Аннотация: Рассказ повествует о нескольких днях жизни Номера Восемнадцатого, одного из Приспешников Судьбы.
"Они, несомненно, любили друг друга. Он решительно не помнил дату их свадьбы и то, как долго длится их брак. Десять лет? Одиннадцать?...
-Номер Восемнадцатый!
...А она не могла бы точно сказать, что ему нравится - рыбалка или прямые трансляции Формулы 1. Но они, несомненно, любили друг друга".
-Номер Восемнадцатый! Вы слышите меня?
-Что? - N18 вскинул всклокоченную вихрастую голову. Номер Первый, Главный Приспешник Судьбы глядел на него с презрительной вежливостью своими холодными, как два куска льда, пронизывающими глазами, и его грубые, словно вытесанные из камня щеки то и дело нервно вздрагивали.
N18 сидел в полупустом и совершенно белом кабинете Главного. Впервые в жизни он задумался: что это, рай или ад? Если ад, то почему все такое белое? Если рай, почему все такое адски логичное, одинаковое и прямое?
-Вы знаете, зачем вы здесь? В чем вас обвиняют? - Губы Главного, только что сжатые белой нитью, вздрогнули и изогнулись.
-Да.
-У вас есть возражения? Быть может, вы хотите протестовать?
-Нет, не хочу.
Глаза Первого остервенело впивались в изможденное лицо Восемнадцатого, со впалыми посеревшими щеками, высоким лбом и покрасневшими глазами в обрамлении похожих на синяки теней.
-Что же, - сказал он наконец, всплескивая длинными, по-женски нежными руками и садясь за широкий, белый, как мел, письменный стол. - Посмотрим, посмотрим, что вы натворили, Восемнадцатый.
С этими словами он хрустяще развернул одну из трех бумажных папок, лежавших перед ним.
Глаза Номера Первого перебегали со строчки на строчку, и лицо его, без того строгое, каменело. Меж бровей пролегла глубокой ямой взволнованная морщинка, не исчезавшая более до конца Аудиенции. Пальцы Главного, поначалу легкомысленно теребившие краешек страницы, окаменели вместе с губами-ниточками, кривым носом с широкими ноздрями и складочкой-рвом меж бровей.
В конце концов Номер Первый отбросил от себя папку с такой силой, что та хрустяще упала на пол и с упреком чавкнула. Суровый снежный взгляд обратился к несчастному гостю с блуждающими глазами, полными еще не отцветший зелени оазисов.
-Это все так мерзко. - Сказал Главный, и его ноздри-крылья затрепетали. - Терпеть не могу работников Канцелярии. Все их донесения похожи на дурные детективные романы.
-Думаю, вся наша жизнь в самом деле похожа на роман. - Устало заметил Номер Восемнадцатый.
-Да. - Главный кивнул. - И все же я хочу услышать, как было все на самом деле.
Михаил сидел на краешке кровати, потирая голову, в которой гудели, носились и с ревом сталкивались какие-то глупые мысли. В ванной насмешливо шумела вода, и в этом шуме едва улавливались нежные переливы слабенького женского голоса. Лампа на прикроватном столике горела тихим золотистым светом, рядом с нею лежала глупая книга, заложенная фантиком от конфеты. Шторы были давно задернуты, и в комнате царил спокойный, густой полумрак с золотыми отливами.
О, как же он ненавидел все это сейчас! Эту комнату, такую всегда равнодушно холодную, с отпечатками ее присутствия повсюду. Эти тяжелые, обухами опускающиеся на пол шторы, которых она касалась каждый вечер, ровно в семь. Будто бы если не закрыть их, произойдет что-то ужасное! Михаил ненавидел эту книгу, хотя даже не знал ее названия, эту лампу с льющимися из нее мягкими потоками золота, этот тяжелый, гирей оттягивающий руку стакан и разлитую на дне играющую в полумраке черным жидкость, которая однажды погубит его... Но более всего он ненавидел ту женщину, так беззаботно поющую в ванной, свою жену.
Михаил сам не знал, откуда взялась эта его ненависть и куда делось все счастье их десяти лет брака. Или одиннадцати? Собственно, о каком счастье могла идти речь, если он даже не помнил даты своей свадьбы, не знал, как его жена проводит дни и что занимает ее кроме поддержания собственной увядающей внешности?
Голосок в ванной стал громче и запел что-то незнакомое, но откровенно глупое, не взял нужную ноту, сбился и затих.
"Как же я ненавижу собственную жизнь!" - Прорычал Михаил и отхлебнул большой глоток из стакана. Его качнуло, часть жидкости пролилась на пол. "Жена будет в ярости. - Решил он, с ненавистью оглядывая мокрое пятно на ковре. - А впрочем, плевать".
Он тяжело поднялся и неуверенно, пошатываясь, направился к коридору, намереваясь налить себе еще. Но вдруг что-то остановило его. Михаил замер, словно его сковало по рукам и ногам чем-то ледяным, по спине пробежали мурашки - оттуда, из темной с золотистыми переливами комнаты кто-то глядел на него.
Он медленно, ругая себя за дурость, обернулся, и пустой стакан затрясся в его руках. В одном их тех вычурных ненавистных кресел, словно в насмешку обожаемых женой, сидел человек в белом костюме, яркость которого в полумраке рябила глаза.
-Это плохая идея. - Грустно, слегка склонив лобастую, с нечесаной копной соломенных волос голову, он метнул короткий взгляд на трясущийся стакан в руке Михаила.
-Очевидно. - Пробормотал тот, тоже опасливо косясь на стакан. - Надо пить меньше.
Гость улыбнулся насмешливыми кривыми губами, и под недельной щетиной проявились, как проявляется фотографии в темной студии, крохотные ямочки.
-Присядьте. - Сказал он мягко, кивая на другое кресло. - Или, впрочем, если вы не переносите этих кресел, можете постоять.
Михаил сглотнул. Весь его оставшийся после десяти - или одиннадцати? - лет супружеской жизни здравый смысл говорил, кричал, что нужно бежать, звонить в полицию, и что совершенно незнакомый человек, появившийся в темной спальне, не сулит ничего хорошего. Но сердце и притупленный алкоголем рассудок шептали, что этот красивый, зеленоглазый человек в белом костюме - лишь плод больного воображения, второе "Я". Это незамысловатое толкование тут же устроило Михаила, и он, осторожно поставив стакан на пол, снова сел на краешек кровати.
-Кто вы? - Спросил он.
Снова эта кривая улыбка, и ямочки на щеках, и зеленые искры глаз. Молчание.
-Если моя жена увидит вас... - Начал было Михаил.
Вам же плевать на нее? - Черная тонкая бровь взметнулась удивленно вверх, сморщив лоб. - Вы же ненавидите все, что напоминает о ней. Так почему же вас волнует ее мнение обо мне?
-Я... я... я не знаю. - Пролепетал Михаил, близоруко щурясь и разглядывая лицо гостя. - Но вам какое дело до моих чувств?
-Я хочу помочь вам. - Улыбка взметнулась на секунду, подобно взмаху кинжала, и тут же улеглась. - Я знаю, что вы любите ее.
-Нет, - Михаил сокрушенно покачал головой, - не люблю.
Он на самом деле хотел сказать иное, но отчего-то не мог лгать, глядя в эти глаза, похожие на два изумрудных костра.
-Да? - Бровь снова поползла вверх. - Тогда зачем вы жили так, ненавидя ее, эту комнату, этот свет и эти шторы, ненавидя самого себя? Почему не разорвали все?
-Потому что я слишком слаб. - Пискнул Михаил и отвернулся. - Даже сейчас, когда мне кажется, что я буду готов убить ее, как только она выйдет из ванной... Я не смогу разорвать все даже сейчас.
-Почему же?
-Я ведь сказал, я...
-Слабы? - Лицо гостя искривилось усмешкой. - Дело не в слабости. Люди настолько эгоистичны, что ради собственной выгоды, собственного удобства станут кем угодно, преодолеют любую слабость. Если бы вы хотели выбросить Веру из жизни, вы бы сделали это.
При упоминании имени жены Михаил поежился.
-Важно то, что вы никогда не хотели расставаться с ней, верно? - Гость коротко улыбнулся. - Ну же, загляните в себя. Что вы чувствуете?
-Ненависть. - Выплюнул сквозь зубы Михаил.
-Ненависть к чему?
-Да ко всему! - Михаил вскочил, разъяренно глядя на гостя. - Я терпеть не могу свою работу, свой дом со всеми его комнатами, холодными, немыми, с этим постоянным золотым светом! Я ненавижу свою жену, которой плевать на меня, которая сейчас там, за десяток метров - поет! Я ненавижу запах ее духов, которые она, должно быть, выливает на себя литрами; ненавижу ее сожженные щипцами, постоянно завитые волосы - то золотые, то темные, то черт знает какие! Я позабыл уже, какое цвета они были сначала. Я ненавижу каждый ее жест, то как она с умилением и надеждой втирает в пожелтевшее лицо какой-то новый крем; ненавижу ее постоянные диеты, ее высохшее тело, с торчащими ключицами и сутулыми плечами. Я ненавижу...
-Вы ненавидите все и одновременно ничто. - Холодно заявил гость. - Вы хотите убедить меня, что ненавидите жену, но говорите только о ее оболочке, то есть о том, чем она не является. Теперь сядьте и послушайте меня.
Михаил, с раскрасневшимся, словно от пощечин, лицом, присел снова. Казалось, он был готов расплакаться.
-Для кого, по-вашему, ваша жена делает все это?
-Делает что?
-Все то, за что вы ненавидите ее.
-Ну не ради меня, это точно!
-Отчего же? - Бровь снова поползла вверх, коверкая лоб. - Вы думаете, что только в вашей душе происходит эта битва? Ваша жена тоже думает, что ненавидит вас со всей холодностью, неприступностью каменного замка, надменностью и вечным недовольством. Но и она, сколь бы сильно не презирала вас, ни разу не помышляла о разрыве. Вот представьте, что ее нет. Вообще нет. Она не уехала погостить к маме, не заночевала у подруги. Ее просто нет. Так было бы для вас предпочтительнее? Нет? Я так и думал.
Гость, видя измученное и совершенно поверженное лицо Михаила, улыбнулся.
-Мы ничего не знаем друг о друге. - Грустно сказал тот. - Мы прожили десять... одиннадцать лет, словно чужие.
-Да, вы, олухи, в вашей ненависти и гордости, потеряли десяток лет. - Кивнул гость. - Но только от вас зависит - потерять еще три раза по столько или наконец поговорить. Просто поговорить. Неужели это сложно?
-Сложнее, чем кажется.
Гость вздохнул.
-Скоро она придет сюда. - Сказал он, и, словно повинуясь его словам, вода в ванной замолчала, и стало мертвенно тихо, как в гробе. - Посмотрите на нее другими глазами, так словно впервые видите. Ну же! Я многим рисковал ради этого визита.
-Постойте! И все-таки, кто вы?
-Зовите меня - "Восемнадцатый".
Незнакомец усмехнулся и, прерывая жестом всякие попытки остановить себя, направился к окну. Шаги в коридоре отвлекли Михаила, а когда он обернулся снова, комната была пуста. Спустя мгновение щелкнул выключатель, и спальня озарилась слепящим, отвратительно желтым электрическим светом.
Ты опять пил? - Послышался позади дрожащий недовольством голос. Михаил обернулся к жене медленно, стараясь за эти доли мгновения подавить в себе снова нарастающую ненависть, но когда увидел ее, всякое дурное чувство показалось нелепо и пошло.
То ли повинуясь совету гостя, то ли согласно какому-то новому чувству внутри себя, Михаил в самом деле взглянул на жену так, как в первую встречу, десять - или одиннадцать? - лет назад. Она была обмотана махровым полотенцем, и ее красивые, покатые плечи с тонкой россыпью веснушек были видны. Торчащие ключицы, особенно раздражавшие Михаила десяток минут назад казались теперь особенной прелестью худенького тела. Мягкие колечки почти распрямившихся волос, влажных и темных на концах и почти высохших, пушистых у корней, вились и, рассыпая дожди капель, падали на плечи. Лицо было свежо и сияло, легкие морщинки притаились у губ и в уголках глаз, но они казались незаметны, и сейчас, даже в мерзком электрическом свете, этой женщине никак нельзя было дать ее законные тридцать семь.
-Верочка, я...
Размягченные, раскрасневшиеся от горячей воды щеки вздрогнули, и недоуменная улыбка слегка сморщила тонкие бледные губы с крохотной родинкой над ними.
-Ты очень мил сегодня. - Скала она, светлея лицом, но как-то уж слишком грустно.
Михаил, проклиная себя за отвратительные, мерзкие чувства этого вечера, подошел к жене и впервые искренно взял ее руки и сжал тоненькие, с прозрачной кожей и вылезшими венами ладони в своих - больших и загорелых.
-Теперь все будет по-другому. - Сказал он, глядя в блеклые, ненакрашенные, обрамленные тонкими морщинками, но такие любимые глаза. - Непременно.
Вера поняла его. Она обняла мужа и рассмеялась звонко, как будто не было тех долгих лет. И какая разница - десяти или одиннадцати?
Первый расхохотался. Смех его пронзил бело мертвую тишину кабинета и зазвенел в воздухе. Восемнадцатый сидел недвижно и безразлично, глядя насмешливыми изумрудными глазами на Главного.
-Что ж, вам и впрямь только романы писать! - Отсмеявшись и подходя ближе к гостю, произнес Первый. - Они получатся почище, чем у нашей дражайшей Канцелярии.
N 18 безразлично моргнул.
-Вы ведь знаете, что грозит вам за это? - Вздохнул Главный, внезапно посерьезнев. Только лихорадочно пылающие щеки говорили о недавнем приступе смеха.
-Да, знаю.
-Глупец! - Главный приблизился к невозмутимому лицу Восемнадцатого, и его ледяные глаза яростно сощурились. - Вам ведь уже сделали два предупреждения! - Он выбросил тонкий палец, указывая на две нетронутые папки на столе. - Что за черт дернул вас...
Восемнадцатый глядел на Главного с легким оттенком удивления и молчал. Его поразила та ярость, поднявшаяся в Первом в ответ на его рассказ. Словно он не хотел приводить в исполнение совершенно обычный приказ.
-Повторите-ка мне пункт тринадцатый в уставе Приспешников Судьбы.
-Каждый из Служащих Судьбы не имеет права напрямую вмешиваться в жизнь своих подопечных за исключением самых крайних, роковых случаев. - Отчеканил Восемнадцатый. - Неповиновение карается заключением в Звездном Саркофаге с последующим Развеянием.
-Ну и? - Трясущийся от едва сдерживаемой ярости Первый снова приблизился к гостю.
-Что? - Спросил тот равнодушно.
-Восемнадцатый, вам было сделано два предупреждения за вмешательство в жизнь подопечных, но третий раз мы просто не можем простить вам этого. Понимаете?
-Да, понимаю.
Первый побелел, и его губы-ниточки яростно затряслись.
-Прошу вас, - сказал он тихо и звонко, заставив гостя поежиться, - умоляю, объясните, отчего вам так надоела ваша жизнь?
-Жизнь? - Восемнадцатый изогнул бровь. - Что вы, Номер Первый, называете жизнью? Выискивание наилучшей Судьбы для людей, которым, как ни странно, плевать на нее? Нашептывание советов им же, тем, до кого так плохо доходит? Или...
-Да, Восемнадцатый, это не утопия, верно. Но это наше предназначение.
-Неужели? - N18 расхохотался. - Так что-то же дурного я сделал, подсказав трем парам как поступить?
-Вы уделили слишком много внимания нескольким людям, хотя в это же время могли помочь определиться десяткам и сотням, если бы не вмешались лично. - Вполне взявший себя в руки Первый выплевывал слова яростно, как обсосанные косточки вишен. - И что же такого рокового вы увидели в запутавшихся отношениях таких пар, как Михаил и Вера? Если бы вы лучше изучали своих подопечных, Восемнадцатый, то знали бы, как глупо и опрометчиво поступили. Эти двое в конце концов все равно расстались бы, а Вере было бы суждено выйти за другого и родить дочь, которая стала бы великой балериной...
-Неужели Судьба одной, еще не родившейся девочки важнее счастья двух любящих друг друга людей? - Восемнадцатый внимательно вглядывался в лицо Первого, ища ответа. Тот только рассмеялся.
-Любящих? Да ну, правда, что ли? Это они-то любили друг друга? Эти двое, которые даже не знали, как долго были вместе, десять лет или одиннадцать. Вы поверхностны, N18. Да, поверхностны. - Первый выплюнул это последнее слово как самое страшное оскорбление.
Восемнадцатый поежился, но не от призванного обидеть слова. Его пронзили снова промелькнувшие цифры - десять, одиннадцать... Почему все думают о них? Что, черт возьми, они значат?
-Послушайте, - Первый снова взял себя в руки, - я хорошо отношусь к вам, Восемнадцатый, и не хочу, чтобы вас заключили в Звездный Саркофаг. Прошу, покайтесь в том, что совершили. Я сделаю вам публичный выговор и понижу в должности. Никто не посмеет Развеять вас.
-Покаяться, значит признать, что сделанное мною было ошибкой. - Восемнадцатый, склонив голову, говорил тихо, но уверенно, и Первый уже с грустью понимал, что слова его не достигли цели. - А я не думаю, что ошибся.
-Что же. - Первый поднялся. Губы его снова были сжаты нитью, каменные щеки не двигались, глаза застыли двумя осколками. - Тогда мне не остается ничего иного. Я признаю вас, Номер Восемнадцатый, Один из Приспешников Судьбы, виновным в неоднократных вмешательствах в жизни подопечных и приговариваю к заключению в Звездном Саркофаге с последующим Развеянием. Это все, пожалуй.
Первый, коротко кивнув приговоренному, вихрем вылетел из кабинета. Глыбы льда в его глазах таяли.
Казнь была назначена на следующий день. В определенный час свободные от работы Приспешники Судьбы - их было мало, несколько десятков - предвкушая особенное, не часто имеющее место событие, собирались на вершине Звездной Горы. Жидкие белые струйки глухих костюмов взбирались вверх по извилистой, узкой тропке, а справа от них бушевал водопад, беснуясь, гремя и обдавая гостей ледяными брызгами. На вершине было особенно неспокойно. Гром воды становился здесь невыносим, ветер свистел, накрывая тугим воздушным коконом Гору, солнце, насмешливое, подслеповатое, раскаленное, лило потоки расплавленного золота на гладкие камни вершины.
На мраморном помосте стоял Звездный Саркофаг - прозрачный, массивный гроб, вырезанный из цельного куска горного хрусталя. Номер Пятый, Палач, стоял рядом со своим возлюбленным детищем, беспокойно переминаясь с ноги на ногу и потирая взмокшие от жары руки. Глаза его, мутноватые, подлые, гнилые, оглядывали гостей, и в них все яснее проявлялось недовольство слишком малым количеством зрителей.
Вдруг все стихло. Гомон предвкушающих голосов стерся, даже шум воды, казалось, стал менее заметен. На вершину в своем белоснежном, словно выкованном вместе с телом, костюме, поднялся Первый. Его каменное, строгое лицо было особенно мрачным, грубые скулы не вздрагивали, глаза снова застыли глыбами льда. За Главным послушно и спокойно следовал N18, весь потрепанный, помятый, но одновременно поражающей своей необычайной, неопрятной красотой. Лобастое лицо с прилипшими к нему взмокшими от жары прядями соломенных волос сияло особенной торжественностью, словно Восемнадцатый шел не на собственную казнь, а за получением высшей благодарности. Уголки кривых губ слегка трепетали, как крылья бабочки, готовящейся взлететь - также готовилась взлететь его улыбка.
Номер Первый должен был произнести речь, и его слов ждали с замиранием сердца, даже больше, чем ждали самой казни. Но Главный ничего не сказал. Он лишь остановился вблизи Саркофага и махнул рукой.
Восемнадцатый сверкнул изумрудными кострами глаз и поднялся на постамент. Хрустальная крышка со звоном откинулась.
-Да пусть виновный получит по заслугам! - Закричал Пятый, грубо подталкивая Восемнадцатого к гробу. Толпа ответила одобрительным гулом.
И вот, наконец, сорвались оковы с трепещущих, как крылья бабочки, губ, и улыбка, мягкая, снисходительная и вместе с тем насмешливая, искривила щеки, обнажив, как что-то неприличное, глубокие ямочки из-под щетины. Восемнадцатый коротко кивнул Пятому и медленно, с достоинством занял свое место В Звездном Саркофаге. Крышка захлопнулась.
Потом, после нескольких секунд звенящей тишины, внутри Саркофага полыхнула серебристая вспышка, озарившая всю вершину подобно чистейшему звездному свету, и сквозь крохотную воронку струйкой стекла в хрустальную чашу горсть чего-то, напоминающего песок. Все, что осталось от Восемнадцатого.
Пятый поднял чашу, пересек вершину и выплеснул содержимое в бездну.
-Да пусть подобная смерть каждому послужит уроком. - Сказал он заученную наизусть фразу, но голос Палача дрожал.
Еще долго никто не решался двинуться с места и покинуть это вдруг ставшее всем отвратительным место. Тишина была всеобъемлющей. В голове каждого Приспешника, обычно напичканной правилами и условиями, копошилось одно и то же сомнение, одна и та же мысль.
"Он улыбался! Почему он улыбался? Может быть, он знал что-то, чего не знаем мы? Может быть, он был прав?.."
А дух Восемнадцатого уже позабыл и об этих людях в белом, и о Первом, желавшем, но не нашедшем в себе мужества спасти его, и о Звездном Саркофаге, и даже о собственной смерти. Дух, перемешавшись с ветром, летел туда, где был недавно, туда, где черный с золотом полумрак комнат, туда, где книга заложена на нужной странице потрепанной конфетной бумажкой...
Михаил и Вера сидели на пороге своего дома. День уже клонился к вечеру, заходящее солнце красило небо на западе алым золотом. Стрекотали кузнечики, надрывно и прощально - в воздухе уже пахло осенью, и холодок иногда пробирал до костей.
Вера, растрепанная, с распрямившимися колечками волос, смеялась, мило щурясь и куталась к плед. Пахло вином и любовью. Михаил, почти не касаясь своего бокала, говорил что-то, что-то спрашивал, а Вера смеялась, потом ее тонкий голосок тоже звенел в ночи, добавляя что-то, и они смеялись вместе. Так, словно им было по семнадцать лет.
Восемнадцатый теплым, прощальным ветерком лета всколыхнул волосы Веры, ласково поцеловал ее лоб и смеющиеся ямочки щек. Она, вдруг посерьезнев, огляделась по сторонам.
-Что-то не так? - Спросил Михаил.
-Нет-нет. - Вера снова улыбнулась. - Мне просто показалось, что здесь кто-то есть.
-Не бойся. Мы одни. - Михаил улыбнулся особенной, понимающей улыбкой и кинул благодарный взгляд в темноту.
Восемнадцатый рассмеялся всплеском кузнечикового стрекота и полетел ввысь, к Солнцу.
Да, теперь он точно знал, что лучше стать пылью и ветром, сознавая, что свершилось то, за что боролся, чем жить в бесконечном стремлении неизвестно к чему. N18 знал, что иногда, выбирая между Судьбой, лучшей для одного человека, и Судьбой, лучшей для целого мира, правильнее избрать первую.