Чижек Андрей : другие произведения.

Возвращение

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

1

  
   Говорят, вещи хранят воспоминания. Чушь. Всё изменилось. Как только я вошел и обвел взглядом привычное пространство прихожей. Они ничего не тронули, и в то же время, они тронули всё. Это странное ощущение. Словно тебя выбросило на берег после многолетнего плавания. Вода стала естественным местом обитания. Я начал задыхаться.
   Сердце забилось быстрее, я сел на ящик для обуви.
   Как мне теперь жить? То есть, как мне теперь жить с этим? Этот вопрос и раньше вставал передо мной, но не так навязчиво. Как убогий нищий он возникал перед глазами и требовал внимания, естественно, следом входили отвращение и жалость. Сложно сказать к чему или к кому я их испытывал к самой возможности дать ответ или к себе, как к существу, за жизнью которого я наблюдаю, и рано или поздно, увижу во что всё выльется.
   Нужно взять себя в руки. Так просто.
   Я снял пальто, методично зажигал свет во всех комнатах и ловил тени предметов. Всё было, как раньше. Таким, как я помнил. И не было причин для слабости, но всё же она подступила, будто кто-то ловко поставил подсечку. Ноги отказали, я рухнул на пол. Я бы не удивился, если бы обнаружил слезы у меня на щеках. Воспоминания накатывали волнами, хотелось кричать.
   Я закрыл глаза. Прочь, прочь! Идите прочь, наглые твари! Оставьте меня в покое!
   Нужно взять себя в руки. Кому нужно?
   Минут через десять я поднялся и отправился в ванную. В кого я превратился? Из зеркала на меня смотрел совершенно чужой человек. С запавшими глазами, чуть красными от недосыпания. Трехдневная щетина. Маска скорби. Что со мной, Господи? Кто это? Это не я. Это так я выгляжу для них? Это не я.
   Я принял душ, побрился и оделся в домашнее. Легче не стало. Разве только чуть-чуть. Собака вместо открытой агрессии спряталась в будке, в тени. Скорее всего она прыгнет, скорее всего разорвет на части, но не сейчас. Это всего лишь отсрочка неизбежного. Можно тянуть, но можно ли покончить разом?
   Пришлось очистить кофеварку от пыли, весь дом утопал в ней. Почему это не бросилось в глаза сразу? На столах, на стульях, на полу был слой пыли. Газеты на журнальном столике пожелтели. Предчувствуя отвратительное зрелище, я открыл дверцу холодильника. Он был обесточен и пуст. Слава Богу, Ясне удалось всё выбросить.
   Видимо, кофе испортился. Отвратительный вкус, он разошелся по телу не приятным теплом, а легким ознобом, будто на секундочку зимой открыл балконную дверь. Завтра. Карусель снова начнет своё вращение завтра, нужно только уснуть. Я лег, прикрывшись цветным пледом. Затхлый запах постели, растревоженая пыль, танцующая в свете луны из окна, заставляли меня чувствовать себя аллергиком. Так и есть. Я инородное тело в этом мире. Чувствительный к воспоминаниям, вернушийся из ада в ад. И, похоже, это никогда не закончится.
  

***

   Пробуждение подобно всплытию. Я всего лишь субмарина, затерянная в нейтральных водах Бога. Нужно вспомнить. Имя, звание, цель. Движимый ориентирами, спотыкаясь о камни, человек идет к смерти, к пробуждению.
   Сквозь сон мне слышался шум, но я не обратил внимания, и снова ушел под воду. Это природа. Нет ничего удивительного в том, что нас так сильно тянет закрыть глаза. Только бы не видеть, только бы стать тенью, раствориться в окружающей действительности. Пусть невидимый художник впишет нас в этот мир.
   - Просыпайся!
   - Ясна?
   - Да!
   Она резко раздвинула шторы, и свет затопил спальню. В солнечном свете кружилась встревоженная пыль. Я потянулся за сигаретой и перехватил её возмущенный взгляд.
   - Знаешь, - сказал я. - Только у тебя получается так красиво хмуриться этой невинной привычке.
   - Эта невинная привычка вас убьет.
   - Бог с ней! Как ты узнала?
   - Алекс позвонил. Я подумала, что вам потребуется помощь.
   - Спасибо, ты восстановлена в должности. Предлагаю отметить.
   - Кофе?
   - Было бы хорошо.
   - Тогда выметайтесь. Мне осталось убрать только эту комнату.
   Я подождал пока Ясна закроет за собой дверь, сделал пару глубоких затяжек и принялся одеваться. Шум, который мне слышался, не был морем. Это было что-то более обыденное, но низвергать его в своих глазах мне не хотелось. Море, так море. Пусть.
   Она побледнела и похорошела. Движения стали уверенными, уже без юной легкости, но с намеком на вечность, на бессмертие. В жесте, в слове, словно ветер сквозит бессмертие. Волосы распущены, бирюзовый взгляд.
   - Это точно не редкие линзы?
   - Вы уже спрашивали.
   - Два года, я мог забыть, - я улыбнулся. Подступило что-то такое, приятное, что растеклось по телу теплой кровью.
   Она улыбнулась в ответ.
   - Нет, это цвет моих глаз. Настоящий.
   - Я скучал по твоей стряпне.
   Ясна не нашлась с ответом и продолжила готовить кофе. Я курил вторую, стряхивая пепел в жестяную банку. Внезапно они появились по всему дому. В гостиной, в спальне, на балконе, на кухне, даже в ванной. Жестяные банки появились из воздуха, материализовались в окружающем пространстве. Они пытаются захватить мир?
   - Спасибо за пепельницы, - я покрутил банкой в воздухе. Оливки.
   - Не за что. Какие планы?
   - На жизнь?
   - Не так долго. На день.
   - Схожу на работу, вернусь, если выпустят. Ты перевезла вещи?
   - Еще нет.
   - Тебе помочь?
   - Это что-то новенькое. Вы предлагаете помощь, масса Милан?
   - Хэй! Ну брось, тебе не к лицу это обращение, - заметил я. - Вот для негритянской девочки двенадцати лет от роду, оно в самый раз. Ну так что, тебе помочь?
   - Нет, спасибо.
   Кофе придал сил, вернул время на место. Где я был эти два года? Почему так легко всё вернуть на место, ведь это просто напиток? Он не может сгладить неровности, не может излечить раны, вернуть два года жизни. Или может? Всё это сон, беспокойный и тревожный сон. О самом себе, на самом дне.
  
   - Раньше, ты всегда просыпался в пять утра и молился.
   - Да, это так.
   - Что случилось?
   - Н-и-ч-е-г-о.
  
   От неверия к вере, наоборот. Мы идем семимильными шагами, в дождь, в снег. Мы растем вверх, как деревья. Листьями-поступками тянемся к Солнцу-Богу. И не можем найти себе оправдание, придумать, сочинить. Вывести себя из мрака, хотя бы на один миг, вдохнуть. Только бы почувствовать как это - жить? Как?
   Она наблюдает, пока он не видит. Она пришла ночью, чихала от пыли в ладони, но он не проснулся. Ясна смотрела как он спит. Два года. Ничего не изменилось. Каждая женщина несет в себе ребенка. Иногда он слишком требователен.
   - Ты не сможешь этого выдержать, - говорит он. - Не сможешь.
   И покорно она соглашается с ним, душит в себе слезы. Зачем она пришла? Она знает, но боится произнести. Кажется, если попытаешься это облечь в слова, то мигом разрушишь. Всё так хрупко. Она вошла в свою комнату, как в камеру пыток. Это её тюрьма, персональная тюрьма. Здесь всё началось, возможно, здесь всё и закончится.
  
   Раньше, когда ты еще не позволил тысячам сигарет дышать за тебя, ты всегда просыпался с молитвой на устах. Что ты славил? Бога? Наступающий день? Методично читая мантры, раскачивался в такт, перебирал четки. И я смотрела на тебя, вместе с неугомонным ребенком, который более похож на мой внутренний голос. И мне было хорошо.
   Ты не видишь меня.
  
   Два года отсутствия не сказались на машине. Она стояла, словно пума, готовая к прыжку. Правда, пришлось долить все возможные жидкости: гидроусилитель руля, антифриз, масло и водки, вместо жидкости для мытья стекол. Я повернул ключ зажигания и прислушался к животному рычанию. Всё в порядке. Потом еще долго сидел, не в силах пошевелиться и сбить состояние безмятежности. Иногда это случается. Иногда.
   Город предложил гонки на выживание. Хамство - единственное вещество, которое выходит из выхлопной трубы и взмывает вверх. Тебя подрезают, подрезаешь и ты. Игра для всех. Отец всегда громко ругал других водителей. Неужели я стал таким же? Правда. В детстве ты готов отдать что угодно, чтобы быть похожим на своего отца. Время идет. И вот, ты уже готов отдать что-то больше, только бы не походить на своего родителя. Ирония взросления. Растешь, меняется точка обзора.
   "Тойота" пристроилась справа. За рулем лысый толстяк в кожаной куртке, я пару раз вдавил педаль в пол. Он тоже, будто тем самым подписавшись под своим участием в игре. Оба дернули синхронно. Через метров пятьдесят я сбавил скорость, "Тойота" прыгнула на лежачих полицейских, вызвав у меня приступ смеха. Дети малые.
  
   Офис всегда живет своей жизнью. В ней собственный календарь, свои вехи, свои обычаи. Что-то соблюдается неукоснительно, кто-то выделяется из общей массы и носит маску изгоя. Масок много. Красавица, босс, болтушка, клоун. Мне досталась роль одиночки. Что они могут сказать обо мне? Он безвылазно торчит в своем кабинете, получает кучу денег. За что? За то, что много курит и пьет кофе наверно.
   Примерно так.
   Сменился календарь, новый диспенсер, новые мониторы. Видимость. Что-то меняется, но дух витает прежний. Поставь сюда пару печатных машинок, загони лифтера в лифт, поставь у входа швейцара. Это всё то же дерево, пусть и побеги другие.
   Чарна выхватила меня взглядом и вскинула руку, я пробормотал приветствие и зашел в свой кабинет. Алекс встал и протянул руку.
   - Привет! Не волнуйся, я просто наводил порядок.
   - Привет! Я не волнуюсь.
   - Как ты?
   - Хорошо. А ты?
   - И я хорошо. Готов?
   - Не знаю.
   - Шеф просил зайти.
   - Хорошо.
   Лифт выплюнул меня на двадцать третьем этаже, словно механическое животное кость. Я успокаивал себя. Обычно, я читаю мантры. Меня сложно назвать верующим, но некоторые странности я в себе всё же ношу. На этот раз это было простое причитание. Ты выдержишь, ты сумеешь разорвать этот круг.
   - Какие планы? - поинтересовался шеф. - Это твоё окончательное решение?
   - Да, - ответил я. - Окончательное.
   - Послушай, если дело в деньгах, то я удвою твою зарплату.
   - Нет, дело не деньгах.
   Он задумался, еще бы. Дело определенно в деньгах, оно ведь всегда в них, не так ли? Люди появляются на свет с серебряным долларом во рту. И уйти с прибыльного места могут только в более прибыльное место. Миграция неудовлетворенных кошельков, их пустующих секций.
   - Могу ли я надеяться, что ты не появишься в рядах наших конкурентов?
   - Да.
   - Прости, что задал тебе этот вопрос. Я расстроен, не понимаю что мне сделать или что такого я уже сделал?
   - Не волнуйтесь на этот счет. Я отработаю еще три месяца, как прописано в контракте.
   - Послушай, только не перебивай. Если за эти три месяца ты придешь в себя и решишь остаться, то я с удовольствием выполню обещание и удвою твой оклад, идет?
   Решение вытесано из камня. Мне не хотелось его разочаровывать. Он мне даже не нравился, а я все равно боялся причинить ему неудобство. Пусть и на уровне умозаключения, что дело в деньгах.
   - Идет, - ответил я и пожал руку.
  
   - Мы все по тебе скучали, особенно я, - Чарна подкупала искренностью. Особенно тех, кто видел её впервые в жизни. - Алекс даже запретил всем заходить в твой кабинет.
   - Широкий жест.
   - Так ты вернулся?
   - Да, конечно.
   Но еще не весь.
  
   Рутина подобна сонливости. Ты смотришь на мир, но видишь только серые тона, будто размеренно идешь к кровати после ужасной ночи. Ни эмоция, ни случайная мысль не могут снять с тебя оцепенения, какой-то усталости жизни. Ты всё знаешь, тебя ничто не может удивить. Это картина, которая не возмутит твоего взгляда ярким цветом. Это музыка, которая не удивит тебя развитием. Всё по правилам.
   Но в глубине души хочется буйства ярких красок, неизведанных мелодий. Жизнь, как праздник, который всегда с тобой. Ты и есть этот праздник. И слушатель, и исполнитель, и диджей в одном лице. День сменяет ночь, идут годы. И вот слушатель занят выживанием, исполнитель лабает под фанеру, а диджей метет улицы безымянного города. Здесь платят больше.
  
   - Дорогая, я дома! - крик отразился от стен и заполнил квартиру. Ясна показалась встревоженной птицей. В свете лампы волосы радовали взгляд другим оттенком, а бирюзовые глаза доверху наполнились немым упреком.
   - Скажи что-нибудь, а то у меня сердце не выдержит.
   - Не нужно так громко кричать.
   - Хорошо, так и запишем. Что еще?
   - Добрый вечер?
   - Такое чувство, будто ты гадаешь. Давай так, бэ-шесть?
   - Ранил. Накрывать на стол?
   - Да, будь любезна.
  
   Я переоделся и почувствовал себя другим человеком. Умыл лицо холодной водой, и впервые мне показалось, что я смогу всё это вынести. Только запастись терпением, смотреть как река уносит трупы моего прошлого в небытие. Не дышать, просто смотреть, следить.
   - Я уже говорил, что скучал по твоей стряпне?
   - Да.
   - Ай, как нехорошо повторяться! Как прошел твой день?
   Она никогда не смела садиться за стол, когда я ем, мне пришлось её уговорить. Теперь явно чувствовала дискомфорт, словно кошка, которую гладишь, а она всё думает о том, как от тебя улизнуть.
   - Вы меня удивляете.
   - Чем же?
   - Заботой.
   - Хм. Раньше этого за мной не водилось?
   - Нет, не припомню.
   - Знаешь, мне жаль. Мне чертовски жаль, но прошу тебя, всего три месяца и тебе больше не придется терпеть моё общество.
  
   Подушка пропиталась слезами. Она не могла прекратить этот поток. Казалось, вырвалась на свободу вся боль, что ей удавалось скрывать годами. И теперь ни что не в силах её остановить. Поэтому Ясна затаилась и ждала. Под утро слезы кончились и она уснула. Ей снились киты, которые смеха ради тревожили морское дно. Встревоженные рыбешки неслись прочь. Ил превращал лазурную воду в морок, пыльное облако, сквозь которое не видно самое себя. Ни прошлого, ни настоящего, ни будущего.
  
   Я слышал что она плачет. Но что я мог сделать? Господи, что с ней происходит? Она сильно изменилась. Когда мне исполнилось двадцать и я смотрел эту квартиру, риелтор торжественно объявил:
   - А это комната для прислуги!
   Чуть не прыснул от смеха, но квартиру приобрел. Первое время с осторожностью проходил мимо этой таинственной комнаты. Всё было решено уже тогда.
   - Слушай, найми себе домработницу, разве это сложно? - настаивал Алекс.
   - Старую, молодую? Женщину, мужчину?
   - Какая разница?
   - Большая. Это человек, которого я буду видеть каждый день.
   - Тогда молодую и красивую! - его глаза аж заискрили, настолько ему нравилось обустраивать мою жизнь.
   - И лесбиянку, - добавил я.
  

2

   У каждого есть ритуал, традиция. Изо дня в день, из сезона в сезон, мы собираем воедино картинки паззла. Память выворачивает всё наизнанку. Самые маленькие части вымели, словно мусор. Пустоты заполняет воображение. Мы уже не помним, мы домысливаем.
   Она стояла сзади. В зеркале я мог рассматривать её и своё отражение. В руках полотенце. Так было сотни, тысячи раз. Или мне это привиделось. Не суть. Она стояла, я умывался и приводил себя в порядок. Холодная вода прогоняет сон. Всё это сон. Может, стоит нам погрузиться на дно Ледовитого океана?
   - У тебя усталый вид, - заметил я.
   - Да, я знаю.
   - С тобой всё в порядке?
   - Наверно, а что?
   Дикобраз. Подбираешься к запретной двери, нажимаешь на звонок, бьет током. Цепь замкнулась. Я чувствовал, что виноват, только не мог понять в чем именно. Странная штука - чувство вины. Первородный грех?
   - Ты не можешь мне сказать? - спросил я, и взял у неё полотенце. Лицо утонуло в морозной свежести. Зарыться, забыть.
   - Нет, - выдохнула она. - Кофе?
   - Да. Составишь компанию?
   Это снова было бесцеремонным нарушением границ. Никогда она не делила со мной пространство. Никогда не разговаривала о чем-то, кроме бытовых вещей. Тень человека. Ты чувствуешь его присутствие, знаешь, что он есть, но ничего о нем самом. Кто она? Откуда пришла? Куда отправится после?
   - Это было бы... неуместно.
   - Ты думаешь?
   - Да, - она потупила взгляд.
   - Знаешь, я не понимаю что происходит. Прости меня, хорошо?
   - Хорошо.
   - Обещай мне. Рано или поздно ты меня простишь.
   - Обещаю.
   Позже кофе дымился в руках, она взяла свою кружку и застыла. Пауза видения. Застыли звуки, воздух можно потрогать руками. Я сделал глоток и снял морок. Отодвинул стул, усадил её и налил кофе.
   - Лучше?
   - Спасибо.
   - Тебя подвезти в колледж?
   - Не знаю.
   - Почему?
   - Я его уже год как закончила.
   Ледник сошел. Что-то случилось. Пока сложно объясниться. Подбираешь слова, они никак не могут выстроиться в логический ряд. С ней что-то случилось, со мной, с воспоминаниями. Чувство будто сняли шоры, после нескольких дней пути. Мир предстал во всем многообразии, открылся заново. Появились невиданные доселе краски, звуки.
  
   - Где ты?
   - Здесь.
   - Здесь тебя никогда не было.
  
   Когда Ясна влюбилась в первый раз, она не сумела найти в себе силы признаться в этом. Себе-то она могла говорить это, а вот произнести перед объектом любви не решалась. Её сочтут извращенкой, на неё навешают ярлык и никогда она не сможет жить спокойно.
   Ночами она изнывала от одиночества. И представляла каково это - спать вдвоем. Она любила. Каждое движение, каждое слово. Внимала, перебирала в памяти мелочи и нежилась в своей фантазии. Шло время. Чем дальше, тем более невозможным становилось возвращение в реальный мир. Как сказать "люблю"? Бейсбольной битой по окну воображения.
   Ей было семнадцать. Она влюбилась в свою подругу.
  
   Это не срок, это обратный отсчет. Три месяца. Что дальше? Невозможно стать другим, то есть, совершенно другим. Много лет я надеялся проснуться кем-то еще, не собой. Но этого так и не случилось. Бывали хорошие дни, бывали плохие. Иногда заглядывали ужасные, болезненные, скверные. И всё повторялось, повторялось. Кто-то находил что-то важное в этом повторении.
   Я знал, что умираю. Медленно, секундами. Я чувствовал, как уходит время. Если я не смогу уйти, то больше никогда не вынырну на поверхность. Воды затягивали меня, словно подо мной развернулась воронка. И я всё ближе и ближе. Обессилев, на последнем дыхании. Я уже сдался. Осталось только отдаться на волю божью, вверить себя в руки судьбы.
   И может, тогда я обрету покой. Но что-то во мне еще продолжало бороться.
  
   Планерка. Меня выставили на всеобщее обозрение. Двадцать четыре души. Под их взглядами мне хотелось исчезнуть с лица земли. Шеф дотронулся до моего плеча и произнес хриплым от курения, но не потерявшим стальной прочности голосом:
   - Милан работает у нас последние три месяца, после станем искать ему замену, - он откашлялся. - От лица всего коллектива разреши тебя поблагодарить за проделанную работу. Банкет по случаю по истечении срока. Всем спасибо.
   Чарна нагнала перед дверью кабинета.
   - Это правда?
   - Да.
   - Почему ты мне об этом не сказал?
   - Не знаю. Зачем?
   Она задумалась.
   - Нам тебя не хватало. Теперь мы снова будем скучать.
   - Говори не "нам", а "мне".
   - Не только мне. Нам.
   Рабочий день начался. Мне нужно было перекинуть всех своих клиентов коллегам, поэтому я методично обзванивал фирмы и сообщал о переменах. Кто-то расстраивался, кто-то воспринимал стоически, кто-то пропускал мои слова мимо ушей. К двенадцати я сделал только половину, но голова уже была забита доверху именами, названиями и голосами. Я решил сделать перерыв.
   - Почему ты мне не сказал?
   - Алекс. Только тебя сейчас не хватало.
   - Я думал, что я первый узнаю о чем-то подобном.
   - Что-то подобное наметилось два года назад. Смирись и живи дальше.
   - Но как же так?
   - Что ты хочешь от меня услышать?
   - Не знаю. Я хочу просто поговорить.
   - У нас еще полно времени. Мы обязательно поговорим. Только не сейчас.
   - Хорошо.
   Заправившись латэ и сигаретой, я продолжил названивать клиентам. Потом отдал папки секретарше и попросил передать в другие руки. Осталось семь проектов, которые я мог закончить за оставшееся время. Было непривычно снова заниматься этим. У каждого есть дело жизни. Даже если сам человек мало представляет что это может быть.
  
   Её звали Алексия. Она была на год старше Ясны, родилась в столице, но была вынуждена переехать в этот город. Он её раздражал. Легенда гласит, что город образовал то ли пастух, то ли кузнец, любивший выпить и прижать невинную леди где-нибудь за амбаром, куда не проникнет любопытный взгляд прохожего.
   Семья пастуха (или кузнеца) насчитывала семнадцать человек. Мать, отец, жена, два холостых брата жены, её сестра с мужем и девять детей. Они поселились у реки Бильяна, которая к слову не отличалась ни скромностью, ни нежностью. Она и на реку-то мало походила. Весной не разливалась, зимой не замерзала. Летом и осенью вода была почти черной, непроницаемой.
   Хазары говорили, что если испить из этой реки, то лишишься рассудка. Похоже, это пророчество сбылось. Кузнец (или пастух) разослал приглашение своим однополчанам, поприжал вдоволь понаехавших девиц, взвел курок и пристрелил свою жену, потом застрелился сам.
   Говорят, перед тем как это совершить, он выпил дюжину стаканов виски, предварительно смешивая её с водой из Бильяны. Впрочем, жители нового поселения не долго скорбели о пьянчуге, окрестили город по реке и жили себе неприметно и несчастливо.
   Алексию утешали километры. Столица была в трех сотнях от Бильяны. Она часто садилась в экспресс и спустя час уже толкалась на улочках любимого города. Детство подстерегало её ежеминутно. Тут встретится подруга по гимназии, там дерево, под которым она впервые поцеловала мальчика.
   Прогулки эти омрачало неизбежное возвращение домой. В столице не осталось родных, только знакомые и воспоминания. Она не спешила себе признаваться в том, что чувствует облегчение, когда изнуренная полуденным походом по городу детства, вечером снова возвращается в провинцию.
   Еще час. Мрачный вид вокзала. Поздняя прогулка в обнимку со страхом, скрипом открывается дверь. Она на цыпочках проскальзывает мимо кровати, на которой спит Ясна и ложится на пол. Болит спина, самый верный признак зимы. В лунном свете лицо Ясны кажется умиротворенным и божественно красивым. Алексия чувствует как её тело погружается в коварную истому и проваливается в сон.
   Это ночи желания. Они засыпали и просыпались с ним.
  
   Теплая зима. Днем снег подтаял, вечером месиво застыло. Гололед. Люди скользили домой после тяжелого рабочего дня, машины норовили выйти из-под контроля и ударить соседку. Дверь гаража долго не закрывалась, пришлось бить лед. Вечером дышится чуть легче.
   Ясна открыла дверь и приняла пальто.
   - Вы долго, ужин стынет.
   - Соскучилась?
   Я улыбнулся, она нахмурилась. Диссонанс. Я переоделся в домашнее и умылся. Ужин и правда немного остыл. Ясна выглядела возмущенной. Мне хотелось что-то сказать, чтобы её утешить. Или вернуть ту Ясну, что я знал два года назад. Думал, что знал. Но как назло слова не приходили на ум, поэтому я просто отодвинул соседний стул. Она села.
   - Есть будешь?
   - Нет, спасибо.
   - Кофе?
   Я попытался встать, она опередила меня.
   - Нет, - сказала чуть громче, чем следовало. - Я сама.
   В повисшем молчании на передний план вышел звук плиты, на которой что-то варилось, шум холодильника. Теперь он доволен, урчит с полным животом, как довольное животное. Я закурил сигарету, синхронно Ясна открыла форточку.
   - Знаешь, - сказал я. - Без слов из нас выходит отличная команда. Но со словами мы похожи на неуклюжих детей.
   - И робких, - добавила она.
   Ясна не смотрела на меня. Она сознательно избегала моего взгляда. Действительно, как дитя. Робкий ребенок. Я затушил сигарету и подошел к ней, сел на корточки и взял её ладони в руки. Они обожгли холодом.
   - Ясна, что с тобой? Скажи, что я сделал не так? Я всё исправлю.
   Из её глаз посыпались слезы, она зашлась в плаче. Мы встали. Я обнял её, теперь всхлипы раздавались и глушились ключицей. Она дрожала. Через минут десять она отдышалась и перестала плакать, но не выскользнула из объятий. Я поднял её и отнес в кровать.
   Я никогда не был в этой комнате. Это странное ощущение. В твоем доме есть то, чего ты никогда не видел. Синяя борода. Застеленная кровать, кремового цвета комод, зеркало над ним. Письменный стол, деревянная полка с книгами, проигрыватель. Странный рисунок на ковре. Или обычное колесо, или колесо Дхармы.
   Ясна взяла меня за руку.
   - Прошу вас, - сказала она. - Побудьте еще чуть-чуть.
   Когда её дыхание изменилось, я отправился к себе.
  
   Когда-то мы были сильнее духом и телом. С восходом мы просыпались и выходили на охоту, сонные зверушки разлетались в сторону, когда чуяли нашу поступь. Они нас не интересовали. Зверь чувствовал свою смерть, он смирился с ней. Но смирение не значит сдаться без боя. Поэтому он бился из последних сил, хотя прекрасно понимал, что обречен.
   С тех пор ушло много воды. Жизнь не изменилась. Охотникам всё так же нужно выслеживать Зверя, нужно выжить. Но произошла подмена понятий. Зверь - это деньги. Если десятилетиями человеку указывать на то, что имеет ценность, а что нет, однажды, он поверит. Чуть позже примет это заключение за своё. Если ты спросишь его об этом, то лучшее, что он сможет ответить: "Так заведено".
   Иные не помнят.
  
   - Не думай о них.
   - Я и не могу думать о них.
   - Есть только ты.
   - Да, только я. Один.
  
   Когда Алексия была маленькой, она попала в аварию. Банально пьяный водитель грузовика заметил ребенка на велосипеде в последний момент. Его звали Горан. Он мгновенно протрезвел и нажал на тормоз. Велосипед развернуло, девочка вылетела из седла, ударилась о колесо и рухнула на мостовую без признаков жизни. Горан выскочил из машины, схватил девочку и побежал в больницу.
   Снова сесть в машину не пришло ему в голову. К слову, за оставшуюся жизнь он сядет за руль всего еще один раз, когда его супруга Светлана неожиданно начнет являть на свет божий двойню. В общем, Горан пробежал два с половиной километра до городской больницы, ворвался в вестибюль и вверил девочку (и её жизнь) в руки врачей. А сам горько рыдал, роняя на больничный пол алкогольные слезы.
   Алексия смутно помнит эту аварию. Детство ушло, воспоминания о нем перестали быть её частью. Зато она хорошо знает последствия этого инцидента. Зимой спина ноет так, что ей прописан постельный режим. Она несколько дней не встает с кровати, не потому что не может пошевелиться, а потому что обездвиженная больная спина теряет голос и умолкает.
   Это её первая зима с новой соседкой. Она не знает как ей сказать о своей проблеме. Утром, когда Ясна уходит в университет, она забирается в еще теплую постель и придумывает слова, которыми уговорит Ясну отдать ей кровать. У Алексии нет денег, нет знакомых. Нет желания заводить вторых, чтобы завести первые. Она ждет, когда спина перестанет ныть и засыпает в утреннем полумраке.
  
   Я героиня романа, квашня. Ясна корила себя. И в этом ей не было равных. Некоторые доходят в самоуничижении до такого градуса, что всё живое сгорает в радиусе одного километра. Иногда она думала об этом. Угодно ли Богу это качество? Ведь, по сути, это недовольство не только собой, но и жизнью, творением.
   Естественно, как и на все существенные вопросы, ответа не было. Поэтому самозабвенно, в минуты отчаянья, она ругала себя последними словами, роняла слезы и душила крик. Опять расклеилась, размазня. Как звали ту невинную девушку, которая от неспособности признаться в любви, сиганула в реку? Власта. Вот она кто.
   Неужели и ей придется однажды помутиться рассудком и покончить с собой?
  
   На самом деле Бильяна никогда не любила. Об этом молчат исторические хроники, но некоторым из нас суждено помнить. Она особенно не нравилась мужчинам, даже законный муж старался её избегать. Когда им было по семнадцать, их сосватали родители. С тех пор они были несчастны. Пожалуй, несчастье это единственное, что их роднило. Прочнее, чем брачные узы.
   Утомившись от тещиных упреков, муж запряг повозку и повез беременную жену в столицу. Но в дороге она собралась разродиться. Зная, что муж не обладает акушерскими познаниями, она кивнула в сторону реки и сказала:
   - Тело моё предай воде, а сына назови Томислав.
   В этот момент в глазах Бельяны зарождалась любовь. Первая и единственная за 24 года жизни, которая через полчаса должна была оборваться. И любовь эта была к сыну, который только-только собирался появиться на свет.
   Муж поразился крепкому характеру девушки, с которой он прожил семь лет, но так ничего не знал о ней. Он выполнил наказ. Разрезал пуповину ножом, закрыл глаза супруге и отдал её тело воде. Она тут же стала темной. То ли от крови, то ли от смоляных волос жены.
   Он омыл Томислава и отправился в путь. Через два часа показалось первое поселение, он купил еды и вещей для новорожденного, посоветовался с повитухой. Путь предстоял неблизкий. Стоит ли ехать? Или лучше остаться здесь? За этими думами из пыли перед глазами возник священник, он крестил Томислава и благословил отца с сыном, поселив между ними мать, как незримого, святого духа.
   - Будь осторожен, - напутствовал святой отец.
   - Спасибо. Как зовется эта река?
   - Никак, - удивился вопросу священник. - Река и река. У неё нет названия.
   - Это Бильяна. Река Бильяна.
   - Бильяна, - повторил святой отец, словно пробуя слово на вкус.
  

3

   В выходной можно проснуться позже при условии, что многолетняя привычка вставать в пять утра не даст о себе знать. Я проснулся, попытался снова заснуть и не смог. Поэтому просто лежал и слушал мир. Кажется, он тоже прислушивался ко мне. Что он слышал? Биение моего сердца?
   Ясна проснулась в шесть и принялась за работу. Я слышал её шаги. Постепенно дом оживал, наполнялся звуком. Когда он заполнился, я закурил первую сигарету. О, это может понять только курильщик со стажем. Если не закурить утром, то нет смысла просыпаться вообще.
   Она осторожно вошла, прикрыв за собой дверь.
   - Доброе утро, Ясна.
   - Доброе утро. Кофе?
   - Может, чай? Как-никак выходной. Дадим сердцу маленький перерыв.
   - Тогда может сегодня обойдемся без сигарет? - подшучивая спросила она, не стирая улыбки с лица. Я запустил в неё подушкой.
   Она поймала подушку и взбила её.
   - Ты выглядишь значительно лучше, - у меня родился план.
   - Спасибо.
   - Думаю, тебе нужно составить мне компанию сегодня. Поедешь со мной?
   - Куда?
   - Это важно?
   - Нет. Не знаю. Наверно.
   - Считай, что договорились.
  
   Она снова ругала себя. Ответ был готов позже положенного срока. Ну почему-почему мы отвечаем на вопрос уже после того, как дали не самый верный ответ. Это же так просто. Если с тобой, то не важно. Только бы с тобой. Она могла это произнести. И в то же время не могла. Что-то одернуло, остановило, заставило сомневаться.
   Зеленый чай. Ясна снова получила место за столом, будто за выслугу лет. Сломался какой-то важный барьер. Такого раньше не было. Но самая важная граница оставалась неприкосновенной. Наверно так лучше, - думала она. Пройдет время и все стены будут разрушены. Может быть, мне остается только ждать. Она сделала глоток и незаметно скрестила пальцы левой руки под столом.
  
   Милан часто говорил о реке, как о смирении. В то, далекое время, когда всё только начиналось. Его руки дрожали, он курил и пил кофе, Ясна стояла рядом, готовая выполнить следующую просьбу. Она не могла понять этого человека, которого так хорошо знала. Так долго. Он мог пару месяцев провести в молчании и в один особенный вечер что-то сказать, как ни в чем не бывало.
   В этот момент к Ясне возвращалась способность дышать. Молчание подобно напряжению, когда оно становилось невыносимым, Милан говорил и Ясна убеждалась в том, что всё хорошо. И у неё есть какое-то будущее. Она словно снова находила опору и могла надеяться.
   - Река, - говорил Милан, - подобна смирению. Чтобы простить, тебе нужно стать рекой. Пусть люди умирают, пусть живут, пусть говорят или молчат. Тебе нужно стать рекой. И тогда ты сможешь понять.
   Ясна не решалась спросить что именно можно понять и кого именно простить, если стать рекой. Она просто была благодарна Милану за его голос. Иногда ей казалось, что у неё много жизней и она проживает их от слова к слову, в период молчания. И голос Милана это её путеводная нить, он воскресает и она вместе с ним. Порой это казалось забавным. Хозяин и его собака, как одно целое.
  
   Два с лишним часа пути. Бесконечные, бескрайние поля, на которых ничего не растет. Это мертвая земля. Говорят, она не всегда была бесплодна. Когда-то здесь собирали богатый урожай, но во время войны его спалили, потом земля была усеяна трупами и изранена воронками от взрывов. Словно в отместку за то, что её десятилетие питали кровью сыновей, мать-земля отказалась дарить жизнь.
   Ясна жалела, что согласилась на это путешествие. Она не понимала зачем, не знала куда они едут. Ответ, к которому она пришла ранее, показался ей бессмысленным. Родной пейзаж всегда навевал на неё уныние. Земля, на которой ничего не растет. Что может быть печальнее?
   Она смотрела как течет Бильяна, как тает под колесами дорожное покрытие. Две реки. Настоящая и нет. Они словно соревновались друг с другом, пока Ясна погружалась в сон. Милан не отвлекался от дороги. В колонках играли The National, голос убаюкивал её, плел сеть, из которой не выбраться. Пусть так. Не всем жизненно необходима свобода, кто-то так и норовит быть плененным.
  
   - Где ты?
   - С тобой.
   - Всегда?
   - Да, всегда.
   - Даже когда мне очень плохо?
   - Особенно когда тебе очень плохо.
  
   Рано или поздно одиночества притягиваются. Алексия хорошо понимала это. В детстве мальчишка на пару лет старше подарил ей пару магнитов. Он сказал, что стащил их из кабинета физики. И еще, это самое ценное что у него было. Взамен он ничего не попросил, просто пожелал удачного дня. Это было уместно. День выдался скверным.
   Мать вернулась с новым ухажером под утро. Они разбудили Алексию, но вместо того, чтобы попросить прощения и притихнуть, принялись разговаривать еще громче, чтобы заглушить детский плач. Она вырвалась на улицу и бесцельно брела неизвестно куда. Потом села на скамейку в парке и принялась реветь. В тот момент её заметил Огнен и подарил магниты.
   Вещь. Они притягивались так быстро, что чуть не вылетали из рук. Потом ей было сложно оторвать их друг от друга. А уж когда отталкивались, то тогда было сложно удержать их напротив. Казалось, они так ненавидят друг друга, что спешат поскорее ускользнуть. Она часто вспоминала эти магниты. Особенно, когда ночной визитер стал её отчимом.
   Мать умерла через пару лет. Отчима Алексия старалась избегать. Непременно чувствуя себя магнитом, который спешит покинуть отталкивающее поле. Он тоже старался не попадаться на глаза падчерице. Выпивка убила её мать. Значит, на нем лежала ответственность за это.
   Как только Алексия окончила школу, она покинула родной дом и переехала в провинцию. Там поступила в колледж на отделение филологии и забыла о том кошмаре, который все зовут детством. И с удовольствием предаются воспоминаниям о нем, будто фотоальбом раскрывают перед гостями.
   В один из выходных, когда она собиралась на привычную поездку в столицу, Алексия случайно нашла магниты. И как завороженная смотрела на них. Соединяла и разъединяла. Она даже не заметила, как в комнату вошла соседка и спросила:
   - Что с тобой?
   - Не знаю, - ответила она и поняла, что не может сдержать слез.
   Тогда она и рассказала обо всем Ясне. О том, как непросто ей пришлось в детстве, об отчиме, который убил её мать. О том, что у неё никого нет, и никто её не любит. О том, что филология её интересует так же, как рыбу кондиционер. Ясна обняла подругу и в порыве откровения призналась:
   - Ну что ты. Что ты. Я тебя люблю. Я очень, очень сильно тебя люблю.
  
   - Проснись, Солнце, приехали. - Голос Милана звучал издалека, Ясна открыла глаза и потянулась.
   - Где мы?
   - Пригород.
   - Мы были в столице?
   - Да. Я не стал тебя будить.
   Вилла. Уединенное место. Следующая виднелась только через пару километров. Ясна слышала об этом месте. Мэр часто давал здесь пресс-конференции. Он по-домашнему отвечал на вопросы журналистов, явно чувствуя себя в зоне комфорта. Впрочем, вопросы были без подвоха. Скорее всего, ограниченный круг журналистов мог попасть на эту пресс-конференцию. Явно не те, что могли смутить мэра вопросом.
   - Вон там, - Милан указал куда-то в сторону горизонта, - живет наш глубокоуважаемый мэр. Готова?
   - Да.
   Навстречу им вышел элегантно одетый мужчина с едва заметной сединой. Он по-хозяйски улыбался, ярко жестикулировал, явно пребывая в прекрасном расположении духа.
   - Милан! - Воскликнул он. - Боже, как я рад тебя видеть! Познакомишь с невестой?
   - Да, конечно, - ответил Милан. - Милорад, это Ясна. Ясна, это Милорад.
   - Очень приятно, - сказал мужчина и поцеловал её руку. - Прошу в дом.
   В богато обставленной комнате им подали кофе. Ясна изучала пространство. Такие ей попадались в фильмах о золотой ист-сайдской молодежи или о дельцах с Уолл-Стрит. Камин, кожаные кресла, диван, дорогой ковер на полу, кофейный столик. Даже чашки производили на неё впечатление, он боялась разбить такую красоту. Изящный фарфор с ненавязчивым рисунком. Атмосфера достатка.
   - Чувствую, что старею, - признался Милорад. - Мне бы на полвека назад, на Мэдисон Авеню. Вот бы шороху навел.
   Гости улыбнулись.
   - Не такой уж ты и старый, - поддержал Милан.
   - Не утешай меня. Я по три раза за ночь просыпаюсь, чтобы пойти в уборную. Да простит мне дама это неуместное замечание.
   - Ничего страшного, - успокоила хозяина Ясна.
   - Знаете, Ясна. У нынешнего поколения нет базы.
   - Он говорит о рекламщиках, - пояснил Милан.
   - Да-да, о них. Когда мы правили бал, то на нас было любо-дорого смотреть. В меру начитаны, хорошо воспитаны, амбициозны до чертиков. Мы меняли мир. Но это не было целью. И деньги не были целью. Мы хотели придать форме содержание, если вы понимаете о чем я.
   - Не совсем, - честно призналась Ясна.
   - Это ничего, - продолжил Милорад. - Вам только нужно знать, что всё изменилось. Сейчас там заправляют неумехи и дельцы.
   - Где именно? - Спросила Ясна, и чуть было не ударила себя за бестактность.
   - В "Славице". В лучшем рекламном агентстве нашей страны. Да-да, ваш покорный слуга стоял у истоков. А сейчас, другое поколение взяло вожжи в руки. - Милорад кивнул в сторону Милана. - Но таких, как ваш жених, уже не осталось. Только дельцы и неумехи. Как там ваш шеф?
   - Хорошо, - ответил Милан. - Держит нас крепко.
   - Он был сопляком, когда появился у нас. Говорит, хочу заниматься рекламой. Хорошо, отвечаем мы, приготовь-ка нам всем кофе.
   Милорад засмеялся и предложил гостям сигареты. Ясна покачала головой, мужчины закурили.
   - Он и остался сопляком, - продолжил Милорад. - Нужно уметь создавать. Из ничего, из воздуха. Но у вас нет идей, Милан, вы пережевываете старье и выдаете его за новое.
   - Да, это так, - согласился Милан. - Только не за новое, а за развитие традиции. Теперь это так называется.
   - Простите нас, Ясна, мы долго не виделись. Боюсь, что вы заскучаете от наших разговоров.
   - Ничего-ничего, - ответила она. - Наоборот, мне очень интересно.
   - Приятно слышать. Знаете, что они недавно выдали?
   - Что?
   - Охоту жизни. Охотники берут след добычи, загоняют зверя, а тот оборачивается деньгами. Такая глупость. Я как увидел, хохотал до слез. Это кризис, это удручает. Ладно они, как ты мог им позволить, Милан?
   - Меня не было, - ответил Милан. - Я пытался сгладить, настаивал на банальности сюжета, но сроки поджимали и отправили как есть.
   - Клиент доволен?
   - Да. Рот до ушей.
   - Это плохой признак. В моё время, только мы, - Милорад ткнул себя в грудь. - Только мы могли сказать клиенту, что нам все равно нравится ему или нет. Что он в этом смыслит? Мы делали рекламу, она работала, что еще нужно? Это как компьютер. Человек нажимает кнопку, он включается. Нет, значит, что-то не работает. А как именно он работает не его собачье дело, я так думаю. А сейчас какой-то малограмотный офисный планктон может накрыть проект медным тазом.
   - Мир изменился, - сказала Ясна.
   - Да, - согласился Милорад. - Увы, в худшую сторону. Или это первый признак старческого слабоумия?
   Он снова засмеялся. Принесли еще кофе. Ясна не любила этот напиток, но из вежливости пригубила. Улыбка не сходила с лица Милорода, казалось, что это что-то такое, профессиональное что ли. Она помнила то время, когда неожиданно все продавщицы в городе стали улыбаться. Это было подобно эпидемии. Серьезно. Кто-то занес этот вирус и распространил среди продавщиц.
   Оказалось, страна открылась для иностранной литературы. Хоп! Пара американских книжек о том, как лучше повысить продажи, и словно по мановению волшебной палочки все приветливы и вежливы. Улыбка сама по себе штука безобидная, но кто знает что там за ней.
   Она отвлеклась.
   - Хохочут, - сказал Милан. - Знаешь, будто пытаются встряхнуть земной шар. Наверно, им кажется что после такой встряски все проблемы осыпятся словно пыль.
   - Это наркотик, - согласился Милорад. - Им нужна доза, чхать они хотели на правду.
   - Правду? - Переспросила Ясна.
   - Мы смертны, - ответил Милорад каким-то трогательно проникновенным тоном. Только сейчас она поняла, что этот голос соответствует его возрасту. - Мы смертны и несчастны.
   Повисло напряженное молчание. Ну вот опять, подумала Ясна. Теперь я воскресну только, если Милан так решит. Это зависимость. Нездоровая зависимость от другого человека. Часто ей казалось, что они одно целое. Но признаться в этом, это расписаться в собственной несостоятельности. Ей этого не хотелось.
   - Знаешь, - сказал Милан. - Когда я терял смысл в той деятельности, которая меня выбрала. Я смотрел ролики. Твои Милорад и твоих коллег. Каннские львы, номинанты, даже те, что не стали популярны. В них есть бессмертие. Во всяком случае, они тянутся к этому, стремятся. Это меня поддерживало. Вы были близки к искусству. Вы создавали. Тогда и мне казалось, что я смогу создать.
   - Я знаю, мой друг. - Ответил Милорад. - Я знаю. Сейчас всё изменилось. Слишком неприятно думать об этом. Ясна, хотите узнать нашу самую большую тайну?
   - Конечно, - улыбнулась Ясна.
   - Если закрыть "Славицу", то вашему городу конец.
   - Правда?
   - Истинная правда. Это градообразующее предприятие. Больше в городе никто ничего не производит, только рекламу. Одни налоги и пожертвования "Славицы" обеспечивают семьдесят процентов городского бюджета. В мире живут только потребители.
   - А почему вы решили открыть "Славицу" в провинции? - спросила Ясна.
   - Вот. Отличный вопрос. Нам осточертела столица, это была наша шутка для грядущего поколения. Из столичной суеты к нам приезжали клиенты, удивлялись нашей глуши и качеству нашей работы. Ирония.
   - Действительно, - согласилась Ясна. - Но я всё равно не понимаю.
   - Это катапульта, - вмешался Милан. - Они бросали снаряды в столицу, им не хотелось стрелять по своим.
   Милорад молча кивнул.
   - А как вы познакомились? - спросила Ясна.
   - Я посмотрел его ролик, - ответил Милорад. - В нём молодого человека каждый встречный спрашивает полушепотом: "У тебя остались к ней чувства?", как в плохом, но модном телесериале. Швейцар, секретарша, коллеги по работе, даже родители, звонящие своему чаду. Потом он приходит домой, снимает дорогой пиджак, бросает ключи от "Ягуара" на журнальный столик. И слоган: "Не так важно остались ли у тебя к ней чувства. Главное, что твой стакан полон". Шик! Все яппи упились вусмерть этим сортом виски.
   Милан застенчиво улыбнулся.
   - Я сразу узнал имя автора и ознакомился с другими его работами. Признаться, я был несказанно удивлен, что в этом рассаднике холеры и дизентерии, есть достойный здоровый человек. Мне уже тогда захотелось с ним познакомиться, но я в этот момент вел пройдоху мэра к его первому сроку. Работали сутки напролет.
   - Не без успеха, как знаешь. - Вмешался Милан. Ясне захотелось на него шикнуть.
   - А дальше? - спросила она.
   - А дальше я узрел "Ночь". Это модель мобильного телефона, рассчитанная на молодых и самодостаточных. В ролике был слоган: "Кого тронет ночь...". И тогда я понял, что за роликом стоит образованный человек, который чтит историю нашей страны. Я пригласил его помочь с выборами.
   - Так мы и познакомились, - подытожил Милан.
   - Простите, боюсь показаться глупой, но не могу не спросить. Откуда эти слова?
   - Не волнуйтесь. О них знают немногие. В старой легенде их сказали Томиславу, когда он был на пороге смерти. Правда, разумеется, речь шла не о мобильном телефоне. Милан сыграл аллюзией. И мне впервые захотелось купить. Представляете? Сорок лет я был невосприимчив к рекламе. Это как музыкант, слушающий радио. И вот мне впервые захотелось стать потребителем. Забавно.
  
   Они шли домой. Милан надел ей на плечи куртку и курил. Ясна думала о старой, полузабытой истории. Раньше мы все её знали, думала она, а теперь она вылетела из головы. Кажется, в ней не осталось места для чего-то важного. Один мусор.
  

4

   Осенью отец Томислава слег. Хворь вгрызлась в его износившееся тело так прочно, что бессильны оказались столичные лекари. Ночью ворочался в бреду, звал свою супругу и просил прощения за малодушие. К утру успокаивался и на несколько часов напоминал себя прежнего. Момент отдохновения. Томислав часто ловил себя на мысли, что в один из таких часов его отец может отойти в мир иной.
   Он обвел изможденные уста языком, пару раз вдохнул, будто проверяя не утратил ли способность говорить и произнес:
   - Сын! Я прошу тебя, предай моё тело Бильяне.
   Томислав повиновался. Он нанял автомобиль с просторным салоном, оставил плотницкую мастерскую на волю старшего помощника и приготовился к худшему. Ему было восемнадцать--, самое время вести самостоятельную жизнь. Представить страшно. Не станет отца, не будет у меня ни единой родной души на белом свете, так размышлял Томислав.
   Как только они выехали за пределы столицы, отец разомкнул глаза и более не закрывал до пункта назначения. Бильяна предстала иссиня-черной, будто не вода в ней, а чернила. Томислав умел писать, он закончил гимназию и даже иногда вел бухгалтерскую книгу, когда было много заказов.
   Мама. Это не река, это Мама. Бильяна. Сердце щемило, на глаза наворачивались слезы. Сейчас-сейчас вода сделает его сиротой, она заберет отца, как раньше забрала мать. Смотреть на это было невыносимо, но Томислав не смел заставить себя отвернуться.
   Отец отказался от помощи и самостоятельно вышел из автомобиля. Кажется, он немного окреп. Ветер порывами касался седых волос, играл волнами, качал травы на берегу. Подозрительно поглядывая на нежданных гостей, по водной глади проплыла мимо утиная стая.
   - Хороший момент, - сказал отец и вошел в воду. - Я вернулся. Да, я вернулся к тебе.
   Он омыл лицо, посмотрел на заходящее Солнце, выкрасившее горизонт и только тогда обернулся.
   - Томислав, - крикнул он. - Не возвращайся в столицу. Скоро война. Иди в усадьбу к Милошу, это в часе пути отсюда, скажи ему кто ты. Он даст кров и работу.
   - Хорошо, отец! - Ответил Томислав.
   - У нас не принято, но я всё равно скажу. Я тебя люблю. Помни об этом.
   - Хорошо.
   Отец кивнул и лег на воду. Через минуту она его поглотила. Теперь Томислав мог позволить себе рыдать, но не стал. Отчасти в память об отце, отчасти ему казалось, что родители теперь снова вместе и смотрят на него. Он не мог выглядеть при них жалким мальчишкой, который и слез-то своих сдержать не может.
   Он еще постоял у воды, пока Солнце не скрылось за горизонтом. Шофер всё это время курил одну за другой, размышлял об увиденной картине и тактично молчал. Когда рука Томислава коснулась его плеча, он будто вернулся из другого мира.
   - Сможешь добраться назад?
   - Да. Прошу вас, садитесь. К утру будем в городе.
   - Нет, - решительно ответил Томислав. - Я остаюсь.
   - Будь по-вашему.
   - Счастливого пути!
   - И вам!
   Поднимая пыль, машина отправилась в одну сторону, человек в другую. Так Томислав сделал свой выбор. Он стал одним из немногих, кто променял праздную столичную жизнь на добровольное затворничество в глуши. Вне больших денег, вне перспектив, вне времени. Она имела свои преимущества, но и своих недостатков хватало с головой.
  
   Могу ли я вспомнить? Наверно могу. Но тогда мне не стоит ручаться за достоверность. Память не надежна. Если мысли подобны облакам, то что есть воспоминания? Разве они сотканы не из мыслей, разве это не игра воображения? Цель осталась в прошлом, воскрешение возможно только из мыслей о нём. Тогда что-то теряется. Что-то очень, очень важное.
   Я много раз удивлялся избирательности своей памяти. Боль, страх, вина запоминались лучше стихотворений или столиц европейских государств. Я не мог удержать в памяти день рождения своей подруги, но мог с поразительной точностью воспроизвести драку, в которой позорно проиграл.
   Плохое запоминалось, хорошее притворялось будничным.
  
   - Ты сможешь простить?
   - Не знаю.
   - Ты должен знать.
   - Да, должен.
   - Иди к этому. Иди и не останавливайся.
  
   В какой-то момент эти встречи стали традицией. Каждую пятницу все сотрудники выбирались в бар, заполненный под завязку, и коротали вечер перед выходным. Разношерстная публика. К лицам, которые приедались за трудовую неделю, добавлялись довольные клиенты. Обычно, это были столичные мажоры, которых шеф приглашал лично.
   В деловых костюмах, с неким безумием в глазах, они не закрывали рта. Деньги, женщины, работа. Они не знали других тем. И кажется, сами "другие темы" избегали их, сторонились. Стоял страшный гул разговоров, воздух всегда был едким от табачного дыма. Алкоголь лился рекой, трагически напоминая Бильяну, в которой каждый сезон кто-то заканчивал свой земной путь.
   Алекс всегда настаивал на "нашем месте" у барной стойки, поэтому я никогда и не пытался с ним спорить. У некоторых совершенный порядок в голове, даже страшно внести в него неразбериху: сбросить пепел на ковер, книжку поставить вверх ногами, экран телевизора выставить в окно. Глаза в глаза, пусть изучают друг друга.
   - Снимем девчонок? - предложил Алекс, хотя прекрасно знал, что я отвечу отказом. Через пару лет после того, как я получил повышение, мне надоело разыгрывать из себя кого-то другого. Баловня судьбы, мачо, богатого ублюдка. Или всех вместе.
   - Алекс, - ответил я. - При всем уважении, ты один из тех мальчишек, которым вечно нечем занять руки.
   - Разве это плохо?
   - Не плохо, скорее ненормально. Такие мальчишки в одну из летних ночей обнаруживают у себя член. И вся оставшаяся жизнь превращается для них в поиск места, куда бы его пристроить.
   Он рассмеялся:
   - Возможно, ты прав. Чем займемся?
   - Давай просто отбывать номер?
   - Ты изменился. Очень изменился. Странно, мне всегда казалось, что люди не меняются, то есть они не способны измениться.
   - Слабые люди не способны измениться. Они привирают о том, что это их природа, а против неё никак.
   - Это слабость или смирение?
   - Слабость.
   - Ладно, - сказал Алекс. - Я терпеть тебя не могу! Ты всегда выводишь разговор в то русло, которое мне не по душе. Как поиск домработницы?
   - А он был, этот поиск?
   - Ты что? Ты даже не пытался?
   - Зачем?
   - Она будет готовить, она будет стирать, она будет...
   - Удовлетворять твои сексуальные потребности, - вмешался я.
   - ... убирать квартиру.
   - Думаю, я сам справлюсь.
   - Восемь комнат, восемь! - Он раскинул у меня перед лицом веер пальцев рук.
   - Ты показал семь пальцев, - справедливо возмутился я.
   - Да? Хм. Черт с ним! Восемь комнат!
   - Я подумаю над этим, обещаю.
   Как обычно, к часу ночи бар начинал пустеть. Это самый удобный случай, чтобы улизнуть. Перебравшие девицы изучают пространство с немым упреком. И это всё? Вопрос, который размазан у них на губах, как помада. Я воспользовался возможностью, вышел на улицу и жадно вдохнул свежий воздух. Тогда же в сотый раз удивился, что пока я бессмысленно тратил время в баре, жизнь продолжалась.
   Унижен ли ты, здоров. Ударил себя молотком по большому пальцу руки или шеф тебя похвалил на глазах у девушки, в которую влюблен со второго класса. Жизнь продолжается. Человеку нужно сказать, что жизнь продолжается. Продолжается.
   Я вернулся домой. Пусто. Щелкнул по выключателю, и пространство неприветливо озарилось светом. Никогда не умел навести должный порядок. Мама всегда ругала за разбросанные по дому вещи. Похоже, я тоже слабый человек, если попытаюсь согласиться с тем, что уж такой я уродился.
   Интересно, это правда, что мужчина ищет в своей девушке черты матери?
  
   Ночью Алексия забралась в постель к Ясне и долго прислушивалась к её дыханию. Слезы высохли, она уже не жалела себя, а думала о том, что сказала ей подруга. Я тебя люблю, сказала она. Это милосердие к тому, кто дал слабину? Или это правда?
   Она почувствовала что Ясна проснулась. Алексия приникла к ней. Дыхание сбивалось. Близость человеческого тела отзывалась возбужденной дрожью, Ясна напряглась и повернулась к ночной гостье. Лицом к лицу. Осторожно они соединились губами, как два малознакомых существа. И только после этого, словно кто-то снял с каждого поводок, жадно позволили себе найти друг друга еще раз.
  
   Даже ночью усадьба производила впечатление. Викторианские окна, лестница с двух сторон, будто лебедь раскинул крылья, колонны. Такую вычурную красоту Томиславу не раз доводилось видеть на расстоянии, но вот так оказаться здесь ночью, было в этом нечто сравнимое с откровением.
   - Кто здесь? - Спросил неожиданно возникший перед ним старик с ружьем.
   Томислав не на шутку перепугался.
   - Простите, что так поздно, - сказал он. - Меня зовут Томислав, я ищу кров и работу.
   - А что ты умеешь делать? - Поинтересовался старик и опустил ружье.
   - Я плотник.
   - Хорошо. А разбираешься ли в устройстве этих дьявольских машин на колесах?
   - Немного.
   - Пойдем за мной, устрою тебя на ночлег. - Старик отвел его в амбар. - Переночуешь здесь, завтра подыщу тебе комнату.
   - Спасибо, - отозвался Томислав, подложил пиджак и лег на сено. Старик ушел.
   Теперь я остался один на белом свете, думал он. То, что случилось с отцом сейчас так далеко, будто это сон, который даже не мне приснился. Как можно жить без родных? Совсем-совсем одному. Господи милосердный, помоги мне обрести себя. Помоги мне сохранить память об отце.
   - Перестань молиться, - Внезапно раздался хриплый голос.
   - Кто здесь? - Вскочил Томислав, пытаясь найти глазами чужака во тьме.
   - У меня похмелье, - ответил незнакомец. - Голова так трещит, что кажется сейчас на части разорвется. Еще ты, сопляк, тут бормочешь.
   - Ты не ответил на мой вопрос. Кто ты? - настаивал Томислав.
   - Кузнец, - ответил незнакомец.
   Или.
   - Пастух, - ответил тот.
   Никто толком не помнит.
  
   Утром Алексия избегала Ясны. Она настойчиво уходила от её взгляда, невнятно отвечала на вопросы и спешила уйти в колледж. Ясне было не по себе. Она понимала, что произошедшее ночью Алексия приняла за ошибку, но вразумить подругу не представлялось возможным. Как это сделать с тем, кто даже в глаза тебе не смотрит?
   Чувствуя себя тряпкой, она дождалась, когда за Алексией захлопнется дверь и только тогда позволила себе немного слез. Ты должна быть сильной. Должна. Ночью Ясна была счастлива, она была на седьмом небе, она плавала в океане, испытывая удовольствие, которое прежде не могло привидеться и во сне. И утром всё это разбилось. Что дальше? Она могла дождаться Алексию, могла снова признаться ей в любви.
   Но терпения не хватило. Она пошла за ней. Спросила у разодетых под растаманов студентов где находится филологический факультет и вместе с дружным смехом получила направление. Ясна жадно вглядывалась в лица, она искала любовь. Она пошла за ней, она решилась. И значит, она заслуживает её. Через полчаса уверенность поубавилась, а в толпе показалось знакомое лицо.
   - Зачем ты пришла? - Враждебно оскалилась Алексия.
   - Что происходит? - отозвалась Ясна и взяла её за руку. - Разве ты не понимаешь, я люблю тебя. Люблю.
   - Дрянь! - Неожиданно крикнула Алексия, вырвав руку. - Убирайся! Не смей прикасаться ко мне! Ничтожество! Убирайся, ты слышишь меня?
   Ясну будто парализовало. Она смотрела как уходит её любовь. Кажется, весь кампус записался в свидетели её унижения. Лица были обращены к ней. Встревоженные, но наслаждающиеся тем, что это случилось не с ними. В какой-то момент поплыло перед глазами и Ясна почувствовала, что падает.
   Чьи-то руки не позволили ей этого, лишили забвения.
  
   - Шеф тебя искал, - сказала Чарна.
   - Спасибо, учту, - поблагодарил я.
   - Мне нужно показать тебе кое-какие документы.
   - В другой раз, хорошо?
   - Хорошо.
   Чарна всегда выказывала мне знаки внимания. Понятия не имею, что делать с девушками, которые в меня влюблены или проявляют ко мне интерес. Было время, когда я замкнулся и почувствовал смерть. Она холодом дышала мне в шею. Я осознал обособленность, но это не имело отношения к внешнему миру. Он продолжал жить своим законом.
   Я сбросил пиджак и отправился к шефу.
   - Искал?
   - Да, - ответил он. И в этот момент я понял, что возраст берет своё. Человек обречен в битве со временем. Замедлить, но не победить. - Не обращай внимания, бессонная ночь.
   - Что-то случилось?
   - Семь клиентов отказались от наших услуг.
   - Почему?
   - Это ты мне скажи, - ответил шеф.
   - Я не понимаю, - сказал я.
   - Милан, не играй со мной. Они узнали, что ты уходишь, и разорвали контракты. Ты тянешь их за собой?
   - Куда?
   - Не знаю, - раздраженно сказал он, почти срываясь на крик. - Туда, куда уходишь ты!
   - Послушай, я впервые об этом слышу. Честно. Мне жаль, я никого не переманивал. Я вообще перестану заниматься рекламой.
   - А чем тогда?
   - Всё равно. Чем-то другим.
   - Это катастрофа, - шеф тяжело опустился в кресло и обмяк.
   - Что такое семь клиентов для "Славицы"? Одним больше, одним меньше. Какая разница?
   - Это семь крупнейших клиентов. Это смертный приговор для нас. Не понимаю, что происходит. Чертовщина какая-то! Еще два дня назад всё было хорошо, а вчера вечером все как один отказываются иметь с нами дело.
   - Заговор?
   - Не знаю, не знаю. Ты должен их вернуть, Милан! - Он бросил мне папку. - Обзвони всех, узнай в чем дело. Если потребуется, купи им выпить, сними проституток, сам заделайся проституткой, но верни их. Ты понял?
   - Мне не нравится твой тон, - сказал я. - Ты думаешь, я это затеял?
   - Прости, я в отчаянии. Если ты не вернешь их, то "Славица" недолго протянет.
   - Найдем кого-то еще.
   - Нет, - сказал шеф. - Кроме них никого нет. Нигде. Понимаешь? Никого, кроме них. Я тебя очень прошу, сделай то, что должен.
   И будь что будет, додумал я. Я сделал все семь звонков. Это вердикт. Никто не пожелал просветить меня в синхронности этого решения. Восьмым я набрал номер Милорада.
   - Ничего не поделаешь, Милан, - пояснил он. - Контракты держались на моем слове.
   - И что ты им сказал? - Спросил я.
   - Я сказал им, что пока ты работаешь в "Славице", им стоит сотрудничать и платить по счетам.
   - Получается, это я во всем виноват?
   - Нет, что ты. Слушай, не принимай близко к сердцу. Ты не виноват, что они за последние десять лет разучились работать, зато поднаторели в имитации работы.
   - Значит, это конец?
   - Да, мой друг, это конец.
  

5

   Томиславу снилась мать. Она вышла из реки, расправила волосы и смотрела на сына, не смея нарушить тишину осенней ночи. Он не видел выражения её лица, более того, он даже не знал как она выглядит, не осталось ни одной фотокарточки, но тем не менее, Томислав её узнал.
   - Тебе нужно спасти девушку, - сказала она. - Бедное дитя.
   - Кого? - спросил Томислав.
   - Ты поймешь, мой мальчик.
   - Мама?
   - Да, мой милый?
   - Как я её узнаю?
   - Сердце подскажет.
   Хлопнула дверь, в амбар вошел вчерашний старик с ружьем. Томислав проснулся. Пастух (или кузнец) уже исчез.
   - Просыпайся, - сказал старик. - Время работать.
   Он показал Томиславу его комнату в одном из самых дальних крыльев усадьбы, запретил показываться на кухне в рабочее время. Вообще запретов было гораздо больше. Сонный разум не поспевал за словами старика. Не кричать, не пить, не сметь разговаривать не по делу. И самое главное, запрещено смотреть на хозяев. Ему полагалось быстро проходить мимо, не поднимая головы и извиняться.
   Томислав согласно кивал, размышляя о своём. Сети сна. Можно ли считать, что это знак? Или оставить без внимания? День только начинался, скоро зима и всё занесет снегом. Это забытое место. Отец сказал, что где-то рядом идет война. Мне нужно держаться подальше? Или мне нужно взять в руки оружие и примкнуть к одной из сторон?
   На этой земле никогда не было мира, только перемирие. Десять лет жизни, двадцать, тридцать и всё начиналось сначала. Кто-то собирал отряд, кто-то разжигал вражду и стрелял первым. Томислав слышал об этом. Иногда от отца, но много чаще об этом говорили его сверстники. Они были полны идеалистических идей, они жаждали жизни, которая обходила их стороной.
   Уставший от гомона, который поднимали мальчишки в гимназии, он возвращался домой и пересказывал всё отцу. Сначала ему казалось, что таким образом он совершает предательство, посвящая человека старшего поколения в свой мир, но быстро успокоился, ибо отец никогда не спрашивал, только слушал и иногда что-то отвечал.
   - Война делает из мальчика мужчину, - однажды сказал отец. - Но мужчина этот калечный.
   - Это когда без руки, как тот торговец на рынке? - Поинтересовался Томислав, видя перед собой торговца рыбой с развевающимся на ветру рукавом вместо руки.
   - Не только, сын мой. Война увечит души.
   Тогда Томислав не совсем понимал о чем толковал ему отец, но по мере взросления слова обретали смысл, да и заметно увеличился поток калек, которых он видел в городе чуть ли не каждый день. Они просили милостыню, да из сточных канав поносили правителя на чем свет стоит. Редко Томиславу удавалось поймать на их лице даже подобие улыбки, все были хмурыми и часто пьяными.
   Война увечит души. Он помнил об этом, старался помнить.
   К полудню Томислав освоился на новом месте, уже мог ориентироваться в бесконечном пространстве усадьбы и принялся за работу. Он шлифовал доски, потом относил их в специальное помещение. Когда набиралось определенное количество, старик накрывал их одеялом, и всё начиналось сначала. И так до самого вечера с перерывом на обед. Подали салат, грибной суп и какое-то мясное блюдо, названия которого Томислав не знал. Еще никогда он не ел так сытно. Потом пил чай и беседовал со стариком.
   Вечером, когда осталось отшлифовать всего пару досок, в мастерскую вошел кузнец (или пастух). От него смердило алкоголем.
   - А, это ты, - сказал он и неприятно ткнул в Томислава пальцем. - Это дерьмовое место, зря ты тут появился.
   Томислав решил не отвечать.
   - Молчишь? - Прочел его мысли пастух (или кузнец, или оба прочли). - Правильно. Молчи. Скоро этим тварям конец.
   - Кому? - спросил Томислав.
   - Жидам, - ответил пьяница. - Всем жидам скоро конец.
   Ночью Томислав не мог заснуть. Что дальше? Состариться в этом месте? Уйти на север? Когда ты совсем один это плохо, но с другой стороны ты не привязан. Ничем. Можно набраться храбрости и пуститься в путь. Он читал об этом. Человек обрастает другими людьми, как чемодан постепенно заполняется вещами. Сначала всё необходимое, потом что-то еще, что может пригодиться. И вот, тебе уже не оторвать его от земли. Слишком тяжелый.
   А следующим утром он увидел Её.
  
   Без любви ничто не имеет значения. Истина, которую сложно постичь. Человек слаб духом. Бывают моменты, когда он не чувствует любви. Это бесчувствие для многих и есть жизнь. То есть, вся жизнь: от рождения до смерти. Сон. Мы увлечены собственным страданием. Иногда настолько, что не замечаем того, что другие страдают не меньше нас.
   Я долго жил, я много знаю. Редко мне удавалось встретить на своем пути человека, который бы не нуждался в любви, не жаждал бы её, как избавление от страданий. Это вечный поиск. Если не получилось сейчас, то получится потом, обязательно найдется.
   Но дело не в поиске, а в открытии. Не нужно искать, достаточно проснуться.
  
   - Кто здесь?
   - Я.
   - Я это не ты.
   - Знаю. Не я.
  
   Из вещей, которые нельзя доверить Алексу, выбор бистро на третьем месте, сразу за тайной, что рвет на части и планами на вечер, ибо они никогда не отличались разнообразием. Конечно, если не считать разнообразием смену партнера по постельной гимнастике.
   Пару дней назад здесь запретили курить, поэтому девушка за стойкой моментально среагировала на мое намерение и опередила. Я почувствовал себя обманутым. Не так много нужно, чтобы день не задался. Грубое слово в твой адрес, смех, неудача или невыкуренная сигарета.
   - Еще успеешь себя отравить, - успокоил Алекс. - Какие планы?
   - Иду на лекцию, - ответил я.
   - Ты? На лекцию? Ха! Хотел бы я на это посмотреть.
   - Рад, что тебе это кажется забавным.
   Чай уже остыл. День и правда не задался. Утром не прошел важный звонок, машина не завелась, Чарна смотрела с таким вожделением, что мухи решили стать камикадзе и врезались в стену, только бы не сгореть со стыда. Всё не так. Теперь еще лекция, на которую меня подбил Милорад.
   - Как поиск домработницы? - прервал перечисление событий Алекс.
   - Ты меня достал уже, - честно признался я.
   Что они от меня хотят? Нет, правда. Каждый день кто-нибудь обязательно что-то с меня спросит. Зачем? Что ты хочешь? Мне нужно стать другим? Станцевать для тебя? Сыграть с тобой в шахматы? Удивить новым словом? Случалось мне забыться на небольшое время, я словно был деревом, с которым играет ветер, медленно раскачивая ветви, и кто-то возвращал меня в мир. И спрашивал с меня.
   - Милорад, - сказал я в телефонную трубку. - Не нравится мне эта идея, что я им скажу? У вас никогда не будет столько денег, сколько у меня?
   Он засмеялся. Около минуты я слушал его смех.
   - Хорошая идея, - сказал он. - Но это не совсем честно. Да и не совсем правда. Не так важно, что ты скажешь. Честно. Ответь на все вопросы и живи дальше.
   Не это было причиной того, что я нервничал. Я никогда не боялся публики, не боялся говорить. Я не хотел, а это уже другое дело. Когда чего-то не хочешь, то остро чувствуешь дискомфорт. И твой дом - это уже не твой дом. И твои слова - это уже не твои слова. И ты - это уже не ты.
  
   Шеф начал пьянствовать. Я и раньше видел его навеселе, работа такая, но не в таком ужасном состоянии. На него было жалко смотреть. Более того, и себя было жалко. За то, что приходится на него смотреть.
   Он ворвался в мой кабинет, будто подгоняемый ветром, алкогольным ветром. Уселся на диван и спросил:
   - Выпить хочешь?
   - Нет, спасибо, - ответил я.
   - Зря. Теперь осталось залить апокалипсис.
   - Не веди себя так, будто случился конец света.
   - А что по-твоему случилось? - возмущенно спросил он. - Это ли не конец света? Через месяц мы начнем трещать по швам, а еще через один отправимся на дно. Скажи, зачем ты так со мной поступаешь?
   - Ничего личного? - попробовал я угадать ответ.
   - Заткнись! Тебе бы только шутки шутить.
   - Знаешь какое слово я однажды себе дал? - спросил я.
   - Какое?
   - Я решил, что больше никогда не буду разговаривать с пьяными. Правда. Какой в этом смысл? Их откровенность вызвана действием алкоголя. В лучшем случае, назавтра, они проснуться со стыдом на губах, в обнимку с чувством вины. А в худшем, запомнят разговор и ты станешь их другом.
   - Я тебе не друг?
   - Ты можешь меня винить. Да, можешь, право имеешь. Но не будь таким наивным. Я не верю, что из-за одного человека, хлопнувшего дверью, рушится всё здание. Здесь что-то еще. И это не конец света, увы. Очень похоже, но не конец.
   - Хочешь сказать, что мы все сделали что-то не так?
   - Мы всё делаем не так, всегда. Просто кончилось терпение.
   - У кого? - спросил он.
   - У того, кто смотрел на нас и ждал, что мы образумимся.
   - Такое чувство, будто ты вещаешь о Боге, а не о клиентах, которые от нас отказались.
   - Бог тоже от нас отказался, - ответил я.
   - Ты звонил им? Что они будут делать?
   - Они уже обратились в другую фирму.
   - Чертовы ублюдки! - он даже немного завыл. Так, что стало страшно.
   - А чего ты хотел? Вечности? - спросил я.
   - Я просто думал, что у нас всё хорошо.
   - Нет. Там, где они сейчас, берут в три-четыре раза дешевле и делают в три-четыре раза качественнее. Бизнес.
   - А если мы снизим расценки?
   - Это как выбросить за борт тонущего "Титаника" рояль и надеяться, что этим ты всё исправишь. Идти на дно это значит, идти на дно. Так что, будь таким же хорошим капитаном, про которых сочиняют книжки. И тебя примет стихия.
   - Не воодушевляет, - признался шеф.
   - Еще бы. Смерть воодушевляет только тех, кто не от мира сего.
   - Что за дрянь?
   - Что именно?
   - Что за музыка?
   Фоном играли Interpol. Перед тем, как шеф потревожил моё уединение, я разложил перед собой семь папок. Проекты, которые я успею закончить. Семь потеряли, семь закончим. С числами всегда можно забавляться, впрочем, как и со словами.
   - Нью-Йорк, - ответил я.
   - Дерьмо этот твой Нью-Йорк. Настоящая музыка исчезла в семидесятых.
   Я не стал спорить. Мне вообще не стоило рта раскрывать весь этот бездарно прожитый день. В груди горело, я чувствовал себя не в своей тарелке. Первый признак того, что ко мне вернутся бессонные ночи. Периоды. Кто-то увлекается оригами или запуском воздушных змеев по выходным, а кто-то ворует мои сны.
  
   В тот день я легко отделался. Вопросы были до невозможности простыми, я нехотя от них отмахивался, будто сытый и довольный человек от пряников. И, правда, что они могли у меня спросить? Как дойти до жизни такой, что нужно сделать, кому дать на лапу, какой колледж закончить. Успех такая штука, которую не чувствуешь изнури, они появляется в глазах тех, кто на тебя смотрит. И нигде больше её нет.
   Я решил прогуляться. Мимо сновали толпы студентов. Улыбающиеся лица приятно радовали взгляд, они что-то живо обсуждали, смеялись и выглядели совершенно счастливыми. Жизнь еще не случилась с ними, но она скоро начнется. Мне было приятно, что они еще не чувствуют этого.
   Нужно отогнать машину в автосервис, думал я. Нужно приготовить ужин, нужно постирать вещи, нужно взять себя в руки и прибраться в квартире, а то скоро я покроюсь мхом. Интересно, с какой стороны будет север-юг? Мысли любят играть в чехарду и салочки. Я старался им не мешать.
   Тогда мне и попалась на глаза эта картина. У меня на пути, метрах в двадцати, девушки выясняли отношения. Точнее, одна что-то кричала, а вторая смиренно ей внимала. Одна выглядела воплощением ярости, другая смирением. Ярость вырвала свою руку из руки смирения и ушла. Оставшаяся девушка в изумлении оглянулась по сторонам и потеряла сознание.
   Мне удалось подскочить в последний момент. Не знаю как это вышло, чудом? Она могла затылком проверить на прочность асфальт. Я тяжело дышал, из физических упражнений я давно занимаюсь только сигаретами и кофе. Я аккуратно поднял её на руки и отнес к ближайшей скамейке.
   Через несколько минут она пришла в себя. Я уже весь извелся, мне хотелось вызвать врачей и поскорее снять с себя этот камень.
  
   Она показалась ему хрупкой и нелепой. Белое платье с кружевами, как у истинной леди. В одной руке зонтик, в другой книжка, в которую она уткнулась зелеными глазами и забыла про остальной мир. Конечно, она была красива. Томислав понял, что эту красоту никому не под силу спасти, но стоило подумать о сне, как его резко прервали.
   - Не смей на неё смотреть, - гаркнул старик. Еще минуту назад он был в сотне метров от него. Томислав поразился его проворности.
   - Простите, - сказал он и снова принялся за дело.
   Девушка при этом от неожиданности выронила книжку и уставилась на Томислава, склонившегося над очередной неотшлифованной доской и старика, который и был источником крика.
   И дождя-то нет, думал Томислав. Чего это она с зонтиком?
   Вчерашние доски отвезли в город. Старик не сказал для чего, а Томислав был из тех, кто держит язык за зубами и лишнего не спрашивает. Зато не из их числа был кузнец (или пастух). К обеду он снова надрался. Лег в опилки и командовал Томиславом. Шлифовать нужно не так, держать наждачную бумагу совсем не так, а руки должны расти совсем из другого места.
   Томислав не обращал внимания. Пастух (или кузнец) то и дело проваливался в неглубокий сон, а как просыпался, то снова раздавал советы. И засыпал снова. Уже ближе к вечеру работа была закончена, советчик наконец-то заснул крепким сном, а Томислав решил искупаться. Ранняя осень. Когда еще представится такая возможность?
   Он вошел в реку. Она приняла его как сына. Вода была непроницаемо черной. Томислав даже рук своих не видел, пока плыл к противоположному берегу. Туда и обратно. На берегу его ждал протрезвевший кузнец (или пастух, или оба ждали). Он протянул Томиславу фляжку:
   - Выпьешь?
   - Нет. Дорогая вещь, - сказал Томислав о фляжке.
   - Да, - ответил кузнец (или пастух). - Стащил у хозяина.
   - Что? - изумился Томислав.
   - А что? - огрызнулся собеседник. - Знаешь что будет завтра?
   - Никто не знает, что будет завтра.
   - Я знаю. Здесь в лесу отряд. Хозяину твоему уже не пить из этой фляжки, так зачем добру пропадать?
   - Правда?
   - Да. В отряде у меня брат. Нужно рвать когти.
   - И куда ты теперь? С ними?
   - Нет, у меня семья. Чуть ниже по течению есть хорошее место, встанем пока там. С меня хватит войны, навоевался уже.
   - Нужно предупредить остальных, - сказал Томислав.
   - Не поверят. Отряд этот уже два года в этих лесах. Мой тебе совет - уходи, а то мало ли.
   - Спасибо, что предупредил.
   - Не за что. Удачи.
   Пастух (или кузнец) до конца жизни гордился тем, что предупредил Томислава. Его имя даже упоминается в учебниках истории. Правда, в нем нет и слова о том, что он помог Томиславу, а упоминают его как человека, образовавшего город у реки Бильяна. Город, который ни жив, ни мертв.
   Ночью Томислав осторожно забрался на второй этаж усадьбы, открыл окно и зажал рукой рот спящей девушке. Испуганные зеленые глаза смотрели прямо на него. Под этим взглядом можно исчезнуть навсегда.
  

6

   Ясна пришла в себя. Рядом с ней сидел незнакомый молодой человек. То, что произошло всего пару-тройку минут назад, показалось ей далеким кошмаром. Он случился очень давно, это случилось вовсе не с ней. Ведь этого не могло быть на самом деле. Она чувствовала себя маленькой и неуклюжей, будто потеряла опору и теперь ей всегда будет тяжело устоять на ногах.
   - Как ты? - спросил незнакомец.
   - Лучше, - ответила она. - Спасибо.
   - Меня зовут Милан.
   - А меня Ясна.
   - Выпьешь со мной кофе, Ясна?
   - Не знаю.
   - Не волнуйся, в случае чего я не дам тебе упасть.
   - Правда?
   - Да, правда. Идем?
   - Хорошо.
   Она взяла Милана под руку. Всё казалось сном. Возможно, всё и было сном. Вряд ли кто-то способен отличить то, что привиделось от того, что было на самом деле. Солнце садилось, Ясна чувствовала как сильно стучит разбитое сердце, как огромный болезненный барабан.
   Если стучит, значит, я жива, думала она. Как я теперь? Смогу ли собрать воедино своё сердце, сумею ли пережить? Полюблю? Полюбят меня? Вопросы возникали один за другим, а ответы как всегда запаздывали. Люди редко умирают, когда им разбивают сердце. Они продолжают жить вопреки. Жаль, что об этом чуде молчат врачи.
   Кафе показалось ей милым. Неподъемные деревянные столики, удобные и легкие стулья, тускло освещенный зал. Комфорт. Посетители пили кофе и разговаривали вполголоса. Казалось, что они боятся разрушить хрупкий мир громкой речью, поэтому и сбавили обороты. Так бывает, когда чувствуешь за собой вину, тон становится нежным.
   Принесли кофе. Ясна его терпеть не могла, но ей не хотелось оставаться одной. Еще не пришли самые тяжелые, самые едкие мысли, еще не подступило чувство стыда и отчаянья. Человек, который сидел напротив, стал барьером. Как только он исчезнет, все мысли и чувства набросятся на неё как волчья стая. Она знала это наверняка, Милан догадывался.
   - Несколько минут я чувствовал себя не в своей тарелке, - начал он. - Мне захотелось убежать. Девушка падает в обморок, а мне хочется убежать как можно дальше. Странно, правда?
   - Наверно, это нормальная реакция, - сказала она.
   - Нет, не думаю. Это паника. Раньше мне не доводилось так себя чувствовать.
   - Никто не падал в обморок?
   - Нет. Почти.
   В молчании можно было окунуться в окружающий поток приглушенного разговора. Это интимность, наверно так себя чувствуют заговорщики, откровенно передавая друг другу запретное слово. Не громкое, не тихое - важное. Люди редко выбирают себе такой тон.
   - Та девушка, - спросил Милан. - Это твоя сестра?
   - Нет, - ответила Ясна и опустила глаза.
   - Ты так на неё смотрела.
   - Как?
   - Как смотрят на родного человека, который тебя предал или подвел. Несколько раз мне удавалось выдерживать такой взгляд, поэтому позволь тебе сказать, ты тоже выдержишь.
   - Спасибо.
   - Не за что.
   Милан закурил. Ясна не любила сигаретного дыма, он ел глаза. В детстве отец постоянно дымил в своем кабинете. Она никогда не заходила к нему. Может, будь он внимательнее к своему здоровью, их отношения сложились бы чуть более удачно.
   - Мало кто любит курящих людей, - отозвался Милан. - Это новый вид дискриминации. Ты бы видела в какие отвратительные курилки теперь сгоняют людей, хуже одиночной камеры.
   - Мне жаль, - Ясна сказала это больше не из сочувствия, просто не хотелось снова уткнуться носом в молчание. Земля расшатывалась, покой потерян навсегда. Жизнь казалась логично завершенной, оборванной, а всё остальное это прощальный взмах руки.
   - Ничего, что я много болтаю?
   - Да, ничего, - она через силу улыбнулась. - Всё хорошо.
   - Послушай, если то была не твоя сестра, значит, близкая подруга?
   - Да.
   - У тебя даже цвет лица изменился. Прости, я не хотел тебя задеть. Ты выдержишь. Не сомневайся.
   - Надеюсь.
   - Тебе нужна работа?
  
   Из чего происходит доверие? Явно не из слов, которые мы произносим друг другу. Всё это попытка прикрыться, боязнь наготы. Если возьмешь человека за руку, если посмотришь в глаза, то все слова, которыми насквозь пропитан беспокойный ум, окажутся бессмысленными. Я верил в это тогда, верю и сейчас. Please, take my hand.
   Мы чужие здесь. И не всегда способны заметить это. Странники на своей земле, европейцы в Поднебесной. Жернова времени перемалывает кости миллионов людей. История, политика, большая игра, в которой нам отведена роль пешки. Драма, которая каждый день разворачивается у нас перед глазами.
   Смерть не есть итог жизни, скорее переходное звено между состояниями. Но пока она не случилась с нами, она случается с теми, кто нам дорог. Молись за меня, молись, пока хватит сил. И я тоже сложу ладони в анджали, я тоже помолюсь за тебя.
  
   - Не дай мне упасть, обещаешь?
   - Нет, не могу. Ты упадешь.
   - И разобьюсь?
   - Не знаю. Но я сделаю всё, чтобы не разбилась.
  
   Чарна вытянулась как кошка, прикрылась простыней и закурила. Время шло медленно, казалось вязким, словно мёд. Я старался собраться с мыслями, старался подобрать правильные слова, но не находил. Они золотыми рыбками бились в стекло аквариума и не могли обрести свободу.
   - Твоя домработница меня ненавидит, - сказала Чарна. - Она даже не пытается скрыть презрение.
   - Нам не стоит продолжать, - пара рыбешек всё же добилась своего.
   - Старая песня, - отмахнулась Чарна, выпуская кольца дыма. - Умоляю, только не начинай.
   - Да, нам не стоит продолжать.
   - Почему? Это просто секс. Разве мы плохо проводим время?
   - Просто для тебя, но не для меня.
   - Не понимаю, в чем проблема?
   - Всё кончено, - сказал я. - У этой истории больше нет глав.
   - Чертовски поэтично. Иди ты, сам знаешь куда!
   Игру в молчанку я выдержал. Чарна пару месяцев со мной не разговаривала. Мой личный рекорд исчислялся годами, поэтому мне было не сложно. Отец говорил, что нужно избегать тех, кто делает тебе больно просто так, ради развлечения, не чувствуя. Перестаешь говорить и всё. Один из немногих советов отца, которые я принял близко к сердцу.
   Старик редко со мной говорил. Думаю, он проверял на мне этот странный метод. И если я пытался что-то спросить и этим нарушал воцарившееся между нами молчание, он очень расстраивался, будто я его предал. Я хорошо помню это выражение лица, стоит мне закрыть глаза, как оно появляется передо мной. Тогда вся моя жизнь кажется мне сплошным предательством. Но мог ли я не явиться на свет? Тогда было бы ему легче? Излил бы он часть нерастраченной любви на какого-то другого человека?
  
   - Послушай, только не кричи - сказал Томислав испуганной девушке. - Сейчас я отпущу руку.
   Но только он это сделал, как девушка попыталась крикнуть, и руку быстро пришлось вернуть на место. Он глубоко и разочарованно выдохнул.
   - Прошу тебя, я не сделаю тебе ничего плохого. Нет времени объяснять, ты в большой опасности. Поверь мне. Я тебе помогу. Хорошо?
   Она кивнула, Томислав отнял руку. Девушка изучала его. В темноте спальни он казался неотесанной каменной глыбой, которая вселяла не только ужас, но и трепет. Она боялась его.
   - Кто ты? - спросила она вместо того, чтобы крикнуть что есть мочи и прекратить этот страшный визит.
   - Меня зовут Томислав, - ответил он. - Я пришел помочь.
   - Что случилось?
   - Они окружили нас.
   - Кто? - испуганно спросила она.
   - Солдаты. Скорее всего, утром они захватят усадьбу.
   - Господи, нужно будить остальных.
   - Не имеет смысла. Так даже хуже будет, тогда они перебьют всех.
   - Что ты такое говоришь? Это моя семья.
   - Понятно, - разочарованно сказал он. - Тебя как зовут?
   - Власта, - ответила она.
   - Вот, что мы сделаем, Власта.
   Томислав разодрал одеяло, ловко развернул девушку и заткнул рот. Она вырвалась и попыталась крикнуть, кляп заглушил этот крик. Довольный своей работой, Томислав поймал девушку и связал ей руки, потом ноги, закинул на плечо и вышел в окно.
   Сначала Власта пыталась сопротивляться и раскачиваться, но поняла какая хрупкая конструкция из них выходит. Томислав скрипел от напряжения, пока спускался со второго этажа по карнизу с живой ношей на плече. Рухнуть оземь ей не очень хотелось, но и быть похищенной тоже.
   Минуты казались часами. Наконец, ноги Томислава коснулись земли и он побежал. Через несколько минут ворвался в свою тесную комнатушку, бросил Власту на кровать и плотно закрыл дверь. Стоит ли говорить какие ужасные вещи проносились в голове девушки?
   - Слушай меня внимательно, - сказал он. - Сейчас ты переоденешься, я принес вещи. Утром постараешься ничем себя не выдать. Теперь я отвечаю за твою жизнь, а ты за мою. Понятно?
   Она помотала головой.
   - Если так, то мне придется тебя оглушить, - предупредил Томислав. - Выбирай!
   Тогда она кивнула. Томислав развязал девушку и вытащил кляп, она не попыталась кричать, но начала плакать. Крупные слезы беззвучно падали на пол, сердце Томислава казалось тоже начинает рыдать.
   - Я не желаю тебе зла, - сказал он. - Поверь мне! Ты уже никого не спасешь.
   - Отвернись! - попросила Власта.
   Томислав встал лицом к двери. Только бы без глупостей, подумал он и в сотый раз пожалел, что решился на это. И виной всему сон, который ему привиделся. Кому скажи - примут за идиота.
  
   Она приняла предложение. Работа не показалась ей сложной, деньги были большими. К тому же, ей хотелось поблагодарить человека, который не дал ей упасть и разбиться. Да, можно было ограничиться простым "спасибо", развернуться и выйти из жизни чужого человека так же легко, как и вошла. Но она не стала.
   Ясна решила, что сразу переедет к Милану, поэтому из кафе отправилась домой. Больше всего она боялась встретить Алексию. Она всё еще стояла перед глазами, с лицом, которое исказила ярость. Под таким взглядом невольно становишься ничтожеством.
   Чемодан быстро наполнялся вещами. На первое время хватит, а там успею правильно выбрать момент, тогда и заберу остальное, думала она. Оставить записку? Написать еще один раз "люблю"? Дура! Какая же я дура! У всех на глазах. Теперь каждый встречный знает обо мне, теперь за спиной будет слышен скверный шепот. Я уже ранена, им осталось только добить.
   Как только Ясна распахнула дверь, чтобы как можно скорее убежать из этой квартиры и из этого безумного дня, она увидела, что на пороге стоит Алексия. От неожиданности Ясна отскочила назад. Минуту они смотрели друг на друга, не решаясь кому стоит первым нарушить молчание.
   - Я ухожу, - решилась Ясна.
   Алексия вошла и закрыла за собой дверь, молча посмотрела в глаза подруге и встала на колени.
   - Прости меня, - сказала она.
   И Ясна простила.
  
   Кто бы мог подумать, что шеф действительно решит стать отважным капитаном и приложит к этому все силы. Он развел такую активность, что мне казалось в какой-то момент он обязательно заискрит от напряжения. И даст Бог рядом никого не окажется.
   За две недели он несколько раз порывом ветра врывался в мой кабинет и говорил о том, что происходит. Сократил расходы, отказался от внештатных сотрудников, подписал контракты с иностранными фирмами.
   - Штука в том, - объяснял он. - Что всегда найдется кто-то, кто слабее, понимаешь? У них совсем другой уровень, они живут себе, копошась в грязи и не помышляют о том, чтобы выбраться.
   - Тогда зачем им наши услуги? Всё же помышляют, - не соглашался я.
   - Нет. Просто кто-то оказывается пошустрее тех, кто уже завяз. И он надеется.
   - Значит, выберется, - настаивал я.
   - Никогда не выберется, - упорствовал шеф.
   Я не мог уловить суть. Не надо лишних движений. С возрастом привыкаешь к размеренности, к определенной скорости. И если кто-то её превышает, то моментально оглядываешься по сторонам в поисках дорожной полиции, кто-то же должен это пресечь. Беда в том, что шефа никто не смеет остановить. И так со всеми сильными мира сего. Им позволено даже сбить пару-тройку смертных, не убудет.
   - Позвонил мэру и отказался от всех денежных вливаний в бюджет, кроме тех, от которых законом не позволено отказаться.
   - И как он это воспринял? - спросил я.
   - Как ребенок, у которого отобрали любимую игрушку.
   - Лил слезы?
   - Еще как. И покрыл матом всех, кто ему вспомнился. Кстати, даже успел выдать парочку угроз.
   - Боишься?
   - Нет. Капитан не боится, он принимает всё как есть.
   - Сможешь спасти свой корабль, кэп?
   - Постараюсь.
   Мне нравилось. Несмотря на то, что мне было всё равно, случится ли кораблю затонуть или чудом он останется на плаву. Просто это производило впечатление. Это как бой, в котором силы не равны. Я всегда симпатизировал тем, кто слабее. Мне казалось, что это честно.
   - Вот документы, которые ты обещал посмотреть, - это уже Чарна. Не кабинет, а проходной двор.
   Я взял папку и отложил в сторону.
   - Нет, - сказала она. - Посмотри сейчас. Это важно.
   Пришлось заглянуть. Увиденное поразило меня. Ведомости, контракты, счета зашкаливали наглостью. Суммы, которые не могли быть настоящими, легко оплачивались компанией и удобно ложились в карман. Подпись я узнал. В конце документа карандашом был выведен итог ущерба: семнадцать миллионов. Как? Я не мог понять как это могло оставаться тайной.
   - Что думаешь? - спросила Чарна.
   - Не знаю что и думать, - ответил я. - Как давно это продолжается?
   - Несколько лет.
   - Сколько?
   - Два года.
   - Почему этого никто не заметил? Есть бухгалтер. Есть шеф. Есть люди, которые в глаза не видели липовых заказчиков.
   - Бдительность давно не наша добродетель. Что будешь делать?
   - Поговорю с ним.
   - Будь осторожен.
   - Думаешь, он захочет меня убить?
   - За такие деньги и я бы захотела тебя убить.
   - Спасибо за честность.
   Чарна ушла. Подряд я выкурил семь сигарет и всё равно не мог поверить. Рабочий день закончился, Алекс просунул голову в дверь:
   - Ты на машине?
   Вместо ответа я бросил ему папку, он успел выставить руки и поймать её.
   - Объясни мне, как ты мог так поступить с нами?
   - С нами? С кем это - с нами? - раздраженно бросил он. - Где ты был два года, Милан? Где?
  

7

   Есть время, когда нужно внимать словам. Есть время, когда нужно слушать сердце. Ты сможешь отличить одно от другого. Возможно, для этого потребуется закрыть глаза. Человек меняется постепенно, будто вода точит камень. Шаг за шагом, волна за волной.
   День выбрал режим "на мягких лапах". Неспешность стала состоянием духа, настроение не грозило перепадами. Ясна возилась с обедом, я курил и изучал подборку фотографий. Счастливые лица: мама, папа, дети. Продать не продукт, а идею счастья.
   - У меня такое чувство, - сказал я. - Что ты мне чего-то недоговариваешь.
   - Почему? - спросила она.
   - Не знаю. Это неприятно, будто тебя водят за нос. И держат на расстоянии.
   - Наверно не все слова можно произнести.
   - Может быть, - согласился я. - И всё же, ты скажешь?
   - Нет, - ответила она.
   Медленно и мягко ложились секунды между нами. Хотелось свернуться, спрятаться, закрыться и не выходить из кроличьей норы. Что мы делаем? Играем в прятки, играем в слова, играем в города. Дым поднимался вверх и уходил в окно. Однажды и мне можно будет стать дымом и улететь.
   - Можно вопрос?
   - Да, Ясна.
   - У вас много денег, но нет даже приличной пепельницы. Не понимаю.
   - Не очень похоже на вопрос, - признался я. - Иногда идешь не в ту сторону, понимаешь? Идешь очень долго. Ты догадываешься, что выбрал не то направление, но ничего не можешь с собой поделать. И когда становится слишком поздно, то только тогда решаешься повернуть обратно.
   - Не очень похоже на ответ, - улыбнулась она.
   - Милорад передавал тебе привет. Он сказал, что никогда не встречал столь очаровательной молодой особы.
   - Спасибо. Он мне понравился. Кстати, он весь вечер называл меня вашей невестой.
   - Я тоже там был, - сказал я. - Некоторые не могут смириться с чужим одиночеством.
   - Почему?
   - Невыносимо смотреть на людей и не видеть себя.
   - Наверно так и есть, - согласилась Ясна. - Еще кофе?
   - Да, спасибо. Как тебе это фото? - я показал ей фотографию девушек, взявшихся за руки и улыбающихся в объектив. На заднем плане заброшенный и недостроенный особняк, они стоят на лужайке перед домом, рядом с детскими качелями. Краска выцвела и облезла.
   - Наводит уныние. Лесбиянки?
   - Да, - ответил я.
   - Можно было взять тех, кто мог бы просто сыграть эту роль.
   - Могли, но тогда я не смог бы идти дальше. Если в основе идеи фальшь, то ничего хорошего из неё не вырастет. Дурное семя.
   - Я тоже дурное семя?
   - Нет. Почему ты об этом спросила?
   - Это ведь было условием того, что я останусь здесь, с вами. Я догадалась. Не то, что я грохнулась в обморок у вас на глазах или нуждалась в деньгах, или умела варить кофе. Главным было то, что я была лишена сексуальности.
   - Я не хотел тебя оскорбить.
   - Может и так, - сказала она. - Но мне всё равно больно.
   - Мне очень жаль.
   Контроль это тот же дым, уносящий ноги из пространства. Быстрее ветра, наперегонки. Я не был честен, но кто без греха? Мне хотелось лишить её пола, когда она только пришла, но я не был хирургом, не был чародеем. Это еще никому не удавалось.
   Ты можешь привыкнуть просыпаться в пять утра. Но однажды тебе всё равно придется завести будильник. Это страховка. Я не хотел плохого, просто решил подстраховаться. И уж тем более, мне не хотелось задеть чужих чувств. Есть время, когда нужно закрыть глаза и слушать сердце.
  
   Все сны о тебе, все слова. Сколько лет можно упиваться собственной слепотой? В эту игру могут играть двое. Я так боюсь, так сильно боюсь разрушить то, что осталось. Храм не может быть возведен за одну ночь, только разрушен. И если это случится, то можно ли будет обрести прощение? Можно ли жить дальше?
   Иногда хочется стереть себя осторожными движениями по бумаге. И тогда остается надеяться, что урон не окажется фатальным для другой жизни, которую тебе удалось задеть и изменить. Это еще один способ сказать: "Прости!", вместо той ереси, которую мы произносим каждый день.
  
   - Извинишься?
   - Перед кем?
   - Перед собой.
   - Хорошо.
   - И за меня извинись.
  
   Утром усадьбу захватили. Солдаты были неопрятны, в их действиях была не только небрежность, но и жестокость. Старику, который потянулся за ружьем, разбили голову прикладом. Эффект неожиданности. Всех вывели на улицу, разделили слуг и хозяев.
   Власта старалась не поднимать глаз и крепко держала Томислава за руку. К счастью, её не узнали. Потом Милоша и всех членов семьи расстреляли, без приговора, без суда. Она молчала снаружи, внутри птица билась в грудной клетке. Крик будто трансформировался во что-то совершенно иное.
   Когда солдаты закончили с хозяевами, командир отряда обратился к слугам. Все как один, дрожали от утреннего холода и страха, но смотрели в лицо убийцы гордо, готовые принять смерть.
   - Правитель дарит вам свободу, - крикнул командир. - Теперь вы можете идти домой.
   Идиот, подумал Томислав. Это и был их дом. Зачем дарить свободу тому, кто в ней не нуждается? Диктатор так сильно жаждал власти, что начал уничтожать всех, кто мог занять еще не освободившееся место. Колонна людей потянулась прочь от усадьбы, где оставалась не самая плохая часть их жизней. Они шли в новый день, уверенные, что лучше уже не будет. Командир дотронулся до плеча Томислава:
   - Чего это она? - спросил он и кивнул на Власту, которая беззвучно лила слезы.
   - Она была привязана к ним, родилась здесь, - объяснил Томислав.
   - Надо же, - удивился командир. - Они же сволочи, угнетатели. Не нужно их жалеть, теперь всё будет по-другому.
   Власта сдержалась. Томислав подтолкнул девушку и они продолжили путь вместе с остальными, будто во сне.
   - Отец всегда смеялся над ними, - чуть позже сказала она Томиславу. - Он говорил, что это дети, которые никак не могут наиграться в войну.
   - Дети выросли, - ответил Томислав. - Настолько, что готовы убить, только бы над ними не смеялись.
   - Куда мы теперь? - спросила Власта.
   - На север.
   В этой одежде, с выражением скорби на лице, в ней не осталось былой легкости. Праздность осталась за спиной, там же можно было оставить свою молодость. Она чувствовала, что сильно постарела. Когда стихнет боль, то появится злость, а потом настанет время для мести.
   Исторические хроники скупо оценивают этот отход на север, совершенный Томиславом и Властой почти столетие назад. 18 дней. Какая картина развернулась у них перед глазами? Массовая чистка. Вырезалась интеллигенция страны. Князья и их семьи, доктора, владельцы фабрик. Все, кто обладал собственностью, которая казалась диктатору излишней.
   Навстречу им шли другие несчастные. В лохмотьях, с застывшим выражением ужаса на лицах, они не произносили ни слова, только тенью проходили мимо. Картина, в которую сложно было поверить. Явь стала страшным сном. Томислав и Власта продолжали идти вверх против течения Бильяны, пока не пришли в горную деревушку на самой границе.
   Надежно защищенная горами и лесом, она стала единственным очагом сопротивления новому режиму. Впрочем, не сразу, а только через несколько лет. Пока же, Томислав и Власта получили ночлег и сочувствие немногочисленного поселения, которое ни сном, ни духом не ведало о том, что происходит в стране.
   Вода дарила свежесть, хвойный лес лечил душевные раны.
  
   Бранимир часто себя жалел. Он ненавидел это свойство своей натуры, но не мог себя пересилить. Каждый вечер, когда заканчивался обход, он входил в свой кабинет, и жалость начинала свой шаманский танец. Сначала мысли дымом обнимали тех, кому суждено умереть у него на глазах, и уже потом тянули руки к нему.
   До очередного сеанса оставалось посетить еще одного человека, обреченного на смерть, поэтому он чуть более решительно распахнул дверь и поздоровался. Покончить с этим.
   - Здравствуйте, доктор! - отозвалась женщина.
   - Привет, - сказала девочка.
   - Майя! Лидия! - кивнул доктор. - Как вы сегодня?
   - Всё хорошо, - ответила Лидия.
   - Она всё еще не может подняться, - сказала Майя, поправляя одеяло матери.
   - Ничего. Скоро она наберется сил и вы сможете прогуляться, - заверил девочку Бранимир. И это было ложью.
   Доктор измерил давление, послушал Лидию стетоскопом и проверил больничную карту.
   - У вас здесь всё очень серьезно, будто настоящая больница, - сказала Лидия, когда он закончил. Бранимир улыбнулся. - А в проспекте сказано, что это пансион.
   Он промолчал. Что он мог сказать? Пансион для тех, кто умирает. Для тех, кто настолько обеспечен, что предпочитает уйти в комфорте и заботе. Девочка держала мать за руку, обе смотрели на Бранимира. Он встал, подошел к окну и открыл занавески.
   - Не нужно темноты в комнате, - сказал он.
   - Я ей говорила, - укоризненно сказала Майя.
   Бранимир видел как к воротам подъехала черная машина, на минуту остановилась у пропускного пункта, а потом подъехала к парадному. Из автомобиля вышел молодой человек, буднично закурил сигарету и повесил на плечо сумку, похожую на раздутый в цилиндр вещмешок, только чуть более приятный на вид.
   - Странно, - сказал Бранимир. - Приехал кто-то.
   Девочка поднялась и посмотрела в окно.
   - Мам, - сказала она. - Ты не говорила, что Милан приедет.
   - Что? - удивилась Лидия.
   - Кто это? - вмешался Бранимир.
   - Мой брат, - смущенно ответила Лидия.
   - Тогда пойду и встречу его.
   Бранимир вышел из палаты и по лестнице спустился в холл. Три года он был знаком с Лидией. За это время можно хорошо узнать человека. Он знал, что её родители умерли, и только после этого она решилась приехать сюда. Еще знал, что она никогда не была замужем и Майя не оставляет попыток выяснить кто её отец, чем выводит Лидию из себя.
   Но за эти три года она не сказала ни одного слова о том, что у неё есть брат. И это показалось Бранимиру странным. К чему это притворство? Брешь? Что-то такое, что нужно стереть из памяти? Он почувствовал себя обманутым. Мир будто снова сжульничал, еще один повод для жалости к себе.
   От стойки регистратуры навстречу Бранимиру двинулся Милан, он протянул руку и представился.
   - Я никогда не слышал о вас, - сказал Бранимир. Ответом ему было молчание. - Пойдемте, я вас провожу.
   - Не стоит, - сказал Милан. - Я занял соседний номер.
   - То есть, прошу прощения, как ваше здоровье? - спросил доктор.
   - Нет, что вы, - ответил Милан. - Будем считать это диагностикой.
   - Хорошо.
   - Как она?
   - Набирается сил.
   - Каков прогноз?
   - Не могу сказать, - ответил Бранимир. - Люди живут вопреки нашим прогнозам, а иногда вопреки этим прогнозам умирают.
   - Понятно.
   - Вы знаете где меня найти?
   - Да. Спасибо, доктор.
   Бранимир отправился в свой кабинет и жалость к себе составила ему компанию. У него было достаточно пациентов, чтобы выбросить Лидию и внезапно появившегося брата из головы, но он не смог. Бранимир солгал. Прогнозы всё еще выдавались и еще никому не удалось пережить отведенный им срок. Подлинная жестокость его профессии.
   Он достал личное дело Лидии. В правом верхнем углу была надпись: 1,5-2. Значит, полтора года. Мы живем, мы умираем. Что может быть проще?
  
   Сохранить как? Ctrl+S? Имеет ли значение время? Даты, числа, секунды. Время вдвоем, время в одиночестве. Два года Ясна прожила с Алексией. Что значит это время? Что вмещает эта строчка? Были ли они счастливы? Что чувствовала Ясна? Мерзкая назойливость вопросов.
   Пять лет она встречалась с девушками. Казалось, природа сделала свой выбор и теперь Ясне стоит только отдаться течению и смириться. Она ходила в колледж, ходила на работу. Стоило сказать о том, что она сегодня утомлена и поэтому не реагирует на поцелуи, Алексия закатывала скандал.
   - Ты как преданная собачонка, - кричала она. - А если он прикажет тебе раздеться?
   - Не прикажет. Оставь меня в покое.
   - Я тебя ненавижу, слышишь?
   - Да, слышу.
   Потом Алексия запиралась у себя в комнате, а утром уже вела себя как прежде, будто ничего не случилось. Истерики участились. Тогда Ясна решила переехать к Милану и появлялась дома только в выходные.
   - Я твоя любовница, - говорила Алексия с улыбкой.
   На время это избавило их от скандалов. Отношения вышли на совершенно другой уровень. Ночи страсти. Ожидание сводило с ума. Казалось нереальным, что стоит календарной странице стыдливо показать выходной, как можно будет вернуться домой, в объятия любимого человека.
   Но есть вещи, которые исправить нельзя. Алексия отстранялась. Ясна чувствовала это, но ничего не делала, чтобы её удержать. Однажды она заскочила домой в будний день и застала Алексию в компании другой девушки.
   - Попробуем втроем? - предложила Алексия.
   Для неё это было игрой, развлечением. Ясна сломалась. Она собрала вещи, перестала оплачивать счета и потеряла связь с миром. Замыкаясь в себе, сосредотачиваешься на мелочах. Сегодня нужно сделать это и это, желательно проснуться и вытащить себя на улицу.
   Она затаилась. Нужно время, чтобы склеить разбитое сердце. Пара романов с другими, ничего серьезного. Из рецепта счастливой жизни вычеркнули какой-то важный ингредиент, всё казалось пресным. Нужно двигаться дальше, твердила себе Ясна. Но сама понимала обреченность попытки двигаться дальше, если нет чего-то важного.
   Чтобы выразить это, нужны были слова, а они не приходили. Вернее, иногда ей казалось, что появляются все слова на свете, кроме тех, которые действительно необходимы. Здесь, сейчас. Ведь если я произнесу эти слова, думала Ясна. Тогда я смогу начать движение и всё наладится.
   Нет. Не наладилось.
   Разочарованная она стала напоминать себе тень. Чтобы окончательно не потерять себя, снова уткнулась в мелочи, будто в мамину юбку, когда тебе больно и горько. Милан не замечал перемен, он никогда не начинал разговор первым, если ему случалось быть. Его близорукость злила Ясну.
   Мы должны заботиться друг о друге. Этого нет в контракте. Да, этого нет. Но это не значит, что мы не должны этого делать. Интересоваться настроением, узнавать о прошлом, говорить о будущем. Улыбаться, если кто-то решится разрядить напряжение нелепой шуткой, а вечером желать спокойной ночи.
   Она всё еще чувствовала себя несчастной. А потом это прошло.
   Вещи предстали в ином виде. Милан тоже сломлен. Он тоже заперся, тоже пытается подобрать слова, которые снимут заклятие и позволят идти дальше. Это вопрос времени. Это всегда вопрос времени. Тогда Ясна решила, что ожидание может быть процессом безболезненным, если попытаться разделить его с другим. Она стала внимательнее к человеку, который обернулся её зеркальным отражением.
   Что заставляет нас смотреть в зеркало, исключая чрезвычайные ситуации? Да. Любовь к себе.
  

8

   Алекс промахивается, теряет равновесие, но удерживается на ногах, потом делает попытку ударить еще раз, я ухожу от удара. Бью в голову, кулак задевает его по касательной. Достаточно, чтобы увидеть как из носа начинает бежать кровь. Был бы это дешевый фильм, то Алекс бы уже упал. Или хуже того, отлетел бы на несколько метров.
   Нет. Он стоит. Только качнулся. И прижимает разбитый нос рукой.
   - Успокоился? - спрашиваю я.
   Он не отвечает. Еще пара секунд и он придет в форму. Отдышавшись, он снова бросается на меня. Сколько было попыток? Пять-шесть. Ярость застилает глаза. Это уже не тот человек, с которым мне приходилось делить горести и будни. Его подменили.
   Внутри меня река.
   Спокойно ухожу от ударов, отхожу в сторону. Он быстро выдыхается. К слову, я тоже не боксер мирового уровня, дыхание безнадежно сбито, как радиоприемник. Нет моей волны. Последняя попытка. Уворачиваюсь от удара в корпус и выдаю троицу: правой-левой-правой. Голова неестественно запрокидывается, Алекс дезориентирован.
   - Хватит, - говорю я. Сил не осталось, чистой воды вынужденный блеф.
   - Мудак, - огрызается он. - Отдай папку!
   - Зачем? Она тебя не спасет. Все уже в курсе.
   - Мать твою!
   - Всё кончено, Алекс. Не ломай комедию.
   - Я тебя убью.
   - Не сомневаюсь.
   Скорее всего, остальные догадываются о том, что происходит в моем кабинете, но предпочитают не вмешиваться. Это одно из правил выживания - не вмешиваться в чужие дела. Даже если это не совсем чужие дела, да и вряд ли от этого зависит выживание, только крепкий сон.
   - Я тебя всё равно достану, - угрожает он.
   - Тебе есть что сказать, кроме угроз?
   - Ничего у вас не выйдет.
   - Не выйдет и у тебя. Счета заморожены, клиенты в курсе, что ты проворовался. Это конец.
   - Конец мне, значит, конец тебе.
   - Посмотрим.
   Он уходит. Я слышу возню за дверью, кто-то вскрикивает, шаги удаляются. Всё кончено. Иногда кажется, что прекрасно знаешь человека, с головы до пят, а выходит, был знаком с его лучшей частью. Подумаю об этом в другой раз. Мысли о предательстве лучше оставить на будущее. Желательно, чтобы это будущее никогда не наступило.
  
   Не нужно придавать себе слишком большое значение. И радость, и печаль - суть одно и то же. Похвала и порицание, счастье и страдание, боль и эйфория. Мы так зациклены на желании получить одно и избежать другого, что не замечаем их схожей природы. Не вне нас, но внутри.
   Эго раздувается, подобно попкорну. Я думаю, я чувствую, я знаю. Попроси человека объяснить что же такое "Я", так он выдаст тебе имя, фамилию и рабочий телефон. Это в лучшем случае. Есть те, которые отправят тебя куда подальше. Или попросят не отнимать время глупыми вопросами.
   Что может быть важнее этой глупости? Жизнь, которая ни разу не спросит о смерти?
  
   - Не отказывайся от любви.
   - Это сложно.
   - Да. Но не отказывайся.
   - Я постараюсь.
   - И обязательно отдай что-нибудь взамен.
   - От сердца?
   - От сердца.
  
   - Мой номер напротив, - сказал я.
   Лидия через силу улыбнулась, а Майя с любопытством меня изучала.
   - Милан, это моя дочь Майя, - сказала Лидия. Голос показался мне смутно знакомым. Это был одновременно её голос, каким я его помнил, но уже другой, незнакомый. Меня угнетало то, что таким он теперь и останется.
   - Мы знакомы, - откликнулся я. - Я тебя помню.
   - Я была маленькой? - спросила Майя.
   - Вот такой, - руками я показал крошечного младенца.
   - Разве дети бывают такими маленькими?
   - Ага. Как кукла. Ты была такой милой, что хотелось кричать от восторга. Такие ручки. Я даже с тобой поздоровался.
   - А почему я ничего не помню?
   - Младенцы не хотят помнить, они только явились на свет, им бы узнать чего интересного. И съесть резиновую игрушку.
   - Я рада, что ты пришел, - сказала Лидия. - Спасибо, что платишь за всё это.
   - Не за что, - ответил я. - Как ты?
   - Лучше. Майя, не хочешь прогуляться? Милан тебя догонит.
   - Хорошо, - согласилась Майя. - Я жду тебя на улице.
   Я кивнул. Мы подождали, пока плотно закроется дверь. Молчание можно потрогать руками, было бы желание. Я чувствовал, что напряжение между нами никогда не спадет. Нужно жить с этим, привыкать, приспосабливаться. Это новый ход мыслей. Много лет назад я предпочитал просто бежать от всего, что не поддается.
   - Подумать только, - решилась Лидия. - Десять лет. Будто один день прошел.
   - Да, - согласился я.
   - Мы скучали, Милан. Я показывала Майе твои фотографии, говорила какой ты теперь важный человек. Если бы ты знал, как сильно мы скучали. А ты?
   - Не знаю. Иногда.
   - Жестоко.
   - Да. Но мне не хотелось быть жестоким.
   - Я понимаю. Отец часто говорил о тебе. Вечерами выключал телевизор и вспоминал. Как трудно было тебя разбудить утром, какие отметки ты приносил из школы, как здорово у тебя получалось подшучивать над учителем истории. Думаю, он ждал тебя. До последнего ждал.
   - Не знаю что сказать. Мне не хотелось, чтобы вы страдали.
   - Тогда почему ты ушел?
   - Я слушал сердце, Лидия. Оно рвалось в груди и кричало, что нужно бежать.
   - Мы долго спорили. Отец считал себя виноватым.
   - Думаю, если бы сейчас на моем месте стоял тот же мальчишка, которого ты помнишь. Он был бы доволен. Но штука в том, что я уже не он. И мне жаль. Очень жаль.
  
   Томислава и Власту приютила безымянная старушка. В деревне никто не знал её имени. Сама же она никогда не называлась. Это была не единственная странность сердобольной женщины. Она подолгу пропадала в лесу. Иногда по нескольку дней. Первое время Томислав волновался, что старушка уже покинула этот мир, но она всегда возвращалась.
   В деревне не было ни одного ребенка. Около двадцати домов и самому молодому жителю чуть за сорок. Война обошла это место стороной, чтобы вернуться на обратном пути. Так оставляют часы в ремонтной мастерской по дороге на работу. Сельчане догадывались об этом. Томислава слушали очень внимательно, на Власту глядели миролюбиво.
   Им пришлось представиться супругами, чтобы избежать недоразумений. Иногда Власте казалось, что лучше было поступить по-другому, ибо недоразумений стало гораздо больше. Старушка принялась учить её жизни. Никогда не смотреть мужу в глаза при посторонних, ловить каждое слово, помогать на кухне. Она не умела, но училась.
   Томислав же освоил охоту, проявив невиданную доселе в этих краях меткость. С километра он стрелял точно в цель и никогда не возвращался без добычи. Всегда делился с остальными, за что быстро стал своим среди людей этого забытого места. Самой северной деревушки страны. Изолированность позволяла всем чувствовать себя чуть ближе друг к другу и относиться чуть лучше.
   Конечно, они были напуганы. Рано или поздно война придет и в эти заповедные места. Но до тех пор они будут жить. И это казалось очень важным - жить. Еще было время, чтобы что-то изменить, подготовиться. Это было смутное время, первые годы войны. Тогда еще мало кто понимал за какую сторону он кричит лозунги и идет на погибель.
   Каждый вечер Власта помогала Томиславу умыться. Он смущенно смотрел на неё, она покорно отводила взгляд, если замечала рядом старушку. А ночью Власта забывалась от усталости на огромной кровати, а Томислав лежа на полу, думал о родителях. И шел дождь.
  
   Ясна становилась ближе. Я чувствовал. Мне нравилось, когда она меня будит. Нарочно я часто не заводил будильник, только бы ощутить её нерешительное прикосновение. Будто я мог разбиться от неосторожного движения. Сон выходил со скоростью солнечного света, я говорил дежурную фразу и смотрел на неё.
   Есть момент, когда из человека уходит юность, но зрелость еще не вошла. Какой-то переходный период. Мы склонны скорее чувствовать, чем видеть это. Легко можно представить такого человека и серьезным, и веселым. У него еще нет четкого лица. Того, что навсегда остается в памяти.
   Я лишил её сексуальности. Не мои слова. Без злого умысла, мне просто хотелось избавить себя от лишнего. Так бросаешься в воду, так собираешь вещи в далекое и изнурительное путешествие. Нет места лишнему. Но даже так, обезопасив себя, всё равно нет гарантий. И некому их дать.
   Сделал прививку от гриппа, им же заболел.
   Она дотронулась до плеча, я открыл глаза.
   - Доброе утро!
   - Привет! - сказал я и потянулся за сигаретами.
   - Шестьдесят в день - это перебор.
   - Знаю. В этом уравнении 59 лишних.
   - Не одобряю. Запишите в ежедневник.
   - Ха, юморишь. Это хороший признак. Какие планы?
   - У меня?
   - Да.
   - Как обычно, домашние хлопоты.
   - Могу я дать тебе выходной и украсть?
   - Именно в таком порядке?
   - О, второй раз за утро. Какая муха тебя укусила?
   - Маленькая такая, где-то здесь летала. Наверно уже умерла от дыма.
   - Три. Ты меня убиваешь.
   - Нет, это не я. Это она, - Ясна показала на сигарету в моей руке.
   Мне особенно дороги эти утра. Мужчина может мечтать о бесчисленном количестве женщин, с которыми приятно провести ночь. Но мало из них тех, с которыми решишься встретить утро. Взаимопонимание под кожей, чувствуя интонацию, смотреть в глаза, не стараться произвести впечатление, просто быть.
   Мы завтракали в ресторане отеля. Сонные люди проходили мимо в халатах с символикой заведения, кто-то нес бремя мира на своих плечах. С похмельем, с занудой-ребенком, который тянул за руку, и каждое его слово отдавалось в висках. Все утомлены. Кто-то больше, кто-то меньше. Замудоханы жизнью. Не помню кто об этом говорил.
   Телевизор излучал фальшивую радость. Какой-то музыкальный канал, какие-то песни без особенного содержания, но с особенным воздействием на ум.
   - Алексия мне часто звонила. Несколько раз даже наведывалась в офис, - сказал я.
   - Правда? - спросила Ясна. - Я не знала. Прошу прощения.
   - Не стоит. Она пыталась тебя защитить.
   - От вас?
   - Может быть, - сказал я. - Или от мира.
   - Мне очень неловко.
   - Нет, что ты. Мне просто вспомнилось.
   - Что она говорила?
   - "Уволь её и оставь нас в покое!". Примерно так.
   - Вот теперь мне неловко в два раза сильнее.
   - Повышаю градус. У каждого свой метод защиты.
   - И куда эта защита привела? Я здесь, а где Алексия даже не знаю.
   Я закурил. Официант случился быстрее сердечного приступа.
   - Здесь не курят, - сказал он.
   - Точно, это заговор. Позвольте мне возместить ущерб!?
   Я достал кошелек и вручил ему пару банкнот. Усталость сказалась. Он не стал спорить и настаивать на своем, просто взял деньги и удалился, с видом человека, которому всё надоело до такой степени, что словами не выразить. Разве что нецензурными.
   - Курильщикам закон не писан, - прокомментировала Ясна.
   - Когда я был много младше, - сказал я. - Рядом с нами жила старушка. Она часто говорила мужу: "Выкури сигарету, пусть хоть в комнате мужиком пахнет".
   - А где мораль?
   - Нет морали. Воспоминания всплывают, как лед. Я просто или решаюсь о них сказать, или нет.
   - Это такой сложный выбор?
   - Да. Это очень сложный выбор.
   - А ведь я о вас ничего не знаю. Ни единой тайны, кроме всяких мелочей.
   - Обязательно нужно знать тайну?
   - Наверно, не знаю.
   - Вот тебе самая страшная тайна. Мне так и не удалось стать любимым ребенком в семье. Я делал всё, чтобы заслужить любовь, но вместо этого получал упреки и обвинения. Меня стыдились, называли психически неполноценным и не выпускали из дому.
   - Любовь нельзя заслужить, - сказала Ясна.
   - Почему?
   - Это ведь не звание какое, за выслугу лет. Она дается просто так.
   - Без причин? - спросил я.
   - Без причин, - ответила она.
  
   Майя взяла меня за руку. Совсем как в тот раз, когда она только появилась на свет. Маленькая ладошка обхватила палец, и сердце обливалось нежностью и счастьем, контрастный душ. Я почувствовал лишь отголосок давнего переживания, но мне всё равно стало легче дышать.
   - Ты приехал за мной? - спросила Майя. Мы шли по аллее, мимо деревьев, по ухоженной тропинке, на которой не было ни одного желтого листочка. Все вымел то ли дворник, то ли ветер. Оба.
   - Да, - ответил я.
   - Но я не могу оставить маму, ей сейчас очень больно.
   - Я знаю. Поэтому я останусь здесь.
   - Тебе не нужно ходить на работу?
   - Нет.
   - Тебя уволили?
   - Нет. Я взял работу с собой.
   - Жаль я не догадалась и не взяла с собой домашнее задание, - улыбнулась она.
   - Еще успеешь, - сказал я.
   - Как называется это место?
   - Это? Томислав-сад.
   - Нам про него говорили. В школе.
   - И что же говорили?
   - Не помню. Но что-то говорили, - теперь она засмеялась. Я тоже невольно улыбнулся. - Плохие люди, хорошие люди. Что-то такое. Нет, не помню. Про Томислава, не про сад.
   - Томислав говорил, что есть люди хорошие и есть плохие, но нет разницы между ними.
   - И что это значит?
   - Тогда, в его время, это значило, что нет ни рая, ни ада.
   - Но разве мама не попадет в рай?
   - Конечно, попадет.
   - И будет смотреть за мной с неба?
   - Да. Но только если ты захочешь.
   - Хорошо. Не нравится мне этот Томислав. Зачем так говорить, если это не правда?
   - Для него это было правдой. Он видел много показной жестокости и доброты. Ему хотелось появиться в другом времени, но он не мог.
   - Как это в другом времени?
   - Он появился не в то время и не в том месте. Сначала он наблюдал мир, потом войну. И она всё никак не заканчивалась, а ему так сильно хотелось снова испытать чувство мира, что он пожелал умереть, только бы не воевать.
   - Ты рассказываешь лучше, чем моя учительница.
   - Спасибо.
   - Теперь ты будешь отвечать на все мои вопросы?
   - Да. Теперь я обязан отвечать на все твои вопросы.
   - Кто мой папа?
   - Питер Пэн.
   - Ну вот, - засмеялась она. - Мог бы просто сказать: "Не знаю".
   - Нет. "Не знаю" - это вовсе не ответ.
  

9

   Все ушли на обед, остались только я, Милорад и шеф. Время по кругу. Такое чувство, будто всё это смутно знакомо: подавленное настроение и невозможность подобрать нужные слова. Нет хороших новостей, только плохие. Сигареты исчезали с поразительной скоростью. Лучше не думать об этом.
   Старшие обсуждали сложившееся положение дел, а мне хотелось почувствовать себя лишним. Скажем, родители обсуждают погоду, а ты по полу катаешь грузовик туда-сюда. И здесь, и не здесь. Но полностью отстранится не получалось, кажется, всё только становилось ближе. Помнишь, небо становится ближе?
   - Что мы имеем? - спросил шеф.
   - Не начинай, - откликнулся Милорад. - Уже в пятый раз эти твои итоги.
   - Хочу правильно всё разложить. Милан?
   - Алекса выпустили под залог, доверие подорвано, всем конец, - сказал я.
   - Не смешно, - сказал шеф.
   - Почему же? - вмешался Милорад. - У тебя из-под носа увели кучу денег. Это точно смешно.
   - Не надо об этом. Я понимаю, что виноват.
   - Это не избавляет тебя от вины, - сказал я.
   - Что?
   - Признание вины не значит, что с тебя её снимут.
   - Вы меня только нервируете, - сказал шеф.
   - Еще бы, - сказал Милорад. - Я бы удивился, если бы у тебя было всё в порядке с нервами.
   - И ни единый мускул не дрогнул, - добавил я.
   - Хватит! Я попросил помочь, а не развлекаться.
   Работа кипела, это гуманитарная помощь. Они подписали другие соглашения и контракты, перевели значительную сумму с каких-то дополнительных счетов, нашли новых клиентов. Но что-то не ладилось. Несмотря на эти усилия, всё еще не хватало какого-то важного звена.
   Если оставить всё, как есть, то город через десятилетие станет мертвым. Меня не пугала эта перспектива. Во-первых, всё будет хорошо. Нет, правда. Через какое-то время город-призрак начнет выживать, сам по себе. Это часто случается. Во-вторых, я не имею к нему отношения. И даже жалость моя более не реагирует на его беды.
   Время делить вину. И всё равно ведь на всех не хватит.
  
   Плохие люди, хорошие люди. И нет разницы между ними. Что он имел в виду? Мир предстает перед глазами того, кто на него смотрит. Оценка и суждение - субъективны. Нет объективного ока. Для одних ты плохой человек, для других хороший. Где взять правду о себе?
   Меня учили контролировать гнев. Если чувствуешь, что поднимается волна, то просто отстраняешься и наблюдаешь. Где источник? Человек, который тебя оскорбил? Нет. Он не при делах. Волна поднялась внутри, человек - снаружи. Значит, ум за что-то цепляется острыми коготками. За иллюзию.
   Пока размышляешь об этом, волна сходит на нет. Жизнь продолжается.
  
   - Сколько было людей?
   - Много.
   - Очень много?
   - Да. Очень.
   - И что с ними теперь?
   - Заблудились.
  
   Настороженность проявлялась в каждом движении. Ясна понимала, что-то не так. Слишком сомнительным казалось равновесие, что-то должно случиться и очень скоро. Пока собирала разбросанные по дому пепельницы, разве так трудно оставить всё на своих местах, всё глубже уходила в себя. Поиск ответа? Нет, просто отход от действительности.
   Звонок заставил её выронить одну из банок. Началось.
   - Привет! Где Милан? - спросила Чарна.
   - На работе, - ответила Ясна.
   - Ты не поздоровалась.
   - Здравствуй!
   - Я к тебе. Поговорим?
   - О чем?
   - Точнее, о ком.
   - Не думаю, что стоит нам стоит об этом говорить, - сказала Ясна.
   - А я думаю, что стоит, - парировала Чарна. - Я не могу понять, что ты хочешь? Скажи мне. И я тебе это дам, только оставь его в покое.
   Всё это неприятно до жути, самки делят территорию. Ей бы испытать страх или ненависть, тогда легче будет почувствовать себя в опасности и начать защищаться. Но нет. Она была выбита из колеи, но не беспокойна. Слова ложились мягко, как снег. Ясна двинулась вперед, Чарна отступила.
   - Послушай, - сказала Ясна спокойным тоном. - Понятия не имею чего ты хочешь и зачем пришла. Но сейчас тебе лучше уйти.
   Чарна попыталась ответить, попыталась сделать шаг вперед, но не получилось. Дверь захлопнулась. Закончился только раунд, но не бой. От этого понимания сжало виски, Ясна прижалась к стене, и считала вдохи и выдохи. Спокойно. Всё пройдет. И медленно шло время, восстанавливая уязвленные участки души.
   Резкий звонок в дверь. И гнев умножается.
   Ясна рывком открывает дверь, бестией готовая вцепиться в глотку сопернице, но перед глазами стоит девочка, которая внимательно смотрит на Ясну.
   - Вот это видок. Ты меня напугала, - говорит девочка.
   - Ты кто? - выдавливает из себя Ясна, подбирая варианты. Девочка, которая разносит печенюшки. Дочь соседки, сломался ключ, ошиблась дверью.
   - Привет! Меня зовут Майя. Где Милан?
   - Привет! - ответила Ясна. - На работе. А зачем тебе?
   - Я вернулась домой, вот - она протянула Ясне бумаги.
   - Что это?
   - Бумажки. Там где-то написано, что Милан теперь мой папа. Можно мне войти?
   - Да, - словно зачарованная ответила Ясна.
   - Спасибо, - отозвалась Майя и вошла.
   Она сняла с себя куртку и с интересом принялась изучать квартиру, Ясна не могла пошевелиться. Девочка сначала прошла в одну комнату, вышла через другую, появилась на кухне и даже заглянула в комнату Ясны.
   - Может, уже закроешь дверь? - предложила Майя.
   - Да, конечно.
   - Будем пить чай?
   - Хорошо.
   Громко крошился шоколад, чайник надрывался. Время для двоих всегда останавливается, но стоит посмотреть на часы, словно рывком переносит их вперед. И вернуть уже ничего нельзя. Момент упущен, нужно ждать новый. И сколько ждать? Год, месяц, день? Девочка пила чай, Ясна пыталась привести в порядок мысли.
   - Ты моя новая мама? - спросила Майя.
   - Что???
   - Ну, если Милан новый папа, то должна же быть и новая мама!?
   - А что со старым... со старым папой?
   - Не знаю, - ответила Майя. - Никогда не видела. А мама умерла.
   - Мне очень жаль. Извини.
   Девочка кивнула и принялась рассматривать цветную обертку. Аллея, через которую ветер гнал желтые листья, а на заднем плане горы.
   - Это место называется "Томислав-сад", - сказала Майя.
   - Да, я помню.
   - Милан сказал, что Томиславу было очень грустно. Всё время. Наверно, в этом мы похожи.
   - Не говори так. У тебя еще всё впереди. Грусть пройдет.
   - Правда?
   - Да. Правда.
   - Тебе было так же грустно?
   - Да. И всё прошло.
   - Хорошо. Погуляем?
   - Да, почему бы и нет.
  
   Осенью это место казалось творением рук божьих. Ветер срывал листья и гнал их к подножью горы. Можно было лечь и рассматривать облака у самой вершины, но Томислав так и не решился. Власта стояла за спиной.
   - Ты не должен этого делать, - сказала она.
   - Нет, я должен, - сказал Томислав.
   - Эта война никогда не закончится.
   - Знаю. Но я могу приблизить её конец.
   - Мне страшно за тебя, - сказал Власта и смутилась своих слов.
   - И мне страшно за тебя, - отозвался он.
   В отряде Томислава было чуть больше сотни бойцов. Планомерно они освобождали северные города. Один за другим. Слава об этом ополчении облетела всю страну. Измученный и угнетенный народ остро нуждается в героях. Некоторые проходили большой путь, только бы увидеть Томислава и услышать.
   Как я стал этим человеком, думал Томислав. Я не чувствую себя им. Они видят не меня, а свои легенды обо мне. Будто я могу свернуть шею медведю голыми руками, забраться на вершину горы и парить над водой. Глупости. Это не подвластно ни одному человеку, разве они не понимают?
   Подобно снежному кому, он обрастал легендами с каждым днем. Даже на юге матери рассказывали детям истории о храбром Томиславе, который сразился с армией диктатора вдвое превосходящей его отряд по численности. И остался жив. И освободил еще один город. И ярость диктатора была подобна львиному рыку. Он назначил награду за голову Томислава.
   - Пообещай мне, - попросил Томислав. - Предай моё тело Бильяне, если будет возможность.
   - Обещаю, но и ты дай мне обещание, - сказала Власта. - Попрощайся со мной, когда придет время.
   - Обещаю.
   Они обнялись. Ветер играл волосами, Солнце спешило скрыться за горизонтом. Гора погружалась в сладкий сон. Возможно, это был сон о стране, которую нам не суждено увидеть. Страну мира и покоя. Пока об этом можно было только мечтать, людей убивали и изводили.
   Власта долго держала его, пытаясь запомнить запах, раствориться в этом моменте без осадка, полностью впитать в себя другого человека. Сердце обладает собственной памятью и даже на мелочи отзывается более резво, нежели душа. Она молила Господа, чтобы это не был тот самый момент прощания.
  
   Через пару месяцев я вошел в привычный режим. Утром совершал прогулку к подножью горы, потом завтракал и заходил к Лидии. Обычно, Майя была уже тут. Мы разговаривали, потом нас с Майей выпроваживал доктор и мы гуляли уже вдвоем. Я старательно отвечал на каждый вопрос, даже если Майя развлекала себя нелепостями.
   Сколько слонов можно поместить на банке сгущенного молока? Если чипсы не хрустят, это подделка? Где взять хромого кота? Можно ли перевернуть пирамиду? Почему собаки не мяукают? Почему птицы не сбрасывают на нас камни? Почему вода в реке такая грязная?
   Мы знакомились, мы узнавали друг друга. Нам предстояло найти общий язык и жить дальше. А Лидии суждено было умереть. Она угасала на наших глазах, жизнь покидала её. Смотреть на это было больно и мучительно. Я крепился ради Майи, она крепилась ради меня.
   Потом мы вместе обедали, и до ужина я принимался за работу. Интернет еще никто не отменил. Я расписывал рекламные концепции или сюжеты роликов, отправлял в "Славицу", получал ответы от шефа. Больше никто не знал, что мы поддерживаем связь, и я всё еще участвую в творческом процессе.
   После ужина я снова навещал Лидию. Казалось, только вечером она выглядела живее и болезнь на какое-то время её отпускает. Майя ложилась рядом и старалась нас развеселить. Мы же вспоминали детство или просто говорили обо всем, что приходит на ум. В какой-то момент Лидия засыпала и мы с Майей заговорщицки удалялись.
   Я курил, Майя выбирала какую-нибудь игрушку на ноутбуке и полностью уходила в виртуальный мир. Когда уставала, то я провожал её в палату к Лидии. Она ложилась на диван и засыпала. Долго я слушал их дыхание и пытался смириться с неизбежным. Получалось не очень. Иногда хотелось громко крикнуть, чтобы снять с себя наваждение.
  
   - Майя, я же сказал, что заеду за тобой завтра.
   - Сюрприз, - весело крикнула она, и виновато спряталась за Ясну.
   Обе улыбались.
   - Вы мне остановите сердце. Обе.
   Раздалось бурчание из-за спины Ясны.
   - Что ты говоришь?
   - Ничего, - сказала Майя.
   - Я волновался. Вдруг, с тобой бы что-то случилось.
   - Она здесь. И ничего не случилось, - вмешалась Ясна.
   - Майя, обещай мне, что больше так не будешь.
   - Хорошо. Обещаю, - отозвалась она. - Милан, где твой телевизор?
   - Украли, - сказал я.
   - Кто?
   - Робин Гуд и его шайка.
   - Здесь никогда не было телевизора, - сказала Ясна.
   - А как вы проводите вечер?
   - Обычно, молчим о своем, - ответила Ясна.
   Ураган по имени Майя обрушился на квартиру. Вещи разбросаны, теперь ничего не найти просто так. Гель для бритья в шкафчике на кухне, жидкость для мытья окон в ванной. Майя рисовала, Майя резала бумагу, когда ей наскучило, то она собрала все флаконы, тюбики и банки в отдельную сумку и влачила из комнаты в комнату, предлагая нам купить что-нибудь.
   - Постелить в комнате для гостей? - спросила Ясна.
   - Да. Думаешь, уснет?
   - Она уже утомилась.
   И правда. Движения Майи стали замедленными, он всё реже что-то кричала из других комнат и уснула перед радиоприемником. Ясна сама отнесла её в гостевую комнату и долго смотрела как девочка спит. Потом принялась расставлять вещи по местам.
   - Оставь, - сказал я.
   Я пил чай, Ясна сидела рядом и всё равно наводила порядок, только в безопасной зоне досягаемости рук. Дотягивалась до случайного предмета и ставила на стол. Мы смеялись. Приемник всё еще работал. Manic Street Preachers пели что-то о потерянной вере в абсолют.
   - Майя мне рассказала. Вам было больно? - спросила Ясна.
   - Наверно, - ответил я. - Мне не просто об этом говорить.
   - Что будет дальше?
   - Жизнь будет дальше. Пока у неё каникулы, а домой мы уже поедем вместе.
   - Неужели прошло уже три месяца?
   - Почти. Только два. Стоит нанять кого-нибудь в помощь?
   - Нет, я справлюсь.
   - Спасибо.
   - Не за что.
   Радиоведущий запнулся на прогнозе погоды и с таким отвращением прочел спонсорский текст, что мы снова синхронно засмеялись.
   - Я думаю, вы правильно поступили, - сказала Ясна.
   - Разве девочки не приучены к порядку? - я думал о своем, обозревая результат урагана.
   - Приятно слышать. Вы считаете меня девочкой.
   - Почему нет?
   - Не знаю. Какое-то время назад мне так не казалось. Люди старались съесть взглядом.
   - Значит, не только я?
   - Нет. Не только. Но ведь это важно?
   - В смысле, то, что думают о тебе другие?
   - Нет. Только вы. Что вы думаете обо мне?
   - Стараюсь не думать, иначе лишусь покоя.
   - Это странно, - сказала она.
   - А ты?
   - Я не могу. Честно, не могу.
   - Наверно, время еще придет.
   - Скорее всего, времени уже не осталось.
   Я взял её за руку и осторожно поцеловал.
  

10

   Ударили морозы и не позволили продвигаться дальше. Измученные солдаты укрылись в одной из бесчисленных деревушек на севере страны. Вряд ли удастся выбраться отсюда до весны. Люди воодушевленно приютили их, но скоро радость сменилась раздражением. Гости задержались. Вместо того чтобы продолжить поход, они остались здесь.
   Томислав размышлял. У него было много времени. Казалось, он единственный, кому люди оставались рады. Топилась печь, старик внимательно на него смотрел. Женщины что-то готовили, ребенок возился на полу. Время идет, думал Томислав, а мне так и не удалось подарить им свободу.
   - Что будете делать дальше? - спросил старик.
   - Хотели переждать морозы и двинуться дальше.
   - Это я уже слышал. Твои солдаты бандиты.
   - Других у меня нет.
   - Если задержитесь еще, то жди беды.
   - Знаю, - сказал Томислав. - Знаю, но что я могу сделать?
   - Я предупредил.
   И оказался прав. Ночью в пьяной драке убили двух солдат, терпению пришел конец. Отряд Томислава выставили из деревни, как нашкодившего кота. Они двинулись ниже по течению Бильяны, в следующую деревню и встали там. История повторилась. К весне в отряде осталось всего семь человек. Уже никто не хотел брать в руки оружие, жизнь наладилась.
   Вопреки последним событиям, слава Томислава росла. О нем постоянно рассказывали байки. Я стал заложником чужих слов, думал он, мне нужно вернуться домой. Когда он закрывал глаза, то видел Власту и понимал, что обманул её. Нужно было попрощаться, я не вернусь из этого похода.
   - Выходим на рассвете? - спросил один из оставшихся солдат.
   - Нет, - ответил Томислав. - Дальше я пойду один.
   - Мы что-то сделали не так?
   - Вы всё сделали правильно. Скоро война разгорится с новой силой.
   - Вы что-то задумали?
   - Да.
   Ветер не стихал. Солнце вставало и садилось. Ручьи отнимали годы и приятно журчали. Мы уже так близко, только руку протяни. Томиславу открывался мир. Он так долго искал. Усталость постепенно входила в его тело, он дышал ею, но только сейчас наполнился. И чувствовал себя старым, словно дерево, тянущее ветви в разные стороны.
   Утром он открыл дверь, чтобы принять смерть. И его провожали. Они ждали слов и не верили в то, что Томислав может умереть.
  
   Ничего не жди. Всё приходит само. Мы идем быстро, словно тени. И бежим, бежим от света. У нас за плечами прошлое. Некоторым оно мешает, тянет назад и иногда не позволяет идти дальше. Тебе нужно оставить его. Чем меньше твой груз, тем вероятнее, что ты сможешь подняться и продолжить путь.
   Всё приходит само. Ничего не жди. Мы идем медленно, словно во сне. У нас нет будущего, только проекции, которым не суждено подменить реальность. Что будет с тобой через пару лет? Как изменится твоя жизнь? Какой рисунок выведут морщины? Будет ли в твоих глазах счастье? Сможешь ли встретить смерть достойно?
   Ничего не жди.
   Всё приходит само.
  
   - Ты станешь моим единственным домом.
   - Знаю. Я рад.
   - Правда?
   - Да. Ты боишься?
   - Немного.
   - И я.
  
   Алекса убили. Не знаю, кто это сделал. Город давно стал местом, в котором деньги или позволяют жить, или лишают жизни. Если на тебя летит поезд, то лучше сойти с пути. Не все способны внимать советам. Алекс многим мешал. Что с нами? В кого мы превращаемся? Сами, без посторонней помощи.
   Никто и не думал носить траур. Не очень-то и честно. Есть человек, нет человека. Карусель продолжает вращаться, мы снова танцуем этот танец и продолжаем играть вызубренные роли. Мне было жаль. Иногда один неверный ход ведет к поражению в партии. Это как вытянуть самую важную карту из карточного домика. Дама пик. И всё рушиться.
   Банкет состоялся. Меня провожали, благодарили за работу и постоянно трясли руку, будто душу хотели извлечь на свет божий. Мне хотелось поскорее смыться и посмотреть чем сегодня займется Майя, но возможность постоянно ускользала. И я застрял.
   - Как ты? - спросила Чарна.
   - Хорошо. А ты?
   - И хорошо, и ужасно.
   - Ты про Алекса?
   - Да. Говорят, что у него было много долгов.
   - В каком мире мы живем?
   - Что ты имеешь в виду?
   - Человека могут убить. Просто так или за деньги. Взять и убить человека.
   Она смотрела на меня, будто впервые увидела. Здесь слишком много народу. Кто эти люди? Где среди них я? Меня мутило от слов. Перекормили. Вечер всё никак не заканчивался, глаза закрывались. Меня забавляло, что однажды я не смогу их разомкнуть и тогда всё встанет на свои места. Иначе, зачем это всё?
   - Я буду скучать, - сказала Чарна.
   - Да, я знаю, - ответил я.
   - Ты ведь не даешь людям второго шанса?
   - Только этим и занимаюсь.
   - Да?
   - Людям не нужен второй шанс, скорее, как самолету, второй заход на посадку.
   - Люди меняются.
   - Бывает, - согласился я. - Но не так часто как думаешь.
   - Я буду скучать, - повторила она и ушла.
   Мне часто приходилось лгать. Я просыпался и не чувствовал себя скверно, это просто еще одно из правил игры. На самом деле тебе не захочется услышать правду о себе. Она вряд ли тебе понравится. Поэтому я посмотрю в потолок, сделаю глоток кофе и скажу ровно то, что ты хочешь услышать. Спи спокойно и не грусти.
   Я боялся уснуть уже на пороге. Безумный вечер, безумный день, безумный мир.
   - Что с тобой? - спросила Ясна.
   - Устал, - ответил я. - Как Майя?
   - Спит, поэтому тебе лучше не шуметь.
   - Хорошо. Забавно.
   - Что? Мы наконец-то перешли на ты.
   - Да?
   - Да. С этого момента. Барьер сломан, дамы и господа, можете вздохнуть спокойной.
   - Ужинать будешь?
   - Нет, спасибо.
   Я заглянул в гостевую комнату. Агнец божий. Майя прижимала к себе какую-то неведомую миру зверушку и смотрела девятый сон. Что там? Кисельные реки, молочные берега. Вилли Вонка пьет чай со шляпником. Мир, в котором никто не убивает друг друга, никто не пугает до чертиков и не готов перегрызть глотку.
   Мне бы хотелось попасть в него, хотя бы заглянуть. Моё детство так быстро закончилось, что я должен продлить его для кого-то еще.
   - Спи, - сказала Ясна.
   - Меняемся местами, - ответил я. - Теперь ты на моем месте.
   - Держать за руку?
   - Я справлюсь.
   И всё же она взяла меня за руку.
  
   Лидия попросила Майю сегодня остаться со мной. И это было прощанием. Мы не стали изменять себе. Девочка играла, я снова учился писать от руки. Утром к нам постучал Бранимир, всё закончилось. Лидия умерла. Но жизнь продолжалась.
  
   - Братья и сестры! - крикнул Томислав. - Я благодарю вас за кров, за вашу жажду свободы. Увы, никто не может освободить человека, кроме него самого. Дальше я отправлюсь один. Я хочу, чтобы вы сами освободили себя. Пусть это случится не сейчас, а позже. Мне бы хотелось увидеть этот день своими глазами.
   И он ушел.
   Через три дня диктатор был убит Томиславом. Обезглавленные вояки не придумали лучшего решения, чем публично казнить убийцу. В столице возвели эшафот и Томислава повесили. Лишившись своего героя, народ поднялся с колен и начал сам себя защищать. Война закончилась.
   В день, когда Томислав потерял опору под ногами, Власта проснулась от собственного крика. Безымянная старушка засеменила в комнату к гостье.
   - Его убили, - сказала Власта.
   Старушка долго молчала, слушая как разрывается чужое сердце.
   - Бильяна, - сказала старушка. - Меня зовут Бильяна.
   Власта утопилась в тот же день.
  
   Нам часто рассказывали эту историю. Одноклассникам всегда нравились кровавые деяния. Диктатор был похож на Гитлера, его считали психом и, уже в университете, в театральных постановках его обязательно изображали омерзительным стариком, который жаждал властвовать.
   Томислав же представал молодым и красивым, он складно излагал мысли и вел свой народ к освобождению. При этом все как-то забывали, что в последний бой Томислав отправился один. И в этом уже не было героизма, это была жизнь. Может быть, не было никакого Томислава, а кто-то решил нам передать что-то важное. Вы совершенно одни на этом пути.
   Я всегда старался пропустить мимо ушей эту военную белиберду. Меня мало интересовали потери, бои или сколько пуль Томислав выпустил в командира отряда, который убил родителей Власты. Больше всего меня интересовала сцена расставания. Тогда Томислав не смог произнести слова "Прощай!", он сказал: "Обещаю". И это было прощанием.
   Так же и Лидия не смогла сказать этого слова, она просто попросила Майю остаться со мной на одну ночь.
   - Кого тронет ночь, тот может считать себя избранным, - сказал Томислав на одном из допросов.
   Говорят, рассекречены тайные архивы и теперь историю о Томиславе можно сложить воедино. Зачем? Для нашего народа он давно словно Будда Шакьямуни. О нем пишут книги, снимают кино, рассказывают истории. Наверно, таким образом мы пытаемся заполнить духовную пустоту. Подняться над обычной жизнью, словно туман над водой.
   Есть еще одна вещь, которая постоянно уходит от внимания. Ни Власта, ни Томислав так и не смогли признаться в любви, так и не провели ночь вместе. Томислав, подобно собаке, охранял сон спасенной им девушки. Это забавно. Особенно, если смотреть последний голливудский байопик, где постельные сцены по продолжительности превосходят военные действия. В жизни всё наоборот.
   Томислав нажимает на курок, диктатор получает в лоб пулю. Так нам показали. На самом деле, Томислав убил диктатора ножом. Охранники долго не могли отнять Томислава от уже мертвого человека, это была воистину смертельная схватка, апогей народной ненависти. Томислав даровал нам мир, но не свободу. Он говорил об этом.
   Милорад показал мне архивные документы, когда мы только познакомились. Фразу "кого тронет ночь" я услышал от бабушки. Она была искусно вплетена в колыбельную, под которую мне нравилось засыпать. Бабушка часто отказывалась её петь, но мне никогда не приходилось долго её уговаривать, стоило только сказать как я сильно люблю эту песню.
   Как она просочилась на волю? Не понимаю.
  
   - Бомба, - кричит Майя и прыгает на нас. Кровать скрипит, словно в предсмертной агонии.

***

   Ясна выглядит немного смущенной. Я чувствую так остро, что даже цвета кажутся ярче, чем есть. Иногда обретаешь счастье, когда у тебя нет причин, чтобы от него отказаться. Смелость приходит со временем. И уже не боишься взять на себя ответственность за другую жизнь.
   Теперь это моя семья.
   Путь еще не начат. Мы ведем друг друга к освобождению. Уставшие, израненные. Мы уже так много потеряли, что об этом больно говорить. И предстоит потерять еще. Помни о смерти, помни. Только тогда ты сможешь сделать что-то для жизни...
  

Декабрь, 2010.

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"