Где ты сейчас? Куришь на очередной кухне? Пьешь коньяк, запивая холодной колой? Или, может, тебя уже нет? Кто-то носит твое тело, называется твоим именем, работает за тебя. И тебя уже нет. Поверь мне, так бывает.
Чирк, чирк, шарк. Я шагаю нелепыми словами по тетрадному листочку. Кому это нужно? Честно говоря, сам не знаю. Доктор нахмурил брови, выдал мне черную тетрадь и ручку с синей пастой, потом сказал:
- Вам нужно записывать всё, что с вами происходит. Всё, о чем вы думаете. Всё, что вам не даёт покоя.
Смешной малый. За два последних месяца я стал настолько спокоен, что мне завидуют все булыжники в мире. Они вчера приходили ко мне, просили научить их не любить. Я сказал что подумаю. Я не выношу спонтанных решений. Поэтому каждый мой шаг выверен, четок, осознан.
Жаль, что в больнице нельзя курить. Летом мне было легче. Я скосил и скурил всю траву перед моим окном. Зима всегда тяжелое время. Депрессии, неврозы, припадки. Я вижу это каждый день. Мой сосед клянётся что видел НЛО. Он говорит, что нам нечего боятся. Мы им только сейчас интересны, а после, когда нас выучат наизусть, мы станем шлаком. Я думаю, что сам он шлак.
Ах, да! Я не сказал тебе как сюда попал. Тебе уже наверно рассказали твои знакомые. Я даже слышу их голоса:
- Идиот порезал вены, - говорит твоя лучшая подруга.
- Сидит в "дурашке", - говорит твой брат.
- Там ему и место, - говорит твой муж.
- Он всегда хотел, чтобы его жалели. Он жалок, - говоришь ты.
Нет-нет. Они не правы вместе с тобой. Я не ищу жалости, и никогда её не искал. У вас очень модно говорить, что жалость это плохо. Жалеть для вас значит унизить себя. У меня, спасибо доктору Сергееву, есть время обдумывать ваши действия. В мире, где вы живете, люди боятся жалеть, они ищут эту жалость. Им лучше уткнутся в чью-нибудь жилетку и поплакать о жизни, как и мне когда-то, чтобы потом их гладили по голове, утешали. Тогда их жизнь покажется им немного лучше, ведь Жилетка тоже расскажет им о своей жизни. Вы поменяетесь местами. Самое страшное в том, что вы начинаете кичиться своими бедами. Это очень плохо.
Я не искал жалости, не искал понимания, не искал любви. Я искал в вас ту отправную точку, с которой начинается Человек с большой буквы. Из миллиардов дешевых китайских струн я хотел найти струну вашей души, ваш полёт. Увы, увы.
Наверно я тебя обидел, но ты же знаешь, что со мною так было всегда. Кто бы ко мне не подходил, он всегда получал пощечину. Так было. Так будет. Но как только человек входил в мою весну, то оставался здесь навсегда. Я очень легко привыкаю к людям, поэтому мне было больно, что тебя нет рядом. Я искал тебя, ждал тебя, звал тебя. Теперь этого не вернуть. Ну и ладно.
Я нелепо машу рукой медсестре Екатерине Сергеевне. Она полная брюнетка. У неё вчера был день рождения. Ты знаешь, она ходит не как все. Быстро-быстро семенит ножками и похрюкивает. Она очень смешная и добрая. Колет мне в зад какое-то лекарство, но я не обижаюсь. Правила есть правила. Вот она семенит и улыбается. Прикосновение левой ноги к заснеженному двору при больнице - хруст и хрю. Правой - хруст-хрю. Забавное зрелище.
Хм, забываю рассказать как попал в больницу. Слушай!
На одной из вечеринок мне стало так плохо, что я больше не мог терпеть. Я сидел один в пустой комнате, тупо уставившись в пол. Я думал о том, что не хочу жить. Это не потому что тебя нет со мной. В этом нет твоего участия. Мне просто надоело. Надоело смотреть как рушится самое светлое здание в человеке. Надоело носить маски по утрам понедельника. Надоело существовать, выживать. Я разбил стекло в шкафу и взял осколок.
Потом я нашел тазик. Я не хотел пачкать чужую квартиру. Потом тщательно резал руку. Вдоль. Поперёк. Вдоль. Поперек. Я лежу, закрыв глаза, из руки бежит красный ручеек. Я слабею. Меня знобит. Жизнь уходит.
Тогда я и увидел ЕЁ. Не верь тому, кто говорит, что ОНА это страшная старуха с косой. Она прекрасна. Она даже не она, а что-то бесполое. Она села рядом со мной и смотрела мне в глаза. Потом улыбнулась и сказала:
- Рано. Не сейчас. Потерпи.
- Почему? - Спросил я.
- У каждого свой срок.
- Кому-то интересно отмерять для нас время?
- Да, - ответила она и растаяла.
В комнату забежал перепуганный хозяин. Вызвал скорую. Врач остановил кровь и спросил:
- Как так случилось?
- Упал, - ответил я.
- Ты псих, - сказал он.
- Возможно.
Дома на меня злились. Оказалось, что самоубийца думает только о себе. Мне кажется, что это не аргумент. Мы всегда думаем только о себе. Все морщили носы от моей руки, говорили, что это ужас. Я привык.
Привезли сюда.
На самом деле здесь нет ни одного Наполеона, как об этом врут в фильмах. Ко мне раз в неделю приходят родители. Раз в месяц заглянут товарищи. Тебя не было, а мне все равно. Я понял, что, увидев раз свою смерть, человек становится кристально чистым, а остальные для него становятся фантомами. Фантом красивое слово. Наверно Фантомас это Фантом по-французски. Вот так я теперь и живу. Один среди фантомов. Я охвачен полным безразличием к миру. Он отвечает мне тем же.
Чаще всего ко мне приходят твои ренегаты. Их всегда трое. Они просят у меня деньги, но таких денег, которые им нужны, у меня нет. А монеты они почему-то не любят, может оттого, что они заваливаются за подкладку? У меня часто нет денег. Я не аскет, просто я слышал, что у Бога их тоже нет. Ты об этом знала?
Твои приятели выводят меня на прогулку мимо вахтерши бабы Вали, говорят мне, чтобы я вел себя естественно и улыбался. Я иду с ними по коридору и улыбаюсь. Им это видится естественным.
Мы выходим во двор и сворачиваем за угол главного корпуса, там твои друзья начинают сквернословить и что-то мне кричать в лицо. Всё это время я хочу, чтобы это быстрее закончилось. У самого крикливого неприятный запах изо рта, и он часто плюет мне в лицо. Потом они меня бьют, а я продолжаю улыбаться. Всё должно быть естественным. Они злятся еще больше, поэтому бьют сильнее. Через полчаса они уходят. Я лежу на снегу и улыбаюсь. Потом медленно встаю и иду в палату. Баб Валя спрашивает:
- Что с тобой?
- Упал, - отвечаю я.
- Ты психованный какой-то.
- Возможно.
Номер нашей палаты седьмой. Мне всегда нравилась семерка. Всего нас пять человек.
Саша это уфолог, о котором я рассказывал. Игорь косит от армии. Юра и Антон играли в "ромашку". Не знаешь такой игры? "Любит-не любит, любит-не любит, любит-не любит... а дай-ка я с собой что-нибудь сделаю, может, полюбит?" Грустные игры.
Я тоже раньше играл. Это хуже, чем казино. Затягивает гораздо быстрее и последствия всегда ужасны. Теперь я вырос из этих брюк, а может, просто похудел.
Иногда ко мне приходит Лена. Она из женского отделения. Там страсти еще те! Ромашка это как данность. Лене предложили выйти замуж, и ее заклинило. Она увидела свою будущую жизнь в четырнадцать секунд. Она сказала, что газплита это не её. Может быть она права.
Мы сидим прижавшись друг другу и смотрим телевизор. Его включают только на два часа. С восьми до десяти. Мотивируют тем, что психам не нужен телевизор. Наверно они правы - халаты-то на них.
Да, кстати, я не видел еще ни одного пациента в смирительной рубашке. Может их прячут в подвалах? Ты не могла бы спросить это у кого-нибудь из вашего мира. Я очень боюсь подвалов. Там пахнет плесенью.
Иногда Лена со мной разговаривает:
- А ничего, что я не накрашена?
- Нет, ничего.
- А что ты хочешь смотреть?
- Мне все равно что смотреть.
- Ты знаешь, - говорит она с придыханием, - там, за забором. У меня есть почти муж.
- Я знаю, - отвечаю я.
- Тебя это не беспокоит.
- Нет, не беспокоит.
Я пытаюсь объяснить ей, что все попытки поставить на человека тавро "Мой" бессмысленны. Человек всегда ничей.
Продолжу писать завтра. Сегодня у меня вечерний чай в компании медбрата Алексея. Мы играем в шахматы в его смену. Он уже начинает злиться, стоя в дверном проеме. Мне пора бежать.
Извини, что заляпал тетрадь кровью. Приходили твои друзья. Я начинаю к ним привыкать. Сегодня я хотел с ними познакомиться, но они не пожелали. Они славные ребята. Очень сильные, целеустремленные. Про таких говорят "далеко пойдут", но почему-то они никогда не далеко, а всегда рядом.
Я не сразу заметил, что течет кровь. Я умылся и посмотрел, что натворил в тетради. Кошмар. Как ты это будешь читать? Поэтому я вырвал один грязный листок, остальные более-менее чистые.
Я уже не так радуюсь, когда ко мне приходят. Меня всегда от чего-нибудь отвлекают. Вчера я играл в "города" с Антоном. Мы дошли до города Тромсё, что в Норвегии. Антон мне не поверил, а доказывать что-то человеку очень трудное занятие. У меня сразу начинает болеть голова.
Знаешь, я человек без имени. Это удивительно, но я не помню как меня зовут. Не помню откуда пришел. Не уверен что когда-то шел. Иногда то, что было моим именем выскальзывает из моей потертой больничной книжки, из истории болезни, из уст врача, мамы. Как только я его слышу, мне хочется бежать изо всех сил. На ходу мне хочется кричать. Если я побегу, то буду кричать о том, что вы не правы. Человек должен быть без имени. Он изначально в тюрьме из слов. Это очень грустно - тюрьма. Вся наша жизнь тюрьма.
Перед отбоем я играю с собакой. Лайка по имени Миранда. Мне кажется это красивое имя, хоть я и не люблю имен. Она целует меня в губы, а я её. Мы катаемся по полу, а после воем на луну. У нас всегда аншлаг. Люди приходят посмотреть на это. Собака и человек едины. Думаю, оно того стоит.
Мне очень не хватает тепла. Мне хочется чтобы кто-то подошел ко мне и обнял. Меня так давно не обнимали, что я уже начинаю забывать как это приятно. Я хочу бескорыстного объятия. Не хочу, чтобы, обнимая, мне лезли в карман за бумажником или лезли в трусы. Я хочу очень чистого объятия.
Игорь нас ненавидит. У него отобрали водительское удостоверение. Оказывается, душевнобольной не имеет права водить автомобиль. Душевнобольной, какое глубокое слово, как Марианская впадина. Холодное, как самый злой в мире лёд. Игорь говорит:
- Ты какой-то странный.
- Я странник, - отвечаю я, хотя говорить с ним мне неинтересно.
- Ты больной! - Говорит он и напяливает на себя лицо нашего доктора.
Все знают, что Игорь не хочет в армию, но не разоблачают его. Эта странная игра продолжается уже три месяца. Целый сезон. Хм, как в театре. Надеюсь, он пополнит свой репертуар. Замыленность спектакля это чересчур.
Иногда я разговариваю с Богом.
- Сидишь? - Спрашивает он.
- Сижу, - отвечаю я.
- Ничего-ничего, скоро будет лучше.
- Да, наверно, - неуверенным голосом говорю я.
- Что нового?
- Да ничего.
- Как обычно.
- Да-а-а, - протягиваю я, и мы молчим.
С Богом не нужно говорить. С ним нужно молчать. Я это понял при нашей первой встрече. Он начинает разговор просто чтобы снять неуверенность. Он жутко стеснительный, как я. Он до беспомощности не уверен в себе, как я. Он очень добр, как я. Мы похожи. Обычно похожие не тянутся друг к другу, а мы тянем свои пальчики навстречу. Он дует в лицо запахом новых книг и грецких орехов, а я ловлю его шепот и смеюсь. Нам хорошо вместе.
Однажды Лена сказала мне:
- Привет, красавчик!
Я испугался сначала, потому что подумал, что меня назвали по потерянному имени. Потом успокоился и решил проверить. Я посмотрел в зеркало. Лена пошутила. Красавчика там не было.
Там стоял молодой человек среднего телосложения в синей пижаме. Утомленное лицо с еле заметными веснушками, небрит, непричесан. Глаза. Меня поразили его глаза. У него очень грустный взгляд. Мне стало его жаль. Что-то с ним случилось. Что-то что связано с падением. Я знаю потому что пережил подобное. Я был ангелом, но мне срезали крылья. Было очень больно. Этот молодой человек напомнил мне обо мне. Я очень хочу с ним познакомиться и помочь ему. Я всем помогаю, но никто не помогает мне. Правда я и не жду. Но было бы приятно, если бы кто-то помог мне.
На самом деле мне можно уйти когда захочу. Но здесь лучше, чем у вас. Говорят, что подорожал бензин, проезд. Говорят, что зарплату подняли на десять процентов, а налоги на двадцать. Вот уже второе тысячелетие я живу на этой планете, а у вас так ничего и не изменилось.
И всё же, иногда я еду в город на борщ. Каждый месяц мама готовит украинский борщ для меня. Мы садимся в кружок и едим вкусный борщ как в старые времена. Это очень приятно. Но прежде чем доехать до дома я постоянно теряюсь. Я сажусь не на тот автобус, постоянно забываю деньги, за что меня оскорбляют водители, выхожу не там, где нужно. Я не люблю автобусы. Зимой в них холодно, летом в них жарко. Автобусы тоже без изменений: сидят подростки, стоят старушки. Всё как обычно.
После того, как мы пообедали, мама ведет меня в комнату. Она плачет, а я стараюсь её успокоить.
- За что мне такое наказание? - Спрашивает она.
- Извини, Ма, я не виноват.
- А кто виноват? У тебя было всё, и вот что ты со мной сделал!
- Я тебя очень-очень расстроил?
- Конечно расстроил.
- Я не хотел, - честно признаюсь я.
- Один бабник (это про отца), второй алкоголик (это про брата), третьей лишь бы таскаться (это о сестре), четвертый больной на всю голову.
- Извини, Ма.
- Ты хоть понимаешь, что ты болен?
- Возможно, - отвечаю я.
Мама сильно постарела, когда меня положили в больницу. Седые волосы приносят мне странные мысли о мудрости, тяжелых пыльных философских томах, старых пластинках.
Я прощаюсь, меняю автобусы, вхожу в палату, беззвучно плачу. И не дрожат скулы, нет всхлипов и рыданий, нет слез. Мне только двадцать один, а я уже все выплакал. Всё. Пустота. Провал.
Лена сидит рядом и смотрит мне в глаза. Она приняла предложение своего друга. Скоро свадьба.
- Я решила больше не прятаться, - говорит она. - Тебе тоже нужно выйти.
- Мне некуда идти. Не верь, но попытайся понять. Я знаю это очень трудно: когда у тебя есть всё, значит, у тебя нет ничего. Я пуст. Мне очень нужны друзья, но кто-то видимо решил обречь меня на одиночество.
- Не думай так, пожалуйста, - успокаивает она.
Лена сидит в черной шубе, в руке у нее букет роз, будущий муж нерешительно мнется на пороге, в воздухе висит молчание.
- Ты мне очень сильно помог, - говорит она, а незнакомый мне, но дорогой ей, мужчина тем временем предупреждает, что подождет на улице.
Примерно минут пять мы молчим, потом она обнимает меня и рыдает.
- Я приду за тобой, слышишь? Я приду. Я спасу тебя. Верь мне!
И я снова верю в человека. Глупо и нелепо, гордо и безнадежно, чтобы еще раз разочароваться.
Она уезжает от меня, как остальные. Навсегда.
Моего лучшего друга зовут Койот. Он приходит редко, но приносит с собой целый портфель гитарных аккордов и звуков, разбивающих тишину.
- Как ты? - Спрашивает Койот улыбаясь.
- Хорошо, - отвечаю я.
Самое страшное, что я и правда так думаю. Койот рассказывает мне смешные истории, я смеюсь. Наши шутки - не фальшь. Это наша боль.
- Что с тобой случилось? - Спрашивает он, рассматривая кровоподтеки на моем лице.
- Упал, - отвечаю я.
Потом и он уходит. Я очень его люблю. Он никогда меня не упрекнул. Он всегда мне рад, каким бы мне не случилось быть. Очень приятно, когда тебя воспринимают как человека. Человек ведь всегда разный. Это как кофе с молоком, черное с белым, хорошее с плохим, прекрасное с ужасным...
Неожиданно появилась ты. Ты вошла и ужаснулась шрамам на моей руке. Я не успел надеть что-нибудь на голое тело.
- Болит? - Спросила ты, кивая на руку.
- Иногда, - ответил я. - Чаще болит не рука, а воспоминания.
- Не умничай! - предупредила ты.
- Не буду! - заверил я.
Ты сказала, что я кошмар всей твоей жизни, не спросив меня. Ты тоже кошмар. Рядом с тобой Сатана - сущее дитя. Ты быстра, как кошка. Ты ловкий манипулятор. Я был мышью в твоих руках.
- Вот этого только не надо. Что же ты ползал в моих ногах, если ты был так беззащитен?
- Я был слеп. Знаешь, любовь это прожектор в лицо. Ничего не видно, только чувствуешь. Я тебя любил.
- А теперь не любишь?
- Нет. Теперь не люблю. Но ты не должна грустить.
- С чего ты взял, что мне грустно?
- Ты не признаешься!
- Какое право ты имеешь думать за меня? Это мне в тебе и не нравилось.
- Не нужно сейчас перечислять. Почему все наши разговоры в миноре?
- Не знаю, может, ты тому виной?
- Давай, разделим на двоих. Грустно брать вину на себя.
Мне ничего от тебя не нужно. Когда-то я хотел услышать всего несколько слов: "Я никогда тебя не любила". Я думал мне станет легче, но я обманулся. Теперь, когда я могу думать при выключенном прожекторе, я пришел к тому, что просто заблудился в лабиринте, но выход нашел слишком поздно.
- Деньги отдашь? - Спросила ты.
- У меня нет денег.
- Найди.
- Кто даст деньги сумасшедшему?
- А ты ловко это провернул. Задолжал, потом чуть чиркнул руку, спрятался. Ты вернешь деньги, понял? Хуже будет!
- Хуже уже было.
- Ты хоть понимаешь, что говоришь, придурок? Тебя же убьют за такие деньги.
- Если от этого вам станет легче - пожалуйста.
- Ничего-ничего, побьют часика три и вся дурь из тебя выйдет, как миленькая.
У тебя иногда очень злое лицо. Иногда ты мне противна. Это был как раз такой случай. Я встаю, чтобы уйти, но театральный пафос не дает мне покоя:
- Знаешь, - говорю я, - мне очень приятно, что ты зашла, но не приходи больше. Когда-то ты растоптала моё сердце, но сейчас у тебя ничего не выйдет. Я слепо верю в одно - отольются дожди по мышкиным слезам.
Ты фыркаешь и уходишь. Кого ты хочешь обмануть? Судьба не продается в кегах пивных ларьков, её не выменять на тошнотворные миражи. Когда-нибудь ты станешь перед последним своим порогом, мне бы очень хотелось заглянуть в твои глаза в этот миг.
Твои ребята приехали за мной. Они обещали мне показать что-то интересное.
- Что? - Спросил я.
- А что ты хочешь увидеть?
- Смеющихся пингвинов.
- Хорошо, будут тебе пингвины.
Мы едем за город на ферму пингвинов, рассказывающих друг другу смешные байки. Они внимательно слушают говорящего, потом смеются, на миг смотрят в небо, запрокидывая голову, падают, катаются по снегу.
Я всю дорогу думаю, как назвать свои записи.
Я очень болен, поэтому это будут "больные записки".
Человеку нужен кто-то рядом. Ему нужны друзья, нужна любовь. Если бы всё можно было найти внутри, то зачем внешний мир? Я больше не боюсь никого. Я сжег себя. Я боюсь секунд, они бегут слишком быстро. Я боюсь неоправданных надежд. Я боюсь причинить вред детям. Я боюсь убить таракана или что-то живое.
Люди рождаются со стертой памятью. Они рождаются ангелами, но не помнят об этом. А потом мучительно вспоминают о том, кто они на самом деле.
Раньше слова ранили, теперь они пусты.
- Че, он там, падла, задумался, Санёк? Тащи его сюда! - кричит главный.
Я выхожу, вокруг нас лес, мы ехали по целине добрых километров пять.
- А где ферма с пингвинами? - Спрашиваю я.
- Далеко, братан! - Уверяет второй. - Не заставляй меня нецензурно выражаться!
- Встань на колени! - Приказывает третий.
Я встаю.
- Может, всё-таки отдашь деньги?
- Да откуда у этого кретина деньги?
- Нее, денег у нё нет.
- Отдашь, тварь?
- Вы мне? - Спрашиваю я.
- Он совсем дурак! Тебе, конечно. Ну, отвечай, гнида?
- У меня нет денег. Друзья, деньги - моль, съедающая ваши мозги, растлевающая ваши чистые души.
- Все, короче. Пошел он на фиг. Санёк, сделаешь?
- Не вопрос.
- Молись, ничтожество!
Холодное дуло пистолета на морозе обжигает мне висок. Я молюсь, чтобы у них всё наладилось, чтобы они прозрели.
Я не слышал хлопка выстрела. Я почувствовал только ветер в голове. Знаешь, это как сквозняк. Потом пошатнулся и упал рядом с кровавыми ошметками моего мозга, моей души и моего разума, принесших мне так много неприятностей.
А вокруг красота! Высокие сосны с инеем на ветках, начало нового дня, застывшая река с болтливыми рыбами. Мы о многом с ними говорили. И всё утеряло свою значимость, кроме этого виденья.