Моим родителям, Валерии и Игорю Чирковым, посвящается
О, не журися за тiло!
Ясним вогнем засвiтилось воно,
Чистим, палючим, як добре вино,
Вiльними iскрами в небо злетило.
Легкий пухкий попiлець
Ляже, вернувшися в рiдну землицю,
Вкупi з водою там зростить вербицю,
Стане початком тодi мiй кiнець.
(Леся Украiнка "Лiсова пiсня")
О, не жалей мое тело!
Ясным огнем засветилось оно,
Чистым и ярким, как будто вино,
Вольными искрами в небо взлетело.
Легкою нежной золой
Ляжет, как в землю родную вернется,
Новою вербой к солнцу пробьется
Новым началом конец будет мой.
(Леся Украинка "Лесная песня")
Мишель Фергюсон стояла перед зеркалом в прихожей и любовалась собой в новых спортивных туфельках на низком ходу. Они прекрасно смотрелись на миниатюрных ножках и, к тому же, отлично сочетались с остальным нарядом. Убедившись в этом, Мишель со спокойным сердцем отправилась на работу. По пути ее вдруг одолели сомнения: а правильно ли она поступила, купив туфельки вместо шляпки? (Ее не смущал тот факт, что деньги она одолжила у подруги и собиралась заплатить за свет.) Но увидев свое отражение в витрине магазина, Мишель убедилась в правильности своего решения. И потом, прохожие все время оглядывались на нее и завистливо вздыхали, отчего девушка чувствовала себя превосходно. Ее вьющиеся длинные волосы развевались на ветру, зеленовато-карие глаза весело блестели. И Мишель была бы совершенно счастлива, если бы не то обстоятельство, что сегодня был рабочий день. Правда, последний на этой неделе, но тем дольше он длился.
Наконец, Мишель прибыла в больницу. По суете в коридорах она поняла, что снова опоздала. Неожиданно на нее налетела лучшая подруга Линда, к тому времени уже минут 5 оравшая на новую медсестру:
- Дайте ему обезболивающее и не спорьте со мной!
- Но ведь это может привести к нарк...
- Господи, да вы на него посмотрите! Человек мучается. А вы тут рассуждаете о какой-то наркотической зависимости! - тут она заметила подругу: - Привет, Мишель, ты как всегда вовремя.
- Куда ты несешься?
- В седьмую палату, там больной звонит уже 15 минут.
- Тот, который страдает кроссвордоманией?
- Да. Между прочим, это твоя палата.
- Уже иду, - ответила Мишель без особого энтузиазма.
Больной из седьмой палаты уже 15 минут мечтал о стакане воды. Конечно, у него, как и у всех остальных, в палате был кран, откуда текла питьевая вода, но он, к сожалению, не мог встать. Он был парализован.
Мишель налила кроссвордоману воды и, наорав на него, чтобы он не начал очередную гневную тираду, понося врачей, которые не могут поставить его на ноги, удалилась к себе в кабинет краситься (сделать это дома она, конечно, не успела). Там она нашла Линду, сидящую в кресле с удрученным видом.
- Что-нибудь случилось? - спросила Мишель.
Но та только махнула рукой в ответ.
- Это из-за того парня, да?
- Не "из-за того парня", а из-за Дика!- сердито поправила она.
- Я думала, у вас с ним ничего не было.
- Господи, Мишель!!! Неужели для тебя только это важно?!
- Не ори на меня!
- Ну, какое это имеет значение, было или не было? Ведь это был живой человек. И вдруг раз! - и его нет. Это так тяжело!
Мишель подняла глаза к небу. "Какого черта тогда надо было идти за мной в больницу? Как мне надоели эти слезы после каждой смерти..." Но вслух она сказала:
- Линда, послушай, тут ежедневно умирают люди, ты же не можешь переживать из-за всех! Так и вся жизнь может пройти - в пустых переживаниях.
- Да, Мишель, я понимаю. Спасибо тебе. Я тебя люблю.
Та усмехнулась. Пришлось обнять подругу.
- Мишель, ты знаешь, я еще с утра чувствовала, что сегодня особенный день, - сказала Линда, подтерев сопельки. - Сегодня все может случиться, понимаешь?
- Нет.
- Сегодня просто...
Дверь в кабинет распахнулась, и Мишель от неожиданности уронила тушь. На пороге стоял доктор Мартин - добродушный рыжий толстяк, пытающийся изобразить на лице негодование.
- Мисс Фергюсон! В седьмую палату прибыл новый больной. Будьте так добры, приготовьте ему постель.
Мисс Фергюсон вздохнула, скорчила рожу вслед доктору и занялась делами. Через 5 минут она уже все сделала и отправилась было накладывать румяна, как вдруг...
Вдруг произошло то, что заставило ее сердце остановиться на мгновение, а потом заколотиться, как бешеное, что подогнуло ее колени, как они всегда подгибались в кабинете директора школы, что усилило кровообращение в несколько тысяч раз, так что даже румяна не понадобились...
Она увидела только его глаза. Яркие, ослепительно голубые, окаймленные грустно изогнутой дугой густых ресниц, это были глаза удивительного человека. А брови!.. Брови, черные, как смоль, резко взлетающие к вискам, как крылья ворона, брови смельчака, который может горы свернуть но своем пути, авантюриста, который не боится рисковать, героя, способного отдать свою жизнь во благо другого.
Лежа в постели и глядя на огромную луну среди россыпи звезд, Мишель тихо шепнула в темноту:
- Это были глаза чудотворца!..
* * *
- Доброе утро, доктор Мартин.
- Что-нибудь случилось?
Доктор Мартин вопросительно посмотрел на Альберта. На вид с ним было все в порядке, но доктор понял, что стряслось нечто из ряда вон выходящее. Альберт всегда называл его не иначе, как док, а уж если вдруг произносил фамилию, это неизменно означало, что настроение у него прескверное. А поскольку молодой человек был оптимистом, то настроение у него портилось в исключительных случаях. В таких, например, как этот: на столе перед юношей лежало кольцо.
- Она тебе отказала, - мрачно констатировал Мартин.
- Нет, она не просто отказала! - вскочил Альберт, зацепив графин и разбив его вдребезги. - Она не отказывала. Она меня даже не выслушала! Увидев меня, она стала рассказывать о каком-то Романе и об Алексе, который сделал ей предложение! - он задыхался от негодования. - Она попросила моего совета на счет того, как ей поступить: выйти за Алекса или подождать, пока Роман предложит ей руку и сердце! Нет, это просто невыносимо!!!
Доктор Мартин остановил раскачавшуюся от гневных звуковых волн люстру, готовую вылететь в окно от ужаса, и сказал:
- Ничего удивительного. Ведь это Мишель.
- Она никогда не воспримет меня как мужчину!.. - надрывно всхлипнул Альберт.
- Разумеется, нет. Если ты будешь рыдать, как женщина. Ты, конечно, и не подумал после этого делать ей предложение, ведь так?
- А что мне оставалось делать?.. Я для нее всего лишь старый друг.
- Между прочим, в твоем положении быть старым другом не так уж плохо.
- Почему?
- Опять-таки: это Мишель! Глупая вертихвостка, неспособная оценить даже такого человека, как Линда, которая предана ей несмотря ни на что! Думаешь, почему она рассказала это тебе, а не лучшей подруге?
- Не знаю. Но я и сам немного удивился.
- Удивился он! Да она просто побоялась, что Линда уведет кого-нибудь из ее поклонников!
- Какие ужасные вещи вы говорите, док!
- Это всего лишь правда. А с тобой, друг мой, мы поговорим тогда, когда ты наконец предложишь ей стать твоей женой!
* * *
- Его зовут Энди Джонс, ему 27 лет, без вредных привычек, юрист, диагноз неустановлен, - проговорила Линда на одном дыхании. - И еще одно: он женат.
- Знаю! - проворчала Мишель и уставилась в потолок.
Сегодня утром она зашла в седьмую палату еще до того, как доктор Мартин успел прочесть ей нотацию, то есть практически до начала рабочего дня. А поскольку Энди спал (его необычайные глаза были закрыты), то взгляд Мишель первым делом упал на кольцо на его безымянном пальце. Луч солнца, блестевший на гладком металле, больно полоснул ее по сердцу.
- Он тебе нравится? - спросила Линда.
- А ты что, ни разу его не видела? Конечно!
- А может, нет у него никакой жены?
- То есть?
- Никто ведь не приходит к нему, не стоит под дверью его палаты, не держит его за руку и не приносит апельсинов. Если бы жена была, она завалила бы седьмую палату цветами и конфетами.
- А если она где-нибудь за городом? Или в другой стране?
- Он попросил бы сообщить ей о том, что попал в больницу.
- А если они в ссоре?
- Мишель! - Линда начала раздражаться.
- Хорошо, но почему тогда он не снимает кольца? - не менее раздраженно спросила Мишель.
- Любит ее, - пожала плечами Линда.
- Черт возьми, в том-то и дело!
Но через несколько дней она уже и думать забыла о кольце и обо всем, что с ним связано. Линда была права: никакой жены не было и в помине. Гораздо больше Мишель интересовал вопрос о том, что с ней самой вдруг стало. И действительно, перемены были весьма заметными.
Мишель перестала опаздывать. Она уже не швыряла в стену свой противоударный будильник, когда он трещал, как сексуально озабоченный перепел. Она стала пить втрое меньше кофе, бросила курить, а идя на работу, спускалась с лестницы бегом. Мишель стала выполнять свои обязанности с утроенной скоростью (нетрудно догадаться, куда она после этого бежала), перестала грубить больным и злиться, когда Альберт неумело за ней ухаживал.
Доктор Мартин перестал встречать ее избитой фразой "я вас уволю", припоминая вчерашние погрешности, и провожать фразой "завтра не приходите", отчитывая за сегодняшние оплошности (что, кстати сказать, принесло невероятное облегчение ему самому).
Оба они (и Альберт, и док) не могли не заметить этих разительных перемен, и Альберт сейчас же отправился к доктору, как к родному отцу, чтобы посоветоваться.
- Док, с ней явно что-то происходит! - яро доказывал он, длинными тощими руками пытаясь поймать взлетевшие к потолку очки.
- Что же? - вопрошал доктор, постукивая пухлыми пальцами по толстой папке с историями болезней.
- Она... она... я ... я не знаю... Она словно влюбилась! - выпалил он, испуганно глядя на Мартина огромными карими глазами.
- Влюбилась? Влюбилась? - переспросил тот, не веря собственным ушам. Вдруг он дико расхохотался. - Ну уж нет! - потом резко успокоился и произнес: - Нет, Альберт. Поверь мне, максимум, что с Мишель могло случиться, это то, что Роман наконец сделал ей предложение, но ничего - слышишь? - ничего больше! - Доктор погрустнел. - Эта красотка не способна полюбить. У нее каменное сердце.
* * *
Он лежал в постели, уставившись в потолок каким-то отсутствующим взглядом. В последнее время у него часто появлялся этот взгляд, даже когда Мишель с ним разговаривала. "Он просто витает в облаках!" - думала она, привычно суетясь в палате.
- Мишель! - вдруг позвал Энди.
Она взглянула на него и почувствовала, что сердце, останавливаясь, уходит куда-то вглубь. Она смотрела ему в глаза... О, эти глаза! Нельзя вымолвить ни слова, глядя в них... Хочется просто смотреть и смотреть, молчать и смотреть, как будто это ее Энди, как будто он и не был никогда таким загадочным и далеким, таким манящим и витающим в облаках...
Он усмехнулся. Мишель пришла в себя. Как глупо, должно быть, она выглядит! Хотя какая разница? Энди лукаво взглянул на нее и спросил:
- Ты ведь любишь меня, правда?
Ей показалось, что земля уходит из-под ног. Она остолбенела. Кровь прилила к щекам, застучала в висках, и она чуть было не потеряла контроль над собой. Вдруг пришло в голову: а что если просто ответить ему? И она шепнула:
- Да.
Энди приподнялся на локте и как-то странно посмотрел на нее. А Мишель, уже спокойная и отрезвленная собственным ответом, подумала: "Боже, как все просто! До гениальности просто! Теперь нужно его поцеловать".
Она прикоснулась ладонью к его щеке, осторожно нагнулась к нему, слегка вытянув губы, и уже почувствовала горячее влажное прикосновение, как вдруг...
Мишель резко отпрянула в сторону. На пороге стоял доктор Мартин с отрешенным выражением лица. Он, казалось, ничего не заметил. Глухим голосом он попросил ее выйти в коридор.
- Мишель, милая, - начал он, и она сразу поняла, что узнает сейчас что-нибудь очень печальное, - мистера Джонса переводят в Хоспис.
У нее потемнело в глазах.
- Тебе придется самой сказать это ему, детка, - продолжил он и ласково потрепал ее по плечу. - Ты всегда была мужественной...
Доктор медленно удалился, а Мишель еще медленнее сползла по стенке вниз. Мужество... Какое мужество?! Ей просто было наплевать на всех вокруг, даже когда она сообщала им об их смерти!.. А слово Хоспис означало именно это. Энди умирает. Он неизлечим и его переводят в Хоспис доживать свои дни.
Минуту назад, когда доктор сказал ей об этом, Мишель показалось, что ее вдоль от головы до пят пронзил огромный острый кинжал. БОЛЬ. Слепая боль схватила сердце ледяной рукой, и на миг возникло ощущение, что она больше не отпустит. Никогда. А она и не отпустила. Только притупилась со временем...
Она все сидела и сидела на полу под дверью его палаты и смотрела в никуда стеклянными глазами. Мишель ни о чем не думала. Перестав что-либо чувствовать и понимать, она забылась...
Когда через 10 минут ее, почти в лежачем состоянии, нашел Альберт, Мишель не сразу пришла в себя. "Я, должно быть, полдня тут провалялась," - наконец подумала она, доверившись сильным рукам Альберта, которые понесли ее в кабинет.
Там Мишель еще долго рыдала на плече у Линды о своем горе. Да, рыдала она именно о себе. "Ну, почему, почему нельзя, чтобы умер Альберт или Алекс или... ну, кто угодно, только не Энди? Как я буду жить без него?! Что со мной будет, когда он умрет? За что мне все это?!" - выла она про себя. Об Энди она вспомнила лишь тогда, когда Линда осмелилась прервать поток слез:
- Ему осталось не больше месяца, - тихо сказала она.
"Надо сказать ему", - подумала Мишель, попутно отметив, что доктор почему-то не сказал ей этого лично. Но долго еще непослушные ноги отказывались идти к Энди, сердце ныло, предчувствуя страшные мгновения, а в мыслях с завидной регулярностью стучало: "Он умрет. Он умрет. Он умрет. И я этого не переживу". Руки сами находили себе работу, которая оттягивала ужасную минуту, но Мишель понимала, что когда-нибудь ей все же придется это сделать.
Так прошел целый день. Скоро уже надо было идти домой, а Мишель все не могла себя заставить пойти к нему. И вдруг... Гениальная мысль пронеслась у нее в голове: "Я ему ничего не скажу!" На все возникшие затруднения тут же нашлись отговорки: "Доктор Мартин скажет? Он поручил сказать мне, а значит, сам ничего говорить не будет. Расскажут соседи по палате? Я попрошу Линду поговорить с ними, и они будут молчать. Главное, чтобы они не узнали, что это я просила". В этом Мишель была права: даже в Хосписе ее не любили. Чтобы не сказать хуже. "А вдруг он догадается? - испугалась она. - Нет. Не догадается, нужно только зайти к нему перед уходом и сказать что-нибудь смешное. И он не догадается. Ни в коем случае".
И Мишель решительно направилась навестить Энди и пожелать ему спокойной ночи.
Услышав звук открывающейся двери, Энди повернул голову. Мишель была необычайно весела и кокетлива. Своим женским коварством, а особенно этой фразой: "По-моему, нас прервали на самом интересном месте", она, пожалуй, могла бы его обмануть. Но девушка допустила всего одну ошибку (как всегда роковую): она посмотрела ему в глаза. Секунды этого взгляда было достаточно, чтобы Энди, горько и безнадежно улыбнувшись, спросил:
- Сколько мне осталось?
- Не больше месяца, - машинально ответила Мишель и почувствовала невероятное облегчение. Как можно было даже подумать о том, чтобы обмануть его?! Какая низость! Хорошо, что он сам заговорил об этом. Энди всегда знает, что ей нужно.
* * *
Она сидела на подоконнике и, вглядываясь в темное без единой звездочки небо, тихо вздыхала. Слезы медленно катились по щекам и капали на руки, но она, казалось, не замечала их.
Мишель оглянулась. Энди все так же лежал на спине и тихо посапывал во сне. На лице у него иногда появлялась слабая улыбка, и Мишель думала, что ему, наверное, снится жена. Ей ужасно хотелось проникнуть сейчас в его сон и рассказать ему оттуда обо всем: о своих чувствах, о том, что он не один, что она всегда будет рядом, поддержит и поможет ему. Но еще больше ей хотелось, чтобы он сам ей все рассказал.
Как же она любит его! Как хочется ей дотронуться до его щеки, как тогда, до его шелковых волос, до горячих губ. Почему она не может посмотреть ему в глаза, когда захочет? Взять его за руку?..
Мишель слезла с подоконника и подошла к его постели. А почему, собственно, она этого не может? Осторожно присев на краешек кровати, она легонько дотронулась до пальцев Энди. Какие холодные... Девушка взяла его руку и нежно прижала к своей щеке. Так хочется ее согреть. Мишель вдруг стала целовать эту руку, не боясь, что он проснется и увидит ее, она касалась горячими губами его шершавой кожи. А потом заплакала...
... Пора идти домой. Пора ложится спать и снова валяться в постели без сна, уставившись в одну точку, и думать о том, как хорошо было бы избавиться от своей ноши! Она жутко устала от бесконечного ожидания, оно было просто невыносимым. Порой это становилось сущей мукой: сидеть возле Энди, словно охраняя его сон, и ждать, ждать!.. Как бесконечны были эти минуты, как она мечтала о том, чтобы они закончились!
Но уже через 5 секунд Мишель безудержно рыдала, зажимая рот подушкой. Какая она жестокая, если может так думать! Неужели забыла она о том, что единственный способ остановить все - это смерть, смерть Энди? "Очень скоро она наступит, а вместе с ней закончится и моя жизнь! Что я без него? Кем я была до него? Легкомысленной эгоисткой, бездушной, черствой, не способной что-либо по-настоящему ценить! Я знаю, я не переживу этого. Так мне и надо! Это будет как сто смертей за один раз".
Иногда, одинокими ночами, ей становилось так страшно! Будущее пугало ее неизвестностью. Только одно она знала точно: никогда больше она не будет той беззаботной милой красоткой, для которой единственной проблемой был выбор жениха.
А может... это все-таки к лучшему?
* * *
Мишель неслась по коридору с огромной сумкой, наполненной красными яблоками. Она спешила к Энди, чтобы скорей выполнить его чуть ли не единственную просьбу за эти 7 дней. Он очень редко о чем-то просил, хотя прекрасно знал, что она все готова для него сделать, пожертвовать чем угодно, стоило только попросить.
И вот Энди захотелось яблок. Мишель, конечно, сразу же бросилась их искать. Но, как на зло, поблизости не было ничего похожего, и она битых 3 часа бегала по магазинам и рынкам в поисках этих проклятых яблок! Она уже возненавидела их и все, что с ними связано, но уйти не могла. Ведь он попросил, а значит, нужно было их найти.
Наконец Мишель их увидела. Это были огромные алые плоды, аккуратно сложенные в ровную пирамиду. Продавала их маленькая сухонькая старушонка со сморщенным лицом - полная противоположность яблокам.
Когда Мишель выгребла из кошелька все оставшиеся деньги (их было не так уж много) и сказала, что берет столько, на сколько хватит, проницательные старые глаза скользнули по лицу девушки, и старушка сказала:
- Забирай все, милая. Вижу, любимого в дорогу провожаешь.
Мишель грустно взглянула на нее и вдруг... Любимого?! В дорогу?! Нет. только не это, только не сейчас! Она дала себе слово быть с ним в эту минуту, она должна держать его за руку и говорить ему ласковые слова, чего бы ей это не стоило... Последнюю неделю она не хотела оставить его даже на 5 минут, а ведь прошло уже 3 часа! Он там, один, он ждет ее , он боится умирать...
Мысленно произнеся это слово, Мишель пришла в себя. Она быстро собрала все яблоки, заплатила и понеслась в больницу, стараясь не думать о том, что ее ждет. Но мысли упрямо лезли в голову, проносились там с ужасающей скоростью, и она уже не могла их остановить: "Он один, он умирает... Он зовет меня... А я не могу прийти!.. Зачем он послал меня за этими чертовыми яблоками?! Он же прекрасно знает, что их сейчас днем с огнем не сыщешь! А что, если я опоздаю? Приду, а он уже... Об этом нельзя сейчас думать. Доктор сказал, что у него еще месяц. Но... все может быть. Все может быть". Эта фраза звучала, как приговор, тая в себе ужасный смысл, и Мишель всеми силами пыталась отогнать ее и сосредоточиться на дороге. Но мысли снова и снова возвращались к Энди. "Я не успею. Я не успею, - пульсировало в голове. - А я столько еще должна ему сказать! О том, что люблю его и не могу без него! Я должна спросить, любит ли он меня тоже. Я знаю, что любит. И сейчас он скажет мне об этом".
Она изо всех сил старалась поверить в это, но страшное предположение словно застряло в голове, и ничто не могло вытащить его оттуда. А ведь смотреть правде в глаза было так жутко! И тем ужаснее это было, чем лучше Мишель осознавала, что от своих мыслей спрятаться невозможно.
"Он должен рассказать мне о своей жене! Я не могу больше терзаться пустыми догадками и сомнениями. Я хочу знать правду!" Неизвестность была страшнее любой правды. Есть ли у него жена, где она, любит ли он ее, почему она ни разу не пришла и не написала? В больницу каждый день приходило столько писем, как будто это было почтовое отделение. А Энди никто не писал. И никто не заходил к нему. Не может же он быть таким одиноким, кто-нибудь у него должен быть! Но Энди никогда не говорил об этом, а Мишель не спрашивала, то ли боясь услышать леденящую правду, то ли не желая навязываться и лезть в душу. Но теперь, думая о том, что она может никогда не узнать правду, Мишель готова была разрыдаться от досады. Нет, не настал еще тот день, когда она сможет спокойно отпустить его, и он это знает! Она должна знать правду. Хотя бы про то, любит он ее или нет.
Мишель добралась наконец до больницы и, несясь по коридору, увидела доктора Мартина. Этот никогда не унывающий человек стоял у стены, грустно опустив голову и уставившись в носки своих ботинок. Когда она поравнялась с ним, он взглянул на нее таким унылым взглядом, какого она еще никогда не видела. Мишель поняла, что если он скажет сейчас хоть слово, она не сможет ни на шаг приблизиться к палате Энди. Доктор тоже это понял и промолчал, а она двинулась дальше, чувствуя, что ватные ноги подгибаются, а колени дрожат. Подойдя к двери и остановившись, Мишель сказала себе: "Ты войдешь туда и виду не подашь, как тебе страшно! Тем более, что тебе и не страшно вовсе". Черпая мужество в своем же собственном внутреннем голосе, она нашла в себе силы успокоиться, придать лицу повседневное выражение и унять дрожь в коленях. Мишель взяла себя в руки и открыла дверь.
Он лежал на постели, и его гордый профиль четко вырисовывался на фоне стены. Он был очень худ, щеки запали, круги под глазами стали совсем черными. Мишель, боясь подойти, тревожно всматривалась в его высохшую фигуру под простыней, и вздох облегчения вырвался у нее, когда она увидела, что его грудь еле заметно поднимается и опускается. Он жив!..
Она подошла к постели и взяла его руку в свою. Холодная шершавая кожа коснулась ее ладони, и ей снова захотелось поцеловать его руку и согреть.
-Энди, - шепнула она.
Он медленно открыл глаза и, увидев ее, слабо улыбнулся.
- Мишель, - голос его звучал уже не из этой комнаты. - Мишель... спасибо тебе!.. Спасибо...
Ясные голубые глаза закрылись, а на лице опять появилась ласковая улыбка.
- Спасибо...
* * *
Альберт радостно ворвался в кабинет доктора Мартина, сбив с ног выходившую оттуда санитарку, и воскликнул:
- Док! Я женюсь!
- Правда? - вяло отозвался доктор. - Ты наконец осмелился?
- Да, док, наконец-то! Мишель сказала мне, что она бы на моем месте просто встала и, презрительно бросив мне в лицо: "Какой бред!", ушла не прощаясь, если бы ей пришлось выслушивать от меня такой бред, какой я от нее выслушиваю! - возбужденно жестикулируя, рассказывал он. - И тогда я пошел к ней и сказал ей, что... что... ну, словом... - Альберт задел ногой вазу с искусственными цветами, - я предложил ей стать моей женой.
- Поздравляю, мой мальчик. Я знаю, она всегда любила тебя. И любит.
- Док, вы куда-то собираетесь? - Альберт вдруг заметил сумку с вещами Мартина.
- Да, собираюсь, - грустно ответил он.
- Вы... уходите? Уходите от нас?
- Да, Альберт. Я увольняюсь.
- Почему? - изумился тот.
Доктор медленно опустился в кресло.
- Я не могу больше выносить это, Альберт. Здесь слишком часто умирают люди.
- Но ведь большинство из них выздоравливают!
- Да. Но для меня даже 1 человек из 1000 - это много. Я больше не могу и не хочу. Я ухожу.
- А как же мы?..
- Вы? А что вы? Будете работать так же, как раньше, только главным здесь буду не я, а ты.
- Я? - Альберт во все глаза смотрел на доктора и расплывался в счастливой улыбке.