Черновецкий Вадим Михайлович : другие произведения.

Миниатюры

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Маленькие рассказики разных лет. Философские, лиричные, ироничные, грустные, веселые, живые, порой модернистские, но понятные.

Город

  
   Своим серьезным и важным голосом ты долго рассказывал нам про глыбы камня и толщи времени, про соборы и века, про сгнивших кайзеров и пресных священников, - ты хотел показать нам Город. А я сел на велосипед и уехал, и катился по улицам, по солнечным проспектам и прохладным аллеям, смотрел в окна, заглядывал в лица прохожих, слушал их речь, наблюдал за детьми, играющими во дворе, видел кошку, которая вышла на середину улицы, села на теплый асфальт и зевнула, я видел, как она улыбнулась мне, а вечером по парку пробежал заяц, и я разглядел его уши, а потом подмигнул одной девушке, возвращавшейся домой: я увидел - город.
  

Август 2002 г., Бамберг, Бавария

сцена у фонтана

   _ Пиво, _ сказал молодой человек.
   Девушка повернулась к нему.
   _ Портвейн, _ сказал молодой человек.
   Девушка посмотрела на него с нежностью.
   _ Водка, _ сказал молодой человек.
   Девушка обняла его.
   _ Мобила, _ сказал молодой человек.
   Девушка поцеловала его в губы.
   _ LM, _ сказал молодой человек.
   Девушка начала раздеваться.
   _ МДМ, _ сказал молодой человек.
   Девушка задрожала в экстазе.
   _ Бальмонт, _ сказал молодой человек.
   Девушка взглянула на него с подозрением.
   _ Куинджи, _ сказал молодой человек.
   Девушка в ужасе отшатнулась.
   _ Бетховен, _ сказал молодой человек.
   Девушка схватила в охапку свою одежду и побежала прочь.
   _ Драма абсурда! _ крикнул молодой человек с некоторым ожесточением.
   Девушка побежала быстрее.
   _ Вопросы бытия! _ заорал молодой человек. _ Красота и трагизм мироздания! Священная пустота!
   Девушка установила рекорд.

30.01.01

экзамен

1

   Убирая постель, я заметил, что у меня дрожат руки.
   _ Ну кому нужен этот дурацкий экзамен! _ сказал я. _ Кому нужен этот дурацкий предмет! Он мне никогда не понадобится.
   Руки задрожали сильнее.
   _ В конце концов, ценность человека измеряется не оценкой, которую он получил по матану.
   Задрожали ноги; я почти прыгал.
   _ Еще вчера я сходил с ума от бесцельности жизни, говорил, что чувства человеческие ничтожны, а дела _ никчемны, ибо смерть положит конец всему. А теперь... Тьфу!
   Дрожь охватила все тело, и я упал на пол. Надо мной раскинулся потолок.
   _ Как гадко мы его покрасили! Там светлый, здесь темный... Разве можно! Сколько пыли у меня под кроватью! А это ползет хрущ...
   Я встал и позавтракал, думая о хруще. Я настолько перевоплотился в этого древоядного жучка, что даже укусил какой-то шкаф. Мне показалось, что шкаф взвизгнул. Затем я подумал, что сейчас придет мама и раздавит меня. Я надел наизнанку майку, рубашку и куртку, вышел на улицу. Посмотрел по сторонам. Тихонько сорвал с клумбы какой-то мягкий оранжевый цветок с резким запахом.
   _ Доценту подарю. Порадую старика. Сволочь старую. А почему сволочь? Его что, откуда-то сволокли?
   _ Не знаю. Очень возможно.
   Я почувствовал смертную тоску. В моих руках был цветок, которого я обрек на медленную смерть. Мне показалось, что он извивается у меня в руках. Я почувствовал острое наслаждение.
   _ Извините, пожалуйста! _ крикнул я человеку, бежавшему перед трамваем. _ Вы не могли бы...
   _ Чего тебе? _ грубо отозвался он. _ Видишь, я занят!
   _ Вам хорошо живется?
   _ Ужасно! Жизнь _ пытка. Чуть остановишься _ трамваем задавит.
   _ Но вы же сами перед ним бежите.
   _ А этого я не знаю. Это я пойму через двадцать лет.
   Я пробежал с ним еще немножко, а потом плюнул ему в лицо и направился к метро.
   Навстречу шли люди, но больше всего _ полуодетые девушки. Я замечал их больше всего. И на экзамен идти совсем не хотелось.
   _ Девушка, вы очень хорошо разделись.
   _ Спасибо. Я польщена.
   _ Девушка, вы дура?
   _ Да. Я умею только шляться по дискотекам, пить, курить и читать Cool.
   _ Что ж, правильно, правильно. Ну, прощайте.
   Она поцеловала меня в губы. Губы были мягкие и нежные. Тогда я обнял ее за голую талию и спросил:
   _ А правда, что после "б" идет "в"?
   _ О да! _ страстно прошептала она и засмеялась: _ Ты очень остроумен. С тобой приятно поговорить.
   _ Это самый счастливый момент в моей жизни. Сейчас закончится этот рассказ, и мы все умрем. Мы ведь и не живем толком.
   _ С чего ты взял?
   _ Знаю. Ведь я _ автор.
   _ Иди ты... автор.
   _ Плюньте мне, пожалуйста, в лицо.
   _ Пожалуйста.
   Она плюнула мне в лицо, и мы мирно разошлись.
   Я заметил, что за мной бежит тень, и разозлился. Я топтал ее, пока она не исчезла. Пошел дождь, и стало грустно. Все угрюмо делали вид, что плачут. Я тогда тоже заплакал.
   Проездной я забыл и, всхлипывая, подошел к кассе:
   _ Мне на две поездки.
   Она протянула мне носовой платок, я высморкался в него, и она тоже заплакала.
   _ Не поддавайтесь печали, _ сказал я. _ Лучше карточку дайте.
   Она дала и еще доплатила.
   В вагоне мы отвратительно прижимались друг к другу. Некоторые не выдержали и полопались. Некоторые возмущались:
   _ Вот, мол, гадят тут собой помещение, а мы терпи.
   _ Мне вот все платье замызгали, _ фыркнула разодетая дама.
   На "Добрынинской" один мужик оторвал руку бабуське, которая загородила проход сумкой на колесах. На "Октябрьской" стало так тесно, что пришлось строиться в два ряда: одни _ снизу, другие _ сверху. Со стены гнусно ухмылялась девица.
   Я сдержанно молчал. Я стоял на каком-то странном человеке, который все время ерзал подо мной. А ведь кроссовки на мне были еще очень мягкие!..
   На "Парке культуры" надо было выходить. Зная, что через дверь это сделать не удастся, я проломил потолок и, подтянувшись, оказался на крыше поезда; цветок при этом был у меня в зубах. Затем я спрыгнул на платформу и, кажется, никого не раздавил.

2

   _ Хоть бы экзамена не было, хоть бы экзамена не было, _ канючили одни.
   _ Нет уж, пусть будет, _ злобно говорили другие. _ Вы весь год развлекались, а мы мучились. Теперь нам будет хорошо, а вам плохо. Потому что мы хорошие, а вы плохие.
   Прошло полчаса, а экзаменатора всё не было. Наконец пришел встревоженный человек и нервно проговорил:
   _ Аарона Степаныча сбила машина. Он мертв.
   Мы помолчали и пошли пить чай.
   _ А я-то всю ночь готовился... _ грустно вздохнул Петров. _ Кому теперь нужны эти шпаргалки? Сразу, что ли, нельзя было сказать?
   Я попросил у буфетчицы нож, разрезал цветок на мелкие части и посыпал ими Петрова.

28.06.00

  

месть вещей

   Утром, когда мои первые лучи осветили солнце, постель, сонно потягиваясь, медленно встала с меня. Ванная, старчески шаркая, прошла через коридор ко мне и, склонившись, окатила себя холодной водой. Затем полотенце вытерлось о меня и повесило меня обратно на крючок.
   "Вот, - с легкой досадой подумало оно, - опять петелька отрывается, скоро пришивать придется".
   Потом меня взяли в руки гантели и, молодецки покряхтывая, принялись делать гимнастику. Поняв, однако, что они уже опаздывают, они вскоре положили меня на пол.
   Ко мне лихорадочно протопала кухня, где плита разогрела на мне овсяную кашу. Каша положила меня в тарелку, добавила варенья и начала есть. Тут хлеб вспомнил, что забыл нарезать меня. Он достал нож, но нож был тупой, а я уже слишком черствый, поэтому пришлось взять другой нож. От меня отрезали кусок и намазали сливочным маслом. Затем, с аппетитом причмокивая, каша в две минуты проглотила меня.
   Наконец чай налил меня в чашку и стал пить. Конфета с шуршанием развернула меня и надкусила, но, поняв, что у нее сводит от меня зубы, положила обратно.
   Оттягивая задники, меня надели ботинки, а шнурки, чертыхаясь, завязали меня. Я все время развязывался, и им пришлось завязать меня на двойную петлю.
   "Вечно с ним какай-то возня, - рассерженно думали шнурки. - Весь скользкий, ни хрена не держится. Пару шагов сделаешь - опять завязывать! Одно мучение с ним".
   Дверь ушла, закрыв меня на один оборот; ключ убрал меня в карман. Ступеньки, прыгая через два меня, быстро спустились. Дверь подъезда мощным пинком распахнула меня и вышла на улицу.
  
   Тут ужас очнулся во мне, глаза открыли меня, и сон понял, что это был только кошмарный я. Он вздохнул и весело, от души посмеялся.
  

03.01.03

  

ГУМАНИСТЫ

   В то утро я, как ни странно, шел в школу и, как обычно, опаздывал. Естественным следствием этого стало то, что я встретил Дениса.
   _ Литература?_ спросил я.
   _ Литература,_ ответил он.
   И мы сбавили шагу.
   Пришли мы без пятнадцати девять. Тетенька, заведующая гардеробом, уже успела его закрыть и, когда мы обратились к ней, наполнилась гневом.
   _ Опять!_ крикнула она._ Вы опять опаздываете!
   Мы сделали смущенные лица.
   _ Почему вы никогда не приходите вовремя?!
   Мы кротко опустили глаза.
   _ Почему я всегда должна специально для вас открывать раздевалку?!
   Мы покорно склонились немного вперед.
   _Я! Я, солидный пожилой человек, мать-героиня, взрастившая на своих грудях... тьфу, на своей груди тысячи и тысячи... тьфу, пятнадцать детей, я, вынесшая бремя войны, всю жизнь работавшая вот этими мозолистыми руками,_ она ткнула ладонями нам в лицо,_ трудившаяся ради таких _ как вы,_ она не нашла нужного слова и перевела дыхание _ с русского на русский матерный _ и обратно, и всё мысленно. Талант!
   _ Сволочи!_ в сердцах возопила она.
   Всей своей позой мы выражали глубокое раскаяние.
   _ Говнюки!_ добавила она._ Ах вы... ах вы...
   Людмила Степановна сделала глубокий вдох, густо покраснела, выпучила глаза и _ не смогла ничего сказать. Тогда она сделала еще один глубокий вдох, раздулась еще шире, покраснела еще гуще, до бордового, глаза ее чуть-чуть отделились от глазниц _ и... Мы ожидали смачного двадцатипятиэтажного мата, о котором сейчас знают исключительно по романам Тургенева, и обширного монолога о ее поистине героической биографии, но раздался всего-навсего довольно тихий хлопок, который, правда, заставил нас зажмуриться. Каково же было наше изумление, когда мы, открыв глаза, обнаружили на месте нашей почтенной гардеробщицы лишь два небольших мягко падавших перышка.
   Некоторое время мы хранили молчание, позабыв даже снять кепки.
   Затем Денис, как более выдержанный, отправился за совком и веником к завхозу. Он был культурным мальчиком и знал, что, если намусорил, надо убрать. У меня же, сказать по правде, малость ослабли коленки, и я присел.
   Минут через десять мой друг вернулся, держа в руках еще два перышка. Я побелел:
   _ Как? И она? Боже, куда Ты смотришь? Какой сериал отвлек Тебя от Твоих рабов?
   _ Действительно неприятно,_ веско согласился Денис._ Пойду оповещу завуча.
   В глубине его черных, близко посаженных глаз зажегся злобный, коварный огонек.
   _ Нет!_ твердо сказал я, вскочив на ноги._ Это следует прекратить. Пойдем лучше на литературу.
   На лице его читалась кровавая внутренняя борьба. Наконец он дернулся в сторону кабинета завуча, но я жестко схватил его за рукав и торжественно-трагически посмотрел ему в глаза:
   _ Во имя идеалов гуманизма!
   Он дрогнул, и мы пошли на лекцию о нравственном поиске Льва Толстого. Я верю, что литература очищает человеческий дух.

19.09.99

  

парты

   Она любила своих однокашниц. Заходя утром в кабинет, она всегда рада была их видеть. Часто она не здоровалась с ними, потому что устала каждое утро говорить "привет". Часто она не смотрела на них, потому что видела каждый день. Но с ними было удобно. Их всегда можно было спросить:
   - Смотрела вчера "Бригаду"? А "Слабое звено"?.. А что нам задали по матану?
  
   Я любил свою парту. Заходя утром в кабинет, я всегда был рад ее видеть. Я никогда не здоровался с ней, потому что она деревянная. Я часто не смотрел на нее, потому что и так помнил, где она стоит. Но с ней было удобно. На нее всегда можно было положить тетрадь, ручку, учебник. А иногда я находил на ней интереснейшие надписи:
   "Философия must die".
   "Хочу домой".
   "Кнопка удаления лектора".
  

28.10.02

  

автопортрет

   Вот я _ как всегда, _
   соблазнительно? _
   танцующий свой душевный стриптиз
   на столе вашей деловитой закрытости,
   вашей официальной сухости,
   стриптиз,
   который я называю искусством,
   которое хочу ставить выше жизни,
   но, конечно же, не могу,
   потому что сам хочу счастья не меньше, чем вы,
   впрочем, искусство, оно ведь и есть жизнь,
   а местами и счастье...
   я, стоящий перед вами на собственной белой ладони,
   мягкой, разлинованной _
   ее так легко смять, скомкать, запустить в угол,
   спохватиться, подбежать, упасть на колени, развернуть,
   но это ничто,
   Ничто, в котором весь мир, до которого мало кому есть дело, _
   вот-вот, ты обиделся, правильно, ты обижаешься,
   пока ты читаешь, тебе кажется, что ты меня понимаешь,
   но ты забудешь, как только закончится этот стишок,
   ты не будешь помнить, о чем он, и кто его написал,
   и какое тебе до всего этого дело, ведь у тебя своя жизнь,
   и свои дела, и свои тела,
   тела твоих девушек, которых ты ласкаешь,
   или мальчиков, которых ты соблазняешь,
   в клубах, в кафе, в институте, в своих мечтах...
   вот я, возлюбивший превыше всего красоту,
   а истину воспринимающий как слабое утешение
   для тех, кто лишен красоты,
   валяющийся в ногах у примитивных и смазливых
   и заставляющий плакать настоящих,
   я, разглагольствующий о душе и тянущийся к телу,
   рассуждающий о свободном выборе
   и не могущий подняться с кровати, чтобы погладить брюки,
   ленящийся помыть посуду,
   рассуждающий о величии искусства
   и пишущий сейчас на балконе,
   на жалком клочке,
   в три погибели,
   чтобы никто не заметил...
   смеющийся, когда вы плачете,
   и плачущий, когда вы смеетесь, _
   готовы ли вы принять меня?
  

15.06.02

  

разговор

   _ Алло?
   _ Привет, мам. Как дела?
   _ Нормально. А у тебя?
   _ Да вот, помирать собрался.
   _ А, ну-ну. Ты откуда звонишь?
   _ Из школы.
   _ Ну тогда оставь портфель в 12-м кабинете. Я помню, у тебя там к тому же в тетрадках чистые листы оставались?
   _ Да.
   _ А у нас вот бумага как раз кончается, а покупать не охота.
   _ А что, в "Досуге" вроде недорого. Двадцать рублей за пачку в пятьдесят листов.
   _ В линейку?
   _ В клетку. В линейку уже никто не делает.
   _ А мне-то в линейку нужны!
   _ Ну, это другое дело. У меня в линейку полно еще.
   _ Полно? Ты что же это, сочинения не пишешь?
   _ Пишу! Сегодня вот два урока писали. "Гуманизм в творчестве Достоевского".
   _ А, хорошая тема. Я за нее "пятерку" получила на вступительном... Ладно, у меня щас молоко убежит. Ну так оставишь, значит, договорились?
   _ Да, конечно.
   _ Ну пока.

20.12.00

доцент и бревно

   Однажды он проспал очень долго, утомленный бессмысленным и длинным сновидением про бревно.

Ю. Мамлеев

   Когда ее внесли в кабинет, где проходил экзамен по эстетике, и осторожно положили на пол, доцент предложил ей взять билет. Она, разумеется, оставалась неподвижна. Некоторое время доцент пристально смотрел на нее, не понимая, что видит перед собой обычное бревно.
   _ Ну, что же вы не берете? _ спросил он раздраженно. _ Боитесь? Стесняетесь? Не готовы?
   Она молчала, поблескивая мокрой корой.
   _ Зачем же вы в таком случае пришли? Посидели бы лучше дома, попили бы кофейку...
   _ Мама выгнала, _ робко пробормотала она. _ Я-то и собиралась кофейку попить...
   _ Что? _ Он поперхнулся слюной. _ Как вы смеете? Что за неуважение к преподавателю и к предмету?!
   _ То, _ огрызнулась она, чувствуя, как наглость наполняет ее древесину. _ А предмет ваш _ туфта.
   _ Поразительно! _ воскликнул он, а ей послышалось: "Паразитина!"
   _ Сами вы паразитина, _ обиженно пробурчала она. _ Чего вы ругаетесь?
   Он онемел.
   _ Ваш предмет никому не нужен. А вас здесь держат для понта, чтобы говорить: вот, дескать, какие хреновины у нас в ПТУ изучают. Того гляди, в университет превратимся...
   У него изо рта потекла слюна. Это была густая белая жижа, она медленно сползала по толстой губе, по небритому подбородку, нависала над паркетом, рвалась и падала с характерным шлепом. Он поднял дрожащую руку, выпрямил указательный палец и ткнул в нее.
   _ А я чего, чего я? _ глухо загудела она. _ Я тусоваться хочу, я подросток. Мне ничего на свете не интересно. Я вашего предмета не знаю и знать не хочу, потому что в детстве думать не научили. Моя жизнь _ в пиве и парнях.
   Его глаза изменились: один сжался до точки и пропал, второй, наоборот, дико вытаращился, раздулся в пол-лица и вылетел из глазницы. Он плавно летел по комнате, хрупкий и переливчатый, как мыльный пузырь, а потом напоролся на ее острый сук и тоже пропал. Доцент сделал все, чтобы ее не увидеть.

27.05.01

Стилист

Литературный манифест

   Стилист Тюшкин прогнал из комнаты тараканов и сел за стол. Он положил перед собой лист бумаги и начал с ним бороться. Прежде всего он ударил его циркулем в середину, потом оторвал кусочек от края и, наконец, плюнул в него. Но лист тоже был не лыком шит. Лист отделил от себя половину, распылил ее и обсыпал этим делом Тюшкина. Взревев, Тюшкин схватил оставшуюся половину, бросил на пол и растоптал. Тогда лист вырос до неимоверных размеров и укатал в себя Тюшкина. Подавленно мыча, Тюшкин истерично дергался, но лист был неумолим.
   Мораль: не надо бороться с листом, надо нежно щекотать его кончиком пера.

08.04.2000

Каша и сюрреализм

   Я сидел в туалете и читал про поэта-сюрреалиста Поплавского. А на плите стояла манная каша. Когда я пришел, над сковородкой был 10-сантиметровый пузырь. Он важно надувался и пучился. "Тпру", - сказал я, и он лопнул. Я выключил кашу, но она сказала, что сгорела и уже поздно. Я просил у нее прощения, клялся и каялся, но она была неумолима. Тогда я лег на пол и умер, а она меня съела.

07.03.2004

тьма

   Он часто рассказывал мне о тьме смерти. Когда я спрашивал, что в ней особенного, он только пожимал плечами и страдальчески заводил глаза: и что тут, дескать, неясного?
   _ Покажи мне ее, _ попросил я однажды.
   _ Не могу. Мне жаль тебя.
   _ Что за глупости?
   _ Ты... испугаешься. Ты будешь думать о ней и сойдешь с ума.
   Я расхохотался.
   _ Не смейся! Над этим нельзя смеяться.
   _ Ну прости. И все-таки покажи.
   Он две недели отказывался, а на третью согласился. Он долго вел меня по угрюмым трущобам, а потом мы вышли к подъезду полуразвалившегося дома, и он, страшно бледный, сказал:
   _ Жди здесь. Я тебя позову.
   "Да он псих", _ подумал я, но все же кивнул.
   Его не было минут пять. Я начал уже скучать, как вдруг он появился.
   _ Она там, _ сказал он глухо. _ Пошли.
   И мы вошли внутрь.
   _ Здесь кто-нибудь живет? _ спросил я, оглядывая лестницу, заваленную старыми тюфяками, рваными куртками, желтыми газетами.
   _ Не знаю. Здесь живет она.
   "Тоже мне Эдгар По", _ подумал я и мысленно сплюнул.
   Между тем мы поднялись на пятый этаж.
   _ Выше, _ сказал он, _ на чердак.
   Мы поднялись выше. Перед нами была черная деревянная дверь. Он выразительно посмотрел мне в глаза:
   _ Ну, ты сам просил. _ И выдержал МХАТовскую паузу.
   _ Короче, Склифосовский. У меня сегодня свидание.
   Он боязливо толкнул дверцу, и с характерным скрипом она отворилась. Не видно было ни зги.
   _ Так-с, посмотрим, _ сказал я, вытащил из кармана фонарь и зажег его.
   _ Что ты сделал! _ завопил он дико. _ Дурак! Ты убил ее!
   Я посмотрел на него изумленно, хотел уже поплевать на ладонь и приложить к его лбу, предполагая, что ладонь зашипит, как он, со стонами и проклятиями, чуть ли не кубарем скатился по лестнице. Псих, да и только. Я погасил фонарь и пошел домой.
  
   Два года спустя я встретил его в метро. Он стоял у лотка модных журналов и покупал Playboy.
   _ Хай, _ сказал он, протягивая мне руку. _ Флаер хочешь?
   _ Куда? _ спросил я из вежливости.
   _ На Максидром.
   _ У меня сессия на носу...
   _ Да ты че, там клево! Настоящее ЦПХ.
   _ Это что?
   _ Центральное п...дохранилище.
   _ Мне бы математику подтянуть...
   _ Ну ты в натуре!
   Мы снова пожали руки и разошлись.
   Кстати, о математике... Недавно посреди контрольной, когда времени было в обрез, я почувствовал, что не могу думать. Доска, пестревшая корявыми буквами нашего доцента, исчезла словно за пеленой. Лицо девушки, повернувшейся ко мне с вопросом, сделалось вдруг черным пятном. И я понял, что все, все они _ черные пятна! И ты, деловито говорящий что-то соседу, и ты, распустившая косу, и вы, самодовольные, в нос гудящие на галерке... В глазах померкло, я видел лишь густейший, непроницаемый мрак, его тьму, мою тьму. И каждое слово их было ложь, каждый звук, издаваемый ими, ибо истина _ лишь мрак и безмолвие. Ладони намокли, ручка прилипла к руке. Ноги похолодели и онемели. Это было самое глубокое, самое несомненное из чувств, когда-либо испытанных мною.
   Я кое-как дописал контрольную, не веря ни единому знаку, что я пишу, и, ни с кем не прощаясь, бросился вон, побежал... ну, понятно куда. Я бываю там каждый день. Иногда... по телевизору, по радио, в газетах _ я слышу и вижу людей, готовых разрушить мой мрак, отнять его у меня _ стоит лишь мне поверить им. Но я не верю. Я стараюсь не верить. Я ненавижу их.
  

30-31.08.00

взаперти

   Забыв о времени и еде, напряженно ходил по комнате, шептал, молчал, говорил. Услышал шаги и замер. В дверь постучали. Кто там? Женщина или мужчина? Стук нерешительный _ женщина. Какая она? Молодая, старая? А если красивая девушка? Вот именно _ светлые волосы, глаза-васильки... Что со мной будет? Она не полюбит меня. Зачем она пришла? Я открою и увижу ее, она уйдет _ я буду страдать. Я не открою. Ноги несут меня к двери, руки тянутся к ручке _ я же сказал: не открою!
   _ Здесь кто-нибудь есть? _ Голос женский, звонкий, высокий.
   Не двигаюсь, не дышу.
   _ Но я слышала звуки. Как это понимать?
   Никак. Тебе все равно не понять.
   _ Откройте же! Откройте!
   И тишина.
   _ Вы пожалеете об этом. _ Сердито сбежала по лестнице, и вновь тишина, и ход часов _ тик-тик-тик _ и... пустота. Погасить свет и лечь, лежать и не двигаться. Ни о чем не думать. Ни о чем.
   Шаги. Тяжелые, железные. Это он. Кто он? Не пустить, не пустить, не пустить. Он войдет, пошевелит пальцем, и все будет не так! Уже ничего не будет.
   Он стучит. Он хочет ворваться, завоевать меня! Ни за что. Он бьет кулаками, и дверь дрожит. Пожалуйста! Укрой меня от него и не подавайся!
   Ругается. Грубым, низким голосом. Топчется на месте и уходит. Ура! Я не отдал ему ни крошки своей темноты, своей пустоты, своей теплоты. Она вся моя.
   Шаги. Два, три, пятнадцать. Я слышу толпу. Она поднимается на третий этаж. Подходит к двери и раскалывается. Я слышу отдельные голоса.
   _ Я хочу есть.
   _ Я хочу туда.
   _ Ничего не хочу.
   _ Хочу все.
   _ Не хочу хотеть.
   _ Хочу не хотеть.
   _ Хочу...
   Тьма угнетает, давит со всех сторон. Черт побери! Я взорвусь. Я бросаюсь к двери _ нет, я стою. Шестьдесят минут я стою на месте. А они ушли. Ушли! Их больше никогда, никогда здесь не будет. И пустота хватает за горло, я хриплю. Бросаюсь к двери и проверяю замок, задвигаю еще задвижку и падаю. Корчусь на полу, кусая руки и ноги. И из густого мрака слышу свой голос:
   _ Придите! Меня нет!
  

25.08.00

клубная ночь

   Беспорядочно, бессмысленно блуждающие прожекторы: сиреневый, зеленый, оранжевый, две лампы: самодостаточная фиолетовая, задумчивая, одинокая, в тени, спокойная, наблюдающая, и тонкая розовая штучка, она рисуется, она такая уникальная, розовые и оранжевые шашки на стене, но им далеко до шашек, они статичные и разрозненные, они не доверяют этим волнам, волнам слоновьего топота, которым покоряются стройные тела, в белых коротких блузках, тела, да, тела, ибо какие могут быть души под эту музыку, и этот клетчатый пол, плеск цвета и звука, однообразного, тем и приятного вам, фосфоресцирующим, умеренно обнаженным, целенаправленно соблазнительным, и этот цветной дым, клубящийся в конце прожектора, такой пыльный; такое спокойное, чуть скучающее наблюдение, ожидание непонятно чего, музыкальная скука под музыкальное хлюпанье, однотонное гроханье, визг, зажигающий полудохлых, полупьяных, обнаженные руки до ключиц, до пупка животы, и ребра, и лица, которым принадлежит эта красота, уши, послушные примитивному грохоту, муть бара, гипербола цен, и кваканье в перерыв, грохочущий накат новой "музыки"; перевернутые рюмки, для которых мир вверх ногами, застывший стеклянный мир стекающих капель, грусти, задыхающейся в искусственности, сияющих со всех сторон белых футболок, не знающих, не знающих, куда деть себя и свое время, долбежка, объединяющая мир, от Парижа до Токио, от Токио до Сан-Франциско, эти всеподчиняющие "простые движения", "вертикальная проекция горизонтального желания", ах, кто же это сказал, уж не Фрейд ли, да нет, не он, но очень в его духе, блестящие майки официанток, равнодушных, привыкших, вечно готовых к любому флирту, с мурашечной кожей, возбужденной от уличного холода, проникающего сквозь басы, заказанное, запланированное исступленье, безумие, сверкающее, разноцветное, подпитанное алкоголем и деньгами, контролируемое отупевшей, но не подающей вида охраной, руки, спины, замерзающие, но сладострастные, и животы, о, животы! - прожекторы, они тоже меняют цвета, они тоже хамелеоны, исчезание и появление, отрывистые в этом свете движения, монтаж танца, танца воли к жизни, кружение ламп, кружение тел, в однообразном жизненном ритме, вперед, только вперед, грудь только вперед, а вот - скучное блуждание охранника, растворяющегося в струе дыма, и половые испарения, о, сколько их в кубическом миллиметре! - непреодолимое желание улечься на пол, друг на друга, о, как же вы сдерживаетесь! - синее мерцание лунной лампы, она здесь и не здесь, она думает о луне, мечтает в нее превратиться, в кратеры, и в темную сторону, она мечтает погаснуть, ну правда, каждый вечер одно и то же, надоело, давно уже надоело, и маятники-охранники, они загрустили, такая пустая ночь, как всегда, и это ваша работа, за нее платят, но это ваша работа! - мутные клубы розового дыма, отъединение, улыбчивое отчуждение, и разбредание по домам в медленном утре зимней ночи.
  

Ночь 30.12.02, с натуры

  

Портрет N 2

  
   Любишь людей вообще и не можешь их терпеть в частности, пишешь стихи, которые понимают лишь девушки: слишком они тонки, слишком неуловимые ты описываешь ощущения. Пьяница, извращенец и эстет, боящийся мамы и истосковавшийся по любви, ты выходишь по вечерам на балкон и мечатешь... Ты видишь огни машин в темноте и слушаешь баллады, так громко, нежные баллады так оглушительно громко, что орут соседи. Ты ставишь хэви-мэтал, и они замолкают, потому что знают, с кем имеют дело. Ты худ, ты не приспособлен к жизни - вот ты и худеешь, ты не знаешь, как быть с людьми, а они не знают, что тебе говорить. Слова кажутся тебе грубыми. Ты хочешь, наверно, прямого обмена чувств - и он тебе удается, особенно если ты выпьешь. Как же ты слаб, слаб и чудаковат, мой милый гений, мой старейший и лучший друг!
  

Август 2002 г., в автобусе, где-то между Москвой и Нюрнбергом

  

4 года

   Четыре года спазматических исканий, сомнений и всяческих страхов, четыре года небывалого счастья, взаимных упреков, истерик и скуки, жажды полного понимания и осознания его невозможности, любования нежностью зеленых листочков и собственных тел, игры волосами и чувствами, детских обид и недетских корчей, восторга и помешательства... Я помню тот день: я иду на курсы и думаю о тебе, еду в метро и думаю о тебе, пишу контрольную и думаю о тебе, и кто-то мне говорит: так нельзя, а я мысленно отвечаю: коззел... И первый поцелуй в губы: 15 лет, куча слюней, было даже стыдно, так и говорят ведь, что слюнки текут, и я не понимал, зачем это надо _ обмениваться слюной в знак любви, и в школе: больное самолюбие не разрешает тебе подходить ко мне, и я чувствую, что не нужен тебе, и ты спрашиваешь: что, всё? _ и я отвечаю: не знаю, отвечаю хмуро, злобно, и всю дорогу ты плачешь, и я раскаиваюсь, и на следующий день, во время урока, мы стоим одни в коридоре, и я хочу обнять тебя, и ты говоришь, что я должен сначала решить, и я говорю: неужели не ясно, что я решил, и я обнимаю тебя, и чувствую дезодорант, какой только у тебя, и путаю тебя с этим запахом, слышу его в метро, в автобусах и на улице, где его нет и в помине, а потом ты пишешь стихотворения, и они мне нравятся, потому что я ничего не понимаю в литературе, и мы стоим в другом коридоре, тоже во время урока, ты плачешь у меня на плече, потому что тебя обидел учитель, и я не нахожу слов, чтобы утешить тебя, потому что все слова кажутся глупыми и бессмысленными, когда ты плачешь, потому что я не знаю еще, что слова не важны, а важен голос, что в любви слова не важны, а важен голос, и в этом все дело: я любил слова, которые теперь ненавижу, потому что люблю больше прежнего, потому что ты уже не со мной, а они со мной, при мне и во мне, потому что мне кажется, что, кроме слов, я ничего не умею, потому что мне всегда кажется... И шли после школы к тебе, гладили друг друга до исступления и не могли оторваться, пили на кухне чай, глядя на часы, которые отставали, потому что я отказывался видеть их стрелки, потому что надо было на курсы, и опаздывал каждый раз, бежал, бежал до метро, торопил поезд, в котором ехал, в мыслях подталкивал его сзади, входил посреди контрольной, ругая себя слабоволком, и зарекался опаздывать, давал пионерскую клятву и торжественное обещание, чтобы на следующий день нарушить его у тебя на груди... А однажды, помнишь, не могли расстаться до ночи, ты встречалась с подругой в метро и опоздала на час, она ушла, я чувствовал себя виноватым сахарной виной, позже _ рассказывал тебе какие-то мысли, которых ты никак не могла понять, отвечая, что надо почувствовать, и я дразнил тебя чувственной девочкой _ мне так нравилось, потому что никогда ты такой не была, а чувственность только пробуждала, и я зависел от тебя больше, чем ты от меня, я знал, что ты держишь меня в руках, но от того лишь слаще было тебя раздевать, обладать _ целиком! _ твоей нежной шоколадной красотой, обнаженной и глуповатой, да, я считал тебя иногда глуповатой, но никогда открыто не говорил _ как будто ты без меня не чувствовала, как будто не обижалась, как будто не боялась говорить что-то свое, но мы были вместе, потому что ты чувствовала и другое: я болел у друга в деревне, температура за сорок, мне было пятнадцать лет, и мне казалось, что я умираю, я стал думать о тебе, думал весь вечер и всю ночь, а ты была далеко, за тысячу километров, но потом я прочел в твоем дневнике, что 28-го июня, в тот самый день, ты хотела сесть на поезд и ехать ко мне, знала, что мне плохо, и хотела помочь, а потом, следующим летом _ ты помнишь? _ мы решили подумать друг о друге 15 августа вечером, в половину двенадцатого, подумать, глядя на крайнюю звезду Большого Ковша, ты еще засмеялась и сказала, что мы встретимся на звезде, как в сказке, ты любила сказки, а я так не умел их рассказывать, хотя нет, написал тебе одну, из той же деревни, да, я сидел в саду, меня ели комары и говорили "спасибо", потому что я совсем их не смахивал, потому что писал тебе длинное-длинное письмо, первое любовное письмо в жизни, и отправил не в ту квартиру, потому что не расслышал по телефону твой адрес, да, как они смеялись, когда его получили, а может, взгрустнули, потому что уже сто лет ничего такого не пишут и не получают, как красиво, правда, но потом, потом я ленился провожать тебя, хоть мы живем в двадцати минутах ходьбы, а это не очень красиво, правда, я об этом не буду, и кому там еще нужна правда, когда может быть красота, когда после прощаний на лето я уходил на крышу высокого дома, сидел там, смотрел на небо, пока из него не капали слезы, и тоже хотел плакать, хоть и знал, что это слащаво, зато так красиво, но не успевал, потому что шел дождь, и бежал за аперитивом, заходил к другу, и мы заливали мое горе, всем бы таких друзей, правда, но, когда тебя нет, не помогут никакие друзья, а весной начинались философские ломки, обострение у шизофреников и т. д., мы сидели в песочнице опустевшего детского сада, я смотрел вниз и молчал, молчал полчаса, ты говорила, что с крыши спрыгнешь ради меня, что пойдешь хоть сейчас и спрыгнешь, и давала свои ладони, я бессильно ласкал их, ты снимала с пальца кольцо, девчачье кольцо с розовым сердечком, и втыкала его в вершину песочного домика, я спрашивал: ты что, хочешь оставить его здесь? _ ты говорила: зачем, это только потом, и я был уверен, что это "потом" никогда не придет, но ни разу не говорил тебе об этом, боялся сглазить, ведь мы говорили ночами по телефону, и нас шпыняли родители, говорили, что говорим мы о ерунде, а завтра контрольная, _ мы боялись расстаться, не договорив, мы все равно бы не спали, мы... вечерами боялись лежать у тебя, потому что в соседней комнате гудел телевизор, мы слушали каждый звук, вздрагивали и нервно смеялись, потому что все время казалось, что кто-то подходит к двери, а у меня _ маленькая кровать, унизительно скрипит, зато как мы скидывали с нее друг друга! как валялись на полу и катались по ковру, как... боялся я смерти, ни во что не веря, и не важно было, что мы вместе, потому что я боюсь смерти, потому что меня развратил Леонид Андреев, потому что развратил и потому что боюсь, но мы идем по солнечной улице, и так хорошо, что слова не нужны, мы идем на крышу и делаем фотки: облаков, и центра Москвы, и прохожих, и сияния солнца, и сияния наших глаз и какого-то другого сияния, нам кажется, что все вокруг сияет, а потом идет дождь, и мы спускаемся на чердак, и на последний этаж, и слушаем дождь, и я опять обнимаю тебя и начинаю гладить, у тебя милая пушистая майка, под которую так приятно запускать руку, потому что ты гладкая и нежная, и шелковистая, и я очень хочу тебя, и чего тут больше, радости или томления, или этого дождя, который прошел, и кажется, что прыгни вот из того окна и взлетишь, и совсем не боишься высоты, потому что не боишься ни тебя, ни себя, а позже показывал тебе новые рассказы, и каждый раз замирал: а вдруг тебе не понравится, и тебе так сложно было что-то сказать, ты чувствовала, но не умела сказать, и казалось, что ты ничего и не поняла, но мы лежали в постели, сладко лежали в постели, а когда звонил телефон, ты нехотя подходила _ я любовался каждым движением _ и серьезно, буднично говорила, что обедаешь и перезвонишь потом, и я говорил негромко: теперь это так называется? _ и хихикал, ты прикладывала палец к губам, а потом в шутку душила меня, а я обращал это в страсть... вот стоим у твоих дверей, поздно вечером, и не можем расстаться, и стоим час, и другой, а однажды приснилось, что ты умерла, и все утро мне было страшно, и я не успокоился, пока не услышал тебя по телефону, и ты сказала, что тоже видела во сне мою смерть, и не успокоилась, пока не увидела меня в школе, забавно, правда, а летом, когда ты возвращалась с своего Юга и мы шли гулять, то целый час, целый вечер не знали о чем говорить, и шли как чужие, и боялись, я даже боялся поцеловать тебя, такие мы были смешные в своей серьезности, а вот тот пляж, где мы были вместе до ночи, где был ливень и шторм, и мы смотрели на кипарисы и на те далекие огоньки, и мне стало тоскливо от того, что мы всегда вместе и мне нечего больше желать, и весь этот город, он такой сонный, все одно и то же, и эти глупые ссоры, когда ни заснуть, ни попросить прощения, и как мы ходили с тобой в порт, как держались за руки, и я смотрел на кого угодно, но не на тебя, потому что я и так держу твою руку, точнее держал, вот черт, потому что держал, и тебя охватила грусть, мы шли по берегу моря, по древней меланхоличной гальке, по сырому песку, сняв сандали и думая ни о чем, нет, обо всем, ни о чем слишком хорошо, а мы себе такого позволять не умели, и там были еще эти милые грустные ребята, с гитарами, в черных туфлях, они сидели на валунах и пели тихие песни, и я любил их, не знаю за что, за то, наверное, что было тоскливо и волны шумели совсем рядом, за то, что в эти минуты я жил рядом с ними, с ребятами и с волнами, и с тобой, которую разучился любить, а потом мы дошли до самого порта и я лежал на скамейке, а рядом качался корабль, и было страшно и пасмурно, и я почти засыпал от этой смутной тревоги, как странно, правда, как сонно и необычно, и были чайки, такие пронзительно одинокие, а потом мы долго искали дорогу назад, и опять эти ссоры, и горы, и поры, поры твоей кожи, к которой я прижимался, и что же я все-таки любил, кожу или тебя, и научусь ли когда-нибудь все сразу, - без эгоизма, без обладания, без боли - или возраст не спрашивает, как любить? - но когда-нибудь, когда-нибудь я стану старше и научусь любви светлой, хоть и глубокой, спокойной, хоть и сильной, - скорее бы! - а пока - пока что какая разница, ведь я смотрю на твои фотки, на наши фотки, и хочу встать на четвереньки, и выть, и хватать мебель зубами, глодать кость и подавать кому-нибудь палку, забыть, что когда-то был с тобой, когда-то был человеком и ненавидел каждую книжку, которую подарил тебе не сам, потому что от нее тянуло кем-то другим, а вот однокурсник спрашивает: ты совершал когда-нибудь что-то иррациональное, и я молчу, я смеюсь ему в лицо, потому что он другой, он мне не может помочь, если б даже хотел, а кто кому хочет помочь... и эти мишки, мишки у тебя на кровати, и один из них мой, я дарил его тебе в прошлом тысячелетии... и это детское неуклюжее одиночество, и шахматные разочарования, и опять одиночество, а потом была ты, и тут начались философские ломки, а потом уже этот страх смерти, и халтура в литературе, и опять страх, опять одиночество, и стоило мне решить все свои вопросы и научиться тебя любить, как ты пропала, "чтобы не было слишком хорошо", как мы с тобой говорили, наша с тобой любимая фраза, а мне ведь никогда слишком и не было хорошо, и как мы сидели потом у тебя в комнате, ты пахла тем же дезодорантом, и ты сказала мне все, и я смотрел на тебя, и ты, вся целиком, через глаза проникла мне в мозг, в натуральную величину, и надорвала его, я помню тот странный хруст, а было 23 февраля, и вошла твоя мама, подарила мне шоколадку "Шок", как настоящая гуманистка, и опять эти спазматические объятия, и слезы, и я не в силах насиловать, как тогда, когда я вернул тебя этим, я хочу выйти за дверь, как Вронский, и угостить себя пулей, этим изысканным лакомством, хоть и пистолета у меня нет и время уже не то, и банально как-то... Я еду утром в метро, уткнувшись в учебник, и слезы капают одна за другой, не "скупая мужская слеза", а обильная женская, и делаю вид, что сами собой слезятся, не выспался, и мысль: хоть бы поезд разбился, только других пассажиров жалко, и думаешь: серьезно ли это, насчет поезда, обидно ведь как-то, столько учился, лечился, а теперь из-за какой-то "фигни"... но стены, холодные поручни, ледяные лица и чернота туннеля _ все излучает такую боль, такую бессмысленность, такую бессмысленность боли, _ учился-то по инерции, а "фигня" своя, родимая, ради нее ведь и учатся, стало быть, можно и разбиться, _ и боюсь расплакаться среди пары, как мальчишка, точнее, девчонка, и словно бы наслаждаюсь этим, сижу на занятии, а всем весело, и опять хочется их всех ненавидеть, но вот и я смеюсь, помимо воли, а теперь все кончается, и сверкающий день убивает меня, каждой капелькой звонкой капели, каждым весенним ручейком, каждой птичьей песней, каждым солнечным лучиком, и друг, друг спрашивает: она тебя что, ненавидит, а я ухмыляюсь: нет, хуже, у нее ко мне "хорошее отношение"... и я вспоминаю твой голос: когда-то он был осторожный, потом ласковый, нежный, потом как будто обиженный, обвиняющий, я сказал еще: ты с подругами ласковей, чем со мной, _ а теперь он приветливый, этот голос, ему от меня ничего не надо, почему бы не быть и приветливым, ведь теперь "хорошее отношение", и теперь, когда я звоню, я слышу за твоим голосом другой, чужой, в глубине комнаты _ и ты говоришь: обедаю, перезвоню потом... вот и вечер, я сижу в поликлинике, жду свою очередь в коридоре, и огни льются в окно, и почти пусто кругом, только слабые, усталые люди и гитарный аккорд из какого-то кабинета, и нога закинута за ногу, и вода, прозрачная талая вода падает с ботинка на скользкий линолеум, и эта лужица, лужица чистой воды, о господи, эта лужица...
  

Ночь 07.03.2001

  

вечер

   Влажный осенний вечер, я выйду на балкон и нырну в твой задумчивый холод, в твою свежую темноту. Там светло и, кажется, шутят, а ты молчишь, ты всегда серьезен, ты угрюмый романтик. Пустил по реке корабль, по дорогам _ машины; включил глуховатый гул, рассыпал повсюду огни _ ты любишь красоту, а я... я люблю тебя. Люблю твою тайну, твою грусть, твою изменчивую неподвижность. Ты живой, ты очень тревожный _ как девушка, от которой сходят с ума. Сколько скрытого беспокойства в мерцании тех далеких окон, _ страха, надежд, ожиданий... Биение, трепетание жизни _ за каждым окном; и весь дом, крохотный, как игрушка, хрупкий, как чья-то судьба, _ он колышется, зыблется, словно плывет куда-то, прыгая на волнах. Остановить, удержать, защитить!.. Но нет, слишком далеко; чужие люди, они никогда не знали меня, и что им за дело до моей любви, до моей заботы? На таком расстоянии огни сливаются, и забываешь, что каждое из них далеко от соседних _ быть может, еще дальше, чем от меня...
   Прости, ты немного надрываешь меня; я люблю тебя больше их, ведь ты даришь страх, а они _ лишь смех; но сейчас я слаб, я нервен и истончен. Я оставлю тебя и закрою дверь: мне надо согреться.

23.10.00

  

Игрушки

   Вчера вечером я пошел гулять, а когда захотел вернуться, то не нашел ни знакомого парка, ни магазинов, ни даже своего дома. И правильно: на ночь игрушки надо убирать.

космонавт

   Когда разрушится черная дыра и отпустит на Землю мой корабль, я под вечер зайду к тебе, попрошу кассету БГ и, может быть, не забуду вернуть.

солдат

   На устах спящего среди роскоши восьмидесятилетнего старика играет улыбка. Он видит Войну _ то время, когда он жил не зря.

отец

   Он подарил Сыну ведерко звезд и планет _ песчинок. Сын поцеловал Его и пошел во двор _ строить замок.

гучев

   Пообедав, Гучев сыто рыгнул, почесал затылок, лениво расстегнул рубашку и, поглаживая плотное пузо, важно проговорил:
   _ Я чрезмерно страдаю.

Лето 2000 г., Таганрог

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"