое решение. В любом случае не доводить же дело до экспертизы. Либо брать ноги в руки и бежать из общего дома без оглядки, либо остаться в нем со всеми вытекающими отсюда последствиями. Что ни говори, моя любовь к Маше за ночь не испарилась. И ребенка я полюбил еще тогда, когда он находился в материнской утробе. Не зря говорят, утро вечера мудренее. Не то чтобы я успокоился, но камень с души свалился, и нужда держать его дальше за пазухой почти прошла. Он, этот камень, валялся неприкаянный на полу, если так можно сказать о неодушевленном предмете, и мы обходили его стороной, на всякий случай, не выбрасывая на помойку.
Имейте в виду, господа, мне ничего не известно об отношениях между Машей и Геннадием. И в самом деле, мои подозрения зиждились на песке. После принятия мужественного решения остаться дома и не рвать с семьей, не увеличивать и без того большой процент матерей-одиночек, мне и самому уже стало казаться, что если Марина на кого-то похожа, то больше всего на мою мать. И только потом на Машу, меня и только чуточку на Геннадия. Все зависит от точки зрения и от освещения. При дневном свете девочка совсем не походила на Геннадия. Только при искусственном свете... Больше мы с Машей этой болезненной темы не касались, что ровным счетом никому из нас ничего не доказывало. Каждый остался при своем мнении - сомнении. У нее все же сохранялось преимущество, она знала больше меня. Так или иначе, уже в следующую ночь я занял свое привычное место у стены на нашей двуспальной кровати, что являлось знаком если не примирения, то смирения. А в качестве признания моих заслуг еще через ночь я получил супружеские права в полном объеме, позволившие мне не только забыться, но и заснуть после всех моих трудов, считая самые последние...
Вы, господа, недоумеваете, наверное, до какой же степени я, мужчина, опустился, если позволил так наплевать себе в душу. Но вся загвоздка тут в том, кто именно наплевал в мою душу. Ведь это (скорее всего!) я сам.
Геннадий подлил масла в огонь моих подозрений. Очевидно, он был не менее наблюдателен. И нашел в ребенке нечто, порадовавшее его. Разумеется, все, не вписывавшееся в его концепцию собственного отцовства, в расчет не принималось. Будучи человеком прагматичным и целеустремленным, он, видимо, первым делом поговорил с Машей. Но она отмела все его притязания. Конечно, как я считал, она не могла сказать ему, вас рядом со мной в ту памятную ночь не лежало, но все ее расчеты и сама действительность опровергали доводы бизнесмена. Иначе бы он не решился поговорить со мной, напирая при этом на мое мужское достоинство. К счастью для меня, Маша поняла, Геннадий ни перед чем и ни перед кем не остановится, чтобы добиться ее расположения. Но прежде он решил расправиться с соперником - с мужем, со мной. Накануне нашего с ним разговора, о котором он, деловой человек, поставил меня в известность заранее (как это водится в деловых кругах), я предупредил Машу о нашей с ним встрече. Она оказалась перед легко разрешимой дилеммой, когда выбора у нее не оставалось. Тогда она рассказала мне, что после решения развестись со мной не устояла против близости с Геннадием, нашедшим к ней нужный подход, пользуясь ее положением, близким к полураспаду. Разве можно осудить женщину, желающую в состоянии смятения и нервного срыва хоть как-то прийти в себя, обрести душевный покой? Не следует забывать, она ушла от меня после того, как сознательно зачала моего ребенка. Это усугубляло ее состояние. И то, что она забыла о всякой осторожности с Геннадием, ничуть не опровергает кризисного периода в ее жизни, в котором она оказалась. Да, раньше она не рассказала мне про близость с приятелем, хотя я всячески подталкивал ее к признанию. Но у нее была весьма уважительная причина скрывать этот грустный эпизод. Она слишком любила меня, чтобы рисковать нашими отношениями, которые только-только начали улучшаться. И потом Маша просто боялась своим откровением негативно повлиять на меня, больного, так как все свои усилия направляла только в одну сторону - как можно скорое вытащить меня из больницы здоровым и невредимым телом, душой и умом. Знаю по себе, если начинаешь врать, идешь до конца...
Разговор между мной и Геннадием состоялся в машине бизнесмена. Он с присущей ему деловитостью, без всяческих недомолвок сразу взял быка за рога. Но он встретился не с быком и не субъектом с рогами. Я не обладал ни бычьим упрямством, чтобы оспаривать факты, ни рогами, которыми он меня наделил, т. к. решение о нашем с Машей разводе состоялось значительно раньше, когда мы оба были де-факто свободны и могли распоряжаться своей жизнью независимо друг от друга. Что я и сказал бизнесмену, едва он попытался огорошить меня своим сообщением. Но не зря он преуспевал в бизнесе, к более трудному для себя варианту оказался готов, хотя надеялся на прежнюю договоренность с Машей о сохранении их общей тайны. Так что он поступил не вполне по-джентельменски, учитывая приверженность соблюдать в самом лучшем виде общепринятые в элитарных кругах манеры поведения. Но, как в делах, пахнущих большими деньгами, так и в любви не до хороших манер. Поэтому трудно осуждать наших правителей, политическую и экономическую элиту. Достаточно вспомнить тех, с кем начинал борьбу за царство Ельцин и с кем он остался в конце, назначив себе преемника. Так что меня ничуть не удивило предательство Геннадием интересов Маши, которое сам он считал проявлением доброй воли и любви к ней.
- Я забочусь только о Маше и нашем ребенке. Лично против вас, Толя, я ничего не имею, отдаю должное как человеку бескорыстному и честному, но, посудите сами, вы не обеспечите достойную жизнь жене и ребенку даже в том случае, если он ваш. Разве не видите, ребенок совсем не похож на вас? Он, как две капли воды, похож на меня.
(Я с трудом вставил слова, что эти капли не из слишком чистого источника.) Это не остановило Геннадия, лишенного эмоциональных предрассудков. (Если речь заходила о чистоте подобного свойства, наша элита вполне без нее обходилась. Порядочность только вредила делу, мешала бизнесу. Иначе бы пришлось ложиться на рельсы; давая невыполненные обещания, сказать правду о завтрашнем дефолте, во всяком случае, не утверждать на всю страну, будто никакой девальвации рубля не будет. Что касается рас (негров, китайцев и пр.) и наций (евреев, лиц так называемой кавказской национальности и др.), то ими занимались чернорабочие власть имущих - РНЕ, скинхеды и органы правопорядка. В качестве козла отпущения в капиталистической России избрали кавказцев, сменивших евреев в России социалистической. Что позволило некоторым особо выдающимся евреям занять весьма достойное место при разделе пирога...)
Геннадий отдал должное своей заботе о Маше и ребенке, затем постарался убедить меня: свойственная мне гордость и принципиальность, с коими он столкнулся при попытке помочь с публикацией романа, позволит понять мотивы его поведения. Я, правда, не совсем понял, при чем тут гордость и принципиальность, но не стал вдаваться в дискуссию. Я лишь предупредил Геннадия о том, что не намерен отказываться от жены и ребенка, все разговоры на эту тему абсолютно бесплодны. И потому попросил его впредь не приходить к нам, коль скоро он не может отказаться от планов разрушить мою семью. Геннадий настаивал на том, что неверно понят. Он просто счел своим долгом снабдить меня полной информацией. Если мы с Машей останемся при своем мнении, он умывает (правильнее сказать, умоет, но такого слова, кажется, нет в русском языке) руки и не станет мешать нашему счастью. После чего мы почти по-дружески обменялись теми самыми руками рукопожатием. Я попросил его высадить меня у ближайшей станции метро, хотя он предлагал довезти до дома. Но я понял, он не из тех, кто покинет поле битвы побежденным. Как человека, любившего мою жену с молодых лет, я невольно уважал его. И потом мне, как это ни было противно сознавать, льстила любовь такого видного человека к моей жене, еще больше поднимая планку нашей с ней любви. Что бы я ни говорил об олигархах и элите, они - далеко не последние люди; одно то, что им удалось в одночасье стать властителями меньше всего наших дум, а больше - лакомых кусков собственности, заслуживало признания и уважения, даже если это вызывало чувство омерзения и негодования. Мне, человеку нерешительному и ленивому, трудно завидовать им (завидуешь тем, кто одного с тобой менталитета), но не признавать в них сильных, умных и ловких хищников - значит считать себя тупым и недалеким человеком...
Геннадий после разговора со мной только изредка звонил Маше, у нас, если верить ей, не появлялся. Маша однозначно расценила разговор Геннадия со мной, как прямое предательство. Мы выдержали первое серьезное испытание, не поддались на провокацию. Так продолжалось несколько месяцев. Пока нашего ребенка на Машиных глазах не похитили прямо из коляски и не укатили на старом москвиче неизвестно куда. Как обычно, доблестная милиция никаких следов кражи не обнаружила. Мы метались по всем инстанциям, но безрезультатно. Наша трагедия была далеко не единственной в своем роде и вызвала резонанс в обществе лишь в первый день. Резонанс в виде короткого сообщения по местному телевидению. А дальше - тишина. Ее нарушил всеведущий Геннадий, не замедливший вмешаться в ход событий. Он связался с мафиозными кругами, те вышли на более мелкую сошку. Выяснилось, мы должны дать выкуп за ребенка - 1О тысяч долларов США. По словам Геннадия, детские деньги. Он пообещал дать их нам безвозмездно. Маша, конечно, оценила его помощь. Ребенка доставили к нам живым и невредимым. Милиция закрыла дело, хотя я настаивал - бандиты должны сидеть в тюрьме. Милицейскому начальнику нашлось, что мне возразить.
- Тогда в тюрьму придется посадить пол России. Благодарите небо - у вас нашелся защитник, отделались легким испугом, когда в стране такое творится. И вообще сами виноваты, плохо следите за своими детьми. А милиция должна расхлебывать ваше разгильдяйство, получая за свою опасную для жизни самоотверженную, не жравши - не спавши, работу копейки, на которые не прожить даже бомжам. И то, правда, куда ни глянь, все - нищие. В самой богатой ресурсами стране.
Мы с Машей оказались, в мало сказать, незавидной ситуации. Хуже всего пришлось мне. Я, мужчина, оказался несостоятельным в защите своего ребенка. Не будь доброго дяди, все могло кончиться для нас плачевно. Только был ли этот дядя добрым? Этот вопрос встал передо мной ребром, как только речь зашла о деньгах. Но свои подозрения я высказал Маше только тогда, когда Маринка оказалась дома. Маша решительно, как клевету, отвергла мое заявление, мы поссорились.
- Ты - неблагодарное чудовище, подозрительный маньяк, а сам палец о палец не ударил для того, чтобы вызволить своего ребенка из неволи.
Каково мне было это слышать?! Но я остался при своем мнении. Хотя я верю в детерминированную случайность (здесь не место входить в подробности, что сие означает), в данном конкретном случае ответ напрашивался сам собой. Обычно принято говорить по любому поводу, и с этим трудно не согласиться: ищите женщину. Я бы к этому добавил еще одно слово: ищите женщину да обрящете. Тут без нее не обошлось. Хотя в моем случае искать нужно было мужчину. Геннадию не составило труда найти исполнителя, любой бомж согласится за сотню-другую баксов выкрасть маленького ребенка из коляски, стоит только его матери отвернуться, скажем, за носовым платком. Конечно, Маша стоит значительно дороже, бизнесмен нашел более приличного головореза для исполнения гнусного замысла. Лучший способ проявления благородства и щедрости трудно придумать. В глазах Маши Геннадий стал настоящим героем, добрым ангелом. Он доказал ей, если и можно на кого рассчитывать в трудную минуту, так только на него и меньше всего на мужа, который мало, сам ничего не может, так еще и возводит напраслину на хороших людей. Я должен валяться в ногах у спасителя (пусть с маленькой буквы), и до конца дней своих оставаться рабом всех его желаний. Разумеется, Маша дала мне достойную отповедь.
- Теперь я должна, как следует, задуматься над тем, кто в действительности отец Марины. И хотя тут же поспешно добавила, отцом не по крови, а по сути, я лишний раз усмотрел здесь возможность чужого отцовства. Стоило, в который уже раз взглянуть в лицо ребенка, чтобы в очередной раз засомневаться. Что я не замедлил выказать Маше, уж, коль скоро она сама не считает иначе. Слово за слово, не вам, господа, рассказывать, как это бывает между самыми любящими супругами. Никто так не ссорится и с такой помпой не разводится, как любящие люди, так как им есть что терять. Любовь и здоровье - поистине бесценные сокровища, ими-то мы как раз и разбрасываемся больше всего на свете, так как уверены в их вечности. А, снявши волосы, по голове не плачут не только одни лысые. Не плачут и безголовые. Плачь, не плачь, впрочем, но жену и ребенка не вернешь, если своими руками на блюдечке с золотой каемочкой преподносишь конкуренту, у которого за его широкими плечами есть кое-что такое, чего у тебя не будет ... даже в другом, более удачном сне...
Да, это сон, только сон, господа. К нашему с вами счастью. И как же могло быть иначе?! Не все сны в руку, но некоторые, как этот, настораживают и заставляют держать ухо востро. Маша утверждает, в своем самом страшном сне я жутко ругался и не давал себя разбудить, чуть не набросился на нее с кулаками и не задушил в своих объятьях. Что ж еще могло присниться современному Отелло, которое рассвирепело и, чуть было, не съело Дездемонну?! Мне не раз снились жуткие сны, но никогда я не знал такого сладкого пробуждения. Моя Земфира мне не изменила, осталась со мной и вознаградила меня любовью, не снившейся в самых прекрасных моих снах. Ибо не все же видеть страшные сны. Жизнь прекрасна и удивительна, господа, даже тогда, когда действительность и некоторые ваши сны утверждают обратное. Будьте счастливы не меньше меня. Не всем суждено любить и быть любимым. Но почему бы в таком случае не включить игру воображения? В таком случае берите, господа, пример с меня. Я не раз и не два знал сомнения, быть может, не напрасно, но находил в себе силы их преодолеть...