Поезд уже набрал ход, и мерный перестук колес плавно перешел в нескончаемый аккомпанемент рельсовой мелодии. Наш плацкартный вагон забитый, как водится, до отказа начинал жить обычной дорожной жизнью. Напротив меня сидела старуха с изборожденным морщинами волевым лицом, на котором выделялся орлиный нос. Большой подбородок и цепкие, черные жгучие глаза, под густыми, нависшими бровями, довершали ее колоритный портрет. Она не утратила еще прежней стати и сидела прямо и величественно. После обычных хлопот по устройству временного пристанища она обратилась к соседке:
- Ты далеко ли едешь?
Получив утвердительный ответ, она начала свой монолог, изредка перебиваемый проходящими мимо людьми.
Вот еду с Крыма к внуку на свадьбу. Сама-то я русская, - кацапка. С Воронежа.
Как в Крыму очутилась? Ну, на этот вопрос надо ответить обстоятельно. Мне-то всего три года было когда мои родители с Воронежа на Донбасс переехали. Там голод был. Жили в бараке: две койки на семью. Хоть сколь человек - все одно две койки. Если семеро детишек - поперек клади. Ну, нас то всего четверо было. Отец с матерью, да я с сестрой. Сестре пять, мне три годочков.
Отец на шахте работал. Где-то с год поработал. Там им молоко давали. Попил холодного молока, да и заболел. Сегодня попил, завтра в больницу отвезли, послезавтра - хоронить. Крупозное воспаление легких. Остались мы с матерью втроем, а она тогда большая ходила, - брата нашего ждала. Отец-то рассказывал: сон ему приснился нехороший, - курица под кроватью кудахчет. Думал мать не разродится, свою мать на подмогу вызвал. А получилось самому...
А его мать-то по нем сильно убивалась, 32 года-то всего прожил. Потом уж моя мать брата нашего родила и ее домой отправила. А она все карточку вынет, где ее сын да мы с матерью, и все слезами заливается. Через это и померла скоро. Шибко за сына и его семью переживала. А я с восьми лет уже семью кормила.
Рано, часов в пять, иду по карточкам хлеб получать. Стою, Потом напишут на плече номер 1810, например. Иду учиться. После школы прихожу - уже пятисотая. Вот так и жили. Мать на работе, ей некогда в очереди стоять. Лет с двенадцати стали и на работы привлекать.
Война началась. Мать нам деньги дала, говорит: - бегите по всем магазинам покупайте мыло и спички, потом менять будем. Немцы пришли, у них выменивали на хлеб. Они то не трогали, а мадьяры отымали все. Придет, бывало, мать вся в слезах: - Ничего я детки покушать не принесла, все отобрали.
Немцев красные прогнали. Стали нас привлекать к работе и ничего не платили, только палочки ставили. В сорок шестом голод был. Мать тачку взяла, и поехали мы с ней в Воронеж, к своим. Брат на тачке сидит, а мы его везем по очереди.
В Воронеже тоже голод. Помыкались там, да так обратно на Донбасс и подались. В сорок седьмом сестричку забрали на работы. Разнарядка пришла - два человека с района.
А у нас заступы не было никого. Пальцем и показали на сестру, да еще на одну девушку, и их забрали. Потом я поехала на работу к сестре устраиваться. Ходила, ходила, говорят: - "Вот только вчера взяли человека на место". Наконец устроилась в СМУ 2, там работала.
Начальники все боялись, что им за меня попадет, годков-то моих маловато для такой работы. А работа тяжелая была! Ломиком вдвоем, например, шпалы из под рельс доставали. Поработала я так с годик, тут приходит письмо от матери:- Приезжай, пишет. И я снова на Донбасс поехала. Там нам уже общежитие дали, в одном коридоре - много комнат.
А тут приехали вербовать на переселение в Крым. Ну, мы и поехали... там нам сразу домик дали и 1200 рублей подъемных. Мы на них корову купили, она двести рублей стоила. Пошла я работать на хлопок. Передовицей стала - больше всех хлопка собирала.
Корреспонденты приехали, спрашивают:
-Сколько хлопка собираете?
- Сколько Бог даст, - отвечаю.
А и почем я знаю сколько? Я же его не взвешивала, работаю себе и работаю.
В Москву, даже, на выставку ездила. Потом хлопок сажать перестали, стала старшей свинаркой.
Потом виноград подвязывать стала. Тридцать три года на винограднике отработала. Сыновья мне помогали. Хотели, не хотели - надо было. Дед мой, он в городе работал, а я - в колхозе.
С дедом мы уже пятьдесят три года живем. Слава Богу! Никогда не думала, что с такой жизнью до этаких лет доживу, и внуков увижу и правнуков.
Подошел мужик лет 50-ти, с простоватым вытянутым лицом и таким же подбородком как у старухи:
- Ну, как ты тут Мама? - Спросил он с плохо скрытой нежностью, - не обижают?
- Ой, совсем меня разобидели, видишь, сижу, слезы утираю - грубовато ответила попутчица. Тот постоял в нерешительности
-Ну, иди, иди к себе. Мой меньшенький... они там разговаривают, выпивают немного, а я только кефир пью. Другого мне и не надо. Мешать им только там буду. Старая стала, больная.
Сейчас ослабела. Раньше было,- мешок семьдесят килограмм на плечо возьму - и айда! А сейчас и двадцать кг. тяжело.
Жизнь прожили, и, слава Богу!
Она замолчала и стала готовиться ко сну.
Поезд, плавно покачиваясь, вез нас через ночь к завтрашнему утру.