"До чего ты бедна. Столько лет, а промчались напрасно. Добрый день, моя юность.
Боже мой, до чего ты прекрасна"
Иосиф Бродский
Всем, кого это касается, то есть меня, пишущего это и тебя, читающего это по непонятным мне причинам. В город вошла весна, и мальчишки со двора сняли шапки. Все утро они убирали футбольное поле. Лопатой набирали лёд вперемешку с водой, забрасывали эту смесь в вёдра и уносили с глаз долой. Точнее - просто выбрасывали содержимое ведер между двух гаражей, пока хозяева авто мирно посапывали утренним сном.
Веселая ватага мальчишек быстро закончила с уборкой и уже не так весло отправилась в школу на оставшиеся уроки.
Утреннее робкое Солнце едва пригревало грязное поле, изрезанное лужами, словно морщинами на старушечьем лице. Дворник гнал мусор, молочница разговаривала с людьми-жаворонками и одиноко смотрелась разутая "девятка". Всё как всегда.
Я знал - ближе к вечеру будет битва. Двадцать юных ножек начнут непримиримо месить грязь футбольного поля. "Балтика" - "Спартак", для жителей двора это означало чуть менее часа, проведенного на балконе с сигаретой, кружкой чая или женой.
Я открывал в себе ожидание этого часа, этой игры. Мне казалось, что мир желеобразно замер в предвкушении этого момента. Прохожие с тоской поглядывали на поле, жители квартир ставили машины подальше от зоны попадания мяча. Второсменки притворялись больными, нагревая градусники о грелки и чайники, чтобы вместо школьного однообразия увидеть захватывающее дух действо, а может увидеть чудо. Когда сильно чего-то ждешь, то кажется что и мир ждет вместе с тобой.
До матча оставалось три часа, и я привычно дробил время чтением, сидя на подоконнике. Рядом лежали книги Кастанеды и Пелевина, создавая в сознании дежурный экзистенциальный коктейль.
Изредка я отрывался от чтения и подолгу смотрел в окно, выходившее на поле как комментаторская кабина на стадионе. Уставшие глаза то и дело натыкались на спешащих куда-то людей. Они были мне не знакомы, но напоминали муравьев-тружеников. Каждый выполнял какую-нибудь свою работу, но всё ради одной цели. Последняя оставалась для меня загадкой.
Вот и вся наша жизнь, - подумал я. - Делаем что-нибудь, а зачем? - понять не можем, да и не в состоянии, если честно.
В очередной раз, оторвавшись от чтения, я уловил смену настроения вида из окна. Школьники уставшие, но довольные ползли домой. Кто маленькими компаниями (большой-большой секрет), кто в одиночку. Естественно, девочки шли отдельно от мальчишек, дразнивших их, за что иногда получали по лбу. Даже сквозь оконное стекло я слышал крики, смех, обрывки разговоров:
- Я те щас по башке настучу, баран...
- Ты т-що, Гарри Поттер круче spiderman'а...
- Девочки, последняя серия "няни" - очуметь...
- Ирка - дура!
- Конопатая, где твой дед, а то у меня лопату украли?
- Сань, у меня новые фишки - давай меняться?
- Светка, выходи через час в резиночку играть...
Мое сердце затрепетало. Мне показалось, что оно вырвется из груди от ностальгического хаоса, царящего в голове. Чтобы успокоиться, я умылся ледяной водой и закурил. Конечно, я почувствовал себя легче.
Не имею привычки долго выбирать одежду. Надел то, что было под рукой: черные джинсы и синий свитер с надписью "I wannabe forever young". Натянул на ноги кроссовки и спустился во двор.
Поле окружила довольно приличная аудитория болеющих и сочувствующих: мамы-папы, друзья-соперники. Катавасия, одним словом. Игроки разминались. Я втиснулся между мальчишкой лет десяти и его отцом, мальчик шепелявил:
- Па, а Шереша играет?
- Да, играет! - заверил отец.
Справа от меня стоял еще один мальчишка, но постарше. В руке он держал сигарету без фильтра, неумело затягивался и часто сплевывал свои мысли на землю.
- Ничё, Рыжик им задаст перцу! - сказал он со злостью неведомо кому.
Матч начался, два тайма по двадцать минут. Зрители притихли и только в особо острые моменты (грубость, гол) напоминали о своем присутствии. Кто улюлюкиванием, кто аплодисментами.
- Пенальти же, пенальти! - кричал стоявший рядом шкет, когда Рыжика сбили с ног.
Судьи не было. Команды посовещались, но пенальти стать не стали. Забавно, но система самосуда напомнила мне о простом человеке. Совершил какой-нибудь поступок, сам себя засудил, вызывая в себе личности прокурора, свидетеля, адвоката и подсудимого. Потом посадил себя в тюрьму, которую сам же охраняет.
Рыжик - единственная девчонка на поле. Тринадцати лет, обутая в черные бутсы-сороконожки от господина Ади Даслера. Одета она в красную форму с белой полосой по диагонали ("Монако", кому интересно). Лицо усеяно веснушками, а ярко-рыжие волосы развеваются на бегу.
Она не старше всех остальных, но сразу выделяется из общей массы. И не только из-за внешности. Уверенный и точный пас, филигранная техника, легкий дриблинг, точные и сильные удары по воротам.
- Во, даёт! - восхитился шкет, когда Рыжик обыграла весь "Спартак", посадила вратаря на пятую точку и забила в пустые ворота.
- Алга, алга! - кричит Марат, капитан и вратарь "Спартака"
- Куда алга, бабушку твою за ногу? - возмущается Ильяс, уставившись на вратаря.
- Ну развернись же! - умоляет капитан и Ильяс оборачивается. - Теперь алга, твою мать!
- Мунута! - кричит мальчишка с всеобъемлющим прозвищем Секундомер.
Счет 4:4, а ничья подобна пощечине. Рыжик обыгрывает двоих и метров с пятнадцати бьет по воротам. Вратарь неимоверными усилиями отбивает мяч на угловой. Рыжик бежит подавать и... замечает меня.
Она застывает от неожиданности, а я молча показываю на часы и скрещиваю указательный и средний пальцы. Рыжик еще больше удивляется, по секретной балтийской системе это значит "подача на дальнюю штангу". Я повторяю жест, она кивает в ответ и подает. Мяч попадает в голову балтийца и залетает в рваную сетку ворот. Гол! 5:4. Победа.
Через минут двадцать поле пустеет, как будто никого и не было. Рыжик идет последней с грязным мячом в руках. Она подходит ко мне.
- Наконец-то, я думала никогда не придёшь.
- Ну вот же, пришел, - отзываюсь я. - Беги мойся, а то через двадцать минут вырубят горячую воду на неделю!
- Спасибо, - благодарит она, прыжком одолевая несколько ступенек, и застывает в нерешительности перед дверью с кодовым замком.
- Сто тридцать девять, - говорю я и Рыжик исчезает за черной железной дверью.
Господи, восемь долгих безвозвратных лет, а промчались как один день. Восемь лет. Хрупких, как утренняя дрема. Красивых, как заходящее Солнце. Все это время кто-то был далеко, а кто-то был рядом. Кто-то только здоровался, а кто-то уже прощался.
Я сел на лавочку у подъезда и закурил. Ветер кружил на асфальте карусель из прошлогодних листьев и мусора. Темнело. Холодало. Дым сигареты безнадежно улетал.
Я думал о том, что за восемь лет так и не сдвинулся с мертвой точки. Я словно компьютерный герой перескочил на другой уровень. Поменял увлечения, окружение, сферу деятельности, но так и остался с самим собой. Так и остался тонуть в одиночестве. Разве только уже начал захлебываться, а так все та же тоска и отрешенность.
Рыжик вышла в спортивном костюме, прикрыв мокрую голову бейсболкой.
- Заждался?
- Ничего страшного. Ждать я привык.
- Погуляем, - предложила она.
- Конечно.
Я взял её теплую руку в свою, и мы пошли гулять по воле Настроения. Этот маршрут случается редко, но когда всё же накатывает, то идешь по направлению сердца, а не головы и ног.
- Пришел прощаться? - спросила она.
- Да, время пришло.
- Ну так начинай!
- Подожди немного, мне нужно привести в порядок мысли.
Я посмотрел в её глаза и уловил легкий блеск в её взгляде. В этот вечер она походила скорее на рыжую кошку, чем на обыкновенную девчонку.
- Знаешь, я очень скучал, - начал я. - Я не мог поверить что всё это ушло, наверно поэтому задержался на восемь лет.
- А теперь веришь, что всё ушло?
- Не верю, а знаю.
- Ты начал курить? - она ловко отбила тему.
- Уже не помню когда, - попытался оправдаться я.
- А как же футбол?
- Умер.
- Жаль, - искренне посочувствовала она.
- Понимаешь, когда взрослеешь, то обязательно что-нибудь приносишь в жертву. Только в момент жертвоприношения ты еще не понимаешь как важно то, с чем ты расстаёшься.
- Надо же! - на её лице читается удивление.
- Всё равно я был чужим в этой компании. Одиночка редко вписывается в команду. Тренировки были для меня мучением. Никто не слушал "спЛин", никто не читал Воннегута. Не с кем было перекинутся парой слов. Я сидел на скамейке и тихо ненавидел себя за то что не могу не фальшивить в этой мелодии.
Она выдавливает подобие улыбки.
- Как наши?
- А кто это - наши?
- Ну, одноклассники.
- Не знаю.
- Как не знаешь? - удивляется она.
- Мне двадцать один, а я не научился строить мосты. Любой, кто входил в мою жизнь, приносил с собою свой монастырь и устав к нему. Получалось, от меня мало что зависит. Это как ехать в автобусе: ты ничего не делаешь, а мир за оконным стеклом движется и везет тебя куда надо.
- Так значит, мосты не строишь?
- Нет, не получается. Может от этого конструкции часто рушились и погребали под собой все мои надежды.
- И правда! Для моста нужно два берега. Не годится когда один край уходит в пустоту.
- Что совсем ни от кого нет весточки?
- Есть от некоторых. Иванов в армии лежит в госпитале, Катька учится на инязе, Людка сканирует и распечатывает тексты где-то в центре, Кузя в Челябинске. Остальные - не знаю.
- А Ринат?
- Не знаю.
- Он же был твоим лучшим другом.
- Мосты сожжены. До Рината был Женька, до Женьки - Антон. Это замкнутый круг, я ничего не могу сделать. Мне иногда кажется, что я всего лишь марионетка, подвешенная на нитке, и от меня ничего не зависит. Если кукловод подсунет мне другую куклу, то я должен что-то говорить, если нет, то должен ждать.
- Грустно у тебя всё получается, как будто и жить не хочешь.
- Почему же, очень хочу. Грустно всегда только с одной стороны, а поменяй угол зрения и все увидишь по-другому.
Мы долго говорили. Я рассказывал о том, как и чем живу, Рыжик рассказывала о футбольных баталиях. С каждым новым словом мне казалось: что-то подкрадывается ко мне словно вор, отключающий сигнализацию. Это что-то было очень сильным и чистым. Я не знал что это. Может, откровение или всего лишь несколько слов. Но одно я знал наверняка - это было очень важно для меня.
Несколько минут в голове бил барабан, извещая о приближении этого неведомого послания, но звук утих и ничего не произошло. Так бывает, когда хочешь чихнуть против воли, а чих пропадает и ты минуту сожалеешь что упустил эту возможность из-за того, что внутренне был готов.
Она поцеловала меня в щеку и в районе солнечного сплетения эльфы изо всех сил замахали маленькими крылышками.
- Знаешь, - сказала она. - Я хочу, чтобы ты это знал. Я прощаю тебя, ты всё сделал правильно.
Рыжик развернулась и ушла, оставив в воздухе слова прощания. Она закрыла подъездную дверь, уже деревянную с отколупывающейся синей краской. Это значило, что назад дороги нет, и больше не будет.
Я вынул последнюю сигарету и выбросил пачку в урну. Вдохнул дым и вдруг понял природу этого неведомого, застрявшего во мне.
Так долго я искал прощения у людей, которых я обидел или задел в этой повседневной давке, но не оно было моей целью. Достаточно было самому простить себя. Я подумал о том, что впустую потратил столько сил, чтобы найти что-то снаружи, хотя на самом деле нужно было искать это в себе.
Я часто чувствовал, что выпустил джинна из бутылки, но то, что этим джинном могу оказаться я, мне не приходило в голову. Все эти годы я пытался снова залезть в эту же бездонную бутылку с обжигающей жидкостью, но все было тщетно. Некому было закупорить меня снаружи, а все попытки запереться изнутри оборачивались неудачно из-за постоянного стука в мою метафизическую дверцу. Кто-то обязательно видел и слышал меня, знал о том, что я еще жив. И, как ни странно, хотел, чтобы я жил.
Мне не стало легче от посетившего меня открытия, но что-то во мне перевернулось с ног на голову. Я знал, с этого момента я уже никогда не буду прежним. Вместе с последним табачным выдохом я выпустил "ушедшее я" на свободу и зашагал в направлении Востока, снова по велению сердца.