Кто умрет в этом году, застрахован от смерти на будущий.
Уильям Шекспир, "Генрих IV"
Эдуард Рабанский, уже немолодой холостой мужчина, познакомился с Бетти два месяца назад. Бетти оказалась младше его на тридцать лет: ей было тридцать. Она привлекла его своими взглядами на сельскохозяйственные процессы в деревне. Подробно объяснила свой собственный метод оптимизации работ по обработке земли. Сидя на краешке кровати, поглядывая на Рабанского ласково, но оставаясь неприступною день за днем, она показывала ему мозоли: на руках, на пятках, показала мозоль на бедре, до которой даже разрешила дотронуться. Эдуард дотронулся осторожно, чтобы не сделать больно. Бетти захихикала, Рабанский стал пыхтеть и заключил ее в объятья. Тусклый свет лампы отбрасывал тени на старомодные обои; справа от кровати стоял шкаф, лаковое покрытие потрескалось. На тумбочке лежала газета и сигареты. Рабанский был в пожелтевшей от времени, но чистенькой пижаме. Бетти заливалась краской, отталкивала недовольного Эдуарда, вскакивала с кровати и, покружившись в танце, со смехом убегала в другую комнату. Рабанский ворчал, но в целом был доволен: девушка порядочная. Выключал свет; через минуту он храпел.
Бетти привлекала его и внешностью. Большие зубы, часто сменялись тонкими губами: получалось что-то вроде семафора. Шея длинная. Бетти не пользовалась косметикой, разве что подкрашивала губы; потом пальчиком отщипывала кусочек помады - вот и румяна. Лицо ее, на удивление гладкое и молодое (вот, что значит, по словам Бетти, свежий воздух и здоровый труд), все же несколько уступало в цвете. Как фанера - однажды заметил про себя Эдуард за завтраком, недовольно покосившись поверх очков на Бетти, а затем вновь уставившись в газету. На нем был синий махровый халат, подарок Бетти. Эдуард говорил, что ему в нем очень приятно, особенно после купания. Бетти улыбалась.
Эдуард хотел Бетти, как только мужчина может хотеть женщину. Хотел особенно за завтраком, когда лицо Бетти, заплывшее после сна, упорно смотрело в тарелку с макаронами. Эдуард откладывал газету и подсаживался ближе. Затем, рывком, он обнимал Бетти, целовал ее жирные от масла губы, шею, целовал уши, немного покусывая мочки. Бетти смеялась, Рабанский рычал как тигр. Но в такие моменты Бетти обычно начинала злиться. Когда Эдуард своим немалым весом придавливал Бетти к холодному кухонному кафелю, она вдруг закатывала истерику. Она колотила Эдуарда ладошками, звонко шлепая его по спине, лицу; часто пускала в ход ноги, и тогда Эдуард понимал, что ему с ней не совладать. Очки спадали; но он не терял надежды, и его влажные губы продолжали тянуться к лицу Бетти. Через несколько минут оба лежали на полу, тяжело дыша; у Эдуарда покалывало сердце - слишком большая нагрузка для его возраста. Бетти искоса наблюдала его, поджав колени. Потом дрожащими руками Эдуард поднимал с пола очки и, нацепив их на нос, снова брал газету. Но уже не читал, не мог сосредоточиться. Еще через минуту, он ее бросал и, плюнув на все, шел на прогулку - ежедневный моцион. Когда он возвращался, Бетти уже не было. "Стыдно стало", - думал Эдуард. - "Засмущал девицу". Он подходил к зеркалу и долго смотрел на свое отражение: морщины, крючковатый нос; в ноздрях видны маленькие колючие волоски; глубокая лысина, постоянно потная; немного дергается щека, да что уж там, глаз подергивается тоже. "Птоз", - однажды вслух прочитал Эдуард название этого недомогания в энциклопедии. "Вот у меня и птоз теперь". Но когда он вспоминал Бетти, губы его растягивались в самодовольной улыбке. Он отходил от зеркала и шел вздремнуть часок-другой; на душе у него было спокойно и уверенно.
"Я женюсь на ней", доверительно объявлял он тете Ксене, которая улыбалась ему фирменной улыбкой. Он любил Бетти. Она его тоже. Он часто бормотал что-то похожее на "м-м-м, да, да...бр-р-р...ы-ы-ы" когда Бетти ласкалась к нему. "Просто так ничего не бывает", загадочно бросал он тете Ксене, которая прописалась у него на кухне вместе с чашечкой кофе.
Тетя Ксеня была та еще особа. Эдуард так до конца и не понял ее увлечение жуками. Он часто задавал себе вопрос, может ли красивая зрелая женщина увлекаться подобной ерундой. Он не одобрял ее одежду. Когда она приходила к нему поболтать, будто смерть появлялась в дверях. Закутанная в черный балахон, тетя Ксеня некоторое время наблюдала Эдуарда; не шевелясь, руки по швам - так и стояла на лестничной клетке. Черные волосы ее спадали на лоб. Они договорились о сигнале. Эдуард говорил: "Привет тетя, заходи". Тетя менялась в лице, кидалась на шею Эдуарду, целовала его в щеку. И улыбалась. Улыбка не покидала ее лица все время, что она сидела на кухне, потягивая черный кофе. Эдуард однажды, по ошибке, добавил сливки, а тетю стошнило прямо на стол. Получилось очень неприятно. "Все это из-за жуков", говорил он Бетти, пока та сидела у него на коленях. Их дыхание смешивалось. Тетя Ксеня часто вдруг запускала руку в карман и доставала огромного жука-рогача. Эдуард сидел за столом, делая вид, что не замечает. Ведь тетя наверняка его проверяла. Жук подползал к руке Эдуарда и пристраивался рядом, поджав под себя лапки и соединив рога. Рабанский чувствовал его прохладный панцирь. Но он продолжал смотреть на тетю, не выдавая себя. Обычно через десять минут тетя Ксеня забирала жука снова в карман, прощалась и уходила. Эдуард вздыхал с облегчением. Потом долго еще бормотал себе под нос: "что она нашла в этих жуках?"
Бетти говорила, что тетя Ксеня потому и достает жука, что хочет понять, как Эдуард к ней относится. Ведь Эдуард такой интересный мужчина. И очки ему очень к лицу. Тетя показывала жука, как бы спрашивая Эдуарда "и что ты теперь сделаешь, убьешь меня?". Она любила Эдуарда больше жуков. Она хотела, чтобы Эдуард прихлопнул насекомое сковородкой. Но Эдуард тряпка. Он умеет только причмокивать слюнявыми губами и теребить кончик носа, который и так уже свисает до колен. На этом Бетти, разрыдавшись, убегала в спальню. Эдуард подергивал глазом.
Эдуард Рабанский ехал в трамвае. Его усталое лицо бороздили морщины. Четвертый день он добирался до Бетти. Она гостила в деревне у бабы Глаши.
Баба Глаша - та еще особа. Эдуард не понял до конца ее увлечение жуками. Баба Глаша каждое утро вырывалась из домика, и, минуя ведро с помоями, спотыкаясь о каждую ветку, бежала к кустикам картофеля. Собирала жуков. Эдуард ухмылялся: деревня! Тетя Ксеня - вот это я понимаю! Рогач в кармане! А тут - колорадские. На подоконнике у бабы Глаши покоилось с десяток банок с жуками. Баба несколько раз в день кидала в каждую банку по молоденькому листочку. Эдуард Рабанский фыркал: деревня!
Как только Эдуард узнал, что Бетти уехала в деревню к бабе Глаше, этой старой ведьме, он забеспокоился: не успею! В деревне столько мужчин, которые хотели бы жениться на Бетти. Теперь она там как на ладони. Столько похотливых взглядов, что уж и пропала ее чистота и невинность. Но Бетти слабая. Пусть она напускает на себя: здоровый труд, сильная женщина, мозоли - Бетти хрупкий цветок. Ей не совладать с тем сексуальным напором, что будет ждать ее в деревне. Мужчины там решительные: только для того, чтоб взглянуть на Бетти, они едут в столицу. Мерзкие шпионы; краешком глаза посмотреть на нее, ненавязчиво пощекотать, дотронуться до плеча - все это мерзкие уловки. Может, на самом деле, они и не хотят Бетти. Они хотят ее смерти, вот что им надо! Она покушается на их труд, хочет отнять их хлеб. Непременно следует ехать в деревню. Вот так Эдуард думал, пока спускался с третьего этажа.
На крыльце его встретил дождь и старый знакомый, Грильпарцер. Они остановились друг против друга. Грильпарцер сказал.
-Эдуард, привет.
С Грильпарцера стекала вода. Он был в черном плаще, на голову наброшен капюшон; лица его не было видно.
-Доброго дня, Грильпарцер, - ответил Эдуард.
-Послушай, мне непременно нужен твой совет. Извини, что я к тебе обращаюсь; все дело в моей собаке. Она, похоже, сошла с ума. Весь день сидит в моей спальне около шкафа и скулит. Как будто там внутри что-то есть; то вдруг начинает лаять на всю квартиру; скребет лапой дверь. Шкаф старинный, красное дерево. Достался от прабабушки. Расцарапала уже. Потом, знаешь, начинает грызть дверь зубами; нос еще оттопыривает, слюнявит дверь. Когда устает, кладет голову на передние лапы и лишь жалобно попискивает. Помнишь хоть собаку мою?
Эдуард думал о Бетти, но случай Грильпарцера его увлек. Он спросил, не подумав.
-А у тебя разве была собака, Грильпарцер?
-У меня есть собака. А у тебя дома кто есть? - Грильпарцер постучал по лбу Рабанского.
-Слушай, но я не ветеринар. А ты постарел. Хоть я и не вижу твоего лица...
-Все мы стареем, Эдуард. Когда воспоминания одолевают нас, мы начинаем утрачивать молодость.
-А откуда ты? На улице дождь.
-Я выгуливал собаку. Или она меня, не знаю, - Грильпарцер криво усмехнулся.
-У тебя, видимо две собаки.
-С чего ты взял?
-Ну, раз та, другая собака дома, грызет шкаф, тогда выгуливал ты вторую собаку.
-А ты видишь где-нибудь поблизости собаку?
Эдуард огляделся.
-Нет.
-Так что ж ты говоришь, что у меня две собаки, если ты и первую не видишь? Эх, Эдуард, ты никогда не отличался сообразительностью.
Рабанский махнул рукой. С Грильпарцером всегда было сложно столковаться. Грильпарцер молчал; потом вдруг сбросил капюшон. Грильпарцер был похож на китайца, только пожилого. Узкие, черные глаза. Седая и довольно густая шевелюра. Небольшая родинка на щеке. Когда-то он был очень красив. А теперь стал похож на китайца. Эдуард устало посмотрел на него; захотелось спать. Как это он решил ехать к Бетти, когда ногами еле передвигает.
-Пойдем со мной, - Грильпарцер взял Эдуарда под руку. - На минутку забежим ко мне, посмотришь на мою собаку.
-Знаешь, я к Бетти...
-Подождет твоя Бетти, куда она денется с подводной лодки...
Грильпарцер жил этажом выше, прямо над Эдуардом. Они порядочно запыхались, пока поднимались по ступенькам.
Эдуарду приснилось этой ночью, что он едет в трамвае к Бетти. До трамвая он так и не добрался. Ступеньки. Эдуард устал. В глазах помутнело; сердце колотилось. Грилпарцер почти тащил его на себе, обливаясь потом.
Оказавшись в квартире, они разулись и прошли в спальню. Эдуард заметил, что Грильпарцер как-то странно на него посматривает. Грильпарцер зажег лампу. Небольшой шкаф, действительно старинный, ручной работы, на красивых изогнутых ножках, приходился справа от старенькой, но широкой кровати, где спал Грильпарцер. Рядом лежала черная лохматая собака неопределенной породы. Как только она увидела мужчин, тут же жалобно заскулила, подползла поближе к дверце и принялась грызть красивую ножку шкафа, издавая при этом звуки, схожие с рычанием. Эдуард и Грильпарцер опустились на край кровати. Некоторое время они сидели молча и смотрели на собаку, которая никак не унималась. Тусклый свет лампы отбрасывал на стену две долговязых тени. В окно барабанил дождь. На письменном столе Грильпарцера лежали какие-то бумаги, рукописи, стопка газет и несколько книг. Первым нарушил тишину Эдуард. Он сказал.
-Никогда не видел твоей собаки, Грильпарцер.
-Вот, теперь видишь.
-Хорошая собака.
-Хорошая, - произнес Грильпарцер. - Привык я к ней, люблю ее. Она спит у меня на кровати. Вечером ложится в ноги. Оно и хорошо, понимаешь, ноги-то мерзнут. Зимой. И летом мерзнут. Она согревает. А теперь, понимаешь, шкаф грызет, некому мне ноги греть.
Грильпарцер скосил глаза на Эдуарда. Тот уныло наблюдал собаку.
-Иногда, я ее обнимал, - продолжал Грильпарцер, - и тогда совсем согревался. Только вот часто она как уткнется мне в плечо своим холодным носом, так и мороз по коже. Да ничего. Привык я к ней. А теперь вот, шкаф грызет.
-Бетти любила животных, - сказал Эдуард.
-Эдуард, я думаю, что она по-прежнему их любит. Не говори в прошедшем времени. Ведь жива еще Бетти. А то, как ты сейчас это сказал...это, знаешь ли, старость. И неважно, что у тебя молоденькая любовница.
Эдуард поморщился. Он не любил слово "любовница".
-Моя собака обожала Бетти, - говорил Грильпарцер.
Эдуард улыбнулся. Грильпарцер тоже ведь уже не юноша.
-Когда мы встречали Бетти в подъезде, моя собака всегда облизывала ее лицо. Бетти - женщина от природы; вот почему, животные так любят ее.
-Да, Бетти от природы..., - сказал Эдуард, чуть покачиваясь. Он вновь почувствовал усталость. - Мне бы прилечь, Грильпарцер, сердце колотится.
-Давай приляжем, я тоже измотан. Ложись слева от меня, Эдуард, я вижу, ты хочешь еще посмотреть мою собаку...вот так...
Эдуард тяжело опустился на подушки. Грильпарцер медленно перелез через него и улегся рядом. Несколько минут они молчали. Слышно было лишь их частое дыхание. Эдуард заметил муху прямо над ним; она черным пятнышком выделялась на белом потолке. Собака успокоилась, хотя все еще жалобно попискивала. Грильпарцер сказал.
-Я замерз, Эдуард.
-Меня тоже слегка колотит озноб. Это все погода. Дождь как из ведра, и не думает переставать...
-Давай ляжем поближе друг к другу, быстрее согреемся, - сказал Грильпарцер, но каким-то не своим голосом.
Он зашевелился и спустя секунду прижался к Эдуарду. Эдуард закрыл глаза.
-Знаешь, Грильпарцер, я все спрашиваю себя: что она от меня хочет? Я не молод, не богат, квартира у меня старая, без ремонта, стены облупились, обои пожелтели. И я пожелтел. - Эдуард попытался засмеяться, но не получилось. - Единственное, что утешает меня, так это мысль о том, что хотя бы разок кто-то побывает у меня на могиле. Я ведь одинок; кроме Бетти у меня никого нет.
-Давай не будем о Бетти, Эдуард. Если хочешь, я приду к тебе на могилу.
-Э, да ты еще думаешь пожить десяток-другой, так ли? - Эдуард горько усмехнулся.
Оба наблюдали потолок чуть приоткрытыми глазами.
-Конечно. Но у тебя есть еще эта женщина...как ее...ну, к тебе ходит...
-Тетя Ксеня...
-Да...
-Ну-у-у, та не придет, не поплачет.
-Почему?
-На кладбище ей не интересно.
Они засмеялись тяжелым, хриплым смехом. Грильпарцер закашлялся. Они замолчали. Эдуард вздрогнул. Он отчетливо услышал, как в шкафу что-то заскреблось, зашевелилось. Собака моментально вскинула морду и заскулила с новою силою.
-Грильпарцер, а ты...шкаф не открывал?
-Нет.
-Может посмотрим?
-Давай. Только вот полежим еще чуток...
Эдуард почувствовал руку Грильпарцера на своей. Грильпарцер прижался еще сильнее; потом засопел, запыхтел, и вдруг развернулся на бок и впился губами в шею Эдуарда. Спустя момент, Эдуард понял, что Грильпарцер норовит очутиться сверху. "Ну, еще чего выдумал, - подумал Рабанский, - у меня одышка после трех ступенек, а тут - туша Грильпарцера на мне". А Грильпарцер, тем временем, уже закинул одну ногу. Эдуард стал что-то ворчать, и даже старался оттолкнуть Грильпарцера, действуя руками и ногами, но не тут-то было. Грильпарцер схватил его за плечи. Эдуард заметил, как в уголке его рта заблестела слюна, и зажмурился.
Грильпарцер был уже сверху. Они, как вошли в комнату, даже и не разделись, поэтому им вдвойне было тяжело. Грильпарцер хрипел. Эдуард почувствовал, как кольнуло сердце; скорчившись, он протиснул руку и прижал ее к левой стороне груди. И вдруг подумал, даже закричал про себя: "Сердце не выдержит! Что же он делает?!", имея в виду, конечно, свое собственное сердце; но тут произошло нечто оригинальное. Грильпарцер застонал, дернулся два раза и затих. Волосы его разметались по лицу Эдуарда, голова покоилась за правым плечом. Буквально на несколько секунд воцарилась тишина. Даже собака лежала не шелохнувшись. Эдуард первый сделал попытку пошевелиться, улыбнулся и подумал: "ну дает, есть еще порох...". А потом тихонько так, почти шепотом, заговорил:
-Грильпарцер...ну, ничего, ничего...ничего страшного...эй, Грильпарцер...у меня ведь тоже с Бетти не все удавалось. И какой уж из меня красавец. Это я так; смотрю только в зеркало, знаешь. И все смотрят. Когда был молод, думал: как это в старости люди вообще любуются собой, смотрят в зеркало; думал, когда постарею, ни одного зеркала не будет у меня в доме. Даже в ванной не будет...хе-хе; как это в ванной, да без зеркала, представляешь? А вот теперь как-то и ничего. Именно ничего. Как бы это...Грильпарцер, что ты это, спишь? Ты это брось, выспишься еще, хе-хе. Вот, а теперь, даже и ничего. А ты молодец, ты остался красивым, да и бодрым, хе-хе, понимаешь...Грильпарцер...эй, Грильпарцер...эй...ты спишь?...эй, Грильпарцер...
Эдуард скосил взгляд на руку Грильпарцера, которая до сих пор судорожно сжимала край одеяла. У Рабанского расширились зрачки. Рука Грильпарцера безжизненно свисала с кровати. На лбу Эдуарда заблестели капельки пота. Тело Грильпарцера стало тяжелее раза в два. Эдуард осторожно стал освобождаться из-под Грильпарцера. Он откинул его руку и с большим усилием перевернул его на спину. Потом поднялся и стал перед кроватью, безмолвно наблюдая его лицо, весь растрепанный и помятый, с красным от напряжения лицом. Глаза Грильпарцера неподвижно смотрели в сторону. Рот был чуть приоткрыт; из уголка слабо струилась слюна, видимо выталкиваемая языком, кончик которого виднелся в правом углу рта. Седые нестриженые волосы слиплись от пота на лбу.
Дождь чуть стих, теперь лишь слабо шелестел за окном. Стемнело. Эдуард слышал звуки улицы; сейчас они показались ему почему-то странными, скорее даже неуместными. Собака вскочила на кровать и, опустив голову, стала пристально всматриваться в лицо Грильпарцера. Потом только взглянула черными глазами на Эдуарда, вытянула шею вверх и жалобно завыла. Эдуард вздрогнул и, совсем не желая того, подумал, что "собака то старая; тихо воет; видно сил не хватает". Он все смотрел на Грильпарцера. Губы Эдуарда вдруг задрожали - он, наконец, четко осмыслил, что тот мертв. Собака продолжала выть. "Ишь ты, а про шкаф уже и забыла", - подумал Рабанский, продолжая смотреть на Грильпарцера. "Смотрит он куда-то в сторону; странно, разве так умирают?" Эдуард проследил взгляд мертвеца и остановился глазами на дверце шкафа. У него страшно заболела голова; он чувствовал даже некоторое помутнение рассудка. Мысли путались; или скорее их даже не было. Как будто что-то мешало в голове. Он, конечно, все приписал погоде и давлению. Он приблизился к шкафу и открыл дверцу, подумав, что "странно, я до сих пор был уверен, что шкаф заперт". Собака стала выть вдруг сильнее. Эдуард увидел необычную картинку: на самом дне шкафа, вверх лапками, лежал огромный дохлый жук-рогач, только самка. Размеры впечатляли: он был на порядок больше обычного жука. Из брюха струилась желтая смердящяя жидкость. Физических повреждений как будто и не было, панцирь был цел; жук просто разлагался, причем довольно быстро. Следовательно, жук умер совсем недавно, возможно даже, что и одновременно с Грильпарцером. От этой мысли Эдуарду стало как-то не по себе.
Собака перестала выть, устремив черные глаза на мертвое насекомое. Вдруг спрыгнула с кровати, подбежала к шкафу и понюхала жука; потом посмотрела на Эдуарда, да так, что у него пробежал мороз по коже: посмотрела совсем как человек, более того, этот мимолетный взгляд показался Эдуарду до боли знакомым. Он отшатнулся. Собака вдруг подняла голову и завыла с новою силою, да так пронзительно, громко и страшно, что Эдуард задрожал всем телом. Он медленно опустился на колени рядом с воющей собакой и пристально уставился на насекомое; постепенно взгляд его менялся, руки дрожали сильнее, весь вид его преобразился; Рабанский что-то хрипло забормотал под нос, дрожащими пальцами дотронулся до насекомого и вдруг вскрикнул и отпрянул, будто током ударило.
Эдуард на коленях подполз к кровати и схватил Грильпарцера за ворот.
-Грильпарцер, как ты мог... Грильпарцер, это же Бетти...зачем?! Грильпарцер...
Он забрался на кровать и принялся трясти тело Грильпарцера; бил его по щекам, как бы пытаясь разбудить; вцепился в его густую шевелюру и стал дергать. Потом без сил упал ему на грудь, тяжело дыша и чувствуя озноб по всему телу...
Собака успокоилась, лишь попискивала еле слышно. Запах дохлятины распространился по комнате; казалось, будто труп находится здесь уже несколько дней. Дождь прекратился; слышны были лишь одинокие капельки, падающие с карниза. Эдуард тяжело поднял голову; лицо его было изнуренным, взгляд пустой, может даже удивленный. Он встал с кровати, и шатающейся походкой направился к двери, по пути столкнувшись с письменным столом Грильпарцера и рукой сметая все бумаги, рукописи и газеты на пол. У входной двери он обулся и вышел вон из квартиры.
...
Спустя несколько часов - это было уже около полуночи - Эдуард Рабанский сидел у себя в комнате за письменным столом. Спать не хотелось. Грильпарцер говорил, что ему не удавалось спать более четырех часов в сутки. Эдуард никогда не страдал нарушениями сна; спал он отменно. Сейчас росла уверенность в том, что он приобрел новый недуг - бессонницу. Эдуард погрузился в мысли. Вообще, он и не думал о чем-то конкретном. Например, он мог бы прокручивать недавние события в голове: загадочная смерть Грильпарцера, собака в спальне, насекомое. Мог также с неприязнью вспоминать о последствиях: когда он вернулся к себе после Грильпарцера, тут же вызвал скорую помощь. Пришлось пройти через множество разговоров с докторами, которые были сильно озадачены смертью абсолютно здорового г-на Грильпарцера. Прибыли также сотрудники органов, вернее один сотрудник: замученный следователь, лысый, в очках, с влажными тощими губами, которого вдобавок пришлось поить чаем. Все эти расспросы порядочно измотали Эдуарда. Отвечал он честно, без утайки. Подробности рассказал, детали обрисовал; правда осекся, когда речь зашла о насекомом. Вернее никто о жуке не спрашивал, Эдуард первый упомянул случайно, чем вызвал странные взгляды врачей и долгий, внимательный взгляд следователя. В целом все остались довольны, все сошлось. Что касается непосредственно момента смерти, то врачи отметили его снисходительными улыбками, следователь же вдруг вспотел, что с некоторым раздражением отметил про себя Эдуард. На вопрос, что будет с собакой, никто не ответил. Просто проигнорировали, переглянулись и пожали плечами. Эдуард махнул рукой: он с Грильпарцером не умел столковаться, а тут столько людей, и каждый хочет оказаться прав. Глупости все это. Теперь Эдуард сидел за столом и слышал, как наверху скрипит старый паркет, ходят люди. Оформляли труп.
Эдуард заклевал носом, как вдруг раздался звонок в дверь. Он встрепенулся, икнул, и медленно пошел открывать. На лестничной клетке стояла тетя Ксеня. Он посмотрел на нее: руки по швам, голова набок, глаза черные, лицо морщинистое, черный плащ - словом тетя Ксеня в быту. Эдуард смотрел на нее некоторое время, потом сказал.
-Привет тетя, заходи.
Тетя улыбнулась, преобразилась. Они прошли на кухню. Эдуард поставил чайник. Заварили чай. Сели друг против друга, стали разговаривать, но как-то не клеилось. Тетя все больше о своих мужчинах; Эдуарду было неинтересно слушать. Он думал о своем, вспоминал прошлое; особенно вспомнилось ему как в молодости путешествовали на байдарках. Пили пиво. Хорошие времена. Вспомнил девушку, с которой занялся любовью прямо в палатке. Что-то тогда его укусило, на утро пол ноги распухло. Хорошие были времена.
Тетя Ксеня молчала; она видела, что Эдуард в расстроенном состоянии. Эдуард опомнился и посмотрел на тетю. Он произнес.
-Грильпарцер умер.
Эдуард поймал себя на странной мысли. Он совсем не хотел вспоминать Бетти, как будто хотел отделаться от какого-то незримого груза. Про Бетти он ничего не сказал.
-Грильпарцер умер, - повторил Эдуард.
Тетя вдруг запустила руку в карман и достала большого черного жука рогача. Все произошло по классическому сценарию, кроме последней секунды. Жук медленно подполз к руке Эдуарда и прижался к ней холодным панцирем, соединяя и разъединяя рога. Эдуард смотрел на тетю, она смотрела на него. Внезапно лицо тети как-то искривилось, в глазах появился ужас. Эдуард поднялся со стула, спокойно открыл шкаф и достал сковороду; вдруг размахнулся и со всей силы ударил по насекомому, с грохотом расплющив его. Брызнула какая-то желтая жидкость, на кухне невыносимо запахло, как тогда, в спальне Грильпарцера.
Тетя Ксеня поднялась, переменившись всем видом: теперь она была такою же, как и на площадке: руки прижаты, голова набок. Она медленно направилась к выходу. Эдуард пошел за ней, отворил дверь. Тетя вышла на лестничную клетку; в тот же момент с верхнего этажа на носилках спускали по лестнице тело Грильпарцера, накрытое белой простыней. Тетя механически остановилась, пропустила процессию, потом медленно, даже не взглянув на Эдуарда, двинулась вниз по лестнице. Где-то внизу замешкались, потом хлопнула дверь. Видимо, вынесли тело Грильпарцера. И лишь стук тетиных каблуков еще несколько минут эхом звучал в подъезде.
Эдуард запер дверь и, повернувшись, увидел свое отражение в зеркале; в том самом, куда он постоянно смотрел перед тем, как выйти на улицу, по делам, или просто гулять. Он вглядывался в отражение, которое с каждою минутою теряло четкость и размывалось. Эдуард Рабанский тихо плакал.