- Бежим в лес? - спросила она. Мы лежали на ворохе тряпья под брезентовым навесом. Я курил, она улыбалась. В паху приятно тянуло, глубокие затяжки обжигали мне губы фильтром сигареты...
Какой к чёрту лес, подумал я. Разве нам плохо здесь, подумал я. Почему бы мне на ней не жениться, подумал я.
Три мысли, одна другой чудеснее. Жизнь, казалось бы, пошла на лад... Сквозь навес пробивались колышущиеся от пыли солнечные нити. Они щекотали мне лицо, а грудь приятно согревала ладошка лежащей рядом девушки.
Она, обнажённая, доверчиво жмущаяся ко мне, казалась до того беззашитной, что у меня защемило сердце. Я обнял её покрепче и начал проваливаться в сон.
Она нетерпеливо заворочалась, пытаясь вывернуться из-под моей руки. Я не отпускал. Тогда она укусила меня и вырвалась сама. Я обожал, нет, я боготворил эту несносную дикарку. Я любовался ею исподтишка. Она смеялась и танцевала, подставляя своё тело солнечным лучам...
Я проснулся в одиночестве, дрожа от холода. Нашарил рядом с собой в темноте пачку сигарет, чиркнул спичкой... Вокруг - ни души. Моя одежда была раскидана по земле, так же, как и была. В голову назойливо лезли воспоминания о вчерашнем дне. Завтра она снова придёт, я был уверен в этом. Она приходила ко мне каждое утро - и каждый вечер исчезала, будто бы её и не было. Я приподнялся на локтях и выглянул из-под навеса. По земле стелился бледно-сиреневый туман. В траве тут и там, будто звёздочки, виднелись крохотные белые цветы.Всё-таки здесь волшебные места. Где, если не здесь, могла появиться она?
Вдалеке темнел лес. Наверное, она всё-таки пошла туда.. Я ощутил слабую тревогу, которую, впрочем, легко вытеснила мысль о том, что девочка она довольно-таки взрослая и сможет за себя постоять.
Я натянул джинсы, накинул, не застёгивая, рубашку - и двинулся по направлению к развалине, служившей мне домом. Звёзды светили так ярко, что я без труда разбирал дорогу. Бледная луна казалась мне похожей на обрезок ногтя, поэтому я старался на неё не смотреть...
- Это ты? - спросил я. Надо же мне было что-то спросить. Она хихикнула и скользнула под навес. Только сейчас я заметил, до чего она юркая. Точь-в-точь маленькая болотная ящерка. Да и в облике её подчас проскальзывало то-то этакое - чуть скошены в стороны зеленоватые глаза, чуть заострены узкие скулы... Мне нравилось её тело. Несмотря на то, что на коже у неё повсюду виднелись царапины, синяки и ссадины - она, пожалуй, была красива. Короткие, неровно остриженные волосы она явно обрезала сама. Я ни разу не видел на её лице косметики, а единственным украшением, которое она признавала, был дешёвый браслетик-цепочка на левой щиколотке. Мои размышления были, пожалуй, чересчур резко прерваны быстрым и точным укусом её мелких зубов. Ей снова хотелось играть. Ну разве можно такой отказать...
Этот день прошёл точно так же, как и череда предыдущих. Удивительно, как у неё только находятся силы на такие выкрутасы. Я каждый раз после этих упражнений едва ли мог наклониться, не почувствовав головокружения. Приходя домой, я механически закладывал в себя приготовленный заботливой соседкой ужин, прочитывал несколько строк из Кафки - и моментально засыпал, чтобы утром снова ждать её.
Близилась осень, начало холодать. То и дело я просыпался от шума дождя, напоминавшего мне шипение змеи.
Мы продолжали встречаться, и мне казалось, что так будет всегда. Так должно быть всегда. Жизнь казалась мне величайшим чудом. В ней не было ни забот, ни огорчений...
Всё текло своим чередом до тех пор, пока однажды я, проведя под навесом почти весь день, не дождался её. Она и прежде могла запоздать - но не было и дня, чтобы я не слышал её радостного смеха у нашего с ней тайного убежища. Я сидел, обеспокоенный, и курил сигарету за сигаретой. Незаметно подошла к концу вторая, "резервная" пачка. Я бросил её на землю, запахнул поплотнее ветровку, и отправился искать ту, без которой моя жизнь потеряла бы всякий смысл.
Солнце соскальзывало с небосклона - казалось, только горы и холмы не дают ему сорваться в пропасть. Звон в ушах заглушили церковные колокола. Нужно было торопиться, пока не стемнело. Впервые за долгое время я испытал настоящий страх - а что, если я её не найду? Вдруг я больше никогда не увижу её?
Я не задумывался над тем, куда идти. она часто говорила про лес, и отчего-то я был уверен, что она именно там. Все три месяца, что я провёл в этих краях, она была со мной, и я успел немного изучить её повадки. В лесу я был впервые, а потому чувствовал себя довольно беспомощным. Где она могла быть? Я брёл наугад, пока мне не почудился тихий шелест. Слух мой обострился за то время, что я провёл вне городского шума, и я без труда сумел уловить, откуда доносился звук.
На поляне, куда я вышел, высились несколько замшелых валунов. Заходящее солнце резко очертило на одном из них хрупкую, свернувшуюся калачиком фигурку. Я подумал было, что она спит, но при моём приближении она тихо зашипела и скосила на меня немигающий взгляд. Её одежда лежала рядом, в траве.
- Оденься, - сказал я, - замёрзнешь.
В ответ она только сильнее вжалась в камень. Прошло не одно мгновение, пока я сообразил, что она пытается греться на еле тёплом мху. Я стоял беспомощно, держа в руках её потрёпанное платьице, и не знал, что ещё ей сказать.
В тот вечер я впервые привёл её в свой дом. Привёл почти насильно, напоил горячим чаем, и мы долго сидели молча на полутёмной кухне, не глядя друг на друга. Я внезапно понял, что почти ничего не знаю об этой странной девушке. Что связывало нас кроме света, радости и плотских утех? Я всё ещё не знал её имени... я даже не был уверен в том, что оно у неё есть. Моего она никак не могла запомнить, и я легко с этим смирился. Мы встретились с ней, когда я только приехал сюда. Мне вздумалось забраться на гору, где я едва не запнулся об неё, нежащуюся в высокой траве. Я хотел было извиниться, но она ловко сделала мне подножку и повалила в траву рядом с собой. Сцепившись, мы покатились вниз по склону - тогда всё и началось... На ней тогда было то самое платье, что сейчас безвольно висело, выстиранное, на бельевой верёвке. По-моему, я вообще не видел её ни в какой другой одежде. Впрочем, я могу и ошибаться. Глядя на женщину, я редко присматриваюсь к её одежде. Тем более - тогда, когда мы часами бродили по горам, разговаривая о том, какие секреты скрывают камни. Потом мы придумали встречаться в шалаше, где когда-то играли давно выросшие соседские дети. Годы не отражаются на таких сооружениях - драные ковры, перекинутые через толстую ветку дерева, скрывали происходяшее от посторонних глаз, а на тряпье можно было валяться, не заботясь о том, как бы не напороться на сучок или острый камень. В этой примитивной юрте мы проводили долгие счастливые часы...
Внезапно она подняла голову, яростно посмотрела на меня из-под чёлки и заявила:
- Скоро я умру.
Я опомнился, отвлёкся от созерцания её укутанного в одеяло тела.
- Что ещё за глупости ты несёшь? - испуг и ярость смешались во мне, и я едва не кричал.
- Холодает... Я умру. Уже совсем скоро. Ты придёшь посмотреть, как я умру?
Я едва не задохнулся. Господи, неужели она не понимает, как болезненны для меня эти её слова!
- Ты не умрёшь. Не сможешь. Я люблю тебя, и мы будем жить вместе. Долго-долго, сколько тебе захочется.
Она молча уткнулась в свою чашку. Когда она так вот замолкала, говорить ей что-то было бесполезно, и я не стал продолжать. Скорее всего, я солгал ей, сказав, что люблю. Как можно любить женщину, о которой так мало знаешь...
Через неделю мне предстояло уезжать. Отпуск подходил к концу, надо было возвращаться к привычным делам - к работе, командировкам, к суете. Я уже твёрдо решил, что возьму её с собой, в Город. Возможно, даже силой, если она будет упираться. Она всё ещё рвалась в лес, и её приходилось держать взаперти. Никакие увещевания на неё не действовали, ей хотелось жить на природе. Улыбка совсем покинула её лицо, и ни разу я не слышал её смеха в стенах дома. Она часами сидела у окна, уставившись вдаль, изредка шипела на кошку, пытавшуюся взгромоздиться к ней на колени, и скучала.
Эта неделя была для меня сущим мучением. Мне больно было видеть, как она страдает, но я понимал, что в городе ей будет лучше. Девушке её возраста не пристало жить дикаркой - а она, как я подозревал, не умела даже читать.
Я собирал свои вещи глубокой ночью, стараясь не потревожить её сон. Наутро я поцеловал её в закрытые глаза и сказал: "Пойдём". Она доверчиво встала с постели, как была, нагишом, взяла меня за руку и вопросительно посмотрела на меня. Я замялся, и, помедлив, попросил её одеться. Она нахмурилась, но повиновалась. С тяжёлым сердцем повёл я её с собой на вокзал. До поезда оставалось всего полчаса.
Она беспокойно заозиралась, занервничала. Вскоре лицо её осенилось внезапной догадкой:
- Ты уезжаешь?
- Нет... - и снова я её обманул. Нельзя, чтобы это вошло в привычку. - Давай зайдём туда? - и кивнул на свой вагон. Не дожидаясь ответа, потянул её внутрь и посадил за столик в своём купе. Народу в вагоне было совсем немного, и я закрыл дверь, не беспокоясь о том, что кто-то нас потревожит. Сел рядом с ней, выложил на столик нехитрые харчи, среди которых было её любимое печенье, и предложил позавтракать.
Когда вагон вздрогнул, она вскочила с места. Почувствовав какое-то движение под ногами, она подбежала к окну и расширившимися от ужаса глазами уставилась на то, как поползли куда-то назад стены вокзала. Я попытался приобнять её сзади, чтобы успокоить, но она завизжала и заколотила кулаками по стеклу. Оттолкнув подошедшего на шум проводника, она заметалась по вагону, с шипением и плачем дёргая каждую дверь на своём пути. Я молча стоял и смотрел на неё. Мне хотелось курить, но я боялся отвернуться. Из дальнего купе выглянул человек в деловом костюме, назвавшийся врачом. Я торопливо объяснил ему, что бьющаяся в истерике девушка на самом деле - моя умалишённая племянница. Он серьёзно кивнул мне и скрылся за дверью. Минуту спустя он вышел, держа в руке шприц. Вдвоём с проводником мы удержали брыкающуюся и плюющуюся девушку, и содержимое шприца скоро оказалось в её сонной артерии.
Она крепко проспала почти всю дорогу. Проснувшись, попросила пить. Я пододвинул к ней свою чашку с недопитым чаем. Пила она жадно, чуть не захдёбываясь. Я смотрел на неё с жалостью. Выглядела она неважно. Двое суток нездорового сна давали о себе знать. Засаленные волосы были спутаны и взлохмачены, под глазами темнели круги, скулы выпирали сильней, чем обычно. Я хотел поцеловать её, но она молча уклонилась. Я не стал настаивать. Говоря откровенно, меня отпугнул кислый запах у неё изо рта. Ещё час мы ехали молча, потом она тихо попросилась в туалет. Я взял её на руки, как ребёнка, она обвилась вокруг меня - и я отнёс её, куда следовало.
Вскоре мы прибыли в город. Я обул её и помог спуститься. Мы вышли из вагона, и она заозиралась. В её глазах больше не было испуга - скорее, обречённое смирение.
Как только мы переступили порог моей квартиры, она рухнула на диван и застыла, уставившись в потолок. Мне уже доводилось видеть её в таком состоянии, а потому я не стал её тревожить. Я запер дверь на ключ и ушёл в душ.
Вернувшись,я застал её на том же месте, в той же позе. Что ж, подумал я, ей понадобится время, чтобы освоиться. Я не стал забирать у соседки кошку. Не стал звонить своей бывшей. Не стал отмечать с друзьями своё возвращение...
Всё шло более или менее гладко. Она научилась обращаться с пылесосом, с кухонной плитой и утюгом. Телевизора она боялась, и я поступился своей привычкой смотреть новости по утрам. Каждое утро мы просыпались вместе, и она провожала меня на работу. Каждый вечер я приходил к ней, как прежде она приходила ко мне. Я рассказывал ей о том, как прошёл мой день, она внимательно слушала меня, глядя мне в глаза и мерно кивая головой. Иногда мы с ней вместе выходили на улицу, но ей это не приносило большого удовольствия - она смотрела себе под ноги и торопилась вернуться домой.
Я старался кормить её самыми лакомыми вещами, всем тем, что любил есть сам, но она оставалась всё такой же худощавой и гибкой. Однажды в постели, любуясь ею - это стало для меня почти ритуалом - я заметил, что она похудела ещё сильнее. Чувствуя мой взгляд, она, сидя спиной ко мне, изогнулась так, чтобы поймать его. Хребет её так чётко очертился под тонкой кожей, что я испугался. На мгновение мне показалось, что по её спине вытянулась змея. Иллюзия эта пропала, стоило ей сменить позу, но неприятное ощущение и холодок на коже всё-таки остались.
Я не решался спрашивать, хорошо ли ей со мной. Я был уверен в том, что она освоится, станет мне любимой женой и больше никогда не будет бояться зимы и холода. Мои друзья отошли для меня на второй план, я не решался показывать им своё сокровища, опасаясь, наверное, что она им не понравится... Наверное, я всё-таки был влюблён.
Новость о том, что мне предстоит отправиться в командировку, потрясла меня. Как ни просил я начальство отсрочить её - или послать кого-нибудь вместо меня - мои усилия были напрасны. На сборы мне дали всего один день, и я посвятил его сомнениям и терзаниям. Кое-как собрав вещи, я набил холодильник продуктами, перестелил постель, отключил от сети телевизор. За несколько часов до отъезда я собрался с духом. Сел на диван, усадил её около себя. Пытался что-то объяснять, долго и путано, сбивался, краснел... Она смотрела куда-то мимо меня и мерно кивала головой. Я объяснял ей, что так надо, что я обязательно вернусь к ней, что мне будет её не хватать... Пытался уверить её, а заодно и себя, в том, что не могу не поехать. Пытался шутить, тискал её холодную ладонь.
Я проследил, наконец, за её взглядом, и увидел, что безобразный с виду двор и в самом деле прикрыт пушистым, таким тёплым с виду снегом...
Как зачарованная, наблюдала она за тем, как вальсируют снежинки. Впервые за всё время нашего знакомства я увидел влагу в её глазах. Я обнял её, но она была неподвижна и напряжена, как сжатая пружина.
С тяжёлым сердцем я вышел из дому. Было что-то такое во мне - не то предчуствие, не то сомнение... Я не решился запереть её в квартире, оставил ей запасной ключ. Я не смог поцеловать её на прощание.
Вернувшись из командировки, я первым делом помчался в супермаркет за шампанским и тортом. Я был полон решимости сделать ей предложение. Сегодня - или никогда! На такси понёсся домой, пинком распахнул дверь...
Тишина. Её не было нигде. Я встревожился, но вскоре тревога уступила место радости - она, наконец, свыклась с жизнью в городе, раз сама выходит на улицу. Я поставил торт на стол, сунул шампанское в холодильник и уселся доедать оставленную ею на столе холодную курицу. Потом, не снимая костюма, включил телевизор...
Беспокойство в моём сердце нарастала. На улице темнело, а она всё не появлялась. Снег продолжал неторопливо падать, будто песок в песочных часах. Бездумно уставившись в экран телевизора,я не заметил, как уснул.
Проснулся я утром. Поморщился, ослабляя галстук - и, естественно, окликнул её. Не получив ответа, я занервничал. Пробежал по квартире - никого. От звонка в дверь я проснулся бы... Или нет?
Когда солнце стало клониться к закату, я уже не находил себе места.
Куда она могла подеваться... Заблудилась? Навряд ли она направилась бы так далеко, чтобы можно было заблудиться. Сбежала?
Я сжал пальцы в кулак, расслабил... Легче не стало. Стало обидно до боли.
Так... успокоиться... Думать последовательно. Как она могла сбежать? Сесть на поезд? Нонсенс. Вызвать такси? Боже, о чём я думаю - она ведь и телефоном-то пользоваться не умеет...
Что нормальные люди делают в таких случаях? Ах, да, обзванивают больницы-морги-милиции...
О морге думать не хотелось, о больницах - тоже, добровольно бы она туда не отправилась. Я позвонил в участок, рассудив, что дальнейшее они сделают за меня.
Ещё день прошёл на грани нервного срыва. Я не мог заставить себя даже переодеться, не говоря уже о том, чтобы побриться или принять душ. Я не отвечал на звонки от друзей и начальства, молил всех известных мне богов о том, чтобы она вернулась... Ну вот сейчас... Пожалуйста...
То и дело мне слышался звук поворачиваемого в замке ключа - каждый раз я вскакивал, мчался к двери - и оседал там же на пол, понимая, что мне почудилось.
Телефон молчал. Я клял его последними словами... Я сообщил милиции название деревни, где мы познакомились, но меня честно предупредили, что это почти безнадёжно - искать безымянную девушку в занесённой снегом дали. Я готов был впасть в отчаяние, когда телефон, наконец, зазвонил. На том конце провода раздался осторожный женский голос:
- Скажите, пожалуйста... Кем приходилась...то есть, я хотела сказать, приходится Вам пострадавшая?
- Пострадавшая... - низкий, сиплый, чужой голос ответил ей за меня, - Она моя невеста.
Я замолк, не в силах выдавить более не слова. Мир перевернулся, вздрогнул и рухнул в бездну.
- Что с ней? - продолжил тот же уродливый голос, не советуясь с моим мозгом.
- Она в реанимации. Диктую адрес...
Такси мчалось по залитому фонарями ночному городу. Снег продолжал идти, заметая следы от колёс. Я курил. Таксист молчал. Снег таял, касаясь оконных стёкол, и стекал вниз крупными каплями. Шампанское я взял с собой. Сам не знаю, зачем.
Я ворвался в отделение реанимации, сметя со своего пути двух робких медсестёр. Я узнал её не сразу - побледневшая, бездвижная, окружённая комплексом пищащей, жужжащей и мигающей аппаратуры, она лежала, как лежит на земле сброшенная змеиная кожа.
Я встал на коленях около неё, взял в руки её ладонь - как всегда, холодную и неподвижную.
- Давно она здесь? - спросил медсестру, не отрывая взгляда от бледной руки, опутанной проводом капельницы.
- Почти три дня, - сочувственно произнесла медсестра, подойдя ближе, - и все три дня без сознания. Нашли на улице с сильным переохлаждением. Думали - умалишённая. Кому ещё придёт в голову в такой снегопад на улицу в одном платьице выходить? Отправили сразу в отделение реанимации. С собой ни вещей, ни документов никаких...
Она говорила что-то ещё, бормотала извиняющимся тоном - но я её не слышал. Я сел на койку, не выпуская безвольной руки, и уставился в закрытые глаза той, кого не сумел уберечь. Не надо было никуда ехать... И чёрт с ней, с работой, пережили бы...
Я не заметил, что говорю всю эту ерунду вслух, не заметил, что по лицу катятся слёзы...
Её веки внезапно дрогнули, глаза широко распахнулись - и в ту же секунду ритмичный писк аппарата превратился в ввинчивающееся в мозг гудение...
- Как её звали? - тихо спросила медсестра.
- Не знаю, - ответил я и неожиданно для себя улыбнулся.