Чернорицкая Ольга Леонидовна
Смертная казнь как эротика государственного самоубийства

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
Оценка: 6.26*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    После "пяти виселиц на Кронверкской куртине" (М.Волошин), смертная казнь становится в России символом кровавой кровавого и жестокого противоборства между правительством и оппозицией, борьбы государства с собственными гражданами, борьбы, которая в ужасающих формах реализовалась после Октябрьской революции и не прекратилась и по сей день.
    Опубликовано в Русском глобусе
  
  "Величайшее из зол, худшее из всего, что только может грозить
  человеку, это смерть, величайший страх - это страх смерти. Ничто столь неодолимо
  не побуждает нас к живейшему участию, как если другой подвергается смертельной
  опасности; нет ничего ужаснее, чем смертная казнь". (А.Шопенгауэр. Смерть и ее
  отношение к неразрушимости нашего существа".)
  
  

1. Представление или священнодействие

  Мемориальная доска на месте казни декабристов []
  После "пяти виселиц на Кронверкской куртине" (М.Волошин), смертная казнь становится в России символом кровавой кровавого и жестокого противоборства между правительством и оппозицией, борьбы государства с собственными гражданами, борьбы, которая в ужасающих формах реализовалась после Октябрьской революции и не прекратилась и по сей день.
   [Пушкин]
  Практически каждый интеллигент счел своим долгом выразить к ней собственное отношение. Напротив, отвернуться от этого явления, умолчать о нем считается недостойным. Более того, значение имеют и нравственные причины, по которым писатели и журналисты обращаются к данной теме. Статья Тургенева "Казнь Тропмана" (1870) не могла не возмутить Достоевского: мало того, что в своей статье Тургенев признается в малодушии - в момент казни он отворачивается, но и считает, что не имел права там находиться. Достоевский пишет Страхову: "Вы можете иметь другое мнение, Николай Николаевич, но меня эта напыщенная и щепетильная статья возмутила. Почему он все конфузится и твердит, что не имел права тут быть? Да, конечно, если только на спектакль пришел; но человек, на поверхности земной, не имеет права отвертываться и игнорировать то, что происходит на земле, и есть высшие нравственные причины на то".
  Но может быть, Тургенев отвернулся в момент усекновения головы как отвернулся бы любой пуританин при созерцании величайшей непристойности?
  Большей непристойностью, чем содомистский грех (а казнь можно смело отнести именно к этой разновидности порока, является скотоложство , в своей театрализованной форме совершаемое как казнь животных. "Есть какая-то особенная причина у того отвращения, что вызывает у нас казнь животных, ведь вообще-то судить человека должно быть более серьезным делом, чем судить животное, а причинять ему страдания - делом более гнусным. Однако повешение лошади или свиньи все-таки кажется нам гнуснее - все равно как повешение безумца или ребенка: ведь они "безответственны". Осужденный всегда может не признать право судьи его судить, может бросить вызов суду, что не совпадает с правом на защиту и чем восстанавливается минимум символической взаимности; но это тайное моральное равенство совершенно отсутствует при суде над животным или безумцем. И вот из-за применения символического ритуала к ситуации, исключающей всякую возможность символического ответа, как раз и возникает особенная одиозность такого рода наказаний". (Жан БОДРИЙЯР. Символический обмен и смерть.)
  С другой стороны, именно казнь животных скотоложство в государственном масштабе становится объектом иронии писателей-постмодернистов, прежде всего Дж. Барнса.
  
  Традиционная казнь воспринимается как представление, спектакль. В этом был убежден не только Достоевский, прошедший через инсценировку собственной казни на Семеновском плацу. Телесное уничтожение государством своих органов и клеток, демонстрируемое с недюжинным артистизмом привлекало внимание писателей как зрелище, не лишенное некоего пагубного эротизма. Но что писатель может государству предложить взамен? Какую идею альтернативы казни-представления, предлагаемые писателями-гуманистами, были зачастую еще более антигуманными. В этом отношении показательна статья В.А. Жуковского "О смертной казни". Для автора "Светланы" публичная казнь - позорище, ведь она разжигает низменные инстинкты толпы. Но от нее не нужно отказываться, - достаточно поменять ее форму и из языческого зрелища сделать священнодействием, церковным таинством, которое будет вершиться за церковной оградой. Она и оградит зрителей от самого зрелища. "Не уничтожайте казни, но дайте ей образ величественный, глубоко трогающий и ужасающий душу". Эшафот для Жуковского - "место, где неумолимое земное правосудие казнит преступление, а Божие милосердие принимает в свое лоно кающуюся душу".
   []
  Достоевский смотрит на проблему глубже. "Что такое казнь? В государстве - жертва за идею. Но если Церковь - нет казни". Для него Церковь - единая душа всего народа, его соборная совесть. И жертва за идею в лоне церкви - абсурд. В случае, если казнит государство, для приговоренного это очищающее мученичество. Если казнит церковь, - уничтожен религиозный момент духовного героизма вошедшего на эшафот. В первом случае преступник и государство как бы на равных: государство уверено в своей правоте, а преступник - в своей. Но будет ли у него такая уверенность в святости своей идеи, если казнить будет сама церковь, и земные цари будут действовать от имени царя небесного? Не это ли будет царством Антихриста, который в доказательство правоты склонен ко всякого рода чудесам, знамениям и публичным представлениям? Для Достоевского что публичное представление, что публичное священнодействие - деяние Антихриста, но Антихристу следует глядеть в глаза.
   []
  

2. Казнь или самоубийство

  Случайно ли по прочтении приговора на Семеновском плацу Достоевский торжественно воскликнул: "Мы будем вместе со Христом"? Если это не от предсмертного ужаса, то может быть, от озарения? Не в эту ли минуту он осознал, что взошел на эшафот, как Христос на Голгофу, добровольно?
  " Смерть человека - это смерть добровольная и осознанная, принимаемая свободно, без всякой витальной необходимости. Подобное принятие смерти происходит в тот момент, когда человек сознательно подвергает риску собственную жизнь, причем делает это исключительно в целях "признания", из одного лишь "тщеславия". Человек создает себя, сознательно реализуя свою смерть. Он и есть своя собственная смерть, отсроченное самоубийство". (А. Кожев. Идея смерти в философии Гегеля).
  Казнь Сократа []
  Очевидно, здесь не последнюю роль сыграла смерть Сократа, которую тот признал как добровольную. "И сейчас моя участь определилась не сама собою, напротив, для меня это ясно, что мне лучше умереть и избавиться от хлопот". (Платон. Апология Сократа).
  Несколько настораживает категоричность Гегеля. Что значит - одного лишь тщеславия? В самом тщеславии заложена великая жажда любви. В человеке в отличие от животного, ее столько, что она готова распространиться на весь мир. Человек не сознательно, а в эротическом экстазе по отношению к миру подвергает риску собственную жизнь. И не самые смелые стали господами, но самые сексуальные. Это был естественный отбор, имеющий своими последствиями не только победу человека как вида на Земле, но и устойчивое сочетание в нем на уровне рефлексов эротики и смерти. Он не просто должен заставить как можно большее число представителей своего вида признать его эротическое преимущество - он должен преобразовать этот не признающий его, но вожделенный мир, в такой, который бы его признал. Но это осуществимо только через эротику насилия. И в то время, когда эротика насилия достигла государственных масштабов, что стало угрозой существованию человечества, появилось христианство, призванное противопоставить государственным оргиям индивидуальный аскетизм. Однако став государственной религией европейских стран, оно само дало повод к новым и новым оргиям.
  
  Глава "Великий инквизитор". Время массовых казней еретиков в лоне церкви, именем церкви. "Человек был устроен бунтовщиком; разве бунтовщики могут быть счастливыми?" Прав или не прав инквизитор? "Суди нас, если можешь и смеешь". Христос молчит.
  Из записной книжки Достоевского: "Совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного (...) Инквизитор уже тем одним безнравственен, что в сердце его, в совести его могла ужиться идея о необходимости сожигать людей".
  Только безнравственный язычник может устраивать государственные вакханалии. "Ночь средневековья" исполнена зловещего эротизма. Противоположность - аскетизм Христа с его проповедью духовной любви. "Спрашиваю: сжег ли бы он еретиков, - нет. Ну так значит, сжигание еретиков есть поступок безнравственный"
  
  В судьбе самого Достоевского присутствует фарс публичной казни, для него это несомненное зло, и долгое время после произошедшего с ним и его друзьями на Семеновском плацу он не может обсуждать этой темы. Только спустя 20 лет он возвращается к ней и переносит действие из России в Европу. В "Идиоте" впечатления от собственного пребывания на эшафоте Достоевский дополняет впечатлениями от прочтения "Последнего дня приговоренного к смертной казни" Виктора Гюго и "Записок палача" Анри Сансон, внука знаменитого палача, казнившего за долгий срок своей службы Людовика ХVI и еще более 100 человек. Шарль Анри Сансон видит в своем дедушке истинного служителя государства. Именно из "Записок палача" - имя осужденного, смерть которого описал Мышкин.
   Последний день приговоренного []
   Достоевский "отправляет" Мышкина в сопровождении доктора Шнейдера в Лион. Казнь произвела ужасное впечатление на князя Мышкина. Он "смотрел, как прикованный, глаз оторвать не мог". Смертная казнь гипнотизирует человека, делая его своим соучастником. Это впечатление остается не может пройти бесследно, и мало того, что князь после лицезрения казни "немного болен был", лицо приговоренного к казни осталось с ним в виде навязчивого трагического образа, который и просит Аглаю запечатлеть на картине, возможно имея в своем подсознании намерение еще раз соединить любовь и смерть.
   Достоевский. Идиот []
   Глаза приговоренного к смерти - особая статья в художественном мире Достоевского, ведь в его собственном восшествии на эшафот был пуританский момент прикрытия глаз повязкой.
   Казнь на Семеновском плацу [Рис. Б. Покровского]
  Белый саван - смертный покров.
  Спутникам слово прощанья,
  Легкий вскрик,
  И с горящим взглядом
  Устами он к распятию приник,
  Что священник подносит в немом молчаньи,
  Потом прикручивает крепко их,
  Десятерых,
  К столбам, поставленным в ряд.
  Вот
  Торопливо казак идет
  Глаза прикрыть повязкой тугою.
  С.Цвейг.
  Приглашение на казнь []
  Эротизм, основанный на насилии - это грубый первобытный эротизм, который добивается всегда меньшего, чем необходимо для удовлетворения жажды любви и наводит лишь относительный порядок в обществе. Мир культурный, исторический дает как человеку представление об утонченной, прекрасной в своих воплощениях эротике, которая может реализоваться не только в индивидуальном, но и в государственном масштабах.
  Для Достоевского государственная казнь - свидетельство незрелости государства, неспособности его другим способом воздействовать на собственных граждан. Все это он высказывает в "Бесах", в разговоре между Шатовым и Ставрогиным. Новые силы, нарождающиеся в России, круты на расправу : "О, у них все смертная казнь и все на предписаниях, на бумагах с печатями, три с половиной человека подписывают". "Пожалуйста, не смейтесь, он очень в состоянии спустить курок. Они уверены, что я тоже шпион. Все они, от неумения вести дело, ужасно любят обвинять в шпионстве".
  Неумелая государственная эротика калечит души своих граждан.Государство, осуществляя свое право на насилие,подписывает себе приговор. Впрочем, во времена Достоевского то была страшилка, ледянящая душу, в реальности же воспитывали и воплощали дух народа именно Достоевский, Пушкин, Карамзин - да, в таком порядке, обратная перспектива к предромантизму, основывающемуся на идее государственной благодати.
  Записки палача [] 1906 год. Сложно найти извращенцев- исполнителей на волне возвышенного искусства, которое определяло во многом самосознание граждан. Солженицын пишет: Странно читать, что когда в 1906 были введены военно-полевые суды, то из сложнейших проблем было: кому казнить? Расстреливали войска - производило неблагоприятное впечатление на войска. А палач-доброволец часто не находился. Докоммунистические головы не догадывались, что один палач в затылок может многих перестрелять" (Архипелаг ГУЛАГ). Возвышенное в душе палача - тема ХХ века.
  В 1923 году Владимир Набоков пишет короткую драму "Дедушка", также под впечатлением "Записок палача". Взяв биографический факт беспамятства отошедшего от дела и занявшегося садоводством палача, Набоков изображает дедушку гуляющим в саду:
  ...пропускает
  сквозь пальцы стебель лилии - нагнувшись
  над цветником, - лишь гладит, не срывает,
  и нежною застенчивой улыбкой
  весь озарен...
   Да, лилии он любит, -
  Ласкает их и с ними говорит.
  Для них он даже имена придумал, -
  Каких-то там маркизов, герцогинь...
  
  Любовь палача к своим жертвам путем неведомых нам сублемационных законов перешла на цветы, которые он любит, ласкает, с которыми разговаривает.
  
  Шарль Анри Сансон []
  Государство, будучи всеобщностью по сути своей и защищая интересы всего общества в целом, делает каждого гражданина не только вольным или невольным свидетелем казни, но и соучастником: сопалачом, соубийцей. А впечатление, которое получает человек, оказавшийся на месте публичной казни, сравнимо с впечатлением, которое он получил бы, приводя приговор в исполнение собственноручно - а ведь от имени всего государства, частью которой является отдельный человек, происходит казнь. Отсюда возникает эффект шока: человек встречается с глазу на глаз со смертью в роли соучастника палача - и, как следствие, подступающая тошнота, словно от встречи со смертью с глазу на глаз. И, с другой стороны, наступает момент стыдливости, словно он попал на оргию и стал ее невольным участником.
  Камю, приняв позицию двух своих учителей Шопенгауэра и Достоевского, и прежде всего Достоевского, запретившего художнику отворачиваться от того, что происходит вокруг, как гражданин и как писатель заявляет: "Когда высшее правосудие вызывает лишь тошноту у честного человека, которого призвано защищать, трудно поверить в то, что оно намерено поддерживать мир и порядок в стране. Становится очевидным, что правосудие само по себе не менее возмутительно, чем само преступление, и что это новое убийство вовсе не изглаживает вызов, брошенный обществу, и только громоздит одну мерзость на другую".
  Размышления о смертной казни []
  Мерзостью убийства, нагромождаясь на мерзость происходящей во время этого убийства оргии.
  Нарочито натуралистически описывает Камю агонии жертв.
  А.Камю. Калигула []
  Вывод Камю - казнь - это природное, дикое в человеке. Если убийство заложено в природе человека, в его инстинктах, то закон создан не для того, чтобы подражать природе или воспроизводить ее. Государство создано, чтобы ее исправлять, а не придавать силу закона явному проявлению природы. Это соответствует мысли Гегеля о государстве, как духовной сущности, возникающей в преодолении несвободы человека от животных инстинктов. "Государство есть действительность нравственной идеи, нравственный дух как явная, самой себе ясная субстанциальная воля, которая мыслит и знает себя и выполняет то, что она знает и поскольку она это знает. В нравах она имеет свое непосредственное существование, а в самосознании единичного человека, в его знании и деятельности - свое опосредованное существование, равно как и самосознание единичного человека благодаря умонастроению имеет в нем как в своей сущности, цели и продукте своей деятельности свою субстанциальную свободу". (Гегель. Философия права)
  Казнь - самый характерный пример таких мер, которые важны лишь для восприятия гражданами - и единственно лишь в отношении их. В них преступник или преступление вообще представляется непосредственно в себе определенными сущностями, которых следует лишить существования, чтобы общество продолжало функционировать как здоровый организм; но на самом деле они во многих случаях незавершенные элементы единого тела, в своих действиях или мыслях возможно опережающие общество или напротив, уходящие в традиции, которые общество хотело бы предать забвению не только умственному, но и физическому. Устраняется то различие, в силу которого они возникают и становятся самостоятельными, проигрывая явно в количественном отношении, иначе откуда возьмется площадь наблюдающего и радующегося казни народа? Леонид Андреев показывает удивление черта возбуждению зрителя при виде казни еретиков: "Еретика долго жгли, и народ радовался. Приятно было и черту: немного напоминало ад; но вдруг вспомнилась муха, которой он не смел тронуть, и сразу затрещали в голове противоречия. Взглянул с тоскою на попика: тот покачивается от слабости, от волнения бледен, дрожат старческие руки, на голубеньких глазах слезы, а весь лик радостен и светится неземным светом. Жгли в аду и черти, но не было же святости в их лице! Ничего не может понять обезумевший дьявол. А попик-то радуется, даже светится весь! И от волнения, как только домой пришли, в постель слег, ослабел очень от радости".
  Наказание должно быть направлено не на возбуждение инстинктов толпы, а на внутреннюю, духовную работу человека.
   "Пусть Каин останется в живых, но сохранит на себе печать осуждения, - вот урок, который нам надобно извлечь из Ветхого Завета, не говоря уже о Евангелии, а не вдохновляться жестокими примерами закона Моисеева".
  Эта печать осуждения сопровождает деяния Калигулы, который превратил свое государство во всеобщую арену казней. В предисловии к американскому изданию 1958 года Камю пишет: "Калигула" - это история верховного самоубийства". Но самый первый и оставшийся неизвестным роман о связи убийства и самоубийства написан им 20 лет назад.
  В романе "Счастливая смерть" (1938) он обыгрывает ситуацию смерти духовной преступника после совершенного им убийства. Молодой человек Мерсо берет на себя труд убийства, на которое его толкает сама жертва - богач-затворник Ролан Загреус, лелеющий мечту о самоубийстве. Он избрал себе убийцу по принципу, по которому выбирают себе сексуального партнера: красота, молодость, сила. - и не просто дает юноше наводку, он искушает его: "Все покупается. Быть или стать богатым - это иметь время для того, чтобы стать счастливым, если ты достоин им быть". Имя искусителя-жертвы выбрано не случайно - так звали древние греки растерзанного Диониса, бога вакханалий. Убийство происходит гладко - без сучка и задоринки - вовсе не так, как это было в романе "Преступление и наказание" Достоевского. Но, сняв все сучки и задоринки со сценария убийства, Камю не может, оставаясь правдивым художником, сделать счастливым разбогатевшего Мерсо. Оказывается, в момент убийства преступник "видит собственную смерть". Но, столкнувшись с ней лицом к лицу, он, в упоении эротизма происходящего, не сразу познает страх. "И даже в неподвижности Загреуса перед ликом смерти он увидел тайный и жестокий образ собственной жизни". Страх приходит позже, все в точности совпадает с указанием Достоевского на то, что перерождение преступника не может наступить сразу после приговора, не наступит оно и после помилования. Перерождение происходит "постепенно и после очень-очень долгого времени". В романе это прерождение связано с мифологией дионисийства, согласно которой убийцы Диониса - они же жертвы, которых убьет печаль. Еще неясно, кто кого убил: Загреус - Мерсо, или Мерсо - Загреуса, - эта мысль становится очевидной к концу трагедийного повествования Камю.
  Так же и во время смертной казни: совершенно нельзя определенно сказать, кто кого убивает: государство преступника или преступник - государство. Смерть преступника предрешена сегодня. Смерть каждого наблюдателя, участника эротического шоу - лишь отсрочена. Но каждый наблюдатель во время созерцания казни уже встретился с ней и заглянул ей в глаза.
  Калигула морально разложил погубил Рим тем, что заставил свой народ едва ли не ежедневно участвовать в эротических зрелищах - публичных казнях. И наше государство тем вернее погибнет, чем большего количества людских смертей мы станем невольными зрителями и участниками. Мы - всеобщность, погибнем неизбежно, если мы не прекратим ежедневное, ежеминутное истребление частного.
  
  
  
  Литература
  БОДРИЙЯР Ж. СИМВОЛИЧЕСКИЙ ОБМЕН И СМЕРТЬ.- М., 2000.
  Волгин И.Л. Последний год Достоевского. М..1991.
  Гегель. Философия права.
  Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 т., Т. 8, 14, 27.
  Жуковский В.А. О смертной казни. Сочинения. СПб., 1857, Т. 11. С.177-189.
  
  Кестлер А., Камю А. Размышления о смертной казни. Праксис, 2003
  
  Кожев А. Введение в чтение Гегеля. СПб., 2003.
  Перлина Н. Достоевский о смертной казни //Достоевский и мировая культура. ? 18, 2003. - С.71-95.
  Фокин С. Л. Альбер Камю. Роман. Философия. Жизнь. СПб., 1999
Оценка: 6.26*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"