|
|
||
ВЕЛОСИПЕДИСТЫ Город был за рекой. Выйдя из автобуса чуть раньше, В. прошёл несколько сот метров пешком и оказался вскоре у моста, который и соединял пригород с городским центром. Блестящим на солнце сабельным клинком вонзался этот мост в самую гущу красивых только со стороны привокзальных трущоб с их кривыми улочками и золотыми маковками соборов — неоспоримым украшением всего этого крысиного рая. А мост был какой-то странный с виду. Больше походил он на велотрек. Да и сам велотрек (если бы это и вправду был именно велотрек, а не мост), поражал взгляд всякого случайного путника, оказавшегося в этих краях впервые. Он был полукруглой формы, стремительной дугой вытягиваясь над расположенной внизу рекой. Огромные металлические конструкции моста напоминали обычные с виду листы шифера. Слегка искривлённые углубления каждой из дорожек моста-велотрека предназначались для движения на них транспорта исключительно узкоколейного... Велосипеды, мотоциклы, мопеды, возможно, малолитражка. А для настоящих автомобилей, особенно большегрузных, углубления эти были слишком мелки. Чуть возвышающиеся над ними соседские полосы все эти дорожки, казалось бы, благополучно и разделяли. Но в случае использования дорожек в соревновательных целях, вряд ли они могли бы препятствовать интенсивному перемещению велотранспорта с одной транспортной полосы на другую. Для того, чтобы каждый такой манёвр совершить без лишней головной боли для себя, всего лишь и требовалось от спортсменов, не задумываясь о последствиях, перемахивать через разделительные волны соседствующих полос. Ведь, одолев лишь только одну из них, так же легко можно было продолжать перемещаться и далее, уже на вторую полосу, третью и так далее. Разумеется, риск при исполнении спортсменами подобных трюков был чрезвычайно высокий. А всё оттого, что самые крайние полосы, находящиеся с обеих сторон моста-велотрека, внезапно обрывались. Поскольку края этого странного моста не имели дополнительных заграждений, каждый из сорвавшихся спортсменов переживал шок, равносильный шагу в развёрзшуюся под ним бездну. Перед его глазами возникал слегка закруглённый обрыв за последней полосой, пустота под колёсами, дикое отчаянье в глазах и падение в темнеющую чёрной глубиной своей речную гладь. Высота моста, особенно в центре, была довольно приличной. И велосипеды были не обычны. Поскольку скорость, с которой все они проносились мимо В., была просто фантастической, их невозможно было разглядеть, находясь в непосредственной близости. А хотелось бы узнать, чем же отличались эти велосипеды, столь юркие, от обычных гоночных велосипедов? Долго вертел В. головой, пытаясь поймать хотя бы один из них при случайном замедлении, но вскоре он сообразил, что бессмысленно пытался он зафиксировать взглядом хотя бы одну из согбенных в пылу азартной борьбы фигурок восседающих на велосипедах гонщиков. Он уже готов был смириться с тем, что это ему так и не удастся, к сожалению, но тут ему повезло вдруг. Один из спортсменов, проезжая почти рядом с ним, неожиданно резко сбавил ход. Причина такого действа гонщика была прозаична: он отпивал жидкость из фляги, прикреплённой к раме его чудо-машины. Да, этот велосипед был полной противоположностью всем тем, которые В. когда-либо встречал в своей жизни. Во-первых: он не имел седла. Именно поэтому обращённый лицом вперёд гонщик и вынужден был просто лежать на его широкой раме, как на парной лавке или на узкой тренажёрной кушетке. Естественно, в такой позе велосипедист не мог крутить какие-то педали. Их просто не было на привычном для этого месте. Они словно бы явились из далекого будущего, в котором подобное отношение к жизни или же к смерти, возможно, и не имеет уже никакого значения, поскольку всё это легко можно было или отменить вовсе, или же запросто переставить при желании местами. Как сам того пожелаешь. В. некоторое время так и наблюдал за гонщиками, не отрываясь, точно заворожённый. Мгновенно, почти без всяких усилий переносясь с одной полосы трека на другую, велосипедисты исчезали из виду где-то за вздымающейся высоко серединой моста. А на пути к этой середине так же легко меняли они и полосы, по которым бесконечно разгоняли свои быстроходные велосипеды. Удивительно, как только удавалось им избегать при столь хаотичном движении столкновений? Впрочем, не так уж всё было и гладко, как могло бы показаться В. с первого взгляда. Дело в том, что все эти гонщики, перекатывая с одной полосы на другую, сами того не замечая, только приближались к бездне, то есть к краю моста. Единственной закономерностью этих гонок можно было считать не чью-то победу, а скорее — чью-то гибель. Но тут важно было не то, кто из них раньше других окажется на краю бездны, а безразличие, с которым всё это происходило. Для тех, кто достигал бездны, гонки были закончены. На месте довольно шумного падения гонщиков некоторое время расходились от центра круги. Рябь тихой волны подрагивала, причудливо меняла цвет преломлёнными в ней лучами солнца. Играла радужным разноцветьем вплоть до самых берегов. И с шумом рвались в центрах от расходящихся по волнам кругов воздушные пузыри. И никто из гонщиков не всплывал. Возможно, там было глубоко. Или они не успевали ничего сообразить, чтобы продолжать бороться за собственную жизнь... А, может быть, они относились к этому с безразличием, поскольку не видели разницы меж жизнью и смертью? Ну, о чём ещё мог думать В., наблюдая подобное зрелище? Меж тем, сами соревнования всё так и продолжались для остальных, не достигших края моста. Как будто ничего и не случилось. Ни спасительных катеров, ни проявления хоть какой либо тревоги по поводу гибели отдельных спортсменов. Словно всё так и должно было быть. Рядом с В. вдруг оказался один из рисковых гонщиков. Или же это был всего лишь обычный прохожий, трудно сказать. В. внимательно оглядел незнакомца с ног до головы. Долговязый, в блестящем спортивном костюме, к тому же — довольно нервный он был тип, голова у которого как на шарнирах. И этот чудак буквально так и впивался острым взглядом своим в каждого пролетающего мимо него гонщика. Он — тренер, только и успел догадаться о его предназначении В., как этот человек себя и проявил. «Паша, левей! Левей!» — успел он крикнуть вслед одному из промчавших мимо спортсменов, приставив для громкости звучания голоса ладошки ко рту. «Поразительно, как он успел его рассмотреть, — подумал о нём с уважением В. — вот я бы ни за что никого не узнал на таких скоростях». Скорее — это привычка. Глаз у тренера был намётан. Возможно, он догадывался об участниках по характерному для каждого из них свисту ветра, или по запаху, или по цвету маек. Но почему у него у самого нет велосипеда? И как всё-таки он успевает их различать? Неужто и в самом деле по каким-то особым приметам? Или благодаря интуиции угадывает? Наверное, он хороший специалист. Впрочем, вряд ли о нём можно так сказать. Он что же, не видит, как они срываются и падают в реку? Неужели тренер не замечает того, чего невозможно не заметить? И тогда, чтобы не мучить себя неразрешимыми вопросами, В. решил к этому человеку обратиться. — Скажите, а почему их не спасают? — задал он вполне уместный, на его взгляд, вопрос этому гонщику-тренеру. — Вы разве не заметили, как несколько ваших подопечных сорвались с моста? — А в этом нет никакого смысла,— ответил тот ему, ничуть не смутившись,— таковы жестокие реалии современного спорта. Да вы не переживайте так, — неожиданно сделал он неуклюжую, на взгляд В., попытку успокоить неожиданного собеседника нелепой улыбкой,— летом они, как правило, выплывают сами. Вон там,— он взмахнул рукой в сторону,— за теми вон, видите ли, кустами. Если успевают, разумеется, вовремя сгруппироваться. Гораздо хуже обстоит дело зимой. — А что, здесь и зимой проводят соревнования? — воскликнул В. с удивлением. Ещё бы: ведь это даже представить страшно! — Но это же просто смертельно опасно! Наверняка велотрек от мороза обледеневает весь. И потом — эта довольно странная форма его — дугообразная... да она же, знаете ли, совершенно не подходит для подобных соревнований. Скажите, разве вы со мной не согласны? Наконец-то на лице этого человека появилось выражение хоть какой-то озабоченности. Неужели дошло? Ну да, тренер и взглянул на В. чуть растерянным взглядом. Да вот и руки его стали мелко подрагивать. Казалось, совсем немного — и глаза тренера блеснут уже от возникшей там вследствие его глубоких и вполне закономерных переживаний влаги. — Да, тут вы правы на все сто процентов,— промолвил тренер, словно бы специально, чтобы не выдать себя с головой, отвернувшись от В. и задумчиво взглянув куда-то перед собой, — в зимнее время на этом мосту действительно бывает слишком скользко. Да что там и говорить: зачастую их просто выносит с моста ещё при разгоне. Некоторые велосипедисты и силу тяги не успевают уравнять с силами сопротивления, как мгновенно уже и срабатывают инерционные силы автостопа и тормозного пути покрышек. К тому же, зимой падающие с моста ребята зачастую просто-напросто разбиваются об лёд. В. хотел задать ему ещё пару вопросов, но тут тренер заметил случайно освободившийся велосипед; какой-то молоденький, веснушчатый гонщик с него свалился вдруг, как будто он уснул или отвлёкся чем-то второстепенным, лёжа на его уютной раме. В общем, этот гонщик-тренер подбежал к месту падения спортсмена, ухватился за руль освободившегося транспорта и, ловко запрыгнув на его широкую раму, без промедленья так рванул с места, что только его и видели. В. не успел и рта раскрыть, как и этот чудак исчез вслед за остальными велосипедистами, так и не успев рассказать ему какие-либо подробности о трудностях данного вида спорта в зимних условиях. После этого В. прекратил наблюдать за гонщиками. Плевать ему было на их сумасшедшего тренера, на бездны с обеих сторон моста, на тёмную воду внизу. Видеть всего этого В. больше не мог. Ну, хорошо: пусть ему безразличны судьбы ребят, которыми он руководит, так неужели и собственная судьба ему безразлична? А ведь наверняка жена есть у него, да и дети имеются. И родственники. И друзья. Эх, глупо, как же всё это глупо. Непонятным было олимпийское спокойствие тренера в то время, когда В. пытался обсудить с ним столь важные вопросы. Неужели тренера не интересует ничьё мнение? И вот ещё, и это, пожалуй, главное: почему он, не поговорив с ним, не объяснив ему ничего, взял вдруг и умчался вслед за другими гонщиками, воспользовавшись подвернувшимся под руку велотранспортом? Ну, просто мальчишка какой-то, а не тренер! Оголец! А что ещё можно сказать о таком вот отчаянном, бесшабашном гонщике-тренере? Как оценить подобный, нелепый с любой точки зрения, поступок человека, назначенного руководителем? В. мог предположить, что этот горе-наставник сам ещё вволю не накатался. Отсюда и равнодушие к судьбе пацанов-велосипедистов. Огорчённый увиденным, В. прошёлся немного по одной из полос. Размещена была она не на самом мосту, а чуть в стороне. Так тихонько и добрался он к другому концу моста-велотрека. Вот там-то и устроился В. тотчас так, чтобы больше не видеть ни этих рисковых, безумных гонок, ни всего остального, что показалось бы ему неестественным или же опасным. А ему хотелось бы вот просто так лечь да и лежать бы себе, лежать или же сидеть, прислоняясь к чему-либо спиной. С тем хотя бы, чтоб — без всякой цели, впрочем, — рассматривать сам город. Все эти трущобы его, гнильё бессчётных помоек, да садовых всяких кущей и грядок, которые со стороны казались роскошно красивыми. Особенно на фоне всех этих золотых куполов и пышной растительности, скрывающей от любопытного взгляда убогость неблагоустроенного жилого фонда. А все эти роковые страсти, связанные с гонками и со смертями, ему уже не по плечам. Знать, годы берут своё. Непредсказуемой зрелищности стал предпочитать В. умудрённое жизненным опытом созерцание. Так ему было удобнее, да и хлопот в таком случае было куда меньше. Главное для него — удачно расположиться, чтобы с облегчением вытянуть ноги вперёд себя и расслабиться. В природе всегда находится что-то более приятное, чем созерцание чьей-то бессмысленной гибели или такого же бессмысленного, впрочем, рождения. Он внимательно огляделся и неожиданно обнаружил сверху над собой что-то вроде обычного дорожного заграждения. К велосипедистам, которые всё так и продолжали мелькать в его глазах, заграждение это не имело никакого отношения. Ведь расположено оно было на некотором расстоянии от края моста. Как раз, благодаря столь неудачной планировке трековых полос, и хватало гонщикам места, чтобы благополучно провалиться в бездну над самой рекой, но не разбившись в лепёшку, ударяясь об его стальные листы. Если выразиться точнее — это было нечто схожее с металлической, растянутой вдоль моста, только повыше его обрывающейся резко вниз шиферообразной последней дорожки, разделительной полосой. Располагающейся чуть в стороне от самого моста... Так, словно бы предназначенной именно для пешеходов. Такие щиты обычно устанавливают на междугородных, республиканского значения трассах, они разделяют встречные потоки с интенсивным круглосуточным автомобильным движением. Вверху, слепя нещадно глаза и не позволяя разглядывать отдельные предметы внимательнее, царило над В. безоблачное небо, внизу же был расположен песчаный берег пляжа. Там, где песок был чистый, не загаженный, как обычно, всяким мусором, оставляемым после себя отдыхающей публикой. И вода в реке, судя по всему, была подходящей для купания. Ближе к берегу она была уже светлее и сливалась с золотом песка неожиданным мелководьем. И он оживился, разглядывая этот пляж. Ведь там находились какие-то молодые женщины. Было и множество других лиц, но эти лица его нисколько не волновали. Они плескались, лёжа в воде вверх животами, их там было несколько; загоревших, с распущенными волосами. Блондинки, слабость его. Женщины о чём-то меж собой лениво переговаривались. Кто-то из них находился в воде. Стояли, широко расставив ноги и глядя поверх воды. А некоторые были на берегу. Лежали там, устроившись на простынках, или прямо на песке, с прищуренными веками. А день был солнечный, тёплый. Чтобы их разглядеть внимательней, В. и самому пришлось слегка прищурить глаза, хотя и располагалась вся эта красота далеко внизу. Да, безусловно, все они были прекрасны уже хотя бы своей откровенной молодостью. Ну и присущей им в подобных годах веселостью, что вкупе и придавало всем этим девушкам ту особенную сексуальную привлекательность, которая так будоражит кровь во всяком полноценном мужчине. Тут В. приподнял глаза ещё выше, поскольку услышал оттуда какой-то неясный шум. Ему показалось, что это было шуршание материи. Шёлка. Или это был голос чей-то. Тонкий, едва слышный. Словно ангельский, ибо существо, которому этот голос мог принадлежать, было расположено выше. В. поднял голову, вгляделся, и за этой металлической оградой обнаружил он лицо какой-то девочки. Как она там оказалась, невозможно было ничем объяснить. Теперь-то В. догадался, что это был шорох её платья. Или её голос. Возможно, она тихонько напевала что-то. Слов не разобрать. И ни шеи, ни грудей, ни хотя бы кончика одной из маленьких ножек В. так и не заметил. Одно только лицо. Юная, приятно пахнущая, она и с дешевыми украшениями на ушках могла очаровать кого угодно. Вызвать сладкое волнение при одной лишь мысли... Но что это? Ему показалось вдруг, что лицо этой девочки, хотя и находящееся в нескольких метрах от него, чуть больше в размерах обычного. Вот если бы ему удалось разглядеть и всё тело её. Тогда он смог бы, разумеется, сравнить лицо этой девочки с её гибкими, тоненькими руками, скажем, и с узкими плечиками, и с ещё не развитыми достаточно бедрами. И наверняка, В. несколько бы разочаровался в итоге, поскольку её лицо, на его взгляд, выглядело чуть крупнее, чем если бы это была обычная, ничем не примечательная девочка. Но в данном случае налицо было несоответствие в пропорциях меж различными частями тела девочки. А это равнялось, попросту говоря, самому заурядному уродству. Сказать честно: В. видеть не мог красивеньких личиками лилипуток, имеющих чрезмерно короткие ножки и непомерно длинные в сравнении с ножками ручки. Так неужели это лицо именно такой лилипутки? Или так ему всего лишь показалось? И всё же, несмотря ни на что, лицо её было очаровательно. Просто глаз не оторвёшь. Находясь вот так внизу, под определённым, не очень-то и удобным для обзора углом. Похоже, что сама девочка, увлечённая каким-то более важным занятием, В. пока ещё не видела. Возможно, именно поэтому она и показалась В. чуть крупнее в размерах; ведь он видел её не в профиль, а находясь внизу. Это несколько искажало её черты, хотя трудно было исказить их вовсе или до такой степени, чтобы неприятно было смотреть, как он сейчас смотрел в её лицо, не отрываясь. Да, он всё смотрел и смотрел на эту юную красавицу, мысленно умоляя и саму её обратить на него, наконец, внимание. Хотя бы на какое-то мгновение. Ну, повернись ко мне, повернись, умолял В., всё более распаляясь при этом разбуженной в нём неуёмной, как прежде, страстью. И вот она склонила свою головку. И прекрасные черты лица её, на котором была запечатлена рассеянная улыбка, теперь обращены были туда, где находился он. И кого же награждала она этой улыбкой? Неужели её улыбка предназначена была ему? И в груди его от этой мысли так громко забилось сердце, что наверняка она могла бы услышать его удары, если бы у неё могли возникнуть хоть какие-то ответные чувства. Но нереально было даже мечтать об этом. И всё же он не в силах был сдерживать подобные мысли. От него требовалось сказать ей что-то, но подходящие слова долго не приходили на ум ему. И пауза становилась невыносимой. Ещё немного, и вот так, глядя на него сверху, она могла и прыснуть чуть приглушённым смешком в кулачок себе. Лишь стоит подобным ей созданиям обнаружить в ком-то из взрослых неловкость или едва уловимую нерешительность, как и последует тотчас расплата — такой обидный хохоток. Именно поэтому, желая его упредить, произнёс он довольно безвкусную фразу: — Ох, и какая же вы красивая! Но к его удивлению, на обеих щеках девочки вспыхнули тотчас такие же яркие, как и восход солнца, румянцы. Словно осветив тело её изнутри. Если бы его безвкусное обращение к ней оскорбило девочку, вызвав какие-то отрицательные эмоции — это выглядело бы куда естественней, чем эта благосклонная улыбка. Он смирился с тем, что любое слово, произнесённое поразившей его воображение женщине, никогда не покажется ей оригинальным. И лишь молчаливое созерцание несомненных красот выявляется красноречивей любых произносимых комплиментов и лестных фраз. — Правда? — спросила она без всякой, впрочем, иронии. Так обычно и отвечают взрослым девочки её возраста. Словно ещё не верят, что это действительно так, что их несомненная для столь юного возраста красота способна поразить иногда и в самое сердце. — Да, очень, — подтвердил он собственные слова, продолжая оставаться таким же банальным, — я так вам скажу, юная леди — это невозможно передать никакими словами. И тут его, старого ловеласа, она поразила ещё больше. Совершенно серьёзно и без малейшей тени улыбки она заявила: — Знаете что, сударь, а ведь, пожалуй, я награжу вас за это. На время он потерял дар речи. Боже, пронеслось в его поседевшей и основательно поредевшей уже голове, неужели такое возможно? Хотелось закричать от восторга. Что-то вроде... О, как я польщён вашими словами, сударыня. Клянусь, у меня и слов таких нет, чтобы передать всю глубину охвативших меня чувств! В. умел иногда говорить красиво. Слова приходили чуть позже самого события. О, ваша красота сразила меня наповал, я готов хоть сейчас идти за вами на край света, — произнёс бы он чуть позже, оставшись, наконец, наедине с зеркалом. — А куда только вы прикажете! Да я полжизни готов отдать за один лишь ваш поцелуй. Милая, несравненная. В глубине души он ликовал, а она смотрела на него сверху ангельскими своими очами и ждала, должно быть, достойного ответа. А он ей не отвечал пока, он всё так и продолжал в душе ликовать. Он всё молчал, не зная, с чего бы ему начать свой страстный монолог. Тот, который он уже произносил не однажды, но никто пока его не слышал. Такой монолог, чтобы в одной или в двух фразах выразить все свои чувства. И, наконец, он пришёл в себя с тем, чтобы произнести... очередную глупость, увы. — Меня?— переспросил он, глядя в глаза ей с весьма глупым выражением на лице. И объяснить это можно было лишь душевным оцепенением, от которого он не в силах был избавиться. Определённо требовались усилия со стороны, чтобы вернуть его к действительности. При одной мысли о том, что уже сегодня он, возможно, испытает такое счастье, о котором раньше и мечтать не посмел бы, он превратился в разновидность кактуса или какого-нибудь прочно заверчённого в смородинные кусты вьюнка. — Ну, а кого же ещё, сударь? — отвечала она ему с такой снисходительной улыбкой на своей юной, но далеко не глуповатой мордашке, словно и не она вовсе была ребёнком, а как раз наоборот — он им был. Вот такой, видите ли, ребёнок с поседевшей прядью волос и с подламывающимися при ходьбе в коленях ногами. Ах, сколько же в этой улыбке обнаружил он и откровенного благородства, и взаиморасположения к своей скромной и ничем не примечательной особе. Просто поразительно было, как в ней всё это вот неожиданно сочеталось. — Хоть я и не сударь, как вы изволили заметить в своём обращении ко мне, однако, уверяю вас, что я только и мечтал бы о такой награде! — разразился он, наконец, целым потоком вполне подходящих для подобного случая фраз, раз и навсегда покончив с прежним почти растительным своим состоянием. Благосклонная улыбка так и не сходила с её манящих уст. А глаза, боже, как же блестели её глаза. — Да я просто счастлив, сударыня, услышать от вас подобные слова,— продолжил он, распаляясь всё больше,— они как музыка для меня. Я так и трепещу от них, мне так и хочется стать перед вами тотчас навытяжку. Подобно гончей собаке. Вы только скажите мне, умоляю, вы и вправду хотите меня наградить? Или это всего лишь невинная шутка ваша? Вот и удалось ему высказать этой девчонке всё, что накопилось в душе за много лет. Ну, и теперь уже его очередь ждать, чем она ему ответит. Неужели этот пленительный образ вскоре будет им покорён? Подобного никогда ещё с ним не случалось. Эта девочка, произнесшая ему несколько устаревшее теперь обращение «сударь», так взволновала его, что он совершенно потерял голову. И при условии, если она ответит ему положительно, дальше всё уж будет зависеть только от игры его воображения. Сейчас он пока ещё боится развивать ту идею, которая с первой же минуты, как только он её обнаружил вверху над собой, овладела им целиком. Ведь так можно и очень далеко зайти, пожалуй. Недолго и до преступления. А это для него так опасно. Ведь всякое чрезмерное возбуждение в столь преклонном возрасте ни к чему хорошему, как известно, не приведёт. Иногда всего лишь минутное удовольствие оборачивается многими годами адских мучений. И всё же искушение было так велико, что он не мог себя больше сдерживать. Так и подмывало форсировать как-то события. От её ответа всё теперь и зависело. А там — будь что будет! Вот как скажет она — пусть так и произойдёт всё. Да, решено. Он поступит с ней точно так, как она сама того пожелает. Да, но ведь он пока ещё не знает ни имени её, ни адреса, ни телефона. Ничего конкретного. Конечно, при желании всё это легко можно установить. Кажется, у него во внутреннем кармашке пиджака имеется клочок какой-то бумажки. Это документ, но чёрт с ним. Пусть она напишет там... Адрес свой, телефон, что напишет, того и достаточно будет. Вот сейчас он попытается узнать, кто она — эта миловидная девочка. Как звать, где живёт, с кем? Ну, и как она здесь оказалась, тоже не мешало бы выяснить заодно. А если выяснится, что она всего лишь ветреная шалунья, так не помешает вовсе и спросить её, что это за игра такая, затеянная, безусловно, с детских лет уже порочной душой этой маленькой кокетки? Пауза после его краткой, но дольно красноречивой речи, показалась уже целой вечностью, а она всё ему не отвечала. И он терпеливо ждал ответа, изнывая весь от бурлящих в нём страстей. А вдруг он всё-таки ошибается, считая её всего лишь невинной шалуньей? Вот если, предположим, она и вправду желает его осчастливить какой-то странной, как позже выяснится, наградой. Быть может, это будет леденец чупа-чупс или же брикетик какой-нибудь приторно сладкой жвачки? Но вполне возможно, что она уже не понаслышке знакома и с делишками, мягко говоря, интимного свойства. Все они теперь так рано взрослеют, что и нас научить кое-чему, пожалуй, могут. И если так вот порассуждать, тогда и её предложение предстанет совсем в ином свете. Ведь в таком случае он с полным основанием мог бы назвать его всего лишь невинной детской шалостью. Неисправимый старый извращенец, обожатель стройный женских ножек, неугомонный раб своих развратных страстей — ишь ты, чего вдруг возжелал, обнаружив перед собой этого соблазнительного ангелочка. Кретин! Как мог ты это вообразить себе, не говоря о претворении хотя бы одного из пунктов всего задуманного тобой в жизнь. Ведь это невозможно в реальности осуществить, разве только повоображать. К тому же, легко предположить также и то, что это всего лишь дешёвый спектакль, к которым ты всегда питал откровенную неприязнь. Скажи, разве не раздражали слух твой несколько повышенные тона, с которыми актеры на сцене обычно исполняли роли свои? Причина всех этих подчёркнуто громких криков и истеричных женских визжаний была довольно прозаичной. Все они желали быть услышанными не только в зале, в партере, но и на галёрке, и даже в коридорах, где прислушивались иногда к происходящему на сцене краснощёкие буфетчицы и бледные тени гардеробщиц. Вероятно, потому и казались они тебе и чуть визгливыми, и чрезвычайно пафосными, иногда просто до безобразия. И вот ты сам сыграл в таком же жалком театре такую же жалкую роль, от каких раньше тебя просто коробило всего. Ты думал, что избежишь быть посмешищем в чьих-то глазах, но, как видно, ты ошибался. Дело в том, что, как только это коснулось тебя самого, так и ты не устоял, чтобы избежать соблазна быть втянутым в совершенно бездарную, к тому же навязанную тебе сверху, игру. В ту игру, где лично тебе с самого начала предназначена была роль какого-нибудь ничтожного, презренного всем обществом шута. И эту роль ты с блеском сыграешь, и будешь за это чуть позже осмеян многими зрителями, ставшими случайными свидетелями твоего падения. А в первую очередь как раз этой юной особой, играющей в том же спектакле, в котором тебе наверняка ещё предстоит выдать пару пространных монологов и с десяток самых глупых фраз, роль несравненной красотки, так легко обольстившей тебя, несмотря на свой юный возраст и сравнительно малый житейский опыт. — Да, именно вас,— подтвердила она, не обратив никакого внимания на его очевидную неловкость, да и на затянувшуюся просто до неприличия уже паузу. В. всё это время так судорожно и подыскивал слова. Он ведь так боялся, как бы ненароком её вдруг не обидеть. — Когда? — наконец, произнес В. довольно коротко (что вовсе для него было не характерно), жадно сглотнув при этом накопившуюся у него во рту слюну. О, это проклятое сладострастие, характерное для всякого неумолимо выживающего из ума старика! Неужели это происходит со мной? — думал В. — Никак не могу поверить, что меня могут удостоить вот такой сказочно щедрой награды. Да хотя бы и одной лишь благосклонной улыбки её в ответ на ту откровенную пошлость, которую выудил я из изрядно затасканного донжуанского арсенала своего. — А когда вы сами и пожелаете,— подтвердила она собственное обещание,— ну, хотя бы и сегодня вечером уже. — А чем же вы меня наградите? Хотелось бы знать всё же,— изрёк В. ещё одну несомненную пошлость. Ну, не сифилисом же, в конце-то концов, могла бы наградить его, взрослого мужика, эта юная богиня, да ещё и с таким невинным, ангельским личиком! — Я исполню любую вашу мечту,— произнесла она, как-то не по-детски серьезно на него при этом взглянув. На некоторое время от такого взгляда он совсем уж было потерял дар речи. А она — похоже, лукаво — смотрела на него всё как-то свысока, как бы наслаждаясь довольно нелепой, судя по обескураженному лицу своего взрослого собеседника, неопытностью. В это трудно было поверить, учитывая ту разницу в возрасте, которая его с ней разделяла. И, разумеется, тяжкий груз прожитых лет был на его стороне, хотя ничем особенным в данный момент не подтверждался. А ведь его житейская опытность, случись нечто подобное с ним в другой ситуации, позволила бы ему взять себя в руки и отвечать на её откровенность своей откровенностью, ещё более раскрепощённой. Выразив, ясное дело, хотя бы одно из тайных желаний его более-менее внятно, держа себя в рамках приличия, сумев при этом скрыть радость от мысли, что это возможно. — Даже самую сокровенную? — выдавил В. из себя вконец пересохшими от волнения губами. И сердце его забилось ещё сильнее, хотя и так оно уже птицей рвалось из его груди. Должно быть, в предвкушении тех самых сладких мгновений, которые, возможно, и ожидали его уже в ближайшее время. Если только она имела в виду то же, о чём он пока ещё только догадывался. — А вы сами-то как думаете? — в свою очередь и она спросила его, лукаво улыбаясь ему со своей высоты. — Да я был бы просто счастлив, — ответил он, принимая условия этой странной, но очень возбуждающей своей непредсказуемостью игры. И всё-таки её предложение было настолько внезапным, что он, признаться, не знал даже, о чем мог бы просить её прежде всего. Желаний у него было бесконечное множество. И все они ему казались неосуществимыми, учитывая далеко не юношеский уже возраст его. Он ведь был реалистом: чётко знал свои довольно скромные потребности, а главное — и возможности свои, которые, ясное дело, уже не могли соответствовать некоторым его желаниям. И ко всему прочему, В. мог уже более-менее контролировать также и собственные желания, исходя из собственных более чем скромных возможностей. Впрочем, какой полёт для фантазий открывался перед ним в связи с этим многозначительным обещанием маленькой богини! Неужели такое ещё возможно и несмотря на более чем существенную разницу в возрасте? Нет, это невозможно. Никак невозможно. Он поступает сейчас как многоопытный извращенец. Ведь нелепо даже представить какие-то отношения между ними. Ему надо взять себя в руки, успокоиться, перевести всё в шутку, перестать думать о своих желаниях. В его возрасте никак нельзя терять самообладание. И всё же ему бы очень хотелось уточнить, а где бы они могли встречаться, если бы она того сама пожелала? Если бы она дала ему согласие на редкие свиданья. И как же с ней связаться, чтобы всё это обсудить подробней? У него богатый жизненный опыт, он многое мог бы ей дать, и он ничего бы от неё не требовал... Но где та уверенность, что его просто-напросто не разыгрывают, пытаясь превратить в объект для последующих бессчётных насмешек со стороны случайных свидетелей? Чтобы подобные вопросы больше не мучили его, ему срочно необходимо заполучить адрес этой девочки. Или, скажем, её домашний телефон. Чтобы, по крайней мере, он с ней при желании мог тотчас и связаться. Если, скажем, возникнет у него потребность ещё раз увидеть этого ангелочка. Ну, хотя бы издалека и на какое-то лишь мгновение. При выходе её из здания школы, скажем, или из подъезда дома, в котором она живёт. Хотя он и не уверен, что решится ей позвонить когда-то, но всё же... Так, на всякий случай, можно и попросить номер. Может быть, она всё-таки оставит ему, скажем, номер своего сотового телефона? Или же она как раз и назначит место для первой встречи с ней? Уже сейчас всё, может быть, самым чудесным образом и разрешится. Вот тогда и появится хоть какая-то надежда. Так вот надо бы об этом её и попросить. «Милая девочка, — мысленно к ней обращается он, — ну почему нет мне с тех пор покоя, как только я подумал о тебе впервые? И отчего, едва завидев всякое красивое женское личико, или маленькую ножку какой-то городской ли, поселковой ли, а то и деревенской красавицы, мелькнувшую где-то вдали, теряю я вдруг почву под собой? Не ты ли вместо них являешься сейчас в разгоряченной моей фантазии, не ты ли лишаешь меня сна и покоя, о несравненное дитя моё? Не к тебе ли тянется вселившаяся в меня душа влюблённого в тебя до безумия несчастного страдальца, безнадёжно влюблённого в образ твой, который ему не дано задержать близ себя более чем на короткое мгновение». «А дальше опять всё сначала, образ твой имеет такое свойство, что долго он не задерживается в моих глазах, ведь он всегда в движении. Перемещаясь из одного города в другой город, из одной страны в другую страну, он неуловим для моего ненасытного жадного взгляда». Но это обещание её вполне реальной награды за довольно пошлый комплимент — не скрытая ли в этом насмешка таится над неуместными в подобных случаях притязаниями старого ловеласа? Ещё бы, да кто он такой в смешливых глазах милой беззаботной девчушки? Смеет ли он мечтать о какой-то награде всего лишь за ничего не значащий, а к тому же ещё и банальный комплимент в её адрес? Имеется ли у него хоть какой-то шанс удовлетворить пусть и самую ничтожную толику из тех похотливых всяких фантазий и притязаний, которые не дают ему покоя? А не способно ли столь юное создание, подобно матёрым хищницам женского пола, вот так бесцельно играть словами? Смущая незнакомого человека своей изощрённой фантазией... Но зачем нужна ей эта довольно опасная игра? Неужели эта девочка затеяла её из одного лишь присущего многим таким же, как и она, хорошеньким существам кокетства? В. приподнимается слегка на локтях, оторвав тело своё от того места, где и находился он до тех пор, пока вдруг не обнаружил её. И вот уж, напрягшись всеми мускулами, он ловко подтягивается к этой железной решетке. Пальцы обжигает металл. Солнце так нагрело его, что всякое соприкосновение с его деталями — пытка. Но он, как и стойкий оловянный солдатик, готов умереть ради... Вот сейчас он её и увидит. Сейчас. Ещё одно лишь мгновение — и всё, кончена будет игра... Ей некуда от меня деться теперь, ликует он, заранее потирая слегка вспотевшие от волнения руки. Вот она и моя. Моя. Ведь там всё как на ладони будет, когда я там окажусь. Вот и рассмотрю я эту чудную девочку без всяких помех... всю, от ног до головы рассмотрю. Но что это? Вот он и там уже, где совсем ещё недавно находилась она, но... там никого нет! Да не может этого быть! Неужели ей удалось так ловко спрятаться от него за стальной черной полосой расположенных выше всех этих железных листов, дорожек и прочего? Он уже всё там так внимательно обрыскал глазами, что ни одно пятнышко не могло ускользнуть, не говоря о живом существе. Но так ничего он и не заметил. Точнее, никого. Вот разве лишь чуть покорёженные края моста да тёмную ещё полоску воды, случайно попавшуюся на глаза ему в узком пролёте между железных каркасов, расположенных внизу под монолитными бетонными опорами и кажущихся лёгкой вязью стальными дугами. Такое впечатление, как будто она с ним всего лишь немного поиграла в прятки. Вот и выходило так, что эта чудная девочка всего лишь подразнила его, воспалила в душе любвеобильного В. затаённые с давних пор страсти — и вдруг бесследно исчезла. А может быть, она от него спряталась вон там, за той вон решёткой, расположенной неподалёку? Чтобы убедиться в этом, ему пришлось сдвинуть тело своё чуть левее ещё. Что ж, он охотно принимает эту возбуждающую его всё больше игру. Так ему даже интереснее будет. Ведь он нисколько не сомневается в том, что найдёт её непременно. Вот прямо сейчас. Для этого всего-то и требуется от него ещё немного подтянуться, стать на один из стальных листов, затем он немного пройдётся по его слегка закруглённой поверхности. А если надо будет, так и повиснет на этих стальных креплениях, соединяющих между собой тот лист, на котором он уже находится, с соседним листом, выкрашенным белой краской. И он перемахнёт через эту сплошную белую полосу... Когда с ловкостью обезьяны преодолел В. последнее препятствие на своем пути, тотчас убедился, что не ошибся в своём предположении. Ангельское личико и вправду исчезло. Только бесполезный, не отражающий лучей металл окружал его. А мимо, наращивая скорость, всё проносились и проносились эти сумасшедшие велосипедисты. Гонки возобновились, стоило ему повернуться лицом к мосту. И всмотреться в его странные полосы. И там, бесконечно обгоняя один другого, некоторые из них — особенно бесшабашные — то и дело срывались, перекатив через край волнообразного края его. И с едва различимым плеском все отчаянные смельчаки срывались и падали вниз. Один вслед за другим плюхались они вместе с велосипедами в воду. Совсем как глупые или самонадеянные бабочки, летящие на пламя горящей свечи. Рвущиеся из мрачных водных глубин воздушные пузыри мгновенно вспенивали до того спокойную речную гладь, беззвучно взрываясь над её тёмной поверхностью. И мелкой, подрагивающей рябью расходились от них маленькие круги, которые по мере расхождения их от центра возникновения становились всё большими и большими. |
|