|
|
||
В АМЕРИКУ И ОБРАТНО Поехали мы в эту Америку в общественном транспорте. На троллейбусе. Я даже удивился, когда узнал, что мы едем именно в Америку, и именно на троллейбусе. Я ведь знаю, что расположена эта Америка где-то совсем в другом конце света и, что к ней надо лететь самолётом или плыть пароходом... А тут подъезжает вдруг какой-то замызганный троллейбус, в котором и окна-то не все застеклены, и из этого троллейбуса мужик толстомордый в кепке высунулся мордой наружу и говорит нам на чистом английском: — Ну, хто в Амэрыку хоче? Сидайте скориш. Поихалы! Мы, стоящие на остановке, сразу не поняли даже, почему это он с нами по-английски заговорил вдруг, а мы всё понимаем, буквально дословно. Как будто в спецшколах с английским уклоном все учились. Даже некоторую долю акцента в произношении его уловили. Но колебались совсем недолго. Все, как один, и вошли внутрь. А чего стесняться-то? Раз приглашают — ехать надо, чего тут и думать? Даже, кто и не хотел в эту Америку ехать — и те, тоже сели. Интересно же. Никогда ведь никто из нас там не был. А тут такая возможность вдруг представилась. И как же ей не воспользоваться? Это же, каким надо дураком быть, чтобы взять и отказаться от подобной поездки? Уселись мы, мест на всех, слава Богу, хватило. А то до самой Америки простоять — это ж никакого терпения не хватит. А так и покемарить можно и в окошечко поглазеть спокойно, пока троллейбус ехать будет. Это же не скоро туда добраться можно, сколько времени уйдёт на это, даже представить трудно. Я оказался на седушке рядом с мужиком. Заросший такой мужик, давно небритый и неухоженный. В плаще болониевом. Теперь такие плащи и не выпускают уже, и не носят их, кажется. А у него, видимо, сохранился. И он как раз бутылки в этом плаще собирал. Ходил, говорит, я в парке да все их в пакет складывал и складывал. Их в этом парке, говорит он, много. Иногда больше сотни набирать удаётся. Надо только время выбрать удачное. Вот набрал их, говорит я, цельный пакет, да и хотел, говорит, через дорогу перейти, чтобы в приёмный пункт, значит, бутылки-то сдать. А до него-то две, говорит, остановки всего. Вот, думаю, придётся пеша шлёпать, денег-то на троллейбус нет. А тут, говорит он, мужик этот из троллейбуса морду, говорит, высунул и приглашает всех желающих. Ну, хто со мною хоче? Сидайтэ, говорит, поихалы... А я, продолжает сосед мой, подумал, что он в Жмеринку едет. Ну, послышалось мне, что он что-то насчёт Жмеринки сказал. Ну кто, мол, в Жмеринку, сидай скорей, поихалы. Ну, я и сел, говорит он, и думаю, а что — съезжу-ка я в Жмеринку да там бутылки и сдам, за гривни. И обратно, продолжает он мне говорить, этим же троллейбусом и вернусь. И очень мой сосед удивился, когда я сообщил ему, что ни в какую Жмеринку мы вовсе не едем, а едем мы, дескать, в Америку. Понял? — говорю я ему. Или не понял? В Америку едем. А он очень удивился, что перепутал какую-то Америку со Жмеринкой и отвечает мне на полном серъезе: Не, блин, и вправду, што в Америку? Вот мы все тут прямо сейчас в Америку, значит, и следуем? Прямо таки в самую Америку? В ту самую? — В самую ту,— отвечаю,— в самую ту Америку. — А в Жмеринку, значит, мы не едем? — Не-а, в Жмеринку мы не едем, потому что эта Жмеринка нам не по пути, там и троллейбусы ещё не ходят, а может, уже и ходят, чёрт их знает — эти троллейбусы, где они ходят, а где они ещё не ходят. Только всё равно мы в Америку едем, так что нам про эту самую Жмеринку и знать ничего не надо. — Так, это интересно, говорит он, а в какой же тогда мы город в этой самой Америке едем? Америка же она, говорит он, она же большая, там этих городов знаешь скоко... Я один раз её на карте смотрел — это ж полный звиздец. Там такие города и знаешь их сколько там! Ты мне вот сейчас прямо, земеля, скажи, в какой город мы едем конкретно? Ты можешь сказать мне? Я как друга тебя прошу, скажи мне в какой? А тут и остальные пассажиры троллейбуса, все, которые на остановке были, а теперь оказались в салоне, тоже в наш разговор потихоньку стали вмешиваться. Они же весь его от начала до конца слышали — и, естественно, что не могли оставаться где-то в стороне от такой животрепещущей темы. Как-никак, все мы теперь были почти как одна команда. Ведь все мы, как никак, ехали в Америку — и это, разумеется, не могло нас не сблизить. Один дяденька в выцветшей фетровой шляпе говорит ему, моему соседу, стало быть, как бы вместо меня отвечает ему: Не знаю, кто и куда следует конкретно, а лично я вот еду в штат Техас. Я хочу побывать в штате Техасе. Там Кеннеди убили, так вот я хочу там побывать. Я давно туда собирался, только всё равно бы не поехал никогда, потому что пенсии моей не хватит и на половину одной поездки в Америку, даже если я всю оставшуюся жизнь буду экономить на еде. — А чего ты там забыл, в этом Техасе? — кто-то вопрос ему задаёт.— Ты же не следователь, чтобы это дело расследовать. — А я вовсе не для этого хотел бы побывать в Техасе,— объясняет мужик,— чтобы что-то там ещё расследовать. Там и своих гавриков по всяким таким расследованиям хоть пруд пруди...Просто, хочу посмотреть на этот самый Техас — и вечером домой вернуться. Этим же троллейбусом. А этот, который всё спрашивал у этого, который был в фетровой шляпе и сам-то, в одном, значит, спортивном трико уселся в троллейбус. Ну, ещё футболка серая на нём из одежды — и бейсболка. И, судя по такому простецкому виду, ни копейки у него нет с собой. Только одни ключи от собственной квартиры — вот и всё его богатство. Видимо, он у своего дома трусцой бегал как раз, разминался, да к остановке и подбежал... А тут как раз этот мужик из раскрытого окна морду свою красную, как у свежесваренного рака, высунул и говорит, обращаясь ко всем сразу (ну, к тем именно, кто в это время как раз на остановке стоял или был с ней рядом), а в их числе и этот, естественно, который в одном спортивном трико и футболке: — Ну, шо? Есть желающи в Амэрыку поихать? Есть пытаю, чи нэма? Якшо есть, то сидайтэ скорише, зараз и поидэм. Ну, он и вскочил в числе других. Он даже не колебался ни секунды. Ведь этот-то мордатый из окна к толпе на чистом английском обратился. Если бы он, предположим, пригласил всех желающих прокатиться в Америку на украинском или на русском, скажем, языке, не говоря уж, о татарском или о чеченском, ему бы никто и не поверил. Да, ни в жизнь. Ну, посмеялись бы и подумали, что мужик самую малость выпил, чуть потерял ориентацию на местности — и поэтому так неудачно теперь шутит. А вот как только он заговорил со всей собравшейся на остановке толпой по-английски, специально высунувшись для этого окна всей своей красной мордой, так все сразу ему почему-то и поверили. Поверили этому красномордому, что он, наверное, и вправду, настоящий американец, и, что он в самом деле, водитель настоящего американского троллейбуса. Кто-то даже заметил, что и у них троллейбусы бывают без стёкол и давно не мытые и реклама, как у нас на его стенках: какая-то баба почти голая чулок там на ногу примеряет. Впрочем, путь-то не близкой. Может быть, он по дороге как раз и пришёл в такое состояние, что теперь похож как две капли воды на наши троллейбусы, — резонно заметил кто-то. И это всем показалось достаточно убедительным аргументом в пользу американской транспортной техники, которая, разумеется, всё-таки лучше нашей, хотя она в чём-то и похожа. Ну, хотя бы, к примеру, рогами над крышей и открывающимися дверьми, которые, кажется, только и норовят, чтобы кого-то там зажать или хотя бы больно ударить своими грязными резиновыми прокладками или током. Только ехать этой американской технике оттуда очень уж далеко, вот она и изнашивается от такой чрезмерной эксплуатации. А водитель этот, типичный, кстати, видимо, американец, заехал сюда, может быть, совершенно случайно, а раз обратно ему всё равно придётся возвращаться, чтобы закрыть маршрутку у диспетчера, так не пустым же ему назад ехать. Так же уснуть можно запросто — и тогда ДТП не миновать ему точно. Вот он и пригласил всех желающих. Говорит, хто в Амэрыку хоче? Сидайтэ, пока я добрый. Поихалы вже. Ну шо, уси силы? Обэрэжно, двэри зачиняются. Наступна зупынка — Амэрыка. Ну, все его так и поняли сразу, как только он всё это произнёс. Буквально каждое, сказанное им слово. Ему даже повторять своё приглашение дважды для этого не пришлось. Кто-то, правда, ещё переспрашивал некоторое время соседей своих: — Куда-куда? Что он сказал, куда это мы поедем? — Да, говорят, в Америку в какую-то. — Нет, это правда, что в Америку?. — Правда, правда, вы же сами слышали. — Неужели и туда теперь троллейбусы от нас ходят? В Загородный ходить перестали, а в Америку их уже, выходит, пустили? — Выходит, что пустили. — Боже мой, неужели их пустили уже и в Америку? Неужели, это правда? Неужели, и их уже продали? — Что продали? — Троллейбусы, говорят, продали американцам! — Да вы что! Неужели это правда? — Так что, Америке наши троллейбусы эти долбаные дерьмократы, выходит, уже продали? — Да вот, говорят, что продали... — А кто продал? Вы случайно не знаете? — Да, говорят, что демократы их продали. — А за сколько, если не секрет? — Да, пока никто не знает, но скоро всё выяснится — и кто, и за сколько. — Это что, правда, что демократы продали наши троллейбусы американцам, и теперь американцы на наших троллейбусах нас же и возят? — Да, наверное, правда. Кто ж их знает теперь? — Эти поганцы такого накрутили, что теперь и не знаешь, где живёшь на самом деле... То ли ты уже в Америке, то ли ты уже в Германии, или уже в Турции. — Ой, и не говорите... Как выйдешь на улицу вечером — так всё кругом просто горит, всё переливается разноцветными огнями, как будто у нас теперь заграница какая-то. — Раньше везде темно было, а теперь везде светло стало. — А ночью всё равно у нас в посёлке темно, как и раньше бывало. — Ни одна лампа ночью нигде не горит, ни один фонарь нигде не светит: ни на улице, ни в подъездах. Возвращаешься ночью с ночной смены в гололёд и боишься, как бы руку себе не сломать или ногу. А в подъезде тоже не видно ничего, так наощупь и идёшь к собственной двери. Идёшь и боишься, а вдруг тебя кто изнасилует или ограбит. — Все лампы Чубайс повыключал, зараза. — А Павлов деньги наши советски взял и спортил, сволочь така он. Раньше-то деньги были как деньги. Бывалыча, на них варёной колбасы как наберёшьсы, так целый месяц её исть можешь, а нонче-то колбаса — вона кака дорогушша! — Дерьмократы они все, а не демократы! Все — и Чубайс ихний, и Павлов, и Хакамада така ж. Все! — Один только Жирик — мужик путёвый, он и водку обещает бесплатную, и русских ни за что не обижает. — Да, жди, будет тебе от Жирика тваво и водка бесплатная, и гроб тебе с бесплатной музыкой будет. — А вот если б меня президентом назначили, так я бы сразу всем так и сказал по телевизору, по всем каналам, вы вот что... вы мне зарплату один всего только миллион дайте, тогда я, клянусь, что воровать больше не буду, а всех воров я сразу после этого возьму за шкирку. И прекращу всё это блядство в стране нашей враз. — Ну, а как? — Да так: на Лубянку, в подвал, повызываю повестками всех олигархов, по очереди каждого, и потребую от каждого, чтоб все счета мне свои показали, куда они наши деньги перевели, что на них купили, сколько домов для себя и для любовниц своих понастроили. И в Швейцарии, и в Америке, и в Греции, всё это мне, честно скажу, одно-уйственно. Я их каждого бы потрусил как переспевшую грушу. Вот ты построил себе дворец, сказал бы я, а на какие, спрашивается, шиши? Где документы на стройматериалы? Где накладные? Где они, отвечай — где, падла? Куда ушли наши народные денежки? На какие они счета ушли, эти денежки? Отвечать, сука! В глаза смотреть! Ну, говори, падла, куда наши деньги спрятал? А если не скажет — я ему бац по зубам. Вот этой вот,— он показал всем свой кулак; жилистый, таким врежешь — мало не покажется.— А продолжает молчать — ещё раз ему по зубам по зубам — хрясь... Отвечать тварь, когда с тобой сам президент разговаривает! Куда бабки наворованные дел? Отвечать, сука! — Во, от это был бы свой, наш был бы президент, в доску! — Что ж ты свою кандидатуру не выставляешь? — Дадут они мне её выставить! Разгонятся и ещё раз дадут. Да им всем моя кандидатура — всё равно, как тяжёлая крышка соснового гроба. — Жалко, лично я вот, точно за тебя бы проголосовал. — Да, жалко, что ты не президент. А то бы мы с тобой всё бы назад людям бы вернули. Всё, до копейки. — А как же! Мы всё бы и вернули назад, в Россию. И Советский Союз мы бы восстановили, Всё как было. — А кто в Союз обратно не захотел бы, тому б нефтяную и газовую трубу перекрыли бы, так сам бы на коленях назад бы приполз. — И точняк бы приполз, на карачках. — А вот если бы я стал бы президентом, я бы полстраны сразу и перестрелял. Всех, кто чего только где наворовал, так и к стенке их всех до одного, как злостную контру. А ещё лучше — на рудники. Всех, до одного. — Хорошо, что ты не президент! Хватит, настрелялись уже. Народ в троллейбусе собрался самый разный. В основном люди там оказались пожилые. Для них ведь проезд именно в троллейбусах пока ещё был бесплатный, так вот они на них в основном и ездят. Но была в троллейбусе и молодёжь. Несколько парней и девушек с открытыми бутылками пива в руках расположились где-то на задних сиденьях, и о присутствии их в салоне троллейбуса можно было догадаться хотя бы по бесконечному, чуть пошловатому хохоту, который то и дело прерывал их по сути бессвязную и глупую какую-то меж собой беседу. Дружная ржачка там то и дело возникала, можно сказать, что на пустом месте. Один что-то выдаст, типа: «Ну, я от них уссываюсь, в натуре, как они там торчат в этой тусовке, блин, как в жопе... » И все дружно заржут, а кто-нибудь обязательно промолвит себе под нос «ВАУ! » или Ну, бля, прикольно! ». И тоже что-то добавит к уже произнесённому предыдущим. Впрочем, без всякой очерёдности говорят они, один другого бесконечно перебивая, и ржут ещё раз и ещё раз. Ржут почти до коликов в животе. Ржут, уссываясь. И всё повторяет и повторяет кто-то из них это своё «ВАУ! » «Ну, бля, прикольно! » Такое впечатление, как будто они только что приехали из Америки, хотя на самом деле, только ещё едут туда. Старушка какая-то тоже в троллейбус вошла. Она шла в церковь, помолиться хотелось ей, она давно не молилась. И не исповедовалась давно. А как подошла к остановке и стала троллейбуса ждать, и он подъехал как раз, и этот, красномордый высунулся и говорит: — Ну, шо, хто в Амэрыку хоче? Сидайтэ! Старушка сдуру-то и полезла. Ну, а ей, собственно, какая разница, где исповедь произвести: у нас или там? Бог-то един. Везде он её услышит, везде простит, если он, конечно, есть. И ещё, говорит, старушка своей соседке — тоже старушке, только чуть её помоложе, ещё, говорит она ей, хотелось бы на тамошние церкви глянуть-то. Какие они в этих самых, в американцев? И какой у них, стало быть, в епархии приход, и церкви в этом приходе в каком у них состоянии? В целости ли, в сохранности, или тоже порушены, как, стало быть, и у нас. Да там и теплее, говорит она этой своей соседке, а я люблю, когда тепло, в тепле и молиться куда лучше. Так и молитвы к богу, должно быть, доходят шибче. А этот-то мужик, который в одном спортивном трико и футболке одет, спрашивает в свою очередь уже у своего соседа: «Ну, а вот ты чего туда намылился? Я-то понятное дело: вот вышел размяться, гляжу троллейбус подкатывает, а из окна его этот американец с мордой красной, «Ну шо, говорит, залазьтэ уси, хто хоче... » Ну, я и залез. Я же не знал, что в Америку едем. Думал, куда-то загород, в лесополосу...А ты, как ты попал сюда? И что тебе, в этой Америке? Чего забыл там? Мёдом там, думаешь, помазано? Берега, думаешь, там кисельные? А может родственники, какие какие там у тебя? Что молчишь? Скажи мне хоть что-то. Вот прямо так и скажи! » А тот в ответ молчит: или не слышит его, или делает вид, что не слышит, а на самом деле просто отвечать ему не хочется. Он всё в окошко смотрит и смотрит, думает, наверное, что скоро уже и Америка будет, так вот он боится её прозевать. Ему же, наверное, интересно, какая она — эта Америка. Тогда этот, что в трико, его в бок локтем своим острым толкает и напрямую его спрашивает, уже конкретней: «Вы в Нью-Йорке хоть раз были? » Громко кричит он, все его в этом троллейбусе слышат, хотя и гул там довольно приличный стоит. Ведь и остальные тоже впечатлениями делятся друг с другом. Кто с соседом, кто с соседкой, а кто и сам с собой, как бы про себя, но вслух — и тоже громко. «Нет, — отвечает ему этот старикашка, — В Нью-Йорке я ещё не был. И в Вашингтоне я тоже не был. И в Индии я не был, и в Израиле я не был, и в Китае я не был. И в Японии я ни разу не был. И на Канарах мне побывать не удалось никогда, и в Филлипинах никогда, и в Турции никогда, и на Аляске сроду, и в Грузии сроду, и в Молдавии сроду. Я нигде ещё не был, никогда я не был... Никогда, нигде, ни разу, сроду. (Мечтательно) А был вот давеча я на даче, и когда-то ещё я на заводе был. Как гудок услышу, так просыпаюсь и иду. Каждый день просыпаюсь и иду. Просыпаюсь и еду. Ещё поем, ещё чая попью, просыпаюсь, попью чая, поем и на завод иду. Я был на нашем заводе. Был в первом цехе. Был во втором цехе, и в третьем был, и в четвёртом был, и в пятом был, и в шестом, и в седьмом, и в восьмом, (продолжая считать, неожиданно засыпает. Вдруг просыпается, продолжает свой монолог). ... Был также я в Москве, но забыл, когда был в Москве. До войны или после войны... А ещё я был в Самаре, в Казани, в Челябинске и в Горьком, но проездом был, возвращаясь с Урала. А вот теперь, — кричит он ему почти на ухо, хотя тот и так его прекрасно слышит. (Всё-таки он и вправду, вероятно, чуть глуховат, если так громко кричит), «А, вот теперь, — орёт он, нещадно обрызгивая собеседника собственной слюной, вылетающей сквозь пустые отверстия меж оставшимися во рту зубами, — я хоть раз и в Америке побываю. Будет мне теперь, что вспомнить. Вот так вот! » — заканчивает он почти с гордостью. «Да, — отвечает ему сосед, — будут и у вас теперь воспоминания ». Похоже, он уже и не рад, что заговорил с ним, ведь старик просто всё лицо ему обрызгал своей слюной, пока до конца выговорился. Выговорился — и опять уснул. Почти все, кроме молодёжи, пытались объяснить, что именно лично их в этот троллейбус затянуло, почему они решились в Америку ехать. Один так и сказал, я, говорит, от любовницы, как был в одних трусах, так в окошко и сиганул, не успев даже одежду прихватить. Муж её, говорит он, домой с командировки на сутки раньше вернулся, а мы только-только это дело и собрались с ней делать, а он тут, как тут, «Ну, здрастье, говорит, что — не ждали? » «В общем картина Репина, я как в чём был, так в том и прыгнул. Этаж хоть, слава богу, второй... Нога только чуть, правда, побаливает, но это ничего... Это, в общем, даже терпимо. Только, как я там буду в трусах-то? Всё ж неудобно как-то... — А ты в Калифорнии и выходи,— кто-то ему советует,— там тепло всегда. Юг всё же...Там можно и в трусах. Лежи себе, загорай. Или бегай трусцой. И тоже загорай. Красота. Под эту милую их болтовню незаметно для себя я уснул. Так же, как и сосед мой, который в Америку ехал с нашими собранными в парке пивными и водочными бутылками. То и дело мы с ним просыпались, то одновременно, то по очереди. Протрём глаза, позеваем. Он одной ногой свои бутылки нащупает: не украли ли их? И, убедившись, что бутылки его целы, опять в сон погружается. И я тоже погружаюсь, так и время быстрее проходит. Иногда, правда, буркнет он мне что-то насчёт бутылок своих, вроде бы: — А то, что я в этой Жмеринке без бутылок делать буду? На что жить буду там? — Да не в Жмеринке, а в Америке,— уже прямо злюсь я на своего тупого соседа. Сколько можно ему объяснять, что троллейбус наш следует в Америку, а не в какую-то Жмеринку, как он продолжает считать. А он опять, гляжу я, очень удивлён. Словно и не было никакого с моей стороны на этот счёт предыдущего объяснения: — Так это шо? Мы шо, значит, и вправду едем в Америку? — Да, в Америку! В Америку! — почти ору я. Так громко ору, что многие спящие от моего крика даже вскакивают и испуганно на нас смотрят, боясь, что мы ещё и подерёмся. — Нет, правда, шо в Америку? — продолжает он сомневаться. Я готов его просто убить. Или вышвырнуть из троллейбуса через одно из разбитых окон. Господи, как же он мне надоел своей непробиваемой тупостью. Да такому хоть целую тысячу раз что-то скажи, он так всё и будет уточнять и уточнять. Или сомневаться. Ещё тысячу раз повтори — и опять то же самое. Его легче убить, чем в чём-то его убедить. Нет, действительно — от таких, и вправду, лучше всего тотчас избавиться, чем пытаться им что-то втолковать. — ПРАВДА!!! — ору я в ответ на его очередной глупый вопрос.— В АМЕРИКУ! ПРАВДА. И ЗАТКНИСЬ, наконец! А то я тебя убью или в окно выброшу! От моего крика даже водитель троллейбуса что-то испуганно вскрикивает на английском, как обычно это бывает спросонок. Может быть, он и вправду там уснул, прикемарил, бессменно сидя за рулём троллейбуса несколько часов кряду? Тогда хорошо, что я так громко проорал, может быть, я этим криком своим как раз всех и спас от неминуемой беды. — Тю! Что вы сердитесь и кричите? — продолжает искренне удивляться мой тупой, точно какой-нибудь заурядный сибирский валенок, сосед.— А я же так и думал, шо мы едем в Жмеринку. А, шо ж я в ней без бутылок бы делал, в этой в Жмеринке? — Да не в Жмеринке, а в Америке! Сколько повторять можно? В Америке! В Америке! В Америке! — уже потише прошипел я. Кричать больше сил не было. Сначала я старался выговаривать всё это как можно громче, потом голос мой заметно ослабевал. Он становился всё тише, ещё тише, а потом я просто стал считать уже про себя: «Одна Америка, две Америки, три Америки, четыре Америки, пять Америк... » Я специально их считал, как когда-то в бессонницу мы с Черенковым, лёжа на одной узкой, кушетке считали баранов, да всё никак не могли уснуть, пока он не произнёс вдруг: «Да что их считать. Два барана всего лишь — ты и я ». Так вот теперь я и Америки считал, чтобы скорей удалось уснуть. Когда я уже насчитывал их чуть больше трёх сотен, сквозь сон опять услышал, как мой тупой сосед с удивлением произнёс вслух: — Это шо ж, так до самой Жмеринки мы так и будем ехать всё одним троллейбусом? Когда же я там бутылки свои на ихние грывни поменяю? Но я уже почти спал в это время, даже считать про себя Америки я перестал. Поэтому, и сказать ему ничего не успел. Да и какой в этом мог быть толк? Всё равно он всё забудет, как только я ему это произнесу. Хоть миллионы раз повторяй, он всё равно забудет. Когда я в очередной раз проснулся, за окном троллейбуса уже была Америка. И многие из наших, случайно оказавшихся в троллейбусе, по дороге уже вышли. А я почти пол-Америки так и проспал. И, стало быть, многое пропустил. И тут водитель, этот красномордый, чистокровный американец говорит в микрофон, обращаясь к оставшимся в салоне гражданам: — Конечна зупынка Портлэнд. Выходьтэ вси. Троллэйбус дали нэ пийдэ. А шоб ровно в шисть годын десять хвылын уси тут булы як штык. Это он уже от себя добавляет. Самодеятельностью, так сказать, занимается. И сам первым троллейбус как раз и покидает. Только мы его и видели. Хорошо, хоть входные двери он оставляет открытыми, а то пришлось бы через водительскую кабинку вылезать наружу. Вышел я из троллейбуса. Протёр глаза заспанные — и пошёл. Сам не знаю, куда, но надо же куда-то идти, раз приехал в эту Америку. Пошёл, а ни номер троллейбуса не записал, ни название улицы, где он остался не глянул даже. Как пошёл, так и пошёл, даже не оглядываясь. Мне же интересно, а какая ж она эта Америка. Я же в ней никогда ещё не бывал. Первый раз, считай, прибыл. И, кто его знает, может быть — и последний уже. Только лицо водителя и помню. Его трудно забыть. Такой морды я давно не видел. Неплохо, видно, этим американцам живётся, много они сала с хлебом едят, и с чесноком или с луком. Вприкуску. Ну, что вам рассказать про Америку? Не знаю даже с чего и начать. Начну, пожалуй с этого самого Портленда. Раз уж судьба меня туда забросила, так придётся рассказать всё, как было. Что видел, то и опишу. Ни слова неправды. Одну только правду и поведаю об этом Портленде. Город как город. Ничего такого особенного я там не увидел, хотя и старался. Думал, может, чем-то он меня поразит — этот Портленд. Не поразил. Пожалуй, даже больше разочаровал. Первое, что мне в глаза бросилось в этом Портленде — грязи там много. Идёшь по центральной улице города, а как раз посредине её такая лужа стоит, что никак её обойти невозможно, чтоб туфли при этом не промочить или самому не испачкаться. Портлендцы, и портляндки её обходят, к стенкам домов жмуться, матюкаются, впрочем, беззлобно...привыкли, наверное. А мне-то каково? Я в этот Портленд приехал, чтоб на Америку изнутри посмотреть, а там, оказывается, и нет вовсе ничего. Где их хвалёные небоскрёбы, где порт, краны где? Где берег океанский? Ничего нет! Так что же они фуфло нам гонят всякое, что у них, мол, совсем другой образ жизни. Американский образ жизни. А я так думаю, что и Майями у них никакого нет. И с Голливудом — туфта всё это, что там, дескать, актёров полно, что куда ни глянешь, мол — так везде в этом в ихнем грёбанном Голливуде одни только актёры, режиссёры да писатели. И все — звёзды. Что, мол, куда палку (из дерева, разумеется!) ни бросишь, так обязательно попадёшь одним концом этой палки в какую-нибудь звезду попсовую, а другим концом той же палки — в писателя какого-нибудь или в поэта. И они от испуга сразу же дадут тебе свои автографы. Да, никакие они не звёзды, прямо скажу, как думаю! Говно они все, а не звёзды. И всё это, что они нам рассказывают про свою Америку, тоже, самые настоящие враки. Вот, как и с Портлендом, к примеру. Я ведь тоже ждал от него чего-то такого особенного. А в нём и домов-то больше, чем в пять этажей я сразу не заметил. Стоит, правда, несколько шестиэтажек. Чуть в стороне, за рекой, рядом с лесом, стоят они. Особняком стоят дома эти, но к ним туда ещё, попробуй, доберись, там же ещё, вдобавок ко всему, и болото начинается. А потом, рядом с болотом и поле, на котором и не растёт ничего, кроме бурьяна да крапивы. Тоже мне, хваленное американское земледелие! А вот скажите мне, граждане и гражданки американские, кто поля в этой вашей Америке возделывать будет? Пушкин будет? А может быть, Лермонтов или Баратынский? Или Марк Твен будет возделывать их? А может, сам Буш младший? Или наоборот — Буш старший? Одним словом, никакого у них там особого порядка, я не заметил. Больше, пожалуй, безобразий всяких да несуразиц встречал на своём пути, чем преимуществ тамошнего быта. А вот сразу же за этим бесхозным полем, куда бы я ни взглянул — всё леса да леса тянулись у этих жителей Портленда. Природа-то матушка не обделила их своими богатствами, щедро дала всего им. Казалось бы, бери — не хочу. А вот некому, выходит, брать. Или лень-матушка вперёд их родилась. Удивительно праздный народ они — эти американцы. А в частности, и жители Портленда. Даже в самом центре, в Портленде всё больше частные дома я обнаруживал, и выстроены они, между прочим, видимо, были наспех. Тут, как видно, не до жиру им было. Только бы жить где-то. Строили второпях как временное жилище, а оказалось, что эти бараки, на всю оставшуюся жизнь. В бараках портлендцы рождались, в бараках свадьбы играли, в бараках опять детей рожали, а после эти дети опять же своих детей рожали. И выносили портлендцев из бараков вперёд ногами. Бараков этих несколько штук я видел. А точнее целый ряд их вдоль центральной же улицы. Одноэтажных и двухэтажных. Все удобства барачные, разумеется, были на улице: колонки там всякие, туалеты, сараюшки, погреба. Доски и на сараях, и на бараках тоже, все почернели от времени и от дождей, которые в Портленде, наверное, бывают слишком часто, судя по оставшимся даже в центре города лужам. Частные дома строят портлендцы, как и мы: со ставенками всякими резными, с наличниками. Стенки домов у них тоже принято выкрашивать в синий или в зелёный цвет. Изредка, правда, встречается и какой-нибудь другой. Какой именно, сразу и не разберёшь — ведь краска от воздействия на неё времени, влаги и прямых солнечных лучей, почти вся вспучилась, потрескалась, осыпалась тихонько. И цвет её определить было почти невозможно. Оконца в домах у них маленькие, для тепла, видимо. Может быть, дров не хватает. Газовых труб на улицах я в Портленде не видел, хотя некоторые другие улицы, кроме самой длинной — центральной, у них зачастую перерыты вдоль или поперёк, так что их, порой, и объезжать приходилось весьма осторожно, что ненароком не съехать в одну из них передними колёсами. Вполне возможно, что их как раз и собираются газифицировать, хотя, судя характеру всех этих образовавшихся там котлованов, работы ведутся уже давно. Может быть, уже несколько последних лет, а может быть, и с самого, как говорится, основания данного населённого пункта. Для удобства в эти глубокие котлованы рядовые портлендцы то и дело сбрасывают мусор из помойных вёдер, приходя с ними, скорее всего, ближе к ночи, украдкой. Всё бы ничего, но вынужден признать: вечером не успел я к троллейбусу и обратно не вернулся. Да и не мог я успеть, потому что название улицы не записал. Невозвращенцем стал. А всё ж-таки это лучше, нежели извращенцем, так я подумал, да и остался жить в том Портленде. Прижился как-то. Бабу завёл неплохую. На работу устроился. И мужик тот, в плаще болониевом, тоже прошляпил троллейбус наш. Встречаю его теперь по утрам: идёт он с мешком, полных портлендских бутылок, и, завидев меня, рукою свободною машет и кричит мне с улыбкой на чистом американском: — Здоровэньки булы! |
|