Я возвращалась в электричке с работы на дачу, и, закинув две тяжеленные сумки с продуктами и книгами на багажную полку, уселась в полупустом вагоне с книжкой, банкой пива и чипсами. Вторая банка, которую я купила, явно пожадничав, стояла рядом. Где-то на середине пути сумка рухнула на пол, и я порадовалась, что моя "весомая" литература никого не ударила по голове. Тихонько чертыхаясь, я собирала образовавшееся безобразие, тщетно пытаясь застегнуть сумку, когда вдруг услышала очень тихий интеллигентный голос:
-Разрешите Вам помочь.
Подняв глаза, я вздрогнула.
В двух шагах от меня стоял бомж. Худой и длинный, довольно грязный, трясущийся, словно листик на осеннем ветру. Голос и внешность, казалось, принадлежали разным людям. Прежде, чем я успела ответить, мужчина присел на корточки, помог собрать книги, после чего довольно ловко, несмотря на дрожащие руки, починил разошедшуюся молнию. Я пробормотала "спасибо", а мужчина, словно вдруг обессилев, присел на скамью напротив, став похожим на печальную ломаную линию. Мне не слишком-то приятным показалось подобное соседство, но было как-то неудобно сразу встать и уйти. Мужчина, словно прочитав мои мысли, внезапно произнес:
-Не бойтесь, я не ворую, не буяню, не навязываюсь и, вообще, я безвреден... теперь.
Помолчав, он прибавил:
- Разве что пахну грязью и раздражаю сбором посуды - только тут я заметила, что за плечом у мужчины болтается мешок, полный пустых бутылок и банок. Я отдала ему пустую банку из-под пива и, повинуясь внезапному порыву, протянула полную.
-Хотите пива? - предложила и сама себе удивилась. Почему я это делаю?
-Спасибо, но я давно ничего спиртного в рот не беру, а руки дрожат от невроза. Да, вот еще - не ел с утра, это да, это чувствуется.
Мне стало горько - передо мной сидел типичный бич, которому, возможно, хотелось попросить денег, но он или стеснялся, или профессионально оттягивал время, чтобы, разжалобив, запросить побольше. О деньгах я подумала почему-то с некоторым облегчением, мне хотелось дать десятку этому странному человеку с тем условием, чтобы он побыстрее исчез. Однако он никуда уходить не собирался. Наоборот, расположился поудобнее и посмотрел на меня измученными бледно-голубыми глазами с красными прожилками.
-Вы меня извините, пожалуйста, можно с вами поговорить, мне это сейчас просто необходимо? Вам все равно все рассказывают свои истории, я по Вашему лицу вижу.
Этот человек меня словно гипнотизировал, и я, вместо отказа, достала из сумки батон, протянула его бичу (так я его окрестила, как потом оказалось, совершенно верно) и приготовилась слушать.
-Позвольте представиться, меня зовут Евгений, - несколько церемонно начал бич, - Мне 45 лет, к Вашим услугам бывший художник, дизайнер, строитель, короче говоря, бич, бывший интеллигентный человек, совершенно безвредный и непьющий.
Я с удивлением посмотрела на своего попутчика - на вид ему было не 45, а все 60 с большим плюсом, выглядел он жалко, старо и как-то стыдливо.
А между тем Евгений продолжал свой рассказ.
-Я родился в прекрасном городе Выборге, там школу закончил, оттуда приехал в Ленинград поступать в Мухинское училище, так как в Академию поступать не хватало духу. Я поступил с первого раза на факультет художественной графики и стал счастливым студентом. Я трудился, жил в общежитии, а на каникулы естественно ездил к родителям в Выборг. Больше всего мне нравилось в конце августа или в сентябре бродить по нашим лесам под Выборгом. А леса у нас сосновые, вереск, грибов полно, одним словом, рай земной. Гулялось там просто замечательно. Однажды, кажется, уже в сентябре, гуляя, я нашел интересную корягу весьма своеобразной формы и довольно большую. Эта коряга более всего походила на птицу, широко раскинувшую крылья, а голова у нее была совершенно лисья. Представьте себе этакого северного сфинкса. Сердце художника взыграло, я, естественно, притащил деревяшку к себе домой, решив с ней как следует поработать. Интересно, что нож сам заходил у меня в руках, как у папы Карло, и работал я, словно одержимый. Прямо дьявольщина какая-то. Орел с лисьей головой получился отменный, и я, весьма довольный своей работой, повалился на кушетку прямо в сарае, служившем мне мастерской, и заснул. Вот тогда-то все и началось. Приснился мне странный сон, который даже кошмаром назвать было нельзя. Вижу свой собственный сарай-мастерскую, рабочий стол, на столе только что сотворенная поделка, которая сидит себе как курица на насесте, крутит головой в разные стороны и верещит дурным голосом:
-Нарисуй Серебряного, нарисуй Серебряного, - и так много раз подряд.
Я почему-то сразу понял, что имеется в виду не князь Серебряный, из романа Толстого Алексея Константиновича, а профессор из нашего института, Серебряный Арсений Геннадиевич. Он у нас композицию вел.
Я слушала Евгения с удовольствием, отмечая про себя и образованность, и грамотную литературную речь, но постепенно его рассказ становился все более напряженным, темп ускорился, и я, забыв обо всем, слушала, перестав спрашивать себя, что правда, а что вымысел в повествовании бича.
Евгений продолжал:
-На этом мой сон оборвался, я открыл глаза. Творение мое стояло на столе и естественно молчало. Сон я помнил превосходно. В тот момент он мне здорово понравился, и я пришел к мысли, что было бы замечательно написать Серебряного, лишь бы старик согласился. А надо Вам сказать, сударыня, портреты были моей страстью. Мне очень нравилось писать людей и, смею сказать, весьма это удавалось. Работать захотелось до головокружения, птицу я оставил у родителей, наскоро позавтракал и умчался в Ленинград. Занятия к тому времени в институте уже начались.
Евгений перевел дух. Я сделала ему комплимент по поводу грамотной и красивой речи.
- Конечно, я ведь сын учителя русского языка и литературы, что уже само по себе интересно, а мать - искусствовед. Оба - коренные петербуржцы, - и он продолжал:
- Я примчался в Петербург (уж простите, Петербург мне привычнее, чем Ленинград) и сразу позвонил профессору. По счастливой случайности у меня был его телефон, остался после какой-то практики. Я пристал к нему со своей наглой просьбой, и он почему-то сразу согласился. Дьявол тогда поработал, поэтому и получалось все гладко, и работать я начал прямо-таки с остервенением. Через месяц после нескольких эскизов была готова работа. Это была отличная работа, здесь было чем гордиться. Серебряный ко мне почему-то благоволил и пропихнул мою работу на вполне престижную выставку, где картину купил иностранный турист за большие деньги. Дядя оказался не просто туристом, а коллекционером, его имя было широко известно и мнение ценилось на вес золота. Вот так я и начал получать известность, да еще и гонорар получил шикарный, особенно для первого раза. Серебряный велел мне не задирать нос и пригласил вечером на пьянку, которую принято называть модным словом "презентация". Были представлены работы молодых талантов, но портрет Серебряного - теперь уже собственность иностранного гражданина - был самой лучшей работой. Серебряный раздулся от гордости словно индюк. Я ведь был его учеником. Все складывалось, как надо. Настало время фуршета. Принесли закуски, много водки и много шампанского, народ расслабленно загудел. Я прибился к окошку, так как в те времена не пил совсем, зато здорово стеснялся. Мой профессор, наоборот, пребывал в самой гуще народа. Внезапно раздался непонятный шум, быстрый говор, женское причитание и чей-то властный голос потребовал доктора. Я подошел поближе. На полу, скорчившись, лежал Серебряный, совершенно синий. Доктор уже не был ему нужен. Это был обширный инфаркт, как определил слишком поздно подоспевший врач.
Той ночью мне приснился кошмар: деревянная птица-лисица на столе у меня в мастерской в Выборге. Она вертела головой в разные стороны, пронзительно смеялась и время от времени произносила непонятное для меня слово Мара. Я решил, что это нервы или последствия водки, которую я зря выпил. Надо Вам сказать, что после скоропостижной смерти Серебряного я впервые в жизни сильнейшим образом напился. Заметьте, напился водкой с шампанским и, конечно, чувствовал себя ужасно. Я тогда решил, что мне приснился ночной кошмар, не догадываясь, что кошмар всей моей жизни только начинается.
Впрочем, с того момента дела мои пошли в гору. Мои работы стали продаваться. Это были в первую очередь пейзажи, чаще всего городские, иногда с людьми, но не конкретными. Наступили новые времена, перестройка, то есть, каждый крутился, как мог, я тоже и с успехом. Деньги были, их становилось все больше, я в своем же институте пошел получать второе высшее образование, купил себе машину и, благополучно сдав экстерном все экзамены, устроился работать дизайнером в приличную фирму с заработной платой в американских долларах. Птица меня не беспокоила, и я, честно говоря, про нее забыл.
Зато на своей работе я познакомился с Татьяной, моей будущей женой. Красавица. Гоголевская Оксана. Она была отличным переводчиком, свободно говорила на нескольких языках. Мужские сердца она била, как посуду. Не знаю, чем брала, косами толщиной в руку или голосом низким хрипловатым, только бегали за ней все, а пуще всех я, дурак. Таня была старше меня на несколько лет, имела сына от первого брака, избалованного до предела, стойко презирала всех без исключения мужиков и работала как дьявол. Зарабатывала, кстати, очень неплохо. Я был настойчив, точнее, упрям, как мул, в своем ухаживании, и Таня разглядела-таки мою хорошую зарплату, начала снисходительно принимать мои знаки внимания, а примерно через год мы поженились, Не последнюю роль сыграла квартира, которую я купил и обставил, и славная такая импортная машинка. А везло мне тогда здорово, шеф почему-то выбрал меня в партнеры. О нем рассказ будет в свой черед. Кстати, он единственный не терял от Татьяны головы и искренне посочувствовал мне, когда мы женились. "Женя, зачем ты берешь в жены ходячий компьютер"? - грустно спросил меня мой начальник. Но я тогда решил, что он это от зависти. Короче говоря, мы поженились, и Таня позволила себя боготворить и баловать, лишь изредка снисходя до любовных утех. Она словно приворожила меня, сама же была холодна, как статуя, а я только больше распалялся. Жена предохранялась тщательнейшим образом, но ведь и на старуху бывает проруха. Короче говоря, забеременела она. Тут я в первый и последний раз в жизни проявил характер и заставил родить, пригрозив разводом. Она бесилась страшно, но разводиться не стала, наверное, из-за Юрки, сына, единственного человека, которого она когда-либо любила. Уж больно я тогда поднимался в гору, у нее самой таких заработков не водилось.
Моя супруга, кстати, работу не бросала, имела свой отдельный счет, а на семью и на собственного сына брала деньги исключительно из моего кошелька. Очень жадная была. Но я ни в чем не смел ей перечить. Впрочем, я отвлекся от главного. Через положенные девять месяцев жена родила дочку Сашеньку - радость всей моей той и нынешней жизни. И любовь моя практически сразу и совсем перекинулась с жены на дочь. Словно пелена с глаз спала. Татьяна перестала быть для меня магнитом и все. Не знаю, почему. Ведь красота ее не пропала, скорее, наоборот, стала совсем ведьмаческой. Будь она хоть чуть-чуть погорячее, любовников было бы не счесть. Но мой начальник был прав, она была ходячим компьютером, а не женщиной.
Впрочем, теперь я хотел о Сашеньке. Красотой она пошла в мать, но характером Бог ее наделил веселым и легким. Нежный и чуткий ребенок. Мать, почувствовав соперницу, не приняла Сашеньку. То есть, она делала все, что надо, ребенок был здоров и ухожен, как в первоклассном детском доме. А любил и баловал ее я. Так Сашка при живой матери росла наполовину сиротой. Наш дом постепенно разделился на два лагеря: в одном - Татьяна с Юркой, в другом - я с подрастающей Сашкой. Впрочем, Сашенька никакой холодной войны не вела, а была вполне мирным и добродушным ребенком. Юрка подрос и сделался невыносим.
Во-первых, он завел моду называть меня на Вы, всячески подчеркивая, что я ему не отец. Во-вторых, он тянул деньги. И с меня, и с Татьяны столько, сколько мог вытянуть. А мать ему ни в чем не отказывала. Юрий вырос красивым, умным, злым и жадным. Короче говоря, яблонька от яблони далеко не упала.
Татьяна собиралась устраивать сына в театральный, хотя у Юрия к этому, по-моему, таланта не было никакого. Но, может быть, я сужу предвзято. По крайней мере, Вам так кажется, и я не стану Вам перечить.
Мне действительно в какой-то момент показалось, что Евгений несправедливо относится к своей бывшей или настоящей судьбе, а рассказчик словно читал мои мысли. Евгений только улыбнулся иронически и продолжал.
- Со времени нашей свадьбы прошло шесть лет. Юрий приводил домой компании богемных девиц и молодых людей из своего театрального. (Конечно, он поступил, Татьяна не поскупилась и заплатила хорошую сумму всем, кому было положено заплатить). Точнее, раскошеливаться пришлось мне.
В тот памятный год случилось продолжение этой истории. Как-то мне позвонил старый друг из училища и предложил участвовать в выставке. В выставке портретистов, милая дама, прошу заметить. Я почти сразу дал согласие, так как не видел никаких причин отказываться. Нужно было предоставить три портрета через определенный срок или сразу. Но у меня сразу не было ничего, надо было писать. Я съездил, подписал договор об участии и стал думать о кандидатурах. Выставка должна была состояться через несколько месяцев. Уже на следующее утро я пожалел о случившемся, так как меня всю ночь напролет снова мучил тот же кошмар. Собственное изделие, отвратительное чудовище с лисьей головой хохотало, хлопало крыльями и снова кричало: "Мара, Мара, Мара..."
На этом сон обрывался. Я на следующий день хотел расторгнуть контракт, но почему-то передумал. Стал подбирать кандидатуры для портретов. Татьяну и Сашку отмел сразу, не захотел. Почему-то в уме нарисовались мой уже совсем старенький папа, красивый и наглый пасынок и я сам. Начал я с самого себя, но что-то не заладилось, и я выбрал третьим своего партнера, бывшего шефа, о котором уже упоминал.
Опять мной овладела странная лихорадка, как и несколько лет назад, когда я писал Серебряного. Я писал, как сумасшедший, и работа спорилась. Юрка получился великолепно. Красивый, умный, наглый, такой, как надо. Даже Татьяне понравилось, хотя она редко мою работу хвалила. А уж Юрий раздулся, как индюк, до того был сам от себя в восторге.
Затем я уехал в Выборг писать отца. Я его написал сидящим за столом и проверяющим школьные тетради. Он получился на пять с плюсом, не подумайте, милая дама, что я так нахально сам себя нахваливаю, это папа сказал, а от него добиться похвалы было еще труднее, чем от Татьяны. Лампа под стареньким зеленым абажуром освещает спокойное старческое лицо и худые, морщинистые руки, лежащие на тоненькой зеленой тетради. Нам обоим понравилось. И на выставке она имела огромный успех, но об этом потом.
И, как я уже сказал, третьим я писал Вадима, о котором говорил прежде. Мой шеф-партнер. Рыжий, как огонь, лицо и руки в веснушках, умный, веселый и хитрый. Вадим высказал предположение, что я рисую рекламу для какого-нибудь пива, не иначе, для всего остального он быть моделью не может. Обычно, когда я рисую, то становлюсь серьезным и слегка сумасшедшим. А тут мы просмеялись всю дорогу, пока я писал. Смешить мужик умел здорово.
Мои картины, милая дама, были расхвачены коллекционерами, я опять-таки заработал, а совсем скоро начался, точнее, продолжился кошмар всей моей жизни. Потому что очень скоро после окончания выставки погиб Юрий. Погибал он долго и страшно. По дури пасынок разбился на мотоцикле, но прежде, чем умереть, промучился в параличе при полном сознании почти три месяца. Ничего нельзя было сделать. Татьяна постарела сразу лет на десять. Лицо у нее сделалось, как каменное. А плакать она не могла.
Татьяна не вылезала из больницы, была там днями и ночами, я сидел дома с Сашкой. В один из вечеров мне позвонила мама из Выборга и сказала, что умер папа. Я онемел. Отец был для меня примером, другом, советчиком, короче, очень многим. Папа ушел во сне, не страдая. Честное слово, иной смерти он не заслуживал, только слишком рано ушел. Всего семьдесят лет ему было. Я оставил Татьяне письмо, взял Александру и поехал к матери. Потом были похороны. Когда мы вернулись с похорон, то в свою очередь нашли письмо от Татьяны. Точнее, это была коротенькая записка: "Юрий умер, я ухожу, от дочери отказываюсь".
И все. Кроме этой записки полный развал в квартире и деньги, снятые со счета. Мы с Сашкой остались вдвоем. Она так и не поняла, куда делась мама.
Вы, милая дама, наверное, уже догадываетесь, что произошло дальше. По-дурацки погиб Вадим. Его убили гопники в собственном подъезде, украли совсем небольшую сумму денег. Их очень скоро поймали, но человека-то в живых уже не было. А потом развалилась фирма, без Вадима все полетело кувырком. Меня каждую ночь мучил кошмар, который я Вам уже пересказывал. Я обращался к священнику, экстрасенсам, колдунам, к обыкновенному врачу-психиатру, все тщетно. Кошмар мучил меня даже днем, стоило прикрыть глаза. Птица верещала свою мару, и я понимал, что она требует. Ей хотелось новых портретов. Самое страшное, что и мне хотелось рисовать до безумия, но смерти, следовавшие одна за другой после моих работ, заставляли сдерживаться.
От напряжения я начал пить. Дела становились хуже, денег я стал зарабатывать меньше, продал машину, с горя и по глупости проиграл квартиру, только Сашка удерживала меня от суицида. Переехали к маме в Выборг. Правда, мамы, к сожалению, скоро не стало. Она ушла вслед за отцом. Я устроился на работу. Один человек, которому я все под пьяную лавочку рассказал, посоветовал мне птицу сжечь.
Я удивился, как мне это самому в голову не пришло. Достал из сарая запылившуюся поделку, унес ее в лес. Примерно туда, где когда-то нашел, и сжег. После этого полегчало. Видения временно прекратились, я стал меньше пить, больше обращать внимание на дочь.
Только кошмар не желал оставлять меня в покое. Как-то мне снова приснилась птица, оравшая свою Мару, но я прекрасно понял, что она хотела сказать. А кричала она на своем странном языке, что теперь Саша начнет рисовать вместо меня. Я проснулся в холодном поту. Саша спокойно спала. В тот день меня ждало много работы, я тогда помогал составить дизайн-проект одной новой русской даме.
В те времена мне еще попадались подобные халтуры. Я был взвинчен, что-то не клеилось, да и ночной кошмар не шел у меня из головы. По дороге домой сделал то, чем не занимался уже давно, то есть купил пару бутылок какого-то вина и не спеша выпил их в лесочке недалеко от собственного дома. Я забыл Вам сказать, милая дама, что мы жили не в самом Выборге, а в пятнадцати минутах езды от него. В небольшом зимнем домике. Я обменял на него родительскую квартиру и то, что в нашей семье было принято называть дачей. Сарай побольше плюс сарай поменьше. В сарае поменьше, служившем мне мастерской, я и хранил когда-то чертову поделку, пока не сжег ее.
Евгений снова прервался, невидящими, почти безумными глазами он несколько минут молча смотрел за окно, затем продолжал хриплым голосом.
-Я теперь самое страшное Вам рассказывать стану, так что Вы не удивляйтесь моим реакциям. Я вернулся домой злой, как черт, и довольно пьяный. Первое, что я увидел, была моя дочь, лежавшая на животе и что-то рисовавшая. Увидев меня, вскочила и побежала показывать рисунок:
-Папа, посмотри, похоже? - Почувствовав, что от меня разит перегаром, скептически произнесла: - Опять пил?
Я слушал, словно сквозь сон, глядя на ее работу. С листа бумаги на меня выразительно смотрела наша соседка, более чем похожая сама на себя.
Вот тут все и произошло. Я схватил Сашку и начал ее избивать, чем больше бил, тем больше входил во вкус. Она сначала словно остолбенела, а потом начала кричать. Я слышал, как сквозь вату, в ушах звучало верещание проклятой птицы. Я помню, что в тот момент у меня было страстное желание Сашку убить. Она перестала кричать, потеряв сознание, я бросил ее на пол и зачем-то поджег занавеску. Внезапно в дом резко позвонили. Это соседка, услышав Сашкины крики, вызвала милицию. Потом взломали дверь. Меня связали, потом ничего не помню, провал.
Сашка осталась жива, Бог миловал. Потом был суд, потом лишение родительских прав и психбольница при тюрьме.
На суде я ничего не стал рассказывать про Мару, не знаю, почему. Я вообще молчал, как пень. Получил по полной. Отсидел несколько лет и был выпущен по амнистии. Вышел и сразу начал искать дочь. Рыскал по детским домам и интернатам, наводил всяческие справки, все было тщетно.
Но Александра нашла меня сама. Ей в то время уже исполнилось восемнадцать, и она жила теперь в своей квартире.- Евгений опять оборвал себя и глубоко вздохнул, - Я ведь не знал, как она теперь ко мне относится, моя Сашка, что она чувствует, что думает. Я плохо знал свою дочь. Силу воли она имела материнскую. Вы, наверное, знаете, милая дама, что после тюрьмы полагается отмечаться. Там-то мы и встретились. Я увидел Сашку, когда она уже вплотную ко мне подошла. Стоит и молча смотрит. И я смотрю. А потом я начал рыдать. Сижу, меня трясет всего, наизнанку выворачивает, а она молчит. Потом подошла, обняла, прижалась и пробурчала: "Папка, а я иногда курю". Служитель закона на нас смотрел, раскрыв рот. Сашенька увезла меня к себе. Бог на свете определенно есть. В интернате, куда попала дочь, была и есть очень хорошая женщина-директор. Умница, понимающая. Узнав от Сашеньки про Мару (Мара, знаете ли, и дочь мою стала в снах мучить) директор свезла ее в одно святое место. Были у нее там знакомые. Там мою девочку и отмолили. Вылечили. От Мары она избавилась, а от страсти к рисованию нет. Поступила-таки сама, без всякой волосатой лапы, в Мухинское училище. А директор потом выхлопотала Сашке отдельную квартиру. По нынешним временам это большая редкость, чтобы интернатской воспитаннице удалось свою собственную площадь получить, хотя по закону это положено. Потом я какое-то время жил у Саши, и меня возили в тот же монастырь, что и дочь, пытались отмолить. Только ничего не получилось, к сожалению. Точнее, получилось, но с оговоркой, Мара мне больше в снах не является, но и рисовать я не рисую. А меня тянет поработать, ох, как тянет. Пожив некоторое время у дочери, я уехал в Выборг. Старый наш дом все-таки сгорел, в одну из зим его сожгли пьяные бомжи. Вот так я и сам стал бомжем. Александра зовет меня к себе, хочет прописать. Только я отказываюсь. Страшно, знаете ли, боюсь девочке жизнь испортить. Ведь Мара, она где-то есть во мне, только свистни, она и вылетит. Сейчас я работаю сторожем в Выборге, у одного мужика в доме. Там и ночую. Маловато он мне платит, да еще иногда забывает вовремя отдать деньги, тогда я промышляю бутылками по электричкам, вот, как сегодня, - с этими словами Евгений опять замолчал. Случайно взглянув в окно, я с ужасом поняла, что сейчас будет моя остановка. Подхватив сумки, кивнула своему странному попутчику и выскочила на перрон. Поезд уже отходил, и тут я вспомнила, что забыла на крючке пакетик с подаренной картинкой. Попереживала, но что было делать, пошла себе потихоньку домой.
Проведя на даче положенные выходные, вернулась в Петербург и решила непременно разобраться, что это за странная Мара, которая испортила жизнь моему попутчику. Не придумав ничего лучше, полезла в мифологический словарь и отыскала: "Мара, Маруха, Мора, Кикимора в славянской мифологии злой дух, первоначально, как и Марена, воплощение смерти, мора".
Была еще некоторая информация, но она меньше относилась делу.
Я никогда не думала, что эта история будет иметь еще одну, на этот раз завершающую, страницу. Я встретила в библиотеке Александру, которую узнала, никогда прежде не видав. Черноокая, темнокосая красавица села рядом со мной за стол и стала рыться в книгах, не обращая на меня ни малейшего внимания. Как живой, возник у меня перед глазами печальный бомж. Сама не зная, почему, я пробормотала:
-Александра Евгеньевна.
Девушка резко обернулась:
-Откуда Вы меня знаете?
Я совсем смутилась. Мало того, что я случайно ее узнала, так теперь еще надо объяснять. Поэтому я лишь смогла ее спросить:
-Простите, девушка, но Ваш отец художник и его зовут Евгений?
-Звали. Папа умер два года назад.
Черные украинские очи буравили меня насквозь, и я почему-то чувствовала себя виноватой.
-Мы ехали как-то вместе в электричке, и Ваш отец рассказал мне многое из своей жизни, - я окончательно смутилась. Неожиданно черноокий ангел или, может, демон пришел мне на помощь:
-Так это Вы тогда в электричке сумку с поделкой оставили?
Я радостно закивала, пропустив мимо ушей оскорбительное "поделка" (в сумке была небольшая работа акварелью одной из моих подруг). Впрочем, художники - народ субъективный и ревнивый, что с них взять. Александра с мрачной решимостью пообещала ее вернуть, и мы обменялись телефонами. Саша была смешной и маленькой девочкой, несмотря на бьющую в глаза красоту. Она каждую секунду ждала нападения от каждого, кто встречался на ее пути. Жизнь в детском доме оставила неизгладимый след. Но, услышав, с каким уважением я отзываюсь о ее отце, Александра смягчилась и рассказала мне, как он погиб. Рассказ получился короткий и страшный:
- Папа просто слишком сильно хотел рисовать. Больше, чем жить. Последней его работой был автопортрет, он сейчас у меня в комнате висит. Писал больше месяца, почти не ел и почти не спал, закончил, а через пару дней инсульт, и все, похоронила.
Саша умолкла. Мы сидели у нее на кухне и пили чай. Я попросила показать портрет. Она провела меня в свою комнату и молча встала рядом. Работа завораживала. Как живой, сидел передо мной несчастный, избитый жизнью человек и смотрел прямо мне в глаза. Я не видела остальных его работ, но эту можно было назвать шедевром.
-Отец меня, наверное, этим портретом спас, сам ушел и Мару увел. Я теперь "свободный художник", - Саша горько усмехнулась.
Больше мы с дочерью Евгения не встречались. Лишь иногда, заходя в церковь, я вспоминаю Александру и ее отца. И тогда я ставлю две свечки: за его упокой и за ее здравие.