Чинючина Алина Равилевна : другие произведения.

Игрушка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Алина Чинючина
  

Игрушка

  
   Каждое утро под мое окно прилетает соловей. Он прилетает уже давно - с тех пор, как я была девочкой, когда еще был жив отец, и покойная матушка очень любила слушать, распахнув окно, его песни. А может, это был другой соловей, и теперь на ветку ко мне опускается его внук или правнук. Мне в целом неважно. Я лежу, запрокинув руки, наслаждаясь прохладой, и думаю о том, откуда в нашей жаркой, засушливой стране могут взяться соловьи. Наверное, они прилетают с севера, из тех мест, где цветут леса и летом грохочут грозы. Не знаю, не знаю... у нас летом дождей не бывает совсем.
   Я слушаю соловья, распахнув окно. До тех пор, пока рассвет окончательно не вступит в свои права, небо не нальется высокой, бесконечной голубизной, за дверями не загомонят служанки. Я понимаю, что пора вставать, но лежу, потягиваясь негибким со сна телом. А потом резким движением скидываю легкие простыни и вскакиваю - прыжком пантеры.
   И подхожу к огромному зеркалу в глубине комнаты. И оглядываю свое отражение. И улыбаюсь - хищной довольной улыбкой сытой кошки.
   Что и говорить, мне не приходится стыдиться той, что смотрит на меня из зеркальной глубины. Я, Тамира иль-Хеалль, по праву считаюсь одной из красивейших женщин столицы, и подтверждений тому масса - от ежедневных букетов, едва ли не десятками доставляемых посыльными, до надушенных писем, которые тоже десятками приносят слуги, и в каждом - просьбы, мольбы, уверения. А я могу выбирать. Или не выбрать вовсе, сославшись на дурное настроение или скуку. Сказать по совести, это случается все чаще - мне надоели эти мужчины, их жадные взгляды, потные руки и лживые слова. Я хочу чего-то иного... а чего - и сама не знаю.
   Впрочем, на внешности мое настроение пока что не сказывается. И молва, поющая обо мне как о первой красавице, не врет. В двадцать шесть мне завидуют пятнадцатилетние девчонки-невесты. Черные кудри - без единого седого волоска, гибкое смуглое тело безупречно в каждой линии, черные глаза - большие, с поволокой, руки и шея - на зависть юным красавицам. И все это богатство не заперто в душных комнатах, как у большинства моих прежних подруг. Я могу сутками носиться верхом по степи, умею стрелять из лука, плаваю, как простой мальчишка, и великолепно танцую. Завистницы говорят, что негоже женщине из рода иль-Хеалль вести себя как простолюдинке. Мне все равно. А брат лишь смеется и гордится мной. И дарит мне то седло, украшенное серебром, то чеканный наруч на правую руку, то изукрашенный драгоценными камнями пояс.
   Мой брат, Тейран иль-Хеалль, нынче в милости у славного Кайрина Великого, да продлит Великая Богиня его дни, и может позволить себе не обращать внимания на сплетников. Когда пять лет назад умер мой муж, брат - вопреки обычаю, по которому жена должна жить в доме мужа - увез меня в свой дом. Отца и матери не было уже в живых, а на сплетни соседей Тейрану было, да и сейчас наплевать. Он любит меня. Он громко хохочет, когда я в порыве гнева швыряю об пол то драгоценную вазу, когда-то привезенную отцом из Сеттии, то хрустальный сервиз, то бесчисленные безделушки, которых у меня множество. Он покупает мне наряды, от которых у подруг-завистниц разбегаются глаза.
   А еще он доверяет мне. Мало ли какие тайны могут быть у советника, правой руки Кайрина Великолепного, и конечно, не все они доступны для ушей женщины. Но, вопреки мнению мужчин, ум женщины бывает и больше наперстка с ее правого мизинца. И брат мой иногда делится со мной дворцовыми секретами. Так повелось еще с детства: отец воспитывал нас с братом, не делая разницы; вместе мы учились счетному делу, вместе скакали верхом, вместе стреляли из лука. И делились друг с другом всем-всем. Мы остались одни друг у друга, когда умерла мать. И до сих пор - вдвоем на этом свете.
   Впрочем, я отвлеклась.
   Совершив утреннее омовение, я на минуту задумалась, какое платье надеть нынче. Сегодня мне нужно выйти из дома утром, значит, нужно что-то поскромнее. Я остановила выбор на светло-сиреневом, плотного шелка, с вышивкой на правом плече. К нему не нужны ни колье, ни серьги, оно красиво само по себе. А легкий газовый шарф можно заколоть аметистовой брошью, и спрятать под него локоны. Сегодня я хозяйка, почти замужняя женщина. До вечера еще далеко...
  
   Летнее солнце уже успело раскалить мостовую, и жар ощущался даже сквозь тонкие туфельки, когда я ступила на землю из прохладной глубины паланкина. Вход на невольничий рынок был уже открыт; в воздухе висела ругань торговцев, гомон рабов, изредка раздавался свист бичей. Впрочем, последнее редко - выставленных на продажу старались не калечить, если только это не отъявленные смутьяны.
   Конечно, порядочным женщинам нечего делать в таком месте. Порядочные женщины не то что не выбирают рабов сами, а даже не подходят к воротам невольничьего рынка. Полуголые рабы, вонь, грязь... да ничего подобного! Здесь довольно чисто, в отличие от мясных рядов, и даже есть навесы от солнца. Я всегда выбираю рабов сама, не доверяя это домоправителю. Так повелось с детства, так учила меня мать. Потому что, во-первых, надо знать тех, кто тебе служит. А во-вторых, - и это я узнала уже сама - здесь порой попадаются любопытные экземпляры.
   Я медленно шла вдоль рядов, с любопытством всматриваясь в "товар". Как-то довелось мне с отцом путешествовать в провинции, и неожиданно заболела моя служанка. В городке был маленький невольничий рынок, и отец взял тогда меня с собой. Я, помнится, едва не свалилась в обморок, как изнеженная барышня. Вонь, мухи, солнце, полуголые, выставленные на солнце люди... Нет, в столице все прилично. Дети, красавицы и старики прячутся от солнца в глубине дощатых сараев, и воды у них вдоволь. Даже крепкие мужчины стоят под навесами и в любое время могут сесть на землю. Товар надо беречь. Может, оттого и не бывает у нас никогда ни драк, ни побегов. Впрочем, про последнее я могу и не знать...
   Так или иначе, а я медленно шла вдоль рядов, и Ахари, моя служанка, семенила чуть сзади, придерживая в руке шкатулку с ароматными солями и платком. Сегодня мне нужна белошвейка - прежнюю брат отправил в деревню за неподобающее поведение... "Поведение" не заметить мог только слепой, оно уже лезло буквально на нос. А еще нам нужен второй конюх. И может быть, удастся найти хорошую повариху - Майти совсем уже старенькая и не справляется с работой.
   Увы, придется, наверное, Майти какое-то время потерпеть, подумала я через час. Ничего приличного мне не попадалось. Женщины, выставленные на продажу, были большей частью неопрятны, непричесаны и тупы, как пробки. Умница Майти заслуживала лучшей помощницы.
   А белошвейку найти удалось. Худенькая, русоволосая девчонка с тонкими, почти прозрачными пальцами смотрела исподлобья, но на вопросы отвечала внятно, разборчиво, и даже показала вышивку на подоле юбки. Если правду говорит - мастерица редкостная, даже странно, что за нее так дешево просят - всего двадцать золотых... может, оттого, что молода слишком? Хорошая мастерица стоит от тридцати. Девчонка, как сказал торговец, досталась как военная добыча... с Севера, из Эльрии.
   Да, из Эльрии. Северный сосед, полудруг-полувраг, исправный поставщик рабов - военной добычи, пленников, женщин-невольниц. Брат часто рассказывал, посмеиваясь, что по ценам и лицам рабов на невольничьем рынке можно предсказать, кто на кого войной пошел: Эльрия на Сеттию, Сеттия на Эльрию или Верхана на них обоих. Маленькие княжества никак друг с другом не ладили; стычки на границах были для них обычным делом. Мы посматривали и на тех, и на других, и на третьих с величием великана, греющегося на солнышке возле копошащихся лилипутов. Да продлятся дни Кайрина Великолепного, на нас уже очень давно никто, никто не решается нападать.
   Расплатившись с торговцем, я спросила девчонку:
  -- Как тебя зовут?
   Поколебавшись, она ответила:
  -- Сения...
  -- "Госпожа", - сквозь зубы поправила я и кивнула ей. - Пойдем...
   Девочка как-то съежилась и затравленно оглянулась на недавнего соседа, стоящего рядом раба - высокого мужчину в ручных кандалах. Мне показалось, что в зеленоватых глазах ее промелькнула мольба. Дружок, что ли? Любопытства ради я взглянула на него повнимательнее.
   И замерла.
   Редко приходилось мне видеть таких - здесь. Такие мужчины в других местах водятся.
   Он был очень молод - совсем юнец. Высок ростом, еще по-мальчишески худ, но руки - очень крепкие... из всей одежды на нем были лишь полотняные штаны, чтобы покупатели могли по достоинству оценить сильное тело и гладкую, совсем светлую кожу. Светло-русые волосы острижены коротко, как у рабов, но видно было, что совсем недавно он носил другую прическу, и стригли его наспех и неумело - надо лбом торчала непослушная прядка. Серо-голубые, как придорожные камни, глаза смотрели спокойно, и не было в них ни затравленности, ни ненависти, как у других, - только упрямство. И разглядев это упрямство, я поняла, откуда синяки на плечах и спине, отчего он скован ручной короткой цепью - видно, не из покорных. И - осанка... разворот плеч... взгляд - прямой, внимательный. Странный... словно не рабом родился, а князем.
  -- Это кто? - спросила я, небрежным кивком головы указав на раба.
   Торговец подошел ближе.
  -- Военная добыча. Из Эльрии. В бою взяли, вместе вот с этой... - он кивнул на девчонку. - Я его уже недалеко от столицы перекупил. Говорит, что солдат... может, и врет. - И добавил угрюмо: - Смутьян, еще не обломали. Бежать пытался по дороге, потому и скован, и палки отведать успел. Потому дешево стоит, но... - он поколебался, - госпожа, я честен и скажу прямо - не лучшей покупкой он будет. Не хочу обманывать.
   Я еще раз всмотрелась в лицо раба. И... ох, как же сладко заныло у меня внутри! Серые глаза, ямочки на щеках - совсем еще детские, нежный пушок над верхней губой. Ах, как могут обнять эти сильные руки, как его можно целовать - еще нецелованного... Как с ним можно поиграть - как кошке с мышкой... Мне давно уже приелись опытные, всезнающие, развратные. Ах, как бы подчинилась я ему, неумелому, чему бы я научила его! Сладко заныло внизу живота.
   Этот мальчик будет моим, решила я.
  -- Сколько? - спросила я, развязывая кошелек.
   Торговец вытаращился на меня.
  -- Госпожа... вы и вправду...
  -- Сколько? - резко переспросила я.
  -- Тридцать золотых, госпожа... и еще монета за кандалы - или ведите без них, но далеко вы с ним не уйдете.
  -- Мне это безразлично, - проронила я надменно, швыряя ему деньги. И кивнула мальчишке: - Пойдем.
   Долго еще я кожей ощущала удивленный взгляд этого бедняги, так ничего и не понявшего, и тихо посмеивалась над ним. Ничего, кухарка подождет. В конце концов, я могу себе это позволить. У меня слишком давно не было новой игрушки. А Тейран ничего не скажет. На мои прихоти и капризы он денег не жалеет.
   Раб шагнул с помоста, стиснув пальцами звенья цепи, и я заметила, как заходили желваки на его щеках. По дороге не сбежит, решила я, раз скован. А потом... он станет моим. И никуда от меня не денется, собачонкой будет бегать за один только взгляд. Я улыбнулась ему - мягко, почти ласково. А он отвел глаза и сжал губы.
   Дома я велела Майти накормить девчонку, отмыть от базарной пыли и выдать новую одежду - нечего таскать в дом грязь. Сения испуганно цеплялась за своего спутника - так, что я даже ощутила болезненный укол ревности. Девочке надо будет объяснить, кто здесь хозяйка. А парня привела к управляющему и стояла рядом, пока Видгар возился с замком его кандалов. Мальчишка молчал, словно его это вовсе не касалось; когда тяжелые браслеты, наконец, разомкнулись, он осторожно потер руки и поморщился, но не проронил ни слова.
  -- Перевязать, - велела я, глядя на багровые полосы на его запястьях. И спросила насмешливо: - Ты говорить-то умеешь, раб?
   Он вскинул голову, как сноровистая лошадка, за что тут же получил тычок под ребра от Видгара: не подобает так вести себя с госпожой. А я усмехнулась.
   Убедившись, что раб уведен в людскую, я поднялась к себе и, как была, упала на кровать. Раскинула руки и засмеялась.
   Да, и за это меня ненавидели и боялись. За то, что я имею право выбирать. Их так много - тех, кто жаждет провести со мной вечер или ночь, и за это меня в городе называют... впрочем, повторять не буду. Меня всегда забавляет зависть старых дев, оставшихся никому не нужными, или старух, которые тоже никому не нужны. А я желанна многим. И потому могу и покапризничать. Тейран лишь хохочет, выслушивая рассказы о моих похождениях, которые, к слову сказать, всегда преувеличены больше, чем на половину. Не так часто, как говорит молва, остаются у меня мужчины, но ни один - ни один! - еще не ушел от меня недовольным. Я побывала замужем, я знала многих, я знаю, как угодить им и сделать им приятно. И все они мне до чертиков надоели. А поскольку природа все-таки берет свое - я женщина или как? - то время от времени я делаю себе подарки подобно нынешнему.
   Если мальчик окажется с умом, он сможет жить, купаясь в роскоши... ну, по меркам слуг, конечно. Если будет глуп... мне даже станет его немножко жаль. В любом случае, поразвлекаюсь я на славу.
   Но пока торопиться не следует. В ожидании праздника есть своя особенная прелесть. Пусть парнишка отдохнет, придет в себя, осмотрится, наконец. Завтра ночью... да, завтра ночью. Я гибко потянулась, выгнувшись всем телом, и тряхнула кудрями. Интересно, он сам-то знает, какой он будет счастливый?
   Тейран вернулся из дворца поздно и уставший, почти измученный. Но чашка чая с жасмином, ванна и моя улыбка привели его в веселое расположение духа, и он, сидя на веранде с сигарой, пересказывал мне дворцовые сплетни. Я свернулась клубочком у его ног и положила голову на его обтянутые шелком колени. Сегодня вечером я никуда не поеду.
   Вечер был жарким и душным, но я привыкла к этой жаре и почти не ощущала зноя. Серебряное вечернее платье небрежными складками облегало фигуру, и во взгляде брата, устремленном на меня, я видела искорки восхищения. Одуряюще пахло цветами из сада, к их запаху примешивался аромат длинной верханской сигары. Тейран покачивался в плетеном кресле, выпуская колечки дыма, рука его небрежно перебирала мои черные кудри, рассыпанные едва не до пола.
   -... а еще говорят, сестричка, что ты скоро выйдешь замуж. Это правда?
  -- За кого? - лениво поинтересовалась я.
  -- За Виджну из дома Уриев.
  -- Этот старик... - протянула я. - Сдался он мне!
  -- А Хелий из Марки?
  -- Пффф... - так же лениво протянула я, отбрасывая с лица волосы. - Надоел.
  -- Гм. А что Рокий - он сегодня будет?
  -- Вчера был. Я прогнала его...
  -- Тебе не угодишь, сестра, - засмеялся Тейран. - Ты разборчива. Ну, а чем не угодил тебе Рокий? Богат, красив...
  -- И стар, - закончила я.
  -- Побойся Богини! - притворно возмутился мой брат. - Рокий всего на три года старше меня. Я, по-твоему, стар?!
  -- Ты другое дело! - гибким движением кошки я вскочила и поцеловала его в не бритую сегодня щеку. - Ты лучше всех, брат!
  -- То-то же, - пальцы его вновь погрузились в мои кудри. - Зачем встала? Сядь!
   Я послушно опустилась на ковер. Тейран довольно усмехнулся.
  -- Во-о-от, - протянул он, накручивая на пальцы мои длинные черные пряди, - а то все заботы, заботы...
  -- Поделись, - предложила я.
   Брат отстранил меня, поднялся, прошелся по веранде взад-вперед, остановился, облокотившись на перила. Невольно я залюбовалась им. Какой же он красивый, черт возьми! Если б он не был моим братом - прибежала бы, приползла, у ног бы легла, лишь бы не прогонял, служанкой верной бы стала. Где глаза у этих девчонок? Впрочем, не одна красавица столицы была бы счастлива, если б Тейран иль-Хеалль посватался к ней. А он почему-то медлит...
  -- Так что случилось-то? - спросила я.
  -- А... Эльрия с Сеттией недавно опять погрызлись.
  -- И это новость? - удивилась я.
  -- Подожди... В битве на границе пропал без вести сын князя Эльрии. Сеттия, собственно, в очередной раз решила попробовать соседа на зуб и устроила набег. Эльрийский князь выслал большое войско - видно, ему тоже это надоело. Потери были огромные - с обеих сторон, но Эльрия отбилась, впрочем, как всегда. Сын князя Иврина, который вел дружину, был убит. А потом оказалось, что убит вовсе не княжич, а простой дружинник, переодетый в княжескую одежду. Уж зачем им понадобилось это - понятия не имею. Поразвлечься решили, не иначе, - брат хохотнул. - Так что теперь правитель Эльрии Иврин ищет сына...
  -- Куда же он мог деться? - удивилась я.
  -- Мало ли. Может, в плен попал. Может, действительно убит и лежит где-нибудь в поле в одежде простого воина. Неизвестно.
  -- Романтично, - лениво протянула я.
   Мне стало скучно. История, конечно, интересная, но не настолько, чтобы этим занимался советник Кайрина Великолепного, да продлит Богиня его дни.
  -- А дальше что?
  -- А вот это уже секрет, - Тейран наставительно поднял вверх палец. Потом прошептал заговорщически: - Я ищу его за горами, за лесами, за синими морями...
  -- Ты? - удивилась я. - Зачем?
  -- Чтобы подарить на блюдечке моей сестре, если она того пожелает, - захохотал Тейран.
   Я запустила в него персиком. Брат, ловко увернувшись, одним прыжком пересек веранду, подхватил меня на руки, закружил... Я растрепала его смоляные кудри.
   Снизу, из сада, послышались шаги и громкий голос невидимого в полутьме управляющего - судя по всему, кому-то нерадивому доставалась очередная порция ругани.
  -- Да, кстати, ты не искала сегодня повариху? - вспомнил вдруг Тейран и осторожно поставил меня на ноги. - Собиралась ведь...
  -- Нет... Зато белошвейку нашла... вроде подходящая, - я пересказала ему всю историю поисков и приобретений.
  -- Да, - протянул брат, снова падая в кресло, - я видел сегодня эту девчоночку... неплохая мордашка...
  -- Пусть лучше руки будут неплохие, - проворчала я. - А с лица не воду пить...
  -- Кому как... - он усмехнулся. - А второй, которого ты купила, - он кто? Кузнец?
  -- Не знаю... Сам посмотришь.
   Я снова опустилась на колени перед креслом и, положив голову на колени Тейрану, посмотрела на него. Отчего-то мне не хотелось рассказывать, для чего куплен этот раб. Но брат сам все прекрасно понял. Приподнял за подбородок мое лицо и пристально посмотрел на меня, а потом поцеловал в правый глаз.
  -- Лишь бы тебе понравилось. А мне все равно - хоть кузнец, хоть плотник... Я тебя люблю, сестричка.
   Я мурлыкнула и потерлась щекой о его руку.
  
   * * *
  
   Следующим утром я поднялась рано. Спать не хотелось, в крови кипело жаркое возбуждение. Позволив Ахари уложить мне волосы, я решила было поехать кататься верхом и приказала подать лошадь. Но потом передумала - и направилась в кухню.
   Это может показаться вульгарным, но бывать в кухне мне нравилось всегда. Кухня у нас - необъятная; когда-то огромный горящий очаг казался мне пещерой дракона или злого духа, и я боялась подходить к нему близко. На стенах развешаны пучки сухих приправ, всегда блестит начищенная до блеска медная посуда, оживленно переговариваются служанки. Чумазые, шумные дворовые ребятишки путаются под ногами в ожидании, не перепадет ли чего. Когда-то и мы с братом были в их числе. А перепадало нам обыкновенно или пенка от варенья, или пирожок, или просто кусок простого хлеба грубого помола (который, кстати сказать, я люблю до сих пор).
   Майти, повариха, необъятных размеров невольница-южанка любила меня необыкновенно и гордилась так же сильно. И так же неистово ворчала, потому что "кого люблю - того уму-разуму учу". С детских лет, случись в доме гроза, я искала прибежище в кухне; вечерами мы с Тейраном часто спускались сюда - послушать сказки, которых Майти знала великое множество. При одном взгляде на пухлые, коричневые от загара и возраста руки этой женщины мне становилось легко и спокойно. Сюда я приходила порой просто так, и старая служанка была, наверное, одна из немногих людей на земле, кого я... любила? Не знаю. Во всяком случае, круглолицая, темноглазая эта женщина привносила покой и уют, какого не бывало порой в парадных покоях.
   Майти увидела меня и, заулыбавшись, сунула пирожок. Я надкусила: с ягодами.
  -- А на обед с грушами испеку, - напевно заговорила она. - Тесто я поставила уже, и поднимается славно, так что будет чем порадовать госпожу...
  -- Как новенькие, Майти? - спросила я.
  -- Да все хорошо, госпожа, - пожала она круглыми плечами. - Вчера их накормили, вымыли... одежду на девчонку-то подобрали, а на эту, прости меня Богиня, жердину едва нашли рубаху, а уж штаны он свои оставил - не подошли ничьи. В кого только вымахал такой. Я его малость подштопала... ты уж прости, госпожа, но ободранный он - страсть смотреть. И руки - от кандалов, да и по спине кнут погулял. Если желаешь, могу кликнуть... на заднем дворе он, дрова колет.
  -- Не надо, Майти, - я улыбнулась женщине. - Ты потерпи еще немного без помощницы, ладно? Найду я тебе подмогу, обещаю.
   На задний двор я, конечно, не пошла, еще не хватало. Солнце стояло уже высоко, и я опять подумала: не поехать ли кататься? Потом вспомнила, что сегодня вечером обещал пожаловать благородный Виджна, и настроение испортилось. Подождать, что ли, еще с месяц или уж указать ему на дверь? Опять начнет читать плохие стихи, дышать громко и ломать потные пальцы. Скучно.
   Я вышла на веранду, тронула пальцами пушистый бок одинокого персика, оставшегося в вазе со вчерашнего вечера. Подумав, отправила его в рот. Выкупаться? Или все-таки поехать кататься?
   Голоса во дворе привлекли мое внимание, я подошла к перилам. И улыбнулась.
   Брат, одетый в костюм для верховой езды, с хлыстом в руках, прохаживался перед крыльцом. Вчерашняя покупка - девчонка Сения и мой раб - стояли перед ним, и я даже отсюда увидела испуг и покорность на лице девчонки - и ненависть во взгляде парня.
  -- ... и будете послушными - вам же будет лучше. Это понятно?
   Девочка пискнула что-то невнятное, а парень промолчал, словно не слышал.
   Тейран остановился перед ним и оглядел с головы до ног, щелкнув пальцами.
  -- Как тебя зовут?
  -- Илан, - помедлив, коротко ответил тот.
  -- Откуда?
  -- Из Сеттии...
  -- Врешь, - не меня тона, сказал Тейран. - Я видел твое рванье - это одежда солдат Эльрии.
  -- Я ополченец, - угрюмо ответил парень, отводя взгляд.
  -- Кем был до войны? - продолжал допрос Тейран.
  -- Пастухом.
  -- И опять врешь, - так же спокойно проговорил брат. И коротко размахнулся, занося хлыст для удара.
   Я с любопытством ждала, что будет дальше. А пленник отклонился так незаметно и умело, что и невнимательный взгляд понял бы - это было движение воина.
  -- Ты солдат, - по-прежнему не меняя тона, сказал Тейран. - Зачем врешь?
   Раб молчал.
   Теперь уже без размаха, коротко, но сильно брат ударил его хлыстом - удар пришелся по груди, по рукам, и Илан не сумел увернуться - стоял слишком близко. Я заметила, как сжались его кулаки.
  -- Запомни, - Тейран спокойно сложил хлыст, - непокорные здесь учатся быстро. И цена урока - твоя шкура. Будешь послушным, тебе же будет лучше. Понял?
   Илан молчал.
   Тейран неожиданно усмехнулся.
  -- Ладно. Хотел я тебя к управляющему отправить, но, боюсь, сбежишь. Пока пойдешь на конюшню в подручные. На ночь - в кандалах, а там посмотрим...
   Он развернулся на каблуках и увидел меня, стоящую на крыльце. Лицо его осветила улыбка
  -- Кататься поедем, Тамира?
   Я засмеялась и сбежала вниз по ступеням.
  -- Да. Сегодня я хочу уехать далеко-далеко....
  
   Вечера я ждала с нетерпением, смешанным с жадным восторгом - как в детстве ждала праздника со сладостями и новым платьем. Можно было бы, конечно, подождать пару дней - пусть моя игрушка немножко привыкнет к новому положению. Но кто он такой, чтобы думать о его желаниях и настроении? Это МОЯ игрушка, в конце концов. И сегодня мне будет хорошо. Очень хорошо. Я много умею, мальчик останется доволен. И сделает так, чтобы было хорошо мне. Он это сможет. Я видела, как он двигается, - это не простой мужлан, ничего, кроме своей сохи, не знающий. Эти руки способны на многое. Вряд ли у него было так уж много женщин... сколько ему лет - семнадцать, восемнадцать, девятнадцать? Я и сама не понимала, почему так раззадорил меня этот пленник из полудикой страны на севере. Наверное, своей непохожестью на других - слишком приелись мне черноволосые страстные красавцы. Я хотела сдержанности, хотела юности.
   Когда беспощадная жара начала понемногу стихать и небо из бирюзового стало аметистовым, я приказала приготовить душистую ванну. Тейран уехал еще после обеда - по делам, как он сказал, и я не допытывалась, что за дела, лишь порадовалась, что его не будет дома. Сразу после его отъезда приказала Видгару отпустить мальчишку отдыхать, попросила Майти проследить, чтобы раб был сыт и снова вымылся. А сама зажгла в комнате на втором этаже свечи, задернула шторы, оставив открытым окно.
   Аромат курений слабо витал в воздухе - этот манящий, дразнящий запах я особенно любила, он будил тело и успокаивал мысли. Я надела любимое платье - темно-алое с золотой оторочкой, оно красиво оттеняло мою смуглую кожу, расчесала и подняла наверх темные кудри. Потом, в нужный момент, просто вынуть золотую заколку - и тяжелая волна хлынет на плечи, упадет на грудь, едва скрытую шелком платья... ни один еще не устоял! Тронула волосы и запястья пробкой флакона с дорогими духами, привезенными братом откуда-то с юга. Хотела надеть золотые браслеты, но рассмеялась и швырнула их на туалетный столик. Воистину, сколько забот из-за какого-то мальчишки! Чего ради я так стараюсь? Да он потеряет голову от одного только моего прикосновения.
   Комната тонула в полумраке. Низкое, просторное ложе, накрытое тяжелым покрывалом, два глубоких, удобных кресла возле маленького столика, вазы с цветами, ваза с фруктами, два бокала, тяжелая, оплетенная бутыль лучшего вина, сладости на блюде. Сегодня мне будет хорошо...
   Уже совсем стемнело, когда я выставила вон Ахари и приказала привести мою игрушку. Снова поднесла к лицу зеркальце и довольно улыбнулась. Не родился еще мужчина, который не потерял бы голову в моих огромных глазах. И ты, мальчик, будешь не первым и не последним.
   Его шаги на лестнице были почти неслышными - мальчишка двигался легко и стремительно; Видгар в сравнении с ним топал, как медведь. Остановившись на пороге, оба поклонились. И резкая игла раздражения пронзила меня - парень кланялся не в пояс, как полагается рабам, а коротко, неглубоко, как равный.
  -- Добрый вечер, госпожа...
   Наконец-то я услышала его голос. Негромкий, низкий, уже сформировавшийся... я бы сказала - медный, если бы кто-то понял. Голос моего брата был бархатным, умершего моего мужа - серебряным, голоса большинства мужчин - деревянными или стальными. Медных я не слышала почти ни у кого.
   Теперь мальчишка выглядел куда лучше, чем вчера утром. Простая домотканая одежда, какую носят все слуги, - чистая и целая, хотя рубашка чуть великовата и болтается на худых плечах. Чистые волосы пушатся, обрезанные неровно и криво; я пообещала себе, что едва они хоть чуть-чуть отрастут, я обязательно сама обрежу их поприличнее. Темные круги под глазами стали меньше, и само лицо кажется отдохнувшим. На запястьях - аккуратные полоски бинтов. И пахнет от него не потом и пылью, как вчера, а едва уловимым ароматом чистого юношеского тела.
   Я небрежно махнула Видгару:
  -- Можешь идти...
  -- Как, госпожа? - удивился тот. - А если этот... ведь нескован же, а если он вас...
  -- Тебе неясно сказали? - процедила я сквозь зубы, и Видгар счел за лучшее молча исчезнуть за дверью.
   Я улыбнулась, жестом указав на второе кресло.
   Илан молча сел - и взглянул на меня без улыбки, внимательно и спокойно.
  -- Как ты устроился? - спросила я - надо же было что-то сказать.
  -- Благодарю, госпожа...
  -- Не обижают тебя?
  -- Нет, благодарю...
  -- Если что-то будет нужно, - голос сделаем мягким, в меру заботливым, как и полагается настоящей хозяйке, - приходи, не стесняйся. И... - я помедлила, - не бойся брата. Он строг, но... справедлив.
  -- Благодарю, госпожа...
   Вот же заладил.
   Несколько секунд мы молчали. Илан обводил глазами комнату, а я откровенно и не стесняясь, с насмешливым любопытством разглядывала его. И думала о том, как странно, как не похоже на остальных он сидит в глубоком этом кресле. Слуги, приходящие сюда, - если их удостаивали, конечно, такой чести, - опускались на обитое жестким шелком сиденье осторожно, как на колючий кактус. И потом боялись пошевелиться лишний раз, чтобы, упаси Богиня, не помять дорогую ткань. Этот же сидел так, словно привык к такой роскоши с рождения, словно для него это кресло имело такую же ценность, как тюфяк, набитый соломой. Снова я задумалась, кем же был этот мальчишка до того, как попал на невольничий рынок. Бокал с вином казался в его худых пальцах не грубой деревянной кружкой, а благородным бокалом с игрой бликов на просвет. Но я заметила - Илан не отхлебнул ни разу. Боится? Вытянул длинные ноги, сцепил пальцы в замок... хотя нет, все-таки сидит чуть скованно, стараясь не прикасаться спиной к спинке кресла. Я вспомнила - "отведал палки". Ладно, учтем.
  -- Ты, наверное, гадаешь, - нарушила я молчание, - зачем тебя позвали сюда?
  -- Да, госпожа, - ровно ответил Илан. Серые его глаза засветились насмешкой, и насмешка эта неожиданно разозлила меня.
  -- Все очень просто. - Я взяла из вазы яблоко, задумчиво повертела его в руках. - Я хочу узнать о тебе побольше. Я ведь хозяйка и должна знать все о тех, кто мне служит. Я права?
   Илан шевельнул губами, и я поняла, что едва не сорвалось с языка: "Вы всех так обхаживаете, госпожа?". Нет, мальчик, пока только тебя одного....
  -- Расскажи мне о себе, - продолжала я, стараясь, чтобы голос не выдал охватившего меня возбуждения. - Откуда ты родом?
  -- Из Сеттии, госпожа, - Илан смотрел куда-то в сторону, точно темный угол мог содержать в себе что-то привлекательное.
  -- А кто твой отец?
  -- Пастух, - он даже не прибавил обязательного "госпожа".
  -- А мать?
  -- Белошвейка.
  -- Ты говорил, что служишь эльрийскому князю?
  -- Да.
   Богиня, мне что, клещами из него слова тянуть?
  -- У тебя есть невеста?
   Вопрос попал в точку - лицо юноши дрогнуло на миг, но быстро снова стало бесстрастным.
  -- Да, госпожа...
  -- Красивая? - теперь моя очередь смеяться. - Красивее меня?
   Я знала, что он ответит "Нет". Не родился еще на свет человек, который мог бы ответить "Да" на такой вопрос. Илан перевел взгляд на меня. Сейчас он скажет, и все станет просто...
   Но он сказал:
  -- Да...
  -- Да как ты смеешь?! - у меня на миг перехватило дыхание. - Красивее - меня?!
  -- Прости, госпожа, - ровно ответил Илан. - Для меня она лучше всех на свете.
   Да что он там увидел, в этом углу, чума его побери?! Как он смеет издеваться надо мной?
  -- Ладно, - я взяла себя в руки, - возможно. Но тебе придется забыть ее, Илан. Здесь много красивых девушек, ты не будешь обижен.
  -- Мы обручены, - тихо проговорил он, и такая боль и тоска прозвучали в его голосе, что на миг меня охватила зависть. Кто она, эта девица... небось, конопатая и курносая?
   Сквозняк ворвался в комнату, взвихрил шелковые занавеси, и я опомнилась. Тоже хороша, нашла о чем говорить - о невесте.
  -- Оставим это. Ты воин... кем ты хочешь быть - помощником конюха или плотника? - спросила я. - Если будешь умел и прилежен, тебе будет у нас хорошо. Мой брат не обижает тех, кто служит ему верой и правдой.
  -- Мне все равно, - ровно ответил Илан, все так же глядя в угол.
   Я медленным, плавным движением поднялась из кресла, прошлась по комнате - так, что ткань колыхалась, обозначая и подчеркивая линии тела. Я знала цену этой походке... если бы он только посмотрел на меня. Потом подошла и присела рядом - на ручку его кресла. Илан едва заметно отстранился.
  -- Мы не обижаем тех, кто верно служит нам, - проворковала я, словно случайно касаясь его руки. - Будешь послушным - будет и еда, и одежда... и женщина. А через пару лет присмотришь кого - женим... даже если она окажется служанкой соседа - выкупим. Тейран не жалеет денег для тех, кто ему верен.
   Я легко, едва касаясь, кончиками пальцев поглаживала его руку, ощущая, как мурашки пробегают по коже мальчишки. Илан снова сделал попытку отстраниться, облизнул пересохшие губы. Еще бы, подумала я. Сколько недель у тебя не было женщины? Явно не меньше месяца.
  -- Хочешь пить? - заботливо спросила я.
   Поднявшись - у него едва не вырвался вздох облегчения! - я дразнящей походкой пересекла комнату, подхватила кубок с вином. Постояла в падающем на пол световом пятне, словно любуясь игрой темно-красных бликов, на самом же деле давая рассмотреть себя, откинула со лба смоляные пряди. В вино не подмешано ничего, но это и не нужно. Надо только заставить его расслабиться.
   Илан покачал головой.
  -- Спасибо, не надо... - и гибким, слитным движением поднялся на ноги. - Вы позволите мне уйти, госпожа?
   Не очень-то умело это у него вышло - скорее, как просьба о помощи.
  -- Не позволю, - прошептала я, подходя вплотную, прикоснулась кончиками пальцев к его груди. - Мы еще не договорили. Скажи, какие тебе нравятся женщины? Мы подберем самую лучшую.
   Пальцы мои трепетали, касаясь его губ, щек, висков, на которых выступили капельки пота. Мне хотелось слизнуть эти капельки. Какой же он высокий! Какая гладкая, загорелая кожа, как выступают ключицы на прямых плечах... и эти припухшие, совсем еще детские губы - они словно созданы для поцелуев. Какие у него руки... еще мгновение - и его твердые пальцы зароются в мои волосы... я выхватила заколку, тряхнула головой...
  -- Иди ко мне, - прошептала я и потянулась к нему губами. Внутри жарко горел огонь желания, руки дрожали от жадности и предвкушения наслаждения.
   А Илан перехватил мои запястья и мягко, осторожно отвел их в сторону. И отступил на шаг.
  -- Прошу прощения, госпожа, - сказал он негромко.
  -- Иди сюда, дурачок, - я думала, что он боится, не решается. - Не бойся никого, я сама хочу тебя, я тебя очень хочу, иди ко мне...
  -- Не надо, госпожа, - он совсем по-детски закусил губу. - Могу я идти? Поздно...
   Я повела плечами, высвобождая из платья грудь, обвила руками его шею, прижалась всем телом, чувствуя, как напрягается и его тело тоже, как гулко колотится сердце под рубашкой, как упирается в безымянный уголок моего тела что-то твердое, растущее, желанное... Но он снова с усилием разомкнул мои руки и вырвался. Резко выдохнул, рывком отворил дверь - и кинулся вниз по ступенькам.
   А я стояла посреди комнаты, растрепанная, полуголая, с горящими щеками и ощущала себя девчонкой, которую выставили на посмешище. Я снова была голенастым подростком и призналась в любви мальчишке-соседу, а он назвал меня дурой и убежал. И ярость хлестала через край, мешаясь со стыдом и унижением, так, что темнело в глазах.
   Ну, он мне дорого за это заплатит!
  -- Стой!! - закричала я, выскакивая на лестницу. - Стой!
   Я крыла его самыми черными словами, какие знала, и мне было плевать, что сбегаются перепуганные слуги; что брат (когда успел вернуться?) выглянул из своей комнаты узнать, что случилось; что об этом теперь будут судачить в кухне и людской. Мне было все равно: я доберусь до него, я шкуру спущу с мерзавца, он у меня узнает, что значит... дрянь, ему такой подарок предложили, а он...
  -- Дрянь! - кричала я, не помня себя. - Запорю на конюшне! Завтра же! Сегодня! Сейчас! Кнутом! Стой, сволочь!
   Не помню, что я кричала еще, не помню, что потом было... Очнулась я на коленях у Тейрана, в его спальне - окно раскрыто, лицо мое мокро от слез и воды. Брат гладил меня по голове и нашептывал что-то ласковое и невнятное.
  -- Как он мог, - всхлипывала я, - как он посмел! Я убью его!
  -- Завтра, - ласково ответил Тейран. - Завтра, ладно?
  -- Я его запорю! Живьем шкуру спущу!
   Я захлебывалась рыданиями, колотя кулаками по плечам брата.
  -- Тихо, тихо, солнышко мое! Успокойся...
   Тейран гладил мои волосы, и на губах его плавала слабая улыбка.
  
   * * *
  
   Утреннее солнце, ползущее через комнату, разбудило меня своими лучами. Я подняла голову с подушки, недоумевая, почему же заспалась так долго, ведь обычно я вставала с рассветом. Обвела глазами комнату, увидела вчерашнее свое платье, небрежной кучкой сброшенное на ковер, и все вспомнила. И, застонав от приступа ярости и стыда, снова уткнулась в подушку.
   Впервые в жизни мужчина осмелился не подчиниться мне. И какой мужчина - раб! Единственным человеком, которому дозволялось иметь свое мнение, был Тейран. Он и только он мог смеяться, видя меня в ярости, выслушивать мои упреки и отвечать на них. Только он, властелин мира, хозяин моей Вселенной. Но чтобы какой-то раб, которого я же сама привела в дом...
   Я отшвырнула одеяло и вскочила. Если этот негодяй еще не на конюшне, я сама спущу с него шкуру!
   Поднимавшийся по лестнице Тейран улыбнулся мне:
  -- Доброе утро, сестренка. Куда торопишься?
  -- Вниз, - мрачно ответствовала я. - Этот мерзавец еще жив?
  -- Кто? - удивился брат. - Ах, да...
   Он запрокинул голову и так захохотал, что бусины на его одежде отозвались тихим звоном.
  -- Не понимаю, что ты смеешься! - крикнула я. - Если ты не отдашь приказ, это сделаю я!
   Брат перестал смеяться.
  -- Ты неразумна, дорогая. Если ты в первый же день сломаешь свою игрушку, чем ты будешь играть после?
  -- Плевать! - крикнула я, топнув ногой.
   Тейран пожал плечами.
  -- Мне, в общем, все равно. Он твой, делай с ним все, что захочешь. Но знаешь... для меня будет большим разочарованием узнать, что моя сестра не захотела драться, а решила сдаться и отступить.
   Он погладил меня по щеке и, посмеиваясь, зашагал дальше, неслышно ступая по ступеням ногами в мягких, высоких сапогах. А я осталась стоять, замерев, глядя ему вслед.
   Ах, ты...! Это мы еще посмотрим, кто из нас решил сдаться!
   Я развернулась и бросилась к себе.
   Ахари уложила мои волосы в высокую прическу, украсив ее рубинами, оправленными в серебро. Такие же рубины сверкали в серебряных браслетах на запястьях, оттеняя мою смуглую кожу, украшали вырез платья, нарочито строгого, "замужнего" - оно мягкими складками спускалось до щиколоток, туго облегая талию и бедра. Конечно, это было скорее вечернее платье, но я надевала его уже несколько раз, и теперь платье перешло уже в разряд домашнего, носимого по особенным случаям - вроде семейных праздников. А кто сказал, что этот случай - не особый?
   Мы столкнулись в коридоре, ведущем в кухню, - я не сразу сообразила, что означает этот ровный, неумолчный звон, доносившийся из-за поворота. И только когда в поклоне передо мной склонилась высокая фигура, я поняла - это звенит цепь его ножных кандалов. Брат мой умен, а я глупа - купила раба, пытавшегося бежать; в нашем доме нет ни отдельных комнат для опасных рабов, ни крепких запоров - только от воров, но разве остановит запор воина, державшего в руках оружие? Наверняка на ночь на него надевают и наручники, но не днем - днем раб должен работать.
   Илан поклонился - так же, как и вчера, коротко, словно равный, а я топнула ногой:
  -- Ниже кланяйся, раб! До земли!
   Он выпрямился и посмотрел мне в лицо. И я едва не разрыдалась от отчаяния, потому что прочла в его взгляде не гнев, не ненависть и не презрение, а - жалость. Жалость и капельку сочувствия. Мне захотелось ударить его - так, чтобы брызнула кровь, но я просто прошла мимо.
  
   * * *
  
   Следующие несколько дней слились для меня в один длинный день, состоящий из злости, раздражения и черт знает чего еще - чего-то, чему я не могла подобрать названия. Нового раба Тейран отправил на конюшню - я это знала и едва удерживалось от того, чтобы не заглядывать туда каждый час по тому или иному поводу. Лишь Богине ведомо, отчего я так желала видеть Илана - каждую минуту, каждый час. Мы сталкивались во дворе или у ворот, и он вежливо кланялся, а глаза его смотрели на меня все с той же непонятной жалостью. И мне хотелось схватить его, тряхнуть, ощущая и утверждая свою власть, - но я почему-то не могла сделать этого. И уходила, кипя от ярости... а через несколько минут снова шла на поиски, потому что снова хотела видеть... и так без конца.
   Брат поглядывал на меня добродушно-насмешливо, но ничего не говорил. И хвала Богине! Иначе я расцарапала бы ему лицо.
   Впрочем, в эти дни Тейрану было не до меня и моих переживаний. Брат уезжал во дворец рано утром и возвращался поздно вечером - уставший, но непонятно довольный, насвистывая одну и ту же мелодию. Он ужинал в одиночестве, потом спускался в сад, раскуривал сигару и долго-долго покачивался в своем плетеном кресле, о чем-то размышляя или шелестя свитками, принесенными из дворца. Несколько раз я подходила, но Тейран поднимал на меня отсутствующий взгляд, небрежно трепал по волосам и вновь углублялся в записи. Я отходила, стараясь не мешать.
  -- Послушай, - сказала я как-то вечером, целуя его перед сном, - завтра утром я поеду кататься. Оставь мне Рыжика, хорошо? И гнедую Вишню тоже не бери.
  -- Ты будешь не одна? - рассеянно поинтересовался Тейран.
  -- Да, - как можно небрежнее ответила я. - Я хочу поехать в степь и возьму с собой этого новенького... как его... Илана.
  -- Моя сестра сошла с ума? - он развернулся и удивленно посмотрел на меня.
  -- Почему?
  -- Ты собираешься ехать верхом - одна, в компании головореза, которого даже в доме держат скованным, чтобы не сбежал. Этот раб - хороший воин... как ты думаешь, сколько времени ему нужно, чтобы скрутить тебя и утащить с собой? Или потребовать у короля себе свободу, прикрываясь моей сестрой?
  -- Еще чего, - презрительно фыркнула я. - По-твоему, я не смогу за себя постоять?
  -- Сможешь, - терпеливо сказал брат. - Даже в схватке со мной - сможешь. Но против воина у тебя нет шансов. Ты это понимаешь?
   Я опустила голову.
  -- Я знаю, зачем ты это делаешь, - продолжал Тейран. - Но я не могу тебя отпустить. Это слишком опасно. Мне, по большому счету, плевать на раба, пусть сбегает, если уж ему так приспичило - невелика потеря. Но рисковать единственной сестрой я не собираюсь
  -- Я ведь все равно поеду, - тихо сказала я.
  -- Не испытывай мое терпение, - ровно проговорил Тейран... и я поняла, что дальше настаивать нельзя.
   Резко развернувшись на каблуках, я почти бегом кинулась в свою комнату и хлопнула дверью. Схватив вазу тонкого фарфора, изо всех сил швырнула ее в дверь. Жалобно зазвенев, ваза рассыпалась на сотни кусочков. Я схватила вторую вазу, размахнулась...
  -- Не злись, - послышался за дверью голос брата. - Я что-нибудь придумаю...
   Утром, едва взошло солнце, Ахари робко пропищала из-за двери, что лошади готовы, а лук господин велел взять свой и стрелы к нему проверил сам. Выглянув в окно, я действительно увидела двух оседланных лошадей, возле которых стояли двое - конюх и высокий незнакомый юноша. Брат решил, что этот вот тип поедет со мной? Очень мне это нужно... лучше я уеду одна... случись что - Рыжик унесет меня от любой погони. Юноша наклонился, проверяя подпругу, потом выпрямился... в движениях его была странная скованность, точно он долго не имел возможности свободно двигаться. Потом обернулся - и я увидела его лицо.
   Жаркая волна разлилась в груди, пальцы задрожали. Рывком я распахнула дверцу шкафа, ища любимую амазонку. Черт возьми, я должна быть так прекрасна, как не была даже в тот вечер.
   Илан действительно мало походил на себя прежнего - уже не сутулился из-за неудобных ножных кандалов, шаг его стал размашистым, а движения - быстрыми. Против воли я залюбовалась пластикой его худого, гибкого тела. Действительно, воин. Он мог бы справиться со мной и моим луком за доли секунды. И в седло взлетел легко и стремительно. Этот человек получил воспитание, подумала я. Кто же ты такой, а, мальчик?
  
   Степь в эту пору года не назовешь красивой. Пыль, песок, хрустящий на зубах; яростно льющееся с небес солнце кажется карающим орудием Богини, а не дневным светилом - так беспощаден и жесток его свет. Выжженная трава - буро-желтая, низенькие, корявые заросли - все, что осталось от бескрайних ковров алых тюльпанов, столь прекрасных весной. Совсем скоро это море песка превратится в хлюпающую под ногами жижу, когда польют осенние дожди, ветер сорвет с чахлых кустарников листья - степь обнажит все свое неприглядное нутро. Но это будет потом...
   Лучше всего в степи - весной. Тогда неведомые птахи вьются в вышине, радостно и звонко оповещая мир том, что начинается жизнь. Небо - высокое, такое синее, что глазам больно, а ногам некуда ступить - цветы, цветы, цветы... невысокие, скромные, степные, но все же - прекрасные. Через месяц все это великолепие теряет свои яркие краски увядает... Но мне все равно. Я - дитя степи и люблю ее во всякую пору. Я здесь выросла. Я здесь своя. Я люблю ее, а степь - меня, и не было еще такого, чтобы она подвела меня. Как, говорят, люди на севере знают лес, так я знаю степь. Я могу читать следы лисиц на песке; знаю, как поет воздух при приближении бури; могу уйти от погони, запутав следы - Рыжик понимал меня с полуслова.
   Мы неторопливой рысью ехали по улицам столицы. Казалось, город не кончится никогда. Эти люди, суета, сутолока... едва кончился нарядный центр, как улицы пошли под уклон, стали извилистыми и узкими. Столица стоит на огромном холме, и дома вьются по его склонам сообразно положению своих хозяев. Те, кто познатнее, селятся на вершине, те, кто победнее - внизу; и если сверху холм светится ровной зеленью садов, то ближе к подножию прохожие заматывают лица платками, чтобы не глотать пыль, поднятую в воздух сотнями ног. Хвала Богине, дорога к Воротам недолгая, и нам не нужно было кружить, протискиваясь меж сотнями рядов городского рынка и домишками мастеровых на окраинах.
   Стражники у Ворот торопливо поклонились мне - еще бы не кланяться! - и украдкой проводили восхищенными взглядами. Я брезгливо дернула уголком рта - как же мне это надоело!
   Как только мы миновали Ворота, я отпустила поводья. Здесь не нужно горячить или сдерживать коня, здесь не город... Рыжик нетерпеливо танцевал подо мной, застоявшись, раздувал ноздри... обилие запахов, звуков - иных, чем в городе, волновало и его. Слева, сколько хватало взгляда, тянулась ровная, желтовато-бурая равнина.
   Ровный, сильный ветер дул в лицо. Четкая линия холмов встала справа у горизонта. Неровные, покрытые выгоревшей на солнце травой, сейчас они почти не отличались от песчаных куличиков, которые лепят дети. Дорога, по которой мы ехали, проходила от них слева. Королевский тракт огибал холмы большой петлей, а здесь была старая дорога... по которой в последнее время ни один путник в здравом уме ехать не решался, если ему дорог кошелек. Но только не я. Мне порой доставляло удовольствие играть с опасностью...
   Шайка разбойников, уже полгода промышлявшая в холмах, была на редкость дерзкой и стремительной. Богиня ведает, как удавалось им уходить от королевских войск, при этом продолжая обирать одиноких путников и незадачливых купцов, решивших сэкономить на охране. Королевский тракт охранялся на расстояние дневного перехода от столицы, но на тракт они и не совались. В холмах и в степи так много места, песок так надежно заметает следы. Тейран говорил, что готовится большая охота, но пока... Пока здесь действительно было небезопасно.
   Чуть придержав Рыжика, я на ходу вытащила шпильки, тряхнула головой - смоляные пряди взвихрил поток воздуха. Громко смеясь от радости, я отвела с лица волосы, с наслаждением вдохнула полной грудью.
   Илан держался за мной - строго на расстоянии в полкорпуса лошади, не отставая и не забегая вперед. Хохоча, я оглянулась на него:
  -- Догоняй!
   И пришпорила коня - так, что песчаные вихри рванулись из-под копыт.
   Это была скачка! Мы мчались без дороги по выгоревшей траве, изо всех сил горяча коней, крича что-то невообразимо ликующее, и ветер свистел в лицо, выжимал из глаз слезы. Метались из-под копыт испуганные птахи, небо кружилось над головой. Горячий поток лился с небес, и такой же горячий поток радости омывал мою душу, да видно, и Илана - тоже, потому что он тоже кричал что-то на ходу, и мчался изо всех сил, пригнувшись в седле.
   Наконец, я придержала коня, пустила рысью, потом шагом. Тяжело дыша, разгоряченный, Рыжик мотал головой, а я все еще смеялась - просто так, потому что жить хорошо.
   Илан догнал меня, пустил Вишню рядом. Но не сказал ни слова.
   Я искоса поглядела на него. В седле держится, как влитой, словно ходить начал позже, чем ездить верхом. И - разгорелись, искрятся сдержанным смехом глаза, румянец проступил на щеках, на губах дрожит едва заметная улыбка.
   Равный...
  -- Хорошо, - тяжело дыша, сказала я. - Как хорошо!
   Он ничего не ответил. Но не отвел взгляд - и это была уже победа.
  -- Ты не думай, - смеясь, продолжала я, - я не сумасшедшая. Просто... люблю быструю скачку, вот и все.
  -- Я и не думаю, госпожа...
  -- А ты... хорошо держишься, молодец! Где учился?
  -- Дома, - ответил он.
   Дома, как же. Сын пастуха. Впрочем... все может быть.
   Руки его лежали над лукой седла так, что видно было - память тела, ставшая уже неосознаваемой. Так не сидят крестьяне. И даже пехота, солдаты, набранные от сохи, так не умеют тоже. Так могут держаться пастухи-кочевники - и конники. Это нужно любить, когда учился...
   А еще я заметила, как Илан поглядывал по сторонам - не с любопытством праздного путника, впервые попавшего в незнакомые места, а с пристальным вниманием воина, прикидывающего, откуда ждать опасность. И лук держал не за спиной, а в руке - так, чтобы успеть в случае чего...
  -- Зачем? - спросила я. - Здесь еще слишком близко от города, сюда не сунутся.
  -- Мало ли, - неопределенно пожал плечами он.
   Здесь действительно было не настолько близко от города, чтобы чувствовать себя в полной безопасности. Разгоряченные скачкой, мы не заметили, как отъехали довольно далеко. Хотя... кажется, это я не заметила, а Илан заметил прекрасно - он повернул коня, вынуждая меня следовать за ним, и мы ехали теперь не удаляясь от города, но и не приближаясь - вдоль крепостной стены, так, что холмы все время оставались справа.
  -- Скажи, - спросила я, - а в лесах бывают разбойники?
  -- Конечно, - ответил Илан. - Именно в лесу и бывают.
   И улыбнулся:
  -- Это я хотел спросить, госпожа: неужели в степи тоже бывают разбойники?
  -- А куда бы им деться, - пожала плечами я.
  -- В лесу проще. И спрятаться легче. И... вообще. И выискивать шайки в лесах сложнее.
  -- А ты... - я замялась, но он понял.
  -- Да, - кивнул он. - Приходилось.
   Теперь мы ехали шагом, бок о бок, и я смотрела на него с любопытством - уже не как на раба, а как на человека, который стал мне интересен. Который, черт побери, нравился. Не слишком часто встречались мне подобные.
   Я знала многих мужчин, и все они были одинаковы. Льстивые, услужливые, готовые выполнять любые поручения за кусочек моего смуглого тела, за клочок улыбки, за возможность пусть на несколько минут, но владеть мной - так предсказуемы они были в своей жадной похоти. Грубые, самовлюбленные, презирающие женщину, но не умеющие обходиться без нее - и тем самым попадающие в еще большую зависимость, чем первые. Единственным на свете исключением был Тейран. Он никогда, ни у кого, ничего - не просил. Даже Его Величество смутно, наверное, чувствовал это... "у вас гордый брат, госпожа Тамира, - сказал мне как-то король, улыбаясь. - Но я его понимаю... иметь такую сестру - настоящий повод для гордости".
   А этот был - другой. Мальчик, едва выросший из ребенка, он был таким же гордым, как мой брат, но совсем другим. Чистым. Не знающим себе цену. И - он понимал. В нем было редчайшее качество - притягивать к себе сердца и души людей. Такими бывают - редко! - служители храма Богини. На миг я подумала, что если б пришла к Илану проститутка и долго-долго жаловалась на свою судьбу - он и ее бы понял...
  -- Расскажи о себе, - попросила я. Не так попросила, как в первый раз, и Илан почувствовал, понял это.
  -- Что говорить, - сказал он, улыбаясь. - Жил да был, служил-воевал, вот и все мои рассказы.
  -- У тебя есть невеста, - вспомнила я. - Расскажи о ней?
   Так посветлело его лицо, такой мягкой стала улыбка, так засветились глаза, что мне стало больно, черная тоска сжала сердце. О ней, о другой... кто и когда мог бы говорить обо мне с таким светом, такой тихой радостью?
  -- Она красивая, - сказал Илан. - У нее большие зеленые глаза и пушистые волосы. Она поет, как жаворонок... а еще умеет делать бусы - такие, что они ценятся на вес золота.
  -- Как ее зовут? - спросила я.
  -- Марица...
   Я помолчала.
  -- Илан... Но ты же понимаешь, что должен забыть ее?
   И снова не так, как в первый раз, прозвучали эти слова, и Илан ответил - тоже иначе:
  -- Понимаю. Но... все равно надеюсь. Даже нет, не то что надеюсь. Просто я знаю, что мы увидимся, вот и все.
   Я невольно перевела взгляд на его руки, где на запястьях отчетливо видны были следы кандалов. "Не очень-то тебе поможет твоя надежда", - подумала я.
   Словно прочитав мои мысли, Илан пожал плечами.
  -- От всяких кандалов можно найти ключ. Нужно только знать, где искать... - проговорил он непонятно.
  -- Ты хочешь бежать? - тихо спросила я.
  -- Я должен, - просто ответил он.
  -- Так почему не бежишь - сейчас?
   Илан искоса посмотрел на меня и промолчал, но во взгляде его ясно прочиталось: "Тебе этого очень хочется?"
   Ветер переменил направление, дул теперь в спину. Волосы, заносимые его порывами на лицо, стали мешать мне, и я скрутила их в узел и снова заколола шпильками - как попало, лишь бы не мешали.
  -- Песок... - сказал Илан. - Песок и холмы. Как вы живете здесь, а?
   Я с удивлением посмотрела на него.
  -- А у вас - не так?
  -- У нас... нет, - он помотал головой, и лицо его опять осветилось изнутри. - У нас - леса. Такие, что в высоту - до неба. У нас - сосны, огромные, корабельные, прямые, как мачты. И мох... на нем лежишь, как на ковре. А еще у нас - скалы... на рассвете их освещает красное солнце, и тогда они кажутся такими красивыми, что дух захватывает. А осенью на склонах скал лежат желтые листья вперемешку с зеленой хвоей. А еще есть лиственница... у нее иглы, как у ели, но мягкие-мягкие, как волосики у младенца...
  -- Рассказывай...
  -- А еще у нас в лесах ручьи... они мелкие, извилистые, и на дне обязательно лежит слой опавших листьев. Вода в них холодная-холодная, такая, что зубы ломит. - И вскинул голову. - Мы сражаемся за свою землю, потому что знаем, за что. А за что деретесь вы? За вот эти пески?
  -- Знаешь что, - уязвленная этой неожиданной отповедью, проговорила я, - придержи язык. Эти пески - моя родина, и ты не смеешь отзываться о ней непочтительно.
   Он посмотрел на меня и усмехнулся. Волосы его золотились на солнце, глаза щурились от непривычно яркого света.
  -- Всякая птица хвалит свое гнездо. Прости, госпожа. Но у вас здесь слишком мало деревьев...
   Деревьев у нас и правда мало, что есть, то есть. Но как можно не любить эти бескрайние просторы, это небо - от края до края, этот бьющий в лицо ветер?
  -- Забились в свои леса и сидите там, как зайцы, - с обидой проговорила я.
   Илан искоса взглянул на меня - и сказал неожиданно мягко:
  -- Прости, госпожа. Я не хотел обидеть тебя...
  -- Сколько тебе лет? - спросила я после паузы.
  -- Девятнадцать, - ответил он, помедлив.
   Тоже хороша, подумала я про себя. Нашла с кем спорить - с мальчишкой...
   Какое-то время я угрюмо молчала. Но так светло было кругом, так трепал волосы ветер, так пели в вышине птицы... было глупо злиться на что-то в такой день. И... так хорошо было ехать рядом с ним по степи, неторопливо посматривать по сторонам... словно исчезла разделявшая нас пропасть, словно не раб рядом со мной, а человек... друг... друг, которого у меня никогда не было. Который... который мог бы стать другом, если бы... как ни крути, он стоял на помосте невольничьего рынка.
   Что ж ты со мной делаешь, мальчик, а?
  -- Госпожа... - вдруг сказал Илан. - Прости меня.
  -- За что? - тихо спросила я.
  -- За тот вечер... первый...
   Я опустила голову, чтобы скрыть краску, прилившую к щекам. Ярость исчезла, словно ее и не было никогда.
  -- Я не должен был, наверное, так поступать... с тобой. Но... я не мог. Прости. Ведь я люблю ее...
   Что я должна была сказать в ответ? или сделать? Только выпрямиться и высоко поднять голову.
   Где-то в вышине закричала, пролетая над нами, неведомая птица.
  -- Ты очень красивая, госпожа, - сказал Илан. - Ты будешь счастлива, поверь.
   Я хотела ответить, что это совершенно не его дело, что я счастлива и лучше знаю... но Илан вдруг поднял голову.
  -- Тихо! - резко сказал он.
   Я недоумевающе посмотрела на него, а он вскинул лук и мгновенным, стремительным движением кинул на тетиву стрелу.
   Четверо встали перед нами прямо из травы, тоже подняв натянутые луки.
   - Бросай оружие, - ухмыляясь, проговорил один из разбойников - здоровенный детина, заросший щетиной так, что виднелись одни глаза.
   Ах ты, Богиня! Как же мы увлеклись разговором, что не увидели - в заросшей травой балке пряталась засада. Из этой же балки, повинуясь приказам узды, поднялись на ноги четыре лошади. Не знаю, как успела я в эту секунду подумать: вот, значит, как подстерегают они караваны. Я не заметила их потому, что захвачена была разговором, а Илан - потому, что не привычен к степи.
  -- Ходу! - коротко скомандовал Илан, и мы развернулись и пришпорили лошадей.
   Стрела свистнула возле моего правого плеча, и я вскрикнула: попади она в Рыжика или в Вишню, мы были бы обречены. К счастью, разбойники были не самыми лучшими стрелками. Нападавшие, грязно ругаясь, тоже вскочили в седла.
   До ворот было часа два неспешной езды, а галопом мы могли бы поспеть и за четверть часа, но наши лошади были уставшими, а их - свежими и отдохнувшими. Если б не эта безумная скачка в начале! Илан держался чуть позади меня, и я поняла - бережет.
   Что стоило ему бросить меня здесь и умчаться на все четыре стороны? Почему он не сделал этого? Не было времени искать ответы на эти вопросы. Мы неслись во весь дух, и мысли мои мчались столь же стремительно. Еще чуть-чуть, и нас сможет заметить стража на стенах и, может быть, даже успеет прийти на помощь. Но четверо - нет, уже шестеро! - окружали нас полукольцом, и полукольцо это стремительно сжималось. Не вырваться, не уйти...
  -- Быстрее! - снова крикнул мне Илан. - К воротам!
   Я снова хлестнула Рыжика, пригнувшись к его шее, и услышала, как сзади возмущенно и негодующе заржала Вишня. А когда оглянулась, то увидела, что Илан остановился и, развернув Вишню, отстреливается - коротко и четко.
  -- Убьют! - заорала я изо всех сил.
   Нападавшие видели, конечно, что против них - одиночка. Но от ворот уже мчались к нам на помощь, что-то нечленораздельно крича, несколько верховых. И разбойники сочли за лучшее не связываться - слишком близко мы были к городу. Гортанно ругаясь, развернули они коней и кинулись назад - так быстро, что очень скоро превратились в крошечные точки, пропавшие между холмами.
  -- Госпожа, с тобой все в порядке? - это Илан подъехал ко мне, вытирая мокрый лоб.
   Я опомнилась - и кивнула. И тоже стерла испарину. Запоздалый страх пронзил меня, как острая игла; напряжение отпустило, и я едва не свалилась на землю - так резко вдруг закружилась голова.
  -- Тише, госпожа... Все хорошо.
   Он удержал меня за плечи... какими твердыми, теплыми и надежными были, оказывается, его руки!
   Стражники мчались нам навстречу. Все это длилось, оказывается, едва ли несколько минут - еще кричала в вышине одинокая птица.
  
   Вечером у меня разболелась голова. Я лежала, закусив зубами подушку, и молчала. Мягкое покрывало казалось невыносимо колючим, все раздражало. Ахари суетилась вокруг с мазями и притираниями, пока я не выгнала девочку за дверь, пригрозив ей поркой и запретив показываться на глаза. Мягкий вечерний свет резал глаза, все казалось мучительно ярким.
   Как много надо, чтобы быть женщиной - мази, яркие платья, красивые украшения. Как мало, как мало для этого надо - всего лишь чувствовать крепкие руки на своих плечах, знать, что тебя задвинут за спину в случае опасности...
   ... как я прижималась к нему, дрожа от запоздалого ужаса... а Илан гладил меня по голове и успокаивал, как маленькую:
  -- Тише, госпожа, тише. Все уже хорошо...
   Дверь осторожно приоткрылась, в комнату заглянул Тейран.
  -- Не спишь, Тамира?
   Я порывисто села на постели, сминая покрывало.
  -- Брат... послушай...
   Он торопливо пересек шагами комнату, сел на кровать. Погладил меня по руке.
  -- Бедная моя, бедная. Досталось тебе сегодня. Говорил ведь...
   Я помотала головой.
  -- Если бы... Брат, скажи: почему ты отпустил меня? Ведь не хотел? Ведь если бы Илан сбежал, а я осталась бы одна - что тогда?
  -- Но не сбежал же?
  -- Нет...
   Я потерла виски и поморщилась, снова легла.
  -- Только вот почему...
   Тейран усмехнулся.
  -- Похоже, что я угадал.
  -- Ты? - я приподнялась на локте. - В чем?
  -- Все просто. Утром я сказал этому Илану: я поручаю тебе мою сестру. Тебе дадут оружие, и ты будешь охранять ее. Она слаба и нуждается в защите. Ты отвечаешь за нее.
  -- Что? - я вскочила, забыв про боль. - Я - слаба? Да как ты мог...
  -- Но ведь сработало же, - невозмутимо продолжал Тейран. - Таких, как этот парень, разгадать очень просто - у них есть то, чего недостает нам, кабинетным крысам. Они знают, что такое долг и приказ.
  -- А если бы...
  -- А что касается "если бы", - снова усмехнулся он, - то мои люди следили за вами и в городе, и за Воротами. И если "бы"... ты не осталась бы одна. А его смерть была бы долгой и мучительной. В конце концов, - он тронул мои волосы, - у меня только одна сестра.
  
   * * *
  
   Новая игрушка увлекала меня все больше. Я забросила вышивку, перестала принимать приглашения - мне так не терпелось приручить Илана, что это стало для меня вопросом чести. Чтобы я, Тамира, - и не смогла? От любопытства, а может, еще отчего, но я стала присматриваться к новому рабу украдкой.
   И все больше и больше поражалась: как же никто ничего странного не замечает? Его руки никогда не знали топора и лопаты, он, как рассказывала Майти, не умел даже рубашку выстирать - но при том знал все об оружии, какого бы вида оно не было. Илан мог бросить всего лишь несколько слов, но так, что слуги кидались выполнять, а уже потом разбирались, кто отдал их - приказы, которым нельзя не подчиниться. За короткое время его слово вдруг стало решающим в спорах, и в дрязгах, скрытых от господских глаз стенами людской, его не решались трогать.
   И в то же время его - не принимали. При нем умолкали разговоры, с ним никто не останавливался поболтать, ему не предлагали самокрутку из листьев душистого табака после обеда. А Илан вроде и не делал попыток сблизиться... спросят - ответит, но сам первый не подойдет. Чужим был для них этот молчаливый невольник; плохим или хорошим - неясно, но чужим, и это чувствовали и понимали все.
   Все это рассказывала мне Майти. Жизнь людской, конюшни, кузницы была скрыта от меня; я разбиралась в хозяйстве, как полагается замужней женщине, но совершенно ничего не знала о душах людей, служивших нам... еще бы меня это интересовало! Но ведь стало интересовать, стало... благодаря высокому, молчаливому, загадочному юноше, который переставал быть для меня только слугой, что бы там по этому поводу я сама себе не твердила.
   А Майти - понимала. И, с присущим ей необыкновенным тактом, столь редким у слуг и простонародья, рассказывала мне вечером, сидя у огня, о дневных происшествиях, нехитрых домашних мелочах, ставших мне вдруг такими нужными. И рассказы ее почти никогда не обходили Илана... почти всегда он был ну если не главным действующим лицом в них, то где-то одним из главных...
  -- Микас наш уж на что незлобив, - неторопливо выпевала Майти, - а и тот его за своего не считает. Странный этот Илан, ты уж не обессудь, госпожа. Нет, по делу-то к нему не придраться - видно, что старается, но... Не ровня он нам, уж не знаю, лучше или хуже. Одна только Сения с ним ладит, ну так они и знакомы, почитай, их купили вместе - а ведь много это значит, когда рядом на продаже постоишь. А меня он госпожой величает. Я его за то пирожками одариваю, - смеялась она, поглаживая пухлые руки.
   А я слушала ее, и странная тоска сжимала, терзала мое сердце...
  -- Давеча спать собираюсь ложиться, - рассказывала Майти в другой раз, - захожу к нам-то... а уже спят почти все. Смотрю - лежит Илан и смотрит открытыми глазами... Ох, не понравился мне этот взгляд, не по-хорошему он... знаю, бывало, глупости делали, когда вот так смотрят. Что, спрашиваю, не спишь ты... а он молчит. А потом сказал, да горько так: все равно, говорит, сбегу - или руки на себя наложу. Стала я его утешать: что ж ты, говорю, о таком думаешь, грех ведь это. Родители, спрашиваю, живы ли? Жив, отвечает, отец, а матушка умерла... отец, говорит, наверное, ищет меня. Вот именно - это я ему. Ищет поди да ждет, а ты себя жизни лишить хочешь. Будет Богиня милостива - свидитесь еще, не терзай ты себе душу. А он опять: сбегу. Насилу я его успокоила...
   "Как бы и вправду не сбежал", - думала я озабоченно. Хотя сбежать Илан мог вряд ли: на ночь его заковывали, кроме ножных, в ручные кандалы, один ключ от которых хранился у управляющего, а второй - у Тейрана.
  -- ... А хорошо поет парень, - посмеиваясь, продолжала Майти. - Наши-то и сами не дураки спеть - по вечерам, чай, знаешь, госпожа, какие у нас посиделки бывают. Илан обычно в стороне... а вчера вдруг запел, да так, ровно сердце у него болит. Таких песен мы и не слыхивали. Про сокола, да про воина убитого, которого не ждет никто, да про ворона, который его склевать хочет. Мы его спрашиваем: откуда песня? Говорит, у них такие поют. Нет, госпожа, ты как хочешь, но кто петь умеет, тот не вовсе уж конченый человек, у того сердце еще не огрубело... Да ты бы сама послушала...
  -- Делать мне нечего больше! - фыркнула я, жуя один из невероятных поварихиных пирожков.
   В этом я лукавила. Однажды я все-таки их слышала. Вечерами, закончив с дневными делами, слуги собирались на заднем дворе, разжигали костерок, лузгали семена подсолнечника (всю жизнь терпеть не могла эту шелуху: к подошвам липнет, к рукам - противно), до полуночи вели неспешные беседы, иногда пели. У горничной Тины оказался неплохой голос. Несколько раз и я, засидевшись в саду за сумерек, тихонечко подтягивала - песни у Тины были хоть и простые, но красивые и мелодичные.
  -- Жалко мне его, - призналась Майти. - Тяжело парень к неволе привыкает. Воины - они такие. Или на щите, или под щитом. Помнится, я девкой еще была, попал к моему хозяину один - тоже в бою был захвачен. Уж чего-чего мы с ним только не делали - все бежать пытался. И запирали, и связывали... а уж как били его после побегов - сказать страшно. Так и не смирился... когда в третий раз сбежал, запорол его хозяин мало не насмерть, а потом продал куда-то на юг. Так и не знаю, что с ним стало. А красивый же был парень - глаза словно ягоды смородины черной. Долго я по нему вздыхала... И гордый... вроде нашего Илана. Боюсь, и этот не привыкнет... не по нему неволя, ты уж прости, госпожа...
   Если даже неволя была и не по нему, то на взгляд Илан казался вполне спокойным. Отчего-то получалось, что не раз и не два за день мелькала где-нибудь в стороне высокая, худая фигура, и я невольно провожала ее взглядом. При встречах Илан кланялся, но не говорил ни слова. А я снова и снова вспоминала это мгновенное чувство защищенности и покоя - когда сильная мужская рука отодвигает тебя за спину, когда ты оказываешься словно за каменной стеной... и пусть даже ты вполне способна защитить себя сама, ты отдаешь это право - мужчине...
   Как же, наверное, уверен и настойчив он в любви! А я не смела даже подойти к нему... я, подчинявшая себе мужчин так легко и просто, как... может, это не те только были мужчины?
   И мне даже не с кем было поделиться своими наблюдениями, не с кем поговорить, некому рассказать о том непонятном, что поселилось в душе. Подруг не было... уже лет, наверное, шесть, с тех самых пор, как умер муж. Слишком много тогда желающих увивалось вокруг молодой вдовы, слишком много зависти вылилось от тех, кого я считала подругами. Нет, конечно, я не вела жизнь затворницы; но все, с кем мило болтала я на званых вечерах и обедах, кому показывала с тайным чувством превосходства свои украшения и наряды... все они не годились. Не поняли бы... и это еще мягко сказано.
   Лучшим и, пожалуй, единственным другом моим всю жизнь был Тейран - мы с братом понимали друг друга так, как никто не понимал; мы делились друг с другом секретами - с тех самых пор, как я начала хоть что-то понимать; он защищал меня от обидчиков, любил и гордился мной, а я - им, и не было у меня лучшего товарища.
   Но сейчас... не сейчас. Он не понял бы меня, как раз потому, что любил и хотел видеть меня счастливой. Именно поэтому. А счастья у меня быть не может, потому что Илан - раб и чужеземец, и этим все сказано.
   Впрочем, кажется, сейчас Тейрану было совсем не до меня. Его Величество нуждался в своем советнике - так, что рано утром за Тейраном присылали гонца, а то и карету, и возвращался брат домой поздно вечером, голодный и усталый. Иногда и не один - и тогда я, приказав подать ужин и поцеловав брата, тихонько выскальзывала из столовой, потому что мужские дела и все такое... но мне было жаль его. Тейран осунулся и похудел, черные круги залегли под глазами. Но при всем том он не казался злым или измотанным, наоборот - чаще шутил и смеялся, звал меня кататься верхом в редкие свободные дни. Почти каждый день приносил мне подарок - то выложенный драгоценными камнями пояс, то шкатулку для драгоценностей (которых, кстати сказать, накопилось у меня уже столько, что они и вправду в имеющиеся шкатулки не вмещались), то просто букет цветов.
   Влюбился? Но тогда не мне приносил бы он это все...
   Удача в делах? Но отчего пропадает во дворце чуть ли не круглые сутки?
   Наконец я не выдержала.
  -- Чем ты там занимаешься? - спросила я как-то вечером, когда Тейран вернулся из дворца уже в сумерках, против обыкновения - уставший и злой, как собака. Ужин, ванна и сигара привели его в более сносное расположение духа, но полностью брат отошел и заулыбался лишь тогда, когда выпустил пар, накричав на нерадивого слугу.
   Дневная жара уже спала, но духота по-прежнему делала жизнь в доме невыносимой. Поэтому мы сидели в беседке в саду. Увитая плющом, просторная, тенистая - эта беседка в летние месяцы становилась нашим единственным убежищем. Самые жаркие часы я проводила в ней с вышиванием, спрятавшись от палящего зноя в тени ветвей. С наступлением сумерек мы с братом перебирались на веранду. Но сегодня было слишком жарко; солнце уже скатилось за горизонт, но мы все еще сидели в беседке, хотя в сгущающихся сумерках уже трудно было различить лица друг друга. Тейран задумчиво курил одну сигару за другой, и пальцы его чуть заметно подрагивали. Перед ним стояла большая пиала с душистым, ароматным светлым напитком, который лишь недавно дошел до нас с юга и ценился на вес золота. Зеленые его листья, заваренные кипятком, замечательно утоляли жажду и придавали бодрость. Его Величество пожаловал Тейрану эти листья в знак особой признательности - немногие придворные могли похвастаться подобным вниманием.
   Я поднялась со своей скамьи, подошла к брату, ласково взъерошила его черные кудри. Он поймал мою руку и поцеловал в середину ладони.
  -- Ищу иголку в стоге сена, - ответил он нехотя.
  -- Это как? - не поняла я.
   Брат посмотрел на меня - и улыбнулся, выпуская мою руку.
  -- Сразу видно женщину. Зачем тебе это знать, душа моя?
  -- Мне тебя жалко, - искренне призналась я.
   Тейран засмеялся, развернулся и, вскочив, погладил меня по щеке.
  -- Лучше бы ты пожалела старика Терку. Он, бедняга, уже надежду потерял тебя увидеть... нынче спрашивал, не больна ли ты - так долго не появляешься в обществе.
  -- Ты мне зубы не заговаривай, - сердито сказала я. - Что случилось? Или это тоже, - я понизила голос, - государственная тайна?
  -- Да вроде нет, - с прежней неохотой отозвался Тейран, снова усаживаясь и хватая пиалу. - Ладно, слушай. Помнишь, я тебе рассказывал историю? Ну, про князя Эйринна и его пропавшего сына?
  -- Помню, - я села рядом. - И что же?
  -- Я получил приказ найти этого самого сына. Вот и ищу. А людей мало - Его Величество всех лишних забрал, а не лишние так загружены работой, что едва ноги таскают.
  -- И зачем вам княжеский сын? - удивилась я.
  -- Видишь ли... - Тейран помолчал. - На границах неспокойно. Сеттия и Эльрия безопасны для нас, пока дерутся меж собой - взаимными стычками они ослабляют друг друга. Если же вдруг кому-то придет в голову помирить их и, грубо говоря, натравить этих собак на нас... словом, Его Величеству этого бы не хотелось.
  -- А что, есть вероятность?
  -- Вероятность есть всегда, и ее зовут "правитель Верханы". Впрочем, это уже не для женского ума. Смысл в том, что мы должны найти эльрийского княжича раньше, чем это сделают, например, сетты.
  -- Зачем? - опять удивилась я.
  -- Глупая женщина... С его помощью мы сможем диктовать Эльрии какие угодно условия. В том числе и союз с нами. А у них, между прочим, руда есть. И выход к Эренийскому морю. А еще - лес, которого нет у нас. Нужно нам, чтобы все это досталось сеттам?
  -- Наверное, нет, - я пожала плечами и отщипнула виноградину от кисти.
  -- Вот именно. Поэтому мы и должны найти эту иголку первыми. И тогда карта мира будет сшита так, как хотим мы, а не... соседи.
  -- Понятно, - я помолчала. - А если не найдете?
  -- Найдем, - усмехнулся брат. - Мои люди носом землю роют. Этот гаденыш где-то здесь, у нас. Нюхом чую... да и все его следы ведут от границы вглубь. Одно плохо - если он укрылся в Храме Богини.
  -- Как? Он иной веры...
  -- Ты же знаешь - в Храме может получить укрытие и защиту любой, кто попросит о помощи... какой бы веры он ни был. И уж оттуда нам его не достать. Ну, ничего... Сейчас главное - взять его так, чтоб ни одна собака не узнала, не говоря уже об эльрийском князе. И тогда... - он потер ладони, - что нам какая-то Сеттия! Руда пойдет на оружие, ну а лес...
  -- А если князь Эльрии не согласится на эту сделку? - перебила я.
  -- Куда он денется? - удивился Тейран. - Если захочет видеть сына живым и здоровым... или относительно здоровым. Но это уже не для женских ушек, душа моя. Вели-ка лучше принести яблок в меду... - попросил он. - Устал я сегодня что-то.
  
   * * *
  
   Через десять дней мне пришло письмо от леди Линнери - приятельницы еще едва ли не с детских времен. Она звала меня в гости - три месяца назад у нее родился третий сын.
   Наши родители были дружны, и Линнери - тогда еще вертлявая, смешливая девчонка младше меня на два года - хвостиком таскалась за мной в каждый свой приезд. Меня эта малявка раздражала страшно, но преданность ее слегка льстила. Когда мы подросли, все изменилось - я после смерти матери рассорилась почти со всеми, кто общался со мной тогда. Вернее, со мной рассорились, да и немудрено - кому хочется выслушивать вечное нытье и всхлипы. Линнери оказалась единственной, кроме брата, кому я тогда осталась нужна. Она приезжала к нам едва ли не каждый день и молча выслушивала мои бесконечные рассказы о матушке... такое не забывается.
   Не сказать, что Линнери отличалась очень уж великим умом или красотой. К восемнадцати годам она окончательно превратилась в долговязую, худую, как жердь, девицу, вдобавок усыпанную веснушками. Она осталась бы старой девой, если бы не богатство семьи, и поэтому мужа своего обожала. Теперь Линнери была уже матерью троих мальчишек, жили они в поместье недалеко от столицы, а потому встречались мы очень нечасто.
   Приглашение от Линнери я приняла с радостью. Очень уж хотелось уехать, проветриться... что такое прогулки верхом перед вероятностью несколько дней побыть вдали от столицы, на природе. Поместье ее мужа, лорда Сейвина - в красивой долине в двух днях пути от столицы. Конечно, вряд ли будет у нас много времени на задушевные беседы, но...
   И в то же время уезжать мне не хотелось. Я и сама себе не решалась признаться почему - из-за Илана. Мне хотелось получше рассмотреть его, но не брать же такого слугу с собой! Вдобавок пришлось бы рассказывать о нем Линнери, а этого мне совершенно не хотелось. Не такими уж задушевными, в самом деле, подругами мы были... да если бы даже и так - что я могла ей сказать? Что думаю о каком-то невольнике больше, чем это позволительно? Что попытка соблазнить мальчишку окончилась для меня неудачей - это для меня-то! Стыда не оберешься! Что Тейран уже подозрительно посматривает на меня и то и дело отпускает едкие шуточки?
   И я понимала, что уехать мне сейчас очень нужно. Потому что еще немного, и Илан станет для меня навязчивой идеей... в последнюю ночь я почему-то видела его во сне. Еще не хватало... А несколько дней - срок достаточный, чтобы проветриться, выкинуть дурь из головы. Пройдет. Нужны только новые впечатления.
   Отъезд был назначен на вечер - чтобы не по жаре, а по ночной прохладе, но с раннего утра все в доме стояло вверх дном. Видгар ругался - Богиня ведает, из-за чего и на кого; у Майти опять не подошло тесто - а как отпустить госпожу в дорогу без пирожков? Потом на глаза мне попалась зареванная Сения, и я брезгливо поморщилась - терпеть не могу плачущих служанок.
   Наконец, к обеду все стихло. Ахари укладывала мои вещи, а я сидела в саду - суета утомила меня. Солнечные пятна лежали на полу беседки, на носках моих туфелек, на подоле платья, и я лениво покачивала ногой, следя за их игрой. Вот уеду... посмотрю на Линнери, поиграю с ее малышами (чего не сделаешь ради любимой подруги - я терпеть не могла детей), послушаю за ужином разглагольствования лорда Сейвина... и все томление и чепуху как рукой снимет. Быстрее бы уже...
   Внезапно мне пришло на ум, что сегодня с утра я не видела Илана ни в доме, ни в конюшне - а ведь заходила посмотреть, как чувствует себя мой Рыжик. Этого слугу нельзя было назвать особенно навязчивым, но его присутствие чувствовалось незримо... и угадывалось, кстати, сказать, издалека - по неумолчному позвякиванию ножных кандалов. Куда же он делся с утра? Послать его с поручением никуда не могли...
  -- Госпожа, - раздался вдруг взволнованный голос из-за поворота дорожки. - Госпожа!
   Я подняла голову и увидела бегущую ко мне Сению.
  -- Госпожа... простите... там... - девочка задыхалась от быстрого бега.
  -- Что случилось? - лениво спросила я.
  -- Там... солдаты...
  -- Какие еще солдаты?
   Я неторопливо поднялась. Даже если и солдаты, они наверняка спросят Тейрана. А Тейран с утра уехал во дворец и обещал быть к обеду... впрочем, солнце уже высоко. Что, сами сказать не могут, обязательно надо хозяйку дергать?
   Нетерпеливо похлопывая по ладони сложенным веером, я подошла к воротам.
   Четверо солдат - по мундирам судя, стражников - переминались с ноги на ногу у калитки. Старший - капрал - при виде меня мгновенно снял шляпу и почтительно поклонился.
  -- Прощения просим, леди Тамира... Тут такое дело. Вот этот - не ваш ли?
   Они раздвинулись, открывая взгляду пятого, стоящего в середине. И сердце мое ухнуло и улетело куда-то вниз. Между ними стоял Илан. Связанный, босой, в разорванной одежде ремесленника, конец веревки зажат у одного из солдат.
  -- Каким образом? - только и сумела выговорить я.
  -- Значит, ваш? - уточнил капрал.
  -- Мой... то есть наш. Но... объясните же, как он попал к вам?
  -- У Ворот взяли, - сумрачно объяснил краснолицый капрал. - Шел... по виду и не скажешь, что раб - видно, стянул у кого-то одежку. Ладно, парни мои молодцами оказались - следы от кандалов на руках увидели, подозрительным показалось. Ну, окликнули... А он ведь почти отболтался: сказал, мол хозяин в деревню послал. Ладно, один из моих ребят вспомнил - видел, как вы его на базаре покупали да что вам про него торговец говорил: опасный, мол. Решили у хозяина справиться... а этот субчик возьми да бежать затейся. Ну, и понятно все стало. Только вы уж скажите: может, и вправду вы его в деревню отправили, а мы напраслину возвели? Только что ж он тогда в бега кинулся...
   Я посмотрела на Илана.
   Он поднял голову и тоже взглянул мне в глаза, очень спокойно - так, что я поежилась и отвела взгляд. На лице его багровели синяки, губы были разбиты, и струйка крови засохла на подбородке. Но видно было, что досталось ему не сильно - так, для порядка, чтоб не забывал, кто он на свете. Остальное добавит хозяин, решили солдаты - и были, в общем-то, правы.
   Я уже хотела сказать, что да, мальчишка сказал правду и пусть они отпустят его, и уже открыла рот, чтобы... но за воротами раздалось цоканье копыт, и во двор неторопливой рысью въехал Тейран. Спрыгнув с коня, он обернулся к нам - и удивленно приподнял брови.
  -- Это что еще? Чему обязан?
   Капрал обернулся, вздрогнул, выпрямился - и вновь принялся объяснять. Не так уж много времени понадобилось, чтобы Тейран все понял.
  -- Нет, - медленно проговорил он, брезгливо глядя на Илана, - никуда этого человека я не отправлял. И вы достойны похвалы и уважения, капрал, потому что задержали беглого раба. Я благодарю вас за службу и сообщу вашему начальству, что вы достойны досрочного повышения. А вот это возьмите от меня, - и он, развязав кошель, сунул в потную ладонь несколько монет.
  -- Благодарю, господин! - еще больше вытянулся капрал.
  -- А теперь прошу вас уйти. Своего раба я накажу сам.
   Тейран дождался, когда солдаты, бормоча благодарность, выметутся со двора. Потом, подчеркнуто не обращая на Илана никакого внимания, подошел ко мне и поцеловал в висок.
  -- Тамира, иди к себе, - сказал он очень мягко. - Я разберусь здесь, и будем обедать. Иди, иди...
   Захлопнув веер, я кинула на Илана быстрый взгляд и послушно ушла в дом. Но не стала подниматься в свою комнату, окна которой выходили в сад, а прошла по первому этажу в одну из гостевых спален. Отчего-то сняла туфли, бесшумно - словно брат мог услышать - подкралась к распахнутому окну и, прячась за легкой занавесью, выглянула во двор.
   Тейран стоял возле связанного невольника и долго-долго изучающе его рассматривал. Неподалеку испуганной группкой толпились слуги. Я разглядела среди них Майти, Видгара и девчонку Сению - эта прижимала к губам кулачки, прячась за спиной поварихи, и, кажется, почти плакала.
   - Значит, побегать решил? - протянул Тейран негромко и лениво.
   С брезгливой гримасой брат приподнял одним пальцем подбородок мальчишки. Илан дерзко мотнул головой, высвободился - и получил удар в живот, и охнул, согнувшись почти пополам.
  -- Дрянь... - проговорил Тейран все так же негромко. - Поразвлечься захотел?
   Илан отдышался, выпрямился. Показалось мне или правда презрение промелькнуло в его глазах?
  -- Да пошел ты... - проговорил он негромко.
   И добавил еще несколько слов, которые я не поняла.
  -- Где ты взял одежду? - поинтересовался брат. - И как сумел снять кандалы? Кто тебе помог?
   Илан молчал. В лице его не было ни страха, ни унижения. Он, связанный так, что опухли и побагровели кисти, в рваной и грязной рубашке, стоял перед хозяином так спокойно и прямо, что казалось - князь вышел к подданным, размышляя, говорить ли с ними или уйти, предоставив объясняться дружинным...
  -- Молчишь? Сейчас заговоришь...
   Тейран размахнулся и ударил его по лицу.
   Илан опять сдавленно охнул - голова его мотнулась, но не произнес ни слова. Капельки крови покатились из ноздрей, пачкая грязную рубашку...
   Брат брезгливо поморщился, вытер пальцы о рукав.
  -- Ладно. Не понимаешь по-хорошему - будет по-плохому.
   Он кивнул стоящему рядом Видгару.
  -- На конюшню. Всыпать, сколько положено за побег, и сверх за наглость еще десяток. Потом, если не сдохнет, - на хлеб и воду на трое суток и заковать. А сдохнет - туда ему и дорога...
  -- Слушаю, господин... - на лице Видгара мелькнуло мимолетное сочувствие. Он толкнул мальчишку кулаком в бок. - Пошли...
   Я отшатнулась от окна.
   Что ж, он ведь сам виноват. Никто не заставлял его бегать, да и знал он, на что идет - не маленький. Кто теперь ему судья? Раб должен работать, а не бегать, это всем известно. И я даже не пойду к Тейрану просить убавить наказание, потому что тогда все остальные будут думать, что им тоже можно... и какой тогда будет порядок?
   Все правильно. И брат прав.
   Отчего же мне так плохо-то... словно не его, а меня разложат сейчас на конюшне, словно плети ожгут мою нежную кожу, а не его, которому не привыкать...
   Я долго мерила шагами комнату, сжимая кулаки так, что от врезавшихся ногтей стало больно ладоням. Потом, не выдержав, спустилась в сад. Миновала дровяной сарай, подошла к конюшне, осторожно прислушалась...
   Свист плети доносился оттуда. Я закусила губы. Это очень больно?
   Кажется, я стояла так и слушала целую вечность. И всего лишь однажды - у меня мурашки поползли по коже - послышался из глубины глухой, сдавленный стон.
  
  -- Продам, - Тейран раздраженно мерил шагами комнату. - Продам, к бесам. К чему нам слуга, от которого одни неприятности. С солдатами теперь изволь объясняться... смотрите, мол, у советников короля рабы бегают - значит, такие хозяева хорошие, раз от них бегут. Зачем мне эти сплетни? Продам, пусть только на ноги встанет. Ск-котина... еще отпираться вздумал. Украл, говорит, одежду, а кандалы сам сумел открыть. Ну, я из него дурь выбью и правды добьюсь - посмеет еще мне дерзить...
   Я, свернувшись клубочком на нешироком диване, с грустью наблюдала за братом. Продаст, в этом не было ни малейших сомнений. Когда Тейран принимался вот так бегать по комнате, это означало - зол не на шутку. И слова у него никогда не расходились с делом. Продаст. Я почувствовала вдруг страшную усталость. И правда, зачем нам такой невольник? Зачем мне эта игрушка, если... я неожиданно поняла, что уже не думаю об Илане как об игрушке. Зачем мне это все... эта маета, от которой болит сердце?
  -- Тамира... - Тейран остановился напротив, пристально глядя на меня. - Что с тобой? У тебя усталый вид... давай отложим поездку?
  -- Ничего, - беззаботно ответила я. - Все хорошо, брат, я правда устала немного... и никуда не поеду - передумала. Продавай, если хочешь, ты прав.
   Я неторопливо встала и, поцеловав брата в висок, вышла из комнаты.
   ... Что с тобой, Тамира? Правильно спросил брат. Что с тобой, Тамира? Эти слова звучали в ушах - да так назойливо, не отделаться. Что с тобой, Тамира?
   И вправду, что со мной? Почему при одной мысли о каком-то невольнике в сердце разливается теплая волна, а пальцы начинают дрожать? Тебе двадцать шесть лет, Тамира, а ты ведешь себя как пятнадцатилетняя дурочка, впервые увидевшая вблизи мужчину. Кто он тебе - жених, брат? Уж лучше бы брат, чем...
   Проворочавшись полночи в постели, я не выдержала. Встала, накинула легкий пеньюар - вышитый, с кружевом, подарок брата, наскоро заколола волосы и, прихватив свечу, вышла из комнаты.
   Я знала, где сейчас Илан - в дровяном сарае. Брат распорядился держать его там - чтобы других к побегу не подбивал. Босые ноги ступали по половицам неслышно и легко. Я вышла на крыльцо, и вокруг моей свечи тут же закружились неведомые ночные насекомые. Я отвела их рукой. Свеча подрагивала на сквозняке, вокруг метались тени.
   Путь до сарая показался мне бесконечным. Все спят, дурочка, чего ты боишься в собственном доме, увещевала я себя. Зачем ты идешь туда, что хочешь увидеть? Грязного, голого, в засохшей крови раба? Вот еще дивное зрелище.
   На двери покачивался замок. Я беспомощно подошла. Конечно, еще бы его оставили незапертым! Я поднесла свечу поближе - и увидела торчащий из замка ключ. Повезло... сдавленный смех вырвался у меня. Хочешь - прямо сейчас открывай и выпускай его, и никто ни о чем не узнает.
   Против опасения, Илан оказался вовсе не таким, как я ожидала. Он лежал не на земляном полу, а на тюфячке - пусть и тощем, но чистом, и под головой - свернутый плащ. На руках и ногах - кандалы, штаны - грязные, но целые, и повязки охватывают спину и грудь аккуратной белой безрукавкой. Кто же это постарался так? Наверное, Майти.
   Я осторожно подошла, опустила свечу на землю. Илан лежал ничком, лицом вниз, и даже не пошевелился. Он тяжело дышал во сне, русые волосы, уже чуть-чуть отросшие, сбились набок, открывая часть щеки. Я осторожно, дрожащими пальцами коснулась его волос.
   Мальчик, мальчик. Стальным обручем меня сковала жалость - настолько сильная, что казалось, нет никого и ничего на свете, что я не могла бы сделать, чтобы ему стало хоть чуточку легче. Невольнику, не имеющему ничего, рабу... мальчишке, проникшему в мое сердце... кого и когда еще я так жалела в жизни? Бездомного котенка, разорванного собаками на моих глазах, когда мне было пять? Тейрана, наказанного отцом, когда мне было восемь? Юношу-ремесленника, у которого мы заказывали новое седло, посмевшего признаться в любви ко мне и за это высланного из города? Все это не то, не то, не то. Посмевший добиваться свободы достоин не жалости, а уважения, думала я, но это все ерунда, это игры мужчин - в уважение, гордость, достоинство. А я только женщина... и жалость моя была женской, испытанной впервые в жизни, и я поняла вдруг, что в этой жалости нет унижения, напротив - тот, кто ее достоин, - человек и мужчина, настоящий мужчина, гораздо больше, чем все эти разряженные франты, добивавшиеся моей милости. Гораздо больше мужчина, чем даже мой муж, которого я никогда не любила. Мальчишка, скованный по рукам и ногам, избитый, бесправный... все это наносное, внешнее. Он - настоящий. Таким мог бы стать, наверное, мой брат, если бы по-иному повернулась судьба.
   Илан пошевелился, что-то пробормотал во сне, застонал. Голова его сползла с этого подобия подушки, и я подумала: ему неудобно. Неумело, несмело я попыталась поправить плащ... и заметила краешек тонкой цепочки, зажатой в его кулаке.
   Я осторожно потянула за кончик. Илан снова пошевелился, цепочка выскользнула из его сжатых пальцев, и что-то маленькое, круглое закачалось перед моими глазами. Я вытянула руку, поднесла к свече. Монетка? Нет, что-то вроде амулета... небольшой, украшенный каким-то узором медальон. Я повертела его, разглядывая, попыталась открыть - не получилось, оказался сплошным. Что это, откуда у него? Память, оставшаяся от дома? Чей-то подарок? Кража? Оберег?
   Снаружи раздались шаги и ругань, и я поспешно вскочила, поднимая свечу. Дверь распахнулась.
  -- Тамира? - удивленно спросил мой брат, появляясь на пороге. - Что ты тут делаешь?!
   Я, застигнутая врасплох, молчала. Только украдкой спрятала медальон в кулаке, чтобы не увидел Тейран.
   Брат подошел, взял свечу из моих рук. Кинул мимолетный взгляд на спящего Илана, потом - очень внимательно - посмотрел на меня.
  -- Успокойся, - сказал он негромко и жестко. - Не стану я его продавать... пока. Только скажу тебе, Тамира: не дело ты затеяла. Не дело. Играй с ним, как хочешь, но посмеешь влюбиться - убью. Его убью, а тебя - выдам замуж. - Глаза его смотрели холодно и спокойно. - Ты поняла меня? А узнаю, что это ты помогла ему бежать... пожалеешь. Теперь иди. Иди спать. И выбрось это из головы.
  
   Этой ночью мне приснился лес. Лес, в котором я никогда не была и который не видела даже, не знала, как он выглядит. И двое были в лесу, двое, держась за руки, идущие меж стволов. Это я шла рядом с Иланом, и он улыбался мне. И в то же время я смотрела на все откуда-то сверху и понимала, что по лесной этой тропинке идет девушка с пушистыми волосами, которую зовут Марица. Лицо ее очень печально, хотя казалось бы - отчего, ведь рука об руку с тем, кого любит, идет она... а губы шепчут молитвы. И я поняла, что Марица молится - о нем, о том, с кем обручена. Она обручена. Она, понимаешь, Тамира? Она, а не ты.
   Я вскрикнула и проснулась.
   Яркое солнце заливало комнату, и все было как всегда. Совсем рядом, в саду, пел соловей. Из раскрытого окна доносились привычные утренние звуки. Я подумала, что мне, наверное, все приснилось - и вчерашний мой ночной поход в дровяной сарай, и разговор с братом. Пальцы левой руки затекли от напряжения. Я с усилием разжала их - и увидела маленький медальон на своей ладони.
   Долго-долго я лежала, рассматривая ее. Тонкая цепочка, маленький, круглый, узорный медальон... ничего особенного. Разве что узор непонятный, но очень красивый - переплетенные травы, а в середине - вставший на дыбы единорог. Видно было, что вещь эта очень старая - узор потемнел, цепочка чуть погнулась от долгой работы. Интересно, откуда это у Илана? На кражу не похоже... скорее, наследство - от отца или деда. Очень уж потертой временем выглядит вещичка.
   Брат уже уехал во дворец, сказали мне. Я сначала расстроилась, а потом подумала, что все к лучшему. По крайней мере, никто не помешает мне снова навестить Илана. Я, в конце концов, хозяйка или как? Должна же я знать, как поправляется невольник, наказанный накануне. Умрет он или встанет на ноги - воля Богини, но плохой буду я хозяйкой, если не позабочусь о нем.
   Так, уговаривая себя, я торопливо завтракала. Находка лежала в кармане, но отдавать ее я не собиралась. Во-первых, я не украла, а взяла на время. Во-вторых, отнятое у раба отнятым не считается. А в-третьих, мне хотелось подольше полюбоваться этим странным красивым узором. Подождет. А потом верну... или не верну - подумаю.
   Спускаясь с крыльца, я едва не споткнулась о маленького, пушистого котенка, клубком подкатившегося мне под ноги. Я хотела было пнуть малыша, но посмотрела на этот мягкий клубок - и рассмеялась. Лохматый, тощий, на морде черное пятно, а сам - рыжий. Откуда взялся такой? Котенок жалобно пискнул, приоткрыв розовую пасть. Чей это, интересно? У нас таких рыжих не водится. Наверное, с улицы приблудился. Надо отдать его Майти, пусть накормит... а управляющему всыпать - за то, что всяких оборванцев в усадьбу пускает.
  -- Тина! - крикнула я, подобрав подол, чтобы не касаться приблудыша. - Тут у нас добра прибыло. Отнеси вот это на кухню, отдай Майти.
   Из дома выскочила молоденькая горничная. Увидела котенка, ахнула, захлопотала над ним. Я мимоходом усмехнулась. Ну вот, спасла от смерти маленького бродяжку. Так, глядишь, и в праведники запишут, и Богиня после смерти к себе возьмет...
   Подходя к сараю, я увидела, что дверь приоткрыта. Изнутри доносился женский голос. Майти, точно, подумала я. Жалеет мальчишку... я осторожно и тихо, чтобы не выдать себя, заглянула в щель. И ахнула.
   Девчонка Сения аккуратно и ловко разматывала повязки на спине Илана и что-то негромко говорила ему, что-то успокаивающее. Илан улыбнулся, ответил что-то - оба рассмеялись, да так, словно всю жизнь были знакомы.
   Я прислушалась.
  -- ... и как узнала - прямо заплакала. Вот, говорит, дурень - сам себя губит. Ну и молодые пошли, говорит, - совсем ума нет.
  -- Может, и нет, - согласился Илан. - А может, и есть. Сапоги же я стащить догадался - значит, какой-то ум все-таки есть?
  -- И все равно Майти права - глупый ты. Потерпи, я осторожно. А если бы насмерть запороли?
  -- Ну, не запороли же... Эй... да ты плачешь?
  -- Нет... Да! Потому что... ты...
  -- Ну, перестань. Успокойся, слышишь? Ну, ничего же не случилос-с-сь... ох... Сения! Ну-ка перестань!
  -- Да я не плачу уже...
  -- Послушай... я вернусь домой - и выкуплю тебя, и увезу отсюда, обещаю! Не плачь... Ну вот, уже улыбаешься...
  -- Илан... а как ты сумел кандалы снять? Повернись-ка... подними руку...
  -- Видгару спасибо - он на ночь забыл, как обычно, ручные надеть. А ножные... я с вечера приметил, куда он ключи кладет... Й-й-й-елки-сосенки...
  -- Тише-тише-тише... потерпи, солнышко, потерпи...
   Я сжала кулаки. Да как она смеет! Как она смеет так смотреть на него - влюбленными, радостными глазами, как она смеет прикасаться к нему, если я не могу это сделать! Пусть бы кто угодно... будь это Майти - слова бы не сказала, но эта... Нет, только не эта!
   Рывком распахнула я дверь и шагнула за порог. Девочка обернулась - и испуганно пискнула, роняя с колен чистое полотно, вскочила на ноги и торопливо поклонилась. Илан покосился, выворачивая шею - и увидев меня, непонятно улыбнулся. Но встать не смог, хотя и попытался.
  -- Лежи, - махнула я ему. И грозно спросила у девочки: - Кто позволил?
  -- Простите, госпожа, - пролепетала Сения. - Я... мне господин Тейран разрешил. Вчера еще... сам сказал: перевяжи, говорит, и смотри за ним, а умрет - шкуру спущу. Вот я и...
  -- Понятно, - медленно сказала я. - Тейран, значит. Ладно... продолжай.
   Я прислонилась спиной к поленнице и мрачно наблюдала за ними. В косом солнечном луче, падавшем сквозь крошечное - кошке пролезть - окно у самой крыши, плавали пылинки. Открытая дверь давала достаточно света... и честно говоря, зрелище было не из приятных. Я отвела глаза. Надо отдать девочке должное - она действительно разбиралась в лечении. Пальцы ее двигались умело и ловко и, видимо, не причиняли лишней боли, хотя несколько раз Илан сдавленно застонал, но тут же умолк, скрипя зубами. Сения снова прошептала что-то успокаивающе... а я сжала челюсти. Как она смеет утешать его, если это могу сделать я.
   Наконец, Сения затянула последний узелок и поспешно встала, собрав в ворох окровавленные повязки. И поклонилась мне.
  -- Все, госпожа. Вечером надо будет снова перевязать. И вставать ему пока нельзя, чтобы...
  -- Пошла вон, - бросила я сквозь зубы. - Сама знаю.
   Девчонка торопливо метнулась к выходу, низко опустив голову. С мстительным удовольствием я заметила слезинки, катящиеся по ее щекам. Ничего, не растает. Не сахарная.
   Илан лежал все так же ничком, вытянув вперед скованные руки, и молчал. Глаза его смотрели мимо меня.
  -- Как ты? - спросила я, опускаясь на колени на земляной пол, совершенно не заботясь о том, что пачкаю юбку.
  -- Спасибо, госпожа, - ответил он коротко и равнодушно.
   И понимай, как хочешь...
  -- Я прикажу, чтобы с тебя сняли кандалы... хотя бы ручные, - сказала я. И осторожно прикоснулась к холодным браслетам на его запястьях.
  -- Спасибо, госпожа... - так же равнодушно ответил он и отвел руки.
  -- Илан... пообещай мне, что больше... что больше не станешь бегать, - попросила я.
  -- Нет, - ответил он, не раздумывая.
  -- Брат хочет продать тебя, - прошептала я.
   Илан не ответил, облизал пересохшие губы.
   Я нерешительно помолчала.
  -- Хочешь есть? Брат запретил, но...
  -- Уйди, госпожа! - сорвался он вдруг. - Уйди, прошу!
   И добавил - резко, на выдохе - еще несколько непонятных слов, тех же самых, что и вчера утром. Отвернулся и закрыл глаза.
   Резкая, как удар хлыста, ярость вспыхнула во мне, заливая щеки жарким румянцем. Коротким, стремительным захватом стиснула я прядь его волос и дернула так, что голова мотнулась и Илан сдавленно зашипел сквозь зубы.
  -- Ты... - в груди моей клокотала ненависть. - Ты... запомни! Ты в моей власти, понял, раб? Что пожелаю с тобой, то и сделаю. И ты мне морду не вороти, захочу - запорю насмерть, захочу - продам или собаками затравлю. Гордый какой нашелся! Засунь свою гордость в задницу и молчи, и радуйся, если вообще разрешат слово сказать! Убью, сволочь! - и я выругалась сквозь зубы - тяжело, по-мужски.
   Еще раз я дернула его за волосы, потом выпустила - и с силой, резко ударила по только что перевязанной спине, так, что Илан выгнулся и вскрикнул, не сдержавшись. Носком туфельки, поднявшись, пнула его в бок. И вышла, с силой хлопнув дверью.
  
   * * *
  
   Два дня я прятала медальон на дне шкатулки, под грудой своих драгоценностей. Вечерами рассматривала при свете свечи... мне казалось иногда, что он пахнет травами. Погнутый, потемневший от времени, но все же - явно не простая железка... Неужели украл? Неужели... а если эта безделушка принадлежит именно Илану, то не поможет ли она узнать, кто этот человек и почему так избегает разговоров о прошлом?
   На третий вечер я не выдержала.
  -- Послушай, - как можно небрежнее сказала я брату, когда ужин закончился и слуги подали на сладкое щербет в маленьких вазочках. - Как ты думаешь, чей это узор? В смысле - какого времени и какой страны?
   Я протянула ему медальон на ладони.
  -- Где ты взяла это? - удивился Тейран, осторожно рассматривая чеканку на свет. - И с какого часа ты вдруг стала интересоваться старинными узорами?
  -- А он правда старинный? - я постаралась не услышать первого вопроса.
  -- Я, конечно, не специалист, но... судя по всему, этой чеканке не меньше сотни лет. Так где ты его нашла?
  -- В торговых рядах, - ответила я спокойно. - Вчера гуляла по рынку, засмотрелась на украшения, а там... лежал рядом с прочими. Мне понравилось, и я купила, за него дешево просили.
   Тейран внимательно посмотрел на меня. Я улыбнулась как можно беззаботнее.
  -- Знаешь... я вообще-то думала носить его с новым плащом. У меня вышит на нем похожий узор. Но сейчас посмотрела, примерила... не идет.
  -- Купила, - проворчал брат. - Вечно ты что-то купишь... вон, от одного приобретения уже покоя нет, теперь и от второго не будет. Выкинь, - посоветовал он, и взгляд его смягчился. - Что тебе это старье? Я тебе новый куплю... нарисуй - закажем у ювелира, еще как красиво будет!
  -- Да жалко, - призналась я. - Уж больно штучка красивая, к душе легла. Похож узор, но не тот... странный, мне таких видеть еще не приходилось. Ты привозил мне броши из Сеттии, из Верханы, с Юга, но такого...
  -- Я, если честно, тоже не могу сказать, - признался брат, подбрасывая медальон на ладони. - Похоже на Сеттию, но... не знаю, не уверен. Знаешь, душа моя, если тебе так уж нужно, я могу взять эту штуку с собой и поинтересоваться... есть у меня свои люди знающие, они расскажут. Хочешь?
   Я кивнула.
  -- Хорошо. Быстро не обещаю, правда, но...
  -- Только потом назад верни, - попросила я. - А то знаю я тебя...
   И, видя, что брат нахмурился, стараясь сгладить неловкую шутку, поцеловала его в щеку.
   Не знаю, что сказал или подумал Илан, обнаружив пропажу. Не сомневаюсь, что медальон был ему дорог - иначе он бы не прятал его так тщательно, не сберег бы во всех переделках. Видно, снял перед наказанием, а потом сил не хватило надеть, так и оставил зажатым в ладони. Может быть, это просто подарок... в любом случае, мальчишка наверняка расстроился. И скорее всего, долго искал пропажу. Ничего, когда брат отдаст мне ее, я потихоньку верну ее Илану. Потерпит. Мне это важно. Мне нужно узнать, в конце концов, кто он такой - воин, способный стоять против шестерых в одиночку; мальчик со взрослыми шрамами на теле; сын пастуха, получивший благородное воспитание.
   Несколько дней Тейран не говорил мне ни слова, только покачивал головой. Вечером он привез мне почти такой же медальон, только узор на нем ложился на мой новый плащ так, что лучше и угадать было нельзя. Золотая цепочка была тонкой, узор - красивым, и несколько дней я просто радовалась обновке, забыв обо всем. Но потом снова пристала к брату, и в конце концов он ответил слегка раздраженно:
  -- Будет что-то - сам скажу. Далась тебе эта побрякушка... - и усмехнулся, - что значит женщина!
   И я перестала спрашивать. Будет что-то - скажет сам. В конце концов, брат мой - умный человек и сам прекрасно понимает, как может жечь нетерпение.
  
   * * *
  
   Минуло, наверное, две недели, и Тейран стал возвращаться из дворца чуточку раньше, не такой вымотанный и откровенно довольный - видно, дела его пошли на лад. Мы снова сидели вечерами на веранде и разговаривали - обо всем. Близкое предчувствие осени делало эти беседы еще более долгими.
   Вот-вот должны были начаться дожди. В наших местах дожди - не благословение среди летней засухи, не радость по-лужам-босиком, не радуга в полнеба. Так, говорят, бывает на севере... так мне рассказывала Тина. В наших краях дожди - это сплошная пелена от земли до неба, за которой не видно ни лица, ни солнца, ни жизни. Полтора месяца воды - всюду, чавкающей грязи под ногами, сырых ног и капель в воздухе... а на смену им придет недолгий холод, когда грязь скует ледяным панцирем, а промозглый ветер загонит под крышу всех, кроме солдат и бродяг. И это будет недолго, но... этот зимний, промозглый, постылый месяц бывал для меня самым длинным месяцем в году.
   Но пока еще царили недолгие дни предосеннего благоденствия. Солнце уже не пекло так сильно, и даже днем вполне можно было выходить без защиты зонтика. Вечера становились все длиннее, дни - все короче, и прохлада робкими, неторопливыми шажками уже подбиралась к городу, трогала дыханием ясные лунные ночи. В степи сейчас необыкновенно хорошо - тихо, спокойно; все замерло в ожидании осени.
   Эти дни я старалась проводить на солнце. Днем выходила в сад, устраивалась с вышивкой меж кустов роз... или неторопливо следила за бредущими по дорожкам муравьями. И вечера все чаще проводила одна. Мне опротивели прежние знакомые, пышные компании, праздники каждую ночь. Хотелось вставать на рассвете и долго-долго смотреть в окно на уходящее лето. Мысли текли лениво и спокойно.
   Илан держался со мной уже не так отчужденно, как прежде. Иногда даже тень улыбки проскальзывала на его замкнутом лице, хотя кланялся он все так же коротко и неглубоко. Даже плети не смогли отучить его от этой привычки. После порки он пришел в себя на удивление быстро, но, кажется, притих и мысли о побеге оставил... по крайней мере, мне так казалось. Мне хотелось сказать ему, что нет смысла бежать сейчас - дожди остановят в степи, но отчего-то я не решалась.
   Несколько раз вечерами я встречала его - одного, и тогда мы перекидывались несколькими ничего не значащими фразами. Кто бы только знал, как мне хотелось снова повторить тот день в степи, когда он - пусть и немного - говорил мне о себе, рассказывал, и на лице его не было такого привычного отчуждения, и серые глаза светились. От встречи к встрече я видела, как все более усталым и жестким становится его взгляд, какие круги залегли под глазами, как торчат скулы и проступают морщины в углах губ. А однажды, когда в разговоре со мной, он отвел за ухо отросшую прядь волос, я заметила среди светло-русых его волос совсем-совсем белые - седые. Он похож был на сокола в клетке, степного сокола, который отказывается от еды и умирает, но не примиряется с неволей. С тоской и тревогой я поняла вдруг, что и здесь будет так же. Илан сбежит. Или умрет. Третьего не дано.
   И моим никогда не станет...
  
   Видимо, что-то подобное понимал и мой брат, потому что все чаще, хмурясь, заводил разговор о том, что часть слуг надо бы заменить; причины назывались разные - один охромел, второй неуклюж и ленив... мы и раньше иногда продавали тех, с кем было много хлопот, но делалось это все-таки редко. Если слуга нерадив, говорила наша мать, то ищи причину в хозяине. Брат мой часто бывал строг, но справедлив; и я несколько раз слышала, как наши невольники хвалились перед чужими, как хорошо заботится о них хозяин. Но за это он требовал мгновенного послушания, старания и усердия.
   Собственно, отношения господ и рабов строились именно на этом. Правила хорошего тона предписывали заботиться о невольниках в старости, кормить и одевать, лечить во время болезни. В порядочных домах не водилось иногда даже плети для наказания невольников, не говоря о кандалах и колодках. Рабы платили за эту заботу усердием и смирением. Порой бывало, что управляющий-невольник ведал всеми делами дома так, что хозяин не знал, когда приходит время уплаты долгов за дом или сколько выручено от продажи винограда. Конечно, уважающие себя хозяева, а особенно хозяйки не допускали такого. Но интересоваться настроением или душевным состоянием невольника - это уж, извините, лишнее.
   До тех пор, пока в доме нашем не появился Илан, и мы не знали горя со слугами. А вот теперь - поди ж ты. Кто бы мог подумать, что у господина Тейрана, которого каждый в столице знал как отличного хозяина, будет бегать раб? И не станешь же объяснять всем, что причина тому - прихоть женщины...
   Однажды утром Тейран снова завел разговор на эту тему.
  -- Вчера, - сказал он, - Его Величество принимал купца с Юга. Я потом с купцом этим разговорился... он везет большой караван, и ему нужны сильные и выносливые рабы. Я сказал, что такой раб у меня есть, но он строптив и несносен, на что купец ответил, что это его не волнует - лишь бы мог тяжести таскать. Словом, мы сговорились на пятнадцати золотых, и думаю, я внакладе не останусь. Купец уезжает послезавтра утром, поэтому завтра он обедает у нас. Если этот Илан ему глянется - продам, к бесам. Надоел.
  -- Но... - начала было я и замолкла.
  -- Тамира, это уже не смешно, - мрачно сказал брат. - Мне твоя игрушка поперек горла встала. Хватит уже того, что обо мне по дворцу сплетни гулять начали. Мне этот мальчишка надоел. Еще и, того гляди, он других станет на бунт подбивать. Поиграла - и будет. Продам.
   Он посмотрел на меня.
  -- Не сверкай глазами, сестра, - проговорил примирительно. - Нужно будет - куплю кого-нибудь еще. Что ты уперлась в этого бездельника? Мордашка смазливая? Так будет у тебя таких еще десяток, только скажи... и посмирнее, и попроворнее. Не дуйся. В воскресенье поедем на базар, присмотрим кого-нибудь еще, ладно?
  
   После полудня пришло письмо - приглашение от лорда Рокия. Лорд звал кататься верхом, обещал музыкантов, мороженое и диковинных птиц. Не дочитав, я разорвала надушенный лист.
   День тянулся невыносимо долго. Я бродила по комнатам... не хотелось ничего делать, не хотелось ни о чем думать. И особенно - о том, что завтра приедет этот купец, да будет его караван большим и богатым. Приедет и будет обедать у нас... и если ему глянется Илан...
   Ничего не хочется.
   Нет, поняла я, что-то мне все-таки хочется. Хочется отбросить приличия, прийти к Илану и сесть рядом. Как девчонка Сения... как Майти, которая может кормить его пирожками, гладить по растрепанным волосам и успокаивающе говорить какую-нибудь чепуху. Как Тина, которая может сидеть с ним рядом и петь песни. Они слуги, им можно. Отчего мне, хозяйке, не дано даже этого?
   Я сидела в любимой беседке в саду и молчала. Солнце клонилось к горизонту, на траве вытягивались тени. Брат приглашен к леди Виане... звал и меня с собой, но я отговорилась головной болью. Может, зря? Может, там, среди людей и вина, меньше болело бы сердце?
   Дура ты, Тамира. Навыдумывала себе невесть чего, а теперь страдаешь. Не страдала, когда выходила замуж, не страдала, когда выбирала из пяти приглашений разом, не страдала, когда умер муж. Чего тебе теперь-то надо?
   Я прислонилась лбом к прохладной колонне беседки и закрыла глаза.
  -- Госпожа, - чья-то ладонь осторожно дотронулась до моего плеча. - Госпожа, что-то случилось? Тебе плохо?
   Илан. Это Илан стоял со мной рядом, а я даже не слышала звука его шагов, хотя мудрено было не услышать. Как тихо вокруг, даже птицы умолкли, а я ничего не слышала...
  -- Сядь, - тихо сказала я, вытирая мокрые щеки. - Сядь...
   Он послушно опустился на мраморную скамью рядом со мной. Ссутулился, обхватил руками колени. Искоса посмотрел на меня. Лицо его смутно светилось в сгущающихся сумерках.
  -- Что-то случилось, госпожа? - повторил он.
  -- Тебя продадут завтра, - тихо сказала я. - Купец, друг моего брата... ему нужен работник в метрополии. Он увезет тебя завтра вечером.
  -- Вот как, - после паузы выговорил Илан.
  -- Да, так. Завтра.
   Илан помолчал. Потом пожал плечами.
  -- Ну, что ж...
  -- Тебе совсем все равно? - вырвалось у меня.
  -- Нет, - после паузы ответил Илан. - Но это ведь никого не интересует, правда?
  -- Илан... Я не могу уговорить брата оставить тебя. Но я.. если ты захочешь, я могла бы навестить тебя.
  -- Это ни к чему, госпожа, - так же ровно проговорил Илан. - Совершенно ни к чему.
   Горькая обида всколыхнулась во мне.
  -- Ты думаешь, что это я? Я велела Тейрану продать тебя? Думаешь, из-за того, что ты...
  -- Да ничего я не думаю, - ответил он устало - так, словно ему было уже все равно. - Ничего.
   Какое-то время мы молчали. Илан смотрел прямо перед собой, глаза его светились в темноте ровным, холодным светом. А я смотрела, смотрела на него... потому что завтра мне смотреть будет нельзя, завтра он снова будет слуга, а я - госпожа...
   Ночные бабочки кружились над нашими головами, в воздухе пахло цветами. И цикады звенели - как сумасшедшие, как будто это был последний день в жизни, и они решили выдать свою самую прекрасную песню.
  -- Ты снова сбежишь? - спросила я.
   Илан равнодушно пожал плечами:
  -- Как получится. Думаю, да.
  -- Очень откровенно и честно, - я фыркнула.
   Он не ответил.
  -- А если убьют за побег?
   Илан чуть улыбнулся.
  -- Может быть, так будет даже лучше.
   Да, подумала я и не удивилась этой мысли. Может быть, для тебя это будет даже лучше, мальчик. Ты не приживешься в неволе.
  -- Илан... - я повернулась к нему. - Сегодня последний вечер... Ответь мне - кто ты? Я никому не скажу...
  -- Сын пастуха, - ответил он. - Дружинник князя Эльрии.
   Стало уже совсем темно.
  -- Илан... - с удивившей меня саму робостью я коснулась его руки. - Скажи... ты все еще презираешь меня?
  -- За что?
  -- Ты думаешь, что я шлюха?
   Грязное ругательство, казалось, ничуть не удивило его.
  -- Ничего я такого не думаю, - отозвался Илан после паузы. И вздохнул едва слышно.
  -- Ты... понимаешь, я...
  -- Не надо, госпожа... - Он повернулся ко мне. - Ты женщина... только, - он чуть запнулся, - очень несчастная женщина. Но ты еще станешь счастливой, поверь мне.
   Я даже не разозлилась на это "несчастная" - не было сил.
  -- Жалеешь? - тихо проговорила я. - Ты - меня - жалеешь?
  -- Да, госпожа, - так же тихо ответил он. - Мне жаль тебя.
   Я с усилием подняла руку и провела ладонью по его щеке. Он не отстранился. Было так тихо, что я слышала шум собственного сердца.
  -- Тогда пожалей меня иначе, - прошептала я еле слышно. - Сделай меня счастливой хоть на один вечер. Больше мне не надо. Илан, я прошу тебя... не как хозяйка, а как женщина. Сделай меня счастливой. Завтра мы расстанемся, и я никогда не увижу тебя больше... Пожалуйста.
   Это было даже хорошо, что уже стемнело - он не видел моих пылающих щек. Я, гордая Тамира иль-Хеалль, покраснела, как девчонка на первом свидании. Это было даже хорошо, что завтра его продадут, потому что ни один раб не должен слышать таких слов - от госпожи. А от женщины?
   Илан осторожно взял мою руку и поднес к губам. Потом провел своей ладонью по моим волосам, щеке, шее... а я припала к ней, как путник припадает в жаркий день к роднику с водой...
   Пальцы его были твердыми и очень теплыми. Они ласкали меня осторожно, бережно, а я закрыла глаза - и, застонав, выгнулась дугой в его руках...
   Никогда, ни один мужчина на свете не подчинял меня себе так - требовательно, нежно, понимая и чувствуя каждую линию моего тела. Никогда, никому, ни одному мужчине на свете не покорялась я так... я, привыкшая лишь получать, теперь готова была на все, как последняя служанка - лишь бы ему, неумелому, совсем еще неопытному было хорошо, лишь бы он не уходил, не оставил меня умирать от тоски в одиночестве. И он - мальчишка - знал меня так, как я сама никогда себя не знала. А я знала - его, и на одну лишь ночь мы стали - единым целым...
   Рыжий котенок с черным пятном на морде неслышно подошел по дорожке, прислушался - и муркнул довольно. А потом уселся неподалеку, обернув лапки пушистым хвостом. Он стал нашим стражем на эту ночь - такую короткую, такую длинную... ночь, где под огромными звездами, среди цветов в высокой траве мы с Иланом были вместе. Я была - его, а он - моим. Навсегда.
  
   * * *
  
   Утром небо заволокло тучами, подул резкий, холодный ветер. Это осень, поняла я. Начинаются дожди. И мельком порадовалась тому, что успела убрать из беседки вышивку с ирисами - мне было бы жаль ее потерять.
   Весь этот день мне было легко и одновременно очень тяжело. Так легко, как давно уже не было... потому что у нас все-таки БЫЛА эта ночь, эта замечательная, удивительная ночь, о которой оба мы будем вспоминать как о самой счастливой в жизни. Но тяжкая печаль была словно разлита в сыром воздухе, миллионами дождевых капель рассеивалась в воздухе. Последний день. Мне бы сидеть рядом с Иланом, не отпускать его ни на минуту, гладить по руке... да нельзя, нельзя. Мы не увидимся больше. К обеду приедет купец... а я - хозяйка и буду вести себя так, как подобает.
   Наверное, надо было думать о том, что делать с яблоками, еще не убранными с веток, отдавать какие-то распоряжения слугам, закрыть окно в своей комнате, чтобы ливень не промочил развевающиеся занавеси... мне было все равно. Те, кто знает, что им делать, сделают все сами. Мне нужен сейчас лишь один человек в мире, а его-то мне как раз увидеть нельзя...
   После обеда я, накинув плащ, все-таки вышла в сад, прошла по дорожкам и села на скамью в увитой поникшим плющом беседке. Слишком близко были слезы, а я не хотела, чтобы их кто-нибудь видел. Кроме того, я надеялась, что Илан все-таки улучит минутку и выйдет в сад... даже не слово ему сказать, а просто увидеть, в глаза посмотреть...
   Когда за воротами послышался шум подъезжавшей кареты, я не удивилась. Но увидев брата, летящего по дорожке к дому так, словно за ним гнались дикие волки, встала и сделала шаг к воротам. Что-то давно мой братец так не бегал.... Наверное, с того самого дня, когда леди Раэлин дала ему понять, что... от ворот поворот, словом, как говорит обычно Майти.
  -- Что случилось, брат? - спросила я, подходя к крыльцу. Тейран уже взбежал по лестнице наверх, из раскрытых окон слышался его громкий голос.
  -- Ах, вот ты где! - он увидел меня из окна и высунулся едва не наполовину. - Поднимись-ка наверх, Тамира, мне нужно кое-что сказать тебе.
   Недоумевая, что случилось и почему такая спешка, я вошла в дом, стряхнув с туфелек дождевые капли. Последний раз брат так торопился лет как бы не десять назад... нет, как раз перед моей свадьбой. Но торопился, увы, не в связи со свадьбой, а просто...
  -- Скажи мне, Тамира, - Тейран - прямо в забрызганных грязью сапогах - рухнул на мягкий диван в гостиной и положил себе на живот подушку, - ты знаешь, что полагается у нас в государстве за шпионаж?
   Я оторопела. Потерла руками лицо, поправила чуть влажные волосы. При чем тут...
  -- Какой шпионаж? -спросила я, глупо моргая.
  -- А такой. В пользу врага который. Знаешь? Десять лет тюремного заключения, конфискация имущества в пользу казны... и это если повезет доказать, что шпионаж был не намеренный. А это, как ты понимаешь, не удается никому. Если намеренный - тогда смертная казнь и ссылка всей семьи, включая грудных младенцев. Ты хочешь уехать в глушь?
  -- Что?! - изумилась я.
   Тейран стремительно вскочил, шагнул ко мне. Протянул на ладони маленькую, потертую вещицу - найденный мной медальон.
  -- Вот эта штучка стоила мне недавно большого количества денег и не меньшего количества седых волос. Можно потом посчитать, если будет интересно. Начинаю это я, значит, чинно-благородно, тихо-тайно узнавать, что за вещичка такая моей сестре на базаре попалась, да что за узор на ней такой... сестра у меня, понимаете, красивые вещи любит, интересуется древними узорами - женщина, что с нее взять...
  -- И... что? - прошептала я.
  -- ... и узнаю любопытную вещь. Медальону этому - лет триста, не меньше; по всему судя - семейная реликвия. Ничего бы плохого, правда? Только реликвия эта - с севера, из Эльрии. Как уж она попала сюда - ума не приложу. Может, с мертвого сняли, может, силой отобрали. И принадлежал он, насколько можно установить, прапрапра... словом, не знаю, сколько, но предкам нынешнего князя Иврина. А потом выясняется, что не могли его с мертвого снять, потому что талисман это... удачу приносит, и не просто удачу. Штучка - заговоренная, говорят, отводит и стрелу, и меч, и пламя... по легенде, ранить того, кто ее носит, можно, а убить - нет. Каково, а?
   Я смотрела на брата молча, лишь беззвучно шевелила губами. Взгляд мой отмечал в тот миг совсем посторонние вещи: вон ветка склонилась к окошку... вон птица села на подоконник... вот Майти ворчит за дверью... вот медальон на его ладони.
  -- Сама понимаешь, - продолжал Тейран, - мне стоило больших трудов объяснить Его Величеству, зачем и для кого я занимаюсь этими поисками.
  -- Но что здесь такого? - шепотом спросила я. - Ведь я купила его на базаре...
  -- Это ты думаешь, что на базаре, - язвительно сказал брат. - А как он на базар попал? Его Величество думает не так тривиально. Медальон этот - собственность рода князей Эльрии. Если князь - там, а медальон - здесь, значит, он его или отдал, или продал. Продать не мог - не идиот же, в конце концов. Если отдал - то кому? Скорее всего, сыну, княжичу... или родичу. Но родичей - близких - у него нет. А если княжичу отдал, значит, здесь этот княжич...
  -- Ну и что?
  -- А то, что если я тайно - понимаешь, тайно! - веду розыски, значит, не менее тайно я нашел обладателя этой штучки. Читай, княжича Эльрии - больше некому. А если тайно - значит, с недобрыми намерениями. Сказать, какими? Железная логика у нашего государя, правда? Тамира, ответь мне честно, где ты взяла эту вещь?
  -- Тейран, это... это неправда, - беспомощно проговорила я. - Я действительно на базаре...
   Несколько секунд брат внимательно смотрел на меня.
  -- Я-то тебе верю, - устало сказал он. - Но чтобы доказать это в Тайном Приказе, придется о-ой как постараться. Торговца этого описать, найти его, узнать, как эта вещь к нему попала... и еще доказать, что это он тебе медальон продал. Ты этого хочешь?
   Ледяные мурашки побежали по моим рукам. Видно, в глазах моих плеснулся такой неприкрытый ужас, потому что взгляд Тейрана смягчился.
  -- Ладно, девочка. Я разберусь в этом сам. А ты иди в дом... и знаешь что? Постарайся эти дни не выходить без меня за ворота, ладно? Я все улажу, но ты... не доставляй мне больше неприятностей. И... не жди меня рано, сегодня у меня очень много работы. Может быть, задержусь до утра... ложись спать, не жди, поняла?
  -- А купец? - пролепетала я. - Купец, который приедет сегодня...
  -- Какой еще купец? - непонимающе посмотрел на меня брат. - Я сказал - вернусь поздно. В дом никого не впускай, ясно?
   Легко развернувшись, он бегом помчался к воротам. Из-под колес брызнула грязь - так резво карета тронулась с места.
  
   Время свернулось в клубок, и клубок этот стал до отказа взведенной пружиной самострела. Так много нужно было сделать в эти оставшиеся часы, и так мало людей должны были узнать о том, что мне нужно сделать. Сколько еды и вина нужно путнику-одиночке на неделю пути? Я собирала неприметный узелок, засовывая в него свои украшения, еду, теплый плащ, и пальцы мои дрожали, но на душе было холодно и спокойно.
   Тейран вернулся из дворца очень поздно, мрачный и злой. Я не стала бы подступаться к нему, я знала, что в таком состоянии его лучше не трогать. Но мне очень нужно было узнать. И я решилась спросить: ну что там?
  -- Пока ничего нового, - ответил брат сквозь зубы. - Ищем. Он где-то здесь, в столице... ничего, вопрос пары дней, не больше. Нынче же вечером Ворота закрыты указом Его Величества, выпускают только по специальным пропускам. Завтра мне, наверное, придется уехать... ненадолго, Тамира. А ты пока останешься здесь, хорошо? Будет подозрительно, если ты уедешь - слишком будет походить на бегство. Поверь, это ненадолго... и не выходи пока из дома.
  -- А пропуск? - с притворным ленивым любопытством спросила я. - Как же ты уедешь, если пропуск...
  -- Я сам себе его выписал, - усмехнулся брат. - Его Величество пока еще верит мне...
   Погасив лампу в своей комнате, я лежала, чувствуя, как пылают щеки, до тех пор, пока все в доме не стихло, и даже Майти уже угомонилась со своим ворчанием, и даже кошки вернулись с ночной прогулки. Тихо пробили часы - три раза. Еще немного...
   Я вскочила, дрожа, словно в лихорадке. Теплый плащ и мужская одежда - их даже искать не надо, всегда под рукой... как неудобно одеваться самой, без помощи Ахари. Теперь спуститься вниз...Хвала Богине, как крепко спит весь дом... не забыть бы вина.
   Мягкие сапоги без каблуков скрадывали звук шагов. В комнате Тейрана слабо горел ночник. Брат спал, уткнувшись носом в подушку; в воздухе отчетливо чувствовался запах вина. Не один, ох не один кувшин прикончил он сегодня. Оно и к лучшему.
   Я осторожно приподняла брошенный в кресле камзол Тейрана, стараясь не шуметь, обшарила карманы. Богиня, не подведи! Сделай так, чтобы медальон еще был у него с собой. Носовой платок, кольцо какое-то... бумага с гербовой печатью - пропуск, спасибо, Богиня... монеты, монеты... рассыпались... толстый ковер заглушил все звуки - спасибо Тебе, Богиня... есть!
   Талисман жег мне пальцы, и я поспешно завернула его в платок и сунула за пазуху. Открыла стоящую на комоде шкатулку - там хранились деньги и запасные ключи - от дома, от погребов и подвалов, а еще - я это точно знала - от кандалов, которые Тейран надел на нового пленника. Все, что касалось хозяйства и было важным, брат складывал сюда.
   Потом я остановилась и посмотрела на спящего Тейрана. Прости меня, брат. Ну, не могу я поступить иначе. Потому что Илан ведь будет защищаться до последнего, когда стражники придут за ним... а талисмана у него не будет, значит - они убьют его. Прости. Я очень хочу, чтобы он выжил. Я люблю тебя. Я люблю его. Я не могу иначе.
   Тихо-тихо выскользнула я в коридор и прикрыла за собой дверь.
   Ночные коридоры были пусты. Правильно, кому придет в голову бродить в такую пору? Бесшумно прокралась я в людскую, ощупью находя нужный поворот. Осторожно отворив дверь, зажмурилась от густого, спертого духа, ударившего в нос, запаха людского пота и нечистого дыхания. Я знала, где спит Илан - у самой двери. На столе горела одинокая лучина.
   Он вытянулся на лавке, закинув скованные руки за голову, и дышал почти неслышно - лишь слабо поднималась на груди рубашка в такт дыханию. Несколько секунд я смотрела на него. Сердце стучало быстро и четко. Мы больше не увидимся.
   Я пошла бы с тобой на край света, думала я, глядя на его спокойное лицо, слыша ровное, легкое дыхание. Хоть в пустыню, хоть в горы - куда скажешь, куда захочешь. Но ведь ты не захочешь. Я помогу тебе, я все для тебя сделаю, но ведь если ты уйдешь, как же я останусь без тебя? Как же я раньше не знала, что ты живешь на свете, ведь ты - единственное счастье мое, и все, что нас разделяет - так ничтожно по сравнению с тем, что есть на свете наша любовь. Но все, что нас разделяет, станет непреодолимым, и я это знаю, и ты тоже знаешь это. Ты - сын князя Эльрии, и у тебя есть невеста. Как смогу я стать твоей, если ты даже не любишь меня?
   Если бы ты только знал, как проклинаю я и то, кем родилась, и то, кем родился ты. Если бы ты только знал! Скоро, совсем скоро станет розовым небо, и этот рассвет станет последним днем моей жизни. Потому что жизнь без тебя - не жизнь больше, ведь я люблю тебя.
   Впервые в жизни передо мной встала преграда, и всех моих сил, денег, связей Тейрана не хватало, чтобы преодолеть ее.
   Я протянула руку и тряхнула его за плечо.
  -- Вставай, - задыхаясь, прошептала я. - Вставай.
  -- Что случилось? - Илан приподнял голову.
   Было еще совсем темно, лишь слабый огонек лучины освещал его лицо.
   Я прижала палец к губам:
  -- Шшшш... Вставай! Я все объясню.
   Быстро, но осторожно, стараясь не шуметь, я разомкнула замок его ручных кандалов. Пока он торопливо растирал кисти, склонилась к ногам. Еще, еще... замок заржавел... скорее!
   Я протянула ему старые сапоги, взятые тайком у брата:
  -- Обувайся и идем...
   Странно, но он поверил мне, хотя мог бы и не делать этого. Илан послушно натянул сапоги, поморщился - маловаты, но поднялся и торопливо пошел за мной - а я почти бежала, бесшумно и стремительно, по длинным коридорам.
   В конюшне было темно и тихо, и даже лошади еще спали. Хвала Богине, конюший был пьян... спи спокойно, бездельник, спи, пожалуйста, как можно дольше, ведь от тебя теперь зависит и моя жизнь тоже. Я торопливо наложила на Вишню седло и затянула подпругу.
  -- Садись...
   По-прежнему ни о чем не спрашивая, Илан вскочил в седло - легко и стремительно, словно это всегда был его конь, и Рыжик принял всадника и даже не захрапел. Еще несколько минут - и мы шагом выехали за ворота, а потом пустили коней галопом.
   Улицы были пустынны в этот ранний час - едва сменилась стража, и ворота, наверное, открыли только несколько минут назад. Мы мчались во весь опор, и Илан по-прежнему молчал, и лицо его было бесстрастно, словно и не случилось ничего, словно так и нужно было - разбудить человека среди ночи, вытащить из постели и заставить скакать неизвестно куда.
   Скорее, молила я про себя. Скорее. Еще немного - и проснется Тейран, и тогда будет погоня, и неизвестно, как далеко мы сможем уехать.
   У Ворот дежурили не двое стражников, как обычно, а целый отряд. Командир, бурча под нос что-то невнятное, внимательно изучил пропуск и не менее внимательно посмотрел на нас. Я, даже в мужском платье, с упрятанными под капюшон кудрями, мало походила на юношу; Илан кутался в плащ, стараясь не показывать лица. Стражник обязательно запомнит нас - а потом расскажет Тейрану. Но иначе нам из города не выбраться...
   Дождь лил, как из ведра, и я ежилась - ветер отдувал назад капюшон, и капли хлестали по лицу, залетали за шиворот. Ветер... до чего же промозгло! Как холодно и одиноко будет ехать в такую погоду по степи, не зная дороги...
   Внезапно мне стало страшно. Куда я еду? Что я делаю? Что мне до этого мальчишки, совсем чужого человека? Его ждет невеста, а я... я-то зачем это делаю?
   Когда мы отъехали от Ворот на расстояние двух полетов стрелы, Илан сдержал Рыжика.
  -- Что случилось? - крикнул он мне вслед. - Имею я право знать, куда мы едем и что случилось?
   Я осадила Вишню и развернулась. Мы съехались лицом к лицу.
  -- Смотри, - проговорила я сквозь зубы, - вот здесь, в седельной суме - еда. Здесь мясо, хлеб, бурдюк с вином. Этого хватит на неделю, если расходовать экономно. Вот лук, - я сняла с плеча подарок брата и протянула ему, - и колчан со стрелами... немного, но хватит. Дорога ведет на север; там сторожевые посты, но их можно обойти, только нужно будет отъехать от ручья и углубиться в холмы. Возьми, - я вынула из-за пазухи лист пергамента, промасленный, чтобы уберечь от сырости, - это карта. Там указана новая дорога - не езди по ней, езжай по старой, она заброшена теперь. Если повезет, то через неделю ты доберешься до границы.
  -- Ты можешь сказать мне, в чем дело? - повторил Илан.
   Взгляд его серо-синих глаз скользил по моему лицу, и мне приходилось напрягать все силы, чтобы выдержать его. Дождь шумел так сильно, что приходилось почти кричать, чтобы расслышать друг друга.
   Я достала из-за пазухи сверток, развернула - и протянула на дрожащей ладони маленький медальон. И увидела, как изменилось его лицо, как дрогнули, сжимаясь на семейной реликвии, тонкие пальцы.
  -- Как тебя зовут? - спросила я с отчаянием.
   И он ответил.
  -- Иларан. Иларан ин-Эйэринн, наследник князя Эльрии.
   И я поникла в седле, потому что это означало, что я была права. У нас нет и не может быть будущего.
  -- Как ты попал к нам? - спросила я, чтобы хоть что-то сказать, оттянуть тот миг, когда мне нужно будет в последний раз посмотреть на него. - Твой отец ищет тебя...
  -- Я знаю. Наверное, это судьба. Тогда, перед боем, отец отдал мне Йер...
  -- Что?
  -- Эту вещь, - он кивнул на медальон, - зовут Йер. Отец отдал мне его на удачу. А я тогда сразу понял, что удачи не будет, потому что их было много - так много, что на одного нашего воина приходился десяток сеттов. И когда мы услышали их крик "Князя брать живым!" - Эйлис, мой оруженосец, сказал: "Княже, дай мне свою одежду. Если тебе суждено погибнуть, пусть лучше ты погибнешь в бою, а не в плену". И он надел мой плащ и шлем... а я в его одежде повел в бой правый фланг. Но это было недолго, а потом я ничего не помню. Очнулся уже связанным, в повозке, в караване рабов.
  -- Илан... но почему же ты никому ничего не сказал?
  -- Потому, - ответил он, - что тот, кто захватил меня, мог бы потребовать от князя - моего отца - все, что... Словом, так было лучше, поверь. Только Сения знала, но она обещала молчать...
  -- Сения?!
  -- Да, - он чуть улыбнулся. - Она родом из маленькой деревушки в Приграничье... и запомнила меня, когда год назад мы с отцом приезжали к ним. И узнала - здесь. Тамира... прошу тебя, не обижай ее. Сения - действительно замечательная белошвейка, и... не продавай! Я выкуплю ее, когда вернусь...
   "Если вернешься", - подумала я.
   Илан помолчал, а потом улыбнулся.
  -- Йер - настоящий талисман. Потому что я все-таки уцелел - и тогда в бою, и когда пытался бежать - еще у торговца... и здесь... словом, после побега. Я бы все-таки сбежал - уже и припасы собрал понемногу. Но потом обнаружил пропажу - и не смог уйти... это все-таки Йер. А потом - ты... - он запнулся.
  -- Что?
  -- Нет... ничего. Но скажи все-таки, зачем ты привезла меня сюда? - спросил он, глядя мне в глаза.
  -- Мой брат узнал тебя! - сказала я, вытирая мокрое лицо. - То есть еще не узнал... но он видел медальон.
  -- Значит, это ты взяла его?
  -- Да, - почти крикнула я в отчаянии, - и это я выдала тебя, я! Я нашла у тебя это, я хотела узнать, кто ты... и попросила брата. Он знает, что ты в столице... еще несколько дней - и он узнает, кто ты!
  -- И что с того? - ровным голосом он.
  -- Дурак! - я едва не заплакала. - Они придут за тобой - стражники Кайрина Великолепного. Ты нужен им как заложник. Твой отец заплатит за тебя огромный выкуп, он отдаст половину ваших земель и черт знает что еще - ты этого хочешь?!
  -- А тебе-то какая с того печаль? - спросил Илан негромко, но такая насмешка прозвучала в его голосе, что я не выдержала и все-таки заплакала.
  -- Такая! Если твой отец не согласится, они будут пытать тебя, а потом убьют. У Тейрана неприятности из-за твоей финтифлюшки, он рвет и мечет, он обязательно тебя найдет. Я просто хочу, чтобы ты уцелел - тебе мало? Уезжай! - я махнула рукой на север. - Уезжай и перестань мотать мне душу! Уезжай, наконец, может, я отдохну от тебя и перестану думать о тебе и днем и ночью, ты... !
   Я ругалась на него последними словами, как сапожник, захлебываясь плачем. Пружина, сжавшаяся во мне, раскручивалась со страшным свистом - так, что концы ее хлестали по лицу. Рвалось, рушилось все то незыблемое, что я привыкла считать своим миром.
   Илан подъехал ко мне вплотную и схватил за плечи, резко встряхнул.
  -- Что ты делаешь? - спросил он жестко. - Зачем тебе это? Ты хоть понимаешь, КАК ты рискуешь ради меня?
  -- Не твоя забота, - я всхлипнула и вытерла мокрые щеки. - Плевать я хотела на все.
  -- Они убьют тебя!
  -- Еще чего, - я засмеялась. - Брат любит меня... он меня им не отдаст!
  -- Ты не понимаешь, во что ввязалась. Брат твой убьет и тебя, и родную мать, если ему прикажет ваш король.
  -- Не твоя забота! - я вырвалась. - Уезжай! Уезжай, иначе... иначе я уже не смогу отпустить тебя, никогда, никогда, никогда!
  -- Тамира...
  -- Я люблю тебя! - закричала я, и небо рушилось над моей головой, и мир катился в бездну. - Уезжай, чтобы я тебя никогда больше не видела! Уезжай! Иначе я... я застрелю тебя, слышишь?!
   Илан смотрел на меня сквозь пелену дождя, и лицо его не было прежней спокойной маской, которую я привыкла видеть. Такая боль и такое отчаяние плескались в его глазах, что я даже порадовалась сквозь слезы - не мне одной, пусть и он помучается тоже, пусть!
  -- Поедем со мной, - сказал Илан, наконец. - Поедем, и там, у нас, тебя никто не посмеет тронуть.
  -- Да? А как ты объяснишь, кто я такая? Сестра вражеского советника, да я сама буду врагом там, у вас, разве ты не понимаешь?
  -- Ты будешь моей гостьей. Тебя никто не посмеет тронуть.
  -- Зачем я тебе? - снова заплакала я. - Я могу стать твоей гостьей, но не на всю ведь жизнь! У тебя есть невеста... как ты посмотришь ей в глаза? Она ждет тебя, она тебя любит!
   Лицо его исказила гримаса боли. Русые волосы насквозь промокшими прядями прилипли к щекам, и оттого он казался еще младше, чем был, - совсем мальчишкой, впервые в жизни стоящим перед выбором.
  -- Я не оставлю тебя, - проговорил он упрямо. - Кем бы ты ни была, ты останешься навсегда моим другом...
  -- Другом, - прошептала я. - А зачем мне такая дружба, если я люблю тебя?
   Он резко, с отчаянием выдохнул сквозь стиснутые зубы.
  -- Тамира...
  -- Уезжай, - проговорила я уже спокойно. - Уезжай, пока у меня еще есть время вернуться, а у тебя - уехать подальше. Пока нас не хватились, пока... Уезжай!
  -- Поедем со мной!
  -- Нет.
   Я и сама не понимала, отчего так упорствую в своем отчаянии, ведь еще час назад я молила Богиню о том, чтобы он позвал меня с собой. Но теперь я понимала - нельзя, так же отчетливо и ярко, как и то, что люблю его. Нам не бывать вместе. Никогда. Его ждет там невеста - худенькая девушка с большими глазами, которая помнит и верит, которая всматривается в ночную тьму и в рассветную тишь и ждет, ждет, ждет... и, наверное, это ее молитвы помогли Тейрану рассказать мне о том, что я теперь знаю.
  -- Уезжай, - повторила я. - Я буду молиться за тебя и всегда буду тебя помнить. Спасибо тебе - за все. Прощай.
   Я резко хлестнула Рыжего, и он рванулся с места в стремительном галопе. И Илан - княжич Иларан - в последний раз оглянулся на меня, и серые глаза его светили мне сквозь эту пелену, уходя все дальше, дальше, дальше...
   Я запрокинула голову к беспощадному небу, ловя губами капли.
   Богиня, прошептала я, яви мне Свою милость. Сделай так, чтобы у меня остался ребенок. Его ребенок. Мальчик с такими же серыми глазами и русыми волосами. И если Ты выполнишь мою просьбу, я воспитаю этого мальчика - воином. Таким же, как его отец. А когда он вырастет, я уйду в Храм... и буду славить Тебя всю жизнь, сколько мне останется.
   Капли редели, растекаясь по лицу. Волосы мои промокли насквозь, узел развалился, я машинально отжала пряди и засунула под капюшон. Потом тронула Вишню и неторопливо поехала обратно к городу. Теперь можно не торопиться. Я уеду в Храм Богини - там защитят, не выдадут... там Тейран не посмеет тронуть меня. А нищей я не останусь - спасибо покойному мужу.
   Если у меня будет сын, мне будет ради кого жить... а ведь я так долго считала, что незачем. Спасибо Тебе, Богиня...
   Струи хлестали по плечам, по лицу, по непокрытым волосам. Но когда я в последний раз обернулась, мне показалось вдруг, что сквозь тучи на миг пробилось солнце.
  
   Сентябрь 2009.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"