Черновецкий Вадим Михайлович : другие произведения.

Люди и кошки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Критический взгляд на новое поколение изнутри, со стороны одного из представителей этого поколения. Роман взросления, роман воспитания. Плюс вечные темы: отцы и дети, любовь и дружба, понимание и одиночество, ученики и учителя, амбиции и реальность, кризисы ранней юности и поиски смысла жизни... Центральная тема - как принять мир со всей его скорбью, грязью и пошлостью? Как научиться видеть в нем и что-то хорошее? Как людям - глубоко мыслящим, чувствующим, читающим, тянущимся к культуре - научиться жить в мире "кошек" - людей более поверхностных, "массовых", равнодушных к высокой культуре? Как принять этих самых "кошек"? Как к ним относиться? Стиль романа очень гибок и разнообразен: от иронической и даже комической прозы до экспрессионизма, от традиционного реализма до потока сознания и гротеска.

Вадим Черновецкий

0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic
0x08 graphic

0x08 graphic
0x08 graphic

Люди и кошки

  
  
  
  
  
  
  
  
   Посвящаю жизни в ее многообразии, Дине и своей любимой школьной учительнице литературы и русского языка - Галине Юрьевне Зыковой.
  
  
  
   Все персонажи этой книги вымышлены. Все совпадения с реальными лицами случайны.
  
   Миру, пожалуй, уже поздно [меняться с помощью поэзии, красоты], но у отдельного человека всегда остается шанс.

И.А. Бродский

   Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком.

Ф. М. Достоевский

   Безвкусица Достоевского, его бесконечное копание в душах людей с префрейдовскими комплексами, упоение трагедией растоптанного человеческого достоинства - всем этим восхищаться нелегко.

В. В. Набоков

   Я знаю три слова, три матерных слова.
   Со знанием этим я вышел из дома.
   И я самый модный и, видимо, самый красивый...

Современная песня

   ...Проклиная свой лирический возраст...

М. Кундера

   ...Жалких, наглых, жестоких и несчастных существ, какими бывают, как правило, подростки от двенадцати до восемнадцати лет.

Д. Рубина

   Князь Андрей зазеленел, как дуб.

Из школьного сочинения

Пролог

   В большинстве своем кошки плохо знают, чего хотят. Обезумев от полового желания, они катаются по коврику у входной двери, увиваются за всеми подряд и просят, чтобы их выпустили или хотя бы погладили. Когда их гладят, они мурчат от неизъяснимого удовольствия и выпячивают зад, повергая в ужас поклонников Льва Толстого. Они целыми днями караулят под дверью, слушая кошачий концерт, что прекрасней для них всякой музыки. И, улучив момент, когда кто-нибудь, уходя, слишком долго продержит дверь открытой, они опрометью бросаются на свободу. Какие драки устраивают из-за них самцы, какие великолепные рыцарские турниры! Сколько выдранных клочьев шерсти валяется по всей лестнице! И наконец долгожданный миг наступает, отважный кот получает свою прекрасную кошку, они упиваются заслуженным счастьем, крича в отчаянном экстазе. Довольно быстро приходит пресыщение, вслед за ним _ охлаждение и расставание. И романтическая блудница печально бредет домой, где с немым укором смотрят на нее мертвые глазки новорожденных котят, погибших от голода. Задумывается ли кошка хоть на миг о том, что она натворила? Разве что на миг; кошки не склонны к мучительным размышлениям.
   Некоторые из них, впрочем, готовы часами сидеть у окна, наблюдая за машинами и людьми, птицами и деревьями. Со стороны они кажутся весьма задумчивыми; но спросите их, что такое машина, куда и зачем она едет, и они не ответят вам. Они не знают этого и вряд ли когда-нибудь узнают. Они не слишком любят рассуждать, особенно о том, что не имеет к ним прямого отношения. Есть кошки-телеманы; им все равно, что смотреть, лишь бы подольше. Вероятно, у них просто нет других радостей в жизни.
   Порой кошки дико носятся по квартире, сметая на своем пути всё, включая хозяев. "Господи, как хорошо!" _ кричат они весело, но в чем причина такого веселья? Не в обычной ли валерьянке, что объелись они с утра?
   Кошки исключительно игривы; они прекрасно знают, что бумажка не мышь, но охотятся на нее почти так же рьяно. Кошки порой бесчувственны; с огромным увлечением они гоняют пойманную мышь, и длиться это может хоть целую ночь. Мышь пищит и сходит с ума, сбивается с лап и проклинает миг своего рождения, а кошка отпускает ее, чтобы снова накинуться, расцарапать бок, а то и оторвать лапу. В целом кошки не много думают о чужих страданиях. Но нельзя сказать, что все они очень уж кровожадны. Некоторым из них мысли о сострадании попросту не приходят в голову. Они не в силах представить себя на месте жертвы. "Жестокость _ это недостаток воображения", как говорил Оскар Уайльд. (Одна учительница упорно называет его по-английски "Оська", тихонько приписывая этому махровому ирландцу еврейские корни).
   А утром, изнеможенная, та же кошка, что издевалась над мышью, придет к вам на руки и станет кисой. Вам так понравится ее грация, ее томная лень и совершенная красота, что вы забудете о несчастной мышке. В конце концов, мышь мертва, а кошка на диво очаровательна. Вы будете ее гладить, чесать ей затылок и подбородок, она тихо заурчит и уснет; и небывалое умиление охватит вас. "Кошка _ венец творенья!" _ воскликнете вы в восторге. И тут под окном появится воробей _ вы даже не услышите его тончайшего писка, но кошка, забыв обо всем на свете (главное, о вас!), в мгновение ока окажется на подоконнике. Она спрячется за вазой для фруктов и затаится, бешено вращая хвостом. Ее челюсти будут нервно подергиваться, а зубы _ хищно клацать. Она поймает воробья и покалечит его, а может, убьет... Кошка сбивает нас с толку. Одни философы утверждают, что кошка зла от рождения, другие _ что злой ее может сделать среда, а сама она белая и пушистая... Кошка сбивает нас с толку.
   По сказанному выше можно решить, что кошки _ этакие беззаботные садисты, не знающие толком, что такое настоящее страдание. Нет и еще раз нет! Кошки знают, что такое страдание... но, может, именно это знание их и портит? Кошек давят машины, их сплющенные трупики попадаются то и дело на мостовых. Жутко раскрытая пасть, сведенные судорогой лапы с выгнутыми когтями... Какое чувство наполняет вас при виде этого зрелища? Вероятно, безмерное сострадание; но приходило ли вам когда-нибудь в голову, что именно эти зубы, именно эти когти безжалостно терзали не один десяток беззащитных мышей?.. Ах, простите; о покойниках либо хорошо, либо ничего.
   Бездомные кошки порой пухнут с голоду; повсюду их чрезвычайно много, а пища есть не для всех. Кошка бывает мила, но в доме, где нет одиночества и мышей, она, в сущности, бесполезна. Ее кормят из сострадания, но сострадание не безгранично. Таким образом, среди кошек, как и во всем органическом мире, идет непрерывный естественный отбор, в котором наибольшие шансы на выживание имеют самые прагматичные особи. Многие философы, впрочем, считают подобное утверждение циничной гиперболой, ибо кошка, по их мнению, значительно превосходит остальных животных уровнем этико-эстетического развития. Что ж, всякий волен иметь свое мнение.
   Кошек душат собаки; порой кошки задаются странным вопросом "за что?", но пока никто не смог на него ответить. Кошек мучают живодеры; им привязывают к хвосту острые консервные банки, их бьют палкой, режут ножом, обливают керосином и поджигают. Поистине бесконечен список несчастий, подстерегающих кошку на каждом углу. Но кошки живут и размножаются, и не похоже, что со временем их становится меньше; скорее наоборот. Осознание опасностей внешнего мира выражается разве что в некоторой тяге к постоянному жилью, к гарантии регулярного питания, ошибочно принимаемой некоторыми за тягу к хозяевам.
   Но что же, спросите вы, неужели поведение кошки так жестко определяется инстинктами размножения и самосохранения, принципом удовольствия? Неужели же кошке полностью чуждо возвышенное, духовное? Задумывается ли она хоть изредка о смысле собственной жизни, о значении смерти, о природе сил, управляющих этим миром? Не скучно ли ей изо дня в день ходить по той же квартире, прыгать по тем же холодильникам и шкафам, видеть тех же людей, так же пошло и откровенно симулировать к ним любовь, когда те забывают их покормить? Спать в тех же коробках, писать в тот же песок? Когтить тот же ковер, выслушивая потом всё те же ругательства? И, если всё же задумываются, не возникает ли у них порой тоскливое чувство абсурда, желание хоть что-нибудь изменить _ или закончить эту глупую кото-Васию? И если возникает, то почему они не делают этого, а, напротив, с неукротимой энергией стремятся вновь и вновь к размножению? А размножившись, не учат детей счастью, не дают им нового знания, нового смысла?
   Мне трудно ответить на эти вопросы.
  

1

   Припоминая свою жизнь с самого начала, Андрей неизменно натыкался на какую-то скучную пустоту, покрывавшую его детство вплоть до четырех лет _ того дня, когда он впервые увидел шахматную доску. Был пасмурный ноябрьский день, кажется, выходной; шел холодный дождь _ все остались дома. В большой комнате горел яркий свет _ новая люстра в шесть ламп. Играла пластинка: романтичная Пугачева, бесплотно-небесный голос, еще без вульгарности. "Миллион алых роз". Андрей знал, что миллион _ очень много, ему было страшновато.
   _ Что такое Алыхрос, папа? _ спрашивал он. _ И почему его целый миллион? А если это что-нибудь гадкое, гадкое, гадкое?..
   _ Алых роз, а не Алыхрос, _ отвечал папа.
   _ Алых роз, а не Алыхрос, _ повторял Андрей, _ Алыхрос, а не алых роз...
   Он ходил по квартире из угла в угол, без конца повторяя это слово. В его воображении рисовался большой злой дядька, толстый и лысоватый. "Алыхрос!" _ громко кричал он басом и потрясал костылем; хотелось залезть под стол, а лучше всего _ запереться в туалете. "Но, если их миллион, _ размышлял Андрей дальше, _ им тогда любая дверь нипочем. Куда же мне деться? Куда ж мне деться-то, а?" Он вспоминал кладовки и все другие потайные места квартиры, но ни одно из них не казалось достаточно надежным. "Странно, _ думал он, _ а женщина поет о нем так красиво... Она, наверно, что-то не поняла... Или я не понял". Андрей уходил в спальню, где не было никого, кроме темноты, вставал у окна и смотрел на улицу. И ногам было от батареи тепло, а рукам от окна _ холодно; он клал руки на батарею, но тогда становилось горячо _ он отдергивал их и не знал, куда деть. Он смотрел на дорогу, видел машины; вперед они ехали с желтыми огоньками, а назад _ с красными; и в черном мокром асфальте огоньки расплывались, и жидкая их печаль текла вслед за ними. Шуршание шин наполняло комнату, жило повсюду, но в каждом предмете по-своему. Андрей открывал шкаф, и там тоже было шуршание. Оно ползло по рубашкам и майкам, забиралось в носки, заворачивалось в платки... Хотелось достать его оттуда и хорошенько рассмотреть, пощупать, понюхать, попробовать на вкус, а может, и проглотить. Андрей тормошил одежду, но шуршание оттуда не выпадало, и он снова подходил к окну...
   Наконец он вернулся в комнату. Отец с братом поставили на стол какую-то клетчатую доску с разными деревяшками на ней. Они поочередно двигали деревяшки и думали, иногда подолгу.
   _ Ну, папа, ну ходи! _ кричал иногда брат. _ Че тут думать!
   И папа двигал одну из фигур. Присмотревшись, Андрей понял, что каждая из них ходит по-разному. Острые, например, ходят наискосок, тупые _ вперед, назад и вбок, маленькие _ только вперед. И, если ты хочешь захватить самую важную фигуру, кажется, короля, ты должен двигать свои войска в ее сторону. Игра была удивительно хорошо устроена: она была предсказуема, и в ней была цель. Андрей не сводил с доски глаз. Ему нравилась эта игра.
   _ Во что вы играете? _ спросил он тихо, почти благоговейно.
   _ Тебе еще рано, _ высокомерно ответил брат, который был старше его на два года, и двинул одну из фигур.
   _ Не сюда! _ крикнул Андрей. _ Леша, ты что! Он заберет твою штуку.
   _ Гуляй, Вася, опилки жуй. _ Леша даже не посмотрел на доску. _ Сначала научись называть фигуры, потом возникай.
   Отец аппетитным жестом снял с доски Лешиного слона.
   _ Ты молодец, _ сказал папа.
   _ Молодец?! _ воскликнула мама. _ Да он гений! Никогда не видел шахмат, а играет уже лучше Леши!
   _ Что?! _ закричал Леша. _ Пусть он со мной сыграет!
   _ Ребенку четыре года, _ восхищенно продолжала мама, _ а он уже понимает шахматы. Перед вами будущий чемпион, господа любители!
   _ А кто такой чемпион? _ спросил Андрей; ему понравилось это слово.
   Перед сном он заметил вдруг календарь, уже давно висевший над кроватью, и, когда мама пришла к нему, спросил:
   _ А что это за кусочки цифр, за столбики такие?
   _ Я ж тебе говорила. Это дни, недели и месяцы.
   _ А какой сегодня день?
   _ Суббота, 25-е число.
   _ А месяц?
   _ Ноябрь.
   _ А год?
   _ 1985-й. Спокойной ночи, Андрюша.
   Ночь не была спокойной.
  
   Он помнил детский сад: декабрь, раннее утро, до рассвета еще далеко; морозная ночь, волшебная и страшная, огромная и таинственная, _ в комнате и за окном _ повсюду. Ему снился сон про снежную королеву, а потом он услышал радио _ песню, доносившуюся с кухни. Сильный мужской голос неразборчиво пел что-то бодрое: Андрей не понял ни слова, хотя песня была, кажется, русская. Ему не хотелось вставать, не хотелось идти в детский сад: снаружи было слишком холодно и неясно. Он решил, что лучше всего _ остаться здесь и досмотреть сон, но таял снег, таяла снежная королева, таял весь этот ночной мир. Ему хотелось холодного тепла: этой комнаты и этой кровати, этой темноты. Но вот его будит папа _ такой дневной и спокойный, такой родной и чужой. Андрей вылезает из кровати _ и в секунду мерзнет, идет скорей умываться горячей водой. Потом на кухню _ еще в пижаме; на плите горит синий огонь, вода булькает и шипит, и вся кухня окутана паром. На стекле _ еловые ветки, тяжелые куски льда заделали щель _ лед спасает от стужи.
   После чая его одевают: пуговицы и валенки, двойные варежки и застежки, свитер и шапка... Шторы задернуты, везде горит свет, и кажется, будто одну ночь сменяет другая. Просыпается бабушка и дает советы; мама редко ее слушает, но все равно приятно. Завтракает потихоньку старший брат: в школу позже, чем в детский сад. (Всегда ему легче!) Теперь в квартире тепло, но как раз теперь и нужно из нее уходить. Папа, странно большой, снимает цепочку и отпирает замок, открывает дверь _ и всё уже совсем по-другому: выцвела хлопотливая бабушка, выцвела румяная мама, выцвел худощаво-подвижный брат. Андрей видит лампу _ ее ночная усталость мгновенно наполняет его, теперь лампа важней и сильней всей семьи. Он чувствует ее одиночество, бесконечную скуку и пустоту ее жизни, и в сад хочется еще меньше.
   Они с папой выходят, и резко хлопает дверь: никто не придержал. Несколько шагов среди полной тишины и болезненного света лампы. Андрей нажимает кнопку лифта, но она не загорается. Лифт еще не проснулся, а может, Андрей слишком слаб... Нажимает папа _ и в шахте лифта что-то случается, могуче гудит. Появляется наконец темный прямоугольник; он приближается неумолимо и как будто зловеще; в него надо заходить. И каждый раз смотришь в щель и не видишь дна: восьмой этаж, высоко...
   Скрип снега под калошами и папиными ботинками _ вкусно, но тоже холодно. Осторожное шуршание редких машин, мягкий свет одиноких фар. Блеск пышных, глубоких, идеально ровных предновогодних сугробов. Меланхолия фонарей. Безмолвие темных улиц, пустынных дворов. И _ мороз, крепкий ночной мороз. У Андрея болит живот, но он знает такую боль: она проходит сама. Андрей идет чуть согнувшись, и папа спрашивает, в чем дело.
   _ Мне так нравится, _ говорит Андрей, и они вновь молчат.
   Но вот и опять этот беспощадно-тоскливый, мерцающий желто-красный свет. Фонарь на крыльце детсада. Каждый раз, как он видел его, какая-то странная дрожь пробегала по всему его телу. Каждый раз, когда кто-нибудь вел его сюда, он безотчетно надеялся, что они никогда не дойдут. Так и будут вечно идти сквозь эту снежную тишину. Или вернутся домой. И каждый раз это мерцание поражало его в самое сердце. Целых пятнадцать минут они шли вместе: почему они все время молчали? Потому что так легче расставаться? Или потому что от папы ему не нужно слов, нужно одно лишь его присутствие? Или им не о чем говорить? В любом случае теперь он будет одинок до самого вечера.
   Они входят в коридор _ Андрея опять передергивает: запах приторного, искусственного тепла ударил в лицо. Они вытирают ноги о многочисленные тряпки, коврики, половики, тем временем появляются две воспитательницы и начинают отчитывать их за опоздание.
   _ Целых десять минут! _ восклицает одна возмущенно. _ Когда Вы наконец научитесь приводить своего ребенка вовремя?!
   Папа молчит _ отстраненно, а может, смущенно.
   _ Поймите, это очень важно, _ наставительно говорит вторая. _ У нас уже зарядка в самом разгаре, а вы только пришли.
   Андрей смотрит на папу с непонятно-безнадежной мольбой. А может, мы все-таки уйдем отсюда вместе? Домой, на работу _ куда угодно, только не оставляй меня здесь, ладно? Я знаю, что это бесполезно, но я не могу не просить тебя, пусть и одними глазами. Сейчас, через пять секунд, ты исчезнешь из моего мира надолго, почти навсегда, а я останусь здесь, среди чужих людей, которым нет дела до меня настоящего, которые не понимают меня и которых не понимаю я. Но ты прощаешься с ними, молча машешь мне рукой, и я застываю. Ты исчезаешь за дверью, и я цепенею.
   _ Ну раздевайся быстрей, чего стоишь?
   Как это всё реально, пронзительно реально! Андрей видит, как он идет вместе с папой по снежной, хрустящей дороге, не веря своему счастью, видит красивые следы от шин грузовика, трогает ногой идеальный узор, наслаждаясь правом первым разрушить его, и, кажется, начинает светать...
   _ Ну раздевайся быстрей, чего стоишь?
   Она сказала это один раз, но сначала ее слова прозвучали в воздухе, а потом _ в его голове, в его сознании. Он расстегивает шубу как можно быстрее _ медленно-медленно. Им надоедает ждать.
   _ Чтоб через минуту был в зале.
   Они уходят. Он снимает шарф, замечает, что пальцы дрожат, но ему нет дела. Он привык. Это бесцельно и страшно. Он дергает за шнурок у шапки, за длинный, потому что так удобнее, и что-то застревает. Узел! Он опять забыл, что надо тянуть за короткий. Узел! Вот и молодец! Его прошибает холодный пот. Он развязывает ботинки, но пальцы горят от ощущения узла. Он открывает свой шкафчик и достает чешки, надевает их (пятки не налезают), убирает ботинки... Узел! Он судорожно теребит его, и скрежетание ногтей о шнурки гулко отдается в ушах через меховую шапку. Десятки маленьких взрывов. Это бесцельно и страшно. Он видит себя в зеркале, ему противно.
   Он робко идет по коридору. Показывается в дверях зала и слышит раскатистый смех.
   _ Замерз!
   _ Чучело!
   _ Так и будет ходить!
   _ Привет Чукотке!
   Одна из воспитательниц раздраженно подходит:
   _ Что у тебя там опять?
   _ Узел... завязался...
   _ Чудо в перьях!
   Она ковыряется у его шеи острыми ногтями, и наконец узел развязан. Андрей почти бегом относит шапку в свой шкафчик. Убирая ее, чувствует ее пушистость, ему становится ее жаль.
   _ Всю зарядку провозился! Представляю, какой из тебя солдат получится.
   Теперь они завтракают. Густо дымится горячая каша в огромном котле, и сквозь этот туман он смутно видит лица, детские и взрослые, веселые чужим, а потому неприятным, весельем, озабоченные чужой заботой. Слышит голоса, тонущие в тоскливом гуденье мойки; звон ложек о тарелки, счастливый смех _ далеко-далеко, за два километра.
   _ Ехал немец на машине _ сволочь, круглые глаза, _ подорвался он на мине, полетел, как колбаса!
   _ ...Вы-хо-дил директор магазина _ и швы-рял-ся тухлой колбасо-ой!.. А теперь ты свою расскажи.
   _ Как приятно утром встать, кожу с черепа содрать _ и жевать ее, жевать, _ теплым гноем запивать _ и болячками хрустящими заку-сы-вать!
   _ Дурак, за столом!
   _ Сам просил!
   _ Так, кто там еще не доел? Ну-ка быстро!
   Андрей торопливо доедает, давится, но все равно доедает. Он уже знает, какой из него получится солдат, и не хочет, чтобы ему повторяли.
   За окном рассвело, но в зале по-прежнему горит свет.
   _ Теперь спокойно одеваемся и парами! строимся у выхода.
   Какой все-таки неприятный голос. Опять раздевалка! Опять этот полумрак! Опять эти шкафчики! Бледно-голубые деревяшки, собранные в кучу. Шесть лет спустя Андрей увидел такие же шкафчики в одном пионерлагере, и ему чуть не стало плохо. Они настолько тесно сплелись в его сознании с одиночеством, беспомощностью и бесправием, что он не мог уже их видеть. Он берет свитер и мучается, пытаясь понять, где лицо, а где спина. Он завязывает шнурки, нервно озираясь по сторонам: а вдруг другие уже оделись и сейчас уйдут, а он останется здесь?
   Они строятся по двое, и Андрею попадается Руслан _ приятный, симпатичный мальчик, которому нет до Андрея никакого дела, потому что тот все время молчит. Андрей понимает, что надо что-то сказать, чтобы получился разговор, но что, что сказать? Слова, которыми люди обмениваются, кажутся ему такими пустыми, бессмысленными, ненужными, такими невыразительными и никчемными, что ни одно из них не приходит на ум. Что сказать? Что, проснувшись, очень хорошо полежать в теплой постельке? Что узор на снегу от шин грузовика очень красив? Что до рассвета очень интересно идти по спящему городу? Все галдят, и Руслан уже включается в разговор с ребятами из другой пары.
   _ А тот этого _ бум, из-за угла _ бац, проваливаются туда _ хряп!..
   _ А-а! _ кричит Руслан. _ Я это тоже смотрел! Здоровский фильм. Там еще этот того туда...
   Вот и разговор. Научиться бы так разговаривать.
   Их выводят на улицу. Девчонки играют в салки, мальчишки строят снеговика. Сначала он тоже катает шары из снега, но варежки промокают, руки мерзнут, а главное _ зачем это всё вообще? Бесцельно и скучно, бесцельно и скучно. Почему им так хорошо? Он стоит в стороне и смотрит. Туча скрывает солнце, и всё темнеет, скука становится тоской, домой хочется еще сильнее. Он идет по территории детского сада и в сотый раз видит всё те же лестницы, те же качели, те же скамейки. Он залезает на одну из радугообразных лестниц и боится слезть. Приходит воспитательница и снимает его на землю _ на секунду ему становится весело, даже выходит солнце, а потом... потом как всегда.
   Вот обед, _ и снова звук мойки засасывает в какую-то бесконечность. Андрей доедает первое и облизывает алюминиевую ложку _ она блестит, отливая всеми цветами радуги, _ странная красота. Допивает компот и становится в очередь в туалет _ оттуда веет настоящим морозом. Какое-то упадническое настроение охватывает его. Он долго сидит на круге, смотрит на белые керамические плитки напротив. Он представляет, что это шахматная доска и по ней ходят фигуры, и сразу все оживает, наполняется гармонией, а главное _ смыслом...
   Тем временем раскладушки уже постелены, все уже лежат.
   _ Чтоб спали у меня как следует. Кто будет бегать _ накажу.
   Она уходит, по комнате пролетают смешки. Кто-то шуршит, шушукается и гудит, говорит вполголоса. Гайдуков, здоровый и озорной, демонстративно бежит в туалет. Из коридора слышатся шаги _ Андрею становится за него страшно _ Гайдуков, дико топоча ногами по полу, подбегает к своей раскладушке и запрыгивает в нее, залезает под одеяло.
   _ Так! Это что за беготня!
   Все молчат, усиленно закрывая глаза. Гайдуков демонстративно храпит. Андрей лежит на животе, уткнувшись лицом в подушку, и давится от смеха.
   _ Кого увижу _ после полдника будет стоять в углу до самого вечера.
   Она снова уходит, и снова пролетают смешки. Но теперь бегать уже не хотят, теперь хотят спать _ и в воздухе виснет что-то сонное _ Андрей мигом чувствует это, смех его обрывается. Все стихает, слышится лишь дыхание спящих. Андрей поворачивается на левый бок, видит кран, из которого капает вода. Холодные капли, они медленно набухают на кончике холодной металлической трубки и падают, равнодушно разбиваются о холодную белую раковину. Андрей съежился: гусиная кожа покрыла тело, и каждая мурашка чувствует тихую пустоту. Съежиться, спрятаться под одеяло, под покрывало, под подушку... Чтоб никто не знал и не видел. Чтобы было тепло. Он начинает считать удары капель. Десять, двадцать... Четыреста, пятьсот... Господи, ведь этому не будет конца! Он не уснет, но ему надоест, он забудет об этом кране и пойдет домой, он вырастет, он умрет, _ а вода будет капать. Если не здесь, то где-то еще _ таких кранов много. Такие краны бывают еще в поликлиниках и в больницах. Зачем существует вода? Зачем живут эти люди? И бывает ли им так же холодно, как этой воде, или же это только его специальность? Наверно, бывает; но они, как вода, ничего не замечают, они просто живут, просто капают спокойно из крана. Стать бы тоже каплей воды и не скучать, а капать, капать и течь...
   После подъема они убирают раскладушки. Закатывают одеяло и белье в тюфяк и несут в кладовку, где одна из воспитательниц раскладывает всё это по полкам. Самое сложное _ сделать сверток плотным, чтобы по дороге он не развалился. У Андрея в этот раз получается слабовато.
   _ Ну что ты мне принес? _ раздраженно говорит воспитательница, и эти слова для него как удар. Он идет обратно, делает сверток заново и опять идет в кладовку, _ но по дороге вдруг вспоминает, что сегодня пятница и вечером он пойдет на занятия в шахматный клуб, а потом будет два выходных! И он почти бежит в кладовку, у него сразу же всё принимают, он относит раскладушку (это совсем легко) и одевается первым. На полдник дают ненавистный омлет, но теперь он кажется вкусным; Андрей просит добавку.
   _ А теперь давайте позанимаемся, _ говорит она после полдника. Как гром среди ясного неба! Они садятся за столики, все по своим местам. В каждом столике _ краски и клей с кисточками, цветные карандаши, альбомная и цветная бумага, ножницы, пластилин и прочие орудия пыток. Она ставит на стол вазу:
   _ Нарисуйте.
   Господи, как?
   Все начинают рисовать. Андрей тоже пытается что-то изобразить. Кому это всё надо, зачем? Большинство уже закончило, их отпускают гулять. Он подходит к воспитательнице и показывает ей рисунок. Она морщится и кривится. Андрей морщится и кривится. Он быстро идет обратно, что-то стирает, делает нервные, но старательные штрихи, подходит еще раз _ морщинисто и криво _ почти все ушли, теперь и воспитательницы _ он в отчаянии. Их не пустили гулять, потому что у них нет способностей к рисованию. Они собираются в коридоре и с завистью смотрят на смеющихся людей, кидающих друг в друга ослепительно яркие, свежие, искристые белые шарики.
   _ Может, еще пустят?
   Нет, уже не пустят. Андрей возвращается в зал и берет с полки книжку про пионера-героя, которую им читали вчера. Это великий мальчик, потому что он убил много нехороших людей, которые убивали хороших...
  
   Вечером они с бабушкой поехали в шахматный клуб. Идя сквозь мягкую тишину его коридоров, его комнат, его залов, Андрей неизменно ощущал трепет благоговения. Здесь всегда тепло и никогда не душно, здесь особый запах _ запах мудрого дерева _ шахматных фигур.
   _ Вам мат, _ говорит Миша Шаловский _ знакомый Андрея, который на четыре года его старше. Он играл в зале со взрослым, солидным мужчиной и обыграл его. Миша, как всегда, флегматичен, но Андрея наполняет радость.
   _ Привет, _ говорит он и смотрит на Мишу. _ Я тебя поздравляю.
   Немного торжественно, но искренне.
   _ Привет, _ отвечает Миша. _ Ваши не начинают: всё тебя ждут.
   Андрей прощально смотрит на бабушку и с робкой смелостью открывает дверь:
   _ Здравствуйте!
   _ Здравствуй, дорогой! _ кричит Георгий Васильевич, тренер, грузин средних лет. _ Опаздываешь потихоньку.
   Андрей смущенно смотрит в пол.
   _ Ну садись, садись. Рад тебя видеть.
   Андрей садится, и Георгий Васильевич показывает на магнитной металлической доске, висящей на стене, чью-то острейшую партию. Сицилианская защита, вариант Дракона; разносторонние рокировки; соперники стремительно надвигают пешки на королей друг друга, один-единственный темп может решить исход борьбы. И вот _ кульминация...
   _ Жэ шесть! _ кричит Георгий Васильевич, он читает комментарий из книги. _ Белые идут ва-банк!
   Слово "ва-банк" показалось Андрею странным: оно было ему незнакомо. Оборона черных трещит по швам, король беззащитен и скоро умрет, _ но как красиво, как правильно он умрет! Ему отрубит голову сама белая королева!
   _ Ладья аш семь шах! _ кричит Георгий Васильевич. _ Черные сдались.
   Он дает каждому свое задание, Андрею попадается "ферзь против проходной пешки".
   _ Попробуй-ка ты здесь выиграй! Так! _ Он ставит короля в угол, уходя из-под шаха. _ Брать пешку нельзя: будет пат, а шахи не имеют смысла. Почему в этой позиции только ничья?
   _ Потому что пешка слоновая.
   _ Молодец.
   Теперь он расставляет позицию, известную как спертый мат...
   _ Ну! Самый красивый ход! Белые отдают почти всё!
   Рука Андрея играет Фg8+, он не верит своей руке: слишком смело и слишком красиво. У белых остается один конь, но он и приносит победу.
   _ Отлично! Король черных слаб, потому что совсем закрыт своими фигурами, _ поясняет Георгий Васильевич. _ Это спертый мат.
  
   В холодные зимние дни Андрей оставался дома один, с бабушкой, и он ползал по полу, играя со своим "Белазом", а она сидела в кресле и однозвучно, для себя или для него? _ читала Евангелие. И Андрей возил грузовик то ровно и плавно, а то вдруг пускал его изо всех сил вперед, ударяя о стулья, шкафы, столы, и плакал, представляя крест и распятие. Днем возвращался из школы брат, вечером приходили родители, и все вместе они шли в бассейн. Андрей помнил горячий полумрак душевой и сонные брызги, бодрый холод раздевалки и монотонный гул бассейна, зыбкое дно сквозь пластмассовые очки...
  
   Андрей помнил Любу, двоюродную сестру, _ ей было семнадцать, ни красавица, ни уродина, хотя тогда ему было наплевать. В раннем детстве она будто бы говорила по-китайски, а потом забыла и заговорила как все. Она была в гостях и зашла в комнату, где сидел Андрей, завесила шторы и сказала:
   _ Давай мечтать... На планете Хошо жил принцесса, его звали Бу, она была очень одинока...
   _ Почему?
   _ Ну, так... Не знаю. Она говорила, а ее никто не понимал.
   _ Почему? Она что, говорила на другом языке?
   _ Да нет... Просто _ не понимали. Это бывает. Так вот, она была одинока и хотела построить ракету, чтобы улететь куда-нибудь, где понимают лучше. Она строила ее тридцать лет и три года и наконец построила...
   _ Почему так долго? Ей что, никто не помогал?
   _ Наверно, нет. Никто не понял, зачем ей это надо. А когда построила, то улетела не прощаясь...
   _ Почему? Почему так, а?
   _ Не знаю.
   _ Но ведь это ты придумала, да?
   _ ...Она летела долго-долго, а потом увидела одну планету, которая ей понравилась, и там приземлилась. Люди, которые собрались на нее посмотреть, были совсем не похожи на тех, что жили на Хошо, они говорили на другом языке, но...
   Открылась дверь, появился недоумевающий папа:
   _ Вы чего в темноте сидите?
   _ Мы говорим, _ ответила Люба смущенно.
   Папа подошел к окну и раззанавесил его.
   _ Не надо! _ закричал Андрей.
   _ Надо, _ сказал папа. _ Надо, Федя, надо. Нечего ерундой заниматься.
   Он ушел.
   _ Ну, и что было дальше? _ нетерпеливо спросил Андрей.
   _ Я так не могу. Надо занавесить.
   Он вскочил с кровати, подбежал к окну и мигом задвинул зеленоватые шторы.
   _ Что было дальше?
   Открылась дверь.
   _ Обедать! _ сказала мама.
   _ Щас, мама, щас!
   _ Не щас, а сейчас же! Вечно тебя не дозовешься! Придешь, когда все остынет, а потом жалуешься, что не вкусно!
   Андрей промолчал. Мама стояла на пороге.
   _ Пошли, _ сказал Андрей и взял Любу за руку.
  
   Они играли в морской бой. Когда все ходили по квартире и то и дело включали телевизор, они сидели в уютной комнате, он за столом, она на его кровати, с большой подушкой, с бумажкой на куперовском "Зверобое".
   _ Бэ четыре! _ кричала Люба.
   _ Ранен!
   _ Бэ три!
   _ Ранен!
   _ Бэ два!
   _ Мимо!
   _ Я думала: убит.
   _ Он большой. Он еще поживет.
  
   В восемнадцать она вышла за Пашу. Тусклая тихая блондинка, не высокая, но и не хрупкая, и жгучий брюнет хорошего роста, а для Андрея тогда и вообще великан. Оба в очках, оба с мечтательно-мистической отрешенностью в глазах, _ они, казалось, подходят друг другу. Андрей помнил свой день рождения, ему исполнялось лет семь или восемь; папа достал с полки "Зообильярд", чтобы Леша с Андреем могли поиграть, но в игре было четыре бегемота, и Паша с Любой присоединились. Они сидели и пожирали пластмассовые шарики. Они кричали громче детей.
  
   Знакомство с Виктором Карповичем Чизгаяном началось с небольшого конфуза. Восьмилетний Андрей понятия не имел об этикете и, будучи представленным своему новому тренеру в новом клубе, не почувствовал достаточного удовлетворения... и протянул ему руку.
   _ Ого! _ удивился Виктор Карпович. _ Ну ты даешь! _ Но руку пожал.
   И в этом "ого" и в пожатии руки была его сущность. Он ругал тех, кто криво ставил фигуры на демонстрационной доске, кто играл в шахматы как попало, кто хулиганил и балагурил во время занятий. (Лешу, брата Андрея, и еще одного парня он даже выгнал раз в коридор). Во время командного первенства Москвы второй лиги встречавшая команда пришла и впустила их в свой клуб за пару минут до начала, продержав одиннадцать человек на морозе битых полчаса.
   _ Вопросы, предложения, жалобы, _ спросил их тренер перед пуском шахматных часов, _ есть?
   Команда Виктора Карповича скромно молчала: ей было не до того. Она лихорадочно вспоминала дебюты.
   _ Есть, _ сказал вдруг Виктор Карпович. _ Вопросы есть. Почему вы заставили нас столько ждать? Вы что, всегда так гостеприимны?
   Дело кончилось скандалом, матч сорвался, команде Чизгаяна записали 10 : 0.
   _ Очки в глазах вертятся, _ бурчал их тренер себе под нос. Он никак не мог понять, что Виктор Карпович, с его армянской чувствительностью, не переносил ни малейшего пренебрежения.
   Но тот же самый Виктор Карпович в конце мая убирал из зала шахматные столы и ставил на их место теннисные, играл с детьми на вылет, и не столько ракеткой, сколько собственной туфлей или шахматной доской.
   _ А-а, салага! _ кричал он, когда в упорной борьбе побеждал человека, игравшего нормальной ракеткой. _ Куда тебе с батькой тягаться!
   Он был директором детского парка и в июне звал туда своих шахматистов играть в футбол. Тяга к мячу весьма забавно сочеталась в нем с любовью к шахматам. Однажды он, стоя у демонстрационной доски и рассказывая о старых добрых временах, когда его команда выступала на чемпионате Союза, от восторга начал чеканить ногами футбольный мяч и чуть не разгромил кубок, завоеванный на том же самом чемпионате и стоявший теперь на полке.
   _ А Чизгаяну скоро пятьдесят! _ кричал он иногда без всякого повода, но очень весело и певуче, и поглаживал свою загорелую лысину.
   Он любил провокации. В начале занятия он всегда давал задания и в какой-то момент спрашивал каждого:
   _ Можно ли ходить туда-то?
   И, если человек не успевал толком все просчитать, ему приходилось угадывать: тон настороженный _ значит, нельзя, расслабленный _ значит, можно.
   _ Можно, _ отвечал Андрей, полагаясь на свои уши, хотя все вокруг уже успели сказать, что нельзя.
   _ Так, _ говорил Виктор Карпович, _ белые ответят ладья бэ один. И тут, конечно...
   _ Король жэ шесть, _ упорно отвечал Андрей, чувствуя в голосе тренера какую-то поддержку.
   _ Вот! _ кричал Виктор Карпович. _ Человек не испугался, не посмотрел на то, что все думают по-другому, и отстаивает свое мнение! Учитесь!.. Давай, Андрюха, ты один прав!
   Андрей недоуменно смотрел на тренера. Вариант, который он предложил, привел черных не к победе, а к большим трудностям.
   _ Я не знаю, _ выдавливал наконец Андрей, _ тут плохо.
   _ Ну нет, ну как же! _ подначивал Виктор Карпович.
   _ Не знаю, _ говорил Андрей. _ Наверно, это плохой вариант.
   Все смеялись, а Виктор Карпович хитро улыбался и поучительно говорил:
   _ Вот как подстраиваться под тон тренера!
   Весной, после первенства Москвы, он писал частушки про каждого члена команды. Аким, параллельно занимавшийся боксом, несколько месяцев носил правую руку в гипсе, что породило следующее четверостишие:
   Боксер наш, Вохонцов Аким,
   Непобедим, неутомим.
   Играл со сломанной рукой _
   Фигуры двигал головой!
   В конце каждого сезона Виктор Карпович устраивал в клубе конкурсы с призами и банкет с тортами, бисквитными пирожными и сладкой газировкой. Андрей помнил ясный июньский день, когда они с Лешей и мамой возвращались с одного из таких банкетов, медленно шли через сквер, пропахший теплым солнечным светом, каштаном, отцветающими одуванчиками, усыпанный тополиным пухом и вишневыми лепестками, _ во рту был вкус фанты, и лимонада, и эклеров, и клубничного рулета, _ а потом они долго сидели на скамейке и молчали, опутанные тонкой тенью прозрачных кленовых листьев.
   Здесь, на этих скамейках, в начале мая устраивали праздничный сеанс одновременной игры, и молчаливый, немного мечтательный мастер или кандидат ходил вдоль столов, лениво останавливался и небрежно, почти не думая, делал ходы и выигрывал. Андрей сыграл вничью, и тот долго рассматривал его с удивлением, а потом достал откуда-то сборник Куприна с тургеневской девушкой на обложке и смущенно протянул его маленькому Андрею. Играли еще; с деревьев, а может, с самого неба падали мелкие желтые цветки, их смахивали на землю, но дул теплый ветер, а может, чей-то ребенок, и облако белоснежного одуваньего пуха окутывало лицо. Андрей начинал беспокойно ерзать; он сыграл вничью с кандидатом, а может, с мастером, и ничего не случилось. Ему представлялись турниры, тиканье часов и шуршание фигур по доске; блеск торжественного закрытия и буря аплодисментов. Через десять лет, а лучше через десять минут... Он досадливо отогнал истомно жужжащего майского жука.
   Андрей помнил странные зимние вечера, когда он корпел в клубе над какой-нибудь задачей, а рядом играли первая и вторая доска их команды, перворазрядник Соколов, всегда приходивший на занятия в школьной форме, и второразрядник Вохонцов, со смелым симпатичным лицом. Соколов учился в одиннадцатом классе и был старше Андрея лет на шесть, но эти шесть лет казались Андрею веком. Он был уверен, что никогда не станет десятиклассником, и не потому, что умрет или его выгонят, а потому что _ слишком долго. Вохонцову Андрей зевнул однажды фигуру в самом начале партии и был вынужден сдаться, на что тот поучительно изрек:
   _ Запомни, что борьба начинается не с середины партии, а с первого хода.
   Теперь же Вохонцов веселился и нес оригинальную чепуху. Например, он медленно и торжественно говорил:
   _ Я предлагаю вынести Мишу из зала...
   Вообще Миша Шаловский постоянно оказывался объектом беззлобных шуток. Он приходил в клуб с неизменной светло-коричневой сумкой на ремне и не расставался с ней даже тогда, когда шел в туалет. Затем, в клубе все время пропадали шахматные фигуры. Это дало повод для следующего розыгрыша. Когда Миша по непонятной случайности вышел в туалет без сумки, Виктор Карпович широким жестом сгреб в охапку целый комплект фигур и быстро засунул их в Мишину сумку. Стали собираться домой и напоследок расставляли фигуры.
   _ Озверели! _ закричал Виктор Карпович. _ Целый комплект сперли! То по одной, по две, а теперь целый комплект!.. Тоже мне "творческий рост"! А ну покажите сумки!
   Сдерживая истерический смех, люди по очереди подходили к тренеру и открывали сумки. Миша делал вид, что его это не касается.
   _ Интересно! _ проговорил Виктор Карпович тоном следователя. _ Остается один вариант...
   Все медленно окружили Мишу и обвели его выразительным взглядом.
   _ Ну, _ сказал Вохонцов. _ Колись.
   _ Что такое? _ сказал Миша так, словно он был взрослым, которого заставляют участвовать в примитивной детской игре.
   _ Мы давно подозревали тебя, _ серьезно продолжал Вохонцов. _ Впрочем, добровольное признание смягчает ответственность.
   _ Какую ответственность? _ сказал Миша зевая.
   Виктор Карпович открыл его сумку и театрально ахнул:
   _ Так вот, значит, как!
   _ У-у! _ загудели все. _ И ведь не стыдно же!..
   _ Ну и кто мне сюда фигур напихал? _ скучно проговорил Миша, лениво выгребая пешки, королей и ферзей... Он поступил на биологический факультет МГУ.
   Однажды, на внутреннем турнире, Андрей, сам поражаясь своей наглости, крепко насел на короля Бурланера Кости, третей доски их сборной. Бурланер отбивался из последних сил; Андрей понял, что надо пожертвовать слона и судьба партии будет решена. Он считал варианты по два, по три и четыре раза, собирался с мыслями и пересчитывал снова. Наконец похолодевшей, но твердой рукой он сделал задуманный ход _ Костя остановил часы.
   _ Именно этого хода я и ждал от тебя, _ патетически проговорил Виктор Карпович, стоявший поблизости. _ Забирай комплект домой.
   _ Что? _ ошеломленно спросил Андрей, вспомнивший почему-то про Мишу.
   _ Бери домой и часы, и комплект. Ты выиграл прекрасную партию, а теперь всякие толстолобики будут за этой доской ерундой заниматься? _ Виктор Карпович покосился на Нико Папуадзе по прозвищу Папуас. _ Приходят сюда штаны протирать... Если б все как ты играли... Забирай домой!
   Это были настоящие, гроссмейстерские шахматы, совсем новые, с изящно отполированными фигурами и яркой доской, выложенной изнутри поролоном.
  
   В одиннадцать лет он выполнил первый разряд. Он помнил последнюю партию того турнира: светило солнце, по снежным лужам прыгали апрельские блики, было ветрено и тепло, но откуда-то издалека наползали тучи, и на западе свет рассеивался, виден был каждый лучик, и, отнятый от других, он казался неестественно тонким, хрупким и одиноким. Андрей не смотрел на запад. Они с Виктором Карповичем шли по свеже-весеннему асфальту, кое-где уже просохшему, и Виктор Карпович говорил:
   _ Ты должен определиться, что-то решить для себя. Хочешь ли ты продолжать заниматься шахматами или оставишь их как пляжное развлечение?
   У Андрея перехватило дыхание. Что он говорит? Какое пляжное развлечение?
   _ Да, да, _ проговорил он с трудом. _ Конечно.
   _ Что "конечно"? Оставишь как хобби?
   _ Нет... Я хочу идти дальше.
   Ему стало плохо от одной мысли, что шахматы могут стать для него всего лишь развлечением.
   _ Отлично! Я так и знал. В сентябре я отдам тебя в "Спартак".
   Пошел дождь, но они были уже в метро и не знали об этом. Только в одном из перегонов, когда поезд вышел наружу, они увидели огромные капли, плоско разбивавшиеся о стекло дверей.
   _ Ну, теперь все потечет, _ сказал Виктор Карпович.
   Андрей стоял, прислонившись лицом к стеклу, и молчал.

2

   Все это переливом ярких, до неуловимости кратких обрывков пронеслось у него в голове, когда три года спустя, сырым и холодным октябрьским утром, писк электронного будильника вытащил его из гармонии небытия.
   _ Мне что-то снилось, _ пробормотал он, _ мне, кажется, что-то снилось...
   Некоторое время он лежал, оглушенный сном, тупо глядя на стенной календарь с неправдоподобно красивым пейзажем и слушая монотонно тревожный звук. Он хотел уже снова заснуть, зная, что будильник успокоится сам и напомнит о себе только через пять минут, но что-то вдруг заставило его подняться и отключить сигнал. Яростно потягиваясь, все еще в полусне, но уже с осознанием необходимости пробуждения, он побрел в туалет, с удовольствием опорожнился и, по своему обыкновению поставив ногу в тапке на край ванны (чего он никогда не делал вечером или днем), включил горячую воду. Он вспомнил о чем-то и будто поежился, ему захотелось подольше подержать руки под обжигающей струей; похолодело и в животе _ от этого он не знал никакого средства. С другой стороны, он чувствовал, что, если бы не это легкое головокружение, вставать бы было особенно и незачем.
   _ Блин! _ закричал Леша, беспомощно долбя кулаком в закрытую дверь туалета. _ Ну кто там опять?! Ты, что ли, Дрон?
   _ Я, что ли, Дрон. Тебе вообще еще спать да спать. И охота в такую рань дебоширить?
   _ Вылезай давай!
   _ Ты что, туалет приватизировал? Я, может, еще не умылся.
   _ Ну и когда ты умоешься?
   _ Скоро.
   _ Через сколько минут?
   _ Иди ты.
   Леша еще раз стукнул кулаком в дверь, как бы на прощание, и действительно ушел. Андрей стоял перед зеркалом и отчаянно причесывался, но ничего не получалось. Шевелюра, уродливо извиваясь, упорно стояла торчком; он смачивал ее водой, но лохматости это не вредило. Его раздражали его волосы, его узкие черные глаза, но сегодня это было не важно. Сегодня было плевать.
   Он прошел на кухню.
   _ Вот каша, _ сказала мама.
   _ Где?
   _ Ну поищи.
   Он подошел к плите и подоконнику, где стояла куча сковородок и кастрюль, и начал заглядывать во все подряд.
   _ Да не здесь, не здесь! _ закричала мама. _ Ну сам подумай, где может быть каша?
   Наконец он наткнулся на кастрюлю с аппетитной овсяной кашей. Он наложил себе тарелку, добавил варенья, сделал бутерброд и принялся есть.
   _ Это что такое?! _ завопил папа, безуспешно пытаясь войти в туалет. _ Кто там опять?
   Леша не ответил.
   _ Вылезай, что за безобразие!
   _ Иди поспи лучше.
   _ Вылезай быстро, мне бриться надо!.. Быстро, я на работу опаздываю!
   _ А ты не хами.
   _ Вылезай, тебе говорят!
   Леша уже заканчивал, но Андрей знал, что в ближайшие десять минут папа вряд ли попадет в туалет. Почувствовал это и сам папа.
   _ Опять на проходе уселась! _ Он решил пробиться на кухню.
   _ А где мне еще сидеть? Кто виноват, что у нас кухня маленькая? Зарабатывал бы _ купил бы нормальную квартиру... А-а! _ Она открыла масленку. _ Опять сыра сюда набросал?! Чтоб весь жирный и масленый был, да? Чтоб в руки было противно взять? Ты идиот, что ли, или где? Совсем мозги потерял?..
   _ А ты только и делаешь, что на диване лежишь и в потолок пялишься! Второй месяц мне брюки не можешь зашить!
   _ Ты идиот или где? _ визжала мама, не обращая на него внимания. _ Идиот или где?
   _ Так, чего жрать? _ На пороге появился Леша.
   _ О, вышел наконец этот придурок, _ пробурчал папа.
   _ Сам придурок! _ ответил Леша.
   _ ...Идиот или где?!
   Андрей встал и вместе с тарелкой и хлебом направился в свою комнату.
   В коридоре он встретил восьмидесятилетнюю бабушку, которая проснулась и тоже захотела в туалет.
   _ Так, бабуля, не путайтесь под ногами! _ Папа одним прыжком переместился к заветной двери и отпихнул тещу. _ Вы всегда успеете, а я на работу опаздываю, _ добавил он, как бы извиняясь. В конце концов, он был очень воспитанным человеком, с высшим образованием (так же, как и мама), и в свое время _ ведущим лектором общества "Знание".
  
   Андрей ушел не прощаясь. Он быстро сбежал с восьмого этажа по лестнице. Высокие подоконники, грязные окна и полумрак; какие-то надписи на стенах; он бежал вниз, а они мелькали. "Я люблю Светку", "Все козлы", "Metallica", "Love must die"... Картинки как в школьной уборной... "Бабу хочу!" _ "Бери!" "Петров дурак", "Здесь был я"... Роза. Углем на стене _ роза. "Отсоси". Что-то еще... Облупленная краска обнажает цемент стены, и получаются причудливые узоры.
   Он выходит на улицу и тонет в тумане. Ему даже приятно оказаться нигде, быть ничем; не всегда, конечно, _ до вечера. Тогда он снова станет собой. Автобусов нет, он идет пешком. Он видит высокого, худощаво-разболтанного Илью Ванько _ парня из его класса. Андрей не хочет догонять его. По молодости лет он вообще не любит кого бы то ни было догонять, кроме двух своих друзей, которые ходят обычно другой дорогой. Но Илья идет медленно, тротуар узкий; надо или тащиться всю дорогу с его скоростью, или все-таки стерпеть его общество до самой школы.
   _ Привет, _ говорит наконец Андрей, поравнявшись с ним.
   _ О, Дрончик, привет! _ Илья тянет руку, Андрей снимает перчатку и пожимает ее. Рука холодная, мягкая, скучная.
   _ Спать охота, ё-о! _ говорит Илья. _ Вчера полночи ящики разгружал.
   _ Какие ящики?
   _ С водярой, какие, какие... Полночи! Задубел, ё-о... Тяжелые, сволочи, охереть можно. Но бабок отвалили нормально. Теперь и на диску завалиться не слабо, и бабу закрутить...
   Он продолжал в том же духе до самой школы, равномерно попыхивая сигаретой. Андрей морщился от едкого дыма и молчал, думая о предстоящем вечере.
   Первые два урока был труд. Владимир Сергеевич запустил всех в мастерскую, где вдоль стен стояли разнообразные станки, названия которых Андрею так и не удалось запомнить, а по центру двумя рядами протянулись "рабочие места учеников" _ мощные металлические столы, сверху покрытые фанерообразным картоном, сдвинутые вплотную, но разделенные оргалитовыми перегородками. При каждом столе были тиски, табурет и довольно удобная подставка для ног. Андрей и Саша, один из его друзей, заняли свои места в дальнем углу. Они достали из рюкзаков халаты, быстро накинули их и пошли строиться, застегиваясь уже на ходу.
   В десятом классе, в последний год трудового обучения, такое построение было уже явным анахронизмом, однако строгий, подтянуто-молодцеватый, хоть и с крупицей внутреннего романтизма, Владимир Сергеевич ни за что бы от него не отказался. Когда-то он вел у Андрея рисование и в начале урока каждый раз поднимал учеников в качестве приветствия и не сажал до тех пор, пока в классе не наступала абсолютная тишина. Люди смолкали с разной скоростью, и тем, кто делал это раньше, раньше разрешали садиться. Однажды он целый урок продержал стоя чуть ли не весь класс. Вероятно, тогда это все же укрепляло дисциплину, теперь же только давало лишний повод к мышиной возне.
   Саша и Андрей становились в конец, чтобы не принимать в ней участия. Некоторым, вроде Вано Мельчука и Лехи Куницына, вставать последними не позволяло самолюбие, а вперед их никто и не пускал. И начиналась та самая возня.
   _ Равняйсь! _ зычно командовал Пухов Макс, трудовой староста.
   Мельчук и Куницын пихались, стараясь поставить друг друга шестым от начала.
   _ Леха! _ орал Макс.
   _ Я стою, а он толкается, _ обиженно отвечал Куницын.
   _ Вано! _ орал Макс.
   _ Это я стою, а он толкается! _ отвечал Мельчук с жалобным негодованием.
   Сизов хихикал; его подхватывали Ленков и все остальные, кроме разве что Пухова и Владимира Сергеевича. Последний при этом красноречиво молчал, с уничижением глядя на Мельчука и Куницына.
   _ Равняйсь! _ снова командовал Макс, и Куницын давал Мельчуку такой подзатыльник, что тот дико вопил и с визгом накидывался на врага. Все это сопровождалось довольным ржанием публики.
   _ Мельчук, _ презрительно говорил Владимир Сергеевич. _ Мало того, что без халата пришел, еще и время у всех отнимаешь.
   _ Товарищи! Ваша бесхалатность... _ театральным шепотом заговорил Сизов, но, подавленный испепеляющим взглядом учителя, замолчал.
   _ Потом ведь последним работу сдашь и жаловаться будешь, что не успел, _ веско добавил трудовик.
   _ А чего я, это он все толкается. Я сюда сразу встал, а он меня выгнать хочет.
   _ Может, тебя из школы исключить и в ясли записать?
   Ваня стихал и покорно опускал голову. Была в нем какая-то правильность, включавшая в себя и подчинение старшим. Владимир Сергеевич выдерживал минуту ворчанья и легонько кивал старосте.
   _ Равняйсь! _ в третий раз кричал Пухов Макс. _ Смирно. По порядку номеров рассчитайсь!
   _ Первый!.. Второй!.. Третий!.. Четвертый!.. Пятый!..
   Возникала небольшая пауза.
   _ Шестой, _ нерешительно говорил Мельчук.
   Сизов и Ленков хихикали сразу; постепенно к ним присоединялись остальные.
   _ Шестерка! _ с идиотским восторгом шелестел Куницын, которого чудом миновала чаша сия.
   _ У себя время отнимаете, _ спокойно констатировал Владимир Сергеевич.
   Равнялись заново. Теперь Мельчук произносил злополучное слово уверенно, словно ничего и не подозревал о глубинном смысле, который вкладывают в него одноклассники _ да, в сущности, и он сам. Смешков почти нет; учитель молчит, и Пухов деловито докладывает:
   _ Владимир Сергеевич, класс 10А в количестве десяти человек на урок труда построен.
   _ Вольно, _ говорит трудовик, скрывая облегчение. _ Видели в холле коробки? Это комплекты для парт. Сегодня вы их будете собирать...
   Он велит принести десять штук в мастерскую. Разворачивает один из свертков и показывает, как и что делать.
   _ Шурупы возьмете у меня в комнате, _ говорит он напоследок и удаляется в свой уютный закуток, куда так часто захаживают на переменах (и не только) молодые симпатичные учительницы и сидят с ним за запертой дверью. "Почему именно к нему?" _ спрашивал себя Андрей долгими зимними вечерами.
   Работают бригадами по два человека по принципу "кто с кем дружит", однако учитель каждый раз заново объявляет пары, _ видимо, чтобы лишний раз подчеркнуть свой авторитет.
   _ Ты чего-нибудь понял? _ спрашивает Андрей.
   _ Нет, _ отвечает Саша.
   _ И я нет. Значит, можно приступать.
   Они берут инструменты, оттаскивают комплект в свой дальний угол и начинают работать.
   _ Для начала надо соединить вот эти две хреновины, _ бодро заявляет Андрей.
   _ Ну-ну, _ отвечает Саша скептически. _ Я не был бы так категоричен.
   _ Вот это тебя и губит. Ты слишком много думаешь, как индюк, который попал в суп. _ Андрей протягивает Саше один из шурупов и начинает вкручивать свой.
   _ Леха! _ кричит Сизов из другого конца мастерской. _ Положи молоток на место!
   _ Жить надо проще, _ менторски продолжает Андрей.
   _ Я не брал! _ испуганно-агрессивно кричит Куницын.
   _ Проще? _ переспрашивает Саша, и шуруп падает у него из рук. _ Как _ проще?
   _ Щас я тебе этим молотком мозги повправляю!
   _ Ну, меньше сомневаться, меньше мучительно размышлять. Жить ради одной большой цели и не размениваться по мелочам.
   _ Это кто еще кому повправляет!
   _ И у тебя есть эта цель?
   _ Что?! Что ты сказал, Леха?
   _ И ты ее знаешь.
   _ Что слышал! _ отвечает Куницын, но как-то не очень уверенно.
   _ А! Ну да. Шахматы. А ты уверен, что у тебя есть талант?
   _ Что-то Леха совсем разболтался, _ угрожающе говорит Сизов, который, однако, не уверен, что справится с Куницыным в одиночку.
   _ Знаешь, не пробовал сомневаться. У меня сегодня важная партия... Решающая, можно сказать...
   _ Да, Леха, _ говорит Ленков, друг Сизова. _ Ты должен знать свое место.
   _ Решающая?
   _ Идите вы все!
   _ Я выполню второй кандидатский балл. Играю черными, надо только не проиграть. Я давно уже играю, как двухбалльник, но выполнить никак не могу: в последний момент срывается, что-нибудь зеваю.
   _ Так! _ Куницына обступают Ленков, Сизов, а заодно и Пухов. _ Давай молоток! Куда спрятал, гад паршивый?
   _ Случайность _ скрытая закономерность, _ заметил начитанный Саша.
   _ Сам гад! Никуда я его не прятал!
   _ А ты, значит, не хами. Между прочим, ты забыл вставить один шуруп. Не волнуйся, теперь уже поздно. Видишь, как болтается? Но Владя, может, и не заметит.
   _ Костян! Посмотри у него за портфелем! Вот, так и есть! Во бздун-то несчастный! По роже не хочешь?
   _ Жить ради единственной цели _ это узко.
   _ Ладно, ребята, _ хихикает Леха с наигранным дружелюбием, _ берите свой молоток.
   _ Но жить совсем без цели, как эти идиоты, хуже в тыщу раз. Это невыносимо.
   Пухов и Ленков заламывают Куницыну руки, Сизов берет молоток и машет у него перед лицом, имитируя удары. Хазаров важно подходит к Лехе и оттягивает ему торчащие уши. Виртуозное жлобство Куницына _ ничто пред величественной наглостью Хазарова. Мельчук наблюдает за ними, мечтательно ковыряясь в зубах грязным указательным пальцем.
   _ И как я. Собственно говоря, как все.
  
   В конце занятия Владимир Сергеевич обратился к Куницыну с краткой речью: "Кончил? Оботри станок!" - чем привел в восторг практически всех. Он поставил Саше с Андреем по четверке с минусом и с миром отпустил. Через два дня в кабинете литературы у них появилась новая парта, а еще через три она начала разваливаться, потому что в ней не хватало одного шурупа. Каждое ее покачивание сопровождалось нездоровым смехом Саши и Андрея.
   Следующая была алгебра. У Саши с этим предметом была взаимная ненависть. Ожидалась самостоятельная. Андрей был, как всегда, готов и даже с некоторым нетерпением ждал начала урока.
   Сара Абрамовна опаздывала на шесть минут. Девчонки разбились на традиционные кучки и щебетали, чтобы не сказать трепались. Ребята встали в круг и пинали тряпичный шарик, набитый какой-то трухой. Петя Ленков привез его из Америки. Андрей и Саша стояли у подоконника.
   _ Хоть бы Сара не пришла! _ говорил Саша.
   _ То есть ты хочешь, чтобы она заболела? А если у нее опять с сердцем плохо?
   _ Знаешь, если она придет, то плохо с сердцем будет у меня.
   Саша был косоглаз и имел странный характер. Он игнорировал общество, общество игнорировало его. Андрей понимал, что дружба с мрачным отшельником бросает такую же тень на него самого. Однако до появления Валеры он был единственным человеком, от общения с которым Андрей получал какое-то удовольствие. Появился Валера:
   _ Как жизнь, старины?
   Он четыре года провел в Америке и лишь недавно вернулся.
   _ Так не говорят. Иди ты со своими английскими кальками, - угрюмо ответствовал Саша.
   _ Не расстраивайся, мой сын. Да и не хами. _ Валера отечески потрепал Сашу за щеку. Саша нервно задергался.
   _ Да ты, никак, эпилептик. Скоро "Преступление и наказание" начнешь писать.
   _ Сначала прочти, потом говори.
   _ Кстати. _ Валера вдруг посерьезнел. _ Я читал Достоевского. Я понял, что надо страдать. Но у меня не выходит.
   Показалась учительница.
   _ Здравствуйте, Сара Абрамовна! _ радостно запищали девочки с легким оттенком подхалимажа.
   _ Блин, _ сказал Саша. Все вошли в класс.
   Андрей сидел с Куницыным на второй парте. Он не питал к нему особенно нежных чувств, но сидеть с Валерой или Сашей было вредно с точки зрения учебы: слишком велик был соблазн болтовни.
   _ Ваши работы, _ загробно проговорила пожилая, но весьма активная Сара Абрамовна. Она извлекла из сумки стопку ученических бумажек.
   _ Плохо написали, плохо. Две пятерки. Дареева и Балконов.
   Это был Андрей. Ему стало приятно, что все написали плохо, а у него пятерка. Он поймал себя на этой подленькой мысли, но сейчас ему было наплевать.
   _ Пять четверок. Почечуева, Полковникова, Шушукина, Городков (это был Валера) и...
   Класс замер.
   _ И Сизов.
   _ Черт, _ буркнул Куницын.
   _ Ты чего, Леха, _ обернулся с первой парты Сизов, _ серьезно рассчитывал на четыре вперед меня? Сидел бы лучше молчал, не позорился. Списываешь все у Дрона и чего-то из себя строишь. Списать-то толком не можешь.
   _ Я не списывал! _ завопил Куницын.
   _ Так! _ страшным голосом закричала Сара Абрамовна. _ На двойку работу написал и сидит болтает! Щас выйдешь из класса вон, в коридоре будешь учиться!
   _ На двойку?! _ Леха покраснел и стал задыхаться; глаза его лихорадочно блестели, ноги дрыгались, отчего парта немного шаталась. _ На двойку?.. Но я все написал!
   _ И все с ошибками! _ отрезала Сара Абрамовна.
   _ Гучев! _ Она со свистом повернулась к Саше. Саша побелел и напрягся. _ Чудовищно! _ Саша не шелохнулся; лицо его оставалось каменным. _ Элементарную задачу не мог решить! На банальнейшую систему уравнений! Позор! И это десятый класс!.. Ладно, щас-то хоть попробуй. Пусть высота столба _ Х... нет, мало, _ Y...
   Урок продолжался.
   _ ...Поймите! _ страстно говорила она. _ Мы с вами не по разные, а по одну сторону баррикад! А по другую, по другую _ ваша лень, ваше незнание и ваша безалаберность!
   _ И наша личная жизнь... _ печально вздохнула Перезенцева и хитро захихикала с Мускуленко. Сара Абрамовна, к счастью, не слышала. Она объяснила новое правило, посмотрела на часы и поняла, что урок вот-вот закончится.
   _ Самостоятельная, _ безапелляционно сказала она, подойдя к столу.
   _ Ну Сара Абрамовна! _ запищала Перезенцева. _ Ну ведь урок же уже закончился!
   _ Самостоятельная! _ грозно повторила учительница. _ Скажите спасибо Куницыну, который отнимал время у всех вас! А в "Б"-классе мы успели на две задачи больше!.. Быстро, быстро!
   Класс зашебуршал, доставая листочки.
   _ Дрончик, дай листочек! _ жалобно заскулил Куницын.
   _ У меня нет. Только если выдирать.
   _ Ну так и выдери.
   _ Тетрадь рассыпется.
   _ Не рассыпется! Ну Дрон, ну пожалуйста...
   _ Не-е-ет!
   _ Так! _ сурово сказала Сара Абрамовна. _ Диктую первое задание первого варианта.
   _ Ну Дрон, ну пожалуйста...
   _ Леха, заткнись.
   _ Какой ты грубый и невоспитанный! А еще отличник. Костян, ты хоть дай...
   - В борделе дадут, - не оборачиваясь, ответствовал Сизов.
   - Ну Костян, - заканючил Куницын.
   - Я по средам не подаю, - отозвался Сизов, отчерчивая поля.
   - Ну Костян, - фальцетом завыл Куницын в упоенном самоуничижении.
   - Было бы - не дал, - отрезал Сизов с комической жестокостью в голосе и погрузился в работу. Слегка обгрызенный листочек дала в итоге Сара Абрамовна. Куницын стал долго и прочувствованно ее благодарить.
   - Так, не болтай, - прервала его Сара Арабомвна, и Куницыну пришлось приступить к первому заданию.
   - Прихвостень, - с той же комической жестокостью заметил Сизов. - Объедками с барского стола питаешься. Огрызками и ошметками.
  
  
   Следующая была биология.
   _ Всё, уселись и замолчали. Начинаем работать. Перезенцева, немезия зобовидная, на перемене поболтаешь. Городков, аммобиум крылатый, как урок, ты яблоко достаешь. Неужели на перемене нельзя было поесть?
   _ Во-первых, под яблоко вы лучше воспринимаетесь. Точнее, конечно, яблоко под вас. А во-вторых, у нас перемены не было. Нас алгебра задержала.
   _ Не мои проблемы. На моих уроках есть не положено.
   _ А вы положите. По яблоку на каждую парту. Чтоб по-честному.
   _ Так, всё, не умничай. Пишите тему: "Основы цитологии в модально-функциональном аспекте. Презумпция прерогативности рибонуклеиновой кислоты в свете теории бифуркации..."
   - Бифуркацией надо в туалете заниматься, - шепнула Шушукина Перезенцевой.
   Между тем, вошел Тришкин по прозвищу Кафтан (Валера, любитель "Браво", называл его Хавтан) и задел могучим плечом здоровенный стенд. Стенд покачнулся, пару секунд задумчиво повисел на последнем гвозде и с диким грохотом обрушился на пол, усеяв его десятком слетевших бумажек с изображением Простейших анфас и в профиль.
   _ Нет слов! _ закричала Светлана Олеговна. _ Просто нет слов! На прошлой неделе только повесили, этот танк уже снес. Вандалы!.. Варвары!.. Гунны!..
   Светлана Олеговна перевела дыхание.
   _ Простейшие!.. _ Это было самое грязное из ее ругательств. _ Ну что, теперь вешайте. Не знаю, как вы будете это делать, _ сказала она и тут же подошла давать указания.
   За десять минут до конца, когда восстановительные работы были завершены, Светлана Олеговна решила продолжить урок.
   _ А теперь выйди и зайди нормально! _ сказал Тришкину Валера.
   _ Городко-ов! _ взвизгнула учительница.
   Оклемавшись, она заговорила снова, сухо и деловито, но очень уже устало: чувствовалось, что это ее последняя попытка.
   _ Итак, тема: "Основы цитологии в модально-функциональном..." Ванько! _ От ее тона не осталось и следа; она была уже почти в истерике. _ Опять кактус жуешь! Оставь ты его, наконец, в покое! Да что ж это такое-то, а?! Когда это кончится?! За что мне такое наказание?!
   _ Светлана Олеговна, я немножко, один листочек! Это какой-то новый кактус, очень вкусный, сочный...
   Учительница выбежала, насколько это было возможно при ее комплекции, из-за массивной кафедры, которая безнадежно отгораживала ее от класса, и, сама еще не зная зачем, направилась в сторону Ванько. Вдруг за ее спиной оглушительно взорвалась петарда; появился специфический запах. Светлана Олеговна, астматик и аллергик, бросилась вон из класса. Она плакала.
   На перемене Сизов, который взорвал петарду, Ванько и другие ребята, кроме Валеры, Андрея и Саши, ушли, как всегда, в спортзал играть в баскетбол. Остальные, вполголоса разговаривая, медленно направились в сторону кабинета физики, где их уже ждала Алина Петровна, классный руководитель.
   _ Что у вас там было на биологии? _ спросила она взволнованно, с сильным ударением на "что".
   Народ, как водится в таких случаях, некоторое время безмолвствовал.
   _ Тришкин стенд свалил, _ сказала наконец Перезенцева. _ Потом Ванько кактус ел. _ Она старалась не захихикать. _ А потом петарду взорвали.
   _ Ну почему всегда так, а? _ С сильным ударением на "почему". _ Почему вы не можете себя нормально вести? Почему всегда 10А? Почему на каждом педсовете я должна слушать выговор? Это унизительно _ понимаете? _ унизительно, для вас и для меня. "Кактус ел" _ это идиотизм, это детский сад!..
  
   Следующая была физика. Как обычно, все вошли в кабинет, когда параллельный класс, закопавшийся из-за лабораторной, еще не вышел. Возникла веселая свалка: Пухов, Ванько и Хазаров жали руки Белугину, Волкову и Левацкому, а те, в свою очередь, вальяжно пинали Бредова, подгоняя его к выходу. Бредов, здоровый и белобрысый, чертами лица похожий на Гитлера, ходил в кожанке с железяками, читал по ночам "Mein Kampf", засыпал под музыку heavy metal и вообще косил под своего, но не был достаточно жесток, и ему не очень-то верили. Однажды он бросился под "Камаз", но водитель его объехал; ему не везло в жизни.
   Андрей осторожно разглядывал девушку, сидевшую на его месте. Она низко склонилась над тетрадью, стараясь сосредоточиться, чтобы дописать работу, и темно-каштановые волосы закрыли ее лицо.
   _ Помочь чем-нибудь? _ спросил он робко.
   _ Да... Вывод не могу написать.
   _ Лабораторная работа номер пять? С пружинками?
   Девушка медленно кивнула, не отрываясь от тетради.
   _ Ну, скажем... "Таким образом, существует прямая зависимость между шелковистостью волос и красотой девушки..."
   Она подняла голову и удивленно уставилась на него.
   _ Точнее, между прочностью металла, из которого изготовлена пружина, и коэффициентом ее сопротивления.
   Она опустила голову и записала его слова _ второй вариант, разумеется.
   _ Слушай, _ сказал Андрей, _ у тебя, кажется, план есть, с формулами? Вот этот листочек?
   Она кивнула. Она очень мало говорила.
   _ Он ведь тебе уже не нужен? Может, одолжишь? У нас в следующий раз эта же работа.
   Она протянула ему листок.
   _ Спасибо.
   Она сдала тетрадь, собрала вещи и медленно вышла из класса.
   Петр Аркадьевич влетел в класс взвинченной, взбалмошной походкой.
   _ Встаньте, кого нет, _ буркнул он, открывая журнал.
   Класс молчал.
   _ Я что, непонятно выразился? Русский язык уже забыли? Вот что значит _ английская школа!.. Ну, встаньте, встаньте, мне журнал надо заполнять. _ Он начинал уже немного злиться.
   Маслюшкина поднялась из-за парты, растерянно глядя на учителя.
   _ Так, Маслюшкина, вас нет?
   _ Меня? _ переспросила Маслюшкина. _ Меня?.. Я, наверно, есть.
   _ Ну а чего встаете тогда?! Я просил встать тех, кого нет!
   _ Я... ну, вы сказали встать, я и встала...
   _ Вы издеваетесь надо мной, Маслюшкина! Я русским языком сказал: встаньте, кого нет! А вы куда лезете?
   Класс зашелся истерическим смехом.
   _ Ну... _ физик вдруг замер и часто-часто заморгал. _ Ну скажите, кого нет, неужели не ясно? Оговорился человек _ сразу над ним насмехаться?
   Физик обиженно огляделся. Класс постепенно стих, только Перезенцева хихикала особенно долго и чрезвычайно хитро шептала что-то на ухо Мускуленко.
   _ Так, Перезенцева, что вы там про меня рассказываете?
   _ Я? Я ничего, я молчала.
   _ А из класса выйти не хотите?
   _ Н-не очень.
   _ Значит, немножко все-таки хотите? Так пожалуйста, милости просим.
   _ Ну, Петр Аркадьевич...
   _ Я жду.
   Перезенцева вздохнула и удалилась. Закрывая дверь, она знала, что учитель ее не видит, и бессильно покрутила пальцем у виска.
   Физик задумчиво смотрел в окно. Минуты через две он опомнился:
   _ Да, так кого, значит, сегодня нет?
   _ Вроде все, _ сказала Дареева, патентованная отличница.
   _ Все?.. Сколько в классе человек?
   _ Двадцать пять.
   _ Раз, два, три, четыре... _ Физик стал пересчитывать учеников, спокойно тыча в них пальцами. _ Двадцать четыре штуки. Одного нет. Кого?
   Класс молчал.
   _ А-а! _ закричал вдруг физик. _ Этой... Перезенцевой! Черт побери, мы урок из-за нее начать не можем, а она там ходит, прохлаждается! Перезенцева!
   Дверь чуть-чуть приоткрылась:
   _ Что вам, Петр Аркадьевич?
   _ "Что вам, Петр Аркадьевич"?! Совесть надо иметь! Где вы бродите?
   _ Я?! Вы меня сами выгнали! Ну Петр Аркадьевич, это уж, знаете ли...
   _ Быстро в класс, и чтоб не слышно, не видно было!
   Перезенцева, сдавленно хихикая и немного хрюкая, вернулась на свое место.
   _ А то ишь, устроили тут балаган! _ Он посмотрел на часы. _ Пол-урока из-за вас потеряли. Пол-урока! За эти пол-урока я рассказал бы вам, какие бывают изотопы, как электроны дефундируют в область дырки...
   _ Рассказывайте! _ закричал вдруг Ванько, до этого момента мирно дремавший на парте. _ Рассказывайте! _ закричал он громче; глаза его горели неутолимой жаждой знаний.
   Вероятно, в последней фразе учителя ему почудилось что-то до боли знакомое. Усердный читатель "Спид-инфо", он неизменно хмыкал, когда учитель МХК в контексте музыки употреблял слово "прелюдия". Нетрудно представить себе, что творилось с ним, когда Сара Абрамовна излагала тему "Квадратный трехчлен". "Мало того, что трех-, так он еще и квадратный!" - театральным шепотом, слышным на весь класс, восхищенно ужасался Ванько. Уроки алгебры явно способствовали развитию его фантазии, однако лишали порой душевного равновесия.
   - Помните вообще тему "Заряды"? - спросил между тем Петр Аркадьевич. - Как они образуются, скапливаются? Ну, вот, например...
   Он взял в левую руку кусок шерсти и скрутил его в подобие трубочки. Правой рукой он взял эбонитовую палочку и характерным ритмичным движением начал вставлять и вытаскивать ее из руки с шерстью. Темп его движений всё ускорялся, лицо же было абсолютно спокойно и деловито. Именно это последнее, вероятно, и подействовало на класс так, что он взревел.
  
   Следующая была история.
   _ В первые месяцы войны, _ говорила Татьяна Алексеевна, _ советская армия была крайне плохо оснащена, на одну винтовку приходилось порой по три человека. Не хватало минометов, орудий; против новейших немецких танков наши солдаты оказывались фактически безоружными, их фактически давили... Хазаров! Опять крестики-нолики с Сизовым!.. Неудивительно, что в первые месяцы мы несли тяжелые поражения. Немцы были уверены, что война вот-вот закончится, стоит им только взять Москву. Им чуть было это не удалось; отряд немецких мотоциклистов подошел к Москве почти вплотную, и если бы не... Ленков! Потом ты прочитаешь про свои ролики! Пришел на урок, так сиди и слушай! Я ведь никого не заставляю сюда ходить!.. И, если бы мы не выиграли битву под Москвой, нетрудно догадаться, что стало бы с нашей страной. Согласно нацистским планам, часть населения должна была быть уничтожена сразу, а остальных предполагалось фактически сделать рабами, причем для снижения сопротивляемости... Перезенцева! Для искоренения чувства собственного достоинства наш народ собирались окончательно споить, обеспечив продажу дешевой водки в городах и деревнях, Перезенцева! Хватит шушукаться с Шушукиной! За полчаса никуда твой Максидром не убежит. Принято говорить о численном перевесе как о важнейшей причине победы советской армии; это не совсем справедливо. Огромную роль сыграл и моральный фактор. Возможно, это звучит напыщенно и фальшиво, но наши солдаты действительно верили, что их победа нужна миру, стране, их семьям, _ наконец, их потомкам, внукам и правнукам... Ну, выиграл, Хазаров, выиграл?
   _ Он выиграл...
   _ Бедненький.
  
   Мировую художественную культуру отменили. Учитель не смог прийти, и люди радостно ринулись в раздевалку.
   _ Ну почему, почему, почему? _ в отчаянии заламывал руки Саша.
   _ Потому что у всех разный вкус, _ невозмутимо отвечал Валера. _ Одним нравится МХК, другим _ погулять, покурить. Это же нормально.
   _ Мне, _ сказал Андрей, _ тоже приятно: на партию не буду опаздывать.
   _ Я спрашиваю, _ сказал Саша, страдальчески заводя глаза, _ почему я должен жить среди таких людей?
   _ Если умеешь _ найди других. Пойдемте, братцы, _ сказал Валера, _ а то я начну вас пинать.
   Саша, раздирая свой свитер, потянулся правой рукой к левой лопатке:
   _ Что-то у меня спина последнее время чешется.
   _ Не иначе, крылья растут.
  
   "Кишки сжимает холодная рука", _ сказал однажды Сизов перед контрольной по истории. Андрей с усилием потянул на себя входную дверь клуба; та, несмотря на все старания мощной пружины, нехотя подалась. Андрей подумал, что это, вероятно, своеобразный силовой ценз: тем, кто не может открыть эту дверь, нечего делать в элитном шахматном клубе. Андрей вспомнил, как Сизов, играя с ним как-то в точки, заметил: "Это тебе не шахматы, тут думать надо". Андрей засмеялся беззвучным смехом, вглядываясь в темноту лестничной площадки. Он взялся за перила, но почувствовал себя неуютно: рука у него была маленькая, а перила очень широкие. Он поднимался по высоким мраморным ступеням, обитым железом, и каждый раз думал, что упадет, но до сих пор лишь пару раз споткнулся.
   В коридоре, с головой утонув в мягком кресле, сидела старуха лет семидесяти двух и безучастно смотрела в пространство. Очевидно, она ждала внука. Живописные волнистые волосы, свободно спадавшие до плеч, напоминали о том, что когда-то и она была молоденькой девушкой, когда-то и она... Андрей прошел мимо нее _ она ни моргнула, ни шевельнулась. Она продолжала смотреть в стену.
   Он видел ее не первый раз.
   _ Здравствуйте, _ сказал он; она не ответила.
   Он зашел в полутемную раздевалку без окон. Он повесил куртку на крючок 103 _ "счастливый крючок". "Но месяц назад я проиграл, хоть вешал сюда", _ подумал он и перевесил на 107. Семь было его любимым числом. "Причем здесь любимое число?" _ подумал он раздраженно. Он перевесил на 101: число "один" напоминало ему единицу в турнирной таблице.
   Соперника еще не было; он выбрал место в центре зала, где посветлей, и пошел в тренерскую.
   _ Мне бы часы, _ сказал он Лукову, одному из судей, единственному, кто был в комнате.
   Луков, высокий и толстый, краснолицый и краснорукий, больше напоминал грузчика, чем секретаря шахматных турниров.
   _ С кем играешь? _ спросил он, доставая из шкафа часы и отмеряя контроль.
   _ С Палкиным.
   _ Ну, этого ты сделаешь.
   _ Я не хочу его сделать. Мне ничьей достаточно.
   _ Ну ладно, обыграешь его и предложишь ничью, _ усмехнулся Луков.
   До начала тура оставалось пять минут; Палкина все не было. В этот день в клубе вообще было мало народу. Рядом сидела еще одна пара, Гаврилюк и Васюнькин. Сзади, подальше, тренер Дубравин вел занятие с двумя малышами-второразрядниками. А из другого конца зала доносился звонкий вологодский голос Людмилы Сергеевны; она стояла у демонстрационной доски и с шестью учениками, тоже мелкими, разбирала какую-то задачу.
   Он поболтал немного с Гаврилюком и Васюнькиным, затем появился Луков и сказал пускать часы. Андрей вернулся на свое место и стал ждать. Он подписал бланк. Он поправил каждую фигуру, свою и чужую. Он смотрел на них пристально, как будто видел впервые. Он слушал часы. Если в течение часа Палкин не придет, выигрыш будет засчитан автоматически. Он наблюдал за минутной стрелкой, медленно приближавшей его к победе. Секундная стрелка, маленькая и суетливая, вращалась быстрей, но от нее было меньше толку, _ он смотрел за минутной.
   Вот хлопает дверь _ кто-то пришел, и сейчас он, наверное, так же проходит мимо старухи, а она все так же смотрит на стену. Кто-то промелькнул _ пошел в раздевалку, Андрей не успел разглядеть. Нет, не он; появились двое: мама с сыном, привела его на занятие к Людмиле Анатольевне.
   Вот и десять минут прошло; двенадцать, пятнадцать. Что же, он не придет? Тем лучше; тем лучше, черт побери! Нет, конечно, я его не боюсь. Я черными _ ну и что? У меня есть защита Лужина, я ее уж сто раз играл. Он моложе меня, я опытнее. Нет, не моложе, но я все равно опытнее. Тихо... Дверь, шаги, идет в раздевалку. Невысокий и коренастый _ похож. Похож!.. Да тихо же, что за восклицательные знаки! Ты сюда играть пришел или ждать?
   _ Привет.
   _ Здорово. _ Какой он мужественный, какие они все мужественные. Я всегда говорю "привет", а они "здорово", потому что так мужественнее. Надо бы тоже взять на вооружение. Достает ручку и начинает играть. Какие быстрые ходы... Он знает эту систему. Нет! Пошел на размен, из дебюта _ и сразу в эндшпиль. Что ж, у меня не хуже. А теперь _ так и получше будет. Дубравин, миленький Иисус Иосифович! Ты тихонько вещаешь на заднем плане, back-vocal ты мой ненаглядный! Ты такой добрый, такой мягкий, но сильный. Помнишь, ты ездил с нами в Дубну на "международный турнир". А когда мы хотели идти в лес питаться черникой и кормить комаров _ крупных, серых, стильных, с ядреным стальным отливом _ ты накидывал болоньевую куртку и шел вместе с нами, как настоящий друг детей. Мы шли вдоль дороги и вдруг оказывались в большущем черничнике, таком же вкусном, как эта партия. Мы сидели часами, на земле и на корточках, и ели, кормили и ели. Начинало темнеть, ты звал собираться, мы не хотели, но постепенно ты уводил нас к дороге и рассказывал что-то смешное. Вот и теперь ты рассказываешь им что-то смешное, а я спокойно улучшаю позицию. Он, в сущности, юнец, так, желторотик. А то, что коренастый, лицо решительное и рукопожатие крепкое, так это фигня, это жизнь, а то шахматы, неужели не ясно? И это его я боялся! Боялся? Да нет, не боялся я никого. Не боялся! Людмила Анатольевна. Тоже в Дубне... мы готовились вечером к партии и извращались с одним дебютом. За моего соперника она пожертвовала одну пешку, потом другую, а я взял обе, и она сказала: "Жадюга!" Я услышал: "Жидюга!" _ и хотел обидеться, а потом понял и засмеялся. Я и не знал, что она такая хорошая, такая пушистая. Так с детьми обращается. У нее, наверно, своих нет, вся эта "нерастраченная материнская нежность", знаете... Она их так любит. Скрывает, прячет свою любовь, а она лезет, даже я вижу, хоть и не шибко догадливый. Так забавно окает. Вологодчина! Русский Север, ядрена вошь! Что? Он мне пешку подставил? Нет, почему _ подставил? Он просто защищать ее уже не мог. А все-таки хорошо я играю, а? А? Какая инициатива, какое взаимодействие фигур, итить вашу мать! Ой, что-то я ругаться начал. Разве хорошо? Ну, мне, как гению, можно, наверно. А, Людмила Натальевна? А вы, Иисус Иосифович, какого мнения? А тебя, Луков, я и спрашивать не буду. Ты попсовый пивной мужик. Ты, говорят, на грузчика похож. Постой, кто же это сказал?
   Андрей встал и полез в свою черную спортивную сумку за яблоком. На каждую партию он брал с собой два-три яблока, так же маниакально, как Валера _ в школу. Он торжественно вонзил зубы в первое яблоко, самое большое и красное. Не вынимая его изо рта и не поддерживая руками, он подошел к столу, где играли Васюнькин с Гаврилюком, и сделал вид, что серьезно наблюдает за партией. Гаврилюк поднял глаза и прыснул от смеха. Андрей засмеялся сам, яблоко выпало изо рта, Андрей стал ловить его, но как-то неловко. Он наподдал его левой рукой, яблоко подскочило, полетело в сторону доски и неминуемо разнесло бы позицию к чертовой матери, если бы в последний момент он не поймал его правой рукой.
   _ Всё, иди, _ сказал Гаврилюк и, подумав, добавил: _ Маразматик.
   Маразматик! Он уже сделал ход, а я где-то шляюсь!.. Тихо-тихо-тихо, что за такая за паника? У меня пешка, а он желторотик... крепкий и коренастый. Ход! Вот тебе и ход! Ладьей на седьмую горизонталь! Щас вторую зафигачит! "Пешка, желторотик"... Ты идиот, обыкновеннейший идиот! Прозевал тривиальнейшее вторжение! Ты всегда что-нибудь зеваешь, ах чтоб тебя!.. Часы... какое нервное тиканье. Я уже десять минут думаю. Бред, бред, бред! Бредов... Он, кажется, тянется к ней _ к той девочке с длинными волосами. Но нет, он не дотянется: она другая _ интересно, какая? Бредов... Странная фамилия. Искусственная, что ли, какая-то. Может, сын сельского врача? Он говорил: вы несете бред, у вас бред, а когда умер, никто не помнил его фамилии, и маленького сына прозвали Бредов... О чем ты думаешь! Ладей надо гнать, или хоть разменять попробуй!.. Интересно, а мать куда смотрела? Чтоб твоего сыночка Бредовым называли! Ужасно! А может, она тоже умерла? Ужасно! Как у Хармса: а Петров умер сам собой. Хармс... Хамс... Он хам, этот Палкин. Он подлец. Ему на хрен эта победа не нужна, а мне... А мне! Думай, идиот! Конь дэ пять, ладья дэ семь, слон жэ три, а пять! Черт! Пойдет проходная! Первая проходная, вторая проходная... Как на заводе "ЗИЛ". Когда я в бассейн "Труд" ездил, мимо завода... В троллейбусе так мягко было, он урчал, мы возвращались поздно, и я почти засыпал. А коридоры там были длинные, темные, запутанные. Таинственные. И в бассейне _ полумрак. Помню, шли с кем-то вдвоем, а дошел я один. Он свернул куда-то не туда, а я и не заметил. А еще я там гимнастикой занимался. Колесо _ как я ненавидел колесо! Перекат через голову на прямых руках. Торопливо укладывал вещи в шкафчик на кодовом замке (все уже в зал вошли) и думал: хоть бы не было колеса сегодня! А оно почти каждый день было. Такая мерзость. Так смеялись надо мной. А потом забывал свой код. А иногда и так не работало. Все уже оделись, а я стою голый как дурак и жду, когда мне шкафчик помогут открыть. А еще помню соревнование. Этакая новогодняя спартакиада. Народу _ человек двести не считая судей. Все важные такие, серьезные. А я вишу на турнике и пытаюсь подтянуться. Судья мне говорит: "Что ты брыкаешься, как конь? Не умеешь подтягиваться _ так слезай давай!" И почему мне одни гадости запоминаются? А если е пять? По-наглому так, по-нашенски. По-ницшеански. Ницше _ дурак, но план хороший. Черт! Двадцать минут, двадцать минут думал! Играй!.. Как часы хрустнули. Какой резкий звук, это невыносимо, невыносимо, невыносимо! Дубравин, ты старый козел, ты сидишь, и тебе спокойно, ты рассказываешь им что-то смешное, а я... погибаю!
   Людмила Анатольевна, хорошенькая такая сучка, ничего, кроме шахмат, и не знает, а еще жизни кого-то учит. Тоже мне, Макаренко в юбке. Улыбок тебе, дед Макар. Прочтите наоборот. Тоже мне, детский ребус. Ребус без буквы Р... Он пошел _ нет, ставит обратно. Думать будет. Чапай думать будет. Эх, скакать бы щас на коне, рубить головы... Это очень гуманно. По сравнению с шахматами, это очень гуманно. Здесь тебе отрубят, нет, отпилят сначала руку, потом ногу, потом вторую руку, вторую ногу и лишь потом _ голову. А ты в это время должен невозмутимо молчать и делать вид, что думаешь над позицией. А помнишь, как Задонский расплакался, когда тебе в цейтноте ладью прозевал в выигранной позиции? И ты еще шел домой и пел от восторга. А когда от метро шел и темно было, то бежал вприпрыжку, "вдыхал запахи весны" и кричал как последний козел: "Жизнь прекрасна и удивительна! Жизнь прекрасна и удивительна!" Ну так что? Прекрасна? Удивительна?
   Он пошел. А не пошел бы он на?
   Думать!.. Не могу, этот свет, жидкий, тусклый, какая-то преисподняя. И из окна несет. И звуки: всегда кто-то ходит, кто-то суетится, шутит, смеется... А ведь херня. У меня плохая позиция, просто плохая. Ну ты гений, знаешь, просто гений! Прям без тебя никто и не знал, что у черных плохо! Думать, думать, думать, черт побери!
   Андрей сделал ход, быстро поднялся из-за стола и хотел посмотреть Васюнькина с Гаврилюком, но те уже доиграли и ушли. Он подошел к окну и стал смотреть на соседний дом. Это был какой-то офис; стемнело, и там зажглись окна. Он смотрел, как люди выключают компьютеры, собирают бумаги, ходят мимо друг друга...
   Пошел! Господи, как мне не хочется туда идти! Яблоко _ безвкусное, скучное, дурацкое. Не дожевал. Буду держать в левой руке. Тиски! Сжимаю яблоко, и из него течет сок. Тиски! Сжимает позицию, и из меня течет сок. Сделать ход и бежать скорей в раздевалку, перевесить на 103, куда я обычно вешаю, чушь собачья, думаешь, от этого чего-то зависит, как мерзко тикает, как ноги качаются, я, наверно, дрожу весь, и Дубравин _ как в полусне, вещает из другого мира, Бредов! Почему он Бредов, а, почему его все бьют, а он терпит, как рабочая скотина, как скотина какая-то, почему бьют, а, почему им хочется бить?
   Время! Тикает во мне, осталось десять минут, каждый тик выпускает из меня каплю крови, всю одежду, наверно, измазал, помнишь, как ты сидел три часа назад и злорадствовал его опозданию, и каждый тик был прекрасен... Как я возвышенно говорю за свое время!
   Шанс! _ Ноги теплеют, Дубравин как будто ближе, голова горит. Холодные ладони к горячей голове _ и думать. Я так, он так, я сюда, он туда... Куда туда? На а шесть, куда же еще-то! Два хода до поля превращения, до ферзя. Ладья е два шах, король эф три, конь е пять шах, король е четыре... Слон цэ три! Впарю ему слон цэ три! Так-то, гад! Покажу тебе Кузькину мать, как Сергеич... Прикольный был дядька. I'll show you Kuzka's mother! Бедный переводчик...
   Подлец! Он вонючий подлец, самый вонючий подлец из всех, что я когда-либо видел! Мне ходов семь жить осталось, не правда ли? Щас всё поменяем, и я без фигуры, как хорошо! А на кой она, эта фигура? Правда, на кой она нужна, когда и так флажок падает?
   Андрей откинулся вдруг на спинку стула, запрокинул голову и уставился в потолок. Белый, ровный, беззвучный... Как снежная равнина. Не то что вся эта суета. Как мелок этот Палкин с его плешивыми шахматными восторгами!
   Нет-нет-нет-нет-нет, у него тоже цейтнот! Играть на время, "рубить флаг" и все такое! Отвечать быстро, молниеносно. Поставить ловушку и не смотреть на ту часть доски, чтобы не догадался. Быстро, быстро, быстро! Вот и все тренеры собрались. Видят, что времени у людей нет, и собираются, говнюки чертовы, как стервятники на падаль! Стой! Куда ведешь пешку! А-а! Прозевал! Вот и ты, подлец, прозевал, не мне одному подарки делать!
   _ Флаг! _ закричал Палкин сдавленным и одновременно торжествующим голосом.
   Остановили часы; поскольку за пять минут до контроля оба соперника бросили запись, как то разрешают правила, было неясно, сделал ли Андрей контрольные тридцать шесть ходов прежде, чем истратил полагающиеся ему полтора часа.
   _ Пойдемте восстанавливать, вон туда, _ сказал Грузнер, директор клуба. Вся компания переместилась на соседнюю доску. Ход за ходом они разобрали всю партию до того момента, как она была прервана. Андрей смотрел, как стремительно портилась его позиция с того хода, как он пустил ладью на седьмую горизонталь. Он смотрел и механически жевал отвратительное, полусгнившее яблоко, не чувствуя вкуса: ему надо было что-то жевать, он и сам не помнил, как достал его, как начал есть... Странно, думал он, сколько образов, слов, проклятий и осколков промелькнуло у него голове, а все это нигде не записано, только партия, голый текст, больше ничего. А вот здесь, хотел крикнуть он, я обозвал тебя (а может, себя?) подлецом, а здесь _ сволочью, ты понял? А здесь я назвал сучкой Людмилу Сергеевну... Почему это нигде не записано?
   Финальная позиция была ничейной. Он сделал ровно тридцать пять ходов.
  
   Протягивает руку _ надо пожать, как противно, ведь в каждой клеточке _ самодовольство, самоупоение, снисхождение, он и сам об этом не знает, но я-то чувствую, я-то чувствую, _ бежать, скорее отсюда бежать, пока не дал кому-нибудь по морде, крючок 101, мертвая старуха (о, как я ее понимаю!), ступеньки, почти упал, в дверь кувырком _ и бежать, бежать, бежать... Метро, забыл сунуть проездной, шел так быстро, что прошел так, только сзади что-то хлопнуло, засвистело, засуетилось, но я уже в вагоне, я-то уже в вагоне, я-то уже в вагоне, и мне наплевать... Как медленно едет поезд, каждый перегон _ по часу, какие они все жестокие, закрытые, сильные _ броситься кому-то на шею, просить, умолять, заклинать...
  
   Он стоял у двери своей квартиры, с интересом разглядывая рисунок коричневой обивки. Он хотел поднять руку, чтобы позвонить, но рука не слушалась. Она так и застряла на притолоке. Там живут люди, для которых его партия еще не закончилась. Войдя, он завершит эту партию в секунду. Ему захотелось вдруг пойти на девятый этаж, посмотреть, не открыт ли случайно вход на чердак. Он зашагал по ступенькам, чувствуя, как это странно: идти на девятый этаж безо всякой цели. Он никогда себе такого не позволял.
   Чердак был открыт. Он вскарабкался по деревянной лестнице и оказался вдруг в полной темноте; ему стало страшно. Еще одна лестница, и он вылез на крышу. Он никогда раньше на бывал на крыше высокого дома. Она была покатой и влажной, и он подумал, что сейчас съедет вниз _ выдержит ли его небольшая оградка? Он схватился за какой-то металлический штырь, и даже сквозь перчатку руке стало холодно. Он присмотрелся и сквозь вечернюю темноту понял, что это телевизионная антенна. Забавно, подумал он, кто-то сейчас злится и жутко ругается оттого, что по телевизору пошли помехи. Он закачал антенну еще больше, но очень скоро выбился из сил. Тогда он стал прыгать _ крыша отозвалась низким железным гулом, но скоро он устал и прыгать. Он подошел к самому краю и, не очень-то держась за прутья, перевесился через ограду. Он посмотрел вниз, на дорогу, _ отсюда она выглядела как два потока желтых и красных огоньков. У светофоров потоки смешно сжимались, напоминая пружину, а когда давали зеленый _ растягивались. "Пружины, _ подумал он. _ Лабораторная с пружинками..." Он крепче схватился за прутья и медленно, осторожно перегнулся обратно. Он пошел домой.
  
   _ Ну как сыграл? _ лениво и протяжно спросил папа.
   Помолчав, Андрей быстро и резко ответил:
   _ Продул.
   _ Как? _ Папа был удивлен.
   _ Продул, _ повторил Андрей раздраженно. _ Оглох, что ли?
   _ Проду-ул? _ протянул папа. _ Как же так?
   _ Так же так, _ сказал Андрей и заперся в туалете.
   _ Но ты ведь ни одной партии еще в этом турнире не проиграл?
   Андрей молчал.
   _ Ну? _ продолжал папа. _ И что теперь?
   _ И ничего теперь, _ отрезал Андрей и, помолчав еще, сказал: _ О чем ты спрашиваешь?
   _ Ну... О балле.
   _ О каком балле?
   _ Ну... Ты хотел кандидатский балл выполнить?
   _ Перехотел.
   _ И что же? Значит, не выполнил?
   _ Значит, не выполнил! _ закричал Андрей. _ Можно человека хоть в туалете в покое оставить?!
   _ Какой уж раз, _ проговорил папа. _ Значит, не судьба. Не быть тебе, значит, Каспаровым...
   Папа неспешно, вразвалочку удалился. Прошло пять минут.
   _ Кто там? _ спросила мама.
   _ Я, _ сказал Андрей.
   _ Андрюша, _ сказала она, _ пришел!
   _ Ну как сыграл? _ спросила мама глубоко, с оттенком участия.
   Помолчав, Андрей быстро и резко ответил:
   _ Продул.
   _ Да-а? _ Мама была удивлена. _ Вот как?
   Андрей молчал.
   _ Ну, ты не расстраивайся, _ сказала мама.
   _ Я не расстроюсь, если ко мне не будут с этим приставать.
   _ Ну, должна же я быть в курсе твоих дел.
   Андрей молчал.
   _ Ну, так и что? _ спросила наконец мама.
   _ Чего что?
   _ С этим... как его... с баллом?
   _ И ничего, _ сказал Андрей, _ с этим, как его, с баллом. Ничего, понимаешь, ничего! Ничего!
   _ Как _ ничего? Значит, всё?
   Андрей тяжело вздохнул.
   _ Так чего, Каспаров, значит, отменяется?
   Андрей не отзывался.
   _ Ну ты, это, не расстраивайся, в жизни оно, того, всяко бывает... Не всем ведь быть гениями... Правда?
   Мама, не дождавшись ответа, ушла.
   Андрей помыл руки и вышел из туалета.
   _ Ну что? _ спросила бабушка, когда он прошел в большую комнату.
   _ Проиграл.
   _ Проиграл _ ну и Бог с ним. _ Бабушка вернулась к чтению. Она всегда читала примерно одинаковые церковные книги. Была в ней, однако, какая-то спокойная простота и мягкость.
   Андрей пошел к себе в комнату разбирать сумку. В комнате уже было целое партсобрание.
   _ О, Андрюха, _ протянул Леша.
   _ О, Леша, _ протянул Андрей.
   Здесь были и Паша с Любой. Паша _ высокий, с длинными черными волосами, заплетенными в косичку, с колоритными бакенбардами; и Люба _ тускловатая, но любезная и очень спокойная. С тех пор они мало изменились. Он поздоровался с ними.
   _ Ну как сыграл? _ спросил Леша.
   _ Хреново сыграл, _ сказал Андрей.
   _ Вничью, что ли? _ спросил Леша.
   _ Нет, что ли, _ сказал Андрей. _ Неужели не ясно?
   _ Ясно, _ ответил Леша. _ Суров малыш. И что теперь будет?
   _ Теперь ничего не будет, _ сказал Андрей и плюхнулся на кровать, достал подушку и улегся нормально. У него уже не было сил разбирать сумку. Полуоткрытыми глазами он уставился в потолок, который то приближался, то удалялся.
   _ Ну? _ любопытно протянул Леша, поворачиваясь обратно к Паше; они с Любой сидели на стульях. _ А дальше?
   Паша смерил его оценивающим взглядом, подозревая, что его рассказ воспринимается как занимательная побасенка, _ но все же продолжал:
   _ И был у нас с Любой ночью такой разговор: что делать, дескать, куда идти. Зачем все это надо. Всю ночь говорили, а утром, как бы в ответ на наши вопросы, нам попалось объявление "Аум Синрикё".
   _ Той самой "Аум Синрике", о которой столько говорили большевики?
   Паша сердито высморкался:
   _ Да большевики твои не поняли ни черта, подхватили общую сплетню и муссируют почем зря. Ты про свой зарин, что ли, про токийское метро? Так понятное дело, что это им пришили. Иисуса Христа в свое время еще чище гоняли. Это же обычная провокация со стороны властей.
   _ Но у них на складах этот зарин нашли, _ сказал Леша и смущенно пукнул.
   _ Не зарин, а сырье, из которого можно зарин сделать, а можно и другое вещество, которое помогает медитировать. А сказали, естественно, что они из него зарин делают.
   _ И зачем им это понадобилось?
   _ Как _ зачем? Япония, да и вся планета, втянута в машинную цивилизацию, в так называемое общество массового потребления. Верхушке это выгодно. Разве может она допустить, чтобы люди отвлеклись от производства и потребления и занялись чем-то стоящим?
   _ Чем, например?
   _ Подумали о своей душе, о своей истинной сути. Ведь что такое эта жизнь? Одно из бесчисленных твоих воплощений в одном из бесчисленных миров, один из этапов становления души. А для западного мира жизнь _ это возможность поразвлекаться, урвать кусок пожирнее у других из-под носа. И прочие примитивные радости вроде сигарет, алкоголя, наркотиков и беспорядочного секса.
   _ Да-а, _ сказал Леша. _ Ну ты загнул.
   _ А попробуй возрази?
   _ Ну, _ вмешался Андрей, _ радости-то бывают разные и не все обязательно гнусные. Одна надоест, другую придумаешь.
   _ В конечном счете всё надоест. Все земные радости одного порядка. Это бесполезно. Кроме того, любая радость, любое удовольствие привязывает тебя к себе, и стоит его лишиться, как ты уже начинаешь страдать. Это же основы буддизма.
   _ И что же предлагается?
   _ А предлагается освободиться от всех привязанностей и достичь просветления, чтобы в следующий раз перевоплотиться в более высоком, более совершенном мире.
   _ А ты уверен, что эти миры существуют?
   _ А почему бы и нет?
   Леша скептически хмыкнул.
   _ Зря не веришь. Просто нет телевизора, который бы показал иные миры, но они есть. А если бы ты не видел по телевизору другие страны, ты бы тоже не верил, что они существуют?
   _ Ну, _ сказал Андрей, _ есть книги, написанные на чужих языках, есть люди, говорящие не так, как мы.
   _ А ты почитай хотя бы "Упанишады". Там все прекрасно описано.
   _ Ну хорошо. А как ты докажешь, что есть душа, которая живет дольше тела?
   Паша рассмеялся.
   _ Я был как-то в глубокой медитации, у себя в квартире. Вдруг смотрю _ на меня бежит араб с автоматом. А кругом _ пустыня.
   _ Забавный глюк.
   _ Это не глюк, это перемещение души. Во время медитации она выходит из тела. Я такое и во сне проделывал. У меня будильник сломался _ так я вылетаю утром из тела посмотреть, сколько времени. Если, допустим, без пяти восемь _ влетаю обратно и просыпаюсь.
   _ А ты уверен, что это не сон?
   _ Это не сон. Я смотрю потом на часы _ действительно около восьми.
   Андрей промолчал, растворяясь в потолке. Ему ужасно хотелось верить.
   _ Когда медитируешь, _ продолжал Паша, _ высвобождается энергия кундалини и человек вдруг подпрыгивает, не шевеля и пальцем.
   _ Ты подпрыгивал?
   _ Было пару раз... Да не в этом суть. У тебя слишком западный подход к этому всему. Ты хочешь изучить внешние проявления, не проникая в глубины. Ведь этим всем не ради прыжков занимаются.
   _ А ради чего? _ спросил Леша лениво.
   _ Я же сказал: освобождение, просветление... Ладно, братцы-кролики. Пойдем мы, что ли, потихоньку.
   Он встал, подошел к Любе и взял ее за плечо.
   "Странно, _ подумал Андрей, _ почему она все время молчит?"
   _ Да рано еще, _ сказала Люба немного в нос. _ Посидим еще, поболтаем...
   _ Пойдем. Мне еще работать и работать сегодня.
   Люба послушно встала. Они оделись, попрощались со всеми и ушли.
   _ Ну что? _ спросил папа. _ Охмуряли вас?
   _ Да. _ Леша меланхолично рыгнул. _ Круто нас Паша грузанул.
   _ Почему _ грузанул? _ возмутился Андрей. _ Мы очень интересно поговорили.
   _ Что? _ испугалась мама. _ И ты к ним в секту хочешь?
   _ Я этого не говорил, _ сказал Андрей. _ Я сказал только, что мы очень интересно поговорили. И вообще, меня древнеиндийский, общефилософский аспект привлек, а не сектантский.
   - Ишь, интеллигент вшивый, - с непонятным уважением проговорил вдруг папа. - Такие спиваются потом.
   Затем он хитро, по-ленински прищурился и добавил:
   - Сегодня слушает он джаз, а завтра Родину продаст.
   _ Ты эти штучки брось, _ сказала мама серьезно. _ Знаешь, в какой они нищете живут? В каком убожестве? Паша сам институт перед окончанием бросил и Любу совратил.
   _ Совратил?
   _ Ну, бросить уговорил. Сказал: все равно там ничего духовного нету... И в секту утащил. Ему-то хорошо, он там от армии прятался, а Люба только время теряла. А теперь мыкаются, работу ищут.
   _ По кривой дорожке пойдешь, _ прищурился папа еще хитрее и задиристо чихнул.
   _ По какой дорожке! Они были у меня в комнате, они говорили _ я что, должен был их заткнуть и прогнать?!
  
   Ночью он слушал "Крематорий". Когда кассета закончилась, он не стал менять сторону. Он лежал на спине с открытыми глазами и хотел смотреть в потолок, но было слишком темно, и он ничего не разглядел.
  

3

   Папа ел необычно _ шумно дыша через нос, хрюкая и мыча. За завтраком он сказал:
   _ Звонила вчера маманя. Сказала, что деду хуже и вообще недолго осталось.
   Наступило молчание.
   Дедушке было 85 лет, и у него уже давно было не в порядке с кровью _ лейкемия или что-то такое. Он ложился то и дело в больницу, проходил какие-то курсы лечения, но все это давало лишь временный результат. В последние годы на него было жалко смотреть. Он сгорбился, сморщился и скукожился, дышал часто и тяжело, почти ничего не слышал и мало что говорил.
   _ Вот так, _ сказал папа, чтобы что-то сказать.
   _ Да, _ сказал Андрей, с той же целью.
   Помолчали еще.
   _ Ты бы чайник сегодня почистил, _ сказала мама Андрею.
   Он шел в школу и чувствовал во всем теле глухую тяжесть, какая бывает на утро после попойки. День был солнечный, ясный; в воздухе пахло уже не холодом, а настоящим морозом, на траве блестел иней, у помойки две вороны дрались из-за яркого, цветного пакета, естественно, пустого. Андрей вспоминал вчерашний день как кошмарный сон, который закончился, не важно, с каким исходом. Он тупо смотрел вокруг, мало что замечая и ни о чем особенно не думая; свободное равнодушие наполняло его. Он перешел дорогу и сел в автобус, стоявший на остановке.
   _ Что у вас? _ спросила кондукторша.
   _ Ничего, _ сказал Андрей. _ Теперь у меня ничего нет.
   Он засмеялся, потому что вспомнил Раскольникова с его присказкой, что у него, дескать, все руки в крови. Тогда ему показалось неестественным, что человек сует всем в нос свои глубоко личные переживания. Он решил, что это искусственный литературный прием. Он, впрочем, и теперь придерживался такого же мнения, но ему было приятно поиграть в интересного драматического персонажа с большой исстрадавшейся душой. Его, правда, смущало то, что Раскольников был симпатичнее его. Раскольников хотя бы к добру стремился, сестру свою от гнусного Лужина защитил, человечество хотел осчастливить, а он... Что он? Не нашел в детстве подходящей игрушки, взялся с горя за шахматы, а шахматы ему не дались. Вот и вся трагедия. У него дедушка скоро умрет, а ему, в сущности, наплевать.
   _ Что вы смеетесь? Я вас спрашиваю, билет будете брать или у вас проездной, а вы смеетесь.
   _ У меня скоро дедушка умрет, _ сказал он.
   _ Ну? _ спросила изумленная кондукторша, не заметив вопиющего отклонения от темы. _ И что тут смешного?
   _ Он умрет, а мне наплевать.
   _ Ну, а здесь что смешного?
   _ Не знаю. Наверно, ничего. Понимаете? Родной дедушка умирает, которого я столько лет знал и якобы любил, а мне все равно!.. И, кажется, не только мне, _ добавил он чуть тише.
   _ Билет платите или выкатывайтесь, _ сказала наконец кондукторша.
   _ Выкатываюсь, _ сказал Андрей и поспешно вылез.
   Он подозревал, что от этой остановки до школы можно дойти как-то быстрее, чем он обычно ходит, но не знал, как именно. Он увидел парня из своей школы, на класс младше и на голову выше. Парень свернул в какую-то подворотню; Андрей с радостью кинулся вслед за ним. Парень вышел к железной дороге и пошел вдоль нее. Андрей преследовал его, держа дистанцию тридцать метров. Парень с разбега перепрыгнул сваленное ветвистое дерево, закрывавшее узкий проход между забором и глубокой выемкой железнодорожного полотна. "Сволочь длинноногая", _ подумал Андрей; ему было не под силу перепрыгнуть такое дерево. Он шагал через острые грязные ветки и очень хотел материться. Когда он покончил с деревом, его "проводник" уже карабкался по помойке на основную дорогу. Из-под его ног летели пустые консервные банки, бутылки, мокрые желтые газеты. "Козел, _ подумал Андрей. _ Горный козел". С первого раза он свалился в грязь, со второго _ только споткнулся, а с третьего героически одолел весь подъем. Его "проводник" в это время, наверно, уже был в школе.
   Андрей пришел в двадцать девять минут девятого. Завуч с директором уже хищно поглядывали на него. Прозвенел звонок. Он лихорадочно разделся, повесил в гардероб куртку и под азартное гиканье администрации бросился к боковой лестнице.
   _ Вернись! Вернись, бесстыжий! _ в бессильном гневе кричала погоня.
   Городков рассказывал, как однажды его остановил в дверях дежурный-шестиклассник и спросил фамилию.
   _ Мцыри, _ сказал Городков.
   _ Как-как? _ переспросил невежественный карапуз.
   _ М-цы-ри, _ любезно повторил Валера. Он уверял, что потом на доске позора в списке опоздавших красовалась эта "фамилия".
   А однажды Валера, Андрей и Саша сами дежурили у входной двери. Всем входящим Саша говорил: "Здравствуйте!", Андрей _ "Вытирайте ноги", а Валера _ "Домой за сменкой!"
   Первое было МХК. Учитель, задумчивый бородач с живыми глазами, славился тем, что, говоря о каком-либо храме, никогда не забывал упомянуть, что его стены были "обильно украшены"... дальше следовали варианты. Диктовал он быстро и много, и, чтобы дать рукам хоть какой-то отдых, надо было как можно серьезнее спросить что-нибудь заковыристое.
   На прошлом уроке (не считая пропавшего) Алексей Васильевич дал сочинение на тему "Идеальный мир" и теперь разбирал результаты.
   _ Вот он пишет... _ говорил учитель. _ Не он, конечно, а тот, другой... Который человека "че-ком" называет, а культуру _ "ку-рой".
   _ Я его знаю, _ сказал Сизов. _ Он на биологии "организм" как "орга-зм" сокращает, "эритроциты" - как "эр-оциты". А на истории _ "европейские государства" как "евр-ейские".
   _ ...Вот он пишет, _ невозмутимо продолжал учитель, _ что идеальный мир должен состоять из людей, которые совершили подвиг. Но, если бы все жили правильно, никакой подвиг бы и не потребовался. Много сочинений про Вселенский Разум, который бы всем управлял. Не очень-то вы, стало быть, верите в разум человеческий. Любопытное сочинение про туалет. Запереться, чтоб никто не доставал, и читать, читать, читать... Чем не идеальный мир?
   В целом урок прошел нормально. Алексей Васильевич рассказывал что-то про кромлехи, Чинквиченто и убеждения древних египтян относительно пяти составляющих человеческой души. Сизов говорил Ленкову, что сегодня он хочет "не выпить, а попить"; Ленков удивлялся. Пухов читал фантастику, Ванько _ секс-реализм, Перезенцева и Мускуленко смотрели фотографии. Хряпкина и Хмелева списывали у Почечуевой задачу по химии. Несколько портила картину Дареева, которая сидела и записывала лекцию.
   _ "Упанишады", _ сказал Андрей в конце урока, когда все, кроме Саши, Валеры и учителя, уже ушли.
   _ Чего? _ не понял Алексей Васильевич.
   _ У вас нет дома "Упанишад"?
   _ Есть, в одном экземпляре. Старое-старое издание, раритет, можно сказать. Еле держится.
   _ А вы его мне... не того?
   _ Ну, _ сказал учитель и посмотрел вдаль. _ Ну...
   _ Ну, пожалуйста, _ сказал Андрей. _ Очень большое пожалуйста.
   _ Понимаешь, какая штука, мне его подарили...
   _ Кто, автор, что ли?
   _ Не совсем... Профессор философского факультета... Много лет назад... За большие заслуги...
   _ Но я очень аккуратен в обращении с книгами, гораздо аккуратнее, чем с людьми. Может, вы мне его все-таки того?
   _ Ну хорошо, хорошо... Только ты уж его не это!
   _ А если все-таки это?
   _ Тогда я тебя... того!
   Они вышли из класса.
   _ Что это ты? _ спросил Валера. _ "Упанишады" вдруг захотел... Куда тебя понесло? Куда ты катишься, собственно говоря? Немыт, нечесан, древнеиндийской философией увлекаешься... Стыдись!
   _ Я знаю, _ сказал Саша. _ Он вчера проиграл.
   _ Вон из моего дома! _ закричал Андрей страшным голосом. _ Что следующее?
   _ Химия. Ты не расстраивайся, это со всяким бывает...
   _ Что? Химия?
   _ Я ж тебе говорил вчера, что жить ради шахмат нельзя, что это узко и глупо... Кому какая польза, что ты будешь хорошо играть и займешь чье-то место на троне?
   _ А кому какая польза, что ты будешь зарабатывать деньги в какой-нибудь конторе и плодить детей?
   _ Ну... детям хотя бы.
   _ Детям? Ты счастливо, что живешь на свете, дитё?
   _ Почему сразу я? _ возмутился Саша. _ Я, может, вообще никаких детей плодить не стану.
   _ А что станешь?
   _ Ничего.
   _ Как _ ничего?
   _ Так... ничего. У меня высокий этаж, внизу асфальт...
   _ Ты маньяк, _ сказал Валера. _ Ты совсем сбрендил.
   _ А что... Щас модно. Вот и Лена твоя снотворного наглоталась... Сам рассказывал.
   _ Лена, Лена... _ вздохнул Саша; прозвенел звонок. _ Я тебе расскажу как-нибудь про Лену.
   Из кабинета химии начал выползать параллельный класс.
   _ Таня! _ воскликнул Андрей. Он увидел девочку с каштановыми волосами. _ Атакуйте ее!
   Все трое начали зажимать девушку в угол.
   _ Вот ты! _ сказал Валера, указывая на нее пальцем.
   Таня недоуменно воззрилась на него.
   _ Да-да, _ поддержал Саша, _ лично ты!
   На лице Тани отразилось медленное изумление. Она отступила еще на шаг.
   _ Мы хотим... _ пробормотал Андрей. _ Я хочу...
   Он потянулся в сторону подставки, на которой стоял роскошный бюст Льва Толстого, снял с нее букет пластмассовых цветов и подарил его Тане. Затем они быстро вошли в кабинет. Классик проводил их испепеляющим взглядом.
   Куницын бил Мельчука в лицо. Мельчук защищался, отвечая иногда ударами в корпус. Лица обоих выражали крайнюю степень остервенения.
   _ Из-за чего побоище? _ спросил Валера Ленкова, который в числе прочих столпился вокруг.
   _ Да так, _ сказал Ленков зевая, _ в дверях затолкались. Леха сказал: "Ladies first", а Вано не захотел проходить. Леха стал его заталкивать - ну, Вано ему и двинул...
   _ Слабовато они в этот раз, _ критически заметил Сизов. _ Без души.
   Пришел Макс и, лишний раз подчеркивая свое джентльменство, в секунду завершил раунд, схватив партнеров за шкирку. Так стоял он, с человеком в каждой руке, пока не вышла из закутка учительница и Мельчук с Куницыным не прекратили извиваться от злости.
   Все сели, только Хряпкина и Хмелева с упрямой беспомощностью стояли возле парты, занятой Перезенцевой с Мускуленко.
   _ Не загораживайте нам свет, _ говорила Мускуленко.
   _ Да ладно, там солнышко яркое, слепит, а они как раз защищают. Вот если бы только Анечку чуть левей, а Светочку чуть правей...
   _ Вы чего? _ спросила учительница.
   _ Они наше место заняли, _ пожаловалась Хмелева.
   _ Ну сядьте куда-нибудь еще!
   _ Куда уж нам сесть, _ пробормотала Хмелева, и они с Хряпкиной грустно поплелись к задней парте, где вверх брюхом лежали два пьяных хромых стула.
   _ Закройте дверь, _ сказала Елена Аркадьевна, _ дует как из ведра.
   _ Итак... _ начала она, как вдруг душераздирающий крик из коридора отвлек всеобщее внимание.
   _ Бредова в пол вколачивают, _ пояснил Хазаров, старательно отчеркивая поля.
   - Да уж, - философически вздохнул Валера, - один в школе не воин.
   - Год в школе - за три на воле, - ввернул Сизов свой излюбленный лозунг.
   _ Так вот, _ сказала Елена Аркадьевна. _ Сегодня у нас, как вы помните, практическое занятие N 3... Гучев и Сизов! Вы сюда что, отдыхать пришли?
   _ Вы сюда что, подыхать пришли? _ эхом отозвался Саша.
   Сизов развил тему:
   _ Да-а, как только мама видит, что мне плохо, она гонит меня в школу, чтобы самой с трупом не возиться.
   _ Сизов, _ сказала Елена Аркадьевна, _ закрой окно с той стороны.
   _ Так вот, _ снова заговорила она, _ разделите страницу на две половинки: одна побольше, другая поменьше... Слева будет то, что вы сделали, а справа _ через что вы это делали, с уравнениями реакций.
   - Да уж известно через что! - скептически хмыкнул Валера.
   - ...И коэффициенты чтоб все расставили! - продолжала Елена Аркадьевна, неожиданно заводясь. - А то ишь, моду взяли! Ванько ведь хлебом не корми, дай уравнение без коэффициентов написать... А ты, Почечуева, раздай инвентарь.
   Почечуева встала и пошла разносить по партам подносы, уставленные баночками с разноцветными жидкостями, пробирками и спиртовыми горелками. В своем голубоватом костюме она очень напоминала стюардессу, разносящую пассажирам напитки. Тем более, что и звали ее Женей - почти что Жанной...
   Андрей был в бригаде с Лехой Куницыным, Сизовым и Сашей. Леха налил в пробирку соляной кислоты и бросил туда бляшку цинка. В пробирке зашипело.
   _ Аспирин "Упса"! _ радостно захихикал Куницын.
   _ Я те ща такой аспирин устрою! _ сурово сказал Сизов.
   _ Ты че, Костян, это же первый пункт плана! _ возмутился Леха.
   _ Все равно. Страна на тебя бляху цинка не пожалела, а тебе все хиханьки-хаханьки...
   Когда работа была закончена, а время еще оставалось, Сизов взял с полки сборник "Калий: упражнения и эксперименты" и исправил его на "Фекалии, испражнения и экскременты". Затем он спросил Куницына, хочет ли он Елену Аркадьевну. Елена Аркадьевна, пожилая замужняя женщина, вздрогнула, но сделала вид, что не слышала.
   В конце урока, когда все разом бросились с вопросами и тетрадями, она всплеснула руками и в отчаянии возопила:
   - Стойте, стойте, вы на меня и так уже какую кучу навалили!
  
   _ Пошли жрать! _ гаркнул Валера, оглушительно хлопая по спине Андрея и Сашу, отчего те чуть не стукнулись лбами.
   _ Пошли, пошли, _ вяло пробормотал Саша, потирая ушибленную лопатку.
   В столовой они купили по булочке с джемом и по стакану чая и заняли столик у окна.
   _ И что твоя Лена? _ спросил Саша, угрюмо глядя в стакан.
   _ Лена? О, Лена _ это Лена... _ устало вздохнул Валера.
   Столовая гулко наполнялась людьми. Почтенные учительницы младших классов с каменными лицами вводили нестройные ряды галдящих учеников в узкую дверь, иногда присмиряя их зверскими окриками. Горячие, растрепанные от кипучей педагогической деятельности, вбегали и другие знакомые учительницы, ослепляя Андрея блеском голодных глаз.
   _ З-з, _ говорил он им, ленясь поздороваться в полной форме.
   _ З-з, _ отвечали они.
   Валера помялся, пошевелился и потянулся.
   _ Лена, _ сказал он. _ Мы идем с ней по улице. Она вдруг хочет купить фиолетовый шарик, мы подходим к киоску _ фиолетового там нет. Она начинает плакать. Ей пятнадцать лет.
   _ Ну и что? _ сказал Саша.
   _ Как _ что? _ Валера аж поперхнулся. _ Ты считаешь: это нормально?!
   _ Не знаю, _ сказал Саша, _ я не знаю... Ну, а таблетки почему?
   _ Таблетки? Знаешь, как было дело? Я прихожу, а она вся бледная и умирающая. Я на нее смотрю, а она ничего не говорит. Вижу пустую пачку снотворного. Ну что, дал ей соды попить и все такое... А если бы я попозже зашел?
   _ Она бы уже сегодня не мучилась...
   _ Слушай! Может, вы с ней клуб самоубийц откроете?
   _ А что, это интересно...
   _ Да иди ты знаешь куда! Вечно одно и то же! Вы вялые сволочи, не умеющие жить! "Да здравствует мыло душистое и веревка пушистая" - вот ваш девиз по жизни!
   _ Не знаю, как Лена, а я этим горжусь.
   _ Ну вот опять!.. Ты что, сдурел?
   _ Почему? Если ты понимаешь, что не растворился еще в том, что принято называть обществом, и ценишь это, если ты предпочитаешь смерть физическую смерти нравственной...
   _ Тебе надо меньше читать.
   _ Причем тут книги? Я знаю, что я одинок и никому не нужен; всем будет даже чуть легче, когда я прыгну с балкона.
   _ Не выбивай из нас жалость.
   _ Вот-вот. Мне никто не верит...
   _ Тебя смешно слушать. Ты говоришь с неуклюжим пафосом, совсем как шестилетний.
   _ Если ты ходишь иногда на МХК, то должен знать, что "пафос" по-гречески - "страдание". Тому, кто страдает, не до стиля, _ вмешался Андрей.
   _ Знаем-знаем. Пообедав, Саша сыто рыгнул, почесал затылок, лениво расстегнул рубашку и, поглаживая плотное пузо, важно проговорил: "Я чрезмерно страда-аю".
   _ Сволочь! _ закричал Саша, а Андрей засмеялся.
   _ И ты, Брут, _ грустно сказал Саша, обращаясь к Андрею.
   _ Я не знаю, _ вздохнул Андрей. _ Ты... трагикомичен.
   - Мне кажется, дорогой Саша, многие твои проблемы от безделья, - заметил Валера. - Займись чем-нибудь полезным, и тебе станет легче. Онанизмом, например.
   Саша обиделся.
   _ Я искал Бога и не нашел...
   _ А под диваном смотрел? _ поинтересовался Валера.
   _ Иди на. Я искал Бога, а нашел лишь священников, работающих за зарплату.
   _ Ну, это банально. Об этом уже сто книг написано, если не тысяча.
   _ У меня нет отца.
   _ Сартр, например, очень радовался, что рос без отца: некому было подавлять его личность... И вообще, это тоже банально. Дальше.
   _ Мама... Мне иногда кажется, что, если я позвоню ей из школы и скажу: "Мам, я тут помирать собрался", она ответит: "А, ну-ну. Ты контрольную написал?"
   _ Знаешь, я бы ответил тебе примерно так же. Ты так часто говоришь о том, какой ты несчастный, что это начинает восприниматься как присказка вроде "е-мое".
   _ А ты бы, конечно, предпочел, чтобы я сначала выпрыгнул с девятого этажа и только потом уже жаловался на жизнь?
   _ Я предпочел бы, чтобы ты разучился жаловаться и научился жить.
   _ Мы возвращаемся к тому, с чего начали. Тот, кто учится жить в таком обществе, _ сливается с ним, то есть погибает нравственно, метафизически, если угодно; погибает в том смысле, в каком понимал это слово Достоевский...
   _ Кстати, Лена тоже очень его любит. Достоевского. Андрей, ты не находишь здесь никакой любопытной закономерности?
   Андрей промолчал. Он увидел Таню и давно уже ничего не слышал. Кареглазая, милая и стройная, Таня медленно подошла к нему и подала сложенную вчетверо маленькую бумажку. Андрей развернул ее и прочел: "Меня зовут Танюша. Мой день рождения _ 17 ноября". Строчкой ниже: "16 лет". И на последней строчке был телефон. Некоторое время Андрей тупо пялился в бумажку. Затем он перевернул ее, ожидая, видимо, найти на другой стороне признание в любви, но там было пусто. Андрей закрыл рот и, поднимая голову, сказал: "А-а..." _ но Таня уже ушла. Андрей кинулся было за ней, но опрокинул свой чай, и на штанах его образовалось темное влажное пятно.
   _ Описался от восторга, _ сказал Валера.
   _ Злой ты, _ сказал Саша.
   _ Я добрый... Не бейте меня. Я вам лучше еще чаю принесу.
   _ Урок уже кончился.
   _ А что следующее?
   _ Литература.
   _ А-а... _ пренебрежительно протянул Валера. _ Вам по одному стакану или по два?
  
   _ Ну что, что пишут? _ спросил Валера.
   _ Я не знаю, _ заколебался Андрей, _ имею ли я право показывать другим адресованную мне записку...
   _ Щас ударю, _ сказал Валера и вырвал у него записку.
   _ Отдай! _ закричал Андрей и попытался вернуть свой секретный документ.
   _ Знайте все! _ закричал Валера на всю столовую, где, правда, никого уже не осталось. _ Ее зовут Танюша! Ее день рождения _ 17 ноября! Ей будет 16 лет! Ее телефон... приготовьте ручку и карандаш...
   Андрей, смеясь, вырвал у него записку.
   _ Теперь вы знаете о ней всё и можете ее шантажировать! _ продолжал Валера...
  
   Опоздали они минут на десять. Валера вошел в класс гордо, Андрей _ со скрытым смущением, Саша _ нервно извиваясь и подергиваясь. Алина Петровна, молодая, чрезмерно либеральная, захлебнувшаяся от неопытной любви к первому доверенному ей классу, не сказала им ни слова. Она продолжала:
   _ Тема нравственных исканий Андрея Болконского и Пьера Безухова красной нитью проходит через роман. Посмотрите, Толстой сразу, с первой же главы, "приступает к делу". Что мы видим в первой главе? Салон Анны Павловны Шерер. Что можно о нем сказать? _ Она обвела класс пламенным, почти вдохновенным взглядом.
   - Ба мир бист ду шейн! - ни с того ни с сего запел вдруг Саша в тихом экстазе. Несколько дней назад Андрей принес ему кассету еврейских народных песен на идише. Судя по всему, она произвела на Сашу глубокое впечатление.
   - Да, да! - радостно воскликнула Алина Петровна. - Именно! Мир без души!.. Ну... а какие еще мысли у вас это всё вызывает?
   Куницын писал записку и сдавленно хихикал.
   _ Ну... _ сказала Алина Петровна. _ Хорошо. Что вы можете сказать о Пьере с Андреем, попавших в этот салон?
   Хазаров, Ленков, Сизов и Пухов пили на задних партах портвейн.
   _ Ну... Чем они, что ли, выделяются из общей массы? Что делает их здесь всем чужими?
   _ Мать твою, мать твою, ма-ать твою-у-у, _ запевал Хазаров на манер дьякона и, сложив под прямым углом два фломастера, крестил этим делом Ленкова. Время от времени он бормотал нечто вроде церковно-славянской молитвы, только вместо "аще" неизменно говорил: "Ah, shit!" Сизов закатился истерическим смехом и экзальтированно заматерился, стараясь подавить этот смех. Но усилия его остались втуне. Хазаров исправил в учебнике литературы "Антон Павлович Чехов" на "Гондон Павлович Чехов". Он показал это Сизову, и феерический восторг последнего не утихал уже до самого конца урока.
   Вдохновленный своим товарищем, Сизов стал внимательно присматриваться к шкафу с книгами, выбирая себе жертву. Его внимание привлек сборник статей философа-языковеда Потебни. Он притаился было в дальнем углу полки в смутной надежде, что на этот раз всё обойдется. Но не тут-то было. Стремительным движением руки Сизов схватил его прямо за шкирку и вытащил на парту. Сборник жалобно сжался, словно прося пощады. Но Сизов был неумолим. Одним росчерком фломастера он лишил Потебню третьей буквы его фамилии; книга задрожала и сникла. Но, как писал Ломоносов, "ежели в одном месте чего сколько убудет, то в другом непременно столько же его и прибудет". Повинуясь этому закону, буква "т" перекочевала во вступительную статью к сборнику поэм Пушкина. Так из "гениального русского поэта" он мигом превратился в "генитального".
   _ Духовная глубина, _ сказал Андрей
   _ Правильно, духовная глубина, потребность в нравственном поиске, внутренний, едва осознаваемый ими протест против пошлости (кстати, эта тема получает дальнейшее развитие у Чехова, Зощенко, Набокова и Черновецкого)...
   Тришкин закончил что-то рисовать на полях какой-то тетради. Все это время он старательно переворачивал ее страницы.
   _ Смотри, _ сказал он Саше и Валере, сидевшим поблизости. Тришкин отогнул страницы большим пальцем и начал отпускать их одну за одной. Получился мультфильм о том, как половой член входит во влагалище.
   _ Входит и выходит, входит и выходит, _ захихикал Тришкин.
   Валера невозмутимо продолжал слушать Алину Петровну. Саша вскочил и пулей вылетел вон из класса. Когда он вернулся, на его синем, небесно-голубом свитере были маленькие, едва заметные следы рвоты.
   _ Оботрись, _ сказал Андрей. _ У тебя немного осталось.
   В начале перемены, когда в классе остались только Саша, Андрей и Валера, Алина Петровна нашла на первой парте какую-то бумажку и развернула ее. Это оказалась записка. "О чем ты сейчас думаешь?" _ гласила первая строчка. Дальше, разными ручками и разными почерками, было написано: "Куда бы сегодня заколбаситься?", "Много ли осталось со вчерашнего и нашел ли это папа?", "Какую бы мне сделать завтра прическу?", "Когда кончится эта гребаная литература?" Алина Петровна, постепенно узнавая каждый почерк, от души хохотала. "Счастливый человек", _ подумал Андрей. Впрочем, выходя из класса, он как-то по-новому взглянул на оставшуюся здесь со времен труда табличку: "Кабинет обработки древесины".
  
   Следующая была физкультура. Школьники дружно (за всю дорогу Мельчука пнули только пять раз, а ведь путь был неблизкий: спуститься на два этажа, пройти по длинному, метров на 60, коридору, подняться по другой лестнице вверх на один этаж...) пробрели к своим раздевалкам: юноши - к мужской, девушки - к женской. Валера и Андрей давно считали это разделение анахронизмом, атавизмом и вообще сегрегацией, но поделать ничего не могли, так как у них не было своего лобби в школьной администрации. Вероятно, старый и мудрый директор опасался, что стоит ему объединить две раздевалки в одну, как слух о нем пройдет по всей Руси великой, и назовет его всяк сущий в ней язык. В результате дети будут рваться в эту школу изо всех сил, взрослые же, напротив, будут делать всё, чтобы не пустить своих чад на этот остров свободы и рационализаторских предложений. В результате повысится социальная напряженность, конфликтность, как следствие - упадет производительность труда у взрослых и успеваемость у детей... Директор же, как человек положительный, допустить такого никак не мог.
   Мужская раздевалка выглядела вполне прилично, особенно если учесть, что очередной "евроремонт" здесь закончили уже целых две недели назад. Надо отдать школьникам должное: процентов 30 от совокупной поверхности стен еще не было исписано названиями музыкальных групп, некоторых органов мужского и женского тела на языках народов братского Востока, а также обозначениями некоторых физиологических отправлений на одном из рабочих языков ООН - английском. Из двух батарей сломаны и искорежены были только полторы. Выключателя как такового, разумеется, давно уже не было, но обрывки проводов всё же еще торчали. Таким образом, каждый желающий, соединив с помощью изоляторов плюс и минус, с легкостью мог озарить комнату ярким светом, воскликнув при этом: "Fiat lux!" - то есть "Да будет "фиат" класса люкс!"
   В процессе переодевания у Сизова наступил, видимо, некоторый отлив сил, растраченных им на литературе на занимательные языковедческие эксперименты. Чтобы как-то поднять себе настроение, он решил опустить его Ване Мельчуку, руководствуясь, очевидно, всё тем же законом сохранения. Он стал подробно развивать мысль о своем личностном превосходстве над Ваней, в качестве аргументов приводя такие тезисы, как незнание последним векторного анализа. С некоторых пор Сизов занимался в группе из двух-трех человек с преподавателем с факультета вычислительной математики и кибернетики МГУ и чувствовал небывалую гордость за свои растущие с каждым днем познания. Ванины же родители, вероятно, не обладали столь значительными средствами, чтобы нанимать частных преподавателей. Кроме того, как сообщил Андрею на условиях анонимности Саша - источник, близкий некогда к администрации Мельчука, - последний страдал некой формой церебрального паралича, влиявшей, помимо прочего, и на мозг.
   А потому можно с уверенностью заключить, что в своем упорстве Сизов был совершенно прав: Ваня Мельчук действительно не владел векторным анализом.
   Чтобы отвлечься как-то от этого внешнего раздражителя (Кости), Ваня погрузился в опыты с плюсом и минусом, использовав в качестве подручного средства старый, еще более потрепанный жизнью и профессиональной деятельностью в детско-юношеском коллективе выключатель. Подобно Прометею, добывал он искру огня, в то время как Сизов, подобно орлу, клевал его моральную печень.
   Так и трудился этот могучий мифологический тандем, пока учитель физкультуры, Александр Иванович Лужин, широким жестом народного вождя не позвал массы учащихся в спортзал. Александр Иванович, лет 26-и, стройный, подтянутый и спортивный, в самом лермонтовском соку, был в этой школе человеком сравнительно новым.
   Его предшественник, Юрий Николаевич, еще крепкий старик лет 45-и, как сказал бы Тургенев, редко появлялся в школе без стильного оранжевого синяка под глазом. Кроме того, он, судя по всему, всерьез увлекался химией. Во всяком случае, от него часто пахло раствором, оптимальную плотность которого вывел и научно обосновал в свое время сам Менделеев. Вероятно, подобный досуг пришелся школьному руководству не по вкусу, и несколько месяцев назад Юрий Николаевич как-то тихо пропал из школы. Ученики долго искали его по разным углам, заглядывали в шкафы, под ковры в учительской, кто-то предложил даже поискать его в сейфе в кабинете директора. Идея, однако, незначительным большинством голосов была отвергнута. Вместо этого было решено провести обыск в туалетах, причем мальчики норовили искать в туалете девочек, а девочки, соответственно, мальчиков. Вернувшись ни с чем, школьники печально вздохнули и примирились с этой утратой.
   В качестве утешительного приза им был выдан в количестве одной штуки Александр Иванович Лужин. Они стали разглядывать его и всячески к нему привыкать. Так, Саша первое время упорно называл его Петром Петровичем Лужиным. Валера, продолжая ассоциативный ряд, величал его Свидригайловым, а Андрей - так вообще Гумбертом Гумбертом. Кстати, как выяснилось впоследствии, ближе всех к истине оказался именно Андрей.
   Десятиклассники построились и рассчитались по порядку номеров - с таким же успехом, как и на труде.
   - Наш новый учитель ростом с сидячую собаку, - шепнул Саша Андрею.
   - Между прочим, повыше тебя, - невозмутимо ответил Андрей.
   Саша обиделся.
   - Ненамного, - утешил его Андрей.
   - Погода сегодня такая, что хорошая собака хозяина из дома не выгонит, - объявил Александр Иванович. Немного подумав, он добавил: - То есть наоборот.
   - Нет уж, Александр Иванович, нам так больше нравится, - радостно заметил Валера.
   Александр Иванович, не поворачиваясь, погрозил ему кулаком.
   - А потому будем сдавать нормативы, - великодушно заключил он. - Но сначала, конечно, пробежка.
   И снова последовал этот фирменный жест народного вождя, приведший в движение целый класс российского общества - 10 "А". Александр Иванович стоял в центре зала, а школьники гулко топотали вокруг него, как дети вокруг елки с Дедом Морозом. Некоторое время он удовлетворенно прислушивался к звукам физического развития, а затем, бросив через плечо: "Продолжайте, продолжайте!" - вышел куда-то в коридор.
   - К библиотекарше пошел, - предположил Валера. - Я видел недавно во время урока, как они шли по пустому коридору рука об руку. Кстати, возможно, именно поэтому в библиотеке так часто бывает закрыто...
   К чести Лужина надо отметить, что библиотекарша была весьма нетипична для своей профессии. Она не была стара, пухла и очкаста. Напротив, она была юна, стройна и глазаста. Лицо ее, правда, не было особенно правильным; оно было слишком вытянуто сверху вниз. Возможно, учитель физкультуры видел в нем какое-то отчаянное стремление к небу, к светлому и возвышенному.
   - А я думаю, по нужде, - высказал свое мнение Саша и с осуждением нахмурился.
   - Как ты, право, не романтичен, - упрекнул его Андрей. - Нужда... Фу! Он пиво пить ушел, это ясно. Кстати, вы никогда не задумывались над тем, как выглядела бы Библия, если бы все ее герои постоянно ходили с открытой бутылкой пива? И все свои монологи с нею бы произносили, прихлебывая и закусывая фисташками? Как вы думаете, выиграла бы Библия от этого или проиграла?
   - Определенно выиграла, - убежденно сказал Валера. - Реализм, точность деталей, близость к нашей эпохе - всё это только плюсы. Ну и, потом, некоторое эстетическое равновесие... Если бы было только пиво - это, конечно, крайность. Но и совсем без пива негоже. Пафосно как-то слишком и дидактично.
   - Ну и козлы же вы все, - брезгливо поморщился Саша.
   Между тем, бег плавно перешел ходьбу, а ходьба - в шатание. Спортзал являл собой яркий пример броуновского движения. Уроки физики не прошли для 10 "А" даром. Единственными, кто бегал, были Хазаров и Ленков, которые посредством неизменных и неизбежных пенделей гоняли по кругу Мельчука и Куницына, сообщая всей картине известную живость.
   Как-то незаметно и тихо подкрался Александр Иванович, усталый и довольный. Увидев, однако, во что превратилась завещанная им "пробежка", он как-то резко набрался сил и озлился.
   - К стенке! - закричал он. - Всех к стенке поставлю!
   - Без суда и следствия? - уточнил Валера.
   - К шведской!! - еще громче заорал он.
   - В шведскую семью? - не понял Валера.
   - К шведской стенке!!! - загремел учитель.
   Школьники разбрелись по стенкам, разбившись на группки по два-три человека.
   Учитель слегка успокоился и приказал делать разные упражнения.
   - Упражнение начинай! - скомандовал он.
   - Испражнение начинай! - эхом отозвался Саша.
   Первым было вращение головы. Он начал даже прохаживаться от одной группке к другой, вступая с ними в доверительные беседы.
   - Назад голову закидывать не надо, - говорил он Андрею, Валере и Саше. - Недавно выяснили, что надо только вращать влево и вправо. А нас в свое время заставляли и назад закидывать...
   - Это чувствуется, - скептически заметил Валера.
   Учитель снова погрозил ему кулаком и пошел дальше. По доносившимся издалека выкрикам друзья догадались, что последняя реплика Валеры несколько нарушила его душевное равновесие.
   - Что-то он у нас нервный какой-то, - посетовал Валера. - Совсем человек себя не бережет.
   - Это у него половое созревание, - предположил Андрей. - Стремление доказать, что он крут, выпендриться, особенно на людях... Ну и, опять же, подростковый негативизм, нигилизм...
   - Нигилизм? - оживился Саша, услышав близкое сердцу слово. - Кто-нибудь читал "Бесы" Достоевского или я один такой дурак?
   - Ты один такой дурак, - ласково ответил Валера.
   - Спешу тебя разочаровать, Валерыч, но дурак - это ты, - спокойно сказал Андрей. - Я тоже просматривал "Бесы".
   - Но почему я дурак? - не понял Валера.
   - Потому что ты в меньшинстве, - справедливо рассудил Андрей.
   - Помнишь, Андрей, там такой персонаж был - Кириллов?
   - Да! - с чувством, но и не без иронии подтвердил Андрей. - И что?
   - А то, что мне тоже иногда так хочется взять да и убить себя, будто бы просто так, из отрицания жизни как таковой, и мира как он есть, и людей как они устроены, как они привыкли себя вести, и всего это миропорядка, не ходить и громко протестовать, а просто взять и убить себя, и это будет громче всех криков...
   - Гучев! - закричал издалека учитель. - Хватит трепаться! Небось опять ведь о какой-нибудь ерунде. Упражнения бы лучше делал.
   - Но ты ничего им не докажешь, - возразил Андрей. - Мне кажется, этих людей ничем не проймешь. Они решат просто, что ты больной человек со своими личными извращениями, а они во всех отношениях молодцы.
   - Да, может, ты и прав, но это иррациональное влечение, иногда его нет, но иногда находит... Хотя потом думаю, что будет со мной там, и есть ли там что-то, и как это всё вообще...
   - Гучев! - повторил учитель. - Щас вот будем нормативы сдавать, а ты так и не размялся. Успеешь ты еще о своих жвачках поговорить...
   Андрей любил сдавать нормативы. Он был легкий по весу, гибкий и для своей комплекции сильный. Нормативы были для него одной из форм самовыражения. Так, когда они сдавали бег на 60 метров, Валера рассказал Андрею, что во время бега на лице последнего появлялось такое выражение, будто он борется как минимум за спасение мироздания. Андрей удивился, но потом решил, что это, должно быть, правда. Он и сам не понимал, что чувствовал в те секунды, когда бежал...
   Он любил физкультурную эротику, девочек в коротеньких маечках. Он с удовольствием вспоминал порой смуглую, гладкую спинку эмоциональной Маслюшкиной, взобравшейся почему-то на брусья, предназначенные для мальчиков. А иногда ему являлся в ночи нежный, шелковистый животик Нилочки Лагиной с глубоким, большим пупочком, ее грудки, возбужденно распиравшие тонкую материю. А однажды он сам забыл тренировочную одежду и делал упражнение "мостик" в облегающих тренировочных, которые он поддевал зимой под брюки. Высшая точка всей этой конструкции вызвала у класса изрядный энтузиазм. Андрей, правда, вспоминал об этом эпизоде со смешанным чувством...
   В тот день сдавали подтягивания. Андрей опять обрадовался, и опять подошел к этому очень серьезно. Он разделся до майки и подтянулся раз 12 под восхищенные вздохи класса. А Маша Кукушкина потом шепнула ему:
   - Андрей, мне очень понравилось, как ты подтягивался...
   После урока соученицы из любви к искусству заперли Кукушкину в раздевалке. Она перешла в эту школу недавно и еще не вполне здесь освоилась. Очевидно, это было достаточным поводом для того, чтобы радостно запереть ее в раздевалке одну впятером.
   - Откройте ее! - кричал Андрей, не очень почему-то веря в успех своих усилий. Саша и Валера еще копались в своей раздевалке.
   Между тем, подошел следующий класс. Единственным, кто заинтересовался происходящим, была Таня.
   - Откройте ее! - закричала она, и Андрей обратил внимание на красоту ее высокого, звонкого, хоть и немного писклявого голоса.
   И красота спасла мир: Машу открыли. А может, на агрессоров подействовало то, что в антитеррористической коалиции участвовали представители целых двух классов, что придавало ей большую легитимность и весомость. Как бы то ни было, заложница была отпущена. Тем временем ученики 10 "Б" по какой-то нужде стали искать учителя физкультуры. Они столпились у входа в его кабинет и требовали явления его народу.
   - Александр Иванович, Александр Иванович! - заревело несколько голосов.
   Но никакого Александра Ивановича не было.
  
   Следующая была география.
   _ Дорогулечки вы мои лапулечки, _ сказала без лишних предисловий Анна Сергеевна таким тоном, как будто хотела добавить "вашу мать". _ До каких пор это будет продолжаться? У меня ведь терпение не резиновое...
   _ О чем она? _ шепнул Андрей Саше.
   _ Без понятия.
   _ Не мне экзамены сдавать, _ продолжала Анна Сергеевна. _ Не мне на работу устраиваться. Не у меня аттестация на носу. Я-то вот могу в бирюлечки поигрывать, а вот вы, с вами что будет...
   Она обвела класс трагическим взглядом.
   _ До каких пор? Доколе? Есть ли в вас хоть капля совести, самостоятельности? Ведь дать вам самую обычную работу _ не справитесь, оглядываться начнете, спрашивать _ и сломаетесь. А ведь все почему? Потому что думать, думать-то не умеете... И не научитесь. Потому что и не хотите учиться. А не хотите _ потому что не умеете. А почему не умеете? Потому что и не хотите. Так-то вот. А ведь с чего все начинается? Этот того отвлек, дернул _ и всё, никто не работает. И это входит в привычку, становится системой, затягивает вас в болото незнания, тьму непросвещенности и кладет начало умственной деградации. Ведь на вас посмотреть _ совершенно же деградировавшие типы... Кем вы будете? Что из вас станет?..
   Анна Сергеевна помолчала, вздохнула, назвала параграф, который нужно читать, и ушла за чаем в столовую.
  
   Следующая была информатика. По этому предмету каждый класс был разбит на две группы; Валера был в одной, Андрей и Саша _ в другой. Учитель только что туманно объяснил, что и как надо делать, и вернулся к своему компьютеру доигрывать обидно прерванную "цивилизацию". Саша и Андрей сидели за соседними мониторами и говорили.
   _ Ты чего-нибудь понял?
   _ Нет.
   _ И я нет. Значит, можно приступать...
   _ Кажется, я где-то это уже слышал... _ сказал Саша и глубоко задумался. Андрей, грязно ругаясь, воевал с компьютером. Саша тянулся к нему, чтобы посмотреть, что надо делать, и возмущенно, но тихо кричал:
   _ Зачем ты его ругаешь? Он, может, ждет от тебя ласки и комплиментов, искренней дружеской похвалы...
   _ Страстных признаний, _ подхватил Андрей.
   _ Нет, я серьезно! Ты не имеешь права его оскорблять...
   _ Подлец! _ крикнул Андрей и хотел уже жахнуть по клавиатуре, но вспомнил, что за это бывает, и жахнул по столу. Он повернулся к Полковниковой, сидевшей слева от него на некотором расстоянии, но она продвинулась уже далеко вперед, и Андрей ничего не понял. Он стал что-то спрашивать, но она сделала вид, что не слышит, и он отвернулся.
   _ М-да, _ сказал он, _ придется звать этого.
   Андрей встал и робко подошел к учительскому столу.
   _ Александр Сергеич, _ сказал он, _ там одна гистограмма не получается...
   Некоторое время учитель молчал, все так же глядя в экран. Андрей хотел уже вернуться на место, как вдруг учитель поднялся и длинными усталыми шагами направился к его компьютеру.
   _ Ну? _ спросил он. _ Чего?
   Андрей объяснил, в чем дело. Александр Сергеевич показал, через какое меню получают гистограмму, и такими же длинными усталыми шагами направился обратно.
   _ Я же рассказывал, _ бросил он напоследок.
   _ Вот, _ сказал Андрей Саше. _ Теперь ты знаешь. Твоя жизнь делится на две части: до того, как ты это узнал, и после.
   _ Не надо, _ вздохнул Саша. _ Вы меня утомляете.
   _ Вы?
   _ Ну, вы с Валерой.
   _ Утомляем?
   _ Ну, все эти шутки...
   _ А, да. Смех _ дело серьезное и все такое?
   _ Не смех, а жизнь. У меня щас нет настроения. Мне страшно.
   _ Страшно? _ Андрей удивился.
   _ Да. Страшно как-то и плохо. Приступ одиночества.
   _ Смотри, чтобы до припадка не дошло.
   Саша нервно засмеялся.
   _ Не обещаю... Мне просто вдруг показалось, что так же будет всю жизнь, только еще вас с Валерой не будет. Разбежитесь по институтам, по работам, по семьям... И я всю жизнь так буду... один. У меня послезавтра день рождения...
   _ Я знаю.
   _ И я подумал: может, мы его сегодня отпразднуем?
   _ Заранее нельзя. Не полагается.
   _ Нет, надо, надо. Иначе никак... Я _ не выдержу этого вечера.
   _ У меня дедушка скоро умрет. Мне вроде как нельзя веселиться.
   _ Вроде как?
   _ Ну... честно говоря, меня это не трогает.
   _ Вы мало общались?
   _ Да нет, нормально. Он, правда, не с нами живет, но все равно. Я у них бываю иногда _ на выходных, на каникулах. И в лес мы вместе ходили. Всей семьей.
   _ И чего?
   _ Ничего. Он умирает _ и ничего. Я ничего не чувствую.
   _ Так и не надо тогда лицемерить. Пойдем сегодня ко мне и отпразднуем.
   _ Ну пойдем... если Валера сможет.
  
   Следующий был английский. Здесь тоже было две группы, но Саша, Андрей и Валера оказались в одной. Элизия Натановна дала изложение по тексту про Бетховена и своим возвышенным, романтическим голосом как-то плавно разговорилась о себе.
   _ Я ведь в ваши годы _ нет, постарше, конечно, _ когда в Инязе училась, уснуть не могла по ночам: стихи лились. Только, бывало, лягу, не успею глаза закрыть _ строчки, бегут и бегут. Я вставала, записывала... И так по полночи. А вообще-то я музыкой больше всего увлекалась. Я ведь, честно говоря, не столько даже училась, сколько на пианино играла...
   Андрей углубился в изложение и дальше не слушал. В конце урока она сказала:
   _ Yesterday we shall have a зачет on the Павлоцкий book.
  
   Валера согласился, и втроем они пошли к Саше. Они купили вина, немного арахиса и голландского пива. Они пошли по трамвайным путям, беседуя на философские темы. Навстречу им ехал трамвай и отчаянно звенел. В последний момент они отскочили, и водитель, трусливо притормозивший, снова набрал обороты, злобно погрозив им кулаком и прокричав что-то нехорошее.
   _ Я и говорю, _ продолжал Валера, _ какими могут быть дети, если таковы взрослые? Посмотрите на лексикон этого человека, на его мимику, его жесты, когда он обращается к молодому поколению. Что вы увидите? Циничное бескультурие, несдержанность и разболтанность. Что же вы хотите от нас, продуктов этого гниющего общества?
  
   (Андрей вспомнил, как он ехал однажды на трамвае, и водитель, похожий на одессита, вдруг отчетливо заговорил в микрофон на весь вагон:
   - Что-то билетов много берете. А, сегодня же 31-е число, контролеры ходят. Правильно, берите, берите. А в другие дни можно и не брать. ...Девушка, такая молодая, а уже курите. Это же одышка, бронхит, рак легких. ...Ну что же, счастливого пути. Даже тем, кто не заплатил).
  
   _ Твоя школа демагогии, _ сказал Андрей Саше и повернулся к Валере: _ Когда мама посылает его в магазин за хлебом, а ему, конечно же, не охота, он говорит: прежде чем отважиться на этот поступок, надо выяснить, что есть хлеб. Хлеб, точнее пшеница и рожь, произрастает на полях, черпая питательные вещества из почвы. Почва, в свою очередь, есть не что иное, как плодородная, богатая минералами и органикой часть земной коры. Рассмотрим структуру земной коры в ее историческом развитии... Между прочим, неслабое рассуждение. Установление связей всего со всем. Когда-то во вселенной были лишь звезды, а теперь вот и люди появились.
   _ Точнее, исчезли, _ сказал Саша.
   _ Не следует ли отсюда, _ продолжал Андрей, _ что звезды _ наши далекие предки?
   Они снова отскочили, и снова был кулак и злое лицо.
   _ Наверное, следует, _ задумчиво сказал Саша. _ Должно же быть какое-то объяснение тому, что общаться со звездами мне гораздо приятнее, чем с людьми.
   Слева на всю улицу протянулась серая заводская стена, справа были развалины и живописный пустырь, огороженный дырявым забором. Они заметили Хмелеву и Хряпкину, стоявших на остановке.
   _ Ведь похожи же на людей, _ сказал Валера, указывая на них.
   _ Что ты имеешь в виду? _ спросил Андрей.
   _ Ты не согласен?
   _ С чем?
   _ С тем, что Хмелева и Хряпкина похожи на людей?
   _ Почему? Они _ да, они, пожалуй, во многом люди.
   _ Вот я и говорю! Когда так стоят сами по себе, две тихие, культурные девушки, ведь и не подумаешь даже, что с ними в школе творят. Какие они там серые и забитые.
   _ Ты у нас вроде общество всё нахваливал, _ заметил Саша. _ Ел и нахваливал. Что же это ты теперь, а?
   _ Если бы я его действительно нахваливал, я бы с вами не якшался, отшельники вонючие. Декаденты! Особенно этот, _ Валера указал на Сашу.
   _ А ты, Андрей, как поздравишь меня с днем рождения?
  
   Они вошли в лифт, обклееный маленькими голыми женщинами.
   _ Не могу уже на эту мерзость смотреть, _ сказал Саша сдавленно. _ Ладно бы еще эротика, но это-то порнография!
   _ Содри, _ сказал Валера. _ Или сдери.
   _ Сдирал уже _ заново обклеивают!
   _ Ну вот, а говоришь, никто о тебе не заботится. Кстати. _ Валера вдруг посерьезнел. _ Если бы ты установил отношения с девушками, ты бы и к этому относился попроще. Не мучает ли тебя комплекс неполноценности?
   Саша промолчал. Они вошли в квартиру, заваленную женскими романами в характерных обложках. То была собственность его мамы. Курящая женщина сорока с небольшим, разведенная, заводившая романы максимум на полгода, после чего они обязательно рушились или плавно затухали, погружая ее в привычную меланхолию, _ она жадно, двадцатью руками хватала из бумаги то, чего недополучала в жизни.
   Они повесились и зашли в комнату, расставили вино и фужеры, высыпали в вазу арахис и успокоились в мягких креслах. Небо посерело, утренний мороз уплыл, пошел медленный мокрый снег, первый в этом сезоне. Взгляды застыли. Они молча сидели в креслах, словно забыли, зачем пришли.
   Наконец Валера встал. Он разлил вино и коротко сказал:
   _ За тебя. За нашего настоящего друга.
   _ Над которым так интересно издеваться. _ Саша странно поморщился.
   _ Саша! Ты обидчив, как... ну, я не знаю... как Лена. Я желаю тебе только добра.
   _ Это не всегда видно, _ сказал Андрей.
   _ Понимаешь, я хочу отучить тебя от диких замашек. Это в твоих же интересах, тебе ж потом жить легче будет, с людьми общаться. Давай, Саша, за тебя.
   Они чокнулись и выпили. Андрей, как человек голодный и непривычный, сразу почувствовал расползание. Он откинулся обратно на спинку кресла, но, глядя на клетчатую черно-белую скатерть, вдруг застонал.
   _ Ты чего? _ спросил Саша.
   _ Партия. Мне так же страшно, как и тебе. _ Он посмотрел в потолок. _ Я будто карабкался на высокую гору, а теперь сорвался и падаю в пропасть. Когда мы в школе и думаем о всякой фигне, я как-то еще отвлекаюсь, а когда такая вот пустота и вроде свобода, как сейчас, мне невыносимо. Странно... Еще утром было как будто бы наплевать, я, дескать, человек конченый, все равно скоро помирать...
   Валера посмотрел на него с интересом:
   _ Как ты сказал?
   _ Все равно скоро помирать.
   _ Так-так. Значит, тоже помирать. Ну-ну.
   _ А теперь... теперь опять страшно. А вечером о буддизме думал. Днем о Тане. Какой-то прям распорядок дня.
   _ Эх, мне бы ваши проблемы! _ вздохнул Валера.
   _ Нам бы твои. А лучше никому никаких, _ улыбнулся Андрей. _ А что у тебя за проблемы?
   _ А я говорил как-то. Я хочу страдать... но у меня не выходит.
   _ Ты хочешь страдать? _ закричал Саша. _ Ты _ страдать?
   _ Нет-нет-нет, все правильно. Не так, как ты, а... в меру.
   Валера запустил руку в арахис и задумчиво пошевелил ею.
   _ Мне, по большому счету, ни до чего нет дела. Все как-то мелко и мимо. Я никого не ненавижу, но и полюбить не могу.
   _ Как? А Лена?
   _ Я хочу любить ее, но кто-то маленький и зловредный внутри меня тихонечко шепчет: "Да какая к ней может быть любовь: обычная истеричка, которая не хочет и не может лечиться". И я _ я, конечно, сострадаю ей, меня пугают ее таблетки и прочие выходки, но что-то не так. Я думаю уже о ком-то другом. У меня хорошие родители, мне никто не мешает жить, у меня хорошее настроение, но... мне слишком легко. Невыносимо легко.
   Андрей посмотрел на него с интересом:
   _ Как ты сказал?
   _ Невыносимо легко.
   _ Так-так. Значит, тоже невыносимо. Ну-ну.
   _ Хватит издеваться!
   _ Я просто хотел показать, как это выглядит со стороны... А вообще я тебя понял. Только вот что... ты ей не сострадаешь. Сострадание _ это в том числе и любовь, а любовь - в том числе и сострадание. Раз ты ее не любишь, значит, и не сострадаешь.
   _ "Сострадание _ это любовь"... Тоже мне специалист по личным вопросам. У тебя сколько девушек было?
   _ Ни одной, _ честно ответил Андрей. _ Были хорошие знакомые, но моими девушками они не были.
   _ А чего так?
   _ Так... Я не знал, зачем это нужно.
   _ Господи!
   _ Да не в том, не в том смысле! Просто... я, что ли, и так был при деле.
   _ Ладно, меня только очень умиляет, как ты поучаешь меня насчет любви.
   _ Но если ты и сам по-настоящему не любил.
   _ Я-то... Не знаю... Один раз было. Или мне казалось, что было. Но мой гений чистой красоты бросил меня оттого, что я говорил с ним об искусстве. Бросил _ и ушел тусоваться к дворовым. С водкой, рейвом и сифилисом.
   _ Что, так и сказала: я не люблю тебя потому, что ты говорил со мной об искусстве?
   _ Да ты чего! Позже узнал, из конфиденциальных источников. А мне она сказала, что я слабый человек.
   Валера приложился к фужеру.
   _ Так о чем мы? А! "Я ей не сострадаю". Ничего подобного. Дело в том, что состраданию есть предел. Когда каждая наша встреча заканчивается двухчасовыми посиделками на ступеньках возле ее квартиры, бурными сценами а-ля Достоевский и воплями "Ты не хочешь меня спасти!" _ это начинает надоедать.
   _ Познакомь меня с ней! _ закричал вдруг Саша. _ Познакомь меня с ней!
   Он выбежал на середину комнаты и запрыгал. Потом схватил пластмассовую палку и, делая вид, что это его электрогитара, принялся исполнять что-то ликующее из Helloween, патетически закатывая глаза и потряхивая шевелюрой.
   _ Боже мой, я всю жизнь мечтал найти того, кто страдает _ страдает, как я или даже больше. Страдание возвышает душу. Если я когда-нибудь увижу твою Лену, я упаду перед ней на колени или... Нет! Не знакомь меня с ней! Я слишком грязен для этого... я... даже священник на исповеди ужаснулся, когда меня выслушал.
   От возбуждения он включил магнитофон, предполагая, что в деке все тот же Helloween, но оттуда донесся бодрый голос Жванецкого:
   _ ...Да глупости это все!
   Саша поспешно выключил его.
   Андрей из любопытства посмотрел на Валеру: тот сидел, сложив руки возле рта; глаза его улыбались.
   - Саша, - внезапно спросил Валера, - ты еврей? "Штирлиц, вы еврей? - Нет, я русский! - Вот вы, Штирлиц, и попались".
   - А зачем тебе это знать? - настороженно удивился Саша.
   - Так... - Валера задумался. - Знаешь, ты нездешний какой-то. Другой. Чужой.
   - Кому чужой? - нервно спросил Саша. - Тебе? Андрею? Да?
   - Нет, Саша, нам ты свой, - улыбнулся Валера. - Мы с тобой одной крови, ты и я!
   - Какой еще крови? К чему этот разговор? - Казалось, Сашу загнали в угол.
   - Расслабься, я и сам наполовину еврей. В этом нет ничего плохого. Наоборот, ты можешь... - Валера застеснялся и, чтобы скрыть это, начал ёрничать: - Как это говорят? О! Да. Вот. "Гордиться своей принадлежностью к великому, древнему, мудрому народу - творцу культуры, светочу других наций", - провозгласил он с пародийной торжественностью.
   - Да, - согласился Саша печально. - Я тоже... Наполовину.
   - Какой ужас! - усмехнулся Андрей. - И я. Наполовину.
   Они дружно расхохотались. Это был, пожалуй, единственный случай, когда они смеялись все вместе и над одним и тем же. Андрей чувствовал облегчение от этого признания. Саша и Валера, казалось, тоже.
   - Но я никогда не думал о своем происхождении, - серьезно и спокойно продолжил Андрей. - Оно существовало параллельно со мной. Как бы отдельно от меня.
   - Нет! - энергично возразил Валера. - Каждый еврей, даже если он наполовину, несет в себе какое-то внутреннее ощущение отличия от других, некой обособленности. Он - другой, и этим всё сказано. Это память тысячелетий. Он, пожалуй, культурнее, глубже, духовнее остальных.
   - О да, особенно Жириновский, - захихикал Андрей.
   Валера и сам улыбнулся.
   - Ну, значит, не каждый. Каждый второй, - уточнил он с веселой иронией. Не люблю впадать в пафос, друзья мои, но евреи - исторически - это изгнанники, внутренние, да и географические эмигранты, гонимые страдальцы, которые держатся, смеются и бодрятся, несмотря ни на что.
   Саша посмотрел на него с грустью.
   - И печалятся, - добавил Валера.
   - Но здесь вот какой еще есть вопрос, - подал реплику Андрей. - Кто сделал евреев такими вот внутренними иммигрантами? Общество, окружение? Или все-таки они сами?
   - История евреев - история борьбы за право быть собой, за свое Я, - умным тоном объявил Валера. - Кто-то, чтобы облегчить свою участь, предавал себя, становился "как все". Другие же оставались собой до самого конца - иногда ценой своей жизни или судьбы.
   - А ты? - резко спросил его Саша.
   - Что я? - не понял Валера. - Я же вообще говорю, об истории. А сейчас ни инквизиции вроде нет, ни Гитлера, ни дела врачей. Арабы, слава Богу, от нас далеко. Российские энтузиасты тоже как-то не столько евреями занимаются, сколько кавказцами. При чем тут мы?
   - Ну как же? - не унимался Саша. - Ты же сам вначале сказал, что евреи - другие. Если не по вере, то по какой-то сущности внутренней. Готов ли ты эту самую сущность отстаивать - или тебе проще слиться с ними?
   - Спроси еще, отрекусь ли я от тебя трижды до того, как пропоет петух, - скептически ответил Валера.
   - Ты опять! - возмутился Саша. - Только начал серьезную тему... сам, в кои-то веки! Надо же, хоть что-то тебя по-настоящему волнует, хоть над чем-то ты не хочешь смеяться... А как только о тебе заговорили, сразу прячешься! Трус!
   - Да, - согласился Андрей. - Ты уходишь от ответа.
   - Ребят, ну о чем вы говорите, - с наигранной усталостью ответил Валера. - Конечно, мне дорога моя сущность. Конечно, я отличаюсь немножко от окружающих меня людей, но я не хочу себя им намеренно противопоставлять. По-моему, очень здоровая позиция. Разве не очевидно?
   - Звучит хорошо, - согласился Андрей. - Но вот что за этим на самом деле стоит? Что будет на самом деле? Что?
   Наступила глубокая тишина. Кто-то думал, кто-то тихонько смеялся, а кто-то боялся...
   - Саша, _ сказал наконец Валера, _ давай выпьем еще. За любовь.
   - За любовь! _ закричал Саша и залпом осушил целый фужер. Он встал, немного пошатываясь, и заговорил:
   - Я встречаю людей _ в школе, во дворе, где угодно... чистых красивых девушек. Я влюбляюсь в них, слежу за каждым движением и живу ради них. Мне дорого каждое их слово...
   _ Если оно не матерное, _ вставил Валера, _ что, очевидно, большая редкость.
   _ Вот именно! _ закричал Саша. _ Рано или поздно ангелочки превращаются в сатанят.
   _ Никому нельзя верить, _ проговорил Андрей медленно. _ Особенно себе.
   _ Знаете Нилочку из того класса?
   _ Лагину? Это милое, белокуро-обкуренное создание? Эту непорочную деву Трахиль? _ спросил Валера. _ Бляха-муха-цокотуха! Неужели ты ее любил?
   _ Представь себе!
   _ Господи! Да она с Ванько полгода гуляла!
   _ Я не замечал.
   _ Разумеется. Потому что тебе так было удобней.
   _ Наверно, ты прав... Так вот я недавно узнал, что она сношалась с Хазаровым на лестничной клетке.
   _ Ну а ты как хотел? Чтобы она Тютчева по ночам читала? Или Блока, Сан Саныча?
   Саша обиженно посмотрел на Валеру. Андрей пошевелился:
   _ Валера прав. Ты живешь не в девятнадцатом веке. Вся эта ангелизация половозрелых подростков... _ Он замолчал. _ Дико, брат, дико.
   _ Но если я вижу их такими _ что я могу поделать?
   _ А сколько раз тебе надо разочароваться, чтобы перестать идеализировать?
   _ Это было уже сто раз, но я не хочу перестать! Если я вижу ангела, я хочу верить, что это ангел, а никакой не половозрелый подросток. Ради того месяца, того, может быть, даже дня, что я верю в нее, а значит, и в то, что это всё, _ он обвел взглядом комнату, вышел на балкон, овеяв друзей зимней сыростью, обвел рукой темно-песочные дома, уснувшие белые деревья, унылые заводские трубы где-то вдали и непроницаемое тускло-серое небо, _ это всё не зря, _ ради такого я готов вынести что угодно.
   _ А почему ты не пробовал их приручать, ангелов этих? _ Валера открыл банку пива, красивая белая пена, свежая, аппетитная, выступила на алюминиевой поверхности. _ Ну там, позвать куда-нибудь, что ли?
   Саша вернулся в комнату и закрыл дверь.
   _ Если дело во внешности, то ты зря стесняешься, _ сказал Андрей. _ Твоя внешность в принципе допускает возможность девушки.
   _ Ну, спасибо. _ Саша язвительно поклонился, но было заметно, что он польщен и чувствует облегчение. Он, как уже говорилось, был заметно косоглаз и оттого не слишком в себе уверен. _ Я... не знаю, как-то не думал об этом.
   Помолчали. Андрей заметил у Саши на полке Штирнера, "Единственный и его собственность".
   _ Зачем тебе это? _ спросил он, указывая на солидный том. _ Интересуешься?
   _ Если б я сам это знал... _ Саша выпил фужер и встал. _ А зачем мне это? _ Он резко отодвинул ящик стола, битком набитый "Мановаром", "Обитуарием", "Нирваной", готикой, "Садистом", Craddle of Filth, Tiamat, Therion и Cannibal Corpse с жутковатыми картинками и тошнотворными текстами. Он схватил одну из кассет и в бешенстве бросил ее об пол, затем подобрал осколки и вышвырнул их с балкона. Андрей и Валера переглянулись.
   _ А это мне зачем? _ Он стукнул себя по голове. _ А это? _ Он указал на сердце.
  
   _ Живите, если можете, желаю удачи, _ сказал он на прощание, крепко, слишком крепко пожимая им руки.
   _ О Господи! _ вздохнул Валера, уже в лифте. _ У Байрона и у Уайльда была такая фраза: общество делится на тех, кто скучает, и тех, кто наводит скуку. Про общество нашего времени можно сказать вот что: те, кого тошнит, и те, от кого тошнит.
   Андрей рассматривал наклейки, помимо воли чувствуя легкое возбуждение. Он вспомнил почему-то о Тане, и ему стало стыдно, но возбуждение от этого не уменьшилось.
   _ Не знаю, _ сказал он свою любимую фразу, _ мне кажется, дело не во времени, а в людях. В любую эпоху находились люди, которые кричали, что хуже не бывает, что это критические дни истории, что страна катится в пропасть, а они _ потерянное поколение. Дело тут не в истории, а в психологии.
   _ Пожалуй, но все-таки масштаб легкомыслия и пустоголовия, на который мне, в сущности, наплевать, но на который не наплевать нашему любителю ангелочков, _ беспрецедентен. Ведь стоит о чем-то глубоком заговорить _ сразу орать начнут: "Хорош грузить!" Я даже формулу особую изобрел: "Простите, что говорю с вами о чем-то интересном..." Я тут подумал, что скоро на улицах станут продавать газировку с раствором мочи Арнольда Шварценеггера.
   _ И будут очереди!
   Валера выпрямился, встал в позу профессора социологии, надул щеки, нахмурил брови и важно заговорил:
   _ Вся эта американская массовая культура с ее примитивной внеморальной зрелищностью, клиповое сознание с его бессмысленными сочетаниями вырванных из контекста кусков бытия, дискотечная субкультура с ее анималистической фиксацией на внешнем в ущерб внутреннему... _ Он расслабился, захихикал и добавил уже от себя: _ Такого ведь никогда раньше не было. Хотя... банально это, знаешь, об этом только ленивый теперь не говорит.
   _ Да, но при чем тут американцы? Ведь это наши, российские деятели решают, покупать их фильмы или не покупать... Да, такого не было, зато другое было. Открой любого приличного автора советской эпохи. Они же все об одном пишут. Что советская власть _ это ужасно, что советская идеология _ это кошмарно. Мы-то вроде как радоваться должны, что это закончилось и мы живем в то время, в которое мы живем.
   _ Ты это Саше скажи _ уж он порадуется... Ведь я что хочу сказать _ все эти затюканные пионеры хоть что-то читали, советскую ли литературу (которая не вся уж такое дерьмо), или антисоветскую... Они хоть о чем-то думали; может, по-разному и о разном, и не круглые сутки, что слава Богу, но думали, думали, черт возьми! Чего никак не скажешь о подавляющем большинстве современных подростков.
   _ Может, ты и прав, _ вздохнул Андрей. _ Некоторые вот говорят: культуру надо спасать, человечество надо спасать и все такое. От кого спасать? От самого себя? Все живут так, как им нравится; как хотят, так и живут. Имеем ли мы право им указывать, куда-то лезть со своими советами? Может, это мы неправильно живем? Может, это они нас должны - спасать? Но если все-таки мы их, то как? Можем ли мы что-то сделать? Наверно, мы должны что-то делать, но что? Просто быть такими, какие мы есть, - вот всё, что в наших силах. Пока. И еще вот что мне кажется, с другой стороны. Не факт, что люди вроде Белугина и Ванько, Мельчука и Куницына никогда ни над чем не задумывались, никогда не испытывали никаких глубоких чувств.
   _ О да, представляю себе Куницына с букетом роз, на коленях перед прекрасной дамой!.. _ хмыкнул Валера. _ Или Ванько, читающего Гоголя с Гегелем, Канта с Контом, Кафку с Кофкой, Платона с Плотином...
   _ Погоди. _ Андрей немного обиделся. _ Не надо утрировать. Я не говорю, что они Спинозы, к тому же еще с пламенным сердцем. Я только сказал, что, возможно, им тоже иногда западает что-то в душу, приходит что-то в голову.
   _ Возможно, _ серьезно ответил Валера. _ Но они же никак этого не показывают.
   _ Вот именно! Но, кто знает, может, когда-нибудь они начнут это как-то проявлять и постепенно будут меняться, станут совсем другими. Не сегодня, конечно, и не завтра, а через пять, через десять лет, в конце концов, и не они, может, а их дети, их внуки...
   - Вряд ли. Темп жизни будет продолжать ускоряться, времени на погружение - в искусство, в себя, в природу - вообще, во что бы то ни было глубокое и ценное - будет оставаться все меньше и меньше. Я сомневаюсь, что когда-нибудь они изменятся.
   - Я тоже. Но как хотелось бы в это верить... - Андрей зябко потер руками, сжал их в кулаки и засунул в карманы куртки. - А сейчас... сейчас такое поведение считается верхом падения, позорищем.
   _ А почему так считается? Мода такая. Согласись, раньше было по-другому.
   _ Мне кажется, ты идеализируешь прошлое...
   _ Почему? Факты говорят сами за себя. Раньше литературные журналы выходили десятками, сотнями тысяч экземпляров. Сейчас _ тысяч семь, восемь. Зато знаешь, какие издания держат первые места? "СПИД-инфо", "Супер", "Декамерон"... "Вот так!", "Семь дней", "Отдохни"... С отрывом в десятки и сотни раз от литхуджурналов. Такой же разрыв между тиражами бульварной литературы и качественной.
   - А ведь, знаешь, некоторые говорят, что у нас сейчас культурный расцвет...
   - Да, у меня тоже есть такие знакомые. Один, например, с психфака МГУ. Вот, говорит, к чему весь этот визг, к чему истерия? Посмотри, мол, сколько литературы разной сейчас издается, как вырос книжный рынок. В театрах - новые постановки, в концертных залах - новые композиторы... Кругом какие-то выставки, вставки, фестивали и всё, дескать, так замечательно. Что тут сказать? Это ведь смотря как считать. Если собрать со всей России людей, слушающих классическую или какую-то другую приличную музыку, читающих осмысленные книги и так далее, толпа получится внушительная. Сотни тысяч. Глядя на нее, каждый воскликнет: у нас духовный расцвет! Но если сравнить это количество со всеми теми, кто в матушке России живет, получится, боюсь, далеко не так внушительно. Проценты, если не доли процента. Хотя, конечно, если вращаться только в своем узком интеллигентском кругу, невольно покажется, что и весь мир такой. Они там табунами в Музей кино ходят на Фелини и прочих монстров, в пять глоток Кундеру обсуждают... Пусть попробует он что-нибудь такое на улице повторить, со случайными новыми знакомыми! Или хоть с нашими одноклассниками. - Они засмеялись. - С другой стороны, можно быть неплохим, приятным человеком, и не проводя ночи в обнимку с Камю.
   _ Это да, но интересно ли тебе будет с таким человеком? Будешь ли ты с ним себя как дома чувствовать?
   - А это уже другой вопрос.
   - Но, подумай, может, все-таки предложение определяет спрос? Что людям дают, то и хавают.
   _ Это тоже, но и предложение зависит от спроса. Людям дают то, что они хотят читать. Если бы издатели были уверены, что серьезные вещи будут раскуплены, разве они бы их не выпускали?
   _ И что? Думаешь, того отрыва бы не было, если бы в советское время разрешили "СПИД-инфо"? Люди примерно одинаковы во все времена.
   - А что мы, кстати, к "СПИД-инфо" бедному привязались? Разве плохо просвещать людей в плане секса?
   - Хорошо, конечно. Но когда все жизненные интересы сводятся только к этому...
   - Да... Но мне кажется, дело тут не в истории... Дело в человеческой природе. Думать начинают от одиночества, от сложного внутреннего мира. А люди, к счастью для них и к несчастью для нас, не особенно этим страдают.
   _ Может, ты и прав. Но все-таки мы живем в особое время. Чем-то похожее на серебряный век...
   _ Наше время? На серебряный век? Ты только Саше этого не говори. А то я не ручаюсь за твое здоровье.
   _ Нет, смотри: та же потерянность, переходность, взвинченность. Литературные новшества: у них _ модернизм, у нас _ постмодернизм. Склонность некоторых товарищей к мистицизму. Напряженное ожидание. Только у них все было впереди: революции, войны, смены режима, а у нас позади. Мы просто не успели осмыслить. Серебряный век _ хорошее было название. А вот наше время как окрестить? Изменчивое, жестокое, хрупкое. Железный век или стеклянный век? А может, пластилиновый?
   _ А что, неплохое название. У нас нет времени на цельность, на осмысление. На пресловутую "настоящую дружбу" и "настоящую любовь".
   _ Времени _ или способности?
   _ А может, потребности? Глубина не в моде, глубина _ ругательное слово. Она мешает скорости. А скорость _ из музыки, автомобилей, компьютеров _ перебралась в нас самих. "Не тормози" _ наши родители ведь так не говорили.
   _ Абсолютно. Всего слишком много и все слишком быстро и слишком бессвязно. Один умный человек даже ввел такой термин _ "клиповое сознание". Наше поколение _ оно осколочно. А родители были другими. Их музыка спокойна, тексты стройны и ежу понятны, правда, скучноваты малость. Совсем не похожи на наши оригинальные мрачные рок-группы.
   _ Слушай! Давай мы тебя на кафедру социологии отправим? Меня _ на философию, тебя _ на социологию, договорились? В печати будем полемизировать...
   _ В "СПИД-инфо", что ли?
   _ Почему? Можно в "Новом мире".
   _ Так ведь не прочтет никто.
   _ А, ну да... Будем в "СПИД-инфо". А Куницын с Тришкиным будут нас читать... Слушай, как вот мы с тобой хорошо разговариваем _ если бы ты и с Сашей так же... Получается ведь, что ты мне говоришь то, что гораздо важнее слышать ему. Он не чувствовал бы себя таким одиноким. А ты над ним больше издеваешься.
   _ Не знаю... Само как-то. Такой он, что ли, человек, что над ним издеваться охота. Не могу молчать.
   _ То есть он же еще и виноват? Стыдно, батенька, стыдно.
   Они вместе дошли до метро, зашли внутрь и долго еще говорили, сидя на скамейке и слушая рев поездов. Андрей смотрел на парней, ждущих своих девушек, и на девушек, ждущих своих парней, и глубокомысленно находил в них что-то общее, но не мог этого понять. Сосредоточенность, боязнь не заметить или быть незамеченными... Сладкая нервотрепка, предвкушение тайны... Все эти переминания с ноги на ногу, прихорашивания в карманное зеркальце, сдувания пылинок... Странно, думал он, если люди друг другу нужны, стоит ли еще думать обо всяких пылинках, а если не нужны _ разве это чем-то поможет?
   Валера в очередной раз посмотрел на часы и сказал, что ему пора. У них был особый ритуал прощания. Вначале они занимали стойку как можно крепче, затем наклоняли головы и начинали бодаться. Поскольку силы были примерно равны, побеждал обычно тот, кто был агрессивней настроен. Иногда, если это происходило в школе, раунд прерывался кем-то из учителей, кто с воплями "Не ломайте последнее, что у вас есть!" вставал между ними. Теперь же, когда никого из учителей поблизости не было и оба были настроены одинаково вяло, они бодались минуты три. "Ничья", _ сказал Валера и, пожав руку, скрылся в вагоне, сплющенный равнодушной массой усталых эгоистических тел.
   Андрей поднялся по лестнице и вышел на остановку автобуса. Тонкий слой снега таял под его ботинками _ оставались следы, он то и дело оглядывался, чтобы полюбоваться ими. Подошел автобус; Андрей занял одиночное место у окна. Некоторое время он наблюдал за кондуктором _ симпатичной, но уже начинающей полнеть молодой женщиной, не москвичкой. "Что у вас? Что у вас?" _ беспрерывно спрашивала она, с трудом продираясь сквозь темные человеческие дебри автобуса. "И вот так целый день, _ подумал Андрей. _ Пять раз в неделю. Несколько лет. Интересно, что чувствует ломовая лошадь, всю жизнь делающая одно и то же? К счастью, она лишена сознания. А может ли человек его лишиться? Если да _ его счастье". Он повернулся к окну и стал смотреть на падавшую с неба пушистую осень.
   Вечер нес успокоение. Город будто звал его, чтобы укрыться им, уйти в него от дневных сражений, раствориться и спрятаться в его красоте. Вот желтые фонари, золотистые фары, красные задние огни и рубиновая реклама, изумрудный неон и фиолетовые витрины - и снег, снег, снег, маленькие кусочки пространства, холода и очищения, ноты серебристого перезвона. Они вбирают в себя все эти городские огни и горят, сверкают, мерцают, переливаются их сиянием, они ничто, они - всё. Выйди скорей из автобуса, поймай их на свои перчатки, потрогай их кристаллическое совершенство. Но нельзя; нужно еще доехать. "А человек, - неожиданно подумал Андрей, - тоже совершенен в своем несовершенстве".
   Движение машин, лица водителей, едущие, блуждающие судьбы, счастье, обгоняющее отчаяние, и смирение, едущее за гордыней... Хотите ли вы ехать туда, куда едете? Ждут вас там? Любят? Нравится ли вам этот вечер? Вопросы утекают из головы, повисают в воздухе, растворяются, оседают на стеклах, на ресницах, на лицах. Проникают сквозь куртки в сердца. И греют, и тревожат, и живут...
   _ Где был? _ спросила мама, когда Андрей вошел. _ Почему нам не позвонил?
   _ Был у Саши на дне рождения. А про вас как-то не подумал. У вас тут все равно скучно не бывает.
   _ У нас, а не у вас. В следующий раз уж подумай как-нибудь. Я, конечно, понимаю, мы для тебя не так уже важны, пройденный этап...
   "Какая проницательность", _ подумал Андрей, но ничего не сказал. Он не любил ни врать, ни оправдываться.
   _ Чайник так и не почистил, _ продолжала мама. _ Дедушка умер, все бабе Вере звонят, соболезнуют _ от тебя ни слуху ни духу.
   _ Но я же не знал.
   _ Пили? _ спросил Леша, когда мама ушла.
   _ А то как же.
   _ Много?
   _ Три бочки.
   _ Нет, я серьезно. "Должен же я быть в курсе твоих дел".
   _ Полтора литра вина и пол-литра "Амстердама".
   _ На троих?
   _ А то как же.
   _ Классно провел время, да?
   _ Наверно. Своеобразно.
   _ Ты только это... меру знай. А то мы на вахте жрем всё подряд: и коньяк, и вино, и водку... Глючить начинает. Когда все уходят и никого нет _ кажется, что кто-то вломиться хочет. Плаваешь в бассейне и дрожишь. Хочется за дубинку взяться _ ну знаешь, черная, резиновая такая, с металлическим набалдашником, она у меня всегда там лежит.
   _ И зачем столько пить?
   _ А че еще делать-то?
   _ Не знаю. Почитать, например. Или подумать.
   Леша засмеялся:
   _ Так и сбрендить не долго. Быстрее, чем от бренди.
   "Какая мудрость", _ подумал Андрей.
   _ Ну ладно, а дома зачем пить? Вредно ведь.
   В отсутствие родителей Леша выпивал за обедом по полбутылки дешевого коньяка.
   _ А какая в задницу разница?
  
   Выключив свет, Андрей лежал в постели и слушал "Наутилус". Бабушке он так и не позвонил, чайник так и не почистил. "Черт, _ думал он, _ вот и в моем сознании эти моменты поставлены в один ряд. Почему я должен с ними жить? Почему я не могу их любить? Ведь они для меня всё делают. Они готовят, гладят, стирают и зарабатывают. Это несправедливо!.. Я становлюсь такими, как они, сам того не замечая. А ведь когда-то, а ведь когда-то, быть может, и они точно так же страдали... Какое смешное слово, прямо из Саши или из Достоевского. Сейчас, хм, только фигней страдают... Да... Так о чем бишь я? - Тьфу, а это уже из Чехова! Язык - минное поле цитат. Расхожие - и маленькие, никому не заметные, никому не известные - мои любимые. Сидят, притаившись, пылятся... Живут и молчат, нет, шепчут...
   Черт возьми, но ведь я о другом! Да... Я думал: а ведь когда-то, когда им было столько же, сколько мне... Или нет, может, никогда они такими и не были. Не то, нет, не то, что сразу большими родились, конечно, а такими... А может - Господи, это ужасно! - может, они и сейчас страдают, и не фигней, нет, а по Достоевскому имени Гучева, только очень по-своему?! Как это у Булгакова - нет людей злых, есть люди несчастные... А впрочем... разве они злые? Нет, нет, нет! Но... я должен с ними жить. Как это легко - сострадать на расстоянии, любить издалека! Всплакнуть в подушку и почувствовать себя светлым и хорошим... А вот я - я с ними совсем рядом.
   Черт возьми, может, во мне уже полно дерьма, о котором я ничего не знаю, но от которого будут страдать моя жена и мои дети. Дети... Представляю, какие дети будут у Леши... Главное, они-то ни в чем и не виноваты... если не верна теория кармы и реинкарнаций. А если верна?" Он принялся смотреть в потолок.
   "И в чем обнаруживается истинный смысл жизни _ в шуме или в молчании?" _ вспомнился ему недавно читанный Метерлинк. Шторы были занавешены плохо, и свет фонарей и окон дома напротив проникал в комнату. Он видел потолок... восхитительно чистый и идеально ровный, а еще фантастически пустой... не знающий ни папы за завтраком, ни Тришкина с его "мультиком", ни забитого Бредова... Такой свободный... не знающий даже Тани... Даже Тани! Андрей заворочался. Он заставил себя опять повернуться на спину и думать о потолке, но лай одиноких собак доносился с улицы, и грустный, странно знакомый шорох машин наполнял его тело, и отсветы тоскующих фар скользили по потолку. И с этими отсветами потолок был куда красивее... Глаза постепенно закрылись, перед Андреем проплыл папа, говорящий "Вот так", остывающий дедушка, кондукторша, выгоняющая его из автобуса, "срезанный" путь, испепеляющие глаза классика, бляха цинка, "Описался от восторга", крещение фломастерами и он сам, говорящий "Духовная глубина", пятнышки рвоты на Сашином свитере, "Yesterday we shall have a зачет", "Точнее, исчезли", "Или Блока, Сан Саныча?", возбуждение в лифте, красивое, интригующее лицо кондукторши, в которую бы он на часик влюбился, если бы не ее полнота, _ и Леша, как последний кадр: "А какая в задницу разница?" И папа был сильный, самоуверенный, как всегда, и очень моложавый, с гладко зачесанными назад черными волосами, но не такой быстрый, как обычно, _ на секунду он даже будто остановился, _ но вот снова стал есть, так же своеобразно, а потом плюхнул посуду в раковину и не прощаясь ушел на работу, и хлопнул дверью _ шварк! Кадр повторился: шварк, шварк! Дальше, дальше... А дальше _ провал. Дедушку он не представлял себе мертвым. Ему казалось, что это какая-то шутка или недоразумение. Утренняя кондукторша была невысокая и тоже полная, тоже не москвичка (а бывают ли другие?), но пожилая и деревенская, простовато-грубоватая, и ясно было, что ей эта работа не в тягость, _ серые глаза, короткие руки, толстые щеки... скучная белая кожа... не то, что у Тани, та красивая, смуглая... И почему только белую кожу считают красивой? И дерево, через которое он лез по дороге в школу, _ влажное, блестит от утреннего тумана, две-три ветки надломлены, но оно кажется живым, хоть и осень, хоть и вырвано оно из земли, _ хоть и дерево, приходят мысли о мужестве, хочется завидовать ему, хоть оно и умрет... вот-вот умрет. И Таня... как нелепо с ней вышло, и как забавно. Тонкие брови и длинные ресницы, всегда молчит _ и две эти складочки под носом _ у ней они классные... С чего ты взял, что ты любишь ее? Она милая, но ты не знаешь ее; ты благодарен ей за то, что тоже ей симпатичен _ или не противен, а вообразил уже, что влюблен... И бляха цинка _ круглая, серовато-серебряная... а при чем тут она? Думал о Тане, а теперь вдруг о бляхе цинка. Да разве я о ней думал? Разве не сама она пришла ко мне в мозг _ и в эту постель? В постель, ха-ха-ха. Если бы она сейчас здесь лежала... Ты бы умер от желания или от страха или от стыда. Умер... как много мы об этом говорим, даже не зная, что это значит. А кто знает? Тот, кто видел смерть? Но видеть смерть и умереть самому _ это разные вещи. Значит, только тот знает смерть, кто мертв... то есть никто. Значит, можем смело о ней говорить. Вот и славно. Духовная глубина и пятнышки рвоты, Андрей Болконский и стаканы вина... А ведь я плыву. Я поймал свое засыпание и чуть-чуть проснулся. И я горд, что поймал, но мне жаль, что проснулся. Блок, Сан Саныч, "стихи лились". Мы поднимаемся с тобой в лифте на последний этаж, и вдруг я тебя обнимаю... а ты целуешь меня, я хочу что-то сказать, точнее, спросить, но мне так хорошо _ я чувствую, что и тебе хорошо, и потому хорошо мне, _ что я боюсь говорить, я ненавижу слова... нет! В таком состоянии я не могу ненавидеть, потому что думаю о тебе. Вот мы в какой-то квартире и в постели... я _ чувствую этот летний день, и шелковистую кожу _ каждый волосик на твоей руке, и листья прям под окном, и совершенно не вижу твоего лица, но знаю, что ты очень красива, волшебна, ты прелесть, я тону в тебе, в твоей молчаливой нежности, но не вялой, нет, а радостно-страстной... и хочу знать твое имя, _ ты, конечно, Таня, но ты молчишь, ты почему-то не хочешь ответить, я чувствую странный страх... мы прощаемся, бесконечно ласково гладим друг другу и шею, и плечи, и выражение глаз, какая-то тоска _ откуда она... вдруг я стою в каком-то дворе, один, и эта жара, это солнце, все тихо и полыхает, словно и не было ничего, и качание деревьев в уснувшем небе... Но где же ты? Я не узнал ни адреса, ни телефона, ни имени, и теперь я могу ненавидеть!
  

4

   Встретиться решили в метро "Сокольники". Когда папа, мама, Андрей и Леша приехали, баба Вера с подругой уже ждали их на платформе. Андрей подошел к бабушке _ она порывисто, почти судорожно обхватила его. Он почувствовал некоторое облегчение. На эти похороны он ехал с тяжелым сердцем. Он так и не решился позвонить бабушке и все утро боялся, что она на него в обиде. Теперь _ теперь он даже обрадовался, потому что вроде бы ощущал сострадание. Он умер, не приходя в сознание, сказала бабушка. Это хорошо, сказал Андрей, значит, меньше мучился. Перед смертью, сказала бабушка, он сказал, что доволен прожитой жизнью и ему легко умирать. Андрей удивился. Сколько он помнил деда, тот всегда был сдержанным, серьезным и почти хмурым. А может, это было спокойствие или равнодушие старости. Равнодушие старости, когда нового ничего не хочется, а то, что нужно, давно уже есть. Что ж, может, он и вправду был по-своему счастлив.
   Снег растаял. Они шли по улице, Андрей сосредоточенно хлюпал ботинком по мелким лужам, скользил по желтым листьям. Дедушка, каким он был, его дедушка? И почему они все называли его "дед"? Он случайно бывал смешным. Когда Андрей в детстве играл с ним в шахматы, он задумывался иногда над одним ходом так, что за это время Андрей успевал пообедать. При этом он механически постукивал съеденным слоном по столу, приговаривая: "Да, Андрюха, дал ты мне прикурить!" или "Тут-то она ему и сказанула!" или "Хитрый-митрый, на полу спал, а не упал!" _ по пятнадцать, по двадцать раз подряд... Дедушка был заботливым, но никогда по-настоящему не раскрывался, поэтому и у Андрея не бывало желания раскрыться перед ним, поцеловать в шершавую щеку. И даже 23 февраля, даже в день рождения они с Лешей говорили ему "дорогой дед!". Андрей вспомнил, как много лет назад, когда он был в летнем лагере, к нему приехал дедушка и они вместе пошли за территорию делать костер. У них не было друг к другу враждебности, практически никогда, но за всю прогулку они сказали друг другу хорошо если тридцать слов. И еще тогда Андрей хотел узнать, понимающее это молчание или неловкое, но все оказалось напрасно. Дед так и остался для него неразрешимой загадкой.
   Дедушка был заботливым, но всегда оставалось чувство, что он воспринимает это скорей как обязанность, хотя и священную. Он прошел всю войну артиллеристом и порядком оглох, надорвался и закрылся. Он десятки лет работал бухгалтером. Наверно, у него было сердце, но жизнь сделала все, чтобы он спрятал его как можно глубже, так, что не достать и самому.
   И они входят в отделение фирмы "Стикс", и даже здесь пахнет отвратительной сыростью. Они ждут в полутемном коридоре; мелькают сотрудники, разговаривая между собой.
   _ Когда номер три? _ спрашивают они.
   _ Вот скоро; уже родственники собрались.
   _ Сделали венок? _ спрашивают они.
   _ Вон там; надо положить.
   _ Так чего ж не кладете? _ спрашивают они.
   _ Мы заняты; у нас номер два.
   Они шныряют по коридору, толкаясь и спотыкаясь. Они ругаются; они подгоняют время.
   _ Давайте быстрее, _ говорят они, _ вон туда.
   И Балконовы входят. Балконовы видят своего деда. Он лежит в гробу, в торжественном катафалке, в красном и в черном. И сверху _ венок, огромный, шикарный; такого, пожалуй, не получал он никогда в жизни. Они обступают его. Андрей мешкает; он тоже хочет увидеть и думает, как бы встать, чтобы не расталкивать. Он вспоминает почему-то третий класс, когда Тришкин принес новый вкладыш _ красивый, блестящий; все так же обступили его, и каждый боялся, что не увидит; и он, Андрей, он тоже очень боялся.
   Подходит; видит своего деда. Дед серьезен, как никогда, _ еще во сто крат серьезнее. Лежит очень прямо; лучший пиджак; все награды. И страшно худой. Страшно. Лицо перекошено. Рот искривлен; гримаса боли на всем лице. И нос, длинный и острый нос, безобразный. В жизни совсем другой. Веки полупрозрачны, закрыты, белеют остановившиеся глаза.
   _ Ах, Мишенька ты мой миленький, что теперь с нами будет?
   И слезы тремя ручьями. Что теперь с нами будет. Он вспоминает прогулку по кладбищу: "навещали" родственников, чистили надгробия. Бабушка с ним вдвоем, вздыхает и говорит: "Знаешь, мне кажется иногда, что мамина могила _ уже моя". Хочет плакать. Андрей не находит слов, он никогда не находит слов.
   Папа: маленькая капля из-под очков. Стоят. Остальные стоят, сухие.
   Андрей хочет чувствовать что-то, но выходит лишь общая сдавленность. И еще _ любопытство.
   Берут гроб на плечи, несут. У дверей _ машина, открыли кузов. Ставят на глуховатый ролик и гулко закатывают. Дед... дед... дедушка! Куда они тебя забирают? Лежал бы здесь и лежал, молчаливый, а все же здесь. Ты, может, и при жизни был не намного разговорчивей, я, может, и не любил тебя, а привык. Зачем этот ролик... машина... и что ты вообще тут делаешь? Жадно хватаю последний раз, полные глазницы. Сейчас закроются двери _ и всё. Что _ всё? А было ли что-нибудь вообще? А когда папа будет умирать или мама... он тоже ничего не почувствует? И надо ли вообще страдать? Раджив Ганди, когда сжигал на площади тело матери, был бесстрастен и торжествен и знал, что "это одно из бесчисленных ее воплощений в одном из бесчисленных миров". А он, Андрей, он не знает. Может, он и не хочет "чрезмерно страдать", как Гучев, но он хочет хоть что-то почувствовать... кроме любопытства и общей подавленности.
   Скоро контрольная, на кладбище он не поедет. Так все решили. И он так решил. Четвертная контрольная по алгебре, у Сары Абрамовны. Все зашли, автобус заводится, отъезжает, и теперь только дедушка умирает: звуки двигателя смертельны.
  
   _ Сизов! _ властно-обиженно говорит Сара Абрамовна. Сизов быстро отворачивается. Он сидит слева на первой парте, в ряду у стены, прямо перед Андреем; у обоих первый вариант. Они, как всегда, сверяют ответы, поскольку Андрей славится дурацкими ошибками вроде трижды три _ шесть, а Костя будто специально выбирает самые извращенческие методы, которым его обучают на курсах при МГУ, и получает иногда очень странные ответы. Их сотрудничеству много лет, и оно весьма плодотворно. Лишь иногда Сара Абрамовна доходит до того, что рассаживает их в разные концы класса, и то этот вандализм случается лишь к концу урока.
   Она снова отходит к доске, дописывать спецзадание. Она поворачивается спиной, и Сизов быстро шепчет:
   _ Пять шестых?
   _ Пять шестых, _ тихо отвечает Андрей.
   _ Третье. Пустое множество?
   _ Пустое, _ отвечает Андрей.
   Сизов отворачивается к себе: дальше пока не решил. "Интересно, что думает дедушкина душа, если она есть и витает сейчас надо мной, зная мои мысли? Довольна ли она тем, что после всего я так сосредоточен и спокойно решаю контрольную? Зная моего дедушку... наверно, да, наверно, она довольна. Он всегда любил дельных людей. Получается, смысл жизни в том, чтобы выполнить свои обязанности и перед смертью сказать: я счастлив, потому что меня не мучает совесть? Глупость какая-то. Хотя... не каждый может о себе и это сказать".
   Эстетизированный звонок в виде песни советских композиторов. Сара Абрамовна, которая при других обстоятельствах требовательно протянула бы "сда-аем", теперь терпеливо сидит у себя за столом и ждет. Ей и самой не хочется получить недописанные работы. Но вот все проверяют, кончается перемена и даже самые педантичные, не отрывая взгляда от своей бумажки, несут ее Саре Абрамовне на заклание, кладут на стол и идут назад за вещами, несколько шагов по-прежнему глядя в сторону работы.
   _ А-а-а! _ вскрикивают они вдруг, иногда подпрыгивая. _ Сара Абрамовна! На секундочку, пожалуйста! Мне только чуть-чуть исправить, одну циферку!..
   И с жаркой мольбой в глазах подбегают к учительскому столу.
   _ Всё! _ кричит неумолимая Сара Абрамовна, приобретая известное сходство с командором.
   _ Ну Сара Абрамовна...
   _ Всё!
   И наступает гробовое молчание.
   Андрей сдает работу, и Хряпкина, а также Хмелева, нудно нывшие у него за спиной последние десять минут, срываются на отчаянный крик и азбуку морских жестов. Он подходит к ним и лихорадочно пишет решение, грозное "Так!" прерывает его, он вздрагивает, игнорирует, быстро дописывает и тут же сует бумажку Хряпкиной. "Спасибо", _ шепчет она; он собирается и уходит. И в коридоре он видит Валеру, говорящего с девушкой из параллельного класса. Она высокая, с хищным лицом, красивыми волосами и роскошной фигурой. Она сама положила на него глаз, а Валера, уставший от Лены, _ кто осмелится его осуждать? Он видит этот флирт, эти голые запястья, игривые интонации, соблазнительные формы, _ жажду размножения и ласки. Он вспоминает худющего дедушку; радость мига и тоска безнадежности наполняют его. А это Таня; она кажется свежей, как никогда, особенно после дедушки. И почему-то он представляет ее на его месте, в этом пафосном катафалке, под номером три, такую же безобразную. Но его не тошнит; он спокойно разглядывает ее шею и плечи и чувствует восхищение. На ней белоснежная физкультурная футболка, она еще больше оттеняет ее идеальный светло-шоколадный загар. И он дает ей бумажку, такую же, как она давала ему. Она берет; она улыбается и все так же молчит.
   _ Ну пока, _ говорит он, и она тоже прощается.
  
   Эта милая маленькая квартира с балконом и двумя комнатами. С множеством бра, с элегантными люстрами. Такая опрятная, чистая. Ни бумажки не валяется просто так. И книги в уютной спальне, разобранные по авторам, все в рядочек. И две целомудренные кровати: рядом, но, конечно, не вместе. Две: не выкидывать же одну?
   _ И некому теперь будет ждать меня дома.
   Бабушка _ маленькая, черная, кучерявая. Много подруг, а еще _ пустоты. Слегка дрожат руки, но это не Паркинсон. Ходит на лыжах и в группу здоровья, поигрывает в бадминтон. Скучает. Волнуется, радуется каждый раз, когда видит Лешу с Андреем, зовет их к себе. Леша... приходит к ней "пообедать", он худой, но любит поесть, а она хорошо готовит. Андрею бывает с ней скучно: она хорошая, но читает мораль и несколько старомодна, а еще иногда суетится. Он не прочь поболтать с ней минутку по телефону, но сам никогда не звонит.
   Сидят _ очень сдержанные, напряженно-усталые. Хвалят деда.
   _ Он был... такой твердый, мужественный, готовый помочь...
   Подруга. Андрей молчит, ковыряет вилкой салат. Хочет еще, но стесняется положить. Они пили вино, и, как всегда, превосходное.
   _ Мы так спокойно сидим, потому что сами еще до конца не осознаем...
   Папа. Он говорил, еще и еще. А потом они снова пили вино. "Какое вкусное", _ подумал Андрей, наполняясь удовольствием мути. Его стало сладко покачивать, но он вовремя спохватился.
   _ А на самом-то деле... когда мы действительно всё поймем...
   Они выпили еще. Андрей вспомнил, как в детстве напивался, бывало, с пары рюмок и, счастливый, барахтался вот на этом диване у стены. Леша сидел поблизости, Андрей ложился на спину и терроризировал его ногами, мучил и щекотал. "Боже мой, _ восклицала бабушка или кто-нибудь из гостей, _ вот ведь какой, оказывается... А трезвый _ такой философ..." _ "Я и сейчас философ, _ отвечал Андрей, _ у меня антропологический эксперимент... Вот смотри, испытуемый уже дергается. Не что иное, как экзистенциальное беспокойство. Нужны условия, чтобы его проявить..." _ "Ой! _ причитала бабушка. _ И слов-то понахватался... Ведет себя странно и понять не поймешь, чего говорит. Кого вы воспитываете?" _ "Никого, _ говорил отец, _ он себя сам воспитывает". _ "А в детстве ведь тихий был, _ продолжала бабушка. _ Прихожу как-то за ним в детский сад, а его нигде нет. Всё обыскала, вдруг вижу _ в углу сидит, один, книгу про пионера-героя читает. Тихий-тихий такой, тихий-тихий..." _ "Из тихих, _ добавлял отец, _ а теперь из буйных".
   _ Когда по-настоящему почувствуем...
   Никогда, никогда, никогда! _ закричал Андрей голой мыслью... И эти часы: тик-так! тик-так! _ громкие-громкие. Однажды в новогоднюю ночь, когда они снова сюда приехали, они с братом лежали на раскладушках посреди этой комнаты, _ здесь было темно, а там, за дверью, там горел свет, и дядя Витя _ двоюродный дедушка, доктор медицины _ гнусавил по телефону, тоже с каким-то профессором, а дед копошился в кладовке, _ и так же тикали эти часы, не давая спать. Таинственной казалась полоса света под дверью, волшебною _ вся эта ночь... Родители с бабушкой были на кухне и в туалете, братья лежали одни. "Эй, давай свяжем проволокой ножки кроватей, закроем проход _ кто-нибудь запутается..." _ "У тебя что, есть проволока?" _ "В рубашке. Специально из дома принес". _ "Во дает! Ну, доставай". _ "Далеко. Вон на том стуле". _ "Где?" _ "Да вон, около тебя". _ "Это?" _ "Нет, это дедова". _ "Черт, что-то выпало..." _ "А плевать. Утром подберет. Давай мою!" _ "На". _ "Так. Проволока. Веревка! Ух ты, и веревку захватил! На, привязывай свой конец. Крепче! На два-три узла. Лучше на три. Ну я всё. Ты как?" _ "Второй вяжу". _ "Быстрее! Витя прощается. Щас сюда пойдет". _ "Щас!" (И бурное электричество по всему телу, дрожание рук, захлеб чем-то чистым). _ "Быстрей! Трубку положил... встает..." _ "Всё!" Открывается дверь, дядя Витя, два часа говоривший о гиброфуброцелине, оказывающем умеренное гелиотропное воздействие на некоторые ткани, задумчиво, немного сонно бредет по комнате, вдруг спотыкается и так же в нос: "Ну что тут такое..." Почти без раздражения, с одним удивлением делает новый шаг и чуть не рушится на пол. "Ну что тут такое..." Они трясутся под одеялом, уткнувшись в подушки. Минуту спустя дядя Витя проходит, они высовываются из подушек и смеются чуть ли не вслух, и Андрей замечает, что человеческий смех звучит странно. Они шепчутся минут двадцать, а потом приходят родители и ложатся рядом, на большую кровать, и теперь уже надо спать. Андрей хочет заснуть, но впечатления ворочаются, поют и танцуют тарантеллу, дико кричат... потом отдыхают; он слышит часы и все равно не может уснуть. Тик-так, ТИК-ТАК! Он вспоминает о сердце. Он как-то слышал по радио, что "человеку на жизнь отмерено два миллиарда ударов", и считает каждый удар. Два миллиарда... а что потом? И как это _ потом? Ему никто не пытался объяснить. Да он и не спрашивал. Вот так же он думал о вселенной. Радиус _ десять миллиардов световых лет. А что потом? Из чего сделан ее край? И так ли нельзя за него попасть? Ну ладно, пусть нельзя _ но что-то же за ним есть? И много ли этого его? А есть ли край у того, что за первым краем? Ведь получается бесконечность. А если бесконечность _ наверняка в ней найдется точно такой же мир, как вот этот, и точно такой же Андрей, и папа, и мама. И сейчас они вот так же сопят во сне, и второй дядя Витя недавно запутался в проволоке...
   Они пободрели, они говорят о погоде, о ценах, политиках. Не громко, конечно, _ кто ж такой дурак? _ но более оживленно. И хочется взвизгнуть. Незнамо от чего _ просто взять и взвизгнуть. А потом уйти, покачиваясь, держась за голову и стоная, уйти в ту комнату, набрать Танин номер и сказать: "Жизнь _ зыбкая штука", и повесить трубку. Взвизгнуть, конечно, трудновато, а вот пойти прилечь _ почему бы и нет?
   И эта кровать, на которой спал тот, кто скоро начнет разлагаться... Гоголь, говорят, проснулся в гробу. А что, если дедушка, вот именно в эту секунду, в ящике, под землей, открывает глаза? Именно сейчас, когда они стали говорить о политике... Андрей вскакивает с постели, бежит на балкон _ прыгнуть, прыгнуть, лететь, задевая мокрые ветки, глотая холодную свежесть небытия, упиваться светом огней, этих окон, живущих здесь и сейчас, между ничто и ничто, между мраком и пустотой, а может _ внутри него, в его воспаленном мозгу? _ говорящих о политике и погоде и чешущих затылок, и в эту секунду прожить больше, чем любой из них за всю благоразумную жизнь... И четким падением на асфальт убить их всех, каждого из них, всю политику и погоду, не из ненависти, а так, для эксперимента... Одним маленьким шлепком _ миллионы книг, миллиарды людей, триллионы звезд, _ и Бога в своей подкорке, убить _ стать выше него, выше всех!..
  
   Сидят, разговаривают. Вот бабушка ему говорит:
   _ Замерзнешь, иди назад!
   И мама:
   _ Тебя продует!
   И папа:
   _ Уже не лето!
  
   Он сидит в темноте, в соседней комнате. Таня... Она дала ему свой телефон, но как она будет с ним говорить? О чем? Он гладит полированный аппарат, словно просит о помощи. А может, так и сказать: "Жизнь _ зыбкая штука"? И если она ничего не ответит, то повесить трубку, будто это и не он. А если скажет: "Как-как?" _ то взять и все объяснить, про дедушку, про вкладыш и про балкон. И если поймет, то представиться... А если не поймет? И голос узнает? Она же его за сумасшедшего будет считать, в школе будет шарахаться. Нет, почему; как там было _ "между ничто и ничто, между мраком и пустотой, а может _ внутри него, в его воспаленном мозгу" _ слабые, одинокие существа, копошащиеся в рамках условностей, которые сами же себе и придумали, чтобы защититься от чужих душ, чужого отчаяния и чужой любви... какая-то бредовня, патетическая дичь, околесица. Нет, почему; ведь всё так, только никто об этом не говорит, потому что не принято; взять трубку, набрать номер, слушать гудки и пульсацию жилки в правом виске, захлебываться чистым и чем-то запретным...
   _ Алё?
   О Господи, как реально! Живой человеческий голос, красивый, высокий, немного писклявый и очень детский _ такой ли у Тани? Ведь если это сестренка младшая, он ее в транс введет, если об этом заговорит, а если Таню попросить _ ясно будет, что знакомый, что, скорей всего, он, и тогда уже не отвертишься...
   _ Алё? Вы там есть?
   Он вздохнул и повесил трубку.
   ...Ну слава тебе, Господи! Младшая сестренка... Да этим и Канта в транс введешь, особенно если вот так, наскоком... Дикий ты человек, дикарь, Пятница, ядрена вошь!
  
   И приступ недоверия к себе, недоверия к реальности. Изысканно-безумное экзистенциальное удивление. Он сидит среди этих странных людей, ближайших к нему по крови и давности знакомства, знающих о нем всё и в общем-то ничего, говорящих ту же бессмыслицу, что он по горло наслушался в детском саду, что слышит каждый день в школе, от одноклассников и многих учителей, _ и не верит ни единому слову. Он вспоминает тот летний день, когда они с Лешей играли в лесу в бадминтон, на специальной площадке, через сетку, на счет, когда Леша, дразнивший его, почему-то выиграл, и он плакал, а дед, как всегда равнодушный, сидел у костра и невозмутимо пел свою арию: "Пусть неуда-а-ачник плачет...". Он вспоминает те дни, когда летом, в конце июня, он жил у них с дедушкой и, лежа в кровати в полдвенадцатого ночи, слышал сквозь занавески солнце, не желающее уходить, и видел свежие крики детей, желто-алые, очень теплые; и звенящий трамвай по утрам, когда снова солнце, но хочется спать; и очень цветные мультики по корейскому телевизору. И поездку в Дмитров, в ноябре, на турнир, когда вечером бабушка пожалела его: вот, бедненький, и учится во всю силу, и шахматами себя изматывает. Она не знала, что, если бы не эта поездка, не шахматы, он бы и с постели не смог подняться, чтобы хоть что-то делать. Как они ехали с дедом в холодной электричке, но он был тепло одет, в новое пальто, и было даже приятно, что вокруг холодно. Как он выиграл три из трех, на первой доске, хоть и в последней партии заболела голова. Как тренер потом вручил суточные и он был горд, что сам заработал эти деньги. Как предложили в конце выбрать подарок, фантастику или Цвейга, и он выбрал зачем-то фантастику, хотя дед кричал: бери Цвейга! Он был горд, что поступает по-своему и имеет на это право. И как летом они с дедом гуляли по стадиону, внизу, по самым беговым дорожкам, и, конечно, молчали, а потом дед сказал: а слабо два круга пробежать? И он пробежал, а, когда мама узнала, то сказала: нельзя так изматывать ребенка! И самое, может быть, резкое воспоминание, самое глубокое: тихий летний день, они с дедом стоят на асфальте у стены какого-то массивного здания на стадионе "Динамо", и пасуются белым волейбольным мячом. Андрей бьет то сильно, и мяч укатывается слишком далеко _ дед медленно, лениво-лениво идет за ним, так медленно, словно вжился в этот день, как гениальный актер. То слабо, мяч катится по шершавой поверхности и немного шуршит, затем почти останавливается, и дед, который не хочет идти, начинает подманивать мяч правым указательным пальцем _ мяч катится вдруг быстрее: едва заметный уклон _ и останавливается возле дедовых ног, делая его волшебником. Почему? Почему этот тусклый день живет в нем так ярко, хоть и ушел много лет назад, не оставив и следа? Почему то место, тысячи раз утонувшее в романтической летней пыли, тысячи раз омытое летним дождем, то место, давно уже ставшее шумным, вульгарным рынком, он видит гораздо четче, чем людей, сидящих здесь и сейчас в этой комнате? Где оно сейчас, это место, с серой стеной и серым асфальтом, с тихим мягким солнцем и чудом тишины, с дряхленькой скамейкой, где не хватает четырех досок? Где сейчас его дедушка, которого он все-таки любил _ за тот самый день, _ хоть понял это только сейчас? Если все-таки есть душа, которая странствует по мирам и телам, зачем кому-то понадобилось свести вместе этих разных людей, _ здесь и сейчас? Зачем вообще нужны эти странствия и почему они длятся так долго, протекают в таких абсурдных условиях? А если никакой души нет _ то как понять это дикое скопление клеток, звуков, которое называется "дедушкиными поминками"? Существа из белковых молекул, шариков, крохотных, бессмысленных шариков, которые делятся еще на какую-то кучу соринок, летающих на одном месте со скоростью света, что-то говорят, слушают друг друга, поднимают брови, качают головами... В какой-то комнатушке какого-то дома какой-то улицы какого-то города какой-то страны какой-то планеты какой-то звездной системы какой-то галактики... одной из десятков миллиардов... И он, одно из этих существ, потомок комочков слизи из Мирового Океана, чудом возникших непонятно зачем, сидит и обо всем этом думает, ворочает хитрыми клетками, осознающими самих себя и десятки миллиардов галактик, просящими жареной курицы и белого хлеба...
   И он не верит, что это он, что он здесь сидит и все это есть. Он выпивает еще и, покачиваясь, идет спать в соседнюю комнату. Но форточка открыта, в нее дышит холодная осенняя ночь, ее не хочется выгонять, хочется дрожать, глядя на тусклые прямоугольники окон и яркие звезды.
  

5

   14-летний Андрей никогда не звонил девушкам просто так, без дела. И теперь зеленая пластмасса телефона пугала его, угрожая возможными полуминутными паузами и постыдным мальчишеским заиканием. Он решил заранее продумать, о чем будет с ней говорить. "Как дела?" _ Как будто они в школе не видятся каждый день, как будто он не может нормально к ней подойти. "Как жизнь?" _ это уже лучше, она может рассказать о чем-то таком, за что можно зацепиться, поделиться сходными впечатлениями... Какими впечатлениями? Они же совершенно незнакомы, у них ни одного общего дела. О чем говорить? Он и говорить-то толком не умеет, особенно с девушками, особенно с незнакомыми, особенно ни о чем. Лето, учеба, одноклассники... Он схватил бумагу и карандаш и набросал возможный план разговора, ругая себя юным Вертером и старым склеротиком одновременно. Он набрал номер без всякого захлеба, холодными, липкими пальцами. Последняя цифра далась особенно тяжело. Палец так и тянулся к рычагу, и если бы Андрей не применил свое любимое "раз, два, три" (на счет "три" он делал что-то особенно тяжкое, например, вставал утром с кровати), то разговор бы так и не состоялся. Но палец отдернут, подавлен, и мосты горят синим пламенем.
   _ Здравствуйте. Позовите, пожалуйста... Будьте добры... Я хотел бы... Таню, то есть _ поговорить с Таней.
   Мать твою разытить! Первые две оговорки еще ничего, третья _ значительно хуже, но то, что ты ее исправил, не лезет уже ни в какие ворота.
   _ Здравствуйте. Таня _ это я.
   Она что, не узнает меня? Или специально обращается на "вы"? Может, такая интеллигентная? Но в школе мы вроде на "ты" обращались. Или никак не обращались?.. Да что ты несешь, какое еще "вы" в десятом классе! Но, может, она такая интеллигентная? Сама _ эстет, отец _ искусствовед...
   _ Але, вы там есть?
   Опять!
   _ Да, привет! Это я, Андрей. Помнишь, ты мне телефон давала?
   Ну ничего поумнее не мог спросить!
   _ Конечно. Что ж ты сразу не позвонил?
   _ Не знаю... Дела не было...
   Блин! Блин! Блин! Какого дела? Так-то бред, а если еще подумает, что мне до нее дела не было...
   _ Дела? А сейчас что, появилось?
   Голос тот же, высоко-писклявый. Значит, это была она.
   _ Кстати, это не ты мне вчера звонил?
   Мысли читает!
   _ Вчера?
   _ Ну да. Поздно вечером. Помолчал так и трубку повесил.
   Нет, не я, не делай из себя идиота!
   _ Я.
   _ Ты? А чего не заговорил? Голос мой не понравился?
   _ Нет-нет, у тебя очень красивый голос.
   Ура, первый комплимент, хоть и вымученный.
   _ Так чего ж тогда?
   Связь прервалась!
   _ Я... не был уверен, что ты меня поймешь.
   _ Уау! Что же ты такое хотел рассказать?
   Говорить об этом человеку, который употребляет "уау", этот глупый взвизг американских девчонок...
   _ Уау! Тебе действительно интересно?
   _ Ты дразнишься?
   Боже мой, не успели разговориться, уже какие-то обиды!
   _ Не обижайся, пожалуйста, я случайно, автоматически...
   Тоже мне, Шура Балаганов.
   _ Нет, если дразнишься, так и скажи, я буду знать...
   Какая чувствительная! Зато, может, интересный человек. Богатый, понимаешь, внутренний мир...
   _ Я хотел рассказать тебе, что мы вчера...
   Замолчи сейчас же! Вот план, по нему и треплись. "Лето, учеба, одноклассники"... "Мы вчера"... "Лето"... Бред какой-то. "Учеба"!
   _ ...Что мы вчера контрольную писали.
   _ Это было настолько интимное переживание?
   _ Почему?
   _ Ну как, не решился рассказать...
   Ё-о! Ну, вляпался... Ладно уж, теперь что уж терять...
   _ А кроме того, мы вчера дедушку схоронили.
   _ Кроме того? Между делом, что ли?
   _ Ты дразнишься? Если дразнишься, то так и скажи.
   _ У тебя научилась.
   Боже мой! А казалось, такая милая, добрая, пушистая... молчаливая... И эта записочка... прямо куколка.
   _ Послушай, если на каждую мою невинную шутку ты будешь отвечать тремя злыми остротами, у нас с тобой точно ничего не получится.
   _ Не получится? А с чего ты взял, что у нас что-то должно получиться?
   Ну, куколка, мать твою!
   _ Ну, прости.
   Он повесил трубку.
   Кто бы знал, что мечты кончаются так глупо. Возвышенный поэтическо-эротический образ, созданный его фантазией, и эта противная писклявая девчонка _ один человек.
   Ты сам дурак! Говоришь через пень-колоду и еще хочешь кому-то понравиться! Гордец вонючий! Трубку повесил! Обидчивый ты наш!
   А что, что повесил? Все и так уже в тупик зашло.
   Какой тупик! Сам ты тупик! Сказал бы, например: я имел в виду: разговор получится, ведь, раз мы обменялись телефонами, мы хотим друг с другом поговорить, не так ли? И все постепенно бы выровнялось само. А теперь что? Теперь любуйся на нее в школе и тихо сходи с ума.
   Какой ты жестокий! Может, не поздно еще позвонить? Извиниться, поболтать о чем-то приятном?
   Ну-ну, посмотрим, как ты это сделаешь. Ты же у нас только трубки бросать умеешь да на философские темы трепаться. Ну-ну, позвони, позвони. Поунижайся маленько, тебе полезно.
   Он потянулся к телефонной трубке, но поднять не смог. Если вначале, до этого разговора, она весила килограммов пятьдесят, то теперь ее масса выросла до тонны.
   Вдруг телефон зазвонил. Трубка, не тяжелее пенопласта, сама прыгнула к нему в руку.
   _ Привет, ты на меня правда не обижаешься, ведь все хорошо, правда, мы будем друг другу звонить? _ задыхаясь, выпалил он.
   _ Я-то тебе и так каждый день звоню, _ спокойно сказала мама. _ Вот ты бы мне хоть раз на работу позвонил, спросил, как дела, мамочка, что купить, что почистить... Так ведь нет, не дождешься. А насчет обиды... Ну, хамишь, конечно, но что делать _ возраст, наверно, такой... Ты хоть не пьешь, как некоторые... Так как, значит, контрольную написал? Ты мне так и не сказал вчера.
   _ Ты и не спрашивала, _ злобно парировал Андрей.
   _ Не компанейский ты человек, еще и без сыновней почтительности. Нет чтобы встречать нас каждый раз у дверей...
   _ С радостным лаем, _ добавил Андрей.
   _ Рассказывать, что нового, что было... Так ведь нет, не дождешься. Так как, значит, контрольную написал?
   _ Пять-пять, _ угрюмо ответил Андрей.
   _ Пять-пя-ать? А почему две оценки?
   _ За содержание и за грамотность.
   _ Это у вас так серьезно?
   _ Нет. За основную часть и за дополнительную.
   _ Ну... ну ты молодец! А вообще как оценки? Четвертные.
   _ По биологии "четыре" и по русскому. Остальные двойки.
   _ Ну ты молодец! В девятом классе у тебя вроде четыре четверки было.
   _ Три.
   _ Все равно молодец. Так, чего доброго, и на медаль выйдешь.
   _ Шла бы она, твоя медаль.
   _ Как ты можешь?.. Мне в свое время только из вредности медаль не дали, я-то на золотую шла, а мне за сочинение на выпускном вдруг четверку поставили, а потом по математике и по физике. За компанию, наверно. А так я всегда на пятерки училась...
   _ Ты молодец, мама. Ты просто гений.
   _ Э-э... Ты, значит, хлеба купи, белого два батона и черного полбуханки. А к медали мы еще вернемся. Ты не понимаешь своего счастья. Как сказал папа, хорошая голова дураку досталась.
   _ Спасибо, мама. Всего тебе наилучшего.
   _ Стой! Белый нарезной купи, а черный можешь...
   Он хрястнул трубкой об телефон. Помолчав, тот заливисто разорвался новым звонком.
   _ Ну алё, _ с раздраженным пренебрежением бросил Андрей.
   Из трубки послышалась робкая тишина.
   _ Андрей, _ медленно проговорил наконец высокий голос, _ я хочу извиниться, я была в плохом настроении: у меня молоко убежало...
   _ Да, _ сказал он, _ неприятно. Плиту придется мыть...
   _ Ты хотел мне что-то рассказать?
   _ Да... Вроде хотел.
   _ Про дедушку, кажется?
   _ Вроде про дедушку.
   Голос просительно замолчал.
   А полезно иногда пошвыряться трубкой.
   _ Мы его вчера схоронили, а мне совсем не было жаль... ну почти. Мне так жаль, что не было жаль... И себя еще жаль...
   _ Не понимаю, _ сказала она вдруг с неожиданной резкостью. _ У меня недавно бабушка умерла. Когда я раньше представляла себе, как она умрет, я была уверена, что не заплачу. А теперь вот взяла и разревелась...
   _ Я тебе завидую.
  
   И все равно он боялся звонить ей, когда захочет. Он не решался звонить ей каждый день, чтобы не казаться назойливым, но и пропустить два дня подряд он тоже боялся. Поэтому он звонил строго через день, что тоже казалось ему смешным и нелепым. Он старательно припоминал все забавные случаи, которые с ним когда-либо произошли, и припомнил штуки две. Он говорил с ней на философские темы, и в частности о солипсизме.
   _ Понимаешь, бросаясь с балкона, человек убивает в себе целый мир, необъятную вселенную!.. _ задыхаясь, кричит он в трубку.
   Таня молчит. Она, конечно, поражена глубиной и дерзостью его мысли.
   _ И, засыпая, я усыпляю весь мир, как бы отправляю его в отпуск на восемь часов, с тем чтобы утром, с первым лучом солнца, возродить его к жизни. Закрой глаза, и ты погрузишь вселенную в густейший, непроницаемый мрак...
   _ Алё, _ говорит вдруг Таня.
   _ Алё, _ удивленно отвечает Андрей.
   _ У меня тут связь прервалась. Последние две минуты я тебя не слышала.
   _ Что же ты делала?
   _ Я... мне мама прибраться сказала. Я вот и прибралась.
   _ Прямо с трубкой у уха?
   _ А что? У меня провод хороший, с удлинителем...
  
   Однажды в школе, на перемене, Валера, Андрей и Саша, выходя из кабинета химии, увидели следующую картину. Белугин, Левацкий, Волков и другие "бэшки" мужеского полу _ всего человек восемь, и с краешку Бредов _ замученные после физкультуры, сидели на полу у стены с закрытыми глазами и плейерами в ушах. В воздухе тяжело пахло потом и пылью. Из наушников доносился такой шум, как будто огромный бульдозер едет по свалке металлолома.
   _ Какая гадость, _ сказал Саша с отвращением.
   _ Что именно?
   _ Всё это. _ Он обвел взглядом стену. _ И надписи на школьном заборе.
   _ На всех заборах одинаковые надписи. Пора бы уже привыкнуть.
   _ Сегодня новая появилась. `Let's kill Sara!'
   _ Думаешь, это они?
   _ Кто ж еще? Ты посмотри на эти черные майки, куртки, бонданы. На эти зверские лица.
   _ Круто, _ сказал Андрей. _ Она же у них классный руководитель.
   _ В том-то и дело, _ заметил Валера. _ Их она больше всего и достает.
   _ Ты их оправдываешь? _ возмутился Саша.
   _ В каком-то смысле.
   _ Отлично. Я тебе завтра бондану куплю.
   Тем временем они подошли к буфету и вгрызлись в толпу, гордо и безосновательно именуемую "очередью". Толпа орала, визжала и извивалась. Толпа взросло и пафосно здоровалась за руки с вновь пришедшими. Толпа пихалась и немного дралась. Толпа материлась и пучилась. Толпа разбивалась на группы по несколько человек, вверяла одному из них деньги и внушала заказ, клала его животом на железный прилавок и проталкивала в сторону продавщицы. То грубая, то вежливая, то практичная, то простая, продавщица, в белом халате, с очками в черепаховой оправе и гнусно покрашенными волосами, нервно курсировала между прилавком с выдвиженцами, лотком с булочками, столом с чайником и коробкой с деньгами. Лицо ее выражало сосредоточенность, математическое напряжение и сознание выполняемого долга. Возможно, в глубине души она даже радовалась всей этой свалке, наслаждаясь той властью над протянутыми руками с зажатыми в них купюрами и монетами, которую давало ей положение за прилавком.
   _ Н-да, _ сказал Андрей. _ Видно, не судьба.
   _ А вот и мелкие!
   _ Значит, с голоду не помрем.
   Ввалились младшеклассники. Их учительницы получили подносы с едой и питьем, дали указания о том, как всем этим пользоваться, и вышли погулять в коридор, оставив подносы на столах. Валера украл чай, Андрей _ сырки, Саша _ хлеб. Совесть их не мучила, потому что половина младшеклассников всегда болело, и, если бы украденная ими еда досталась здоровым в качестве второй, третей, четвертой порции, они стали бы еще здоровее, больше и толще и больным было бы еще труднее с ними общаться.
   Они заняли свой любимый столик у окна.
   _ Бондану мне покупать не обязательно, _ сказал Валера, с удовольствием отхлебывая ворованного чаю. _ Вообще, прежде чем обвинять, полезно разобраться, почему все это происходит.
   _ Что именно?
   _ Ну... heavy metal, избиение Бредова и `Let's kill Sara!', весь этот крутеизм, сигареты и мат через слово, черные футболки с черепом и костями, с лимонкой и Nirvan'ой, анархизм и шовинизм, ежедневные нажираловки и презрение ко всему и вся...
   Валера задумчиво посмотрел вдаль, на буфет, где одного из выдвиженцев так далеко протолкнули через прилавок, что он, как спелый фрукт, упал к ногам продавщицы, кое-как защитившись руками.
   _ Думаю, _ снова заговорил Валера, обкусывая сырок и пряча его от появившихся учительниц младших классов, _ думаю, что дело все в нашей дорогой машинной цивилизации. Когда вокруг столько мертвых движущихся предметов, начинаешь путать живое и мертвое, привыкаешь к этому лязгу и грохоту, хочется слышать его чаще и чаще...
   _ Но машинная цивилизация возникла еще в девятнадцатом веке, _ заметил Андрей, макая белым хлебом в горячий чай.
   _ Но электрогитара появилась только в пятидесятые годы.
   _ Но за последние полвека в мире много что слушали, не только хэви мэтал и готику.
   _ Ладно, хрен с тобой. Но против бездуховности культуры-то ты хоть не будешь возражать?
   _ Что ты имеешь в виду?
   _ Мы с тобой говорили как-то. Голливудский хлам, культ сильной, жестокой, эгоистической личности, компьютерные игры-стрелялки...
   _ Ну, я их с детства любил, игры-стрелялки. Точнее, в детстве. И особой жестокостью при этом не отличался.
   _ Ладно. Скажем круче: их жизнь бессмысленна.
   _ А чья смысленна? Мы об этом сто раз уже говорили.
   _ Но взрослые от этого не особенно страдают...
   _ Точнее, неосознанно.
   _ ...А им как-то тяжелее смириться. Они только-только осмыслили себя как личность, хотят что-то делать, а что _ не знают. У них постоянная внутренняя скука, в которой они, может, и сами не отдают себе отчет. Не могут создавать _ начинают разрушать. Так всегда.
   _ Что _ разрушать?
   _ Как что? Культуру. Ведь нигилизм _ это и есть разрушение культуры вокруг себя. Помните? "Сначала нужно место расчистить". Вот они и расчищают. Но есть ли у них, чем его потом заполнять? Они об этом не думают. Конечно, они имеют на эту расчистку какое-то право, потому что значительная часть нашей, то есть "взрослой", культуры прогнила _ тут можно и советской эпохе спасибо сказать, _ и учителя наши не идеал...
   _ Тихо, тихо, тихо, _ сказал Андрей, потому что в отдалении показалась Сара Абрамовна. _ Демагог юный. Мне кажется, они просто боятся показаться друг другу слабыми. Кто мучает Бредова и пишет `Let's kill Sara' _ тот крутой, кто не мучает и не пишет _ слабак, а то и вовсе интеллигент.
   _ Да дурость это все, обыкновенная дурость, _ тяжко вздохнул Саша. _ И мерзость.
   _ А шовинизм, _ продолжал Валера, _ оттого что за державу обидно.
   _ Чего?!
   _ Ну как, мы же теперь третий мир, недоразвитая страна, сырьевой придаток. Говорить, что в ближайшее время мы, может, и не исчезнем с лица земли, стало плохим тоном. Мы же катимся в пропасть и все такое. Так нас газеты учат?
   _ Они газет не читают.
   _ Ну, телевизор с радио. Так вот, кому не обидно, когда твою страну в такую задницу запихивают? Хочется как-то компенсировать эту неполноценность, взять реванш, простите за выражение...
   _ Я думаю, им лишь бы выпендриться, привлечь внимание девчонок... Разве подойдет девушка к какому-нибудь скучному, серому интеллигентику в рубашечке и штанишках? Гораздо интереснее крутой парень в черной кожанке с железяками, с модным пивом и сигаретами, с буквой "А" на футболке.
   _ Может, и так... Да вообще все издерганы. То дефолт, то путч, то теракт какой-нибудь... То одни деньги, то другие. Щас только и можно быть злобным и агрессивным, иначе не выживешь. Мы слишком быстро перешли к капитализму.
   Валера вздохнул и положил пустой стакан на бок. Мимо прошла Таня с подругой.
   _ Привет, _ сказала она Андрею.
   Андрей, погруженный в социально-психологические размышления, секунд пять как будто и не слышал ее, а когда очнулся, Таня уже ушла. Он резко помрачнел.
   _ Ну вот, _ сказал он, _ будет думать, что я ее игнорирую.
   _ Думаешь, она такая обидчивая?
   _ Она очень обидчивая.
   _ Но, чтобы на это обидеться, нужна еще и глупость. Ты что, считаешь ее дурой?
   _ Я вообще не знаю, кто она такая. Может, и дура.
   _ Но вы же с ней говорите о чем-то?
   _ Пытаемся. Я рассказываю ей что-то серьезное, она молчит или отвечает каким-нибудь общим местом.
   _ Так на фиг она тебе сдалась?
   _ Я тоже об этом подумал.
   Маленькие ушли, их место заняли девятиклассники _ здоровые, смачно гогочущие громилы. Они грубо приставали к смазливеньким одноклассницам, чуть ли не хлопая их по попкам и не хватая за грудь. Те лениво оборонялись, не скрывая своего удовольствия.
   _ Ведь по сути одно и то же, _ продолжал Андрей, _ у нас _ по крайней мере, у меня _ и у них. _ Он кивнул на громил. _ Я хочу _ и они хотят. Только они честнее меня. Они не строят из себя утонченных натур, жаждущих родства душ.
   _ Андрей! _ завопил Саша так, что даже громилы вздрогнули.
   _ Хотя, _ сказал Андрей примирительно, _ я чувствую к ней и что-то другое. Я не знаю, любовь ли это, потому что никогда не любил и не с чем сравнивать.
   _ Несмотря на то, что она тебя не понимает? _ спросил Валера.
   _ Ну да. Может, это не любовь, а желание любви? Маленькая путаница? А может, чувство новизны? В любом случае я хочу ее видеть. С ней все как-то по-другому.
   _ У нее скоро день рождения.
   _ Ты откуда знаешь?
   _ Я же с Олей якшаюсь. Она ее лучшая подруга.
   _ Эта та худая высокая? Каратаева, что ли?
   _ Да.
   _ Нет. У нее другая лучшая подруга. Нина. Маленькая с гнусным плоским лицом.
   _ Плоскодонка! _ крикнул вдруг Саша радостно. Он родился в год Обезьяны, и с ним такое бывало.
   _ Ну так ну? Она тебя не приглашала?
   _ Я как-то заикнулся об этом между прочим, а она: "Ты что, ко мне на день рождения собрался?!" С диким негодованием.
   _ Н-да-а-а... Хреновая из нее Джульетта.
   _ А может, из меня _ Ромео?
   _ Ну так ты реши все-таки: нужна она тебе или нет?
   _ Ну... Будем считать, нужна.
   _ Так. Олю она точно пригласит, значит, и меня. Тогда, может, оформить тебя как моего друга?
   _ Попробуй. На небесах тебе это зачтется... Мне тут, кстати, МХК-шник "Упанишады" принес. _ Андрей полез в рюкзак и извлек оттуда рассыпающееся на глазах пожелтевшее чудо. Валера добаловался со своим свеженаполненным стаканом и опрокинул его _ коричневая жидкость затопила Древнюю Индию.
   _ Козел! _ закричал Андрей. _ Он же меня убьет!
   Он схватил разомлевшие листки и положил их на сухой стол. В дверях появился МХК-шник.
   _ Мэ зэ нэ! _ завопил Андрей и мигом подскочил к столу, прикрывая свое преступление рюкзаком. "М. з. н." было у них "общепринятым" сокращением и означало: "мать за ногу".
   _ Здравствуйте, Алексей Васильевич, _ сказал он почти что ласково, когда бородач поравнялся с ним.
   _ Привет, привет, _ ответил учитель как всегда хитро. _ Что это ты рюкзак на стол водрузил? Да еще так торжественно?
   _ У него сегодня день рождения.
   _ Поздравляю! И сколько виновнику торжества?
   _ Два. Два месяца.
   _ Юбилей!.. _ восхищенно вздохнул учитель и пошел дальше.
  
   Конспиратор Валера давал всем девушкам кодовые имена, чтобы можно было обсуждать их где угодно. Он переименовывал их в города. Так, Оля стала Ольборгом, Лена _ Ленинградом, Таня... Кузнецову Таню, в обход традиции, назвали КТ, затем _ МКТ, в честь молекулярно-кинетической теории, которую они проходили тогда по физике. Но это нововведение оказалось не очень удачным. Однажды физик десять раз повторил тему: "Основные положения МКТ", а в течение всего года приговаривал: "Вы должны знать, что входит в МКТ".
  
   Валера принес длинный психологический тест, заполнить который дали в конце концов Тане с Ниной. Один из вопросов был: "Как вы будете плавать, если окажетесь на пляже одни?" Получив ответы, они все втроем сидели на первом этаже школы и обсуждали их. Валера рассказывал ключ.
   _ Вот этот вопрос, _ говорил он, _ насчет пляжа, определяет сексуальную конституцию человека. Что там написала МКТ? Изучим сексуальную конституцию МКТ!..
   Мимо проходили Таня с подругой.
   _ И плоскодонки, _ добавил Саша.
  
   В конце концов она сама пригласила его на день рождения. Он смутно помнил тот вечер. Небо было сплошь пасмурное, ботинки чавкали по грязи и слякоти, машины ехали как в тумане; в пять было уже темно. Они с Валерой стоят возле метро, покупают гвоздики: он _ три красных, Валера _ три белых. Они заворачивают их в шуршащие обертки, пытаются завязать, но Валерина обертка начинает вдруг расслаиваться, и маленькие кусочки сыплются на ступеньки перехода. Он когтит и грызет их, тихонько ругаясь; наконец получается, хоть и Валерина упаковка вся обкусана.
   _ А хрен с ней, _ говорит он, _ пошли.
   И они идут в булочную _ место встречи с другими гостями. Тут и Оля, и Нина-"плоскодонка", и Маша _ не столько Танина, сколько Олина подруга, Андрей с ней особо и не общался. Шариков нет, потому что нет моды; Андрей расплывчат, он гуляет по магазину, глаза разбегаются от разноцветия конфет, тортов, от смутности своих ощущений. Он не знает, что бы подарить Тане, кроме цветов, покупает шоколадный торт, но у каждого уже по торту, он смущается. Еще немного они ждут кого-то, кто не придет, и вместе уходят: девушки в первом ряду, потому что знают дорогу, они с Валерой _ во втором. Пытаются шутить. Андрею, после долгих, мучительных сомнений и нравственных терзаний, связанных с выбором ("Или _ или" по Кьеркегору), купили недавно фотоаппарат, _ он шевелится в сумке. Они переходят через дорогу, прыгая через полуметровые кучи слякоти, убегая от машин, тая в фонарном свете. Становится холоднее, их пронизывает северный ветер. Идти всего минут пять, а кажется, _ полчаса. Валера рассказывает ему анекдот _ он смеется, как можно громче, но вдруг замолкает _ резко, обрывисто. Ступает на лужу, покрытую льдом, _ лед проваливается, и он по колено в воде. Все начинают хохотать, он, конечно, тоже, но ноги дрожат от холода и сырости, _ кроме него, никто об этом не знает.
   Они звонят в дверь, слышат какое-то шебуршание, копошение _ дверь открывается, на пороге Таня в тонком шелковом платье, тонкие руки, ноги, тонкий голос, тонкая бумага, на которой она написала ему приглашение несколько дней назад _ все вертится в хороводе мыслей и впечатлений, он видит сквозь голубое платье бюстгальтер _ волна биологической нежности захлестывает его, он протягивает цветы и бормочет что-то невразумительное (хоть бы в щечку, что ли, поцеловала, _ но нет, тогда не было моды, он не мог об этом подумать), она благодарит и несет цветы в комнату, распаковывает их и ставит все в одно ведро из желтого пластика, и дарит какую-то глупую ревность: почему его цветы она ставит вместе со всеми? _ но это легкое, мимолетное, да и странное: она ведь его не понимает, она другая, откуда же эта маленькая ревность, ведь здесь не только желание, здесь что-то еще, что не получается назвать, да и ладно, они ведь сидят уже за столом _ едят, пьют, пытаются говорить...
   Он делает фотографию: Таня выходит из спальни, смеется, открывая жемчужные зубки, несет на щеках легкий румянец, струит волосы _ по спине, по плечам, по груди, играет точеной шеей, _ и блики, слева и справа, на шкафу и посуде, в карих глазах и в серебристой цепочке... Он делает фотографию: все сидят за столом: Маша в темно-зеленом платье, вся красная, только ожерелье на шее белое, нерешительно тянется к шампанскому, рот забавно открыт, локоть на столе. Нина-"плоскодонка": вспухшие щеки, тонкие поджатые губы, закатанные глаза _ горят красным, как у вампира (тоже мне red eye reduction), скучный черный пуловер. Оля: желтая кофта с элегантными дырочками, извиваются светлые волосы, щурятся узкие глаза _ похожа на попугая. Таня: опять обнажает зубы (знает, что красивые) в натянутой, но очень милой улыбке, волосы почти прямые, голые руки гладят друг друга. Валера: рот глуповато приоткрыт (как у Маши), красные зрачки в зеленых глазах, длинные светло-русые волосы, серые джинсы и серый свитер с абстрактным узором, _ весь в какой-то тайне, только правая ладонь закрывает свечу (свет потушен: боялся, что не выйдет фотка), но за свечой _ Оля, и кажется, будто, специально протянувшись через весь стол, он трогает ее грудь...
   Валера делает фотографию: кухня, стол с объедками и грязной посудой, занавески с цветами, в центре _ Андрей, по-хозяйски пьет из горла шампанское, закусывая куриной ножкой, _ фотоаппарат под углом, все как бы падает, посуда вот-вот сползет на пол, _ только Андрей стоит прямо и гордо _ с неуверенностью в глазах. Но это позже, ближе к концу; а пока они за столом, пьют вино и слушают "Машину времени" _ "День рождения":
   И мальчик у окна напьется пьян _
   В том не его вина, и он не хулиган,
   Он просто с вами не знаком...
   Начинают смеяться. Андрей со скрипом соображает, что он сидит ближе всех к окну и, кажется, пьет больше всех _ он тоже смеется. Что же Таня _ поглядывает ли на него хоть иногда, хоть изредка? Он уже съел ее глазами, но никак не переварил. Она не тянется к нему, но и не прогоняет; что она сама хочет от него? С ним ведет себя так же, как и с другими, уделяет не больше внимания _ какая-то странная, как будто вялая девочка _ кто она?
   Песня заканчивается:
   Друзья ушли. Друзей уж нет давно.
   И одиночество одно
   Забыто вами на столе,
   Как будто пачка сигарет...
   Спешу поздравить вас:
   Сегодня стали вы
   На целый год
   Старей...
   _ Давайте лучше танцевать, _ говорит Валера, и они танцуют медленные танцы. И он не думает даже о том, чтобы пытаться ее целовать, хоть они и так близко... Что шепнуть, как изобразить в глазах ласку? Да и чувствует ли он ее, эту ласку?..
   Вот все кончилось, они снова выходят в холод и слякоть _ уже ночь, но будто ненамного темней; Валера рассказывает ему что-то про близость, что есть, как в бейсболе, четыре базы: держание за руки, обнимание, целование в губы и "спанье", и что с базы надо прыгать на базу, и не прыгать, а плавно переходить, что дело это тонкое и хитрое, что...
  
   Он ловил ее после уроков и звал гулять; она соглашалась. Они подолгу бродили под осенним дождем и будто говорили о чем-то, но, возвращаясь, он обдумывал ее слова и ничего в них не находил.
   _ Давай пойдем за руки, _ сказал он однажды.
   _ Как в детском саду? _ спросила она.
   _ Да, _ спокойно ответил он, _ как в детском саду.
   Она дала ему руку и стала размахивать ей, изображая пятилетнюю девочку.
   _ Как пусто кругом, _ вдруг сказала она.
  

6

   Андрей никогда не любил звать на день рождения гостей. Ему казалось, что все это обязательно закончится какой-нибудь гадостью: или семья, особенно брат, сам того не заметив, опозорится перед его друзьями, или наоборот. Однажды, пару лет назад, он пригласил Сашу. От скуки и одиночества тот вымахивал рюмку за рюмкой и для скромного восьмиклассника довольно мощно нарезался.
   _ Такой маленький, а уже алкаш, _ говорил потом папа Андрея.
   _ И вести себя не умеет, _ поучающе добавляла мама. _ Ну и друзей ты себе выбираешь.
   Вообще с некоторых пор они стали считать Сашу каким-то недочеловеком. Он плохо учился по техническим предметам, особенно по царице наук, и частенько звонил Андрею, требуя от него доступного изложения какой-либо темы. Андрей, сквозь проклятия и стоны, выполнял его просьбы. Все это перемежалось обычно озверелыми философскими спорами, точнее, воплями отчаяния со стороны Саши, суть которых сводилась примерно к следующему: Бога нет, все козлы и все плохо, а сам я жуткий грешник, и гореть мне, гаду такому, вечным огнем.
   _ В таком случае мы используем тебя для оформления могилы неизвестного солдата, _ отвечал Андрей иногда. _ Чтоб огонь даром не пропадал.
   А иногда, когда вопли Видоплясова совпадали по времени с его собственными философско-психологическими ломками, он и сам впадал в микро-, а то и в макродепрессию. Он бил ногами Лешу, от безделья пристававшего к нему во время таких разговоров. Конечно, он предпочел бы уйти в свою комнату и запереться там, но ни один из двух телефонов этого не позволял. Он должен был беседовать либо в спальне, либо на кухне. Он использовал сложную систему кодовых обозначений и символов а-ля Городков, он переходил с Сашей на английский язык, чтобы хоть как-то утомить Лешу. Он умолял его уйти по-хорошему, по-плохому и просто так, грозился завести кнутик для старшего брата, обещал купить ему шоколадных пряников в следующий раз, когда пойдет на хлебозавод, но ничего не действовало. И тогда приходилось драться ногами. Очевидно, это и было то, чего так хотел сам Леша.
   Так вот, он не любил звать на день рождения вообще и на сегодня не позвал никого в частности. Кроме, разумеется, бабы Веры, тети Нади и Паши с Любой, которые, будучи родственниками, за гостей особо и не считались.
   Готовить начали с утра. Бабушка за полчаса почистила две картофелины, потом ее сменил Андрей и сидел уже до конца. Леша мурыжил мясо, мама суетилась между плитой, холодильником и раковиной и осуществляла общее руководство.
   За окном пронзительно запищала машинная сигнализация.
   _ Взять бы ракетницу и грохнуть этих бандитов, _ злобно пробурчал Леша.
   Зазвонил телефон.
   _ Что ты такое говоришь? _ ужаснулась мама.
   _ Алё? _ Андрей снял трубку.
   _ Ну а че? Пердят целый день своими пищалками, а мы слушай.
   _ Доброе утро, Андрей, _ торжественно поздоровался Саша.
   _ Иди в туалет со своим жаргоном.
   _ Доброе, _ ответил Андрей почти без всякого удивления. Он знал Сашу уже лет пять. _ Ужасно доброе.
   _ У нас на учебе все так говорят.
   _ Андрей, _ продолжал Саша, _ я желаю тебе добра, счастья и вечного божественного света...
   _ А ты не смотри на всех, если они такие.
   _ Спасибо, _ сказал Андрей, _ спасибо, конечно...
   _ Ага, не смотри! Тогда тебя вообще не поймут. Я те говорю, и в школе так все говорили. Почти все. Скажи спасибо, что на колесах не сижу и герычем не колюсь. И что дома, а не на зоне. Вот Шимбирев с нами учился _ уже сидит. И Королев сидит, и Халазов. А Петросян травкой скурился. Скажи спасибо, что я живой.
   _ Божественного сияния и любви, чтобы вся жизнь твоя была прекрасной поэмой о вечной любви, глубокой, как океан, и высокой, как горы, чистой, как родник, и прекрасной, как тысяча рассветов...
   _ Но почему они бандиты?
   _ Спасибо, Саша, тысячу раз спасибо! Только...
   _ А все бандиты, время такое. Шимбирев вот тачку угнал, а Королева за драки взяли.
   _ Прощай. _ Саша повесил трубку.
   _ Я не про них! Почему ты считаешь, что, если у человека есть машина, он уже бандит?
   _ И не машина, а иномарка! Даже не иномарка, а джип.
   _ Ну так почему?
   Зазвонил телефон.
   _ А потому что у честного человека денег не бывает. Мне вот дай автомат, у меня тогда тоже иномарка будет.
   _ Привет, это Валера.
   _ Почему сразу автомат? Работай бухгалтером, по специальности, старайся, у тебя тоже все будет. Для того образование и получают. Я вот мучилась, а училась. И ты учись.
   _ Я уж понял.
   _ Так сложно же! Не объясняют ни хрена, а потом спрашивают.
   _ Вот и славно. Собственно, чего звоню. Я просто хотел напомнить, что я есть, что ты можешь на меня положиться и все такое. Ну, ты меня понял?
   _ А ты читай, работай с литературой. Читальный зал под боком, а тебе и зайти лень. Завтра бы, что ли, и сходил. Ты же на вечернем учишься, для того тебе и время, чтобы самому заниматься и работать.
   _ Конечно.
   _ Фу, читальный зал, это отстойное место!
   _ Славно. Вот, как говорил Хармс, собственно, и всё. Ну, пока, до завтра, в школе увидимся. _ Он повесил трубку.
   _ Почему?
   _ Там книги. И вообще, у меня времени нет на такую туфту.
   _ И что же тебе завтра делать?
   _ С утра надо в Doom играть, потом "Вспомнить все" со Шварценеггером, потом мне Серега порнуху принес, а там уже и на вахту пора.
   Зазвонил телефон.
   _ Плотный график, _ подавлено сказал Андрей. _ Але?
   _ И кто за тебя замуж пойдет... _ вздохнула мама.
   _ Привет, _ нерешительно проговорил высокий голос.
   _ Ну, на вахте пока бабы находятся.
   _ Привет, _ ответил Андрей. Они очень редко называли друг друга по имени.
   _ Я не про вахту, я вообще говорю. Ты же бездельник, дармоед и ни на что не способен.
   _ Я тут долго думала, что тебе сказать...
   _ Каким воспитали, _ парировал Леша.
   _ Ну и как? _ лукаво полюбопытствовал Андрей. Голос мучительно размышлял. _ Что-нибудь придумала?
   _ ...Я хочу, чтобы ты потом ни о чем не жалел и не думал, что все было зря, _ выпалила Таня.
   _ Мы тебя таким не воспитывали. Может, конечно, школа помогла, я не знаю... Мы ведь тебя в другую хотели отдать. В хорошую, где Андрей щас учится. Лучшая школа в районе, может, даже в округе...
   _ Что _ все? _ не понял Андрей.
   _ Так не отдали же.
   _ Вообще, все.
   _ Потому что не взяли. Андрея-то с большим скрипом согласились. Пока дядя Игорь директору не позвонил, не зачислили. А так ведь они ему и экзамены устраивали, и задачки давали... Все решал. И читал очень хорошо. Но пока вот дядя Игорь не позвонил, не взяли.
   _ Глобально, _ сказал Андрей. Он не знал, как относиться к такому поздравлению. С одной стороны, оно звучало несколько странно, с другой _ оригинально и в каком-то смысле _ многообещающе. _ Спасибо. Надеюсь, что ни о чем жалеть не придется.
   Они попрощались.
   Наступило молчание. Мама поставила на огонь картошку, а Андрея посадила чистить яйца.
   _ На тебя так посмотреть, _ снова обратилась она к Леше, _ ни к чему по жизни не стремишься, ничего не хочешь...
   _ Почему это? Бабок хочу, джип с тонированными стеклами и автомат _ чтоб всегда под рукой был. Ну, и квартиру с железной дверью и пуленепробиваемыми окнами.
   "Да, _ подумал Андрей, _ к нам, конечно, только гостей приглашать. Особенно Таню".
   _ Ну, и бабу, конечно. Зачем люди женятся? Чтобы деньги зря не тратить.
   _ Какие деньги?
   _ На проституток.
   Сковорода возмущенно зашипела. Ей бросили морковь, порезанную кружочками, и она быстро успокоилась. Андрей позавидовал ей.
   _ Крутой вчера фильм смотрел, _ сказал Леша. _ Стоит там один хрен на малярской лестнице _ высокая такая, а другой ему раз _ как захреначит по ножкам, лестница хренак _ этот об каменный пол... Несколько переломов. Наверно.
   _ Ты на это надеешься? _ спросил Андрей.
   _ Так. Смотреть прикольно. А ты че телик не смотришь?..
   Теперь Андрей чистил картошку в мундире.
   _ Опять?! _ закричала вдруг мама, у которой переходы от лиричной задумчивости к истеричной вопливости не отличались особой плавностью. _ Опять руками ковыряешь?!
   _ Но я не могу это ножом чистить. Неудобно и медленно.
   _ Учись! Нечего тут своими грязными руками картошку ковырять! Нам ее в рот потом класть!
   _ Я руки специально мыл.
   _ Вот бери ножик и чисть по-нормальному!
   _ Я и так нормально чищу.
   _ Я тебе сказала! Бери ножик и чисть нормально! Что же это такое _ даже картошку почистить не способен!
   Андрей встал и ушел к себе в комнату.
   _ Чисть, чисть! _ донеслось из коридора.
   Он взял специально обрезанную планку и воткнул ее в железную скобу, приколоченную к притолоке. В дверь стукнули кулаком. День рождения начинался.
  
   Часам к четырем пришла баба Вера. Обняла немного дрожащими руками Андрея, подарила денег и календарь на следующий год. С такими же неправдоподобно красивыми пейзажами, как тот, что висел у него над кроватью (собственно, тоже ее подарок).
   _ А родители тебе что подарили? _ поинтересовалась она.
   _ Трудно сказать...
   _ Это как?!
   _ Наверно, фотоаппарат. Они его мне месяц назад купили. А теперь, кажется, решили оформить в качестве подарка... Да, точно. Они же мне так и сказали.
   Они прошли в комнату.
   _ Ну как ты? _ серьезно спросил Андрей, когда она села на кровать.
   _ Живу помаленьку, _ неожиданно тихо ответила баба Вера.
   _ Что нового?
   _ Что у меня может быть нового... _ вздохнула она. _ У меня только старое. Да и старого-то ничего уже нет... _ Она замолчала.
   И снова Андрей почувствовал, что должен сказать ей что-то ободряющее, и снова не мог ничего придумать. Дело было не только в том, что он не привык ободрять людей, _ он действительно не знал, как ее можно утешить.
   Сказать, что он ее любит? Но будет ли это правдой? Ведь у него патологическое прямодушие. Хотя... отчасти, наверно, это будет правдой. Но он не мог выдавить из себя этих слов. У них в семье не принято было так говорить. Баба Вера иногда позволяла себе такие высказывания, и самое большее, на что он оказывался способен, было: "Я тебя тоже".
   Сказать, что смерти нет, есть перевоплощение и новая интересная жизнь? Но он и сам не до конца еще в этом уверен. А главное _ она убежденная материалистка старой советской закалки.
   _ Ты лучше про себя расскажи, _ проговорила она наконец.
   _ Я... а что я? Учусь. Лечусь. Качусь.
   _ Катишься? Куда ты катишься?
   _ Мне бы кто рассказал... Наверное, вниз по наклонной плоскости, куда и все.
   _ Ой-ой-ой, _ бабушка сокрушенно-иронично покачала головой. _ С чего это ты так решил?
   _ Ну как... Учителя постоянно говорят.
   _ Ну... они же не про тебя говорят.
   _ Когда это столько повторяют, начинает казаться, что и про меня тоже.
   _ Ну нет... ты-то у нас молодец. Отличник, можно сказать. Две четверки в прошлой четверти, да? Хорошо, когда хорошо учишься, правда? Я вот в школе тоже старалась хорошо учиться, только способностей не хватало. Ты понимаешь, как тебе крупно повезло? Не всем так везет в жизни... Ты должен еще больше стараться, чтобы точно была медаль, и на Лешу как-то повлиять. А то он, я смотрю, разболтался... А у тебя вот все хорошо, правда, не всем так везет в жизни...
  
   Около пяти подошли Паша, Люба и ее мать, тетя Надя. Глядя на них в коридоре, на то, как они щурятся, раздеваются, опускают голову, Андрей заметил в них что-то неуловимо общее, несмотря на все различия этих людей. Казалось, каждый из них немножечко ослеплен яркостью света в квартире Балконовых, немножечко оглушен громкостью голосов и воплями радио на кухне, немножечко ошарашен количеством людей. Тете Наде было пятьдесят пять. Седая, худая и невысокая, она давно уже была вдовой. Лицо ее, теперь очень кроткое, носило следы былой истеричной решительности. Андрей помнил, как лет семь назад он запоем читал "Зверобоя" и буквально не расставался с книжкой. Гостившая у них тетя Надя, заметив это, разозлилась и закричала, что это нехорошая книга, потому что там "стреляют и убивают". Она отобрала у него старика Купера и спрятала его, но Андрей довольно быстро нашел своего любимца и при любых попытках экспроприации вцеплялся в него мертвой хваткой. Андрей помнил, как лет шесть назад он долдонил заданные "Стихи о советском паспорте", а оказавшаяся поблизости тетя Надя вдруг заявила, что он слишком вяло рассказывает это боевое стихотворение, забрала у него книгу и оттарабанила Маяковского так, что у Андрея завяли уши. (Впрочем, Маяковского, наверно, так и надо читать). Причем строчку "К любым чертям с матерями катись любая бумажка, но эту..." она неизменно читала как "К любым шутам..." Слово "черт" казалось ей слишком неприличным. Андрей помнил, как в те же времена мама грела в кастрюле с горячей водой несколько чашек кефира и он, чтобы определить температуру, по-простому сунул в кефир палец. Когда выяснилось, что та чашка предназначалась не ему, а тете Наде, та чуть ли не взвыла: "Я это пить не буду!" Но он помнил и то, как в разгар лета он жил когда-то у них в Измайлово, как они с тетей Надей пошли на базар и купили два кило сочных абрикосов, а потом ели их на кухне, запутавшись в солнечной паутине...
   Паша с Любой подарили ему чашку, гладкую, аккуратно разрисованную, но какую-то скучную и как будто не слишком прочную. Тетя Надя смущенно, но с энтузиазмом протянула ему пестрый календарь корейских христиан. Ему понравилась фотография красного цветка, но изрядно раздражили надписи типа "Бог создал Землю", "Господь вас любит", "Прозрейте!", "Придите к Богу!"... "Опять она в своем репертуаре", _ со злостью подумал он, но вымучил улыбку и благодарность. Тетя Надя ушла тусоваться в большую комнату, а Паша с Любой в носках прошагали за Андреем.
   _ Выдать вам, что ли, тапки, _ с нарочитой ленью проговорил он. _ Под расписку.
   В глубине души он боялся той власти, которую они, сами того не заметив, приобрели над ним за последнее время. Как же, он блуждает впотьмах и страдает, а они прозрели и очень счастливы. Они знают, как этого достичь, получше, чем кто бы то ни было из его знакомых. Это и радовало, и давило его; именно поэтому он хотел придать своей манере небрежность.
   _ Нам с Любочкой ничего не надо, _ категорично ответил Паша.
   _ Почему? _ возразила Люба с едва заметной обидой. _ Если есть, то давай. Пол холодный.
   _ Через минуту привыкнешь, _ заверил ее Паша, но Андрей, конечно, пошел за тапками. Он принес две пары, Люба с удовольствием надела, Паша наотрез отказался. Андрею почудилось даже, что тот смотрит на жену с легким пренебрежением.
   _ Новый прикид! _ воскликнула Люба с полуискренним-полувежливым восхищением. Она имела в виду недавно купленный компьютер, стоявший у Андрея на столе. Он чуть-чуть удивился: неужели прикидом называют уже и оргтехнику, или она считает его "современным подростком" и стремится говорить на "его языке", не особенно им владея?
   _ О да, _ ответил Андрей в той же манере, _ о да.
   _ На "Формозе" купили?
   _ Как вы и советовали. Рекомендации лучших компьютероводов...
   Люба задумалась, что бы еще такого спросить. Ей ужасно не хотелось молчать. Она осмотрела комнату, увидела на полке новый подарочный будильник в виде домика, облепленного разноцветными маленькими медвежатами.
   _ Ух ты! _ сказала она. _ Это да. Сколько их там собралось.
   Паша непроницаемо и равнодушно смотрел на компьютер, на будильник, на Любу и на Андрея, на коврик возле кровати и на мерцающий фонарь за окном... Наконец он подошел к письменному столу и так же бесстрастно осмотрел книги, лежавшие справа. Одна была томик Довлатова, другая _ "Иуда Искариот" Леонида Андреева, а третья _ вообще "Лолита".
   _ Ну и подборочка, _ пробормотал он, вращая в руках последнюю книгу. На обложке сзади был изображен угрюмо-страстный небритый мужик, глаза которому зажимала сзади полуголая девочка. В правом нижнем углу валялся труп.
   _ Напридумают же.
   _ Мои любимые книги, между прочим, _ сердито заметил Андрей. Он забыл о своей манере.
   _ Странно звучит: любимые книги. За что их вообще можно любить, твоих писателей? Им лишь бы пострадать покрасивее. Я в твои годы _ постарше _ тоже стихи писал. Потом понял и все поквасил.
   _ Что понял? _ спросил Андрей как можно менее жадно.
   Паша не ответил. Он прилег на кровать и уставился в потолок, совсем как Андрей в день своего поражения.
   _ Как школа? _ спросила Люба.
   _ Как сказать... _ начал Андрей, но Паша его прервал:
   _ Зачем вообще нужно образование? Единственное, что не сгниет через пятьдесят лет, _ это душа, это твоя познающая сущность...
   _ Но образование и есть в каком-то смысле познание...
   _ "В каком-то смысле"! Муха тоже в каком-то смысле вертолет. Я говорю не о падежах-интегралах, а о знании. Знании себя и вселенной, знании Тонкого мира и закона кармы... Чем больше "образования", тем дальше освобождение и просветление.
   _ Но литература тоже учит духовности, только не так прямо и более интересно. Конечно, главное здесь _ красота стиля, тонкость ощущений, но на это, тебе, видно, совсем наплевать.
   _ Литература, _ с презрением повторил Паша. _ "Красота стиля". Если писатель религиозен, он скажет, что спасение в религии, что ясно для меня с самого начала. Если атеист _ скажет, что все плохо и пора вешаться. Ты это хочешь услышать?
   Андрей не знал, что ответить.
   _ Ну тогда вообще все фигня, не только литература. И все бессмысленно. Мне интересно только, чем ты с такими убеждениями занимаешься.
   _ Книги на компе верстаю. Буддийские.
   _ А ты, Люба?
   _ Я риэлтором работаю. Подыскиваю людям подходящие квартиры.
  
   _ Кушать подано! Садитесь жрать, пожалуйста, _ сказал папа и ушел досматривать фильм. Паша, Люба и Андрей закопошились, встали, Андрей прихватил свой стул, и все вместе они направились в большую комнату, которую никто и не думал называть "гостиной". В центре ее стоял прямоугольный раскладной стол, покрытый белоснежной клеенчатой скатертью, ярко блестевшей в свете шестиламповой люстры. Стол ломился от всевозможных салатов, винегретов, напитков, наедков, масленок, солонок; были тут и шпроты, и сайра, и баклажаны, и бутерброды с красной икрой, несколько сортов вина, разнообразные фрукты: бананы, апельсины, мандарины, яблоки; грустно и неприкаянно стояла с краю стола тщедушная хлебница.
   Садились. Бабушка с тетей Надей скромно примостились с узкой стороны, по-хорошему рассчитанной на одного человека. На диван залезли Паша, Люба и Леша; напротив Леши сидела баба Вера, справа от нее _ Андрей и мама. Вторая узкая сторона пока пустовала.
   _ Ну где ты там?! _ крикнула мама в спальню, откуда гипнотически гудел телевизор.
   В ответ послышалось что-то нечленораздельное.
   _ Где ты там?! Все уже сидят, его ждут, а он там с телевизором прохлаждается! Вечно тебя никуда не дозовешься! Всегда он последний почему-то. То мыться залезет, когда все уходят, то еще что-нибудь... _ закончила мама уже как-то сонно.
   Появился папа. Он сел во главе стола.
   _ Ну, будем уже или что? _ проговорил Леша, нетерпеливо теребя свою рюмку. _ За что сегодня пьем? А, ну да, _ захихикал он, виновато посматривая на Андрея.
   _ Давай тост, _ сказала мама папе.
   Папа тут же заговорил:
   _ За нашу победу... за успехи в учебе и в шахматах... и чтобы работал потом и греб лопатой и про нас не забыл.
   Чокнулись и выпили. Вино показалось ему необыкновенно горьким, хотя папа уверял, что это настоящее "Киндз-Мараули".
   Положили друг другу салат и взялись за шпроты. Леша вывалил себе сразу полбанки, потом до отказа залил соком свой огромный фужер.
   _ Это мой запас, _ ухмыльнулся он. _ Когда у всех кончится, у меня останется.
   Паша поглядывал на него равнодушно и очень спокойно. Люба старалась ничего не замечать. Тетя Надя и обе бабушки молча ели и слушали. Говорил папа.
   _ Выдающиеся у тебя родители, _ говорил он Андрею, _ такого, можно сказать, сына вырастили. Ты должен гордиться своими родителями. Ты нами гордишься?..
   _ Что ты несешь! _ возмутилась мама. _ Опять какие-то глупости.
   Баба Вера, папина мама, искоса поглядывала на сына и толкала его под локоть.
   _ А у нас на работе я самым умным считаюсь, _ мужественно парировал он.
   _ Это говорит не о тебе, а о твоей работе, _ заметил Леша, набивая рот лучшим салатом собственного приготовления.
   Баба Вера переключилась на Лешу.
   _ Не пинай меня, _ попросил он жалобно.
   _ Ты, _ сказал папа маме, _ вообще радоваться должна, что я тебе такой достался.
   _ Такой, _ презрительно усмехнулся Леша.
   _ Да, такой, _ невозмутимо продолжал папа, _ некурящий, непьющий, интеллигентный... Вот у нас на фирме каждый день повод находят, чтобы дерябнуть. А потом тарелками друг в друга кидаются и матюгами кроют. Особенно генеральный директор. Я, знаете, на их фоне _ полубог какой-то.
   _ Что-то вас сегодня несет, _ задумчиво проговорила баба Вера.
   _ Почему сегодня? _ удивился Андрей. Стесняться было не перед кем.
   _ Та-ак, _ с игривым недовольством протянул папа, _ он хочет сказать, что нас всегда несет. И это только пятнадцать лет. Что же будет в двадцать, в двадцать пять? Он нас так запрезирает, что здороваться перестанет. Стакан в старости не подаст. Подашь нам в старости стакан?
   Андрей задумался.
   Тем временем последовал новый тост.
   _ За то, _ сказала мама торжественно и серьезно, _ чтобы ты все-таки стал человеком.
   Андрея начало подташнивать. Он хотел было выйти в туалет и проследить за тем, чтобы несколько пятнышек рвоты обязательно осталось на одежде, когда он вернется, но потом решил, что это будет бессовестным плагиатом у Саши Гучева, а кроме того, в любом случае всё спишут на недомогание и пищеварение, причем вполне искренне.
   _ Чтобы Бог всегда был рядом, _ предложила тост бабушка. _ Чтобы ты понял, что не с девчонками надо общаться, а Богу молиться.
   "Целый день, что ли, как и ты?" _ подумал Андрей, но вино выпил. Теперь он уже не замечал его вкуса. Он оглядывал комнату, стараясь сквозь туман различить человеческие лица, но, кроме бабы Веры и Любы, ни одно из них не казалось ему знакомым. Они расплылись в какие-то чудовищные ухмыляющиеся рожи, страшные или испуганные, алчные и равнодушные, наглые или забитые, огромные или крохотные. Он пошел в туалет, и отражение в зеркале тоже показалось ему брезгливой рожей, мерзкой и морщинистой от чрезмерного отвращения.
   "А у Валеры на дне рождения, _ вспомнилось вдруг, _ поют "Ночные окна" и "Подмосковные вечера"..."
   Он почувствовал во рту что-то горькое.
  
   _ Слушай, _ сказал он, когда они с Пашей оказались одни у него в комнате (все другие остались за столом), _ а почему у вас с Любой детей нет? Если, не секрет, конечно. Вы уже лет восемь женаты.
   Паша не смутился ни на минуту.
   _ Зачем швырять еще одного беднягу в этот пустой и пошлый мир?
   _ Пустой и пошлый мир, _ как завороженный повторил Андрей.
   _ Чтобы он деградировал и пал еще ниже?
   _ В каком смысле?
   _ Ну, переродился в еще более низком мире. Миры расположены по уровням. И наша задача _ попасть на самый высокий.
   _ Что же это мне напоминает?.. _ пробормотал Андрей, но Паша ничего не расслышал.
   _ Туда попадают только те, кто достиг крайней степени духовного совершенства. На этом уровне душа не только теоретически сознает, что она, как и все прочие, _ часть вселенной, она чувствует это, переживает, ощущение глобального единения наполняет все ее существование. Нирвана в переводе с санскрита _ негорение.
   _ Негорение?
   _ Ну да. Жизнь _ страдание, то есть горение, а нирвана _ негорение, блаженство.
   _ Вечное?
   _ Это неважно. Вечное или на много миллиардов лет _ какая, собственно, разница?
   _ Вечно одно и то же...
   _ Ты не понял. Это в теперешнем твоем состоянии тебе все время чего-то хочется, и все время чего-то нового. А в том состоянии, в состоянии высшего блаженства и крайнего духовного совершенства не хочется ничего. Именно потому оно и блаженство.
  
   Часам к одиннадцати, когда гости все разошлись, стол превратился в скопище грязной посуды и объедков. Тарелки, ложки, вилки перетащили на кухню, где мама с Андреем стали все это мыть и вытирать. Внезапно он почувствовал страшную слабость. Он едва стоял на ногах, его колотил озноб. Глаза словно бы воспалились, было трудно держать их открытыми. Он кое-как домучил посуду и поплелся в ванную чистить зубы. Он впервые обратил внимание, что стакан, куда они набирают воду для полоскания, ужасно грязный, липкий и склизкий и что грязь эту, похоже, не вывести никогда.
   Дрожащими руками он постелил постель и хотел уже забраться туда, как вдруг развернулся и пошел на кухню. Зажег свет _ тусклую люстру в одну лампу _ и распугнул полчища тараканов. Он даже не в силах был их давить. Он специально подождал, пока убежит последний, самый маленький и самый глупый, затем сел к телефону, взял трубку и набрал номер.
   _ Алё? _ сказал знакомый высокий голос.
   _ Привет, _ тихо ответил Андрей. _ Я не разбудил?
   _ Не-ет, _ протянула Таня.
   _ Слушай. У нас под окном дорога. По ней едут машины. Их фары очень светятся в темноте. И огоньки, сзади и спереди. Давай вместе смотреть на них. _ Он сам не понимал, что он говорит. _ У тебя ведь тоже есть под окном дорога?
   _ Подальше, за деревьями. Там почти ничего не видно.
   _ Тогда ты будешь смотреть на мою. Вон едут машины.
   _ Их две.
   _ Да, две.
   _ Легковая и грузовая.
   _ Верно.
   _ И легковая обходит грузовую, сзади горит красным, а спереди желтым. Очень красиво, правда?
   _ Конечно! Спасибо тебе, Танечка.
   _ Танечка?
   _ Да. Ты мне очень помогла.
  
   Закутавшись в три одеяла, он дрожал от холода и глядел в потолок, но видел там Таню. Она словно спустилась откуда-то сверху и укрыла его мягким крылом _ ему стало тепло.
  

7

   Перед поездкой в Новгород классный руководитель, Алина Петровна, сказала:
   _ В Москву нас должно вернуться не меньше и, что самое главное, не больше, _ и назвала стоимость поездки.
   _ Табак и алкоголь входят? _ деловито поинтересовался Сизов.
   _ Кстати. _ Она повысила голос. _ Кого увижу с бутылкой _ отправлю домой.
   _ А если это произойдет после отъезда? _ спросил Хазаров.
   _ Сброшу с поезда, _ был хладнокровный ответ. _ Мне это уже надоело. Специально, за свои деньги, в учебное время за сотни километров едут смотреть достопримечательности _ и каждую ночь, простите за выражение, жрут как свиньи, а потом их в автобусе не добудишься.
   Валера не особенно уважал ее как учителя, но очень любил как человека и ценил как классного руководителя. Андрей неизменно питал к ней теплое чувство на грани мальчишеской влюбленности, а Саша видел в ней один из последних островков чистоты и почему-то, точнее, из-за своего же класса, считал ее очень несчастной, хоть она и была раз в двадцать его счастливее. Чтобы как-то выразить свою признательность, они решили подарить ей в Новгороде Набор юного алкоголика. Он включал:
   _ бутылку водки "Алина Петровна",
   _ кусок черного черствого хлеба,
   _ сырок "Дружба",
   _ соленый огурец,
   _ Словарь юного алкоголика,
   _ лозунги для орания в нетрезвом виде.
   Валера купил бутылку "Русской" и на цветном принтере отпечатал этикетку: "Водка "Алина Петровна", любовь с первой кружки" и т. д. Под надписью была отсканированная фотография учительницы. Сырок "Дружба" своровали у младшеклассников. Для соленого огурца, чтобы по дороге он не превратился в сушеный, взяли баночку рассола. Словарь юного алкоголика состоял из определений вроде "Эх, хорошо пошла! _ члены микросоциума выражают нравственно-эстетическое наслаждение, ощущаемое ими в процессе культурного отдыха". Лозунги для орания в нетрезвом виде были вроде "Хлеба и зрелищ! (Римская народная мудрость)". Все это, плотно впихнутое в один пакет из-под молока и прикрытое другим, и называлось Набором юного алкоголика.
   Уезжали, как всегда, ночью. До метро, где должны были встретиться 10 "А", 10 "Б" и сопровождающие их лица, Андрею было четыре остановки. Автобусы в полночь практически не ходили, и родители, настоявшие на том, чтобы пойти вместе с ним хотя бы до места встречи, решили, что надо идти пешком. Папа сказал:
   _ Ты возьмешь рюкзачок, я _ сумку, а мама _ пакет.
   _ Я сам могу все донести.
   _ Сам ты не можешь, _ уверенно сказал папа.
   _ Это не нужно, _ поправила мама. _ Пока ты тут, мы можем тебе помогать.
   _ Это не нужно, _ сказал Андрей, вспомнив о дне рождения.
   Они молча разобрали вещи и надели на него рюкзак. Путаясь в многочисленных лямках и чувствах, Андрей побрел вслед за родителями. Он смотрел на фонари, пытаясь определить, так ли уж призрачен их полночный свет. А вот и луна - пыльная, старенькая, давно не чищенная и не ремонтировавшаяся. Такую и с фонарем спутать недолго. Как она не похожа на вчерашнюю - модную, неоновую, кричащую, зазывающую посетителей в черные бездны ночных галактик.
  
   Люди стояли кружками: мальчики отдельно, девочки отдельно. Мальчики казались сильными, уверенными, девочки _ независимыми. Любо-дорого смотреть. Сара Абрамовна наседала на Галину Дарееву, уламывая ее надеть шапку.
   _ Ну мне не холодно, ну Сара Абрамовна, мне не холодно! _ изводилась Дареева, небезосновательно полагая, что шапка испортит ей стиль: дубленка, прямые волосы до плеч, точеные черта лица.
   _ Надень!.. _ кричала Сара Абрамовна. Дареева слегка пятилась. Сара Абрамовна наступала. Дареева переходила к другой кучке. Сара Абрамовна следовала за ней. Дареева бежала. Сара Абрамовна догоняла.
   _ Воспаление легких!.. _ звенело в холодном воздухе. _ Менингит! Скорая помощь _ больница _ морг!..
   Напряженная пауза, топот ног, тишина. И героическое: "Не надену!"
   - И все-таки она вертится, - вырывается у Андрея.
   - Кто? - уточняет папа. - Земля или девочка?
  
   Страшновато заходить в кружок. Он может думать о них что угодно, но всегда приятнее, когда тебя замечают. Нет, с ним, конечно, поздороваются, пожмут руки и все такое, но вряд ли кто сам к нему с чем-нибудь обратится. Он всегда старался относиться к этому равнодушно. Он специально заходил в такие кружки на переменах и терпеливо ждал, пока не станет противно, чтобы убедить себя в том, что это ему не нужно. Но, если в школе не было ни Валеры, ни Саши, он чувствовал себя, как в открытом космосе. Именно потому, что в кружках не замечали. И он мог сколько угодно себя обманывать.
   Но где же Валера? Он же собирался ехать, черт побери! Он стоит в стороне и прощается с какой-то девушкой. Трагически как-то. Точнее, она трагическая. Лена! Ну конечно, это же Лена! Саша, позвать скорей Сашу! Вот это парочка, вот это будет страдальческая парочка!
   Он быстро подходит к ним:
   _ Привет.
   _ О, Андрей! Это Лена...
   _ Я догадался. Андрей, очень приятно. Весьма наслышан.
   Лена с удивлением смотрит на Валеру. Даже с подозрением. Надо добавить: "С хорошей стороны наслышан", но не хочется, почему-то не хочется врать. И он говорит:
   _ А где Саша?
   _ Хрен его знает, _ раздраженно отвечает Валера.
   _ Если это тот странный парень... _ начинает Лена.
   _ Да, это тот странный парень, _ нетерпеливо отвечает Андрей, ему страшно любопытно узнать, хотя этой фразой он только тянет время.
   _ Он увидел меня и спросил: "Вы Лена?" Я ответила: "Да", тогда он поклонился чуть не до земли и бросился прочь.
   _ А вот они с Бредовым идут.
   _ Бредов? _ Лена улыбается, резкие черты лица двигаются, но не становятся мягче. _ Ну и фамилия.
   _ Смотрите, они обходят нас, _ говорит Андрей. _ Вон, даже за ларек зашли.
  
   Появились Таня, Нина и Оля. Таня шла посередине и чудно выглядела в зеленой болоньевой куртке и детской шапочке с белым помпоном. Валера дернул за помпон.
   _ Ты гнусный, невоспитанный тип, _ сказал ему Андрей и отошел с Таней в сторону.
   - Грустный? - притворно переспросил Валера вдогонку.
   Лена недоуменно воззрилась на Олю, осой вившуюся вокруг Валеры.
   _ Это кто? _ осведомилась она.
   _ Знакомая, _ небрежно ответил он, _ из параллельного класса.
   _ Понятно, _ неожиданно отступила она.
   _ Мне-то ничего не понятно. А тебе и подавно.
  
   В метро Таня дала ему свою сумку. В метро же он попрощался с родителями.
   _ Смотри, _ сказал папа с насмешливо-пошлой улыбкой, _ там не очень-то. _ И с подозрением покосился на Таню.
   _ Что _ не очень-то? _ агрессивно сказал Андрей.
   _ Ладно, Рюшенька. _ Андрей разрешил ей поцеловать себя.
   Подошел поезд _ они попрощались. Дверь захлопнулась. Они помахали ему рукой. Его рука дрогнула, зашевелилась и неожиданно для него самого помахала в ответ. Колонны поскакали галопом; ему всегда нравилось наблюдать их мельканье, но однажды он заглянул в глаза человеку, который смотрел на такие колонны, и ему стало противно от того, как дергаются его зрачки. Он отвернулся от окна.
   _ Ведь как достали уже, _ сказал он Тане, _ а все равно почему-то жалко.
   _ Что жалко?
   _ Расставаться. Это, наверно, смешно _ из-за трех дней так переживать. Я, наверно, к ним слишком привык.
   _ Ты их любишь, _ убежденно проговорила Таня.
   Андрей засмеялся:
   _ Меня от них чуть не стошнило недавно.
   _ На день рождения?
   _ Ты откуда знаешь?
   _ Ты мне еще позвонил тогда...
   _ Да, кстати. Я тогда какую-то чушь молол. Тебе не показалось, что это дико?
   _ Ну-у-у! _ обиженно запищала Таня. _ Только я начала что-то в тебе находить...
   Андрею стало неловко.
   _ Да, наверно, это было мило, только как-то уж очень сентиментально и нереально.
   _ Так в этом-то весь и прикол!
   _ Если бы это было в каком-нибудь романе молодого писателя, это было бы еще ничего, и то я бы не поверил, а в жизни... Такого ведь не бывает! Ну скажи, как ты угадала, например, какие едут машины?
   _ Я от фонаря сказала. Ты сам-то хоть на дорогу смотрел?
   Андрей задумался:
   _ Не припомню...
  
   На вокзале ждать пришлось минут сорок. Выплыл Саша, зато потерялся Валера. Они стояли вчетвером: Андрей, Саша, Таня и Оля. Нина, славу Богу, тоже куда-то исчезла. Она вызывала у Андрея почти омерзение: она казалась ему воплощением серости и убогости. Любое смелое слово, серьезная мысль, парадокс, фривольный жест вызывали на ее лице выражение скрытого неодобрения. Темы ее бесед исчерпывались школой, садом и огородом. Его раздражало, что Таня всегда с ней.
   _ Где эта сволочь? _ с нежной злостью спрашивала Оля. _ С той штучкой небось прощается. Когда он появится, я ему морду набью.
   _ Ты уверена, что уже имеешь на это право? _ скептически отвечала Таня.
   Саша отвел Андрея в сторону и тихо сказал:
   _ Вы, конечно, будете в одном купе.
   Андрей вздохнул:
   _ Да, и что?
   _ А я, конечно, не буду.
   Андрей промолчал.
   _ Вы подумали, с кем мне ехать придется? _ продолжал Саша чуть ли не в ужасе. _ С Ванько и ему подобными. С Сизовым, с Хазаровым, с Куницыным...
   _ Саша, _ устало сказал Андрей, _ я тебе уже много раз говорил, что мне действительно очень жаль, но что мы можем поделать?
   _ Ну, разумеется, ничего! Разумеется, для меня вы никогда ничего не можете поделать. Разумеется, этот мир создан для вас...
   _ Скорее уж для Ванько, _ усмехнулся Андрей, не обращая внимания на привычные упреки. Саша развернулся и медленно пошел в сторону поездов; один из них прибывал. Он отошел достаточно далеко, превратившись в продолговатое черное пятнышко. Он встал на краю платформы, словно ожидая подходящего поезда. Поезд слегка загудел. Саша не обратил внимания. Алина Петровна обернулась.
   _ Кто это там на краю платформы? _ нервно спросила она, мучительно вглядываясь в холодную темноту ночного вокзала.
   _ Саша, _ не сразу ответил Андрей.
   _ Гучев! _ пронзительно закричала она. _ Куда его понесло?!
   Оба класса с интересом наблюдали за сценой.
   _ Погулять, _ раздался спокойный голос откуда-то сзади. Она обернулась и увидела Валеру.
   _ Ну что, попрощался? _ накинулась на него Оля.
   _ Да, моя прелесть, _ лениво ответил Валера. Он был хорошего роста, зеленоглазый, умеренно загорелый, с вьющимися светлыми волосами до плеч, а главное _ он все это помнил.
   _ Саша! _ Алина Петровна сорвалась на визг. _ Что ты там делаешь?!
   _ Не кричите! _ резко сказал Валера. _ Он играет на жалость.
   _ Саша! _ взвизгнула она снова и сердито _ Валере: _ А если он щас под колеса прыгнет _ кому отвечать?
   _ Он не прыгнет. Он хочет обратить на себя внимание. И, если вы позволите ему это сделать, он будет поступать так и впредь.
   _ Ты циник! Он друг тебе или нет, я что-то не понимаю! _ И бросилась к Саше.
   _ Он мне друг, _ ответил Валера чуть громче _ с тем, чтобы Алина Петровна его услышала. _ И я хочу, чтобы он сам строил свою жизнь, а не цеплялся за нас, как зверек-ленивец.
   Поезд прошел мимо _ фигура не шелохнулась. Алина Петровна повернула обратно.
   _ А ты что молчал? _ спросила Андрея Таня, которая уже примерно представляла, кто такой Саша.
   _ Я в общем-то тоже знал, что он не прыгнет.
   _ А если бы прыгнул? Тебе что, совсем его не жаль?
   _ Наоборот. Мне его очень жаль. Но во многом он сам виноват. А кроме того, у него есть право выбора.
   Саша вернулся _ так же неспешно, как и ушел.
   _ Гучев! _ яростно крикнула Алина Петровна. _ Что ты себе позволяешь! Уехать еще не успели _ ты меня уже до инфаркта доводишь!
   _ А что я такого сделал, Алина Петровна? Я только пошел посмотреть на прибывающий поезд. Я люблю смотреть на прибывающие поезда.
   Люди погудели, поругали Гучева и успокоились. В конце концов, жертв и разрушений никаких ведь и не было.
  
   Валера с Андреем галантно распихали девчачьи и свои вещи по полкам и емкостям. Они принесли белье и чай. Они достали плейер с колонками, и Валера поставил свое любимое "Браво", "Красную стрелу".
   _ Дурацкая песня, _ сказала Оля.
   _ Почему? _ возмутился Валера.
   _ Потому что тоскливая.
   _ Не тоскливая, а лиричная! _ возмутился Андрей.
   _ Да, тебе все "Макарену" подавай... _ вздохнул Валера, и Андрей преисполнился к Оле презрением. "Мне теперь для полного комплекта еще Таню запрезирать не хватает", _ подумал он и потерял аппетит. Все начали есть, а он вытащил со дна чемодана "Упанишады" и положил их на стол.
   _ Ты что, стол хочешь вытереть? _ спросила Оля.
   _ В каком смысле?
   _ В прямом! Ты специально эту хреновину на то место положил, где мы рыбу ели?
   Андрей вздрогнул.
   _ И куда бутерброд уронили, _ ласково добавил Валера.
   Андрей оцепенел.
   _ Мне надо прилечь, _ проговорил он с трудом.
   Несколько раз приходили ребята _ Пухов, Тришкин, Ванько _ и предлагали присоединиться к общей пьянке. Они соблазнительно помахивали бутылкой, демонстративно наливали в стакан граммов пятьдесят и махом поглощали их, изображая на лице крайнюю степень блаженства. Но Валера и Андрей оставались непреклонны.
   Тогда ребята уходили и громко включали у себя в плацкартном "купе" "Господина Дадуду", первую песню, про Горбачева, со сладострастными и колоритными женскими стонами. К ним в ужасе прибегала Алина Петровна, очевидно, в ожидании худшего...
   Несколько раз появлялся Саша и заводил мрачно-глубокие разговоры, порывался поставить "Крематорий" и жаловался на соседей.
   _ Мы должны тебе кое-что сказать, _ шепнул Валера, и все трое вышли в тамбур. Они плотно закрыли за собой дверь, и Валера сказал:
   _ Как говорил Аристотель, Платон мне кореш, но истина круче. Мы очень любим и уважаем тебя, ценим высокие стремления и понимаем твое одиночество, но сейчас мы бы предпочли остаться вчетвером. Я думаю, ты знаешь причину.
   _ О, конечно, _ воскликнул Саша и с болезненным пафосом расхохотался.
   В тот вечер они его больше не видели.
  
   А когда потушили свет и весь вагон, включая Таню и Олю, лег спать, Андрей и Валера конспиративно перебрались на свободные боковые сиденья напротив своего "купе", поставили локти на стол и подперли кулаками щеки.
   _ И что ты об этом думаешь? _ почти шепотом спросил Валера.
   _ О чем?
   _ Ну, об этом всем.
   _ Странную вещь я думаю, _ в тон ему ответил Андрей. _ Сидим вот тут щас и восторгом вроде не особенно захлебываемся. А ведь очень романтическая поездка _ теоретически. У меня так и вообще первая любовь _ если это любовь... А через несколько лет-то как будем вспоминать! И романтичными себя назовем, и наивными, и влюбленными, и счастливыми...
   Валера ухмыльнулся. Ему нравилось, что Андрей рассуждает совсем как он сам.
   _ Ты-то ладно, ты тип прожженный, _ продолжал Андрей. _ У тебя за плечами несчастная любовь, разочарования молодости и все такое. Но я _ почему я чувствую одно беспокойство... и зависть к тебе? Это что, и есть радость первой любви, самое счастливое время в жизни?
   _ Везет!.. _ вздохнул Валера. _ Ты хоть беспокойство чувствуешь.
   _ Ты гнусный зажравшийся тип! _ вслух воскликнул Андрей, Оля зашевелилась, Валера энергично зашикал. _ Это _ практически твое. _ Он кивнул на Олю, живописно распростершуюся на верхней полке. _ Тебе мало?
   - Она, конечно, не Венера... - скептически начал было по привычке Валера.
  -- Но что-то венерическое в ней есть! - решительно оборвал Андрей.
   Валера закивал:
   _ Это, конечно, красиво, ибо, как говорил Сократ, ничто человеческое мне не в падлу... Но если бы у нее мозги еще были... _ мечтательно добавил он. _ Иногда она смотрит на меня этаким долгим взглядом, но он ей не идет. Я хочу заорать: "Не смотри на меня так, будто у тебя есть душа!" Как говорил Иисус, не хреном единым жив человек.
   _ А Лена на что?
   _ Лена _ нервы трепать... Вот скажи, почему, если у девчонки есть и мозги, и внешность, она обязательно какая-нибудь извращенка _ ну, по характеру, _ а если характер нормальный, то либо мозги, либо внешность... Надоело все... Честное слово, пошел бы да и нажрался с этими.
   _ Блин, _ сказал Андрей, _ а если тебе это надоело, зачем было Сашу выгонять? Потусовался бы вечером у нас, а ночью бы к ним пошел... Что ж, по-твоему, только сильные и красивые имеют право на жизнь?
   _ Скорее, сильные и простые, пресловутые "цельные натуры" вроде Тришкина... А что, может, Ницше не такой уж был и дурак. Ты можешь, например, сказать, зачем нужны такие, как мы, не говоря уже о Саше?
   _ Ну... _ Андрей запнулся. _ Наверно, чтобы человечество не деградировало окончательно.
   _ Да ты сноб!
   _ Да... Но разве я не прав?
   _ Что без нас оно деградирует, я согласен. Но я не уверен в том, что это так плохо. Уж лучше быть веселым идиотом, чем угрюмым философом на грани самоубийства. Вот Саша _ наверняка ему щас очень хреново. Но скажи мне ради бога: кому от этого польза?
   Не дождавшись ответа, Валера меланхолично полез на верхнюю полку и минут через десять спал без задних ног.
   "Польза, польза, _ думал Андрей, прислонившись лицом к стеклу и загородившись ладонями, чтобы в окне не отражался интерьер поезда. _ От того, что я смотрю сейчас в это окно на холодные сырые равнины, на серую траву, на одинокие деревянные дома вдоль дороги, мерзну вместе со спящими деревьями и словно качаюсь на ветру, принимаю в себя стук колес, скрип рессор и свет звезд, чувствую эту скорость, эту стремительность спящих в ночном поезде людей, любуюсь выражением их лиц _ как мило приоткрыт у Танечки рот, наклониться, поцеловать и сказать вдруг: тебе приснилось... от этого ведь тоже никакой пользы, но я рад, что это именно так, и не хочу ничего другого... Господи, монолог Балконова, учить к следующей среде!" Он лег на свою полку, закутался в одеяло и закрыл глаза. Интересно, почему Валера все время "Браво" слушает? Взбодрить себя хочет? Убедить, что все хорошо и есть место для романтизма? А над Сашей тогда зачем издевается? Сам таким же был? Ведь ни в жисть не расскажет, если спросить. Он так гордится своей маской усталого циника... Валера повернулся во сне на другой бок, и Андрей увидел на его лице такое же милое выражение, как у Тани, такой же нежно приоткрытый рот... разве что целовать не особенно хотелось.
  
   Приехали и расселились до рассвета. Он смутно помнил, как среди ночи его вдруг, ни с того ни с сего растолкали _ он продрал глаза, но был настолько разбит, что и пальцем не мог шевельнуть без мощного волевого усилия и судороги в мышцах. Глаза захлопнулись сами собой, но теперь он слышал звуки: туалетное копошение и шебуршание сборов, звон стаканов и резину голосов. Человеческая речь казалась какой-то растянутой и необычной _ смысл слов либо вообще не доходил до него, растворяясь в воздухе без остатка, либо доходил через полминуты, когда речь шла уже совсем о другом. Он помнил, как, полупьяный, выпрыгивал на платформу, ловил чьи-то вещи, ценные указания и Таню...
   Их поселили в соседних комнатах: Валеру с Андреем, Олю с Таней.
   _ Насколько меньше было бы проблем, _ сонно пробормотал Андрей, _ если бы меня сразу поселили с Таней, а тебя _ с Олей. Так нет же, всё эти "светские условности"!..
   Он рухнул на кровать. Валера начал его тормошить:
   _ Брат мой, пришла пора действовать. Экскурсия только после обеда, а до обеда еще уйма времени.
   _ Ну и что? _ Андрей притворно захрапел.
   _ А то, что не дрыхнуть надо, а уединяться. Пока они не начали разбирать сумки, мы должны сделать так, чтобы я, скажем, остался у них с Олей, а ты бы затащил сюда Таню.
   _ Но это же не любовь получается, а какая-то шахматная партия! Естественность нужна, спонтанность, ядрена вошь, а ты все заранее просчитать хочешь. По-подлому как-то получается.
   _ Но это ведь только сначала, чтобы все запустить. А там уж само пойдет.
   _ Хрен с тобой, золотая рыбка. Что ты предлагаешь?
   _ Я предлагаю по крайней мере зайти к ним в номер.
   _ Я согласен. Если ты меня донесешь.
   _ В гробу я таких Ромео видал! Ты сюда спать, что ли, приехал? Или, может, достопримечательности осматривать?
   Последнее предположение оскорбило Андрея в его лучших чувствах:
   _ Да иди ты!..
   _ Ну так ну?
   _ Но, может, сначала все-таки лучше выспаться?
   Валера тяжко вздохнул.
   _ Для тебя же стараюсь. Мне-то в принципе наплевать, я-то свою когда угодно поцеловать могу...
   _ И куда угодно.
   _ Совершенно верно. А вот ты... и она... Вы же щас как пьяные. Разве ты способен поцеловать девушку в трезвом виде? У тебя ж поджилки затрясутся и губы не поднимутся, не говоря уже о других частях тела...
   _ Да пошел ты, пошляк вонючий!
   _ Вообще-то я имел в виду руки.
   _ А при чем тут руки? Ты что, руками целуешься?
   _ Губами целуюсь, руками обнимаюсь... Короче! Идешь или нет?
   Андрей второй раз за это утро продрал глаза, смачно потянулся и медленно встал с постели. Любовь, понимаешь! Скажут тоже... Куда он меня тащит?
   Он успел заметить, что за окном было по-прежнему сумрачно _ полярная ночь, промелькнуло в голове, северный город Новгород, километров на двести севернее Москвы, коридор какой-то бесконечный, холодно тут все-таки и темно, странно _ спать почему-то расхотелось, только в голове тяжесть и намокли ладони _ сознаваться-то стыдно! _ кому сознаваться, это мои собственные мысли, что хочу, то и думаю _ как кому? себе, себе, родимому, сознаваться, что ладони намокли-то _ стыдно! _ так, все, не занудствуй, а то щас как... вот! Доигрался. Ярко освещенная комната (у них три лампочки, а у нас одна _ так не честно!), и захлопнулась дверь, и девочки уже начали распаковываться, а мы к ним ворвались, как эти самые, и Валера говорит... а что же он говорит? _ ни хрена не слышно, он наклонился Оле к самому ушку и что-то шепчет _ как все быстро! _ и я, я вдруг говорю Танечке: пойдем, не будем им мешать, мало ли что у них на уме _ Валера наигранно поднимает руки: помилуйте, дескать, сударь, как можно: такие предположения при дамах... его чуть не разбирает смех, _ кого его, Валеру или меня, а может, обоих? _ и Таня уходит, идет к двери, я по-джентльменски открываю, она проходит _ и снова этот коридор, темно, пусто и холодно, но вот мы у нас, как странно звучит: "мы у нас", подхожу к столу, ставлю "Скорпов", Gold Ballads, на нашем родном колончатом плейере, гашу свет... Все так быстро? Неужели все так и было? Может, сначала я все-таки сказал ей: "Давай потанцуем", а она _ жеманно _ "Подо что?", я ответил: Gold Ballads, она сказала: "Давай", _ Господи, как скучно, ничего такого не помню, помню, как зазвучали аккорды, волшебные ночные аккорды Wind of Change, дыхание какого-то инструмента _ как он у них называется? _ нежное, чуткое... наша комната: тихая темнота, ночь за окном, свет луны, какой-то голубоватый с фиолетовым привкусом _ а почему привкусом? _ неужели как в детстве, оранжевые крики детей или как их там, она сама меня обняла, сама, почти что на шею бросилась, мы танцевали всю песню, молчали, потом я поцеловал ее в губы, странный был поцелуй _ первый в жизни, длинный и какой-то слюнявый, то, что потом называют романтикой, даже стыдно было, а она, казалось, и не заметила, стало тепло, так тепло, как не было ни разу за это утро, за этот месяц, за год, за последние пятнадцать лет, и непривычно было ощущать чужое тело своим, гладить эту спину в тонкой шерстяной кофте, напрягаться под джинсами, подавляя желание бросить ее на кровать, а может, отнести, может, привести _ сколько вариантов! _ только кто она есть? Не кто она, а именно так: кто она есть? Странный чужой человек, о котором я почти ничего не знаю и которого так боюсь, его ли _ или ответственности за него? _ ведь теперь она твоя, ты ее приручил, ты хотел, может, чтобы приручили тебя, тогда, в детском саду или после проигранных партий, но ты мужчина, ты сам должен отвечать, _ хорошо, если она будет тебя понимать, но как знать? _ ты целуешь того, кто не знает про тихий час, про капли из крана, про то, что иногда самому хочется стать каплей и капать, капать и течь, не ощущая тоски, что звук мойки затягивает в бесконечность, а ногой так приятно трогать следы от шин на свежем снегу, что нет ничего лучше и ужасней, чем зимний двор в скрипучий мороз, ночью, когда папа, такой свой и такой чужой, ведет тебя в детский сад, что Мише пихали в сумку фигуры... он же никогда об этом не говорил, ни с Сашей, ни тем более с Валерой, а это было, было в нем и проснулось ни с того ни с сего, в такой вот неподходящий момент, когда надо шептать что-то милое и нежное, а у него на уме один детский сад _ и страх, странный страх, что она не поймет и тихий час не кончится никогда _ он так и будет лежать в комочке под одеялом, слушая тягучую бесконечность.
  
   В дверь постучали _ они сделали вид, что не слышат. Он чувствовал гордость от того, что заперся один на один с красивой девушкой, что они сидят, точнее, танцуют в темноте и не хотят отпирать. Минут через десять он открылся.
   _ Вы там чего? _ спросил Валера с искренним интересом.
   _ Мы... были заняты.
   _ Вы занимались? Чем, если не секрет?
   Оля пошло хмыкнула.
   _ Мы... спали.
   _ И обязательно всем об этом рассказывать?
   _ Фу!.. Уберите отсюда этого поручика Ржевского.
   А потом они действительно спали и окончательно проснулись через четыре дня. Ведь не иначе как во сне можно крикнуть ресторанной официантке, которая уносит твой недоеденный салат: "Э-э, отдай!" Не иначе как во сне можно нести своей девушке через весь автобус столовую ложку родниковой воды. Не иначе как во сне можно подписать к табличке "Горничная" со стрелкой, указывающей направление, "Сто рублей в час"; продумывать комбинации на отвлечение учителей, дежурящих ночью в коридоре, _ чтобы провести к себе в комнату девушек и до утра пить вино, чтоб на рассвете к вам вломились учителя, Таня бы спряталась в шкаф, Оля _ под кровать, ты бы лежал, делая вид, что спишь, чувствуя, как опухает твое лицо, чтобы на столе остался недопитый стакан, чтобы Алина Петровна грозно понюхала его и крикнула: "Так!", чтобы вечером подарить ей "Набор юного алкоголика" и десять раз сфотографировать ее горло, смешливое, изумленное, распахнутое бесконтрольными губами, прощающими ночную попойку...
   Вот он выходит на улицу с Гучевым, легкий, в одной рубашке, Саша в одном свитере, говорит, что Бредов сходит с ума по Тане и опять его тянет под грузовик, Андрей отвечает, что сожалеет, но это его, Бредова, проблемы, потому что каждый должен уметь что-то делать с эмоциями и насильно мил не будешь, ибо Бредов тут ни при чем, если Таня любит его, Андрея... Таня любит его? Разве она такое сказала?
   Они идут с Таней в темноту по новгородскому кремлю, дальше, дальше от дороги и фонарей, он вдруг говорит:
   _ Ты ответишь на один мой вопрос?
   Она молчит, она, кажется, догадывается, выпаливает сама:
   _ Ты меня любишь?
   _ Да, это мой вопрос...
   _ И мой тоже.
   Он молчит _ буквально одну секунду, от неожиданности, длинно отвечает:
   _ Да, но если ты поймешь несколько вещей, которые скоро я постараюсь тебе объяснить, моя любовь возрастет... А ты... ты сама-то любишь меня?
   И она молчит так молчит! А за что, за что меня можно любить? Разве я заботлив? Добр? Красив? Валера говорит, девчонки из параллельного класса терпеть меня не могут. Я, конечно, их тоже, но я же ничего плохого им не сделал и не сказал. Может, чувствуют? Может, один мой вид, голос, выражение лица вызывает такую неприязнь? А ты еще хочешь, чтобы эта девушка любила тебя!.. Она молчит минуту, две, три, я начинаю сходить с ума (как Бредов _ нет, не сравнивайте меня с ним), но жду, ноги механически несут в темноту, холод овевает лицо _ дует ветер, наверно, с Балтийского моря, влажный и глубокий, как эта ночь, как то, что в ней происходит... в ней... она шепчет:
   _ Люблю.
   - Сто тысяч бурундуков не сравнятся с тобой в мягкости и пушистости!
   И Саша бежит к воде, к озеру Ильмень с крутого откоса, летит двухметровыми скачками, словно увидел солнце, но солнца, конечно, нет, облачность сплошная, обложная, обволакивающая вокруг всё, нет, он увидел воду до горизонта, прямо, направо и налево, как в море, только Нина (та самая гнусавка) кричит:
   _ Сумасшедший!
   Нина... конечно, у моря ей не место, ей и здесь-то по-хорошему делать нечего, ей сидеть бы у лужи, думать, как ее обойти, чтобы ноженьки не промочить, не простудиться, бедняжечке бедненькой... Документ: полоса воды, серо-бурая трава, высохшая, декабрьская, но по-прежнему очень длинная, щебень и гладкие белые валуны, не только белые, но и древние, да к тому же тяжелые, _ все уходит вдаль, заползает на небо, даже валуны и трава, а вода _ воде и сам бог велел, обычный литературный штамп: вода сливается с небом, о, Бог! Саша опять закричал о Боге _ слышать его уже не могу! Как он завидует, как завидует! На год старше меня, а личной жизни нет и не будет... В автобусе смеются над куском хлеба _ Волков, Белугин и наши, Ванько и Хазаровы, и Сизов, он тоже смеется, он целый день ест этот батон и смеется, открыть глаза и понять: кусок хлеба _ как член с яйцами, такая вот у него форма, просто ужасно смешно, Таня спит на моем плече, автобус гудит, гид молчит, небо спускается ниже, Саша спрашивает:
   _ Это Апокалипсис?
   _ Нет, это пасмурный день! _ Валера почти кричит, этот Саша у него в печенках обосновался, только Таня, жалко, проснулась, чуть застонала _ обожаю стоны красивых девушек _ и снова ко мне на плечо... Валера с Олей _ что они там делают, на заднем сидении? Если все спят, значит, прям в автобусе можно? Спать...
   Автобус гудит, гид молчит, небо спускается ниже...
  
   Оля _ все время чего-то хочет, щебечет о дискотеках, ест мороженое и курит, как последняя курица, делает фотографии _ одну за одной, и везде Валера, _ в поезде, например, должна была щелкнуть нас с Таней, а получился Валера _ потому что сидел рядом! Начинаешь что-то говорить _ не дослушает до конца, перебьет, застрочит о чем-то своем...
   А в гостинице поздно вечером толпились, играли на гитаре и пили возле номера Псевдокимовой, приоткрыли дверь _ я увидел: они лежат на кровати, Псевдокимова и Ванько, и все как будто уходят, чтобы дать им время. На лицах _ важность, ощущение взрослости.
   _ Они называют это любовью, _ презрительно хмыкает Валера. Они идут с Андреем по темному коридору в сторону бледной, зеленоватой лампы...
   _ А ты, сам-то ты что называешь любовью?
   Валера молчит, прибавляет шаг. Молчит ковер, застывший на тридцать лет, молчит и лестница, молчат и ее ступени. Вода _ как дождь за окном, как плеск колы в твоей руке, как звук наполняющейся вечером ванны, как сонное море одинокою крымскою ночью, как капли в детском саду _ вода говорит.
  
   Дорога назад _ постепенно затихли, притушили огни, Оля с Валерой залезли на верхние полки, Таня лежит внизу, Андрей:
   _ Хочу тебе что-то сказать.
   _ Говори.
   _ Нет, там много...
   Она двигается к стене _ он ложится рядом.
   _ Я думала, что ты сядешь...
   _ Но теперь, когда я лег, разве есть разница?
   _ Говори.
   _ Накрой меня своим одеялом.
   Тихий стук колес.
   _ Теперь, когда я лег...
   Она делится одеялом... Прикосновение тонкой, изящной горячей ноги _ слабо, она боится, глажу ногой загорелую кожу, задыхаюсь от красоты, которой делится она со мной. Хочу обнять _ отстраняет руки, шепчет:
   _ Говори.
   _ Это не о любви, тебе может показаться скучно.
   Шипит: киска сердится. И я говорю.
   По проходу движутся какие-то люди. Вот идет наголо выбритый Волков... нет, лысый Виктор Карпович, вот _ озабоченная Алина Петровна, точнее, та самая воспитательница, вот _ задумчиво-рассеянный Миша, это Гайдуков бежит в туалет, а этот, в шерстяном свитере, _ Георгий Иваныч... Мы лежим с ней на раскладушке: декабрь, раннее утро, до рассвета еще далеко; морозная ночь, страшная и волшебная, огромная и таинственная, _ в комнате и за окном _ повсюду. Нам снился сон про снежную королеву, а потом мы услышали радио _ песню, доносившуюся из кухни. Сильный мужской голос неразборчиво пел что-то бодрое: мы не поняли ни слова, хотя песня была, кажется, русская. Нам не хотелось вставать, не хотелось идти в детский сад: снаружи было слишком холодно и неясно. Мы решили, что лучше всего _ остаться здесь и досмотреть сон, но таял снег, таяла снежная королева, таял весь этот ночной мир. Нам хотелось холодного тепла: этой комнаты и этой кровати, этой темноты. Но вот нас будит папа _ такой дневной и спокойный, такой родной и чужой. Мы вылезаем из кровати _ и в секунду мерзнем, идем скорей умываться горячей водой. Потом на кухню _ еще в пижаме; на плите горит синий огонь, вода булькает и шипит, и вся кухня окутана паром. На стекле _ еловые ветки, тяжелые куски льда заделали щель _ лед спасает от стужи. Идем сквозь ночной двор, где-то воют собаки _ отрывисто, жалобно, одиноко. Холод вползает под одежду, под тяжелые пальто, начинает болеть живот, мы скрючиваемся, ничего не говоря папе, только плотнее жмемся друг к другу...
   _ Ты рассказал обо мне.
   _ Кроме шуток?
   _ Кроме шахмат.
   Поворачивается с бока на спину, уменьшая мою территорию, поезд резко тормозит, поднимаюсь с пола.
   _ Ой, прости! Не ушибся?
   _ Это ничего, это я от восторга...
  
   Приехали и пришли к Тане до рассвета. Он смутно помнил, как среди ночи его вдруг, ни с того ни с сего растолкали _ он продрал глаза, но был настолько разбит, что и пальцем не мог шевельнуть без мощного волевого усилия и судороги в мышцах. Глаза захлопнулись сами собой, но теперь он слышал звуки: туалетное копошенье и шебуршание сборов, звон стаканов и резину голосов. Человеческая речь казалась какой-то растянутой и необычной _ смысл слов либо вообще не доходил до него, растворяясь в воздухе без остатка, либо доходил через полминуты, когда речь шла уже совсем о другом. Он помнил, как, полупьяный, выпрыгивал на платформу, ловил чьи-то вещи, ценные указания и Таню...
   Москва встретила их свежим снегом, белым бодрящим морозцем и разноцветно-огнистой тишиной. Прежде чем привести всю тройку к себе, Таня позвонила родителям из таксофона, разбудила и разгостила их. Вчетвером они пили чай, слушали музыку и немного спали, а когда проснулись _ пошли в школу на два урока. Валера и Оля вышли рано, Андрей и Таня _ попозже. Они встретили Петю Ленкова, который с ними не ездил. Увидев Андрея (патентованного интеллигента), идущего рано утром с девушкой за руку, причем явно из ее квартиры, тот чуть не подпрыгнул:
   _ Поздравляю, Андрей, не ожидал от тебя такого.
   И странно было распадаться с Таней на классы, даже смешно. Теперь, когда он рассказал о себе самое важное, когда она стала ему самым близким человеком на свете (хоть и по-прежнему малознакомым), когда он, наконец, поцеловал ее, когда лег с ней под одно одеяло, _ теперь... Прощаться пять минут, не в силах расцепить рук и глаз, даже губ, когда все ушли, чтобы слушать целый урок (как дико звучит _ урок _ дико после всего, что было, _ теперь-то нужны другие уроки)... чтобы слушать целый урок Валентиничну с ее пресловутым русским. Бубнят и гудят, бубнят и гудят. Шевелится какое-то слово, которым хочется это все назвать. Какое-то слово _ простое и емкое, очень подходящее...
   _ Ванько _ удивительная вещь. Взял и написал диктант на четыре. Плохой ученик, а старается. Бери с него, Пухов, пример. Ведь надо ж, дожил до десятого класса _ до сих пор склонения со спряжениями путает.
   _ Это я по пьяни, Алефтин Валентинна, с бодунища. С нажора и проблева.
   _ Что за лексикон! Я, конечно, понимаю, молодежная субкультура, свое арго, но надо же и литературным языком владеть. Кроме того, существуют и нормы приличия, известные правила этикета...
   Она сидит сейчас и слушает похожую дребедень, тонкие горячие ноги в зеленых джинсах бесполезно стоят под партой, шелковистые руки сложены на столе, нежные губы молчат, не говорят слов ласки, бархатные глаза устремлены на доску... думает ли она обо мне? Чувствует ли, что я сейчас о ней думаю?
   Дареева смотрит в учебник, Маслюшкина _ в глянцевый журнал, Ванько списывает упражнение... Слово, вспомнить то слово!
   _ Оценку снизила Городкову. В грамматическом задании, вместо того чтобы писать арабскими цифрами 3 л. ед. ч., пишет римскими: III л. ед. ч. Куда такое годится?
   Валера демонстративно падает со стула:
   _ Ну знаете!..
   Любопытно... думает он сейчас об оценке или об Оле? Похоже, все-таки об оценке. Чем-то с ним поделиться, что-то сказать, напомнить о чем-то таком, что он успел подзабыть...
   Заметил в конце урока, что нету Саши. Валентинична, высокая и сухая, преклонных (как говорит Валера, прикольных) лет, подходит и говорит:
   _ Твой друг не писал контрольный диктант и сейчас вот не появился. В чем дело? Передай своему другу, что он...
   _ ...Козел! _ Из-за спины показался Валера, рухнул на парту в припадке истерического смеха.
   _ Это что такое?! _ возмущенно показывает на Валеру, Андрей вдруг сам падает на парту в таком же припадке. _ Когда твой второй друг, наконец, выздоровеет? Странные у тебя друзья...
   Внутри нее клекочет и булькает, она бессильно отходит. Хотела прочитать мораль, а получилось: "Передай своему другу, что он козел".
   _ Это то слово! _ кричит вдруг Андрей. _ Козел! Они все козлы, потому что не знают об этом, не знают о ней, о том, что такое бывает, они смотрят свои журналы, пишут упражнения и слушают всякую чушь...
   Валентинична смотрит на него с интересом:
   _ Что бывает? Какую чушь?
   _ Простите, я сегодня не выспался...
   Смущенно скомкивает вещи, хватает рюкзак, Валеру, бросается в коридор и во весь голос орет:
   _ Все равно козлы!
   И это уродливо и одновременно красиво. Он стоит и слушает эхо...
  
   А дома его спрашивают про поездку, он отвечает, что смотрел достопримечательности. И папа на полном серьезе интересуется:
   _ Что понравилось больше всего?
   И у него одно на уме: Таня, Таня, Таня, он не может вспомнить ни одного музея, ни одной площади, ни одного собора, и он отвечает: всё! Все очень понравилось. Мама вспоминает про диктант по русскому, который они писали до отъезда: что, дескать, получил? Четыре, _ отвечает Андрей равнодушно.
   _ Ну вот. Совсем перестал учиться. Куда ты катишься?
   На их лицах глубокая озабоченность.
  

8

   _ Идиот! Вольтметр надо перед резистором прикреплять! _ вопит Сизов.
   _ А я че делаю? _ оправдывается Куницын.
   _ А ты после! Ну, идиот...
   _ Сам идиот! Ток куда течет?
   _ Туда!
   _ А не туда?
   _ Не туда! Или туда?..
   Лабораторные по физике делали обычно в пятницу на последнем, шестом, уроке. Петр Аркадьевич уходил по своим делам почти в самом начале, раздав аппаратуру и ценные указания, и возвращался часа через полтора, причем нередко еще заставал в классе человек десять. Эти мученики, в число которых попадали Валера, Саша и Андрей, должны были проверять на практике непреложные законы физики, с допустимой погрешностью не больше шестнадцати процентов. В действительности погрешность оказывалась в лучшем случае шестнадцать миллионов процентов. И так, нажимая на калькуляторе решающее "равно", они получали свои дикие, нелепые результаты, замирали в суеверном страхе и в изнеможении падали лицом на парту. Очнувшись, они открывали глаза и испытующе смотрели в лицо Эйнштейну, Резерфорду и Ньютону, висевшим над исчерканной доской, и готовы были поклясться, что гении прячут в усах улыбку. В порыве отчаяния Саша схватил однажды двигатель внутреннего сгорания и хотел им запустить в лукаво сощуренного Ломоносова, но железная рука Валеры остановила его.
   _ Этим приборам по тридцать лет, _ сказал он. _ Михайло Васильич тут ни при чем.
   _ Нет! _ закричал Саша. _ Наука стоит на трухлявом основании! Ни одна работа еще не прошла нормально! Не может быть, что мы все дураки!
   _ Не мы, а приборы, _ повторил Валера. _ Саша, не буянь.
   _ Наши представления о вселенной ошибочны! Вглядись в эти порочные лица. _ Он указал на Лейбница и Лапласа. _ Ничего, кроме самодовольства и хитрости. И их слова мы принимаем за истину! Эти люди говорят, что нет Бога, и мы им верим!
   _ При чем тут Бог... _ тяжко вздохнул Валера.
   Но Саша не унимался. Вместо "Погрешностью измерения можно пренебречь" он как-то автоматически написал в конце работы: "Грешностью можно пренебречь?!" Впрочем, по сравнению с подвигом Ванько на экзаменационном изложении по русскому в конце девятого класса это было лишь маленьким безобидным экспромтом. Прогуливаясь по рядам актового зала, где проходило это торжественное действо, Алина Петровна заглядывала в тетрадки учеников. Дойдя до Ванько, она на весь зал воскликнула:
   - Илья, букву "м" перед словом "удилище" убери!
   - А, - лениво потянулся Илья, - это я, Алина Петровна, так, по привычке...
   Говорят, что он даже не стал замазывать эту букву, а просто зачеркнул ее одной аккуратной, интеллигентной черточкой. Действительно, ведь еще члены городской комиссии, которые собирались проверять это изложение, просили не разводить в тетрадях грязь, а Илья Ванько был мирным и послушным мальчиком...
   ...Андрей записывал показания амперметра. Куницын, морща лоб, изгалялся над калькулятором. Он считал, что любая ошибка в любой работе происходит он неправильного нажатия на клавишу. Сизов, надев очки, старательно чертил схему. Прошло минут сорок, прежде чем они поняли, что единственный способ сделать эту работу _ это умножить пятнадцать на двадцать и получить тридцать тысяч, только в нужном месте.
   Ближе к концу Сизов театрально похлопал Куницына по плечу и пафосно спросил:
   - В чем сила, брат?
   - В ньютонах, - недоумевающе ответил Леха. - А что?
   - А у тебя в чем?
   - Ой!.. В паскалях... - Куницын как-то даже виновато, словно бы перед кем-то оправдываясь, бросился исправлять свою работу.
   Костя снисходительно потрепал его за щеку. Леха, переполненный благодарностью настолько, что она лилась у него из всех щелей, даже не стал его кусать.
   - Правильно, - философски заключил Сизов. - Ни одна собака не кусает руку, которая ее кормит.
   - А я человек! - с гордостью заправского Маугли возгласил Куницын и тяпнул Сизова за палец.
  
   В раздевалке, как всегда, Андрей встретил Таню: детская зеленая куртка, забавный белый берет, мамины сапоги и очень серьезное лицо.
   _ Пойдем... куда-нибудь? _ спросил он, помогая ей нацепить рюкзак.
   _ Ну, пошли, _ сказала она, немного подумав.
   _ Я покидаю вас, други мои, _ торжественно обратился он к Саше с Валерой.
   Саша смотрел на них с умилением волхвов, увидевших младенца Иисуса.
   _ Я дожил до этого дня, _ тихо проговорил он. _ Теперь я могу умереть спокойно. Я жду тебя, моя смерть.
   _ Еще одна такая фраза, и тебе не придется долго ждать, _ мрачно заметил Валера и повернулся к Тане с Андреем: _ Пока, ребят. Заколбастесь куда-нибудь.
   Андрей посмотрел на него с повышенным интересом.
   _ Не слышал от него раньше этого слова, _ сказал он Тане, когда они вышли на улицу.
   В лицо дохнул свежий мороз, над головой у них просвистел веселый детский снежок, и какой-то мелкий разочарованно матюгнулся оттого, что не попал в цель. Они сделали пару шагов в сторону левой калитки, как вдруг новый снежок угодил Тане в бок. Она беззлобно отряхнулась.
   _ Козел! _ с беспричинным задором крикнул Андрей наугад.
   _ С Олей пообщался, _ пояснила Таня насчет Валеры. _ А что?
   _ Не знаю. Непривычно как-то. Такое от него слышать.
   _ А что здесь такого? Это же не богохульство, не мат какой-нибудь.
   _ Не мат, конечно, но в каком-то смысле даже похуже.
   _ Это как?
   _ Щас объясню. Сказать так в шутку - не плохо, даже забавно по-своему. Встроить в свою "умную речь" всякие жаргонные словечки. Посмеяться сразу и над "умной речью", и над этим жаргоном, поставив их рядом. Но когда кто-то начинает говорить так на полном серьезе, забывая нормальный, человеческий язык, это уже немного печально, по-моему. Когда Валера так говорит, он становится кем-то вроде Ванько и Куницына.
   _ Значит, его можно поздравить. Еще одним одиноким человеком меньше. И вообще, что ты имеешь против Нины и Оли?
   _ Ничего. Почему ты спрашиваешь?
   _ Потому что они мои подруги.
   _ Ну, про Олю ладно, но почему ты спрашиваешь про Нину? Я же ничего о ней не сказал.
   _ Но подумал. Каждый раз думаешь, когда ее видишь.
   Андрей посмотрел на нее с притворным изумлением:
   _ Что я думаю?
   _ Что она дура.
   _ С чего ты взяла?
   _ Ты морщишься как-то странно, когда она появляется.
   Андрей помолчал.
   _ Да? Я и не замечал. У меня насморк вообще-то. Из носа просто хлещет. А платок забываю иногда. И, чтобы прямо при всех не вытекло, приходится иногда так вот морщиться.
   _ Почему-то у тебя только при ней из носа течь начинает.
   _ Не только, _ обиделся Андрей, поняв, что сопротивление бесполезно. _ При Оле тоже. И при других иногда.
   _ Ну вот, я и говорю... _ Она немного отвернулась.
   _ Ну и что? А у тебя разве никогда не бывает?
   _ Что?
   _ Что подташнивает от чего-нибудь.
   Таня сняла очки _ маленькие, изящные, золотистые и тоже очень детские:
   _ Достань, пожалуйста, из моего рюкзака очечник. Из левого кармашка.
   _ На.
   Она взяла черную матовую коробку с серебристой надписью Christian Dior, повертела ее в руках и медленно положила в нее очки.
   _ Убери, пожалуйста, обратно.
   _ Пожалуйста.
   _ Не издевайся.
   _ Я не издеваюсь, я отвечаю тебе в тон. А вот ты мне на вопрос не ответила.
   _ Какой вопрос?
   _ Ну, бывает ли иногда что-нибудь противно?
   Таня помолчала.
   _ Тебе это важно знать?
   _ Вроде того.
   _ Ну, было. Я стараюсь об этом не думать. А то опять начнется.
   _ И что, получается? Не думать.
   _ Когда как. Я говорю себе: вокруг обычные люди, как все, не может же быть, что все вокруг козлы, одна я хорошая?
   _ Почему? - Он засмеялся, замялся и заговорил вдруг быстрее и взволнованнее: - Ну нет, ну не так, конечно, и мы с тобой не такие уж хорошие, и все не такие уж козлы, может, мы ничем и не лучше, а так, другие просто, в чем-то другие, но в чем-то иногда очень важном... Кажется ли тебе иногда такое?
   Таня задумалась.
   _ Не знаю. Страшно как-то.
   _ Но если это так и есть?
   _ Тем более страшно. Знаешь, у нас на контрольных девчонки специально пишут сначала неправильно, ждут, пока у них спишут, а потом тихонечко исправляют. И тем, конечно, ничего не говорят.
   _ Зачем?
   _ А некоторые с Сарой так сюсюкаются, что у меня уши вянут, а чуть она за порог _ почти матом кроют.
   _ Зачем им это надо?
   _ Это еще с младших классов пошло. Зинаиду Васильевну знаешь?
   _ Это в очках которая?
   _ У тебя что, все делятся на очкариков и нормальных?
   Андрей вдруг вспомнил, что Таня сама только месяц назад начала носить очки и, видно, еще не свыклась с этой ролью, но такая сверхобидчивость его возмутила:
   _ Слушай! Хватит ко мне придираться! Я ничего такого не говорил! Очки _ это дополнительная примета, только и всего. Рассказывай лучше про Зинаиду Васильевну, пока мы не передрались.
   Переварив услышанное, Таня продолжала:
   _ Те, кто к ней ластился, на переменах были возле нее, и разговаривала она с ними по-другому, чем с нами. С ними мягко, ласково, а на нас орала все время. А кому приятно, чтоб на него орали? И к концу третьего класса почти все девчонки стали подлизами.
   Андрей осмотрелся и понял, что они где-то возле Таниного двора.
   _ И ты хочешь, чтобы я обо всем этом думала?
   Кругом были серые хрущевки. На многих окнах первого этажа стояли металлические решетки. Справа, за восьмиэтажкой, с монотонным оживлением глухо шумел проспект.
   _ Пойдем ко мне?
   Они вошли в подъезд с надписью "Мент поганый", поднялись ступенек на шесть и остановились возле знакомой квартиры.
   _ Достань, пожалуйста, у меня ключи из бокового кармашка. Из правого.
   _ Пожалуйста.
   _ Не издевайся!
   _ Не говори "пожалуйста".
   Таня пошуровала в замочной скважине и изо всех сил пнула старую дверь. Дверь нехотя отворилась. Каждый раз, входя в чужую квартиру, Андрей чувствовал незнакомый запах, и оттого ему делалось неуютно. У этой квартиры не было запаха.
   _ Повесить можно сюда. _ Она указала на свободный крючок. _ Могу тапки дать.
   _ Давай.
   Таня присела на корточки, открыла напольный шкафчик и достала оттуда тапочки. Танечка... Обнять это маленькое стройное тело, изящное и обидчивое, держать его, не говорить ни о чем, только гладить спину, шею, прижиматься к груди... Руки не поднимаются. Странно, теперь, когда они целовались и были вместе под одеялом, теперь-то уж, кажется...
   _ Обедать будешь? _ Встала, немного отошла, деловое лицо _ теперь уже поздно.
   _ Спасибо, я пока не хочу. Но ты, если хочешь, обедай, я подожду...
   _ Я тем более не хочу. Мне есть скучно.
   _ А что не скучно?
   _ Не знаю.
   Они прошли через комнату, заставленную классикой, приключениями, историческими романами в характерных обложках. То была собственность ее папы. Курящий мужчина пятидесяти с небольшим, полный и невысокий, в школе отличался особым детским романтизмом, в юности мечтал стать историком и понес уже было свои документы на исторический факультет, как вдруг кто-то знающий авторитетно сказал: брось, старик, всю жизнь за гроши в бумажках копаться _ ты этого хочешь? И он, вздохнув (ой как глубоко!), поступил на электромеханику, работал на приборном заводе, много пил, а по вечерам, лежа на диване с какой-нибудь Алой и Белой розой, жадно, двадцатью руками хватал из бумаги то, чего недополучал в жизни.
   Таня пнула вторую дверь, теперь уже в свою комнату, _ выпала бумажка, подсунутая для крепости. Андрей впитывал квартиру, такую тихую, темную и пустую без всяких гостей, и сообразил вдруг, что неплохо бы и бумажку поднять, но Таня уже нагнулась... Они присели на диван _ мягкое желто-синее покрывало, блеклое, выцветшее и вялое, коричневый плюшевый заяц с грустно согнутыми ушами, крошечный плюшевый медвежонок, пушистый и большеглазый, и обтрепанная кукла с добрыми, одухотворенными, но неизбывно печальными глазами.
   _ Это моя любимая, _ тихо и углубленно проговорила Таня. _ Лет пять, а может, и десять назад _ она смеялась...
   _ Смеялась?
   _ По крайней мере, улыбалась, а потом... наверно, я слишком часто ласкала ее, клала под подушку, а может, она подросла... у нее перестали закрываться глаза, выпали некоторые ресницы и волосы...
   _ Она случайно не ликвидатор? Ну, на Чернобыльской АЭС. У них тоже потом волосы выпадали.
   Таня тяжко вздохнула и замолчала.
   _ Я знала, что ты не поймешь. _ Рассерженно отвернулась.
   _ Кисонька моя, _ выдал Андрей неожиданно для себя и обнял ее за плечи, почувствовал совершенно не нужное возбуждение и подавил его, скрипя сердцем. _ Я случайно, автоматически... Я думал, ты посмеешься. Я совсем не хотел тебя обидеть.
   _ Это слишком больно, понимаешь? Я душу тебе открываю, а ты издеваешься.
   _ Ну прости, я больше не буду, _ сказал он, как школьник.
   _ Сомневаюсь!
   И не о чем говорить. Вдруг вспомнил:
   _ А что, тебе правда все скучно?
   _ Да. Я не знаю, чего хочу. Точнее, знаю, что ничего.
   _ Совсем ничего?
   _ Да... Только сидеть вот так до самого вечера...
  
   Вечером пришли Танины родители. Они не особенно удивились, застав дома Андрея. Папа поздоровался радушно и плотно, мама _ робко и боязливо, словно пугаясь возможного конфликта с малознакомым человеком, но тоже как будто приветливо. Очень скоро мама принесла им по чашке какого-то пищеварительного травяного отвара, который Андрей для краткости мысленно окрестил отравой, и через полчаса их отправили есть на кухню. Стол был сервирован роскошно: тарелки с кружочками, культурные вилки и ложки, интеллигентные салфетки, начитанная картошка, элегантно порезанная селедка, изысканные стрелочки лука, шикарные помидоры.
   _ Что это с ними? _ спросил Андрей.
   _ Это для тебя. Хотя и обычно не сильно хуже.
   Они принялись жевать, почти что без слов. Молчание нарушалось только одобрительными возгласами Андрея и поощрительными замечаниями Тани. Наконец ожила и соседняя комната:
   _ Опять макулатуру купил?
   _ Макулатуру! Это 15-й том Всемирной истории, последний, которого у нас не было.
   _ Ты первый бы хоть открыл...
   _ И открою! Вот только доделаем заказ...
   _ Другой получите. Всю квартиру книгами завалил, а читать не успеваешь. Куда такое годится?..
   _ Ладно, включи телевизор, там новости уже начались.
   _ Телевизор-то включу, а вот макулатуру куда девать _ непонятно.
   Послышался щелчок, и секунд через пять солидный мужской голос бодро заговорил:
   _ Теперь, когда ситуация в стране коренным образом изменилась и акулы социализма легли на дно, метод капиталистического реализма признан самым прогрессивным в истории изящной словесности. Такие шедевры, как "Бешеный" Виктора Гоценко, "Долбанутый" Игоря Монаха, "Мымра" Александры Рамининой, "Швабра" Елены Прекрасной, "Баран" Сергея Хердищева, "Пахан" Василия Уркина и другие занимают заслуженно прочное место в нише отечественного искусства. Но не теряют художники и связей с общественностью. Так, сегодня на торжественное празднование Дня российской проституции съехались такие великие мастера слова, как...
   Тут переключили на другую программу, и звонкий мальчишеский голос радостно отчеканил:
   _ Я б в драг-диллеры пошел, пусть меня научат!
   _ Ты сам стишок сочинил? _ с уважением спросила еще молодая женщина-корреспондент.
   _ Да! Честное бизнесменское!
   Снова переключили.
   _ Очередную жертву настиг сегодня утром знаменитый маньяк в Можайском районе Московской области. Ею стала ученица второго класса местной школы Наташа Петрова. Родители начали беспокоиться, когда, возвращаясь с прогулки, нашли ее одежду на лесной поляне. Подробности преступления, слава Богу, неизвестны.
   _ Фу, гадость какая-то, _ сказала мама и переключила опять. По третьей программе захлебывалась от восторга какая-то реклама:
   _ "Гуннинг" _ новый магазин женской одежды! Ветошный переулок, дом пять! "Гуннинг" _ ведь я этого достойна?
   Щелкнул переключатель.
   _ Вот! _ кричал кто-то очень серьезный. _ В нашу эпоху всеобщей деградации, когда от низкопробной попсы нет никакого спасения, мощный творческий темперамент этой певицы особенно рельефен. Ее изысканная, глубоко интеллектуальная музыка наполняет нас восторгом благоговения, заставляет задуматься о смысле существования, о природе добра и зла...
   _ Ладно, давайте посмотрим сейчас еще один клип, а затем продолжим нашу беседу.
   _ С удовольствием!
   Зазвучала Алена Свиридова.
   _ Переключи на первую, там щас эта игра идет. Тут, глядишь, и новости подоспеют.
   Переключили на первую.
   _ ...Итак, следующий вопрос. Сколько миллиметров в одном сантиметре? Варианты ответа: а _ пять, б _ десять, в _ пятнадцать, г _ двадцать два с половиной.
   _ Хм... С подковырочкой вопрос. Пять _ мало, десять _ слишком ровно. Вот или пятнадцать, или двадцать два с половиной. Мне даже больше последняя версия нравится. Хотя... трудно сказать.
   _ Решайтесь. Или, может, воспользуетесь звонком другу?
   _ Пожалуй...
   _ Кому будем звонить?
   _ Другу и буду. Алексеем зовут.
   Последовала небольшая пауза. Затем ведущий сказал:
   _ Але! Алексей? Это игра "О, халявщик!" Вы готовы помочь своему другу Сергею с одним вопросом? Отлично!..
   _ Леха, вопрос такой: сколько миллиметров в одном сантиметре? Варианты ответа: а _ пять, б _ десять, в _ пятнадцать, г _ двадцать два с половиной... Что? "Г" повторить? Двадцать два с половиной... Тебе кажется, "г"? Мне тоже. Спасибо.
   _ Итак?
   _ Ответ "г".
   Повисла напряженная тишина.
   _ Итак, Сергей искренне полагает, что в одном сантиметре двадцать два с половиной миллиметра. _ Ведущий выдержал многозначительную паузу, а затем, набрав в легкие побольше воздуха, ликующе завопил: _ А так это или нет, мы узнаем после рекламы!
   _ Опять реклама, _ грустно вздохнула мама. _ Только на что-то стоящее наткнешься, как сразу рекламу дают.
   Папа переключил на другую программу. Там шел прогноз погоды.
   _ НТВ! _ возмутилась мама. _ Это евреи, которые американцам продались! Продались _ и гонят свою американщину. Вот смотри: у нас, говорят, минус десять, а в Калифорнии _ плюс пятнадцать. Намекают, что переезжать пора. Вообще от американцев все беды. Кто, думаешь, Великую Отечественную войну развязал? Америка! А наполеоновское нашествие? А татаро-монгольское иго? Это только в учебниках пишут, что само пришло, а на самом деле американцы науськали.
   Папа не отвечал. Диктор между тем своим звонким, сексуально-жизнерадостным голосом продолжала предсказывать:
   _ В Якутске серьезное потепление: до минус сорока _ сорока пяти...
   _ Холодно что-то, _ сказала вдруг Таня. _ У меня ноги замерзли. И руки. Топить, что ли, хуже стали... Эх, будет ли когда-нибудь тепло?
   - В стране... или у нас? - не понял Андрей.
   - И в стране, и у нас, - тихо ответила Таня.
   - Будет... когда-нибудь. Когда мы станем старше, мы будем носить тепло в себе. А юность... юность грустна. Юность строга. Когда-нибудь... мы станем спокойней и человечней.
   Андрей помолчал, словно сам раздумывая над тем, что же он такое сказал.
   _ Иди ко мне, _ прошептал наконец он и сам удивился пошлости этой фразы.
   _ Прямо здесь?
   _ Что _ прямо здесь? Я только предлагаю тебе сесть ко мне на колени.
   Таня встала, нерешительно подошла к нему и остановилась. Он взял ее маленькие гладкие шоколадные руки в свои и притянул ее к себе. Затем обнял за талию, повернул на девяносто градусов и усадил к себе на колени. Таня была неподвижна. И снова он почувствовал какую-то глупую робость; он мог гладить только ее руки и спину; казалось, телесно она все еще оставалась ему чужим человеком.
   _ Слушай, _ сказала она неловко, _ им тоже надо.
   _ Так кто им мешает?..
   _ Есть, говорю, тоже надо. Они еще не ужинали.
   _ А зачем тогда нас позвали?
   _ Так воспитаны. Особенно мама.
   Андрей поразился. Ему казалось нелепым сочетание таких разных качеств в одном человеке.
   _ Ну, вставай, _ пробормотал он в отчаянии.
   И они пошли обратно в ее комнату. Брюки у него были теплые, но не слишком толстые, и, проходя мимо Таниных родителей, ему пришлось с унизительной откровенностью сцепить спереди руки.
   _ Звонить будешь? _ спросила Таня.
   _ Кому? _ не понял Андрей.
   _ Родителям, _ в свою очередь удивилась Таня. _ Ты ведь не сказал, что до вечера не вернешься.
   _ Да, _ задумчиво-пристыженно проговорил он. _ Мне даже в голову не пришло позвонить.
   Он снял трубку и набрал номер. Было занято. Он набрал еще раз, но было опять занято. Он стал набирать в третий раз, как вдруг Таня прыснула от смеха:
   _ Ты куда звонишь?
   _ Домой...
   _ Ты уверен?
   Он не был уверен. Он звонил по инерции Тане, на этот же самый телефон.
   _ Знаешь, я не хочу звонить. Я услышу их голос _ папы, мамы или тем более брата _ и все уже будет не так. Уже ничего не будет.
   _ Ну как хочешь. Я бы позвонила.
   И вот прихожая: он медленно зашнуровывает ботинки, тянется за курткой, еле-еле надевает ее и убирает руки в карманы. Думает; щупает шапку и шарф; напяливает и их _ прямо здесь, в натопленном помещении.
   _ Скажи им "до свидания".
   _ Черт... Я и не подумал.
   Делает шаги _ подошвы стучат по паркету, хрупает каблук. Открывает дверь:
   _ Ну... я пойду. До свидания и спасибо вам за все.
   (И мысль: а надо ли благодарить за то, что кормили?)
   Папа уже спит. Мама _ замявшись, барахтаясь в захватившем ее расплохе:
   _ А-э... До свидания, Андрей. Заходи еще.
   Лучезарье добра на лице. И стыдно улыбаться тому, о ком думал, слушая про Америку. Но надо _ потому что в ответ. К тому же... гостеприимство, кормеж вне очереди и вообще... Это сочетание, нелепое сочетание, не знаешь, что делать, что думать!.. И так всегда, так всегда: неплохие вроде люди, но иногда вдруг такое... И что, спрашивается, о них думать, что думать о себе? Ведь сам разве чем-то лучше? С бесконечной раздражительностью, с негативизмом и вечной тошнотой, по поводу и без повода...
   Обратно к двери _ шаг за шагом, мимо Тани и шкафа, мимо туфель и вешалок. Стоп. Протянуть руки и ждать. Она свои _ медленно, как во сне. Завлечь, привлечь к себе и обнять _ опять. Держать _ под лопатками, ниже, на талии _ ниже, чуть ближе, чуть мягче, чуть больше _ хотеть. Желать. Разжать _ и погладить, нажать, обожать сквозь тонкую кофту _ опять. Опять? Но разве, но разве уж было _ да нет, вроде бред, ерунда, никогда _ не беда _ иль беда? _ или... нет.
   _ ...Нет?
   _ Что нет?
   _ Ты меня не слушал?
   _ Не слышал.
   _ О чем ты думал?
   _ Как тебе сказать...
   _ Да хоть как. Лучше честно.
   _ О тебе.
   _ Обо мне?..
   _ Да, потом расскажу.
   _ Расскажи щас.
   _ Да нет, это ерунда. А о чем ты меня спросила?
   _ Это не ерунда! Ты не хочешь мне говорить! А потом... ты что-нибудь другое придумаешь.
   _ О чем ты меня спросила?
   _ Ну как хочешь. _ Чуть-чуть обмякла. _ Я спрашиваю, твои не будут волноваться?
   _ Не знаю. Я надеюсь, они привыкли.
   _ Привыкли?
   _ Ну да. Я их дрессирую. Вот был, скажем, у Саши день рождения, а я домой не звонил.
   _ Ты как будто гордишься этим.
   _ Да нет. Сначала стыдился _ теперь наплевать.
   _ Позвони мне, когда придешь, ладно? А то я буду волноваться и не усну. Или ты и меня будешь дрессировать?
   _ Ну что ты... Хотя... я могу по дороге задуматься и забыть. Нет, ты все-таки не волнуйся. Я же не девушка, чтобы меня насиловали.
   _ Зато тебе интересно морду набить.
   _ Что ты имеешь в виду?
   _ То, что ты парень. У нас тут, знаешь, шляются всякие...
   _ Если бы это было самой страшной проблемой в мире...
   _ При чем тут мир! Я говорю, что ты домой не дойти можешь, а ты мне все философию разводишь.
   _ Ничего. Я бегаю быстро. Даже полезно перед сном.
   _ От шайки с ножами.
   _ Я вот думаю о твоей кукле...
   _ Да?
   _ Нет, это надолго.
   _ Сволочь! _ Как она ласково умеет произносить это слово.
   Быстрый долгий поцелуй, открытая дверь, ступеньки.
   _ Позвонишь мне, ладно? _ Щелчок замка и темнота.
   Какие-то дворы, переулки, повороты; дошел бы минут за двадцать, если бы не пытался срезать дорогу.
   _ Ну, где шлялся?
   _ У Тани в квартире.
   _ Так сложно было позвонить? Мы уже больницы собрались обзванивать.
   _ И милицию, _ ехидно добавил папа.
   _ Я думал, вы привыкли.
   _ Привыкли! Ну ничего себе! Является домой в полдвенадцатого ночи, а мы волнуйся сиди.
   _ Вам обо мне раньше надо было волноваться.
   И ноги, сознающие неправоту, быстро уносят на кухню, руки закрывают дверь:
   _ Я буду звонить.
   _ Не наговорились!..
   _ Таня? Привет, это я.
   _ Привет. Спасибо, что позвонил.
   Хотел уже ответить "пожалуйста", но вовремя спохватился.
   _ Ты что-то хотел мне сказать... Про меня.
   _ Да... Мне кажется, что я уже знал тебя. Еще до Новгорода. Какое-то странное чувство... Как будто все уже было... Только... _ Он замолчал.
   _ Что только?
   _ Только... я не уверен, что это была ты.
   _ Почему?
   _ Не спрашивай. Это все настолько смутно...
   Снова возникла пауза.
   _ Ну, а про куклу что?
   _ Кукла... Ты бы могла ее починить.
   _ Я не умею. К тому же кукол не чинят.
   _ Ну купи новую.
   _ Нет. Я думала об этом. Я слишком привыкла к ней. А другие, которые продаются, мне совсем не нравятся.
   _ Но это же неправильно, понимаешь, ты себя губишь!..
   В коридоре появился папа и сквозь стеклянную дверь кухни приглушенно закричал:
   _ Что за беседы среди ночи! Привет, пришел и пока _ вот как надо разговаривать. Как я со своей маманей. Целый день вместе были _ поговорить, что ли, не могли!
   _ Папа, не мешай, у нас важный разговор, _ сдержанно ответил Андрей.
   _ "Важный разговор"!.. Куклы какие-то... Еще про конструктор ей расскажи.
   Папа возмущенно удалился.
   _ Ударить иногда хочется, _ злобно пробормотал Андрей. _ Если он чего-то не понимает, значит, уже глупости. Ужасно ограниченный человек.
   _ Твой отец, _ тихо и как будто с упреком сказала Таня.
   _ Вот именно! Говорят, я должен... да я и сам хочу его любить _ но у меня не выходит. Я всех их хочу любить, но как?
   _ Не требовать от них слишком много.
   _ Но тогда это будет не любовь, а фигня какая-то. Я, может, и смогу их терпеть, но я-то хочу любить! Это прозвучит очень пафосно, но мне страшно. Семья _ не "тесный круг близких людей", а какой-то абсурдный клуб, и не по интересам, а так, от фонаря, да еще с обязательным членством и ежедневным посещением. Может быть, я сам в чем-то виноват, я мог бы сегодня и позвонить, но я говорю не про сегодня, всегда ведь одно и то же, я устал, это какой-то бред, и кто придумал слово "любовь", она им как будто и не нужна, и не только им, а как будто всем, всем _ может, вычеркнуть это слово из словаря, чтобы не мешало, или нет, зачем, в словаре пусть будет как память, а в жизни-то все равно никто его не употребляет, потому что за ним уже ничего не стоит...
   _ Спать ложись!
   _ Что это было?
   _ Это папа другую трубку взял. Кажется, положил.
   _ Знаешь, может, правда начнем спать ложиться? От того, что ты все это говоришь, ничего не меняется. Ты проснешься завтра и поймешь, что на самом деле ты всех любишь и что они тебя любят, и что... Потому что чем меньше об этом думать, тем лучше, а как иначе _ не знаю.
   _ Спокойной ночи, Танечка. Je t'aime, _ добавил он по-французски, поскольку еще не в силах был часто говорить "Я тебя люблю" на родном языке.
   _ Я тоже. Спокойной ночи, Андрей.
  
   После четвертого урока всех начали сгонять в актовый зал на добровольную встречу с каким-то почетным гостем из Соединенных Штатов. Валера, скептически глядя на всю эту процедуру, сказал:
   _ В нашем деле главное _ вовремя смыться.
   _ "Смыться"! _ раздался из-за спины издевательски пристыживающий голос. Он обернулся и увидел завуча. Не слишком-то уже молодая женщина, она стояла чуть ниже на лестнице с решительно разведенными руками, изображая собой забор. _ "Смыться"! Мы этого гостя еле-еле зазвали, чтобы вы отсюда смывались! Бессовестные!
   _ Надо попробовать другую лестницу, _ сделал вывод Валера.
   Но и на другой лестнице их ждало разочарование в лице солидного, хоть и доброго внутри пожилого директора. Валера вздохнул, и все вчетвером (с ним были Оля, Андрей и Таня) они направились в актовый зал, уже наполовину забитый. Они сели рядом, а через какие-то полчаса появился и почетный гость. Он сказал:
   _ Hi! My name is James Jersey. I'm from Pennsylvania University. Do you want my interpreter to help me?
   _ No! No! _ радостно завопили дети, с гордостью ощущая себя учениками английской школы.
   _ Okay, _ ответил гость и стал длинно и непонятно рассказывать о программах высшего образования в Америке для иностранных граждан. Дети хотели было взять ход назад, но самолюбие сковало их языки.
   Андрей и компания потихоньку поглядывали в сторону боковой двери и, когда сторожившая ее учительница на секунду расслабилась, мигом выскочили из зала, обдав ее легким ветерком.
   _ Вернитесь! _ закричала она, но было уже поздно: караул устал, и лестницы были свободны.
   _ Я щас, _ сказал Андрей двумя этажами ниже и свернул в туалет. Там была уборщица с ведром и со шваброй; он почувствовал неловкость.
   _ А ты сикай, сикай, не бойся, _ бодро уверила его она. Он зашел в одно из отделений и хотел уже сосредоточиться на главном, как вдруг грозный окрик потряс все его существо:
   _ Смотаться, гад, хочешь?!
   Андрей не ответил.
   _ Правильно. Я тоже хочу. Только охрана не выпускает.
   Далее взял слово кишечник - причем, судя по всему, в микрофон.
   - А-а... - смачно протянул тот же голос. - Поссать и не пукнуть - что трахаться и не кончить, - процитировал он детскую народную мудрость.
   Послышался удовлетворенный вздох, меланхоличное журчание воды, и парень весьма крупной комплекции вышел из туалета. Как водится, уже в коридоре он с достоинством, почти с гордостью застегнул ширинку с достоинством. Вскоре Андрей проделал всё то же самое.
   - Ну как, возлюбил всё ссущее? - с неподдельным интересом в глазах спросил у него Валера.
   - Возлюбил, - кивнул Андрей. - Ссущее сказало мне по секрету, что внизу охрана не выпускает. Что делать будем?
   _ Я скажу, что мне плохо, _ мгновенно нашлась Таня. _ Что у меня слабость. Что на ногах не стою и щас упаду.
   _ А мне надо проводить тебя до дома, _ подхватил Андрей и повернулся к Оле с Валерой: _ Вы тогда пойдете вторым эшелоном развития капитализма. Заодно что-нибудь придумаете пока.
   _ Мы, блин, сами знаем, когда идти, _ огрызнулась Оля. Андрей удивленно посмотрел на Валеру _ тот равнодушно пожал плечами. И они ушли.
   _ Что это она? _ спросил Андрей на улице. _ Опять выпендривается?
   _ У них с Валерой все разваливается. Он тебе ничего не рассказывал?
   _ Нет. Мы с ним вообще о серьезных вещах почему-то не говорим. Уж полмесяца, наверно.
   _ Поговори с ним. Он, кажется, не знает, чего хочет. Как и я... Нет. Сегодня я знаю. Я хочу гулять.
   _ Где?
   _ Где угодно. Можем куда-нибудь поехать. Какое-то волшебное настроение... Как хорошо, что ты здесь. Сначала я мечтала оказаться сейчас у моря, чтобы было тепло и красиво и никто не мешал, а потом поняла, что лучше всего здесь. Тут идет снег _ это же всё маленькие снежинки... Ты когда-нибудь ловил снежинки на варежку?..
   Они проходили мимо булочной. Древнейшая старуха с помощью палки пыталась сойти с крыльца. Стоявший в очереди мужчина протянул ей руку _ она злобно забормотала и замахала своим костылем, споткнулась и чуть не упала, хотела ударить его, но он вовремя отскочил. Изрыгая проклятия, старуха заковыляла прочь _ расхристанная, оборванная, с расстегнутыми дырявыми сапогами, в которые то и дело забивался свежевыпавший снег.
   _ Я хочу пирожное, _ сказала вдруг Таня. _ Здесь продают.
   Они встали в очередь. Они держались за руки, он медленно гладил ее ладонь; она чуть-чуть улыбалась.
   _ ...Дак так дешевле спирт покупать! _ горячился какой-то дедок перед ними.
   _ Спирт? _ кротко удивлялась старушка, стоявшая рядом с ним. _ А разводить-то его как? Я и не умею.
   _ О-о... _ протянул дедок.
   _ У-у... _ послышалось откуда-то сзади.
   _ А-а... _ сказал случайный прохожий.
   _ Э-э... _ загудела вся очередь.
   Старушку засмеяли. Таня, казалось, ничего не слышала; как заколдованная, она смотрела то на Андрея, то на ровно ложившийся снег. Очередь продвигалась. Постепенно они зашли внутрь. На столике в углу Андрей заметил клочок газеты с рекламной полосой. "Ведьма. Может всё", _ простенько и со вкусом гласило одно объявление. В таком же духе было составлено и второе: "Досуг. Быстро и дешево". "Дипломированная колдунья с опытом работы за рубежом снимет порчу и сглаз по патентованной технологии Кощея Бессмертного", _ гласило третье. "Сниму, порчу", - лапидарно соблазняло четвертое. Андрей так и не понял, была ли запятая в середине опечаткой или нет.
   Справа, в другом столбце, поместили большую рекламу Высшей школы мучеников за веру: "Вступительные экзамены: истинное понимание Корана, юдофобия, основы фундаментализма и терроризма. Лучшие преподаватели из Саудовской Аравии и Чечни, Палестины и Афганистана. Бесплатные стажировки в Иерусалиме и Москве, в Волгодонске и Грозном. Блестящие перспективы. Фантастическая востребованность на рынке труда. В конце карьеры _ зарезервированные места в 5-звездных отелях райцентра (центра рая). Терроризм _ профессия будущего!" Внизу страницы была маленькая пометочка: "Редакция не несет ответственности за содержание рекламных объявлений".
   _ Два пирожных, пожалуйста, _ сказал Андрей, когда подошла его очередь. Продавщица направилась к прилавку, как вдруг появился грузчик. Он стал почему-то рассуждать о превосходстве мужчин над женщинами. Продавщица ответила:
   _ У вас, мужиков, так, висулька какая-то, а у нас, у баб, сложный организм, мы рожать должны!
   Они получили свои пирожные и вышли на улицу.
   _ Поедем куда-нибудь, _ предложила Таня. _ В центр. Там щас очень красиво...
   Они повернули к метро и пошли через небольшой палаточный рынок. Возле одного из ларьков стоял мальчик с бабушкой.
   _ Ну пойдем, ну баба, ну пойдем домой! _ нудно канючил он.
   _ Погоди, надо твоей маме перчатки купить.
   _ Ну баба! _ Он истерично задергался. Бабушка, не обращая внимания, всматривалась в прилавки.
   _ Бабушка, я тебя не люблю! _ закричал он вдруг на весь рынок. Она потянула его к приглянувшемуся лотку.
   И тогда он ударил ее ногой.
   Возле метро внимание Андрея привлекла книжная палатка, где среди множества женских романов лежала набоковская "Лолита" в таком же оформлении. Еще там были "Гамлет" в комиксах и "Преступление и наказание" в картинках.
   Они приехали в центр и долго бродили среди ярких витрин, медленных машин и спешащих ног, среди лиц: озабоченных и веселых, закрытых и добродушных, проплывающих незаметно, с плавностью безразличия, живущих не больше мига. Они шли медленно, не спеша; он обнял ее и сквозь мягкую куртку почувствовал ее талию. Он полузакрыл глаза и старался представить себе каждый волосок ее сухой и горячей кожи.
   Они остановились. Перед ними была церковь, судя по всему, недавно отреставрированная. У входа с визгом затормозил тонированный джип, из которого вышел крепкий мужчина в темных очках и черной рясе. Слева стояла пояснительная табличка с историей храма и длинными рассуждениями о возрождении российской духовности. По бокам от входа топтались охранники. На груди у них церковнославянской вязью было выведено: "Секьюрити".
   Они вошли. Внутри было тепло, пахло огнем свечей. Средний возраст молящихся составлял лет семьдесят. Дьякон старательно выводил что-то старинное, мелодичное. Вдруг из кармана его черной сутаны послышался электронный писк на мотив "Многие лета". Дьякон рассерженно замолчал, вытащил свой мобильник и приложил его к уху:
   _ Да. Нет! Я на службе. Я ж сто раз говорил: у меня в это время служба! Что? Оптом? Что ж ты раньше молчал! Надо брать.
   Он нажал какую-то кнопку, спрятал мобильник и, поворачиваясь к аудитории, густым басом продолжал:
   _ Господу Бо-огу помо-о-олимся-а!..
   Они пошли к выходу, навстречу молящимся, навстречу возведенным глазам и раскрытым губам. Андрею показалось даже, что это их, его с Таней, они так приветствуют.
   На улице было темно. Два мужика приближались к девочке лет одиннадцати.
   _ Девочка, ты такая красивая, _ говорили они, глубоко дыша. _ Пойдем с нами. К нам тут на работу "Руки вверх" приезжали...
   _ Отстаньте! _ кричала девочка, отступая. _ Идите к черту!
   Они продолжали надвигаться. В конце концов девочка побежала от них двадцатью ногами, а они раздосадованно воскликнули:
   _ Жаль! Многое потеряла...
   Таня и Андрей брели наугад и минут через двадцать вышли на Курский вокзал.
   _ Поедем домой? _ спросил Андрей.
   _ Поедем. Тут где-то должно быть метро.
   Проходя по вокзалу, они наткнулись на стайку мальчишек лет одиннадцати. Они стояли у всех на виду и, заведя глаза, нюхали что-то из пакетов. Таня быстро отвернулась, Андрей, напротив, смотрел на них долго и напряженно.
   В переходе было много нищих. Высохшая сморщенная старушка ростом с ребенка, забившись в угол, беззвучно шевелила губами, открывая и закрывая рот, и протягивала руку перед каждым прохожим. Другая, ростом чуть выше, повторяла как автомат:
   _ Подайте ради Христа. Подайте ради Христа.
   Третья, встав на колени на куске картона, кланялась всем до земли. Когда Таня и Андрей поравнялись с ней, она поклонилась и им. Андрея передернуло. Он полез в карман за деньгами и бросил ей несколько монет.
   _ Зачем? _ удивилась Таня. _ Разве ты не знаешь, что настоящих нищих здесь нет? Это всё мафия. Настоящих нищих сюда не пускают.
   - Наверное, ты права, - сдавленно проговорил он.
   - Ну так ну?
   Андрей не ответил.
   Затем была беженка-азиатка. Она по-турецки сидела на подстилке; рядом были крошечные смуглые дети, один другого очаровательнее. Самого маленького из них она кормила грудью. Все были очень ярко одеты.
   И последним был белобрысо-голубоглазый мальчик есенинского типа, стоявший от всех вдалеке.
   _ Подайте, пожалуйста, для Бога, _ просил он, заглядывая людям в глаза.
   А делая пересадку в центре, они видели высокого парня лет двадцати. Правая рука его была оторвана почти целиком. Остекленело и безразлично глядя в чужие лица, он механически повторял:
   _ Помогите, пожалуйста, на протез. Помогите, пожалуйста, на протез.
   Андрей видел его там не первый месяц. Если предположить, думал он, что этот парень стоит здесь по восемь часов в день и повторяет свою фразу по пятнадцать раз в минуту, то за полгода это должно быть... Его опять передернуло. Таня взяла его за руку и пожала ее. "Ты ему лучше руку пожми", _ промелькнуло в голове.
   _ Что ты? _ удивилась она. _ Первый раз в метро, что ли, едешь?
   _ Нет... _ ответил он медленно. _ Просто сегодня так много и... так неожиданно. Ведь мы идем с тобой и... так это все не кстати. И еще я вспомнил... Был у нас один мужик во дворе, нестарый еще, лет сорок пять _ горло у него заболело. Ну, в больницу пошел, сделали укол...
   _ Укол? От горла?
   _ Да... Не знаю, что там с ним было, но после этого укола у него ноги отнялись. Пришел сам, а домой увозили. Этим летом он у нас возле дома в коляске сидел, а потом повесился. Сегодня сорок дней. ...Нет, я не предлагаю устроить поминки и носить траур, просто я подумал: когда он повис, я ржал над чем-то с Валерой.
   _ Ну и что? Ты же не знал...
   _ Так в том-то и дело! Я не знал. Это-то меня и пугает... А еще у нас жил дебил, Толя, толстый такой, с палкой, тоже около дома все сидел. Ухаживать за собой не мог _ с ним мать жила. И вот она стала стареть: глохнуть, слепнуть, слабеть. А в этом году отравилась. Но сначала его, конечно.
   _ Зачем ты мне это рассказываешь? Я хочу думать о тебе, о снеге, об этом вечере, об огнях машин... Почему мы всё о каких-то гадостях говорим?
   _ Потому что они есть! И потому что я никогда ни с кем о них не говорил. Я не могу любоваться снежочком, когда кто-то дергается в петле или обедает мышьяком.
   _ Но они уже умерли, им ни чем не помочь... Сейчас-то что?
   _ Сейчас? А ты не видела?.. Хотя, может быть, ты и права...
  
   _ Ну что? Чай будешь? _ спросила Таня, когда поздно вечером они пришли к ней домой.
   _ Давай, _ ответил Андрей в смутной надежде поплотнее усадить ее к себе на колени.
   _ Только сначала позвони.
   Он набрал номер.
   _ Привет. Я у Тани. Чай попью и пойду.
   _ Ждем через полчаса. _ Папа положил трубку.
   Они зашли на кухню; Таня поставила чай и включила радио.
   _ Эх, любовь! Ух, любовь! Ох, любовь! Ах, любовь! _ заливалась известная певица Изабелла Стаканова.
   Андрей молча смотрел на Таню. Она спокойно сидела. Песня кончилась. Пошла реклама зубной поликлиники.
   _ Внимание! _ захлебываясь от восторга, кричал диктор. _ Новогодние суперскидки! Чтобы вставить у нас зуб, вам достаточно продать квартиру, чтобы сделать пломбу _ дачу, а чтобы попасть на прием _ всего лишь машину! Торопитесь! Скидки действуют до пятнадцатого января!
   Потом поставили новую песню _ хит сезона:
   _ Мой милый, мой сладкий, мой классный, мой прекрасный!
   _ Извини, конечно, но мне придется это выключить, _ сказал Андрей и нажал на кнопку. Из соседней комнаты тут же послышался звучный баритон телевизора:
   _ В целом спецоперация, конечно, проходит успешно. Если полгода назад на территории Чечни насчитывалось две тысячи боевиков, три месяца назад _ четыре, то теперь уже каких-то жалких восемь тысяч...
   _ Много ли человек погибло с начала боевых действий? _ нагло поинтересовался корреспондент.
   _ Много? Не то, чтобы много, так... тысяч сто... Ну и раненых чуть-чуть...
   _ Одного мы сегодня уже видели, _ мрачно заметил Андрей. Таня быстро нажала на кнопку:
   _ Теперь ты понимаешь, зачем я слушаю радио? Это скучно, как и все остальное, но хотя бы не больно.
   _ ...Преференции истэблишмента по лизингу, инжинирингу, менеджменту и паблик релейшнз...
   _ Ты чего, Си-эн-эн поймала?
   _ Нет, должно быть "Эхо Москвы". Или еще что-то.
   _ ...Фитнес, шейпинг и боулинг...
   _ Ты уверена?
   _ Не совсем... Знаешь, я так устала сегодня...
   _ Не от моих ли разговоров?
   Таня жеманно улыбнулась.
   _ Ну, прости меня, кис.
   _ Я буду ноги парить.
   _ Чего?
   Она принесла таз воды, поставила его под стол, села, засунула туда ноги и улыбнулась еще шире, затем, мило булькая, по-детски закачала головой. Андрей снял тапки и носки и присоединился. Он помнил прикосновение ее ног еще с поезда, но тогда это было почти случайно, а теперь он мог гладить ногами ее ступни сколько ему хотелось. Он никогда не считал себя особенно симпатичным (хотя, может, и зря), а теперь, паря ноги вместе с красивой девушкой, он как бы физически становился с ней на одну доску, и это льстило ему. Он сознавал всю странность, даже нелепость подобного удовольствия, но от этого оно лишь росло.
   ...Таня качала головой, и длинные каштановые волосы мягко, нежно касались ее тонкой смуглой шеи, падали на лицо, заслоняли глаза... Он не мог оторваться от нее; он заскользил по ее ноге выше, к колену _ и на какой-то миг она будто полузакрыла глаза, даже закатила их, но потом вдруг слегка обиженно произнесла:
   _ Ну!.. Штанину намочишь.
   И он не настаивал.
   Она вытерла ноги и вылила таз в туалет. Он оделся и, прощаясь, снова шепнул свое Je t'aime, и снова она попросила его позвонить, как только придет. Потом было что-то непонятное. Он сказал, что у него нет сил; на что? _ спросила она; ни на что, пусто ответил он. Затем прислонился к входной двери и подростково, то есть картинно, но искренне, сполз на пол; она присела на корточки.
   _ Ты об этих, что ли, о нищих?
   Андрей молчал.
   _ О страдании? _ подстроилась она под его возвышенно-философский тон; он слабо кивнул. _ Но всегда же будет кто-то страдать. Нам историчка недавно рассказывала, что каждый год только от голода в мире погибает пятьдесят миллионов человек. Ты по каждому хочешь справлять панихиду?
   _ Пятьдесят миллионов... _ пробормотал он и задумался. _ Это в секунду... в секунду два или три. Я как-то считал. Нет, я не хочу справлять панихиду, но... понимаешь, за те, скажем, десять секунд, что мы целовались, двадцать пять человек погибло от голода, кто-то, может, покончил с собой, кто-то просто выплакал все глаза... Да, я уже все это говорил, но я не могу не думать об этом. Иногда я как будто чувствую их боль и не знаю, куда от нее деваться, тем более что начинается это ни с того ни с сего, как вот сейчас, например. Я знаю, что это бесполезно, что все это дурь, махровая гучевщина, пафосность и максимализм, на деда родного наплевал, а тут вдруг негров абстрактных пожалел, которым тем более что и помочь-то ничем не могу, учиться надо, а я себе голову всякой ерундой забиваю, как говорит В. И. Папа, заняться, понимаешь ли, человеку нечем, зажрался совсем и тэ дэ, знаю, что это не пройдет, если не изменюсь я сам, но пока я не изменился, я хочу, чтобы и ты иногда вспоминала об этом: мне бы стало немножко легче. Когда-нибудь это пройдет, но сейчас... я хочу разделить это с тобой, прости уж за романтизм.
   Таня не отвечала.
   _ Как будет по-французски "тоже"? _ спросила она наконец.
   _ Aussi, _ ответил Андрей. _ А что?
   _ Je t'aime aussi! _ прошептала Таня и слабо прикоснулась к нему губами.
  
   _ Это тридцать минут? _ возмущалась мама. _ Это _ тридцать минут?!
   _ Что ты там опять торчал? Опять, небось, обо всякой ерунде говорили? _ вежливо поинтересовался папа.
   _ Именно. О херне, _ сказал Андрей, особенно выделяя последнее слово. _ О херне, если вам так угодно. А еще ножки парили.
   Родители посмотрели на него так, словно видели первый раз в жизни, и осторожно, задом, избегая резких движений, вышли из коридора. Андрей вздохнул с облегчением.
  

9

   _ Я уеду в деревню. Думать, _ сказал Саша, когда закончился последний урок второй четверти.
   _ Поберегись, _ дружески посоветовал Валера. _ Или хоть Достоевского туда не бери.
   _ Действительно, _ заметил Андрей. _ Я тебе лучше "Упанишады" одолжу.
   _ Страшно мне, ребята, за вас, _ с неожиданной серьезностью вздохнул вдруг Валера. _ Вот мы с Олькой на каникулах по клубам будем ходить и по дискотекам.
   _ По клубам? _ Андрей вспомнил все свои разговоры с Валерой, и в глазах у него слегка помутилось.
   _ Ну да, _ бодро ответил тот, не понимая сперва, чего от него хотят; затем на секунду застыл и, как бы оправдываясь, добавил: _ Ну, смотри, я неплохо знаю жизнь всяких интеллигентишек типа вас, немного _ жизнь "пролетарского большинства", а теперь я хочу увидеть жизнь клубной молодежи. Я, так сказать, намерен познавать бытие, _ добавил он чуть насмешливо.
   _ Да ладно тебе, _ негромко произнес Андрей, _ мы же не запрещаем.
   Сам он собирался играть в мемориале Ботвинника _ ежегодном юношеском турнире, проводившемся у них в клубе в память о шестом чемпионе мира. На это соревнование съезжалась молодежь не только со всей России, но и из Армении, из Баку, из Югославии... Мемориал Ботвинника считался одним из самых престижных турниров этого клуба. На открытии, как и полагается, говорилось много слов о "повышении спортивного и творческого мастерства", о популяризации "древней благородной игры" среди молодежи, о "выявлении в честной, открытой борьбе достойнейших и сильнейших" и тому подобном. Андрей слушал _ и понимал, как все это справедливо, но слышал лишь злобно-честолюбивое подвывание у себя внутри: "Твой последний шанс. Если ты не докажешь, что чего-то стоишь, тебе предстоит унылая, бессмысленная жизнь обычных людей". Он вспоминал свое детское нетерпение там, на стадионе, во время спокойного сеанса, и хотел радоваться тому, что его мечта здесь, почти рядом: ему надо только выиграть этот турнир. Но, глядя на все это блестящее сборище, он вспоминал партию с Палкиным и хотел лишь поджать хвост и стремглав бежать назад, в детство, в тот гудящий от шмелей парк, за ветхую доску, сонно осыпанную желтыми липовыми цветками; он хотел выдохнуть _ и вдохнуть тот запах тепла и истомы, схватить и прижать к груди свое право на мечту. Тем временем объявили пары _ результаты жеребьевки. Андрею достался кандидат в мастера Саркисян _ мальчик из Армении, который был моложе его года на три. Андрей разозлился. "Он кандидат и наверняка не делает из этого смысла жизни, а я и старше его, и ниже рангом, и еще чего-то хочу". Андрей быстро обыграл его и гордо отнес бланк в тренерскую.
   Всего было девять туров, и шли они почти каждый день, чтобы уложиться в каникулы. Андрей вставал в половине десятого, завтракал, собирался и ехал в клуб, робко входил, вслушиваясь в знакомый шахматный гул (споры возле таблиц, тиканье часов, запах мыслей), отчасти реальный, отчасти возникавший в его мозгу автоматически, как только он начинал думать о шахматах. ...Смотрел результаты жеребьевки, топтался возле таблиц, вешал куртку, по собственному "старому поверью", на номерок с единицей в конце, садился, холодно пожимал маленькую и липкую (огромную и сухую, средненькую и шершавую) руку соперника (уж никак не партнера, - а жаль! "Ох уж эта юность!") и пускал часы, подсматривая на его бланке написание замысловатой фамилии (люди с нормальными фамилиями в шахматы не играют). Забавлялся простачками, ставившими прямо на бланке, во время партии, знаки "?!" (сомнительно), "?" (ошибка), "??" (грубая ошибка) к своим ходам. Один поставил такой знак еще до того, как Андрей успел сделать ответный ход _ Балконов стал думать и в конце концов нашел, в чем ошибка и как ее надо использовать. Он мысленно сказал "спасибо" сопернику, поскольку к тому времени изрядно устал и мог ничего не заметить.
   Вначале он, как обычно в таких турнирах, играл очень хорошо (а может, просто везло?), входил в группу лидеров, ободрялся и радостно всем хамил. Он знал, что чем больше он будет распространяться о своих успехах, тем раньше они закончатся: по сглазу ли, по какой ли другой причине... Но теперь ему казалось почему-то, что уж в этот-то раз все будет отлично. Все должно было быть отлично. Почему? Да потому что никогда еще не было. Он понимал "безупречность" своего логического построения, но в том-то и дело, что логическим оно не было, а значит, никакое понимание тут помочь не могло. После тура он шел домой, обедал, встречался и обнимался с Таней _ ее фигура казалась ему шахматной, в ее глазах он искал отражение сегодняшней финальной позиции, когда соперник сдержанно и обреченно остановил вдруг часы... Просто не проиграть в середине турнира. Просто не проиграть.
   Но он проиграл. И тут же, без паники, без истерики, с привычной уже (после Палкина) пустотой осознал, что не будет ничего. Что ничего, в сущности, и не было, кроме его непомерного честолюбия, кроме неистового желания сбежать из обыденности. В Таниной фигуре он видел лишь Таню _ но ласкал ее так же рассеянно. Не отвлеченно, как раньше, до поражения, а безжизненно. Вечером приходил домой (теперь, правда, он научился звонить) и заставал неизменную картину: брата, с похмелья страдающего над кроссвордами, маму, до озверения скоблящую раковину, папу с утюгом перед телевизором, бабушку с очередным молитвенником. За турниром он наблюдал теперь со стороны, как умирающий, вдохнувший уже запаха черноты (или яркого света? тьфу ты, черт!), за детски мельтешащей вокруг него жизнью. Он видел, например, как пунцовыми пятнами пошел человек, в выигранной позиции подставивший на падающем флажке коня. Это был последний тур, и человек этот боролся за призовое место. Его звали Первенцев. Андрей помнил его еще по Дубне. Тогда для участников турнира устроили прогулку на катере по водохранилищу. Он помнил: они плыли назад, палуба качалась, дул прохладный ветер, было пасмурно, Андрей стоял один и смотрел на волны, думая о красоте их мимолетности и печали. Некоторые залезли на крышу и "балдели", другие трепались внизу. А Первенцев _ молчал и курил, беспечно и как-то отстраненно, часто сплевывал и часто мотал головой, странно улыбаясь. Эта улыбка была бы естественна у человека лирического, философского, вроде как задумчиво созерцающего мироздание, но у обычного, как думал Андрей, Первенцева она выглядела нелепо. И теперь, воссияв своими пунцовыми пятнами, Первенцев на миг улыбнулся _ или так показалось Андрею? _ той самой улыбкой...
   Турнир закончился _ Андрей, как всегда, оказался чуть выше серединки. Прошумело торжественное закрытие, прогремели смущенные победители, так и не наполнив его едкой завистью. Он сидел на своем стуле и чувствовал, что никогда, может быть, не появится больше в этом зале, не откроет эту тугую дверь, не выскочит из нее палкинской пулей. Что никогда, может быть, не сожмет больше его кишок холодная шахматная рука, такая волнующая и нервная, притягательно-жестокая, беспощадно-изящная. Никогда больше ему не шлепнуть на тактике зубра позиционной игры. Не пустить слезу какому-нибудь Задонскому, чтобы проснуться вдруг среди ночи и вытереть пот со лба. Не поймать ферзя в центре доски. Не провести красивой атаки на короля в красивый весенний день. Не готовиться взахлеб против е4, чтобы назавтра пошли конь эф три. Не хвататься зубами за ничью в почти безнадежной позиции, треща от головной боли, чтобы в последний момент, на его цейтноте, спасти партию и узнать, что от твоего результата зависел исход всего матча... Он сидел на своем стуле и чувствовал, что не чувствует ничего... но сейчас, вот сейчас... подобно тому, как упавший ребенок плачет не сразу, а лишь через четыре, пять, иногда даже десять секунд после ушиба... как советский телевизор показывает через минуту после появления звука... сейчас сожмется его рука, схватит какую-нибудь фигуру и потащит к груди, обнимет сладострастно, наркоманически, начнется настоящая ломка _ фигура выпадет, соседи посмотрят на него с изумлением и предложат термометр, он крикнет на весь зал: "Таня!" _ хотя бы подумает. Он встанет _ прямо сейчас, ни с кем не прощаясь, и молча, тихо уйдет, благо все равно никто не заметит.
   Таня! Во время турнира я, пятнадцатилетка, к тому же интеллигент, добрался почти до твоей груди, а теперь я опять боюсь поцеловать тебя лишний раз. Таня, скажи мне что-нибудь, Таня! В зимних сумерках лежим с тобой на кровати, где-то шуршат машины, за окном печально шагают люди, слабые и расплывчатые, замерзшие, звездный вечер спускается откуда-то сверху, ветер _ ветер не слышен, ты рассказываешь о том, как болезненно выглядит снег, залитый светом фонаря, когда в детском саду ты ждешь папу, а он не приходит, всех уже разобрали, а ты стоишь, одна, брошенная и ненужная, потому что папа опаздывает. Ты думаешь о том, как будешь здесь ночевать, как проснешься в таких же сумерках и всегда будут только они, и всегда ты будешь одна, одна среди чужих, холодных людей _ давай побоимся вместе... А когда надоест, я расскажу тебе, что летом река звенит: конечно, она журчит, но солнечный свет, и крики купающихся, и блеск прохладной травы, и сияние неба сквозь дырочки в шляпе на твоем лице _ все делает так, что она звенит, я не знаю, как это объяснить, но она звенит... Именно! Я всегда это чувствовала, но не могла подобрать нужного слова, а ты молодец, может, тебе стать писателем? Зачем! "Серьезная литература" _ это то, что идеалисты делают для идеалистов, то есть почти никто для почти никого. Ну вот, ты опять, опять твои мрачные размышления о повальной деградации населения, они так не идут к этой темноте. Но я ничего об этом не говорил, ты придумываешь... Смотри! Пошел снег _ видишь, как блестит возле фонаря! Да, да, я стоял у окна лет десять назад, один, в темной комнате, и так же блестели снежинки, хотелось высунуть руку и поймать одну, но чтобы она не таяла, чтобы я мог ее рассмотреть, да, еще я хотел поймать мыльный пузырь, очень, очень хотел, а мама сказала, что это невозможно, но я просил, просил, просил ее что-нибудь придумать, и тогда она предложила надеть шерстяные перчатки и попробовать в них. Ну и как? Помогло? Почти нет. Только пару раз пузырь лопнул не сразу, а сначала подпрыгнул. Но это ерунда, он и об пол иногда так же подпрыгивает. А я хочу держать мыльный пузырь в руках, именно держать, по-настоящему, чтобы вся его радуга переливалась у меня на ладони, чтобы она стала моей... Но разве такое бывает? Бывает; это происходит сейчас.
  
   День рождения тети Нади решили справлять у Балконовых: в ее собственной однокомнатной квартире было просто негде. Ей подарили цветы, торт и что-то еще, и на каждый подарок она говорила, что этого недостойна. Когда ее спросили о жизни, она ответила:
   _ Я всем довольна, потому что надо быть всем удовлетворенным, ведь человек _ душа, точка света, существо бесплотное, ну как, нет, конечно, есть тело, но это лишь временная оболочка, она не важна, она не имеет значения, ведь все мы _ дети Бога, части вселенной, потому что все едино, и в каждом живет добро, и Бог один для всех: он же Христос, он же Шива...
   _ Он же ранее не судимый Аллах, _ негромко добавил папа.
   _ Как? Да, да, ты все правильно говоришь: Аллах _ это то же самое. У всех духовная оболочка...
   Комната начала понемногу пустеть.
   _ ...Которая поддерживает связь с космосом, поэтому ее надо очищать добрыми поступками и не надо загрязнять злыми...
   Андрей вышел последним. Через пятнадцать минут он осторожно приоткрыл дверь: тетя Надя, по-прежнему одна, возбужденно ходила вокруг стола и почти кричала:
   _ Бог есть любовь! Добро!! Свет!!!
   Он вернулся к себе в комнату и застал там Пашу.
   _ Послушай, _ сказал вдруг Андрей, _ можно нескромный вопрос?
   Паша выжидательно молчал.
   _ Как у тебя это начиналось? Ну, всякие там духовные искания?
   _ "Всякие там"? В прошлых жизнях. Когда я родился, меня уже к этому тянуло. Начинал с магии, потом христианство, потом буддизм и "все это".
  -- А зачем?
   _ Я не могу по-другому. Их жизнь пуста. Я хочу жить именно так, как я живу.
   Андрей удивился. Пашины слова не казались ему особенно дикими, с предпоследним же предложением он от всей души соглашался. Но теперь он не чувствовал над собой никакой власти в Пашином лице, его совсем не тянуло к нему, тем более _ он ему не завидовал.
  
   И пришла весна _ с чавкающим под ногами февралем, пропитанным едкой солью, с волнующим южным ветром, внезапной ясностью гололеда, пасмурным теплом, собачьим дерьмом и чем-то неизъяснимым, как-то: гигантскими лужами во весь двор, по которым плавают в деревянных коробках отважные дети, с шестом, но без паруса; грязным хламом, рождающимся из черного снега: какие-то счета, накладные, признания в нежной любви до гроба, рваные презервативы, обглоданно-желтая прошлогодняя трава, измазюканные контрольные работы с двойками и тройками, огрызки _ яблок и сердец, намыленных веревок и воспоминаний... На улицах коты нагло - а впрочем, правильно! - пристают к кошкам, и те, кому не дают, матерятся как дети малые, громко, без стеснения, прямо в общественных местах; закуривают и удаляются в бар. Март, самый солнечный месяц года, блестит в ручейках, журчит, бежит, чтобы исчезнуть в колодце, как будто ему плохо на улице. Почками набухает на кончиках веток, печенью _ в животах алкашей. Робкой травкой - куда ж без этого образа! - пробивается сквозь асфальт, кашляет расслабленными людьми. Едет в машинах, залихватски обрызгивая прохожих, кричит себе вслед: "Козел!" _ но даже не извиняется. Катит на первых велосипедах по жалкому снегу, мокрому асфальту и бурным потокам, орет в тысячу птичьих глоток свой гимн любви, точнее, размножения, пьет на морозе пиво и пенит кровь.
   Школьники рассеянны. Старших вызывают в военкомат. Приходят наутро в школу и рассказывают:
   _ Ну, говорит, садитесь. Не, говорю, сесть мы всегда успеем. Ну, присаживайтесь. Вот! Это другое дело. Дальше. Наркотики, спрашивает, принимаешь? Да нет, говорю, не особенно. Таращится: не особенно? Это еще что? А что, говорю, надо принимать? А ну, говорит, руку показывай! Ну, показал ей руку. Как будто от травки следы остаются. Помнишь, этот приносил?.. Да, я попробовал. Так все попробовали, кроме этих. А ты чего? А, тебя не было!.. Куришь, спрашивает? Да не, не особенно. Опять "не особенно"? Не можешь, что ли, ответить по-человечески? Ну как, вообще не курю, но иногда, для фарсу бандитского... Та-ак. А пьешь? Ну тут мы с Костяном и заржали! Язык не повернулся сбрехнуть. Когда вошли еще, бутылки в рюкзаке звякнули.
   Зато любой прогул теперь можно было оправдывать посещением военкомата. Важно, правда, было не запутаться, кому из учителей эту отмазку уже скормил. И Сизов запутался. Когда в течение недели он четвертый раз сказал про военкомат Алине Петровне, она взорвалась:
   _ Может, ты там поселишься?! И русский язык там будешь изучать?
   _ Культуру речи, _ ответил Сизов.
   Владимир Сергеевич, трудовик, смело и бодро прорубил в свой закуток отдельную дверь, помимо общей двери в кабинет труда. Теперь молоденькие учительницы могли ходить к нему безо всяких проблем, не смущая - точнее, не веселя - своим появлением трудящуюся молодежь. Таким образом, количество любви в мире неуклонно росло, причем небывалыми темпами. Препятствий для этого не оставалось уже никаких.
   В том же направлении двигался, судя по всему, и Алескандр Иванович Лужин, незабвенный учитель физкультуры. Можно даже сказать, что шел он опережающими темпами. Причем настолько опережающими, что был уволен за совращение малолетних. На педерастическом, то есть педагогическом совете он отчаянно доказывал, что совращенным (и, видимо, малолетним) был как раз он сам, а десятиклассница выступила в роли прожженной, опытной совратительницы. Несмотря на всё правдоподобие этой версии, администрация была непреклонна. В знак протеста Александр Иванович покинул зал заседания, а заодно и школу.
   Впрочем, дело его жило и побеждало. Так, некто Петька Ржевский из 9 "Б" решил заняться с Наташей Ростковой из 9 "А" любовью именно в спортзале, выражая, очевидно, солидарность с жертвой режима. Выбрав время, когда там никого не будет, они забились под козла и предались утехам молодости. В самый ответственный момент в зале появился какой-то учитель. Вместо того, чтобы оправдать свое высокое звание и научить детей, как правильно, он лишь удивленно ойкнул и застыл возле козла. Между тем, в зал вошел следующий класс. Петька хотел оперативно размежеваться со своей девушкой, но не тут-то было: от всего происходящего у нее случился мышечный зажим. Она бы рада была его отпустить, но попросту не могла.
   Школьники и собравшиеся учителя проявили поразительный такт и на разные голоса стали ее успокаивать. Извлекали всем миром - и в конце концов извлекли. Так извечный русский коллективизм решил проблему сугубого индивидуализма. На следующий день учительница истории произнесла особенно яркую речь об идее соборности; ее даже вызвали на бис.
   Алина Петровна мучительно раздумывала, что ставить Саше по русскому в четверти.
   - Вот здесь у тебя две четверки, а здесь две тройки, - размышляла она, глядя в туманную даль журнала.
   Саша колебался и внутренне шумел, как камыш на ветру. С одной стороны, ему хотелось четверку, с другой стороны, он не представлял себе героического страдальца, поэта в душе, романтика в деле - выклянчивающим... четверку в четверти у школьной учительницы, да еще и по родному языку, на котором, собственно, и осуществляются все страдания, поэзия и романтика. Наконец Алину Петровну озарило.
   - А вот здесь - снова четверка! - находчиво воскликнула она, подрисовывая дополнительную заветную оценку после двух троек. - Так что в четверти, по закону, - четыре.
   - Алина Петровна, с меня бутылка! - мгновенно выпалил Саша, затопляя благодарностью помещение. В эти слова он вложил весь жар души. Даже окна слегка запотели.
   - Крут, крут! - прошептал Андрей таким тоном, каким деревенские женщины говорят: "Свят, свят!"
   Алина Петровна несколько опешила, но затем, решив, что это шутка, постепенно устаканилась, то есть успокоилась.
   Однако, как говорит мудрый еврейский народ, в каждой шутке есть доля шутки. Саша взял моду приходить в школу пьяным, бледным, с горящими глазами и томиком Владимира Сергеевича под мышкой. Правда, не трудовика, а философа Соловьева. Хотя - кто знает? - если бы учитель труда вздумал написать творческую автобиографию, вроде "Моя жизнь в закутке", может, книга вышла бы куда интереснее, чем у его тезки. И уж во всяком случае - полезнее для нового поколения спивающейся интеллигенции в лице Саши.
   _ Где ваша Вечная Женственность? _ кричал он, размахивая руками. _ Где божественная София? Где Всеединство? Где хваленое богочеловечество?! То, что я вижу вокруг себя...
   _ Речи не мальчика, но девочки, _ спокойно говорил Валера, улыбаясь без применения зубов.
   _ Где, спрашиваю я вас, среди всего этого духовного хлама лежит истина?! _ патетически вопрошал Саша, не обращая внимания на собеседника.
   _ Истина, _ отвечал Валера, _ лежит там, где ты бросил ее последний раз. А впрочем, ты право, пьяное чудовище! Но какая, к ядреной maman, тебе разница? В мире достаточно и хорошего и плохого, и, на что ты обращаешь внимание, зависит только от тебя самого. Мир здесь особенно ни при чем. Как говорил Козьма Прутков, если хочешь быть счастливым _ будь им.
   Саша жутко обижался _ не столько даже на разницу, сколько на пьяное чудовище. Валера оправдывался, что это цитата и вообще шутка, Саша не унимался и вел себя очень буйно, норовил даже дать по морде.
   _ Иди домой, _ серьезно советовал Валера. _ У тебя изо рта водярой за километр пасет. Что, если кто-нибудь из учителей это учует? Или из завучей?
   И Саша послушно уходил.
   Гнилозубая медсестра, состоявшая из полушарий разных размеров, весьма энергичная, хоть и слепая на один глаз, чуть завидев его, злобно-ласково улыбалась:
   _ Солнце мое! Когда справку принесешь?
   Речь шла о какой-то прививке. Мама не разрешала Саше ее делать, потому что боялась, как водится, аллергических последствий. Так что ему не оставалось ничего другого, кроме как в ужасе убегать от медсестры, как от древнегреческого циклопа. Они были заклятыми друзьями и закадычными врагами.
   Дела его с алгеброй шли еще хуже. Сара Абрамовна орала на него во весь голос, так, что было слышно на соседних этажах. Андрей пытался направить его на путь истинный, говорил, что если не заниматься, то можно "скатиться по наклонной плоскости в темную бездну незнания, болото непросвещенности и страну диких сексуальных обрядов", по выражению Сизова. Саша оправдывался:
   _ Но я занимаюсь! Точнее, пытаюсь. Каждый вечер приходит Сергей (друг моей мамы, я его Харон называю), приносит "Столичную" и надо пить. Потом сажусь читать алгебру. Пока строчка в учебнике, я ее вижу, когда она уползает на стену _ тоже еще ничего, но на потолке _ уж извини: зрение не то...
   _ А кто тебя пить заставляет? Возьми и откажись.
   _ Ага! Ему откажешь.
   _ Саша, ты рассуждаешь, как алкоголик. Я серьезно тебе говорю.
   Саша молчит, смотрит в окно. Вдруг дергается:
   _ Не могу не пить! Больно мне, понимаешь, больно!
   _ Надо терпеть, надо как-то жить...
   _ Не могу!.. Нет, ты не понимаешь. Когда это вне тебя, это невозможно понять, а когда в тебе _ невозможно жить.
   Мимо проходят их одноклассники. Они идут в физкультурный зал. Среди них _ Валера. Он чему-то смеется.
  
   Андрей с Таней _ в детском саду недалеко от ее дома. Таня у него на коленях. Они что-то шепчут друг другу и обнимаются, разглядывая меловые матерные надписи на стене беседки. Надписи разноцветные и довольно красивые. Несмотря на дошкольный возраст, художник очень неплохо подобрал цветовую гамму: зеленый сочетается с черным, желтый с голубым, фиолетовый с розовым. Истомно покачивается свежая, сочная листва, сонно поскрипывают качели-каре, зыблется теплый воздух. Таня смотрит на свою руку:
   _ Светленькая... Весь загар за год сошел.
   _ Да нет. Ты была шоколадная, а теперь золотистая. Ты самая симпатичная девушка в мире. Или мне так кажется. Я хочу, чтобы мне казалось так всегда.
   _ Ты уверен? Даже когда... _ Она замолчала. _ Это будет неприятно.
   Уже четыре. Кончился тихий час, немногочисленные дети потихоньку встают, полдничают, выходят на прогулку. Выходит, гусино покачиваясь, и их неизменно серьезная воспитательница.
   _ Опять! _ недовольничает она. _ Опять тут детей развращаете!
   Андрей спокойно, с достоинством поворачивает к ней голову:
   _ Если хотите узнать что-то новое о половых отношениях, спросите у подготовительной группы. Думаете, не они на беседке писали?
   _ Думаю, не они! Думаю, такие как вы!
   _ Ошибаетесь. Посмотрите внимательнее. Они букву "Д" неправильно пишут. Мы-то, слава богу, уже научились.
   Женщина, словно не слыша, продолжает:
   _ Везде, все заборы исписали! Никакого спасу нет! Хоть десять стен тут поставь, колючую проволоку протяни _ завтра же какую-нибудь похабщину намалюют!
   _ Тоже мне, Холден Колфилд недорезанный! Щас еще про уточек спросит, _ пробормотал Андрей и добавил громко: _ Конечно, потому что дети же и намалюют.
   _ Рассказывай!.. _ обиделась воспитательница.
   Не дожидаясь приглашения, они встали с качелей и ушли.
   _ Зачем ты так с ней?
   _ Не знаю. Мне надоел миф о детской чистоте и невинности. Мне вообще надоели мифы. Я несколько лет назад придумал такую штуку: люди делятся на нормальных и обыкновенных. Понятно, придумал со злости, но, согласись, что-то в этом есть... Подумай на досуге.
   _ Зачем?
  
   Двенадцатого мая у Оли был день рождения. Она праздновала его трижды: с тусовочными друзьями, с родителями и, наконец, с Валерой, Таней и Андреем. Андрей, очевидно, был приглашен как "друг подруги". Таня пришла заранее, чтобы помочь с готовкой, а Андрей с Валерой должны были подойти позже. Они шагали по весенней улице и молчали. Валера _ потому что ему и так было хорошо, Андрей _ потому что о пустяках он говорить не хотел, а о чем-то серьезном _ боялся, ведь теперь Валера уже почти "светский человек", комильфо, а светские люди бегут от серьезных тем как от огня. И вообще _ он боялся возможного взаимонепонимания. Но все же заговорил:
   _ Как там Лена твоя поживает?
   _ Жертва классики-то? Эта светлая мечта психиатра? Не знаю. Наверно, никак.
   _ В смысле?
   _ В смысле помирает. У нее это перманентное состояние... Вообще-то она не моя. Я как-то больше по части Оли навострился.
   _ Нескромный вопрос: зачем она тебе?
   Валера, как и боялся Андрей, долго смеялся.
   _ Ну а все-таки?
   _ Все-таки... Не знаю, зачем люди друг другу? Наверно, потому что им вместе хорошо. Типа того.
   _ А почему вам хорошо? Точнее, почему тебе с ней хорошо?
   _ Потому что легко.
   _ И это всё?
   _ А что еще надо? Вообще, чего ты от меня хочешь?
   _ Я... ничего. Просто поговорить. _ Андрей на минуту смутился. _ Да... Но тебе вроде и так было невыносимо легко?
   Валера опять засмеялся, еще громче и еще неестественнее.
   _ Когда я такое сказал?
   _ В октябре. У Саши на дне рождения.
   _ У Саши на дне рождения? А, да! Че-то помню. Мы, кажется, малость приняли тогда, а?
   Возле подъезда цвела сирень, увешанная презервативами.
   Они прошли через комнату, заваленную журналами Elle, Vogue, "Отдохни" и "Вот так!" в характерных обложках. То была собственность новорожденной. Курящая девушка шестнадцати лет, стройная и высокая, она еще год назад мечтала стать моделью и приходила даже в нужные места, но каждый раз получала отказ: видно, лицо ее было не под стать фигуре. И она, вздохнув (ой как глубоко!), решила, что надо изучать экономику, ходила в свободное время на курсы, много тусовалась, а по вечерам, лежа на диване с какой-нибудь Мишель Пфайфер или Наоми Кэмпбелл, жадно, двадцатью руками хватала из бумаги то, чего недополучала в жизни.
   День рождения, как и все подобные мероприятия, запомнился Андрею смутно. Пока девчонки доделывали что-то на кухне, он осматривал квартиру. На стене Олиной комнаты, разумеется, красовался высший свет Голливуда. Андрей никого из них не знал, так как никогда толком и не интересовался. (По емкому выражению Оли, он вообще был немного "отсталым). Возле телевизора _ без всяких сомнений! _ прохлаждалась кассета "Лучшие клипы MTV", под стеклом _ фотография Валеры, Брэда Пита и, конечно, Spice girls. Потом они что-то ели, пили, затем слушали музыку _ Оля включила свой джангл и восторженно прыгала под него, агитировала Валеру _ он тоже что-то изображал. Затем Андрей возмутился, сказал, что пора бы уже и музыку послушать, нагло поставил Джо Дассэна, а потом и сентиментальные "Золотые баллады" излюбленных Scorpions, которым научил его Саша, и стал танцевать с Таней. Не столько даже танцевать, сколько в обнимку монотонно переваливаться с ноги на ногу: ничего другого они не умели. В промежутках между песнями они целовались. Валера как-то странно смотрел на них, потом иронически похвалил за синхронность и романтизм и ушел на балкон, где в мягком вечернем воздухе курила Оля. Сквозь Still Loving You послышался старческий кашель Валеры: очевидно, она дала ему сигарету.
  
   Когда все, кроме Тани и Андрея, разъехались отдыхать, ему ни с того ни с сего позвонила Лена. Она сказала, что должна вернуть Валерины книги, поэтому надо встретиться. Андрей подумал, что она могла бы дождаться возвращения Валеры или в крайнем случае отдать эти несчастные книги в сентябре, но... если женщина просит... На следующий день они встретились.
   Лену было не узнать. Когда он видел ее зимой, она показалась ему довольно симпатичной, разве что чуточку слишком серьезной, но в общем обычной, нормальной девушкой. Единственное, что бросилось ему в глаза уже тогда, это непомерно резкий разлет бровей на ее лице. За эти полгода она сильно похудела, скорее даже высохла, побледнела и как-то погасла; как будто даже уменьшилась ростом. Говорила подавленно и тихо; читала Сартра. На ней были вареные джинсы с прорезью на правом колене, и, когда она сидела, сквозь прорезь сверкала неимоверно белая кожа.
   _ Что с Валерой? _ с ходу спросила она.
   "Ага! _ подумал Андрей. _ Вот это уже ближе к истине. А то книги еще какие-то придумала".
   _ Может, сначала книжонки отдашь? Чтобы не забыть, _ сказал он все же для профилактики.
   _ Что с Валерой?
   _ У Валеры аллергия. Он принимает "Супрастин"... или "Опростин"... что-то в этом роде.
   _ Какая аллергия?
   _ На мысли.
   _ Вот оно что! А вообще, как он? Поживает.
   _ Вроде хорошо. А что?
   _ Обо мне что-нибудь говорит?
   _ Тебе вежливо или честно?
   _ Ну?
   _ Смысл такой, что ты его достала.
   _ Я могу что-то сделать, чтобы его вернуть? Как ты думаешь?
   _ Разумеется. Слушать рейв, курить, угощать его пивом. Водить в бары, на дискотеки. Тут открылся модный клуб _ мне Валера рассказывал _ так вот, пока он там еще не был. Но, если бы ты предложила ему туда пойти... Чего ты на меня так смотришь? Он что, ничего тебе не рассказывал?
   _ Нет. Он сказал, что ему было очень хорошо со мной, но наши отношения себя исчерпали, так что кам он, дескать, бэйби, драй ёр айз: теперь уже поздно.
   _ Ты звонила ему после этого?
   _ Да. Но до полдвенадцатого его нет, а без двадцати он уже спит.
   _ Звони без двадцати пяти.
   _ Моется.
   _ Гигиенический мальчик.
   _ Послушай, мне тут не до шуток! Я не знаю, зачем я живу. Мне трудно вставать по утрам. _ Они сели на скамейку. _ Во сне как-то забываюсь, а когда снова открываю глаза и опять вижу эту проклятую стену, мне хочется утопиться.
   Река была метрах в ста, и Андрей инстинктивно посмотрел в сторону воды.
   _ И так уже несколько месяцев.
   "А не лет?" _ подумал Андрей.
   _ Да, наверно, мне надо пойти как-нибудь к реке, сесть на берегу, свесив ноги, и либо понять, зачем я живу, либо спрыгнуть в воду.
   _ Ты, говорят, Достоевского любишь? Валера тебя даже Жертвой классики называл.
   _ Какие любопытные подробности! Со мной он очень серьезно разбирал "Идиота". И Сент-Экзюпери, "Планету людей".
   _ Такой мог... Да, но если все это из-за Валеры, если тебе нужен именно он, и никто другой, то почему бы тебе правда не позвать его в тот клуб?
   _ Я была однажды в каком-то клубе. Там целую ночь забивали сваи. Все под это радостно танцевали. Сначала выступала какая-то "группа". Кроме барабанов, ничего не слышно. Потом объявили конкурс пивососов. Вышел на сцену какой-то тип и орал: "Мне нужны гениальные пивососы, беспощадные пивопийцы!" Меня чуть не стошнило. А парень, с которым я была, сел у стойки, посадил меня рядом и целый час трепался с барменом о коктейлях, как будто меня и нет. Он сам вроде бы барменом работал _ вот и нашел родственную душу. А как такой-то коктейль делается, а такой-то?.. О, а мы делали по-другому. Буду знать. И такой у человека интерес на лице! Я думала, придуряется _ ничего подобного. Пока я не сказала, что сейчас уйду, если он не прекратит, он не прекратил. Да и то как-то неохотно. Мы с ним после этого не встречались. Я Валеру потому и полюбила, что он другой.
   _ Ну, попробуй... попробуй найти кого-нибудь в том же духе.
   _ Ага! Когда найдешь, ты мне свистни. Но если даже... если даже найду, это будет как паллиатив...
   _ Как что?
   _ ...Мир-то от этого не изменится, _ продолжала Лена, не обращая внимания. Казалось, она рассуждала уже больше для себя. Она говорила еще полчаса, а когда ушла, то книг так и не вернула.
  

10

   И, как всегда, они стояли в прихожей, мяли, растягивали чувства, минуты, губы и пальцы; смотрели в глаза, в стены и в потолок. Справа от Тани был туалет, и кто-то, осторожно отодвигая ее за плечо, заходил туда раза четыре _ папа или мама, а на самом деле оба по очереди, и Андрею казалось, что это какая-то папо-мама, расплывчатый гермафродит, озабоченный ягодами и стиркой, овощами и фруктами, газетой и сигаретой. Он смотрел в ее глаза и считал ресницы, ловил блики и вглядывался в зрачки. Он видел в них себя _ угрюмого и серьезного, как Лена, _ какого-то искаженного.
   _ Когда у тебя поезд?
   _ Завтра в полпервого.
   И снова пушистая щека. Хочется, чтобы она спросила: "Почему мне так грустно?" Ведь это глупо, и детски, и декадентски _ но потому ведь и хочется, черт возьми! Мы увидимся в конце августа, ты будешь чуть-чуть другой, и я слегка изменюсь, но мы же встретимся, мы дождемся, мы в конце концов узнаем друг друга! Да, некоторое время будет неловко _ так и положено, Валера когда-то рассказывал, _ потому что за два с половиной месяца мы не скажем друг другу ни слова, разве что в письме, но это все ерунда, мы не будем слышать, видеть, ласкать друг друга, мы не будем друг с другом гулять, мы не будем друг другом, мы... А помнишь, я придумал слово _ "мебя". Это значит _ меня и тебя одновременно. Скажем, мне тебя будет не хватать, но я скажу: мне мебя не хватает, потому что не только тебя, но и себя, потому что без тебя я уже как бы и не совсем я, потому что "я" растворено в тебе, то есть в нас, и т. д. и т. п. и др. _ вот так так.
   _ Ты найдешь себе кого-то другого? _ спрашивает она. _ Мне почему-то кажется, что мы прощаемся навсегда.
   Сначала у него нет слов, потом _ он не может остановиться:
   _ Зачем мне кто-то другой? Разве нам с тобой плохо? А кроме того... если б я даже и захотел, я бы все равно не смог. Я не влюбляюсь в кого попало, и ты это знаешь. Любовь с первого взгляда _ бред двенадцатилетних девчонок. Чтобы сказать: "Я тебя люблю" _ да просто чтобы скучать по кому-то _ я должен знать его, то есть ее, месяца четыре, как минимум, к тому же таких людей, наверно, в природе не существует _ конечно, кроме тебя, а если я человека не полюблю, я ни за что в жизни не стану его целовать, а если не поцелую, то как я его, то есть ее, полюблю, то есть нет, что это я несу, нет, там не так, ну я не знаю, ну ты меня поняла...
   Таня смотрела на него печально и чуть насмешливо. И он добавил:
   _ Мы будем встречаться после лета?
   _ Это вопрос?
   _ Я не знаю. _ Он хотел, чтобы предыдущая фраза прозвучала как утверждение, но голос его сам собою спросил.
   _ Ты боишься? Но никто еще не понимал меня так, как ты, и вряд ли когда-нибудь поймет.
   И снова вышла из туалета папо-мама:
   _ Таня! Давай... заканчивай и иди готовить. У тебя вон еще чемодан не собран.
   Оно исчезло на кухне.
   _ Ну всё, _ сказала вдруг Таня, _ пока.
   _ Прощай, _ ответил он нерешительно, _ то есть счастливо.
   Перед тем, как закрыть дверь, он долго держал в руках ее пальцы, теплые и длинные, потом остались лишь кончики, маленькие подушечки, потом пропали и они. На два с половиной месяца Таня умерла. Если бы они постояли вместе "еще пять минут", она пожила бы еще немного, а так... он сам ее убил. Он не мог избавиться от этого идиотского ощущения. Ведь он уже не будет ей звонить _ ни сегодня вечером, ни завтра утром, потому что у обоих больное самолюбие и большая обидчивость, и если разговор не удастся, то по телефону они не помирятся, он-то знает; но нет, все это ерунда, "комсомольско-молодежный маразм", как выражается папа, а вот другое _ она сказала "пока", а всегда говорила "счастливо", _ значит ли это что-нибудь? Он обзывал себя "вонючим ипохондриком", но полосатые и жирные мысли жужжали и кусались. Он отмахивался от них тряпкой здравого смысла, но их было много, а сил у него было мало, к тому же тряпка за последний год изрядно сдала.
   Он медленно вышел к дороге, купил мороженого, зашел в какой-то двор и сел на скамейку. Перед ним стоял сорокалетней давности стенд, облезлый и покосившийся. Наверху, под выбитым стеклом, была красная надпись "За культурный быт", а возле ножек стенда валялась пустая водочная бутылка, так что надпись выглядела скорее как тост. Слева от скамейки примостилась урна, которую вырвало банками из-под пива и опять пучило.
   Мимо, с заметным трудом передвигая ноги, на десятисантиметровой платформе шла девушка комплекции "бухенвальдская пышка". Парень, освенцимский крепыш, шел рядом, как-то странно обхватив ее сзади за шею. Казалось, он вот-вот задушит ее.
   Мороженое текло. Забыв о самоуважении и нравственности, Андрей облизывал пальцы, ладони, бумажку: ему не хотелось терять ни капли драгоценной сливочной влаги. Вслед за парочкой с достоинством продефилировал большеносый старик с пластырем на правом виске. Пластырь имел форму звезды Давида, а в руке у старика была гордо зажата "Еврейская газета". Он решительно зашел в магазин домашних животных с крупным лозунгом: "Каждой паре - по твари!"
   Потом был еще молодой человек с девушкой в обнимку и пожилой человек с собакой в руках. (Возможно, он решил перенести ее через грязь). "Кому что", - подумал Андрей. И снова были мамы с детьми и любители собак. Причем хозяева останавливались и ждали, пока собаки покакают и обнюхают выделения друг друга, а мамы - пока дети полазают по деревьям и поговорят.
   Затем лениво прошли две полураздетые мамы лет двадцати, с пивом, сигаретами и детьми в колясках. Они оживленно беседовали, но, кроме "как бы", "типа", "просто" и "чисто", Андрей ничего не слышал. Словарный запас детей, впрочем, был несколько богаче. Он включал в себя также "соунышко" и "тлавку". За ними брели две женщины постарше. Одна из них, энергично толкая другую под локоть, говорила:
   _ Вот когда я учительницей была, это я на дядю работала, а как в ментуру ушла _ стала на себя пахать.
   Андрею надоело на них смотреть, он встал и пошел на рынок, где одному слепому, говорят, подарили вязаную шаль.
   И только на рынке он вдруг почувствовал, как невыносимо жарко сегодня, как вокруг много людей и как громко они говорят, вроде бы все по-русски, но не понятно ни слова, как скользят они взглядами по нему, не задерживаясь ни на секунду, _ и понял внезапно, что так и будет все лето. Запах тысячи фруктов, ягод и овощей ударил ему в ноздри: забродившая вишня, сочная черешня, перезрелое за полчаса одиночество, возбужденные помидоры, молоденькие и невинные огурцы. К этому, как обычно на рынках, примешивался изысканный аромат всевозможных стиральных порошков, мыла, шампуней, продающихся почти там же, где конфеты и шоколадки.
   Блестели от пота почти голые мужские тела, чуть более одетые _ женские, будоражащие куда больше, чем любой стриптиз, потому что они рядом и очень естественны, потому что не ставят себе целью кого-то там "завести", а просто покупают себе редиску да торгуют лучком-с. Стандартный кавказский говор сбивался изредка на южнорусский, иногда _ даже на деревенский. Кто-то пер напролом с битком набитой коляской, оставляя за собой матерящийся след из отдавленных ног и испачканно-порванных платьев. Казалось, то разговаривало само лето. Он послушал еще немного и направился в сторону того дома, где был свободный выход на крышу.
   Этот дом показал ему Саша Гучев, точнее, та его редкая, но очень привлекательная для Андрея грань, которая крикнула восемь месяцев назад: "Плоскодонка!" Саша рассказывал, что когда-то, "много лет назад" (здесь следовал тяжкий вздох), он ходил на эту крышу с ребятами. Они даже засовывали кого-нибудь в вентиляционную трубу, а затем вытаскивали с помощью веревки. Более того, они развивали меткость, бросая небольшие камешки в пустые огромные банки, стоявшие на балконах. Много чего утекло с тех пор!
   Андрей подошел к подъезду, нажал привычный код, но дверь почему-то не открылась. Тогда он внимательно присмотрелся к замку и понял, что его заменили, _ значит, заменили и код. Самые потертые кнопки были "8" и "7" _ их Андрей и нажал. Замок нехотя щелкнул, он вошел в подъезд и вызвал доисторический лифт конструкции "гроб на веревочке".
   Андрея опять потянуло к воспоминаниям. Гучев _ раньше он был немного другой, более разный, что ли. Они подружились в пятом классе на физкультуре. Освобожденный, Андрей сидел на спортивном козле и уныло повторял историю. Вдруг к нему подошел Саша, тоже освобожденный, и сказал:
   _ Давай почитаем вместе. Только вместо "феодальный город" читай "холодильник", а вместо "мастера" _ "тараканы".
   Потом они вместе были на олимпиаде (по истории же) и оба заняли призовые места. А классе в восьмом они шли после школы к Саше домой, с балкона Андрей бросал на прохожих всякий хлам: камешки, землю, сухие растения. Потом они разыгрывали в лицах и записывали на пленку сценки типа "Сара Абрамовна и Алина Петровна о восьмом "А", или "Петр Аркадьевич проводит урок". Однажды физика играл Андрей и, чтобы убедительнее доказать второй закон Ньютона, бешено заколотил стулом об пол. "Петр Аркадьевич, внизу соседи!" _ взмолился Саша.
   Выходя из жаркой и душной школы в свежую, морозную яркость улицы, Саша с облегчением вздыхал и часто говорил:
   - Навсегда похороним это место!
   Наверняка он цитировал какой-нибудь пафосный ужастик.
   А еще в сентябре, в ожидании исторички, они с Валерой и Сашей открывали в кабинете окно, раздирали в клочки ветхие сочинения Владимира Ильича и обкидывали этим делом игравших внизу младшеклассников. Лет восемь _ десять назад они с братом обливали из брызгалки прохожих, уютно затаившись на собственном высоком балконе.
   Еще года два назад он с бабушкиного балкона бомбардировал апельсинными корками местную лавочную общественность, семидесятилетний бомонд. Ему нравилось ослеплять взрослых искристой дурашливостью, зная, что он всегда может стать в десять раз серьезней и глубже любого из них.
   И наконец _ как это часто бывает, он уже полностью перешел с воспоминаний о друге на воспоминания о себе _ высшее из его артистических достижений. Детский лагерь, вечер, он с друзьями набирает камней, ночью встает, крадется через коридор к ним в палату мимо вожатской. (Дверь открыта, и перед ней пятно света: там сидят вожатые, Невезухин и Залетина). И они вместе идут пугать малышню из восьмого отряда. Вылезают в окно и короткими перебежками _ к корпусу младших отрядов. Бросают из пакета гравий на внешний жестяной подоконник, он гремит и грохочет, визжит и царапается _ они убегают за угол корпуса и ждут. И так с каждым окном. Потом начинают зловеще свистеть и стучать в окно. Вот последняя палата, а камней еще много. Не повезло детям. После третьего залпа картечи дети включают свет, сбиваются в кучку в центре комнаты и зашуганно шушукаются.
   _ А! _ шепотом говорит Дима, один из сообщников Андрея. _ Здесь тот самый парень, которому я сказал на дискотеке, что в такие ночи, как эта, мертвые поднимаются из могил и идут мстить живым.
   И опять _ электричество по всему телу, захлеб чем-то чистым, счастье _ видеть это окно, бежать за угол дома, потом дальше, дальше, мимо домика сторожа, про которого говорят, что он стреляет из ружья солью, к откосу, где в черно-розовом небе дотлевает закат или дремлет вечно юный рассвет, где Дима идет по нужде, а возвратившись, кричит в панике: "Сторож!" _ все вскакивают, электричество ударяет болью, сладкой, как прыжок в ледяную воду, захлестывает тебя страхом, восторгом купания в шторм, страхом счастья и удовольствия, и вот _ он говорит: "Шутка" _ мы в шутку хотим его бить, садимся, опять смотрим на небо, я не могу свести глаз, я снова хочу туда, к этим восхитительно торжественным облакам, прекрасным, разноцветным и мрачным одновременно, в них бесконечность ночи и память о дне, упоение закатом и предвкушение рассвета, течение и неподвижность, время и вечность, странная, потому что беззвездная, и гипнотически страшная, как... вот этот сторож, он и правда идет, и у него что-то длинное в правой руке, мы бросаемся прочь, за ближайший корпус, петляем, прячемся за стволами и выступами, кустами и тенями, _ вот и наш корпус, окно туалета, мы специально открыли его вечером, на всякий пожарный, теперь беспорядочно влезаем в него и пригибаемся к полу... мимо проходит тень _ мы вжимаемся в пол, в стену, в батарею, чуть стоит _ открыто окно! _ но не видит, не видит, потому что в туалете нет света, а залезть не может: годы уже не те! _ вот и славно, мы крадемся в палату, вот вроде бы и всё, мы шепчемся и поздравляем друг друга, мы ближе любовников, мы счастливей влюбленных, мы _ друзья! _ жмем друг другу руки, сияюще шепчемся, наконец, они хотят спать, для них уже всё, но для меня-то еще полдела, я иду через коридор, дрожу, опять это пятно света, не могу сдержать ноги _ бегу, бухаю по полу со всего маху, грохот на весь этаж, голос: "Так! Это что за беготня!" _ врываюсь в свою палату, бросаюсь под одеяло _ прям в одежде, в грязных кроссовках _ и тут же распахивается дверь, он орет: "Ну и кому тут не спится?!" _ молчу, затаив дыхание, он ждет... и уходит, уходит, уходит, и теперь уже всё, облака мои, никто их не омрачит, не извозит в нотациях и оскорблениях, они мои, мои навсегда...
   Поднимается на чердак... куда это все ушло, тот яркий нерассуждающий пульс? Ведь ребята, с которыми он ходил, они не были большими мыслителями, но он был с ними счастлив. Он утонул в каких-то ненужных философствованиях, и даже крыша, откуда любоваться бы городом, ни о чем не думая, служила для него философской площадкой. Они сидели здесь с Сашей, и вопрос о бессмертии души решался в зависимости от качества купленного напитка и погодных условий, но в любом случае навевал тягостные раздумья...
   Куда же оно ушло? Тот вкус непосредственной жизни... Может, он на неверном пути, а вот Валера, он любит людей, во всяком случае, ладит с ними, _ может, он-то и прав?
   Андрей пролез сквозь решетку и вышел на чердак, на секунду темнота ослепила его, затем в глаза брызнул яркий свет _ то был люк на крышу. Андрей испугался, когда пару лет назад попал сюда первый раз. Крыша была покатая, под довольно крутым уклоном, и непонятно было, удержишься ли на ней. В полуметре от выхода из люка был край, огороженный металлическим, но вялым и низким заборчиком, а за ним, внизу, _ крошечные человечки, скамеечки и асфальт.
   Андрей перешел на другую часть крыши, плоскую и спокойную, сел на небольшой выступ и закрыл глаза. Перед ним, как в калейдоскопе, вертелись последние образы и события: Саша с Соловьевым под мышкой, Валера, идущий в спортзал, насвистывая (опять что-то из Браво, но уж никак не "Красную стрелу", скорее, "Стилягу из Москвы"), а вот он снисходительно улыбается: "Жертва классики-то? Не знаю. Наверно, никак". Танцы с Таней, его ладонь на ее спине, гладит сквозь бархатную фуфайку, старческий кашель Валеры... и Лена! Он говорит ей: "Гигиенический мальчик", а она вдруг взрывается: "Паллиатив!" Забавно, он так и не посмотрел, что это значит. Как у Довлатова: "Абанамат!"
   Черт, все дико запуталось, и почему они так странно прощались, а вот, кстати, она же дала ему напоследок книги, он спросил: когда вернуть? А она ответила: да хоть никогда! Так странно. На что-то это похоже. А что за книги-то хоть? Надо открыть рюкзак. Вот: "Золотой храм" Юкио Мисимы, "Портрет Дориана Грея" в оригинале, "Защита Лужина"... Нет, Валера все-таки прав, эта Олька... как ее... Каратаева! она на него благотворно влияет, он теперь такой же как все, и быть как они для него великое счастье, надо бы, наверно, и мне, только ничего не получится, он общительнее, он обаятельнее меня, втайне я завидую ему, но никогда в этом не сознаюсь, черт, что такое, надо смотреть на небо, та книжонка на дне рюкзака, это же "Упанишады", смешно, правда, всегда у меня с собой, открыть, открыть и читать...
   Шаги _ красивый солнечный мираж, одуряющая жара, мне нужна кепка, она идет ко мне, та девушка в топике, по черной крыше, залитой гудроном или как его там, у нее крепкие ноги, светлые волосы и лицо _ собачье или кошачье? В сущности, все лица делятся на собачьи, легкомысленные и живые, и кошачьи, вкрадчиво-своенравные, а вот у нее что-то непонятное, как материал этого покрытия: что в нем блестит _ стекло или каменная пыль, как странно это звучит _ "каменная пыль", пыль _ и вдруг каменная, идет прямо ко мне, даже на меня, и руки у нее крепкие, и тело, как это сладко звучит _ тело, девичье тело, да, а вот слово "женщина" какое-то скучное, почти как "тетя", спокойно подходит сзади, молчит, садится на корточки или встает на колени, обнимает меня за шею, целует, и теперь я знаю, что у нее красивые глаза, как будто глазами поцеловала, но нет, я поворачиваюсь к ней, она действительно хороша _ это самое подходящее слово, прекрасные _ это с узкими ладонями и длинными пальцами, всегда холодными и дрожащими, прекрасные обычно не очень красивы, а красивые _ у них черты лица тонкие, их еще смазливыми можно назвать или, впрочем, изящными _ это кому как нравится, а вот эта _ она именно хороша, ее поцелуй... я обнимаю ее голую талию, и небо становится ближе, как будто дом увеличился в десять раз, подрос, понимаешь, на чьих-то харчах, и грудь _ она тоже крепкая, особенно, когда на нее падают светлые волосы, я запускаю руку под топик и смотрю на облака сверху, они довольно пушистые, только надо лечь, я расстелю вот эту книжонку, она все равно разваливается, положить листочки рядом, по одному, и будет хорошо, а то что крыша жесткая, это даже удобно, смотрите, вот, вот легкое отвращение перед растительностью, живот такой гладкий и хороший, чуть влажный от этой страшной жары, а здесь, ниже, как-то неприятно, как-то по-мужски, а вот я ласкаю ее ноги, они горячие, особенно выше колена, но больше терпеть не могу, мы стонем, чужие, незнакомые люди, не сказавшие друг другу ни слова... что? Я говорю, мы стонем, потому что наши тела понимают друг друга, потому что в глубине души я завидую Лагиной, которая сношалась с Хазаровым на лестничной клетке, которая сношается с кем хочет, как, наверно, вот эта, крепкая и красивая, да, да, но я не хочу с нею слиться, я хочу ею обладать, схватить ее солнечную траву, утреннюю росу, в которой она валялась, пока я скукожился в своем одиночестве, в своем "Иуде Искариоте", в своем детском саду, распрямиться, расправиться, схватить этот наркотик, входящий в меня со всех сторон, но больше всего с одной, наполняющий каждую клеточку моего тела жгучим восторгом, жаждой упоения, жаждой продолжения и жаждой завершения, жаждой жажды и чистой яростью, жарким зверством и хриплой радостью, клокотанием в горле и шерстистым рычанием, а помнишь, осенью нам рассказывали про духовность, да, да, на литературе, это был гениальный анекдот, что человек _ существо духовное, я, наверное, скоро тоже им с кем-нибудь поделюсь, вот тогда и похохочем до коликов, милая, ты тоже рычишь, бьешься подо мной, ты проломишь крышу!!! И снова земля, только вся напружиненная удовольствием, я касаюсь твоей руки _ она дергается от радости, ее переполнило счастьем, оно сочится из твоей кожи, а если коснуться тебя _ оно проливается, как ананасовый сок из бокала, а, что?
   Девушка подходила ближе и ближе, глядя прямо в глаза, словно гипнотизировала его, как бы входила в него через черные зрачки, а минут через тридцать, когда все закончилось, он спросил ее:
   _ Зачем ты сюда пришла?
   И сам поразился глупости своего вопроса. Девушка не отвечала. Она лежала на спине, полузакрыв глаза, и смотрела на облака.
   _ Как тебя зовут?
   _ Не вздумай только меня провожать, _ сказала, наконец, она своим низким голосом. _ Весь этот голимый романтизм...
   _ Почему ты не хочешь, чтобы я тебя проводил?
   _ Не хочу, понятно? _ Она повысила голос. _ Я прихожу сюда одна и одна ухожу. Я не хочу ни от кого зависеть. А вдруг в следующий раз ты не захочешь меня проводить? Я однажды уже чуть отсюда не спрыгнула... А теперь я сплю со всеми подряд, конечно, если они мне нравятся.
   Он будто не слышал ничего из того, что она сказала. Он обнял ее всем телом и в эту секунду готов был поклясться, что любит ее, что она лучшая девушка на земле, что она умна, элегантна, изящна, широко образована, что это она придумала таблицу Менделеева, бином Ньютона и формулу Лейбница, более того _ что она взяла Измаил.
   _ Сейчас я уйду отсюда, _ продолжала она, _ так же, как пришла. Если ты не будешь выслеживать меня, я дам тебе свой телефон.
   _ Не буду, _ покорно ответил Андрей, пребывавший все в том же состоянии.
   _ Запоминай: два-восемь-шесть, три-семь, три-семь.
   Андрей повторил. Телефон был простой, и он не боялся, что забудет его.
   Она встала и оделась.
   _ Гуд бай, май лав, _ бросила она, _ гуд бай.
   И ушла.
   Он лежал, в том же оцепенении. Он смотрел вверх и чувствовал себя большим белым облаком, маленьким серым клубом пара, который отделился от тучи, голубем, летящим где-то высоко, золотистым куполом храма на горизонте, огнем вон того завода, этим проводом и детским криком в глубине двора.
   И только во дворе, среди мирно-мертвых старух, буддийски равнодушных деревьев, залитых солнечным светом, дрожащим на ветру, серых кирпичных стен и враждебно обшарпанных гаражей он понял, что телефон ее _ липа, что он не только никогда больше не увидит, но и не услышит ее, что он изменил Тане с первой встречной, что он жалеет о том, что она пришла, и о том, что он ее упустил, что такое бывает один раз в жизни, если вообще бывает, если вообще что-то было...
  
   Из дома отдыха он привез три мысленных фотографии.
   Во-первых, как им надо срочно переносить вещи из номера в номер, а он застыл у окна, и впился в бордовый закат, и не может оторваться; папа тормошит его, мама окликает, а он стоит и не может оторваться; ему кажется, что это небо стало его кровью и если он закроет глаза хоть на миг, то просто иссохнет.
   Во-вторых, как он сидит на лавке в неподвижный июльский полдень, ослепленный, подавленный сиянием зелени, _ и слышит вдруг смех, причины которого не знает. Смех этот гулко и странно, как-то фантастически отлетает от дома, наполняет собой воздух, вибрирует, _ и все словно зыблется от него, плывет у Андрея перед глазами и трясет его изнутри.
   И, в-третьих, как ночью ворочается на раскладушке, рядом спят родители, дышат редко и глубоко, из распахнутого окна дышит ночь, а он _ дышит мелко и часто, словно что-то душит его, и встает, идет на балкон, обволакиваясь мурашками, чистым холодом, этим захлебом счастья и темноты, смутной тревоги и отчаяния, возбуждения и спокойствия. На горизонте _ крохотные огни далекой Рязани, еле теплятся и мерцают, дрожат и дробятся в холодной влаге, блуждают, обрываются, дышат, как пламя из отводной трубы, наполняют тревогой _ за себя ли, за них, или за все на свете? Шуршит в листве ветер, волнами гоняет траву, длинную и слишком живую, кузнечиков почти нет, с озера наползает туман, делая мрак еще гуще, непроницаемее; кажется, сонное море это поглотит собой все: и эти кусты, и трепещущий костер, который развел кто-то на берегу, и нижние этажи, и эту комнату, и тебя, войдет в твои легкие, ты закроешь на секунду глаза, а когда очнешься _ будешь тем же туманом, не знающим ни о чем.
   Андрей пробовал вспомнить еще хоть одно событие, одно происшествие, но у него ничего не вышло. Между тем мама утверждала, что в этот год они собрали необычайно много грибов, целые горы малины и безвылазно сидели на пляже, даже в дождь, потому что было тепло.
   Когда они вернулись, жара усилилась. Температура в его комнате не опускалась ниже тридцати одного даже по ночам. Особенно невыносимо было в туалете: там помогали горячие трубы. Через пять минут пребывания там все тело покрывалось потом, он стекал по спине и противно щекотал. Вечер не приносил облегчения. Весь влажный, Андрей ложился на простыню, и она тоже мокла. Один раз пронесся ураган с тропическим ливнем. Андрей помнил такой же дождь в Крыму, лет десять назад, когда они краткими перебежками, от дерева к дереву, двигались в сторону столовой, а когда вошли туда, мама торжественно отжала свое желтое платье. В Крыму этот шторм был праздник, в Москве он убил несколько человек.
   За полыханием дня Андрей наблюдал из окна своей комнаты. Он никогда еще не видел здесь такого яркого неба, такого жаркого солнца. Песочного цвета дом, вообще тускловатый, никогда не ослеплял его так. Он томился в комнате: за столом, на кровати. Читал, спал, слушал музыку, помогал по дому. Не знал, куда пойти, кому позвонить. Валяясь на кровати, откладывал книгу и пусто смотрел на стену, на этажерку, на календарь, вновь доводя себя до приступов недоверия к реальности, вроде того, что он перенес на дедушкиных поминках. Оклемавшись, он начинал завидовать этому дню за окном, его сияние наводило на него тоску. Деревья после дождя исходили соком и свежестью, и чем прекраснее они становились, тем бессмысленнее казались.
   Бабушка весь день проводила в церкви и возвращалась оттуда просветленно-ослепленная. Рассказывала, что видела там живого Иисуса Христа. Распевала какие-то псалмы, без предупреждения брызгала всех святой водой, читала молитвы. В духе тети Нади проповедовала, что надо быть всем довольным. Постилась; не любила громкий смех и громкую музыку. Приносила из храма желтую пасху, очень милую на вид. Она заставила Андрея попробовать ее, но он чуть не сломал зуб: до того она была твердая и сухая. Бабушка сказала, что ее надо размачивать. Андрей окунул ее в чай, пожевал и решил, что она довольно пресная и безвкусная. В этой прижизненной бабушкиной нирване был какой-то внутренний свет, но Андрею он не подходил.
   Брат, не способный жить с родителями в одну смену, ложился ближе к утру и вставал часа в три дня. Ночью он смотрел боевики, детективы и эротику, читал "Супер" и "Спид-инфо", решал кроссворды и запросто включал большой свет. В той же комнате на диване спала бабушка. Она плохо видела и неважно слышала, так что телевизор и люстра ей как будто и не мешали. В крайнем случае она клала на глаза платок. Днем, если оставалась дома, то тоже спала или лежала в каком-то забытьи.
   Она дремала, когда папа устроился на новую работу и все это обсуждали. Она дремала, когда брат, Леша, пришел домой облеванный и еле держался на ногах. Она дремала, когда он рассказывал, как он сидел в "обезьяннике" и давал показания по поводу дебоша, учиненного у него на вахте собутыльниками. Она, наверно, дремала, когда все они поминали дедушку тем холодным вечером.
   Это равнодушие к жизни, равнодушие к смерти, равнодушие к равнодушию, своему и чужому, зачаровывало и пугало Андрея. Он понимал, что она умрет, так и не выбравшись из этого последнего одиночества. И будет ли он, лично он, в этом виноват? С одной стороны, он ее родной внук и они вместе живут; с другой _ ему уже давно скучно с ней, она рассказывает всегда об одном, с тем типом воодушевления, от которого ему ужасно неловко. И все равно его мучила совесть. Перед отъездом в дом отдыха, во время традиционного скандала и ора, он вдруг стремительно подошел к ней и поцеловал ее в щеку _ совесть слегка отпустила.
   Впрочем, у него было еще одно оправдание, более веское в его собственных глазах: быть может, он не менее одинок, чем она.
  

11

   Автобус подпрыгнул на железной дороге, и Андрей вздрогнул. Слегка ударился головой о стекло и хотел улыбнуться. Чего он, собственно, боится? Уже почти год они вместе, и то, что они не виделись пару месяцев, не должно им особенно помешать. Она _ самый близкий ему человек, и вот _ "долгожданное свидание"...
   До знакомства с Таней он любил утро и ночь, она показала ему вечер. Они шли вдоль городского пруда, по дну его ползла золотая сеть бликов наподобие рыболовной, к поверхности всплывали маленькие солнечные пузырьки. Они шли и держались за руки, и она вдруг сказала: "Смотри, это вечер". Он посмотрел _ и увидел тихий закат, мягкий воздух, застывшие ветки. И небо было сперва светло-голубое, затем желтое, потом оранжевое _ цвета апельсинового или морковного сока, потом багровое, сиреневое и, наконец, фиолетовое. Цвета дрожали и зыбились, сменяли друг друга и сочетались. Рядом матерился мужик, выясняли отношения подростки и выпивали алкаши _ Андрей понял, что в вечере она находит спокойствие, которого лишила ее сверхчувствительность. Только вечером она умела не замечать матерщинников, подростков и алкашей. Только вечером жизнь становилась восхитительно медленной.
   И теперь, глядя из окна автобуса на золотисто-багровый закат, Андрей хотел чувствовать то же умиротворение, но этот вечер дышал не свободой от дневных условностей, а ожиданием ночи. Он ерзал на своем сидении, клал руку на окно и убирал обратно, вспоминая, что оно грязное, со стыдом ожидал контролера, забывая, что пробил билет.
   Кто она? Зачем она мне? Я изменил ей с первой встречной. Я уже получил то, что она, со своей вялостью, не способна мне дать. Это не любовь, а дружба. Тогда чего волноваться?
   Автобус подъезжал к метро. Они решили встретиться на этой остановке. Он пробегал глазами толпу, боясь увидеть ее лицо.
   Танечка, пожалуйста, не приди.
   Ее не было. Он осмотрел все сборище вокруг остановки _ ее не было. Он проверил близлежащие лотки и ларьки _ ее не было и там. Он покрутился возле входа в метро, изучил цены на яблоки, сливы и бананы и перешел к цветам. Их вид раздражал его. Ему всегда хотелось купить Тане букет, но редко когда хватало денег. Он присел на металлическую ограду газона и стал ждать.
   Прошло пять минут. Он подумал, что она ждет его возле другого выхода и хотел посмотреть, но не двинулся с места. Он был уверен, что она у другого выхода.
   Прошло десять минут. А в восемь ли мы встречаемся?
   Прошло пятнадцать минут. Может, все-таки не стоит?
   Прошло двадцать минут. Она появилась. Она появилась из-за угла, из арки дома, где раньше был такой большой магазин "Грузия", куда мы ходили с мамой лет десять назад, и думали, что бы купить, арахис или изюм, такая была проблема, у меня от напряжения даже болела голова, а вот идешь ты, быстрая какой-то чужой быстротой, сияющая чужим сиянием, небрежно извиняешься, да, я просто гладила этот топик, ага, ты теперь в топике, впервые, кажется, что-то раньше не носила, конечно, я это не вслух говорю, _ привет...
   И долгая пауза, боже, боже мой, кто ты, красивая девочка, я, переспавший не поймешь с кем, боюсь взять твою руку, и мы идем куда-то, молчим, вот я спрашиваю, скучала ли ты по мне, ты молчишь, мнешься и рвешься, тянешь: ну-у... там все время надо готовить, готовить и убирать, а потом еще жара, ни о чем невозможно думать, и, кроме того, базар, надо ровно к шести утра, а иначе гораздо дороже, перекупщики, все такое, они _ знаешь какие бессовестные, покупают по семь рублей, продают за двенадцать, и такие скандалы потом, такие скандалы, а еще там места почти нет, сумку на колесах возьмешь _ трехэтажным покроют, а в руках тяжело, сложно в общем, да, сложно, и еще... немного забавно, знаешь пастернак? _ ну, овощ такой, а когда спрашивали: почем пастернак? _ я вспоминала, как ты мне читал: февраль, достать чернил и плакать, и представляла, как его продают, Б. Л., по восемь за килограмм...
   О, да, ужасно забавно, поэтому ты и хмуришься, и я говорю: да-а... и снова идиотская пауза, я хочу протянуть руку к твоей руке, но она словно каменная, тяжелая и чужая, вон у того столба я сделаю это, нет, у того, нет, возле того щита, где самодовольный тип в костюме снисходительно смотрит на нас, нет, на меня, и думает: эх, мальчишка же ты еще...
   Ладно, нужна какая-то фраза, например, что-то у тебя рука бесхозно болтается, надо бы ее взять, да, именно так, фамильярно и небрежно, хотя зачем, что это за бесхозно болтается, она как пить дать обидится, идиот, ты чуть было не сказал это, старый маразматик, ты хочешь ее, и она единственная, кто тебя понимает, _ оба, теперь в таком порядке? _ все, молчи... да, именно так, а ты говорил про какую-то там дружбу, надо что-то делать, что-нибудь рассказать... а что? слова упорно не идут, words, так сказать, don't come easy, черт, я забит цитатами из каких-то пошлых, дешевых, точнее, дорогих, потому что пошлых, песенок, я, кажется, забываю русский, хочется перейти на английский, но это тоже дико, что делать, надо зайти к ней домой, включить музыку и потанцевать... конечно! Все гениальное просто, как я раньше не догадался.
   И снова этот подъезд, знакомый до пота в ладонях, до того жжения, когда руки хочется подложить под пресс или под себя, чтоб не так сверлило, или тереть, тереть, тереть обо что-нибудь смачное, вроде джинсов, да, вот это уж правда смешно, помнишь ту зверскую контрольную по географии, когда все жутко боялись, а у тебя вот так же сверлило в ладонях, а кто-то сказал, что ты спокоен как слон, а ты возразил: дескать, нет, я волнуюсь не меньше вас, просто это никому не заметно, и все заорали: да ладно! причем в один голос, и так это было странно, я божился и клялся, но никто не поверил, почему никто не видит, что мне плохо, что я волнуюсь, что мне?..
   Здравствуйте, здравствуйте, а мы вот еще распаковываемся, давно не виделись, правда, а у вас тут кое-что изменилось, столик вот передвинули и цветы (зачем-то) внутрь поставили (подальше от окна, чтобы все засохли), а что, это у вас так всегда летом шторы задвинуты, не темновато, да нет, что ты, так уютнее (оба на!), и мы проходим с ней в комнату, ух ты, тебе купили компьютер, нет, подарили, это двоюродный брат, ему двадцать семь лет, он этим всем занимается, вот и подыскал, молодец, правда, конечно, поставь чего-нибудь, я лучше радио включу, окей, какая красивая музыка, давай потанцуем?
   Н-н-ну давай, давай руки, почему руки, ты не даешь мне взять тебя за талию, даже за плечи, а я пытаюсь, мягко и ненавязчиво, а ты не даешь _ как все просто! Чего ты? Не хочешь со мной танцевать? Стой... послушай... я тебе сразу должна была сказать... Ты, может, и сам это начал чувствовать... Ничего я не начал чувствовать... Понимаешь, мы разные люди...
   _ Вот как? Ну, если мы с тобой разные люди, то с другими мы просто разные биологические виды!
   Нет, подожди... Ты все что-то хочешь кому-то доказать... И тогда, с шахматами... Ничего я не хочу доказать, я просто хочу жить, мыслить и чувствовать так, как считаю нужным, опять же прости за пафос... А с шахматами _ ерунда это все была, если бы я мастером в том возрасте был или крепким кандидатом хотя бы _ тогда понятно, можно какие-то амбиции иметь, а у меня это все было беспочвенно, я хотел убежать от скуки, от пустоты. Вот-вот, хотел, и щас все чего-то хочешь... а я не хочу. Мне теперь и так хорошо. Я тут познакомилась с одним парнем... Там? (Отлично, я так и думал!) Да, но оказалось, что он из Москвы... Прекрасно, вот и живите долго и счастливо! Нет, погоди... Я еще не знаю, нужен ли он мне... Давай мы с тобой продолжим общаться, только обниматься не будем... Это как? Вот так... Но ты, если хочешь, можешь искать себе кого-то другого... А потом? Там посмотрим.
   В "Грузию", в "Грузию", в "Грузию", ломать голову, изюм взять или арахис, конец первой любви _ как это банально, нет, почему конец, можно же... пригласить ее в кино, попытаться что-то сделать, но ты же не любишь кино, какая разница, она любит, ты всегда делал то, что ты любишь, и не подозревал, что она может любить что-то другое, вперед, кажется, где-то будет неделя корейского кино, почему бы ее туда не сводить, да, это идея, и мы идем по жаре, я жалко ищу по бумажке этот кинотеатр, я совершенно не знаю Москвы, сижу в своей комнате Раскольникова и придумываю всякие сомнительные теории, нормальные и обыкновенные, тоже мне, живые и мертвые, Наполеоны и "вши дрожащие", как Ванько написал...
   Мы стоим, стоим, стоим в темном холле, в зал не пускают, она устает, а кругом толпа, присесть негде, я не знаю, что делать, обнять себя она не дает, а просто стоять как-то глупо, рассказать, что-нибудь рассказать, но что, про крышу, что ли, про эту девчонку, или, может, про приступы недоверия к реальности, или про бордовый закат, ах, да, конечно, я же что-то кому-то хочу доказать, я должен ей рассказывать про что-то "прикольное", про огромный puzzle, например, который я видел в "Досуге", тогда она обрадуется и будет со мной, но нужна ли она мне такая, а кто тогда вообще тебе нужен, ну, если так рассуждать... а сам-то ты себе нужен? _ а то пойди на балкон, Балконов Андрей, и спрыгни, благо этаж высокий, и дело с концом, так ведь больно, банально и больно, боюсь... а это тебе не больно? совсем?
   Фильм какой-то дикий, смеешься то ли вместе с режиссером, то ли над ним, но больше всего ржут над титрами, над переводом, его делали корейцы, речь идет о членах клуба, а он переводит: нельзя полагаться на эти призрачные члены, и все: ха-ха-ха, и я тоже: ха-ха-ха, только голос как будто простужен, в этой жаре, она сидит как чужая, фильм затягивается, уже часа два, по всей стене ползают узкоглазые морды, здоровые, как у слонов, издают какие-то дикие звуки, а когда похоже на русский мат, то все лежат, а вот кто-то начинает свистеть, или хрюкать, или мяукать, ему орут: козел! _ сам козел! и т. д., убью! сам убью! и т. д.
   Но вот все кончается, зажигают свет, под креслами _ куча бутылок из-под пива, банок из-под сока, пакетов из-под кукурузы, вот это культурный отдых, да, почаще будем ходить в кино, девушкам это нравится, люди утягиваются к выходу, дверь жадно поглощает их, давится, плюется, но поглощает.
   Мы сидим у тебя на кухне, на той самой кухне, где потрескалась краска, где от стены почему-то идет жар, где жарко даже зимой, где ты будничными движениями расставляла чашки, и я только сейчас понимаю, как прекрасны эти движения, где мы чертили с тобой геометрию, где решали алгебру и ссорились иногда, когда получали разные ответы, ах, мне так трудно было сдержаться, ты так раздражалась, это же ужас, разные ответы к задаче, арахис или изюм!
   А потом переводили какие-то тексты, заглядывали в один учебник, и сначала я что-то понимал, а потом быстро сходил с ума от желания тебя обнять, и я клал руку тебе на талию, а ты говорила: потом, надо сначала разобраться, а то не успеем, и меня это злило, неужели можно так вот себя контролировать, почему ты сверхчувствительна в жизни, а не в этом!
   Так вот, мы пьем чай, пытаемся говорить, но вот уже время идти, ты встаешь, я встаю, узкий проход между холодильником и столом, ты хочешь пройти, я ловлю тебя, ловлю твое жестокое нежное вялое солнечное тело, ты говоришь: не надо, я обнимаю крепче, ты говоришь: не надо, я начинаю тебя ласкать, ты упираешься мне в грудь своими коричневыми ладошками, я целую твои запястья, запускаю руку под твою бледно-зеленую пушистую майку, глажу спину, пальцем провожу по ложбинке позвоночника, твои руки слабеют, ты больше не отталкиваешь меня, второй рукой я глажу живот _ как давно я этого не делал, сладкое полузабытое ощущение, как я мог без него жить, без него или без тебя, ну и вопрос!
   А какая разница, если я таю, обладаю тобой, сливаюсь с твоим телом и смотрю в глаза, делая вид, что и сейчас мне есть дело до твоей души, хотя сейчас ты для меня как она, как та, "голимый романтизм", голый, голенький, как твои грудки и твой пупочек, а вот, вот уже и в глаза не надо смотреть, потому что ты "покорно опустила голову мне на плечо", и теперь уже не мы, теперь уже время тает, а мы проваливаемся в него, в него и друг в друга, скользим, ты прикрываешь свои милые глаза, закатываешь их, видны только карие краешки радужных оболочек, и это очаровательно: задранная фуфайка и закатившиеся глаза, почему мы раньше не знали этого, почему все было так вяло, так сухо и по-другому!
   И мы стоим так целую вечность, огромное, радужное мгновение вечности, разноцветное, переливающееся, как мыльный пузырь, во мне бурлит наслаждение, кипит и взрывается, сжимает ступни, сводит ладони в конвульсиях, впечатывает в тебя яростный поцелуй, ты тоже подаешься вперед, а теперь все липко, липко и сладко пахнет, я чувствую, чувствуешь ли ты, ты тоже как будто дрожала, поменьше, не так, как я, но мы оба теперь лежим на песке, выброшенные ласковым штормом, лежим на мягком песке пустынного золотистого пляжа, и что-то скрипит, мачта одинокого парусника, петли двери на кухню, я мгновенно отпускаю тебя, поворачиваюсь, закрывая собой, ты лихорадочно заправляешься.
   А, что, мы уже идем, просто заговорились, всякое, знаете ли, бывает, ну ладно, не философствуй, нам уже спать пора, о, конечно, простите ради бога, я не хотел, ну, что уж теперь, ты, это, заходи еще, не пропадай, да я-то что, вы ж только что вернулись, липко и сладко пахнет, она все-таки моя, моя, моя, да, правда, мы только что вернулись, но все равно спасибо, зайду обязательно, самой собой разумеется, моя! да хоть завтра и заходи, да, завтра вот и зайду, непременно, а то как же, вали ты уже скорей, мне надоело держать руки спереди, ну ладно, я пойду спать, спасибо!!
   То есть _ спокойной ночи и до свидания, всего доброго и всех вам благ, тебе также, да, спасибо, дверь _ хлоп, тихо и аккуратно, ну наконец-то, ну слава богу, вздох, грусть в глазах (которые ты так мило закатывала), дура я теперь, это почему, молчишь, да я и сам знаю, ты, наверно, уже что-то ему обещала, а теперь вдруг я еще какой-то выплыл, это, конечно, не вслух, и снова _ этот поцелуй в губы, последнее касание пальцев, сцепление и расцепление, ступеньки и _ темнота.
   Какой свежий вечер, бледный свет фонарей, желтые листья под ногами, тревожный и радостный ветер! Влага, крепкий запах воды, отдаленный гром. Город вздохнул, задышал глубоко и часто, как странно, осень похожа на весну (забыть про желтые листья), а весна _ на осень, и кажется иногда, что ошибка, и спрашиваешь по утру: какое сейчас время года? (Моя, моя!) Так иногда идешь осенью в гололед, а веет откуда-то теплом, и не только тем, которое есть, но и тем, которое будет, уютным обещанием тепла, от которого хочется - банально - верить, и ждать, и любить. Южный ветер...
  
   Близится первое сентября. Мама заставляет покупать тетради, мыть обложки, чистить рюкзак. Андрей равнодушно подчиняется, но в процессе работы и сам проникается сознанием важности этого всего. Особенно радуют некоторые обложки _ старые, но еще не загаженные и довольно гладкие. Они пестрят боевыми следами _ оттисками русского, алгебры и чего только не. Вот тут отпечатано "Классная работа", жирно зачеркнуто, переправлено на "Квасная" _ вспоминается Валера. Здесь вычисление производной от кубической функции, а на него наслаивается Раскольников, страдавший от "матнужды". Вот обрывок про доктора Старцева... что-то невразумительное, какие-то палочки, закорючки, подчеркивание и знак вопроса... А! Это вот что: "Доктор Старцев был интеллигентным человеком и часто ходил в общественные места". Андрей копался в этих останках, и школа начинала казаться забавной и милой, до боли хотелось учиться. Первое сентября наполнялось значительностью.
   Последняя летняя ночь, последняя ночь каникул. Есть какое-то родство у последнего первого сентября и у первого. Тогда _ любопытство и страх, бессонная ночь и утро стрелецкой казни, поощрительные пятерки по всем предметам и удивление, что все-таки выжил. Теперь, казалось бы, усталая снисходительность. "Куда, блин, в такую рань?" _ спросить утром басом умудренного жизнью человека, во многом разочарованного. Ан нет, просыпается с пресловутым радостным волнением, можно даже сказать _ с предвкушением. Стыдно, конечно, но скрыть не удается. И цветы лезут в руку как-то радостно, и рюкзак. И погода возмутительно солнечная, и мелюзга на улицах подозрительно весела. "Куда стремитесь вы, безумцы?" _ начинает он декламировать маме, которая за ним увязалась. И заканчивает, потому что дальше не знает. Вот школьный двор, линейка. Когда появится директор, надо крикнуть хором: "Божественный Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!"
   Андрей _ один из первых. Похоже, остальные все-таки нашли в себе силы и спросили басом умудренных жизнью людей, во многом разочарованных: "Куда, блин, в такую рань?" И благородные родители оставили их в покое.
   И все же они приходят. Вот, например, Пухов Макс, обаятельный, загоревший бычок, он кричит: "Привет, Алина Петровна!" _ и бодренько машет рукой. Он еще далеко, но голос у него громкий, и учительница уже отвечает: "Что значит _ привет?!" Восторженно-лопоухий Куницын яростно вторгается в круг с ржаньем и воплями. Степенно ступает заматеревший, закаленный Сизов. Орет и хихикает здоровенный Хазаров в салатовом пижонском жилете. Бредет мимо Бредов из параллельного класса _ с ним даже кое-кто нормально здоровается. Печально-задумчиво влачится кудрявый Гучев, тот самый Саша, в черной кожаной куртке, из кармана которой торчат "Пролегомены" или какие-то другие хреновины. И, наконец, гвоздь программы Городков, как всегда опаздывая, в своей энергичной американской распашонке врывается на линейку быстрыми длинными шагами _ все бросаются пожать ему руку.
   И когда из кучи гвоздик, астр, георгинов, нарциссов и роз высовывается еще один цветок, классная руководительница Алина Петровна, когда читают стихи и речи малявки и старшеклассники, когда, напуская на себя важность, благословляет всех добродушный директор, когда одиннадцатым "А" и "Б" раздают крошечных детей для введения их во внутренность школы _ даже Андрею начинает казаться, что все любят друг друга и понимают, ценят и уважают, что люди _ братья, а жизнь прекрасна и удивительна. Бывает же ведь!..
  
   Ясный, холодный осенний вечер, он ясно и холодно сознает: им не о чем говорить. Все большое и главное пересказано сотни раз, они поняли друг друга, где смогли, и порадовались этому, _ до восторга, до восхищения; не поняли, где не вышло, и израсходовали уже все раздражение и отчаяние. Они стоят в Коломенском у откоса, смотрят на огромное пустое пространство _ поля за рекой, мокрая черная земля, унылые, опустевшие огороды, вдалеке _ новый район, миниатюрные точечки окон, а там, совсем уж на горизонте, вспыхивают и гаснут, пульсируя, факелы заводов.
   Неужели всё? Неужели у них больше ничего не осталось, кроме этих запираний на палку у него в комнате, ее жалоб на узкую, маленькую кровать и усталого, удовлетворенного дележа шерстяного одеяла? Сейчас они поедут к нему домой, он будет мучительно расстегивать этот коварный замочек у нее на спине, она скажет, что мог бы уже и научиться, он вспомнит про крышу, без стыда и без радости, с одним лишь опустошением, и в сотый раз сравнит себя с Онегиным. "Я знаю, век уж мой измерен..." _ это в двадцать шесть лет. Андрей очень смеялся, когда они это проходили, а теперь Онегин прочно засел у него в голове. Потом _ ему лень даже будет проводить ее до дома, и они расстанутся у автобуса... Они стоят в Коломенском у откоса _ и не знают, куда идти.
  
   Равнодушный, прохладный голос, официально-деловой стиль речи _ ты с прохожими ласковее. И эти глупые телефонные ссоры, самые болезненные из всех ссор, потому что собеседник не виден, не доступен, его не возьмешь за руку, не обнимешь за плечо. Это громкое бросание трубок, новые звонки через пять минут, извинения, унижения и примирения.
   И вдруг _ ровный голос говорит ровную фразу: "Завтра я уезжаю в Питер". И перехватывает дыхание, сохнет в горле, и очевидное: "С ним?" _ так и не звучит, только: "Желаю вам приятной поездки".
   И мы не звоним друг другу день, два, три, неделю, в школе почти не видимся, стараемся друг друга не замечать (о, титаны выпендрежа!), я чувствую, что еще немного _ и пресловутая "темная бездна" поглотит меня, что завтра я должен буду к тебе подойти, или зайти, или позвонить, но ты звонишь сама...
   _ Я не понимаю, почему друзья должны так общаться.
   "Друзья"!
   _ Почему мне так страшно тебе звонить, почему ты не звонишь сам?
   _ А что, мы и с Валерой, и с Сашей теперь редко созваниваемся. У нас с дружбой сложно. Как съездила?
   Ты замолкаешь, смущаешься, и во мне оживает какая-то надежда. Молчи, молчи, молчи! Я засеку по часам.
  
   Но ты _ понимаешь все слишком буквально, ты замолкаешь на две недели, и я карабкаюсь по скользким стенкам бездны, куда уже давно провалился, вдруг вижу _ твою квартиру, твою кровать, на которой ты сидишь, одна, потому что меня ты посадила на стул, напротив себя, слишком яркий свет, надо приглушить, мы всегда делали это при одной лишь настольной лампе, ах, черт, я же здесь не за этим!
   И ты, почему ты такая одетая, почему ты говоришь мне: ты должен меня понять, мы все-таки разные люди, у меня к тебе хорошее отношение, но мне с тобой очень трудно, а с ним легко, он на третьем курсе, программист, сейчас нужны хорошие программисты, а он уж точно будет хорошим, ты его просто не знаешь, на него всегда можно положиться, он как-то... стабильнее, а ты, не считай это за упрек, ты даже не знаешь, что будешь делать, как, я знаю, я буду психологом, буду помогать людям решать их проблемы, я уже занимаюсь на курсах... видишь, а мне ты даже этого не сказал, посчитал, наверно, что слишком мелко, не стоит и говорить, или просто забыл...
   Все-то тебе слишком мелко, я так не могу, я хочу тебе что-то сказать и представляю, что ты можешь об этом подумать, я чувствую себя дурой, а с ним нет, с ним легко, с ним можно болтать о чем угодно... ты уверена? вы поговорите с ним и про вечер, и про звон реки, и про ночной зимний двор? ты так хочешь, чтобы тебе было легко?.. Спасибо, что мы были вместе целый год... ты ведь ни о чем не жалеешь? Смотри, у нас теперь будет кошка, она такая милая и пушистая, такая красивая, я ее так люблю. Кошка... да, симпатичная... а со мной ты уже не будешь встречаться? что, никогда? совсем, совсем никогда?!.
   И тогда ты, ты вся, в натуральную величину, вошла сквозь глаза в мой мозг и надорвала его, я помню тот странный хруст, с минуту я молчал, потом ты именно попросила: скажи что-нибудь, и я мог, мог сказать, но специально ничего не сказал, а тут вошла твоя мама: Андрей, с днем тезоименитства тебя! в смысле, сегодня у тебя именины, пятнадцатое октября... и протянула мне шоколадку "Шок"... "Спасибо, _ пробормотал я, _ огромное Вам спасибо... Век не забуду".
   И помню эту постыдную мысль _ разыграть обморок, как в каком-нибудь дешевом романе, потому что это сильнее гордости, потому что там, где оно, нет ничего другого, достоинство _ это для тех, у кого ничего не болит, у кого не звучит в ушах "быть с тобой, быть с тобой", у кого все в порядке и кому нечем заняться, и я снова хочу прижать тебя к себе, но у меня нет сил насиловать, как тогда, когда я вернул тебя этим... ты отводишь меня на кухню, угощаешь чаем, и это гениальное: хочешь пирожок?
   Я все-таки обнимаю тебя, неловко обхватываю, ты чуть не падаешь, я сам качаюсь, как контуженный или пьяный, _ ты плачешь, все сильней и сильней... а есть ли там зачатки порядочности, там, где нет ничего другого, где пусто, где только оно, знающее только себя? и я не могу отпустить тебя, но не могу и "решительно притянуть к себе", ты зачем-то падаешь на колени, я, как во сне, сквозь какой-то гул и жужжание, с трудом различая предметы, медленно поднимаю тебя, усаживаю за стол и даю пирожок.
   А утром _ еду в автобусе, уткнувшись в учебник, и слезы капают одна за другой, не "скупая мужская слеза", а обильная женская, и делаю вид, что сами собой слезятся, не выспался, и мысль: хоть бы этот "Камаз" в нас впечатался, только других пассажиров жалко, и думаешь: серьезно ли это, насчет "Камаза", обидно ведь как-то, столько учился, лечился, а теперь из-за какой-то "фигни"... но стены, холодные поручни, ледяные лица и чернота пола (я почти кожей ощущаю каждый его кружочек) _ все излучает такую боль, такую бессмысленность, такую бессмысленность боли, _ учился-то по инерции, а "фигня" своя, родимая, ради нее ведь и учатся, стало быть, можно и разбиться...
   Но водитель успевает тормознуть в десяти сантиметрах от нас, некоторые даже шарахаются, мне определенно не везет в этой жизни, _ и боюсь расплакаться посреди урока, как мальчишка, точнее, девчонка, и словно бы наслаждаюсь этим, сижу на занятии, а всем весело, и опять хочется их всех ненавидеть, но вот и я смеюсь, помимо воли, а теперь все кончается...
   Сушь, бабье лето, осеннее разноцветие убивает меня каждой краской, каждой каплей последнего тепла, каждой птичьей песней, каждым солнечным лучиком, каждым бордовым пятнышком на золотистом листочке, _ да, да, хочется называть их ласково: пятнышко, листочек, как будто они понимают тебя и могут чем-то помочь.
   А вот я брожу вечером вдоль нашего пруда, и мертвая береза нависла над водой средь осеннего великолепия, как бы напоминая, что есть смерть и страдание, как бы бросая чему-то вызов, _ закат, почти все небо обложено толстыми облаками, только на западе краешек его еще светится лазурью и отражается в воде тем же цветом, это вкрапление дня в ночь, оно слишком прекрасно, оно тоже убивает меня.
   А вот _ кто-то оставил костер, когда-то он был высокий и яркий, а теперь затухает, и это похоже на последние годы человеческой жизни: дотлевание, переливы как воспоминания, зола как ушедшая жизнь, а на ночь его оставили здесь, и один, в темноте, он погаснет, и я хочу говорить об этом, потому что ты здесь, потому что я так привык, что ты здесь, что уже говорю и боюсь замолчать, потому что пойму, что тебя тут нет, и тогда...
   Нет, нет, вот растут камыши, но у них слишком нежный цвет, и мне больно на них смотреть, потому что я вспоминаю твою нежность и тогда... я бью по воде рукой, плашмя, и отражение красной березы расплывается и дрожит, но упругость воды напоминает мне твой живот, твою гладкую кожу, и я иду, я бегу домой, а утром _ опять, облака плывут в светло-голубом небе, как глыбы льда в холодной воде, а самолет сшивает их белыми нитками, и росинки на солнце не белые, они отливают всеми цветами радуги, они разноцветные.
   А ночью _ мы гуляем с Сашей, и серые облака, словно влажные тряпки, стирают с бархатного неба серебряную пыль вечности, и Саша вдруг спрашивает: она тебя что, ненавидит, а я ухмыляюсь: нет, хуже, у нее ко мне "хорошее отношение"... И я вспоминаю твой голос: когда-то он был осторожный, потом ласковый, нежный, потом равнодушный, как будто обиженный, обвиняющий, я сказал еще: ты с подругами ласковей, чем со мной, _ а теперь он приветливый, этот голос, ему ничего от меня не надо, почему бы не быть и приветливым, ведь теперь "хорошее отношение", и теперь, когда я звоню, я слышу за твоим голосом другой, чужой, в глубине комнаты _ и ты говоришь _ как когда-то при мне, когда тебе звонили подружки: обедаю, перезвоню потом...
   Вот и вечер, я сижу в поликлинике, жду свою очередь в коридоре, и огни льются в окно, и почти пусто кругом, только слабые, усталые люди и гитарный аккорд из какого-то кабинета, и нога закинута за ногу, и вода, прозрачная талая вода падает с ботинка на скользкий линолеум, и эта лужица, лужица чистой воды, о господи, эта лужица...
  

12

   В самом начале учебного года в 11 "А" появилась новая девочка _ Настя Челышева. Андрей вроде бы не заметил ее, потому что она сразу прибилась к таким, как Псевдокимова, Мускуленко и Перезенцева. Правда, когда она первый раз вошла в класс, на алгебре, Андрей бессознательно стал выпендриваться: отпускать вслух шутки чаще, чем обычно, высказываться по умным математическим поводам, с большим достоинством отвечать Куницыну и Сизову. Последнее, впрочем, вряд ли имело какой-то смысл, поскольку Настя села на последнюю парту другого ряда и, видимо, не могла оценить его здорового самоуважения.
   Однако после ухода Тани чувства его обострились, и теперь, наоборот, он не замечал уже ничего, кроме Насти. Прежде всего бросалась в глаза ее молчаливость, которую он немедленно истолковал как загадочность, сложность внутреннего мира. Затем, и, может быть, больше всего, его привлекал ее голос. Обычно она говорила тихо и робко, чем резко выделялась на общем фоне, но иногда ее голос становился вдруг звонким и ярким; это озадачивало Андрея. Он тут же начинал думать, что что-то подавляет ее, иначе она бы всегда так звенела. Ее голос дрожал, запинался и прерывался, помимо ее воли выражая ее настроение, ее состояние _ "ее душу", как сказал бы Андрей. Он тонул в ее голосе, барахтался и кувыркался. Он жил в нем.
   Настя была невысокого роста и даже на своих каблуках не дотягивала до среднего. Она казалась ребенком. При этом, как сказал бы Саша, "какая-то недетская грусть омрачала ее чело". Однажды на английском, когда заговорили о future profession ("Эта тема будет на экзамене, так что пусть каждый что-нибудь скажет"), она призналась, что, кроме живописи, ее в этом мире ничего по-настоящему не волнует, что она уже рисует и когда-нибудь получит соответствующее образование, но сначала, чтобы не голодать, будет изучать иностранные языки.
   _ Голодать? _ переспросила Элизия Натановна. _ У тебя что, родителей нет?
   _ Лучше бы не было, _ зло ответила Настя, _ они мне всю душу измотали.
   "Так вот оно что!" _ воскликнул Андрей, к счастью, мысленно. Оказалось, что родители ее ни в чем не понимают и во всем ущемляют и что, если бы не друзья, она бы уже давно загнулась.
   Он ходил по школе, а в ушах у него звучало ее: Painting is the only thing I really care for, из Сологуба: "Есть лишь красота..." _ остальное, дескать, фигня; из "Дориана Грея": The artist is the creator of beautiful things, _ и все это беспорядочно смешивалось друг с другом, переплеталось и наслаивалось. "Но почему в таком случае она якшается с Перезенцевой? _ спрашивал он себя и тут же радостно отвечал: _ Потому, глупенький мишка, что она одинока, как всякий настоящий художник, потому что Перезенцева, при всей ее перезенцевости, девочка общительная и очень живая, а Настеньке не хватает общения, и лучше, решила она, такое общение, чем совсем никакого. На безрыбье и рак рыба". Но она безусловно мечтает о великой любви, о родстве душ и о понимании.
   _ Лучший способ поднять настроение _ найти какого-нибудь козла, использовать по назначению и бросить, _ сказала она как-то подружкам, когда все стояли в коридоре и ждали Сару Абрамовну. Начиналось погожее зимнее утро.
   На геометрии Андрея, вместе с Почечуевой и Дареевой, вызвали к доске. К вящему удивлению Сары Абрамовны, он едва наработал на четверку. "Гучев! _ ругал он себя. _ "Ангелочки", блин, мать вашу за ногу!.. Но нет, это все-таки другое. Лагину не разглядит только слепой, вроде Саши, а Настя... отчасти она, может, и такая, но на самом-то деле совсем другая. Она озлоблена, доведена до отчаяния жизнью... Среда, так сказать, заела... Но это все наносное, глубоко внутри она по-прежнему это... того..."
   А на английском она села с Андреем, потому что мест других не было, и он воспринял это как сигнал к действию. Он написал ей записку: "Может, принесешь как-нибудь свои картины в школу, покажешь?" И придвинул ей. Она как будто не поняла сначала, что вообще происходит. Она чуть повернула к нему голову, потом застыла на несколько секунд, будто вспоминая, что сидит она на английском, что слева от нее _ Балконов Андрей, что он написал ей записку и что ее надо прочитать. Затем она опустила глаза на парту и довольно долго напряженно всматривалась в бумажку. И ответила медленным почерком с сильным левым уклоном: "Ну, можно как-нибудь. Хотя я не думаю, что успела нарисовать что-то стоящее".
   А через неделю, после того как он раза два ей напомнил, она принесла три больших ватманских листа, сложенных в трубочку. На физике они лежали в пластиковом пакете у нее за спиной. Перезенцева, проходя мимо, случайно задела его, и рисунки чуть не высыпались на грязный, заляпанный жвачками пол.
   _ Уау! _ сказала Перезенцева. _ Это чё?
   _ Не трогай, пожалуйста, мои вещи! _ раздраженно воскликнула Настя. Волна человеческой нежности захлестнула его. В эту минуту она казалась такой чуждой всему вокруг, такой слабой, одинокой и чистой.
   Сами портреты в основном разочаровали его. Личность изображенных товарищей едва проглядывала на них. Один, кажется, был самодовольным, другой _ легкомысленным, и только в третьем была какая-то загадка _ то, что в девятнадцатом веке называли длинным словом "одухотворенность". Показ длился минут пять. Она сказала, что это вокалисты каких-то неведомых ему американских поп-групп и что они "очень классные парни". Затем собрала картины и выскользнула из пустого класса в коридор, где ее уже заждались Перезенцева с Псевдокимовой.
  
   На английском их попросили сделать доклад о писателе или любом другом творческом человеке, который на них повлиял. Тогда его еще сводил с ума Леонид Андреев, и Андрей выбрал его. Он вдохновенно вещал:
   _ Ни один человек не понимал меня еще так полно, так глубоко, как этот писатель. Конечно, это звучит странно, ведь он умер за шестьдесят два года до моего рождения, и единственное, по чему я могу о нем как-то судить, это черненькие закорючки на белых бумажках, _ ничтожный, казалось бы, материал, но как много можно из него создать!.. По ночам, читая рассказы "Ложь", "Смех", "Бездна", "Ангелочек", "В тумане" и "Вор", "Иуда Искариот" и особенно "Мысль", я понимаю, я чувствую, я боюсь, я _ будто убеждаюсь, что он _ это я сам, в одном из предыдущих воплощений, если, конечно, такое бывает, потому что тончайшие оттенки моих личных переживаний, страхов и впечатлений он "угадывает" с поразительной точностью, говорит теми же словами и с теми же интонациями, как я бы сам сказал, как я это много раз думал, и даже люди, которых я больше всего на свете любил и которые любят... любили меня, никогда не давали мне такого же восхитительного чувства растворения, потери своего "я", точнее, утверждения, удвоения его... _ Андрей на секунду запнулся, и Настя спросила:
   _ А "Дневник Сатаны"? Ты не читал "Дневник Сатаны"?
  
   И вот он уже предлагает ей альбом Глазунова, она соглашается, говорит, что давно хотела его посмотреть, только ей не нравятся его пафосные картины о России, с нагромождениями беспорядочных образов, _ нет, конечно, это не она так сказала, она сказала, что это "голимо", _ зато некоторые другие _ очень сильные. "Посильнее, чем "Фауст" Гете?" И она, конечно, не поняла, он смутился сверх меры, но принес ей альбом, хотел сам ей все показать, но она сказала, что лучше дома, одна, ей хочется и текст почитать, а вернула через неделю, сказала, что времени особенно не было...
   На всякую ерунду, _ хотел он добавить, но сдержался, потому что ей понравились именно те картины, которые понравились ему, и он пытался ей дозвониться, потому что в школе она ни на секунду не оставалась одна, ходила везде только с Перезенцевой, Мускуленко и Псевдокимовой, _ пытался дозвониться, чтобы позвать в ЦДХ или показать ей небольшую, но очень яркую выставку чьих-то картин в районной библиотеке, _ но ничего не вышло, потому что ее брат вечно сидит в Интернете и телефон всегда занят, как она только с людьми разговаривает, он рассказал ей, что видел объявление: вывожу из Интернета на дому без ведома пациента, _ она даже не улыбнулась, ответила только: а.
   И чем больше он смотрел на нее, тем ясней понимал, что она другая, но тем сложней было отвести глаза, а перед Новым Годом не выдержал _ написал стихотворение в прозе, насколько искреннее, настолько и глупое _ не то чтобы глупое, скорее наивное, такое, что нравится писать, а не читать, разве что если оно обращено к тебе... Там было меньше страницы, но он дал ей его на дискете, чтобы она прочла его дома, а не здесь, в школе, где заглянет через плечо Мускуленко.
   Спасибо, сказала она, как это интересно. Я обязательно почитаю. И все зимние каникулы он ходил сам не свой, прям как летом, как осенью, этой и прошлой, как прошлой зимой и в прошлом году, как последние лет двенадцать... Читая, гуляя, моя посуду, разговаривая, он вспоминал вдруг о своей дурацкой дискете, о своей дурацко-волшебной истории, о своей интонации: я написал про тебя рассказ... точнее, стихотворение в прозе... Да? Можно я почитаю? _ Голос звонкий, чудесный, обнять и поцеловать его, этот голос, броситься ему на шею ... почему он не ты?
   Она молчала, молчала до конца, пока он сам однажды каким-то чудом не дозвонился ей, замирая от каждого гудка, моля Что-то, чтоб она не подходила, и она подошла... Ну что? Ты прочла? Да. Молчание. Он представил себе ее лицо _ мрачное, серьезное, сдержанное, как всегда, сосредоточенное, маленькое и очень пропорциональное, с какими-то необычными глазами (которые Саша непременно назвал бы чистыми, но, может, у них цвет такой, ясно-голубой, может, на самом-то деле они и мутные) _ и не выговорил ни слова. "Она для меня как Дориан Грей для Бэзила Холлуорда".
   _ Да, только это не про меня. Но, как написано, мне понравилось.
  
   И на английском _ опять ей приходится сесть рядом (а может, специально? может, любопытно, что он будет делать дальше? ждет еще одного признания в любви _ не лирического героя к лирической героине, а его, Андрея Балконова, к ней, Насте Челышевой?
   Может, никто ей никогда так не признавался в любви и никогда не признается, может, в глубине души ей того и надо, хоть и себе она в этом не признаётся?), а он _ сначала не может заставить себя написать записку _ достать из рюкзака бумагу (бумаги нет, только какая-то задрипанная книжонка), взять ручку, придумать слова _ и какие слова?
   Такие же красивые, романтические, такие, какими он думает, какими чувствует? Или специально сделать вид, что всё проще, что он проще, что его чувство проще _ и не отпугивать ее архаичным пафосом? Но почему архаичным? Ведь до сих пор пишут песни такими же выражениями, и песни красивые, ему нравятся...
   Ему нравятся! А нравятся ли ей? Наверно, да; ведь ей понравился стиль его рассказа. А может, она так сказала, чтобы не обижать?.. Короче! Начать каким-нибудь комплиментом нейтральным, дескать, как дела, брат Пушкин, да так, брат, так как-то всё...
   А потом вдруг раз _ огорошить, чтобы мучилась, разбиралась, не одному же ему страдать, кстати! страдать, очень важно, в ее голосе почти всегда страдание, никто будто не замечает, никому дела нет, а может, привыкли, решили, у нее голос такой, и все тут, а он слышит, он-то слышит, она, может, и рада бы скрыть, да не может... может, он и любит ее за это страдание? Какая на хрен разница, если он любит ее, если он уже написал ей записку на листе из "Упанишад", только рука не поднимается, чтобы отдать... Какое это точное выражение _ рука не поднимается! Холодная, влажная и тяжелая... Ну, на счет три... Раз, два...
   _ Балконов, the retelling of the text.
   Спасибо, Элизия Натановна, может, это вас я теперь люблю! И он зашпарил по-английски так, что через минуту она в ужасе закричала:
   _ Oh, thank you, thank you, that's enough!
   И сейчас, пока он еще в пересказе, пока не началась опять эта гамлетовщина, эта достоевщина, сейчас _ одно слово _ Три! Он пододвигает свою записку, она краем глаза замечает, _ но поворачивается не сразу, как будто время ему дает, чтоб забрать, и он уже опять в бесконечных сомнениях, уже тянется опять малодушная рука, _ но, слава богу, _ взяла!
   Прочла, не меняясь в лице, _ и застыла. Тупо смотрит в записку. Он понимает вдруг, что забыл вдохнуть, что необходимость дышать, необходимость помнить об этом страшно утомляет, как теперь дальше жить, и рубашка, она из синтетики, она раздражает руки, и шею, шея вот уже зачесалась, покраснела, наверно, а штаны _ теплые, беспощадные, почему на улице холодно, а в классах тепло, не знаешь вот, как одеваться, либо на улице сорок минут морозиться, туда и обратно, либо здесь шесть уроков потеть _ маразм...
   А вот, вот спрашивают, кстати, насчет вопросов искусства в "Портрете Дориана Грея", о противопоставлении Красоты и Добра, и все тяжко вздыхают, опять, дескать, старую на какой-то бред занесло, а я _ я, кажется, говорю, что нет там противопоставления, Уайльду обидно, что эти вещи могут не совпадать, взять, например, "День рождения Инфанты", но в "Портрете" он сам показал, как уродлива красота без добра, ведь добро, в сущности, это красота действия, а зло, соответственно, уродство, и если вы настоящий эстет, то должны ценить красоту во всех ее проявлениях, отлично, вы застонали, драные коты, у вас от таких речей вянут уши, вот и прекрасно, а у меня от ваших речей, вот и поквитаемся, ха-ха-ха!
   И ты пишешь: "Я удивлена. Это так неожиданно. Я не знаю, что сказать. Абсолютно. Давай лучше оставим все как есть. Мы разные люди. Будем просто друзьями". Невыразимая пошлость этой фразы _ "просто друзья"! Я что-то доказываю тебе о том, что мы очень похожи, только я не объяснил еще, в чем, но, если ты выслушаешь, ты, конечно, поймешь, а насчет неожиданно, это ты загнула, ведь я давал тебе "Ты", и кучу раз звал в разные места, и хотел дозвониться, я думал, ты все знаешь, только тебе наплевать, и ты отвечаешь: на такие вещи нельзя плевать, и звенит звонок, ты мгновенно встаешь, потому что вещи уже собрала, потому что ты как все, вещи собираешь за пять минут до звонка, чтобы тут же свалить, а может, это специально "для меня"? ("А говоришь, никто о тебе не заботится").
   И ты стоишь уже в кружке своих этих, а я смотрю на тебя беспомощно и молчу.
  
   Новые записки, признания, требования и просьбы, борьба с собой, с тобой, со страхом, своим и твоим, с подозрением, что что-то делаю неправильно, что "главное _ технология", и тогда любой полюбит любого, отчаяние, что этой "технологией" не владею. Желание обратиться к Валере и страх, что он не поймет, засмеет, _ вдруг байки все это, и нет никакой "технологии", и вообще, допустимо ли это, строить на ней такие живые чувства?
   Но разве это не лучше, чем страдать, а вот, после записки, которая показалась мне особенно глупой, после самых якобы пошлых слов, что я писал или говорил в своей жизни, ты вдруг тоже что-то пишешь о себе, что ты любишь черный цвет (ага, и ручка у тебя всегда черная), курить вечером на балконе, Сальвадора Дали и импрессионистов, что "безнадежно влюблена в одного человека", к тому же ты щас с другим, с которым тебе "просто хорошо", что ты мечтаешь о том, чтобы "просыпаться от ласки любимого, а не под этот дурацкий будильник"...
   А подружки: все эти Перезенцевы с Мускуленко, они так любят тебя, вы постоянно касаетесь друг друга... Не в том смысле, но действительно много, и я думаю: будь я одной из них, я бы стал лесбиянкой... И какое же это счастье _ говорить тебе: ну пошли _ и видеть, как ты подходишь, говорить: ну пойдем сегодня туда _ и идти с тобой туда...
   А однажды _ ты случайно дотронулась до меня, и плечо горело минут десять, но не так, как когда одна красавица тянулась через меня и плотно прижалась грудью к моей спине, а по-другому, не знаю как... А при всех (и даже не при всех, а просто вслух) мы разговариваем так, что потом дома долго смеюсь, например: "Девчат (это Насте и кому-то еще), вы это... того... журнала не видели?" (С большой озабоченностью в голосе, ведь журнал важнее всего).
   Однажды говорили о литературе, хотел объяснить тебе что-то большое и важное, а ты только кивала и ничего не могла понять, потому что ты ничего не читаешь, кроме своего Генри Миллера, и я видел, как Перезенцева передавала тебе диск джангл и Public Enemy, но я был так счастлив, что мы говорим, что вся школа сияла, и это якобы серое небо (кажется, шел дождь, но я видел радугу), и вон тот куст сирени, который первого сентября извели на букеты, вон то дерево с двумя непонятными зазубринками, как будто здесь останавливался на ночлег дровосек, и вон то, не слишком толстое, но очень гладкое, по которому мы лазили на переменах с Куницыным, и с Сизовым, и с Ленковым, и металлический школьный забор по периметру школы...
   Да, да, я хотел объяснить тебе что-то большое и важное, и не только про литературу, но по каким-то маленьким, незаметным знакам (слишком часто моргаешь, немного морщишься, отступаешь на полшага) я чувствовал, как тебе все это ненужно, как дико, как чуждо.
   И я пытаюсь презирать тебя, чтобы не любить, в мозгу крутятся слова "дура", "обыкновенная", "примитивная". Но вот ты будто подходишь ко мне _ кругом снег, блестит в свете фонарей, уже вечер, _ ты будто подходишь ко мне, говоришь, что ужасно замерзла, что отогреть тебя могу только я, тянешься ко мне, я обнимаю тебя, и от моего дыхания тают на твоих ресницах снежинки, будто и не было ничего, будто и было так с самого начала и будет всегда, где-то лают собаки, идут одинокие люди и что-то стучит...
   Сначала вдалеке, словно колотушка сторожа, которой я никогда в жизни не слышал, потом все ближе, навязчивее, и вот уже прямо в ушах _ кто-то ломится ко мне в дверь, я ночью писал очередное послание и забыл открыться, так и уснул, и вот утро, сегодня в школу, где мы даже не поздороваемся.
   И странно, слез в глазах нет, но я закутываюсь в одеяло почти с головой и делаю так, что они появляются, я опять наслаждаюсь ими, они стоят где-то во мне, наверно, выделяются из зрачков, посмотрю на что-нибудь... На кого-нибудь, и кончается все слезами, и вся комната Раскольникова плывет у меня в глазах, но вот я моргаю _ две соленых капельки исчезают в подушке, _ и всё, вот уж действительно будто и не было ничего.
   А возле школы ты пьешь чай _ с Перезенцевой, Псевдокимовой и Мускуленко, с какими-то еще модными парнями, вы говорите какую-то чушь и улыбаетесь, я вижу такое удовольствие на твоем кошачьем лице, чай горячий, а вокруг холодно _ снег, еще темно, и он блестит в свете фонарей, кто-то из ребят обнимает тебя, и от его дыхания тают на твоих ресницах снежинки _ я вижу каждую, они превращаются в крошечные разноцветные капельки, и они тоже блестят... я поворачиваю домой.
  

13

   И вот однажды, ближе уже к концу учебного года, учитель МХК, незабвенный Алексей Васильевич, нервно теребя бледными пальцами распечатку речей Цицерона, после урока, когда все, кроме Андрея ушли, сбивчиво обратился к нему:
   _ Ты _ это... Их мне не принес?
   _ О чем, собственно, речь? _ с достоинством ответил Андрей, но почему-то отшатнулся.
   _ Все о том, _ загадочно проговорил учитель.
   _ Не понимаю, право, что вам надобно от меня, _ парировал Андрей, отступая на шаг. _ Право, не понимаю.
   _ Понимание приходит с годами, _ туманно и как-то зловеще сказал Алексей Васильевич, надвигаясь.
   _ Возможно, я еще молод и незрел, но суть ваших речей остается для меня загадкой, учитель. _ Андрей продолжал отступать.
   _ Позвольте, голубчик, позвольте, _ не унимался МХК-шник, _ в вопросах частной собственности нынче все разбираются.
   Андрей набрал в легкие побольше воздуха, изобразил на лице искреннее возмущение и оскорбленно, почти гневно воскликнул:
   _ Ваши инсинуации!.. _ но тут же осекся, потому как стукнулся спиной о шкаф; над головой у него угрожающе закачался гипсовый Аристотель. Отступать уже было некуда.
   _ Инсинуации?! _ в свою очередь возмутился учитель и заговорил в несвойственной ему патетической манере: _ Полтора года назад не ты ли у меня брал последний, раритетный экземпляр "Упанишад" с комментариями доктора философских наук, профессора Зашоренского? Не ты ли обещал в целости и сохранности вернуть его как можно скорее? Долгих полтора года я ждал этого прекрасного мига, ждал и надеялся на твою сознательность, _ все вотще! Все напрасно! Есть ли смысл взывать к твоей совести сейчас?
   _ Ах, вы об этом! _ с наигранной небрежностью отозвался Андрей после продолжительного молчания. _ Стоит ли, право, так волноваться? Ваша книга у меня всегда с собой, вы могли получить ее в любой момент...
   Дрожащей рукой Андрей вынул из рюкзака коричневый, засаленный, обгрызенный и обглоданный предмет, который давно уже нельзя было назвать не только книгой, но и бумагой.
   Алексей Васильевич мигом покрылся красными пятнами. Он шатался, судорожно, со свистом втягивал воздух побелевшим ртом, конвульсивно и беспорядочно размахивал руками, задевая Платона, Аристотеля и Сократа, которые с грохотом летели со шкафа и ударялись о заляпанный жвачками линолеум. Его губы беззвучно шевелились, голова тряслась, ноги дергались. Наконец он лишился чувств и как подкошенный упал в проходе между рядами. Дала себя знать недолеченная эпилепсия.
   Андрей часто навещал его в больнице. Он приносил ему апельсины и яблоки, пряники и сушки. Он по всей Москве искал нужное издание "Упанишад", но так и не нашел. Он не прочел из этой книги ни строчки.
  
   _ Люба родила, _ странным голосом объявила мама.
   _ Да? _ Андрей не знал, что ответить. _ Ну, надо поздравить, что ли?
   _ Не надо, _ отрезала мама. _ Паша даже к ней в роддом не зашел.
   _ А чего? _ захлопал глазами Леша.
   _ А ничего! _ воскликнул папа с оттенком злорадства. _ Думать надо было, с кем связываться!
   _ Он ее бросил, что ли? _ тихо спросила бабушка.
   _ Ну а что же еще? Они уже две недели раздельно живут. Он к родителям ушел, и компьютер свой унес, и вообще. У них теперь пустая квартира. Они же мебель почти всю продали, спят на полу...
   _ Да?! _ поразился Андрей.
   _ Да! _ Мама посмотрела на него сердито. _ Ты же ничем не интересуешься, живешь там в своем мирке...
   "Мещанском", _ подумал Андрей и зашелся внутренним истерическим смехом.
   _ "Нам с Любочкой ничего не надо"! _ передразнила мама Пашину любимую фразу. _ Вот и получили свое "ничего"! Тетю Надю на кухню загнали жить, спит там на раскладушке... А за ребенком теперь кто ухаживать будет? Кормить, выгуливать, одевать?
   _ Ну, Люба и будет, _ несмело сказал Андрей.
   _ Да? Она работает с утра до ночи! Даже этого не знаешь! Никогда ничем не интересуешься!
   _ Вот видишь, какие мужья бывают, _ самодовольно протянул папа. _ Не то что я. Где еще таких найдешь? Одни пьют беспробудно, другие по бабам шляются, третьи жен бьют, четвертые бросают, пятые на работу не могут устроиться... Видишь, как тебе повезло!
   Он попытался обнять маму, но как-то неловко и грубо _ та раздраженно, почти злобно оттолкнула его:
   _ Отвали!
   Но тут из кухни донесся аппетитнейший запах мяса, мастерски приготовленного Лешей, и все общество проследовало к столу.
   Ночью, в кровати, Андрей смотрел на потолок, по которому снова скользили отсветы фар, и видел там сцену из одного известнейшего российского нового телесериала: "хороший" всеми конечностями избивает в гараже связанного "плохого". Тот, измазанный кровью, валяется в луже крови и кровью же продолжает харкать. Играет драматичная музыка с лирической окраской. Андрей, пришедший в спальню за яблоками, видит завороженность в глазах мамы и брата, которые лежат на диване, закутавшись в шерстяные одеяла, и не сводят с экрана глаз. Андрей, схватив три яблока (в школу, на завтра), быстрым шагом идет к двери. "Ты че, тут круто!" _ удивляется брат. "Андрей, посмотри с нами, _ нежно просит мама. _ Это жизнь".
   Он переворачивается на другой бок и видит на старых обоях слабую, мягкую Любу восьмимесячной давности. Он лежит на кровати у себя в комнате, она сидит за письменным столом, дверь закрыта, оба молчат. Две из трех лампочек в люстре перегорели еще неделю назад, но Андрею не хотелось их менять. И вдруг, в этой тусклой комнате, она говорит: "Андрей". _ "А". _ "У тебя нет чувства, что все в твоей жизни повторяется?" _ "Да. Но с вариациями". _ "А у меня, кажется, без вариаций". Знала ли она, что уже месяц беременна?
  
   Прошло несколько недель, и вдруг Андрею позвонил Паша.
   - Хм, - сказал Андрей, - это ты?!.
   - Нет, это не я, - саркастически ответил Паша.
   - Ну, если не ты, то давай поговорим, - в тон ему парировал Андрей.
   Паша полуобиженно, полудовольно захихикал.
   - Как жизнь? - спросил Паша.
   - С вариациями, - произнес Андрей, подумав.
   - Хочешь еще одну?
   - Смотря какую.
   - Способ заработать деньги.
   Андрей чуть не подпрыгнул. Аккуратно сглотнув, он как можно спокойнее промычал:
   - Ну-ну?
   - Давай встретимся живьем, тогда расскажу.
   У Андрея уже было некоторое представление о типе работы, про который не хотят рассказывать сразу. Но слишком любопытно было ему поглазеть на Пашу нового образца, с новым защитным слоем, так сказать, с водяными знаками. Пашу-2.
   Они встретились в метро и по предложению Паши пошли в "МакДональдс". Одна эта деталь заставила Андрея собрать все силы, чтобы не заржать, причем громко.
   Они вошли в по-американски опрятное заведение. Андрей тихонечко насладился американскими улыбками продавцов и улыбнулся их американской деловитости. Они сели за американский столик и по-американски начали есть американскую пищу. "Оранжевые песни оранжево поют", - вспомнилось почему-то Андрею.
   Поговорив какое-то время о жизни, Паша перешел к делу.
   - ...Вот некоторые тут ругают сетевой маркетинг: несолидно, дескать, это всё, - разглагольствовал он. - Но ведь это единственный перспективный тип компаний! За нами будущее! Всё остальное - прошлый век! Конечно, остальным компаниям, которым лень или страшно себя реформировать, выгодно нас ругать. Мы и так-то их обходим, а без этой антирекламы мы вообще бы их полностью задавили. И вообще, в любой другой компании у тебя всегда есть некий потолок, выше которого тебе не подняться. Хорошие места уже заняты другими, тебя туда просто не пустят, будь ты хоть семи пядей во лбу. А здесь... деньги работают на тебя! Здесь нет границ! Здесь можно стать хоть мультимиллионером! Хватит заниматься духовным онанизмом!
   Андрей прыснул. Не так давно он услышал от Сизова сакраментальную фразу, что "слушать "Машину времени" - это заниматься духовным онанизмом".
   - Да-да, именно деньги должны работать на человека, а не человек на деньги!..
   Андрей смотрел на него с жадным антропологическим интересом. Челюсть его опускалась всё ниже и ниже, и он специально захлопывал ее правой рукой. Громкое клацанье, раздававшееся при этом, изрядно смущало его. В конце концов это его утомило. Он решил, что неплохо бы сделать для челюсти подвязку, дабы ходить с ней по этому полному чудес миру.
  
  
   И скоро последний звонок: за окном пасмурная зелень, у окна математичка, прозванная за мелкую хищность лица и повадок Куницей, она заменяет Сару Абрамовну и узко разводит руками, на щеке ее тусклый блик, рядом парта со стульями кверху брюхом, дальше _ красивая и правильная Дареева, молодцевато слушает последние математические указания на своем боевом посту, полностью заслоняя от града и мира Петечкину Аню, милую, робкую и скромную заику, тоже отличницу, верную поклонницу "Нирваны" и Megadeath, еще дальше _ старуха Полковникова, длинная, жесткая и костлявая, охотничье притаилась за собственной блекло-темной гривой _ ей палец в рот не клади! Правее, ближе к объективу, накаченная или вздутая Мускуленко, белокожая, в спортивном костюме и с хвостиком, закатывает или поднимает глаза на Куницу и якобы пишет в тетради, подпихивая висящий на краю парты стул...
   На стене какой-то обросший полутрезвый мужик в белом, больничном халате, с шаром в правой руке и угольником в левой; под ногами у него путаются многочисленные пирамиды, усеченные конусы и гигантский, опасно заточенный циркуль; подпись внизу _ Архимед. И наконец _ хит сезона и гвоздь программы Гучев Саша, бледный юноша с горящим взором и сверкающим спортивным костюмом на спинке стула, небесно-нежным, головокружительно уткнулся в своего "Заратустру", хотя в согнутой спине уже что-то расслабленно-равнодушное и голова на уровне плеч, почти что на парте, кругом жеваные бумажки, возможно, философские комментарии, а может быть, испачканные красным контрольные.
   Кадр номер два: кабинет физики, мензурки с прозрачной жидкостью и до боли знакомым запахом, застывшая Алина Петровна возмущенно пожимает плечами в оптимистически разноцветной футболке, ах, как она гоняла в футбол! А теперь, как большая, умно рассуждает о важном рубеже и о том, что к последнему звонку надо что-то приготовить. Дикобразообразная Борисична, завуч и трудовик, с негодованием возводит к небесам очи и поворачивает шарнирную голову к окну, этак на все 180, дабы узреть святое светило, Ярило, можно сказать, которое затопило комнату, и все в нем булькают. На парте сидит Ленков с марихуановым листиком "Адидаса" на зеленой спине. Вычесывает глаз на корню Ванько _ он закутался в черную бархатную занавеску и там мечтает...
   Элегантная Дареева интеллектуально ковыряет в носу культурологические козявки, а может, так кажется, потому что руки держит возле лица. Скромная, простоватая и хорошая Кукушкина, старая чеховка и "Кино"-шница, в интеллигентских очках старательно делает упражнения с подготовительных курсов по английскому. Впереди нее, на второй парте среднего ряда, _ девушка в полосатом коричневом свитере, возможно, Хряпкина или сподвижница ее Хмелева, _ к концу школы обе они порядочно возмужали, хоть и не успели заматереть. Где-то вдалеке, возле помойки и ржавой раковины, восседает на парте небезызвестный Куницын; от скуки он ест собственный кулак и аппетитно причмокивает. На две парты ближе _ белополосатая Почечуева, гладкая, симпатичная и пушистая, закомбинезоненная, как и все чуть полные девушки. Перед нею некто Балконов, уткнувшийся в "Жизнь человека", которую он дочитывает до конца, хоть она и не нравится ему за излишний схематизм и чрезмерный пессимизм.
   А вот, собственно, и последний звонок: невысокая сцена, на ней _ зеленые занавески и золотистые колокольчики, серо-синие шарики и всяко-разные выпускники. Как-то: тусовочная Маслюшкина в темно-розовом облегающем платьице и с серебристой цепочкой на тонкой шее. Хвостатый Белугин в пестром пиджаке _ он уже лидер панк-роковой группы "Fuckers". Занимательно открыл рот миловидный Ванько: он то ли зевает, то ли подпевает. Забытый, забитый и одинокий Балконов Андрей _ впервые в жизни нормально причесан, зато одет как всегда _ в задрипанную сиреневую фуфайку, когда у всех пиджаки, да и туфли у него наверняка не начищены. Сизов лениво заглядывает в текст песни в руках у Хазарова _ он много раз говорил, что эта школа у него уже во где сидит и что душой он уже давно на ВМК МГУ. Ржащая Перезенцева глубоко убеждена, что на самом деле она смеется, потому что шелковое бежевое платье покрыло ее налетом цивилизации. Высокая Букина из параллельного класса плотно закрывает руками рот: то ли ее тошнит, то ли она плачет, то ли сказала что-то матерное. И кукольная девочка Таня: она стоит в позе футболиста и своим высоким, ранимым голосом очень искренне поет прощальную песню.
  
   А где же Саша и Валера? _ спросит пресловутый внимательный читатель. _ Куда сперли главных героев? Я, знаете ли, требую, за свои-то деньги...
   А Саша и Валера все это время держались немного поодаль друг от друга и от Андрея. Валера общался с Ленковым, Сизовым, Хазаровым и с кучей людей, которых Андрей не знал. Андрей, как известно, "занимался любовью" и далеко не всегда посвящал в это своих друзей. Саша стремительно двигался дальше в избранном направлении (а может, это направление его избрало). Он запросто болтал с Иисусом и дьяволом, писал им лирические послания, гневные памфлеты и суровые ультиматумы. Чтобы откосить от выпускных экзаменов, отправился проторенной тропой к невропатологу. Но, вместо того чтобы обыденно пожаловаться на расшалившиеся нервишки и получить заветную справку, как это сделала, например, Таня, он вдруг вывалил врачу все о себе _ видимо, надоело молчать. Врач спокойно и деликатно посоветовал лечь на время в больницу. Убитая мама нашла для него умеренно платную клинику. Туда, собственно, и поехали незадолго до вручения аттестатов Валера и Андрей.
   _ Завтра к девяти не пойдешь? _ говорил по дороге Валера. _ А, ты ведь ее толком и не знал...
   _ О чем речь? И о ком?
   _ О Лене.
   _ Что с ней произошло?
   _ Завтра похороны.
   Оба замолчали. Андрей, сквозь мутную пелену своих любовных приключений и неудач, не без труда разглядел на пестрой от рекламы стене вагона тот удаленный на целую жизнь летний день, когда они сидели в каком-то дворе и эта худая девочка с прорезью на джинсах непомерно серьезно говорила, что ей надо пойти как-нибудь к реке, сесть на берегу, свесив ноги, и либо понять, зачем она живет, либо спрыгнуть в воду, потому что ее бросил единственный и неповторимый Валера, которого она больше нигде не найдет, потому что и сам он уже безнадежно изменился, и потому что ее от всего тошнит. Андрей почувствовал легкое отвращение к Валере. Лена погибла _ Андрей не сомневался, что это самоубийство, _ отчасти и по его вине, а он спокойно осведомляется: завтра к девяти не пойдешь? Андрей уже собрался сказать ему что-нибудь гадкое, ядовитое, как вдруг решил, что Валера не виноват, потому что насильно мил не будешь, а если кто и виноват, так это он сам, Андрей. Она же сказала, что ее от всего тошнит... Почему он не познакомил ее с Сашей, почему, в конце концов, сам не попробовал ей помочь? И он только тихо спросил:
   _ Как... как дело-то было?
   _ Таблеток наглоталась. Хотела, небось, повыпендриваться, чтобы пожалели - ну, как она это и обычно и делала, и не только она - только дозу не рассчитала.
   Ну вот, правильно. Где же это он читал, что женщина всегда думает о том, как она будет выглядеть после смерти? Она ни за что не зарежется и не повесится, она не станет прыгать с балкона. Она вряд ли пойдет топиться, потому что труп от воды распухнет, и к чему тогда вся ее диета? _ Она наглотается снотворного. Просто заснет и никогда не проснется. И ничего не почувствует. Будет лежать такой, как была при жизни. Чуточку бледнее, но это не важно. Некоторые ведь специально белилами мажутся... "Тьфу ты, черт!" Теперь он почувствовал отвращение к себе, и уже не легкое. Случилось, случилось то, о чем они так долго разглагольствовали, о чем так много думали, чем так любили друг друга пугать. Это случилось _ а первая мысль у него о каких-то белилах. "Наконец-то!" Какая это странная, страшная и любопытная вещь _ смерть молодого тела, которое ты знал (пусть совсем и не близко). Эти узкие, нервные руки, эти глубокие серо-зеленые глаза, эти резкие брови, эти изогнутые губы _ всего этого уже почти нет, все это уже становится гнилью. Ноги уже никуда не пойдут, рот ничего не скажет. Глаза не посмотрят. Грудь под желтой футболкой не вызовет никакого желания. И если смерть тела еще как-то можно принять, то что делать со смертью души? Даже если она и будет жить в другом воплощении, то сам человек, лично Вася Иванов, _ он-то куда пропал? Это невозможно по-настоящему осознать. Именно поэтому мы и начинаем бессознательно цепляться за тело. Именно поэтому дедушка и умер, когда закатили в машину его труп.
   _ Значит, все-таки да, _ пробубнил Андрей и представил себе, как она проснулась однажды утром и хотела, как всегда, встать с кровати, но тот самый вопрос _ "А зачем?" _ налил такой тяжестью каждую клеточку ее тела, что она и рукой не смогла пошевелить. Рядом, на столике, лежало снотворное, которое она принимала на ночь, _ Валера говорил, что она плохо спит. Она потянулась (теперь у нее была цель!) и схватила целую пачку, и глотала, глотала, пока не надоело, пока не стало все уплывать, пока не стало легко, пока не стало, пока не, пока...
   Андрея передернуло.
   _ А ты сам-то пойдешь?
   _ Нет, _ Валера ответил сразу. _ Не пойду. Мне ее жаль, конечно, но похороны _ это для нас самих. Пострадать лишний повод. А покойнику это на хрен не надо.
   _ Интересная мысль.
   Андрей склонил голову набок, и ему представился почему-то Набоков _ не только утонченно-изысканный, но и высокомерно-брезгливый _ Набоков, который с презреньем бы отвернулся: и от него, думающего о Лене, и от самой Лены, и от Саши, _ Андрею захотелось вдруг заехать по его аристократической физиономии. Андрей так привык многое вокруг себя считать пошлостью _ а этот великий гад наверняка назвал бы пошляками и всю их рефлексирующую братию с ее хваленым поиском смысла жизни, уравняв ее с окружающей средой, а главное, растоптав всю искренность их страдания. "Самые искренние чувства порождают самые плохие стихи"... Эта кукла, яркие звезды, подростковое самоубийство, как пусто кругом, пятицветный закат, постоянные капельки _ о, какое мещанство! А черт с ним, с Набоковым. Он ведь тоже по-своему ограниченный. "Вульгарность _ это поведение других людей".
  
   В палату их не пустили. Свидание проходило в специально отведенной для этого комнате. Мебель даже здесь была без острых углов. Задвинутые шторы пропускали мало света, закрытые пластиковые окна _ мало звука. Горела небольшая тускловатая люстра.
   _ У вас есть два с половиной часа, _ сказала женщина в белом халате и закрыла за собой дверь.
   _ Почему именно два с половиной? _ спросил Валера, как будто это было самое важное.
   _ До обеда, _ глухо ответил Саша. _ Потом время посещения заканчивается.
   Он выглядел вроде бы как обычно _ лохматый, худощавый и среднего роста, но что-то все-таки неуловимо в нем изменилось. Андрей не мог понять что.
   _ Как жизнь, старый человек? _ ободряюще спросил Валера.
   _ Так не говорят. Иди ты со своими английскими кальками, _ меланхолично произнес Саша, поднимая голову.
   Глаза! Вот в чем дело. Раньше они сверкали нездоровым блеском, а теперь погасли и опустели. И голос какой-то молчаливый.
   _ Ну, ну, _ несколько растерялся Валера. Андрей достал сок:
   _ Это тебе.
   Саша устало поблагодарил. Андрей достал овсяное печенье, банку варенья и ложку меда. Последняя была замотана в чистый полиэтиленовый пакет.
   _ Скушай, дитятко. _ Он поднес ложку к Сашиному рту. Саша, не улыбаясь, начал ее облизывать.
   _ Куси, _ подначивал Валера. Саша разглядывал его без любопытства.
   _ Как жизнь? _ спросил наконец и Андрей.
   _ Раньше бы поинтересовались. Годик этак назад.
   Андрей прикусил язык.
   _ Рассказывай, не говнись, _ властно потребовал Валера.
   Грубость почему-то подействовала на Сашу.
   _ Раньше меня просто тошнило, _ медленно начал он. _ Я смотрел на любого незнакомого человека, представлял себе, кто он есть, _ а я знал это наверняка, потому что все одинаковы _ и меня заранее тошнило. Раньше я всего лишь не мог смотреть на людей. Но у меня хоть была на них какая-то реакция. Я хотел любить их (Достоевский, христианство и все такое) _ и мне было больно оттого, что не получалось. Теперь мне все равно. Я не хочу их любить и не могу ненавидеть. Теперь мне вообще наплевать. На всё. В том числе на себя. Помните, я всё бредил вам про ангелочков? А вы меня вразумляли. Ну что ж, теперь я сам кого хочешь вразумлю. Чушь это всё собачья!
   За окном кто-то залаял. Валера засмеялся, Андрей улыбнулся, Саша не обратил внимания.
   _ Бред сивой кобылы.
   За окном заржали.
   _ Теперь я всё понимаю, но разве от этого легче? "Что есть ад? Страдание о том, что нельзя уже более любить", как у Достоевского. Каждый раз, просыпаясь, я не знаю, зачем мои глаза показывают мне этот мир, мои уши рассказывают мне о нем, мои ноздри передают мне его запах.
   Андрей вспомнил о Лене, но говорить не стал, чтобы у Саши не возникло такого же соблазна.
   _ Помните "Прощай, оружие!"? Где этот тип говорит, для чего он создан? "Чтобы есть, пить и спать с Кэтрин". Его устраивает благополучное животное существование. На фоне войны оно для него _ недосягаемый идеал. А на фоне мира? Тоже, наверно?.. А этого писателя называют великим, эту книгу все знают. Значит, всех устраивает. И сверхпопулярный Генри Миллер _ еще примитивнее и грубей, еще ближе к скотству. Все бы хорошо _ одна только вот проблема: к животным я равнодушен. Мне мама говорит: вот, деды твои _ четыре года с немцами воевали, смерть, грязь, окопы, болезни _ а посмотри, дескать, на их литературу! Никакого нытья, одно мужество. А вы? Всё у вас есть, никто вас не убивает, спите в чистых постельках, едите три раза в день. А пищите-то как, а воете! Всё шприцы да колёса. Жить им, видите ли, скучно, Печорины недорезанные!.. Она только одну маленькую вещь забывает _ совсем незаметную. У них цель была. Они знали, чего хотят, зачем живут. А мы нет. Видите вон, товарищ расхаживает?
   Они обернулись на дверь и сквозь ее стекло увидели парня лет восемнадцати с неподвижным, мрачно сосредоточенным лицом. Он уже час тупо ходил по коридору туда-сюда.
   _ Это из моей палаты. Родители сказали, что навестят его "как-нибудь утром". И теперь он так каждое утро шатается. Жалко пацана? Жалко. Но у него тоже цель есть. Приезд родителей для него что-то значит. Ему есть чего ждать. У человека всегда должно быть, чего ожидать. А у меня вот нет.
   Саша замолчал. За дверью опять мелькнула знакомая сутулая фигура. В вентиляции протяжно и тоскливо выл ветер. На внешний подоконник слетал дождь, скача и подпрыгивая.
   _ Дождь, _ отрешенно произнес Саша, _ могу слушать его часами... Он затягивает в какую-то нестрашную бесконечность. А ветер в вентиляции _ в страшную. Он кричит об ужасе пустоты, но никто не обращает внимания, и оттого ему еще хуже...
   _ Не ему, а тебе, _ поправил Валера.
   Саша как будто не слышал.
   _ Еще я тут видел женщину, _ продолжал он, _ которая до смерти боится людей. При виде человека она вырывается из рук и визжит, хочет убежать и забиться в угол. Говорят, что это врожденное, но я не верю...
   Он долго сидел не двигаясь. Уголки рта съехали вниз, глаза безучастно застыли на пакете сока.
   _ Помню, стояли мы с мамой осенью у реки, смотрели на рыб, на водоросли, на камыши. И по дну еще как-то сонно полз рак. И я спросил у мамы, как они могут жить в этом темном, холодном подводном мире, неужели им не страшно, не скучно? Когда все только и делают, что друг на друга охотятся? А она сказала спокойно, что им не нужны ни свет, ни тепло, что они другие, что им и так хорошо. Давно было, лет десять назад, но я смотрю вокруг и до сих пор не могу этого понять.
   Они открыли сок и стали закусывать. Это настроило Сашу на более рациональный лад.
   _ Камю писал, что у людей типа нас, _ заговорил он, а Валера бессознательно отодвинулся, _ есть три пути: самоубийство, философское самоубийство и метафизический бунт. На первое я пока не способен, потому что жить здесь несложно: от тебя ничего не требуется. На второе _ смириться с всеобщей пошлостью и пустотой своей жизни, стать веселым идиотом _ к сожалению, тоже. А на третье, на обретение смысла, _ сил не хватает.
   _ Тебе нужно полюбить, _ изрек Андрей, умно чавкая бутербродом. _ Любовь _ единственное оправдание человеческого бытия.
   _ Из Фромма, никак, _ вяло усмехнулся Саша. _ ...Полюбить? Кого? Ты очень счастлив в любви?
   Андрей поперхнулся.
   _ Но мне еще только шестнадцать лет. Я надеюсь, что у меня все впереди, _ сдавленно проговорил он.
   _ Может быть, _ спокойно ответил Саша, _ а может быть, и нет. Прости, конечно, за откровенность.
   Наступило молчание. Потом Андрей, как бы стряхнув с себя что-то, спросил:
   _ А добро? Почему ты не можешь жить ради добра?
   _ Лев Толстой, _ ответил Саша так же насмешливо. _ Размышления в конце "Анны Карениной". Смотри также "Исповедь" и "В чем моя вера?".
   _ Я не претендую на оригинальность, _ нетерпеливо отозвался Андрей. _ Я прекрасно знаю, что все на свете банально, но самое банальное _ лишний раз об этом напомнить.
   _ Верно, _ проговорил Саша, опуская глаза. _ Добро... Но это заколдованный круг. Чтобы захотелось делать добро, нужно хоть немного любить людей, а у меня с этим сам понимаешь. Можно, конечно, действовать через силу, принуждать себя к добру, но это будет уже совсем не то. Это будет уже каторга, а не смысл жизни.
   - Хм... - сказал Андрей озадаченно. - А с чего мы вообще взяли, что жить нужно непременно во имя чего-то? Разве не может смысл жизни быть просто в самой жизни, в наслаждении ею - если оно, конечно, никому не вредит? Разве счастливая и интересная жизнь не самоценна?
   - О, это как раз про меня! - Саша расхохотался своим фирменным болезненно-пафосным смехом.
   Андрею стало неудобно. Он почувствовал, что в носке на его левой ноге на месте большого пальца вот-вот образуется дырка. Он ненавидел это ощущение. Почти как чавканье человека, жующего банан.
   Всхлипнув носом, Саша, однако, продолжал:
   - Раньше я чувствовал в себе какую-то страсть... теперь ее нет. Но, может быть, она не умерла, а только уснула? Вначале я тратил ее на тщетные надежды, мечты и, хм, выкрики. Я не знаю, сколько у меня сейчас сил. Если когда-нибудь я очнусь от своей нигилистической спячки, кто знает, может, у меня останутся всё же силы на что-нибудь маленькое, теплое и тихое...
   - На хомячка, что ли? - деловито осведомился Валера.
   Андрей ожидал, что Саша, как всегда обидится, а то и вообще войдет в ступор, но тот невозмутимо ответил:
   - Да, если угодно, на хомячка. Только на метафизического.
   _ Ох, ребята, ребята!.. _ тяжко и по-отечески вздохнул Валера. _ Маленькие вы еще. Глупенькие-э-э!..
   В дверях появилась женщина в белом халате:
   _ Больной, идите обедать.
   _ Ладно, Саша. Давай. Не поминай лихом, _ неловко пробубнил Андрей. Он все еще не научился ободрять людей.
   _ Все будет хорошо! _ Валера чуть искусственно улыбнулся. _ Только проще надо быть, проще.
   Они пожали его холодную, но как будто бы чуть потеплевшую руку и вышли.
  
   _ Жалко парня, _ сказал Валера, _ хотя... я так и думал, что этим кончится. _ Он испытующе посмотрел на Андрея. _ Ты небось думаешь, что он прав? Что он д'Артаньян, а все говно?
   _ В таких вопросах, _ спокойно заметил Андрей, _ нет правды и лжи, есть точки зрения, скорее даже способы бытия. Только субъективные люди считают истину объективной, то есть совпадающей с их мнением... Прости, конечно, что говорю с тобой о чем-то интересном. Хотя, конечно, мне тоже жаль, что Саша так мучается.
   _ Забавные вы ребята. Никогда не скажете "жизнь", только "бытие". А на хрена? На хрена? Чтобы друзей меньше было? Чтобы девчонки от вас бежали как от огня? Ведь чем сложнее человек, тем сложнее его любить. Так что мой тебе совет _ не используй слова длиннее двух слогов.
   Андрей промолчал. Валера купил пива и сигарет, выпил полбутылки и закурил.
   _ Всегда после пива на курево тянет, _ протянул он удовлетворенно.
   Они догнали стайку подростков на год-два моложе их. Те ностальгически делились воспоминаниями.
   _ А помнишь, как этому чуваку харю разбили? _ спрашивал один. _ Ну, в шкафу у нее. Кучерявый такой.
   _ Да, да, она его потом скотчем подклеила и директору настучала! _ обрадовался другой.
   _ А мы за это коробку мела в окно выкинули.
   _ Ну и че! _ сказал третий, видимо, из другой школы. _ А я ногой дверь на литературе выбил.
   _ Да че дверь! _ вставил четвертый, судя по всему, его одноклассник. _ Вот как мы классной на стул нассали _ это да!
   _ И не только классной!.. Такие были приколы! _ восторженно заключил третий.
   Валера и Андрей свернули к метро.
   _ Да, _ сказал Андрей, _ на таком фоне наша школа просто Царскосельский лицей.
   _ И не только на таком! _ воскликнул Валера, прикладываясь к бутылке. _ Нормальные у нас, обычные люди.
   _ Нормальные или обычные? _ не понял Андрей.
   _ Эб-бонитовая палочка! _ выругался Валера. _ Опять этот членов снобизм! Все не успокоишься? Зачем думать над чем-то, кроме конкретных дел? А ты хочешь, чтобы все думали. Как будто людям и так заняться нечем. Сам же говорил, что думать, типа, от навороченного нутряного мира начинают. Как ты не можешь понять, что ты извращенец? У тебя требования завышенные: юношеский максимализм, мать его растак! Чтобы получить одного человека, который бы тебе понравился, надо сложить хорошие качества как минимум десяти обычных людей, а плохие отбросить. Ты всё хочешь, чтобы люди шибко духовными были. А какого хрена? От духовного в реальной жизни один кал, а от физического _ один кул. Ты что, хочешь всех мазохистами сделать? Вообще, иметь душу вредно для здоровья. Ведь посмотреть на тебя со стороны...
   _ Нет взгляда со стороны, есть взгляд с некоторой стороны.
   _ Иди ты! Демагог!.. У тебя чувствительность ненормальная. Ты мне как-то про молодость свою заливал... Ну, насчет детсада... Какой ты там, дескать, одинокий всё ошивался. Хочешь сказать, и там все были "испорченные"? Нормальные были дети, ты один извращенец. Стань как они! Вот увидишь, все будет кульно. Вот я...
   Он принялся излагать преимущества своего образа жизни. В его речи стали проскальзывать матерные слова. По мере опустошения второй бутылки их становилось все больше.
   _ Не знаю уж, сколько там раз пропел петух, - заметил Андрей. - Но то, что должно было случиться, похоже, случилось. Кстати, хватит матом ругаться.
   _ Не знаю, при чем тут петух, но матом не ругаются, _ невозмутимо ответил Валера. _ Им разговаривают.
   _ Я не предполагал, что ты настолько... изменишься.
   _ Да, я изменился; я повзрослел. Зато Саша впал в старческое детство. А ты... так подростком и остался. А всё потому что людей не можешь любить, как вот я, например.
   _ Людей _ могу.
   Валера сплюнул.
   У выхода из метро он встретил своего знакомого.
   _ О, Колян! _ радостно закричал Валера и так широко развел руки, как будто дороже этого человека у него никого нет, не было и не будет.
   _ О, Валерыч! _ Знакомый сделал то же самое. Он был крашеный блондин с короткими, искусственно уложенными на лоб модными волосами.
   Они минуты две сотрясали друг другу руки. Это сопровождалось гоготаньем, оканьем и нечленораздельными воплями взаимного восхищения.
   _ Ты щас куда? _ спросил наконец Валера.
   _ К Дэну, _ ответил знакомый. Он сунул себе в рот последнюю LM и бросил пустую пачку на асфальт.
   _ К Дэну! _ обрадовался Валера так, как будто ему сообщили о втором пришествии. _ Дрон, айда к Дэну!
   _ Не могу, _ отчужденно ответил Андрей, но потом задумался и как-то странно добавил: _ По крайней мере, сейчас...
   _ Кам он! _ заорал Валера. _ Там круто!
   Андрей покачал головой.
   _ Ну и зря. Многое теряешь... Представляешь, _ повернулся он к Коляну, _ человека Андреем Балконовым зовут.
   Колян наморщил лоб в нечеловеческом усилии что-то вспомнить или понять.
   _ Ну, почти как этот в "Войне и мире", _ пояснил Валера.
   _ "Война и мир"? _ недоуменно спросил Колян. _ Почему мне никто не принес? У тебя есть? Сколько Оскаров?..
   _ Ладно, _ сказал Валера, _ бай-бай, Андрюша Балконов!
   Но они не двигались. Андрей серьезно смотрел на своего _ бывшего? _ друга, и Валерино лицо постепенно менялось.
   _ Андрей, _ проговорил вдруг Валера абсолютно другим голосом, совсем как два года назад. _ Если когда-нибудь ты будешь счастлив... ты будешь счастливее меня.
   Колян посмотрел на него с удивлением, но Валера не обратил внимания.
   - Счастлив? - странно переспросил Андрей. - Я думал об этом. И решил - только не смотри на меня круглыми глазами, - что как раз быть несчастным - безнравственно. Деды жертвовали собой ради счастья наших отцов, отцы убиваются ради нашего счастья... А мы?.. Тоже будем убиваться? Это же какая-то порочная бесконечность! Несчастная жизнь ничего не стоит.
   - Человек рожден для счастья, как пицца для?.. - скептически переспросил Валера.
   - Типа того, - ответил Андрей легко и одновременно серьезно. - Я еще не знаю, как именно быть счастливым, но чувствую, что это несложно, что когда-нибудь я научусь. Понимаешь? Стоять на этой земле, под этим небом, на этом ветру, растворяться в этом городе, в этом мире, наблюдать его красоту и уродство, комизм и трагизм - это же всё очень интересно! У меня уже получается иногда быть счастливым, но потом... потом опять что-то происходит, и я срываюсь. А я хочу быть счастливым ну если не всегда - в реальной жизни, наверно, это все-таки невозможно, - то хотя бы в большинстве обыденных ситуаций, что, по-моему, вполне реально. Но притом и от жизни не отказываться, как призывают буддисты и иже с ними. И не загружаться всякими сутрами-мантрами. Знаешь, всё это вопрос времени, надо учиться и помнить, что это возможно... Зря, зря я столько мучился!
   - Вот и я говорю! - радостно подхватил Валера. - Наконец-то человеком становишься.
   - Я ведь просто не умел не страдать, - продолжал Андрей, не обращая внимания. - Или я хотел это делать? Мазохистом был? Знаешь, меня даже раздражали счастливые, веселые люди...
   - Помню-помню, - с ехидной готовностью захихикал Валера.
   - А может, по-другому тогда и быть не могло? Может, я должен был через это пройти, чтобы понять то, что я понял?
   - И как же ты это понял?
   - Да вот так... Глядя на всё вокруг, на нас троих, на себя. Тогда, значит, это было не зря?
   - Какой-то ты... хм... просветленный стал, - сказал Валера с любопытной усмешкой. - Смыслы усматриваешь...
   - Просветленный? Не знаю. Я просто хочу быть живым - и притом счастливым.
   - Не поделишься ли секретом, гуру? - Валера с благоговением воздел к нему руки.
   - Но ты же вроде бы и так счастлив? - Андрей посмотрел на него с лукавым ленинским прищуром имени папы.
   - Я... - Валера замер и проводил глазами уезжающую машину. - Я... доволен.
   - Вот как? - Андрей не знал, что здесь нужно чувствовать. - Тебе, значит, нужен секрет? Это... солнышко, звучит очень просто. Но мне понадобилось 16 лет, чтобы узнать это слово. Помнишь произведение, которое писал специально для школьной программы твой "любимый" автор? Помнишь последнее предложение? "Это могло бы составить тему нового рассказа, - но теперешний наш рассказ окончен". Я надеюсь, что мне удастся впустить в себя это солнышко. Тогда ведь и тем, кто вокруг меня, лучше будет. - Андрей перевел дух, почти без ошибок. Получилось очень идиоматично. - И Саша, я думаю, даже Саша мог бы к этому прийти. Но пока, кажется, сам этого на каком-то уровне не хочет. Помнишь, как у БГ было? "Но, если ты юн, ты яростный противник света". У Саши как будто внутренний блок стоит на радость, на оптимизм. На то, что жизнь продолжается, несмотря ни на что. У кого же это было?.. У Мориака, кажется. "Радость - самая труднодостижимая из добродетелей". Но в принципе каждый мог бы ее достичь. И ты... Ты тоже это можешь. Но для этого тебе, наверно, опять придется меняться... У тебя тоже, наверно, солнышко, но... другое. Хотя... мне было хорошо с тобой, когда мы дружили. И с Сашей тоже. Жаль, что мы так редко это друг другу говорили. В общем, заходи, если что.
   Колян заскучал и отошел к музыкальному ларьку.
   _ С Коляном? _ спросил Валера, уже опять прежним тоном.
   _ Знаешь... лучше без него, _ Андрей почесал голову и, помедлив, добавил: _ Хотя парень он неплохой. Незлой. Когда-нибудь, когда-нибудь они, наверно, повзрослеют, изменятся, а может быть, повзрослею я и смогу их всех принять или даже полюбить, но это так трудно, так трудно... Если б ты только знал! Хотя, знаешь, я думаю, я найду людей, похожих чем-то на меня, близких мне. Их не много, но они есть - нужно только искать...
   - Удачи. - Валера протянул ему руку. Андрей пожал ее.
   И они разошлись.
  
   На вручении аттестатов все сидели торжественные и нарядные. Впервые в жизни учителей внимательно слушали. Они взволнованно говорили что-то очень серьезное и трогательное про "прощание со школой" и про "важный жизненный этап, который завершается в эти минуты". Они были искренни. Но искреннее всех был маленький, круглый, добродушный директор.
   _ Ребята, _ сказал он, прослезившись, _ провожая вас в последний путь... то есть... на большую дорогу... ну, я не знаю, вы поняли... Да, значит... Как там было... А! Вот и закончилось ваше детство _ счастливейшая пора человеческой жизни! Все неприятности, все огорчения, какие у вас до сих пор были, _ маленькие, пустые. Вы жили беззаботно и радостно. А что теперь начнется? Взрослость, ответственность. Первые разочарования. Первые серьезные мысли...
   Он говорил еще полчаса; невинные солнечные зайчики резвились на его пухлом лице. Андрей смотрел на них и думал о тайне света.
  

Ноябрь 2000 - октябрь 2001

  
  
   Вадим Черновецкий: vadia81@mail.ru

192

  
  
  
  
  
  
  
   0x01 graphic
  
   0x01 graphic
  
   0x01 graphic
  
   0x01 graphic
  
   0x01 graphic
  
   0x01 graphic
  
   0x01 graphic
  
   0x01 graphic
  
   0x01 graphic
  
   0x01 graphic
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"