"Дал же бог родиться седьмым братом в большой семье! Старший брат - тюря. Не хочешь великим князем быть, так и скажи: "приди брате, володей". Так нет, засел в своём уделе, книги читает, книжник. А что на отчий престол племянник против обычая взгромоздился, так и дела нет. И другие князья хороши: нет чтобы дружно наглецу укорот дать, так каждый свою выгоду ищет. Одни выжидают, другие младшему поклонились, третьи вроде и против, да ссориться не хотят. Начал правды искать - так только обидное прозвище нажил. Свои же бояре, волки, каждый свой кусок урвать хочет, всё на юг глядят, где кормушка жирнее..."
Князь встал с лежанки, с трудом продрал глаза. Тут же залепил их обратно: ничего хорошего не увидел. Старшая дружина лежала вповалку по горнице, где кого хмель свалил. В голове гулко бухнуло, боль сковала виски.
"Проклятые лесовики, чудь белоглазая. Нет чтобы князю загодя медовухи наставить, так наварили наспех своего пойла. Бог знает, что они туда мешают. И ведь отравят, неровён час, с них станется. Чтоб их леший в болото завёл, да там и оставил, прости Господи мя грешного. Спалить их с домами, чтоб знали как князя встречать следует."
На ощупь, шатаясь, выбрался к двери. Стукнулся лбом о низкую притолку, помянул плотника и всю родню его, ступил на низкое крыльцо. С трудом открыл глаза, глянул вокруг.
"Не, нельзя палить. Уйдут гады в леса, где других насельников искать? А хорош городок. Не дай бог, соберёт подлый племянник союзников, тут самое место отсидеться. Без языков пути не найдёт, а как найдёт - у меня сто дорог во все стороны. По любому ручью в леса, век не достанет. Город только...того..."
Город, и впрямь, был "того". Стена палисада шаталась и скакала, столбы гуляли каждый сам по себе. Сторожевая башенка стояла наперекосяк, бодбоченясь и лихо заломив шапку, и даже ближняя церквушка плясала, кланяясь князю осиновой главой. Князь напрягся, свёл глаза вместе. Дома и стены застыли, но ровнее не стали. Брёвна стены торчали врозь, так, что через дыры не то, что вражий воин - лось сохатый без труда пройдёт. Куда боярин глядел?
- Прибить. Гада.
Рядом нарисовался стремянной боярин, и как всегда, понял князя с полуслова.
- Так эта... уже. Ввечеру.
Точно, прибил насмерть ещё вчера. За дерзость. Попытался вспомнить, за какую - голова снова загудела от дикой боли.
- Город. Ставить... нада.... - Князь едва держался. Каждое слово наотмашь било по вискам. Мозг словно пытался выскочить из головы через глаза.
- Моск! Ков... ва... - Выдавил из себя.
Дворовой холоп крутанулся ужом, с поклоном подал полный ковш воды. Князь глотнул едва не половину - от холода заломило зубы, в голове полегчало. Зато в утробе забурлило, заиграло и всё, выпитое накануне, и устремилось наверх, к горлу. Князь сдержался, подал ковш стремянному, не глядя сунул руку куда-то вперёд - получилось, туда, где по прежнему перед ним качалась захудалая церквушка.
- Комн!
Холоп опять угадал, кинулся, подставил плечо под княжью руку. На неверных ногах, вцепившись в холопское плечо, пошёл князь за угол - блевать, чтобы дворовые не глазели.
Из-под низкого крыльца на карачках выполз писчий дьяк. Уселся под стеной, нашарил на боку калиту, вынул вощёную дощечку и свайку. Нацарапал нетвёрдой рукой:
"Повеле Княз стаить город ...
Изумился собственной дерзости, но закончил:
...и церков камену. Писано в селе Кучкове в году..."
Снова остановился. Не любил князь от своих слов отрекаться, даже если кто его речь по своему иначил. Каменна церковь - это вилами по воде, но деревом поправит. А вот за то, что ещё и помянул имя неудачливого боярина, мог крепко обидеть. Повернул дьяк стило тупым концом, затёр "Кучково", нацарапал, как услышал: "Мос-ко-ва". И завалился обратно под крыльцо - досыпать. Не зная ещё, что пока жив князь, сидеть ему над всеми летописями, до которых дотянутся долгие руки князя Юрия, сидеть, выскребая с послушного пергамента самые следы имени опального боярина Кучки.
Над лесной рекой разгорался первый день Великой Московской Руси.