Он покрутился по сторонам и снова окинул меня взглядом, который, почему-то, остановился на моих губах. Или мне показалось. Он сильнее закутался в пальто.
-Бр-р, черт, как похолодало.
-Здесь ветер, поле, - сказал я, сжимая и разжимая в карманах холодные пальцы.
Мы уже давно вышли на трассу. Ждали. Согласно условию, здесь нас должны подобрать.
-Егор, - сказал я.
Разговаривать было трудно. Ветер одним махом сбивал слова с губ.
-Егор, - повторил я, когда ветер чуть стих, - странно.
-Что странно?
Егор переминался с ноги на ногу.
-Никаких опознавательных знаков, как они нас вычислят здесь? Ни автобусной остановки, ни указателя, ничего нет... Бред какой-то. Но, не в этом дело...
-Вычислят, не волнуйся...
-Но, не в этом дело, - продолжал я, - мне интересно, как они объяснили тебе, что необходимо ждать именно здесь? Они указали километраж? Или здесь особенное дерево? Здесь сплошные поля, кустарник, и щебенка; ни деревушки, ни коровника, ничего ведь нет.
Егор отвернулся и поправил воротник. Как будто нельзя было его поправить, глядя на меня.
-А ты любопытный, - были его слова.
-Любопытный, - ответил я и разговор иссяк.
Пронеслась очередная машина, и в очередной раз, будто что-то опустилось в груди. Почувствовал тошноту. Егор заметил.
-Что с тобой?
-Громко ездят, - я указал на очередной несущийся автомобиль. - Я очень чувствителен к звукам. Не ко всем, к некоторым.
Взгляд Егора остановился на шляпе.
-Смотри, как бы не улетела, - сказал он.
Я сильнее ее натянул.
-Так шляпы не носят, - сообщил он.
-Шляпы вообще не носят, - ответил я.
Пролетели еще несколько машин.
-Это музыкальная особенность? - спросил он.
-Что? Ах да... нет. Не знаю. Наверное, нет. Хотя Моцарта в детстве душили рыдания, когда он слышал звук бьющихся тарелок.
Каждое слово приходилось выкрикивать. Ветер усиливался.
-Ну, ты не Моцарт.
-Я знаю, что я не Моцарт.
-Ты хнычешь, когда кто-то бьет тарелку?
-Нет, этот звук я переношу спокойно.
-А бутылку?
-Тоже, хотя неприятно.
-Еще бы, - согласился Егор.
А я почему-то представил кровь. Просто ассоциация: битая бутылка, осколок, порез, кровь. Всего одна капелька - но это кровь. Я посмотрел на Егора, а он - прямо в мои глаза.
-Сам ненавижу, когда бутылки бьют.
Я кивнул и посмотрел на дорогу. И он тоже закивал. Он поднял голову и, прищурив глаза, посмотрел на серое, словно асфальт, небо.
-Да где же они, черт, мы тут от холода помрем! - скрипя зубами, произнес Егор.
-Приедут, - ответил я. - Куда они денутся...
Он удивленно на меня взглянул и вдруг хрипло засмеялся.
-Ты так это сказал, будто давно их знаешь. Отличный знак.
Я представил нас со стороны - забавное зрелище: две одинокие, черные, длинные фигуры на дороге, стоят, переминаются с ноги на ногу, по очереди выпуская изо рта облака пара. А потом мы закурили и пар стал смешиваться с табачным дымом.
-Какие ты еще звуки не любишь? - продолжал вопрошать Егор.
Мы уже не смотрели друг на друга. Потому что курили. Когда куришь, обычно вертишься по сторонам.
-Трудно так сразу, - ответил я.
-А ты подумай, - сказал Егор, и я, почему-то, вздрогнул.
Но не от его слов. Вспомнил, что есть один звук...
-Есть один звук, - сказал я.
Егор перестал вертеться и уставился на меня.
-Не переношу звук радиоволн. Знаешь, когда настраиваешь приемник, пытаясь найти станцию, иногда встречаешь слабый сигнал... Все перемешивается, голоса, звуки, ноты, какой-то управляемый хаос, но не в политическом смысле, как ты понимаешь.
Я посмотрел на Егора. Его глаза бегали по моему лицу, будто тщательно его изучая.
-Я понимаю, что не в политическом. А в каком?
-Ну... я не знаю. Это трудно объяснить. Чепуха, на самом деле. Глупости.
-Я бы на твоем месте не бросался такими заявлениями. Ведь мы говорим о психическом заболевании, верно?
Я вдруг чуть не сказал "верно", но во время спохватился. И рассмеялся. Конечно, нарочно рассмеялся. Почувствовал, как наш разговор стремительно теряет некую неформальную прослойку, которую мы сразу же удачно нашли при знакомстве. Такое часто бывает. Познакомился, поздоровался, никакого конфуза, собеседник дружелюбный, общительный. Но вдруг, на каком-то этапе, разговор словно теряет окраску, фразы становятся зажатыми и искусственными, и непонятно, по твоей ли это вине, или по вине собеседника. Куда лучше и проще, когда сразу не клеится. Можно просто помолчать нужный отрезок времени, выждать, и распрощаться. Безусловно, я рассмеялся нарочно. Совсем не хотелось смеяться. Какое уж тут веселье.
Странную штуку вдруг сотворил Егор. Он поднял руки к небу, будто взывая к Господу. И я с уверенностью подумал, что это никоим образом не связано с его последними словами о психическом заболевании. Он вознес руки к небу, резко, неистово, на лице его напряглись мышцы. Я догадался, что он указывает на что-то, посмотрел наверх, но нашел лишь серый слой, отделяющий нас от настоящего неба. Я в недоумении опустил взгляд, повернул голову, и остолбенел от удивления.
Егор исчез. Только был тут, и вдруг, словно кто-то щелкнул выключателем и выключил человека. Я тяжело вздохнул, снова посмотрел на небо, по сторонам. И как будто оцепенел, как будто мне сделали какую-то неизвестную медицине инъекцию.
Прошло минуты три, прежде чем я опомнился. Я сделал такое заключение, когда нашел остаток тлеющей сигареты между пальцами. Выбросил. И снова увидел Егора - на противоположной обочине. Черная фигура его недвижимой полоской вычерчивалась относительно мерзлого поля. Забавно - я совсем не удивился, словно в порядке вещей. Я выждал случай и перебежал на его сторону. Он не спускал с меня глаз. "Странные глаза", подумал я. "Словно отдельно от остального тела".
-Ух, за тобой и не угонишься... Когда ты перешел на эту сторону?
Егор медленно перевел на меня взгляд. И как-то нахмурился.
-Ты решил все отменить?
-То есть, как отменить...
-А кто его знает, вас, музыкантов, не поймешь...
-А как же руки? - спросил я.
И вдруг мною овладело ощущение, что говорить об этом больше не стоит, так как происшествие это стремительно утрачивает значение. Так бывает, когда просыпаешься утром и понимаешь, что тебе снилось что-то очень важное, и ты даже помнишь отдельные участки сновидения, но все это быстро растворяется в реальности, и вся важность и причина, с каждой секундой, словно рассыпаются, крупица за крупицей; и через минуту ты уже удивляешься, что придал всей этой ерунде так много значения. Так было и теперь. Я махнул рукой.
А Егор переменился в лице. За нами приехали.
-Дождались, - вздохнул Егор, и голос его дрогнул.
Остановился старый Мерседес черного цвета, очень грязный. Егор открыл дверь, залез, я за ним. Впереди сидели два человека. Тот, который был за рулем, даже не обернулся, но я поймал его взгляд в зеркале заднего вида. Человек, сидевший рядом, развернулся ко мне. Лицо его показалось мне крайне неприятным, опухшее, изрезанное морщинами. Волос почти не было. Мы поехали. Скрежетал двигатель. Воздух в машине был теплым и маслянистым.
-Сними шляпу, - произнес человек хриплым голосом.
Я снял и положил на колени. Человек отвернулся.
-А Егора куда подевал? - снова раздался его голос.
Я посмотрел на Егора.
-Он здесь, - ответил я.
-Здесь?
Человек снова обернулся и посмотрел на Егора. И почему-то хрипло засмеялся.
-Да уж, здесь он, - сказал он и потянулся к приемнику.
Я закрыл глаза. "Сейчас начнется", подумал я.
И действительно, началось. Я почувствовал, как стучат в висках сосуды. А он все крутил регулятор, будто издеваясь; доходил до конца диапазона, возвращался обратно, не останавливаясь ни на одной радиостанции. Я слышал голоса, отрывки слов, куски песен, потом шипение, будто вакуум, потом снова голоса... Вся это мишура, хаотичность, глупые, неупорядоченные осколки разума, песок никчемных мыслей; звуковой и смысловой мусор, будто театр без актеров, бессмысленные наслоения, весь этот беспорядок словно накипью оседал у меня в голове.
Смеркалось, когда мы, наконец, прибыли на место. Сквозь стекло, я едва различил фабрику и два тяжелых силуэта труб, исторгающих дым. Рассудок постепенно покидал меня, будто кто-то отключал модули, как делал это Дейв Боумен, выключая разум Хэла в Космической одиссее. Я медленно, в полузабытьи, перевел взгляд на Егора. Он не смотрел на меня. Глаза его были закрыты, а лицо... что-то было с лицом. Оно изменилось, исказилось... Мой слабеющий взгляд поймал капельку на его щеке. Он плачет?