Нашей бабушке "стукнуло" восемьдесят. И она решила, что пора писать завещание. В собственности у неё была большая, просторная квартира, в которой все мы были дружно прописаны. Бабушка не умела хранить секреты, и мы прекрасно знали, кому она собирается завещать жилплощадь: Ленину. Да, да, Владимиру Ильичу Ленину. С завещанием дела шли не очень: каждый день она посещала разных юристов, но те ей отказывали.
Бабушка сидела вечерами на кухне и ругалась вслух: "Да как они смеют мне отказывать?! Это моё волеизъявление!". Последнее словечко она подцепила у какого-то очередного юриста, и теперь твердила при каждом удобном и неудобном случае. Мы торопливо разбирали тарелки с борщом и разбегались тараканами по своим комнатам, чтобы не слушать все эти волеизъявления, волеизливания, волеизъязвления. Но однажды один юрист взял и заверил нотариально бабушкино завещание.
Бабушка сияла: "Вот! Есть справедливость в этом мире! Мою квартиру получит Володенька, а не вы, ироды проклятые. А что Володенька, как мумия какая-то, прости Господи, в этом мумзолее лежит?! А то у него будет нормальная квартира, всё как у людей!".
Мы переглядывались, но смеяться над бабушкой не спешили: сейчас юристы и не такое могут провернуть. На семейном совете, проходившем, разумеется, без бабушки, было принято единогласное решение: надо убедить переписать завещание. И тут у бабушки начался период ухаживаний: кто платок оренбургский презентует, кто духи "Новая заря", а кто норовит бабушкин гайморит "звёздочкой" вылечить. Бабушка не сдавалась, как Брестская крепость. В ход пошли другие методы. Дядя Федя решил давить на бабушкин страх "а что соседи скажут?", и каждый день рисовал старушке картины одна страшнее другой. Бабушка отмахивалась: "Побрешут, побрешут, да и успокоются. А мне о вечном надо думать, а не о бабе Люсе". Дядя Федя продолжил наступление. И в одно прекрасное утро мы заметили, что бабушкина защита дала трещину: она засомневалась.
У нас появилась надежда, мы накупили имбирных пряников на радостях. И пока мы гоняли чаи, смаковали, придумывали детали, бабушка умерла. Тихо и незаметно. Когда мы заподозрили неладное, было уже поздно вызывать скорую.
После похорон мы сидели, понурив головы. Баба Люся заохала.
- А помните, дядя Федя заболел так, что две недели в постели провалялся, врачи только руками разводили. А Томочка выходила, чаем малиновым выпоила.
Мы молчали.
- А помните, садик на карантин закрыли, так Томочка с вашими оболтусами нянчилась.
Мы молчали. Нам бабушка уже не казалась такой вредной и противной. Каждый вспоминал что-то своё и вздыхал.
А через две недели после похорон в дверь постучали. За дверью стоял какой-то человек в красном галстуке и насвистывал "Вихри враждебные". Когда мы открыли, человек представился юристом и потребовал освободить квартиру, размахивая копией завещания. Мы вытолкали горе-юриста за дверь: "Пусть Ленин приходит, ему мы квартиру освободить согласны!".
А еще через две недели нам прислали повестку в суд. Дядя Федор умилялся больше всех: "Эхма, придумают же! И кто на нас подал в суд? Ленин? Умора!". Мы пошли на заседание, заранее веселясь, что это будет не суд, а, скорее, цирк, что мы просто хорошенько посмеёмся, да и только.
В зале суда отчаянно горели лампы, несмотря на то, что за окном светило яркое летнее солнце. Позади высокого судейского кресла, на панелях светлого дерева висел герб в металлической строгой раме.
"Встать! Суд идёт!", - услышали мы и вытянулись по струнке. Так же, как и мы, по струнке вытянулись жалюзи на высоких окнах. Бас продолжал вещать: "Сегодня слушается дело о выселении семи незаконно проживающих граждан из квартиры номер три по улице Вторая Берёзовая".
Вышел юрист в красном галстуке: "Товарищ судья! Прошу Вас ознакомиться с завещанием товарища Свечкиной, Тамары Александровны".
Судья взял бумаги, трижды просмотрел их, и приподнял правую бровь: "Всё заполнено правильно. Товарищи, в чём же дело? Освободите помещение!"
Встал дядя Федя: "Господин судья! Так Ленин умер! Как можно передавать собственность мертвецу?!"
Судья побагровел: "Да как вы смеете! Мертвецу? Да он живее всех живых!".
Судья огласил приговор и стукнул молотком: "Приговор окончателен и обжалованию не подлежит!".