Свет, казалось, бил насквозь. Необычное сияние, не встречая никаких видимых преград на своем пути, проникло внутрь, и, попадая в такт ударам сердца, пульсировало, дрожало как струна, распространяясь, клетка за клеткой по всему телу. Проходя полный круг кровообращения, оно с разгону ударяло в виски, вырывалось наружу, и все начиналось с начала. Так продолжалось с тех пор, как он себя помнил.
Это не был обычный солнечный свет - он был лишен того пронзительного хаоса и чистоты, которым обычно наполнены лучи солнца, это не возможно было описать, но, казалось, он весь соткан из мельчайших, неповторимых частичек, находящихся в постоянном, неусыпном движении, то хаотичном, то странно упорядоченном и, иногда, даже геометрическом. Попадая внутрь организма, они сразу же перестраивали его на свой лад, создавая ощущение непрерывной динамики происходящего, то было единственное чувство, подвластное пониманию, все, что осталось и могло еще служить хрупкой опорой времени, блуждающему в поисках пространства. Проходя ряд таких призматических преобразований, разложившись на чувственные компоненты, сияние искрилось формами, наполнялось смыслом и красотой.
Но, сложившись в одно целое, сконцентрировавшись в одной точке, все это уже не было столь прекрасным и вызывало сильнейшее раздражение. В сущности, ничего не могло быть хуже такого сияния, воплотившего в себе все самое ненавистное, что было в жизни, сияния, остановить которое уже не представлялось возможным. Нельзя было найти спасения, уйдя во тьму, когда-то еще теплившуюся в закоулках разума, теперь безжалостно изрезанную и рассеянную. Но этим пытка не завершалась, покидая тело, сияние оставляло холодную зияющую яркую пустоту, от которой веяло небытием и забвением. Бессвязное чувство неопределенности оставленное где-то на мыслимой поверхности побуждало устремиться вслед, оставив все, что еще казалось важным и значимым. Ничего страшнее такой эссенции придумать было невозможно.
Кто может сказать что это? Свет ли операционной, яркое ли полуденное солнце, измененное до неузнаваемости стеклами палаты?
Габриель попытался закрыть веки. Он все еще не мог привыкнуть к мысли, что умер. Все телесные ощущения в миг становятся под сомнение, когда ощущаешь, что у тебя нет век, и ты не можешь закрыть глаза. Никогда еще ему не приходилось бывать в таком нелепом положении. Вне пространства и реальности все имело иные форму и смысл, ничего нельзя было сказать точно, даже о своем имени; возможно, не зовут его так, или, того хуже, не существовал он вовсе - не было ни жизни, ни тела, ни сознания, ничего, а только лишь мимолетная, случайная мысль неизвестного разума, выкроенная из Ничего.
Быть может.
Неизвестно, сколько времени прошло. Сначала Габриель пытался его считать, но вскоре отказался от этой безумной идеи. Признаем, трудно свыкнуться с мыслью, что там, где есть бессмертие и вечность, нет места времени. Он понемногу успокоился и привык к окружающему болезненному свету, сжился со своей новой ролью. Постепенно он начал замечать, что мысли, благодаря отсутствию какой-либо пространственной опоры, приобрели странные свойства. Они блуждали, беспрепятственно уносились в бездну и возвращались обратно, понемногу перерождались в образы, начиная жить своей собственной жизнью, и вот - Габриель уже центр целого водоворота таких живых безудержных существ, не знающих покоя, словно пчелы кружащих вокруг своего улья. И он неожиданно для себя засмеялся, забыв обо всем, что его беспокоило. Безудержным, беззвучным смехом. Пустота, словно чаша, наполнилась звуками, шепотом, переливами, зажила своей жизнью, принадлежавшей только ему! Так создаются миры - твердил он себе - так становятся богами.
По земным меркам ушло уже несколько лет, здесь - ни мгновения, но, увы, все имеет свой конец. Наконец сквозь эту немыслимую какофонию, сквозь беспрестанное и оскверняющее вечность суетливое жужжание этого улья, прорвался голос. Сначала он остался без должного внимания, но стоило ему затихнуть, став отголоском момента, как субстанция, именовавшая себя Габриелем, плававшая в пустоте, словно дитя в утробе, задрожала, сникла и, переполненная ужасом, остановила необузданный поток образов. Все затихло.
- Встань, Габриель - снова повторились слова.
- Но у меня нет тела.
Габриель смутился, почувствовав сильную страсть к этому голосу, суть которого, казалось, существовала далеко за пределами человеческого понимания, и хоть он был одной природы с ненавистным светом, озарявшим новое существование, внушал спокойствие и труднопреодолимое желание подчиняться. Слова звучали столь уверенно и убедительно, что Габриель, наконец, усомнился в своем ответе.
Последовав беззвучному побуждению, он поднялся с мягкой зеленой травы, озаренной ярким, удивительно близким светилом, застыл, вслушиваясь и вбирая в себя новый мир, который вдруг с необычайной быстротой расцвел вокруг.
Некоторое время он молча ожидал продолжения разговора, но ничего не происходило, в воздухе вибрировали лишь звуки незнакомого ландшафта, смешавшиеся с тишиной и спокойствием. Легкие порывы ветра, обвивавшие его тело, сплетаясь с уже знакомым и ничуть не изменившимся светом, рождали невесомую воздушную рябь. После бесцветной пустоты невольно приходилось прищуривать глаза от обилия красок и форм. Габриель был потрясен. Секунду назад он, совершенно один, парил в холодном безвоздушном пространстве, погруженный в свой внутренний мир. Теперь, внезапно пробужденный он был практически раздавлен новой реальностью. Что есть это место? Зачем он здесь?
Пролетавшая мимо бабочка села ему на плечо. Прелестные широкие крылья, плавный узор, переливы цветов. Такое существо не может быть создано обычной природой, это само воплощение красоты. Он с силой раздавил бездумно водившую крыльями бабочку, и, все сильнее вдавливая кисть в плечо, еще несколько раз повернул ладонь. Так он простоял около минуты. Когда он отнял руку, бабочка, как ни в чем не бывало, вспорхнула в воздух и, подхваченная легким порывом ветерка, перелетела на незнакомый Габриелю прекрасный желтый цветок. Зачем же так с ним?
Без боли.
Без страданий.
Без смерти.
Нахмурившись, он скрестил руки на груди.
Да, тяжело, когда ожидания оказываются обманутыми. Все время, отданное им кажется тогда утраченным зря, бессмысленным и ненужным, и все же, когда нашим нечестивым обманщиком становиться смерть, тогда мы теряем нить смысла жизни, оглядываемся и понимаем, что эта самая жизнь была прожита впустую, и похожа теперь на пулю, пролетевшую мимо цели. И все что остается, для того, что бы оправдать смысл дальнейшего существования - ждать расплаты за грехи.
Но Габриель не знал, откуда ждать ее. Этот мир был совершенен. Природа вокруг - неотразима, все, даже солнечные блики на высокой траве словно были выведены чьей-то невидимой, расчетливой рукой, в таком порядке, такой гармонии, что становилось невольно не по себе, по спине пробегала острая дрожь. Но чем больше он смотрел на это, тем больше в нем росло и крепло странное неожиданное беспокойство. Чего-то не хватало, какой-то мелочи, самого неприметного, и в то же время невероятно важного компонента, что-то было не так, как если бы он постоянно смотрел сквозь чистое, гладкое, без единого пятнышка зеркало.
Постояв так еще немного, так и не найдя причины душевного дискомфорта, Габриель медленно и неуверенно зашагал вперед, окончательно потеряв всякую надежду на разъяснение своего положения. Пройдя немного, он перепрыгнул через широкий, звенящий хрусталем, ручей и поднялся на высокий холм. Здесь он осмотрелся. Вокруг царила смертоносная красота, на сколько хватало глаз, простиралась Жизнь. Куда ни посмотришь - все зеленеет, цветет, упиваясь теплым солнцем, всюду луга, рощи, и... никаких следов человека. Вдалеке виднелось море, горы... Так выглядит свобода, которая способна убить.
Еще раз внимательно осмотрев простершуюся зеленеющую долину Габриель приметил что-то и стремительно бросился вниз. Когда он сбежал с другой стороны холма, его глазам предстала любопытная картина: огромное дерево широко раскинуло ветви, закрыв собой половину небосвода, гладкая кора массивного гиганта поблескивала в лучах солнца, с трудом пробившегося сквозь крону широких листьев. Среди мощных корней, покрытых густым мхом задумчиво склонив голову, сидел Человек. Габриель подошел и молча поклонился.
Человек открыл глаза.
- Где мы? - спросил Габриель, удивившись, скорее, не неуместности своего вопроса, а тому, что это лицо было ему знакомо.
- Что?
- Я спросил, что это за место. - Сказал Габриель, слегка наклонив голову.
Откуда же он мог его знать? И голос... Этот странный незнакомец не только не выказывал ни малейшего интереса к разговору, так если бы ему по нескольку раз в день докучали подобными расспросами, но, казалось, даже не понимал, о чем шла речь.
- А, - произнес он, наконец подняв свой туманный взгляд - так ты тот самый новый, о котором все говорят?
Тон был настолько произвольно бесцветен, что не было до конца ясно, вопрос ли это или утверждение. Удобней прислонившись к дереву, человек с большим трудом пытался преодолеть преграду, отделявшую его от произнесенных им же слов и внешнего мира в котором они теперь находились. Несколько секунд он молчал, собираясь с мыслями - Габриель заметил, как трепещут его ресницы - потом, изобразив на лице странное подобие улыбки, вкрадчивым, но по-прежнему монотонным голосом, наконец, добавил:
- Ничего. Скоро привыкнешь.
С тем же спокойствием на лице, снова погрузившись в себя, он поднялся на ноги, развернул большие крылья и взмыл в воздух, заставив ветер на миг затихнуть в почетном молчании.
Габриель молчал и смотрел, как листья, раскачиваясь на массивных ветвях, отливали оплавленным золотом. Ему казалось, он слышит приглушенный ледяной смех. Он все стоял и стоял, пока смех не превратился в раскаты далекого грома. Вдруг у него сильно зачесалась спина.
Ярко светило солнце, кристаллизовавшуюся прозрачность неба не смело нарушать ни одно облако. А звук... звук плыл над миром, был таким призрачным и отдаленным, и так грубо не соответствовал царившей вокруг красоте, что, казалось, не был создан пространством, шел не извне - с неба или горизонта, а из далеких бездн самой его бессмертной души. "Быть может все это создано мной - рассуждал он, - человек настолько привык к своей ограниченности, ему необходимо за что-то зацепиться, найти опору, точку отсчета, когда нет границ и не на что опереться, разум начинает задавать их самостоятельно, от необходимости двигаться дальше. Вспомнить хотя бы тот поток образов, в который я погрузился перед тем, как меня пробудили.."
Левой рукой он попытался дотянуться и почесать ямочку между лопатками. Но тут он, пожалуй, впервые по-настоящему испугался. И вовсе не от того, что смысл происходящего был совершенно не ясен, он уже давно переступил ту черту, после которой нечему удивиться, но другая мысль не давала ему покоя - там, где-то в далекой бренной земле, все еще существует его тело, начиная гнить среди тысяч останков других людей, оно источает дикий, тошнотворный запах увядания. И ничего с этим не возможно сделать ничего невозможно изменить, оспорить, можно только лишь покориться и принять на веру поражение, цена которому - вся жизнь. Приди эта мысль ему в голову ранее, она бы показалась наигранной, наивной и, даже, смешной, но сейчас, после всего, что случилось, она приводила в ужас своей холодной неотвратимой правдивостью. Погибнув, он безвозвратно погрузился в мир своей веры, так глубоко, что сделал его почти материальным, и, не потеряв до конца связи с реальностью, теперь находится на грани меж ними. Не исключено, что именно в этот момент в спину ему врезается длинный гвоздь из дна плохо сколоченного гроба. Но почему, черт возьми, мир, созданный им, мечтавшем о гиене огненной, столь мерзок и светел, столь похож на утопию, почему от него веет всё теми же сытостью и безразличием, довольством и счастьем, которых так страшился, от которых всю свою земную жизнь бежал, скрывался за болью, кровью, страданиями и пороками, почему, отыскав истинную красоту, свободу в хаосе и боли, он должен теперь расплачиваться за свое знание вот этим?..
Еще раз оглядевшись вокруг, Габриель присел возле дерева, и, прислонившись спиной к прохладной, шершавой коре, неожиданно для себя, потерся о нее спиной. Велико было бы его удивление, если кто-то в этот момент сказал бы ему о том, что он как две капли воды похож на своего недавнего таинственного собеседника. Так он просидел довольно долго, погруженный в свои переживания. Веки смежились сами собой. Мир вокруг был действительно прекрасен, но кто, кто ответит, где же было все это, в тот момент, когда он так нуждался, тогда, еще при жизни, когда все можно было изменить и искупить. Где же справедливость, где же пресловутое равновесие?..
Сон здесь, в этом мире, скорее привычка, чем необходимость и Габриель, повинуясь ей, медленно погружался в спокойную пелену, безмолвно вращаясь в колыбели своего разума.
Кто знает, если отнять у человека все его привычки, не останется ли в жизни одна лишь пустота?
За первым шагом всегда идет следующий.
Когда он проснулся, была уже ночь, и небо было усыпано незнакомыми, яркими звездами. Он поднялся на ноги, сделав несколько шагов, словно в раздумье оглянулся на холм, с которого вчера спустился. Так он стоял довольно долго, потом повернулся к нему спиной, более не оборачиваясь и не останавливаясь. С этого дня началось странствие Габриеля, которому суждено было завершиться только несколькими месяцами позже.
Следует отметить, что при жизни, Габриеля никогда всерьез не беспокоил вопрос о смысле существования, ведь он, как все животные (в том числе и человек) обладал даром приспосабливаться к окружающей среде, и, так как его окружали люди, он, наконец, отказался от подобных взысканий, сделав вместо этого гораздо более опасное и смертоносное приобретение... Именно благодаря этому свойству, он шел сейчас вперед, зная, что его путь заведомо приведет к тому, чего он всегда боялся - однообразию. В этом знании он и находил свою единственную радость.
Изо дня в день солнце восходило и снова садилось. Время, казалось, словно немой памятник, величественно и нерушимо застыло, покрывшись тоненькой корочкой льда. Этот мир был воплощением его страхов. Все вокруг повторялось. Повторялось. Повторялось. Одинаковые деревья, неизменное солнце, вечнозеленая трава. Бесконечная вереница монотонных дней. Вечность бессмысленна; лишь фальшь, обман, отражение. Но чего? Габриель просто шел вперед, без усталости или скуки, хоть всюду росли рощи деревьев, покрытых сочными плодами, в корнях которых можно было уютно устроиться на ночлег, но ни сонливости, ни голода он не ощущал. Он был свободен. Он страдал. К его мучениям нельзя было прикоснуться, понять или осмыслить, они были почти неосязаемы. Только в одном не было сомнения - его неотвратимо куда-то ведут.
Он уходил все дальше и дальше.
"Что есть свобода? Разве истинная свобода духа связана с выбором? Нет. И есть ли смысл выбирать одну дорогу из тысячи, если все они ведут к той же бесконечности? Видимо, в любой дороге важен только лишь конец" - Думал он. Привыкнув к дикой окружающей монотонности, как если бы это была всего лишь темнота в комнате с выключенным светом, Габриель все больше погружался в себя. Он уже не замечал ничего вокруг, потеряв всякую связь с миром, давно перестал любоваться дивным разнообразием природы, форм, красок, давно сбился в сонме направлений, множестве дорог, ставших, постепенно, одним бесконечным Путем. Будущее было неясным, а прошлое стало казаться смешным, суетливым и ненужным, все подернулось пеленой зеркального равнодушия... Память. Память. Время лечит смертью?
Что же до настоящего, то его постоянным свойством стало однообразие: После таинственного разговора с крылатым существом возле дерева, ничего более не произошло, разве только ему еще несколько раз до конца своего странствия пришлось встретить ангелов (так он про себя их назвал этих милых созданий), но об этом ему суждено было вскоре забыть, впрочем, так, как и о всем остальном... Тогда же казалось, это останется в памяти навсегда:
Был обычный пасмурный день и несколько ангелов летали возле самых облаков, то ныряя в них, то снова выныривая на самой кромке неба. Габриель остановился и заворожено следил за этой удивительной игрой. Иногда, когда одна, далекая, словно выточенная из камня, фигурка с особым усердием пробивалась сквозь облако, оставляя за собой прореху в серой массе, вслед за ней на миг врывался луч солнца, и тогда крылья начинали сиять ослепительным светом, распыляя вокруг себя десятки крохотных вспышек. Так продолжалось все го несколько минут. Когда игра окончилась, фигурки игроков скрыли облака.
Во второй раз, это было ранним утром, он увидел девушку, отдыхавшую в высокой траве. Не испытывая никаких чувств, даже сексуального влечения, только равнодушное любопытство, он поймал и попытался овладеть ею. Но она с неожиданной силой вырвалась, залившись холодным смехом, легко вспорхнула в небо, и, словно в насмешку, остановилась на несколько секунд в воздухе. Кожа, белая, яркая, прохладная, как шелк делала ее похожей на молодую луну, дрейфующую в утреннем небе, небольшие крылья, отливали голубым цветом, почти сливаясь с небом. Это было столь прекрасно. Габриель не отрываясь, смотрел на нее, любуясь мгновенной красотой, а она, перед тем как улететь, тихо плыла на поверхности ветра.
Так шли дни. Габриель все двигался вперед, переполненный своей тихой уверенностью. Не сворачивая и не отступая, сам того не понимая, он ждал конца пути. Не что-то конкретное и определенное судьбой он видел там, нет, он хорошо понимал, всю бессмысленность таких надежд, но конец был где-то близко, и это было так осязаемо, так неотвратимо, что вызывало в душе шквал переживаний и предчувствий. Кто же мог сказать ему в тот момент, на сколько он прав, что ужасная расплата за все содеянное им еще при жизни столь близка и неотвратима? Кто же мог предостеречь?
И вот это утро настало. Габриель только проснулся и теперь, сидя в тени большого дерева, очень похожего на то, что он встретил в самом начале своего пути, размышлял, не могли ли присниться ему все эти шесть месяцев скитаний, и имеет ли это какое-то отношение к тому, что у него до сих пор чешется спина. Медленно набирая воздух через нос, до отказа заполнив легкие, он делал резкие свистящие выдохи. Ноздри при этом широко раздувались. Он думал о том, что море за все это время не приблизилось ни на шаг.
Безусловно, он даже не заметил, что вокруг водворилась внезапная тишина: умолкли птицы и насекомые, стих ветер, перестали трепетать листья. В безмолвии, похожем на то, что воцаряется перед раскатом грома, как струна зазвенели слова.
- Встань, Габриель. Я надеюсь, на этот раз повторять нет необходимости.
Габриель вздрогнул. Мир резко накренился. Как ужаленный, он вскочил на ноги и зашатался словно дитя, впервые стоящее на ногах. О, нет! На этот раз действительно повторять не придется, и он воистину почувствовал, что проснулся с этими словами от многодневного, да что там, от многомесячного глубочайшего сна. Он снова мог жить! И воистину это было само безрассудство, ведь здесь, в этом мире, впрочем, как и во всех других, ничто и никогда не свершалось без ведома и вмешательства свыше, без предварительного одобрения и указания. Но не в наших силах осуждать человеческую наивность, а тем более считать ее порочной. Однако об этом позже...
Габриель, все же, не мог не отметить, что голос был уже не таким вездесущим и проникновенным как при первом "разговоре", а исходил от вполне конкретного источника, хотя и не потерял при этом даже малой доли былой силы. Крохотный человечек с крылышками за спиной стоял на расстоянии нескольких шагов от дерева и блестел глазами. Слышно было прекрасно, словно все слова произносились прямо над ухом.
- Так это был ты - со смесью презрения и удивления пробормотал Габриель - а я думал..
Но он не закончил.
- Нет, это был не Он. - резко отрезал человечек - Он не стал бы размениваться на подобные мелочи.
Габриель сделал шаг вперед. В голосе этого маленького удивительного существа не звучало ничего похожего на насмешку, напротив, в нем слышалось удивительное спокойствие, сила и властность никак не вязавшиеся со столь миниатюрными размерами тельца - не больше ладони. Такого собеседника легкостью можно было бы раздавить, наступив на него ногой. Он продолжал говорить.
- Это не Его работа, а наша.
- Так вы, все-таки ангелы, я так и думал, тогда это - Габриель взмахнул руками и сделал еще шаг - это все Рай?
Ему показалось, что он услышал странный вздох, по спине пробежала дрожь. Возможно, это был лишь порыв стихнувшего ветра. Он сделал еще один шаг. Ангел пожал плечами и, вдруг, как-то нелепо рассмеялся.
- Ты так ничего и не понял.
Продолжая странно улыбаться, он все больше увеличивался в размере. Когда же он перестал расти, то был чуть выше самого Габриеля, и, кажется, если бы захотел, мог стать еще больше. Габриель, стоявший уже почти вплотную, отшатнулся и побледнел. Зрачки расширились. Губы задрожали. Лицо... это лицо... на этот раз ему было дано вспомнить, показавшиеся такими знакомыми черты первого встреченного им существа. Да, да, без сомнения это был он, ангел сидевший у дерева.
- Лучше уходи. Ты пришел слишком поздно.
- Вот как? Мне видится, ты даже не способен управлять своим одиноким отчаянием. Или у тебя и теперь хватает глупости уверять себя, что этот мир создан тобой?
- Нет, от этой мысли я отказался давно. Едва ли я бы позволил своему миру остаться без собственного запаха.
Габриель пытался говорить уверенно, но голос выходил надтреснутым и дрожащим. Всматриваясь в черты человека, так давно выстрелившего ему в висок, он впервые осознал свое бессилие, впервые по-настоящему уверовал в Судьбу.
- О, ты, наконец, понял, что тебя мучило? Быть может, и к лучшему, что не твоя это воля, создавать миры.
Габриель что-то хотел ответить, но потом запнулся. Всматриваясь в черты своего собственного лица, он более не мог выдерживать этого пустого разговора. Шаг за шагом он пятился назад, пока не уперся спиной в дерево, под сенью которого недавно сидел. Потом одними губами прошептал:
- Уходи.
- Достаточно скорби - произнес ангел голосом, от которого все внутри Габриеля снова дрогнуло. Это был его собственный голос. - я рад, что ты узнал во мне себя, и это не мудрено, ведь у человеческого рока - человеческое лицо, но нам пора.
- Куда?
- Туда - кивнул ангел в сторону моря.
Габриель, прижавшись лопатками к коре, покачал головой.
- Нет, так не должно быть, мне здесь не место. Ты сам сказал, это ведь земля обетованная, эдем, райский сад, именно тот, который так охотно обещают людям, там, на земле - он зачем-то показал пальцем в небо - с алтарей, на которых раньше их же приносили в жертву. И они верят. Они слушают.. хоть и не слышат. Эти покорные, смердящие копошащиеся твари, занятые своей суетой и пустыми заботами о размножении, это стадо, да, да, стадо овец тянущихся друг к другу, чтобы обезопасить свою короткую, ничтожную, полную пустых бдений и стремлений жизнь, эти существа, даже в мечтах давно забывшие стремление к красоте и беспокоящиеся только об удовлетворении своих животных потребностей. В их привязанностях друг к другу они давно уж запамятовали слово человек, заменив его за ненадобностью словом люди. Нет, поверь мне, я провел там достаточно времени, чтобы убедиться - им не нужен Бог, как идеал, как высшая точка стремления духа, о нет! Им нужно собственное, карманное Чудо. Им нужно свое личное Бессмертие.
В этот момент, страстно говоривший Габриель, вдруг как-то сник и уже почти шепотом добавил, взглянув себе в лицо, глубоко в широко распахнутые глаза.
- И знаешь что? Они того стоят.
Медленно и безжалостно роняя слова, ангел ответил:
- Посмотри на меня, Габриель. Неужели ты думаешь, что я знаю это хуже тебя? Или, может быть, ты возомнил себе, что можешь что-то изменить? Таков порядок вещей, вам всем через это придется пройти, потому что без боли, без смерти, без тупого, как ты выразился, стремления к единству не будет и высоких идеалов и стремления к Богу внутри себя. Пойми, это лишь обратная сторона медали, имя которой человеческая Жизнь, да, возможно она отполирована и ярко блестит от частого использования, затмевая все вокруг себя, тогда как другая, на первый взгляд пыльная и неприметная, но воистину ценная остается незатронутой, но из этого не стоит разыгрывать трагедию, я повторюсь - такова природа человека.
Габриель вздрогнул и потерся лопатками о кору дерева. Как некстати...
- Да, но моя природа гораздо извращеннее и ниже, я гораздо хуже, чем они, моя душа не хрустальный дом, а обитель злобы порока. Я ведь не просто самоубийца - от волнения он начал задыхаться - Я убийца! Я хорошо все помню, перед тем, как пустить себе пулю голову, я убил того священника, прямо в храме, перед алтарем и потом долго смотрел, как его кровь находит себе замысловатые дорожки меж образов. И дети... дети. Там был такой милый хор детей...
Габриеля бил крупный озноб. Пальцы судорожно подрагивали.
- Во мне нет ничего, что бы могло служить хоть малым оправданием или способом искупления. Да я и не нуждаюсь в оправданиях. Вся моя жизнь была горестно и мучительно переполнена болью. Порок для меня не был тупым, безудержным и безумным удовлетворением естественных потребностей человека в жестокости, но тонким осознанным просчетом, шагом против природы, против всего сущего, это была своеобразная месть за то, что меня вырвали из небытия, посадив в клетку чувств, болезней, зависимостей, и суеты.
Ангел опять засмеялся. Ангел с лицом убийцы... На этот раз в смехе его было нечто отчаянно злое. Габриель тоже когда-то смеялся таким смехом. Низким, раскатистым, похожим на гром. Так же неожиданно, как и начал, он перестал смеяться, его лицо стало серьезным, в глазах блеснул странный огонек.
- Видишь ли, людям, попадающим сюда и узнающим правила, часто приходится пересматривать и переоценивать свою жизнь. По поводу того священника не беспокойся, ты все правильно сделал, так и было задумано - голос его вдруг совсем изменился - ты никак не хочешь принимать правды, Габриель, разрушая себя, ты не можешь отречься или погубить Его в себе, нарушая порядок и привычное устройство мира, вожделея мучений, ты на самом деле не меняешь ничего, ты лишь выполняешь то, что тебе предначертано. У тебя нет выбора и в этом твоя свобода. Ты ведь сам об этом говорил или уже позабыл? Тебе не следует более заботиться об искуплении - ты прощен с самого твоего рождения.
Он издал скрипучий горловой звук. И как такое существо могло издавать столь омерзительные звуки? Габриель с ужасом посмотрел на него.
-Я уже сказал, мне не нужно ваше или чье бы то ни было прощение. Я не нуждаюсь в вашей доброте. Я не останусь здесь, мое место в Аду.
Странный собеседник вздохнул.
- Ты глуп, Габриель, но не будь еще и слепцом, пойми самое важное. Тебя пощадили, не отняли желаний и стремлений, но выбора тебе никто никогда не давал, то, чем ты всю жизнь столь наивно грезил (и не пытайся обмануть меня, я знаю, ты грезил именно этим!), вы люди, своей слепой верой в бессмертие извратили до неузнаваемости. Почему ты думаешь, что Небеса и Ад выглядят именно так, как ты их себе представляешь? Но ты, правильно заметил, ты действительно заслуживаешь наказания, и гораздо более изощренного, чем ожидаешь. Запомни этот момент хорошенько - это твоя последняя черта, за ней более ничего нет. Ты ведь мечтал о мучениях и боли в Аду, так получи их сполна - твой удел отныне Свет и Вечность.
Габриель изменился в лице.
- Добро пожаловать в Ад, Габриель.
Слова демона гулко катились по зеленой сочной траве, залитой полуденным солнцем, проникли все дальше и дальше, сплетались с пьянящим ароматом цветов, стремительно и безрассудно уносясь с порывами ветра туда, где не было и никогда не будет границ красоте и счастью, туда, где начинаются безбрежные небесные океаны. Габриель зачем-то дотронулся до ямочки между лопатками, пригладил перья и расправил большие крылья. Даже в дневном свете был виден ореол, ярко сиявший вокруг его тела.