- Иди ты в..., говорю! Эту полку не трогай, моя полка! Тут испанское настоящее! Тебе что, бодяги в других отделах мало?! Вот туда и дуй, я не против, может, что вкусное и осталось ещё. Ты у меня в гостях, в гостях! Это моя земля! По праву моя, а ты тут в гостях, ещё раз тебе говорю! Я когда к тебе в твой пивной ларёк за свежим вкусом пива приходил? Ну?!
Михалыч, как всегда в таких ситуациях, обиженно повёл свернутым ещё при жизни набок носом.
- Ну, вот что ты, Сигизмунд, п...., а? Не ларёк, а кабак у меня был. На моей земле. И в гости ты приходил, и пиво и наливки мои жрал, и аж до поросячьего визга порой. Да так жрал, что кабак тот мой разорился. Клиенты раз хозяину вообще морду набили и рёбра переломали, мол, бадяжник ты, с..., пойло продаёшь, что без вкуса и запаха!. А он ни причём вообще был - то. Это ты, морда жидовская, всегда весь вкус досасывал так, что человек пить потом не мог! Довёл ты тогда обчество до смуты, морда твоя нахальная наглая ! Что я, забыл что ль? В каком году мой кабак закрыли, ась? Вспомни! Еще до революции дело то было, аж в 1912 году, а ты думал, я забуду?
- Я не жид! А это вино - моё! - проорал я Михалычу в ухо и с намёком отвел кулак в сторону.
- Сигизмунд, тебя в каком году убили? - спросил Михалыч, зверея на глазах. И он посмотрел на меня взглядом воистину жутким. Ручку спрячь в ж.., б.., я тебе по соседки советую. Обычным спокойным русским языком. Я вашего пархатого иностранного не знаю, я тебе пока спокойно говорю. Так когда тебя прибили, жадёнышь?
- В 1864! - честно ответил я. А что? Как что, так сразу Сигизмунд! Так сразу жид! Я тебе уже 150 лет объясняю: Я - не жид!
"Я ещё хуже", - подумал я про себя.
- Опять врёшь, морда ты пейсатая стриженная. Суть то ты свою гнилую не спрячешь. Как тебе делиться приходится, так она, суть твоя гнилая, из тебя и прёт. Ты мне, как бывший человек бывшему человеку, ответь по-человечески: Это ж какую же тварь живую невинную, кроме жида, могли так в 19 веке ещё обозвать то? А? Сигизмундушкааа?! Я сейчас из наших, кто рядом, кликну пару ребят, и мы тебя, с..., скрутим, и опять в бутылку посадим. За революцию, б.., 17 ого, после которой обчеству и ни выпить, и ни пожрать вкусно. Ты, с..., у меня талоны 70 лет потом жрать будешь. Или опять в бутылке просидишь до большого праздника какого у того, кто её купит: похмелья там, али новой полюбовницы. А уж мы, тебя, жадюгу, в бутылку самого дорого сладкого вина посадим! И сидеть будешь, как миленький. Это я, Михалыч, тебе обещаю!
- Михалыч, - тут такое дело, - я начал процесс длительных тяжёлых переговоров и вежливо взял этого морального урода, экспроприатора и холопа нахального, за руку.
И самым доверительным голосом, на который только был способен, заговорил:
Я же тебя всегда уважал, Михалыч, всегда выслушивал. Ты вспомни только, сколько бочек вина мы вместе за полтора века выжрали то, а? Сколько слёз вместе по- пьяни пролили? Я вот хоть раз, по-соседски, с тобой вкусом водки забывал делиться? Ну, вот хоть раз? - Всегда звал! - На, говорил, Михалыч, приходи, угостись пожалуйста! И огурчиком давал занюхать! Ты дух справедливый, меня постарше на полсотни лет уж, и я тебя, лично, очень за это уважаю. Честно. Но, Михалыч, ну нахрена тебе сладкое испанское вино, а? Ты вон в лаптях стоишь посреди ограмадного торгового центра, пятиэтажного, светлого, жратвы кругом! Выпивки! Ну - укушайся! Дух любого вкуса можешь слопать. Кто мешает? Я же не против! Меня на этом месте убили - моя земля, но тебя я всегда рад видеть. Но зачем тебе то сладкое испанское, а?!
- Слушай, Сигизмундушка, ты мне мозги не парь, - и Михалыч настойчиво освободил свою руку. Ты ныне не барин, а абсолютно такое же равноправное привидение, как и я. И я на вкусный вкус ныне полные права имею. Хватит! Попили вы нашего вкуса и кровушки ещё при жизни то! Ныне, вон, где вкус у колбасы найдешь? А? Колбасы! Настоящей! А медовухи? А сбитня? А капусты, по правильному квашенннойй вкуууусной, - Михалыч стал завывать. А?! Где найдёшь? А ухи настоящей, из рыбки не травленной, да на чистой воде? Да на курином бульёне?! Где вкус то нынче, а? Вкус! Вкус забыть нельзя! А всё вы, пархатые, с вашей революцией, б...! А тут что настоящее вкусное под руку попало, так сразу Михалыча по морде бить захотел? Так не по правде это!
И Михалыч вытер рукавом заслезившиеся глаза.
- Своооолочь ты последняя после этого, барин, вот что я тебе скажу. Я тебя за всегда к себе в кабак вкус у водки и пива кушать звал, а ты так меня видеть в гостях не хочешь! Брезгуешь! Что я, дурак? Не вижу?
- Михаааалыч! - у меня у самого тут тоже глаза заслезились. Ну что ты, как можно так обидно про соседей думать. Так и быть, давай! По бутылочке возьмём сладкого испанского, ящичек водки, красного химического молдавского пару тоже возьмём, на опохмелку.... Давай давай давай...! И, - не спорь даже! Я угощаю! Посидим спокойно, повспоминаем. Что, нам, и поговорить не о чем? Столько лет дружим, так мы с тобой братья уже, Михалыч! Я тебя честно люблю. Ну, всё, давай, тянуть не будем. Я сейчас за вкусом тортиков в кондитерский сгоняю быстренько, и посидим! Ты пока в ресторан дуй, за наш столик, вкус у ящика водки прихвати по дороге и у бадяги молдавской, я только за вкусом пирожных наверх сбегаю, ты не найдёшь, - это знать надо, где свежие привезли.
Михалыч согласно кивнул и, наконец-то, убежал.
Я же вздохнул с облегчением. Полка со сладким испанским была спасена.
И теперь весь вкус достанется только мне! Одна бутылка Михалычу - не такая уж и большая потеря. Если б он мог понять, распробовать, о чём идёт речь! Да и не жадный я, хотя и Сигизмунд. И ничего я не еврей. Хотите, верьте, хотите - нет, мне как-то... Я своё отжил, мне врать смысла нет. Мне тут долго ещё торчать. Не хочу я наверх, а то разное рассказывают, что там. Я лучше пока здесь подожду. Ждал долго, так и ещё столько же подожду. Куда мне теперь торопиться то? Михалыч, вон, тоже боится .
Да и вообще, наших тут много по округе шляется, которые боятся наверх идти. А я что, самый смелый, что ли? Сколько их промелькнуло на моих глазах, этих путешественников, наверх? Всех и не упомнить уже. И пока никто не вернулся. А я не хочу никуда путешествовать, мне и тут хорошо. Это года мимо бегают, а я всё на одном месте сижу.
С сожалением я взял в руку бутылку с полки.
Нет, настоящая бутылка так и осталась стоять на своём месте, но вот её суть, её естество, вкус, её приносящая радость душа, если хотите, - сейчас были у меня в руках. - С виду, - такая же бутылка, только без наклейки и почему-то в пыли. Я не удержался и понюхал: она сладко пахла чёрным виноградом. Мне аж плакать захотелось от воспоминаний. Ну и напьюсь сегодня! Я был полон предвкушений.
Впереди был запой с Михалычем в ресторане торгового центра. Он, так то, душа хорошая, не злобливая. Напьётся, так сперва в драку опять полезет, конечно, но потом начнёт рассказывать про свою вдову, да детишек, да как его у кабака зарезали; потом признается, что меня он всё-таки уважает, и попросит прощения.
Эх, привык я к нему. Сколько нам ещё вместе с ним маяться, кто знает? Но пока Михалычу вкус сладкого настоящего испанского рано. Ой, рано! Буду я ему постепенно вкус прививать, французкому учить, да в шахматы научу играть. А уж потом посмотрим, может, и до таких вин дойдём. Времени впереди у нас много, а наверх мы с Михалычем не торопимся, не любим мы без возврата путешествовать.