Настроение у меня в тот день 6ыло премерзкое: никого не хотелось видеть, ни с кем не было желания разговаривать, и тем более - по душам. В ожидании электрички в скверике нашел уединенную скамеечку и постарался отключиться от внешнего мира. Вытянув вперед уставшие ноги, я прикрыл глаза. Однако...
Буквально через несколько минут на мою скамеечку устало опустилась женщина лет семидесяти. Она бросила на меня грустный взгляд, потом порылась зачем-то в тощей холщовой сумке, снова посмотрела в мою сторону...
- Извините, не помешаю? - спросила она и усмехнулась чему-то своему.
Я подумал: "Извините, помешаете". Но вслух сказал другое:
- Ради Бога.
Я вновь прикрыл глаза. С утра - прошел дождь, а теперь - безоблачно и солнце печет. Но здесь, в тени огромного куста сирени, прохладно и уютно. Тихо. Лишь доносится голос вокзального диктора, извещающий пассажиров о новостях.
А старушка? Поправив на голове беленькую с черным горошком косынку, вдруг заговорила. Заговорила тихим голосом, не адресуясь ни к кому конкретно. Я же молчал, не выказывая и малейшего стремления поддерживать разговор, а ей, судя по всему, этого и не надо было. Ей хотелось выговориться, освободиться хоть на миг от душевного бремени. В таких случаях выбирать собеседника не приходится: сгодится любой. Все-таки живая душа.
Это был монолог, пронизанный всем: душевными страданиями, болью, тихой печалью, растерянностью, недоумением, безысходностью, а в голосе звучали горечь и обида.
- Снова приезжала... - начала старушка. - На свиданку, в местную колонию. На свиданку с сыном... Говорит: все хорошо, мама. Что уж тут хорошего, в колонии-то?
Я, не открывая глаз, кивнул.
- Не курорт.
- Бодрится... Бодрится, а глаза-то выдают: вижу - несладко ему. Пожалела. Расплакалась. Он давай утешать. От этого еще горше, на душе-то... В пятый раз сел. Всякий раз, выходя на свободу, обещает: все, мол, завяжу, никаких колоний. Проходит год или полтора и Сашок мой снова в суде. 42 года ему. Из них 18 - за колючей проволокой.
Я не выдерживаю.
- Ничего себе.
Старушка, бросив в мою сторону косой взгляд, продолжила:
- Ну, никак не могу понять, что сталось с моим сыном. Ищу виноватых - и не нахожу. Слышала не раз: родители, мол, во всем виноваты. Но в чем, где моя вина, что я не так сделала? Перебираю в памяти годы его детства - нет ни малейшего признака, что мой Сашок - потенциальный колонист...
Он у меня родился крепеньким... Без отца. То есть отец-то был, но ему до сына дела не было...Так получилось...
Я заметил:
- Нянчились, наверное, сильно...
- Что вы! Трудно мы с сыном жили. Чем могла избаловать? Да ничем. Я зарабатывала гроши. И с трудом хватало на хлеб, молоко и маргарин. Из сладостей - кусочек рафинада. Да и то очень редко. Рос послушным, спокойным. Соседи (мы жили тогда в бараке) в голос говорили: "Ну, Ксения, будет тебе в старости утешение".
Ходил в садик. Там тоже хвалили: никого не обидит, общительный такой.
Пошел в школу. Учился... Как? В отличниках не ходил, но и в двоечниках тоже не был.
Бедно мы жили. Но одевала чистенько и опрятненько. Следила... Никто худого не скажет.
После школы... Вытянула-таки... Пришел с выпускного и говорит: "Трудно тебе, мама. Я решил в техническое училище податься, специальность получать. Да и кормежка там, обмундирование. Все легче тебе будет тебе. Попробовала было отговорить, но куда там - ни в какую!
Нарадоваться на парня не могла.
В училище потянуло к рисованию. Стали поручать оформление классных комнат. Он с радостью выполнял художественные работы. Советовали продолжить образование в этом направлении. Говорила ему. Он только смеялся: "Мам, это от меня не уйдет".
В то время телемеханики были еще в редкость. Так мой Сашок за какой-то месяц до того навострился, что стал разбираться во всех марках телевизоров: стал ремонтировать. Мне, говорил, сыскать неисправность, что раз плюнуть.
Руки-то оказались золотыми. Он мог отремонтировать в два счета не только телевизор, но и радиолу... или там холодильник какой.
Вот, думала я, наконец-то заживем по-людски. Все шло к этому.
Парень рос. Дружил с мальчишками, такими же, как и он. На девчонок стал заглядываться, они на него тоже. Он у меня видным был - под два метра ростом. Да и лицом Бог не обидел.
Начал готовиться к армии. Ну, думаю, отслужит три года, вернется, женю. А он? Где за полгода до армии (тогда девятнадцати лет брали) пришел домой и огорошил: мам, говорит, я решил жениться, на Светке, любим друг друга и все прочее.
Я что? Осторожненько так: "Погодь, Сашок. Вот вернешься... Такие дела в спешке не делаются". Он на своем: женюсь и все! В первый раз поперечил мне. Такого раньше с ним не водилось. Ну, если решил твердо, говорю ему, тогда женись. Сыграли свадьбу. Сноха вскоре забеременела. А Сашок мой уехал на службу. Гордился: "Служить буду в воздушно-десантных войсках!"
- Прислал фотку... Хотите посмотреть?.. С собой вожу...
Старушка достала фотографию и протянула мне. Я взял. Стал рассматривать. С восхищением сказал:
- Какой, право, молодец, - потом для приличия спросил. - В кого он?
- Ну... ясно, в отца... Тот был весь из себя, - старушка хмыкнула, и продолжила рассказ. -Я любовалась им. Все думала: не было у меня счастья раньше, в молодости, так хоть теперь есть чем гордиться, есть чему радоваться; в бедности, а, вон, какого богатыря поставила на ноги. О большем и мечтать грех.
А дома тем временем сноха родила прелестную девчушку. Отбила сыну телеграмму. Через несколько месяцев командир части дал сыну отпуск - за смелость и решительность, проявленную во время учений. То-то была радость! Всего-то несколько дней гостил, а они оказались незабываемыми... Для меня.
И, кажется, так счастлива я была в последний раз.
Сашок мой снова уехал на службу. Срок большой, два еще года оставалось, но мне казалось, ничего не может произойти такого, что бы порушило мое материнское счастье.
... Ветер пошевелил куст сирени. Я посмотрел на небо: на северо-востоке появились комковатые тучки.
- Как я была не права! Сглазила, видать. Беда (ее первые признаки) постучалась с той стороны, откуда я вовсе и не ждала.
Город наш, Верхотурье, - небольшой: от рождения и до смерти жизнь каждого проходит на глазах. Все обо всех и обо всем знают. И судят.
Как-то раз соседка, из дома напротив, подошла и говорит: знаешь, Ксения, худое я слышала о твоей снохе, путается с мужиками. Не поверила. Чесать языки бабы горазды... Выдумают и того, чего сроду не было... Но однажды столкнулась носом к носу со снохой-то. Она поддатенькая и в обнимку с командировочным из монтажного поезда.
Ну, я не стала скандальничать, а только с укором посмотрела на сноху. Она вроде как смутилась.
На следующий день я пошла к ней. Что ж ты, говорю ей, такого мастеровитого да ладного променяла на какого-то прощелыгу? Он, говорю, поиграется да и уедет, а с тобой что? С сыном моим? Перескажут ведь ему.
Сноха беззаботно так махнула рукой: один раз, мамаша, живу, время мое уходит, надоело в монашках быть. А с сыном-то моим что, снова спрашиваю, как ему дальше? Вон, он в каждом письме по двадцать раз к тебе да дочке малой обращается. Узнает...
Ну и пусть, отвечает невестка: если любит по-настоящему, а в том я абсолютно уверена, то простит, поймет, что трудно три-то года взаперти сидеть и ждать. Опять же спрашиваю: а что если не простит? Простит, отвечает, вот, увидишь, простит!
Я не стала писать сыну об этом. Сами, думала, разберутся... без меня. Зачем встревать-то? Не враг какой-нибудь им...
Вернулся сын из армии. Невестка встретила его хорошо. Ластилась... Так ластилась, сволочь!
...Мощный (непонятно, откуда взялся?) порыв ветра стал трепать ветки сирени. Я посмотрел на небо: с северо-востока, с края горизонта показались синюшные лохмы большой тучи. И прогремел далекий-далекий гром. Старушка, услышав, отчего-то передернула плечами и продолжила монолог:
- Дочка подросла, лопотать стала, писаной красавицей росла. Наглядеться Сашок не мог на дочурку.
Сначала-то все шло хорошо. Но потом сплетники напели все же сыну о том, чем занималась женушка, пока он Родине долг отдавал.
Весь белый прибежал ко мне. "Мама, - спрашивает, а губы трясутся, - это правда, что Светка-то по мужикам таскалась?" И говорить не хотелось, и врать тоже было невмоготу. Как могла, отговаривалась: ничего такого, мол, сама не видела, но слушок был... Может, сплетня.
Нет, мама, отвечает, не сплетня это: то-то замечаю, что не такая какая-то стала, шибко умелая в постели. Да и попивать, вижу, стала: когда же баба пьяная, то она у нее чужая и принадлежит всякому охочему.
Я только и сказала: не горячись, сынок, успокойся, обдумай все, поговори с женой, может, все и уладите полюбовно: милые, известное дело, ссорятся - только тешатся.
Сын и в самом деле немного еще посидел у меня, успокоился и пошел домой, в семью. Ласковый он у меня, добрый. Уж не знаю, что между ними было, но мир наступил в семье. Любимица его, дочурка, с рук отцовских не слазила, а он и млел.... Так млел, так млел...
"Доброжелатели" же продолжали травить сыну душу. Терпел он, терпел да и решил: уедем на стройку, уедем, чтобы не мешали нам жить.
Я кивнул головой.
- Верное решение парень принял.
- Я также думала... Но... Уехали. С жильем там туго. Дали комнатенку в доме гостиничного типа: до десяти семей в одной квартире, общая кухня, общий коридор. Ну и началось, как я после узнала. Светка-то принялась за старое: муж из дому - она хахаля в дом.
Сашок быстро усек. Сначала по-хорошему говорил, потом по-плохому, а ей все неймется. Стал руку поднимать на жену, а она, рука-то, у него тяжелая.
Скажите, чем я могла помочь? Советом?.. Он ожесточился и перестал слушать меня.
Пошла вся его жизнь наперекосяк. Уйти Сашок не мог. Любил, видать, здорово жену, а пуще того дочурку. Мучился он, а вместе с ним - я. Разрывалось мое сердце. Видела: гибнет парень. Стал попивать, чего раньше не было. Начались неприятности по работе. А дома, для Светки радость: муж пьяница - для жены чистая вольница. Стала в открытую приводить домой полюбовников. Сын только примется за ее учебу, а она в крик: посажу! Но я бы никогда не подумала, что она способна осуществить свою угрозу. Замыслила дело подлее подлого. Вот ведь что удумала.
- Что именно? - не удержавшись, спросил я.
- Решила действовать через хахалей. Те как-то зазвали сына к себе, подпоили хорошенько. И стали подначивать: хвастаешься, дескать, что с любой техникой можешь справиться, а вот попробуй в нашем стройуправлении с сейфом сладить? Сашок воспринял за шутку. Потом - взъярился, захотелось доказать мужикам.
Собутыльники продолжали разогревать его.
Ну и Сашок отправился, прихватив инструменты. Мужики с ним, естественно, не пошли, а взяли и позвонили в милицию.
Застукали, короче, сына на месте преступления Срок дали небольшой: не воспользовался содержимым сейфа и чистосердечно во всем признался.
А Светка? Пошла напропалую: пьянка да гулянка.
Поехала, помню, на первую свиданку со своим "заключенным". Плачу. А он: "Ничего, мама, в первый и последний раз. Со Светкой же порву, чтобы она не поганила мне жизнь. Только вот, - добавил он, - как с доченькой быть?"
Верила (так хотелось верить!), что найдет Сашок в себе силы, чтобы начать жить сначала. Но...
Сидел он тогда здесь, но только в колонии общего режима. Начальник колонии относился к сыну хорошо и вскоре перевел на поселение, то есть на "химию". Это, конечно, не совсем свобода, но и не колония.
Пробыл на "химии" полгода и тут узнаю, что сына снова взяли, но теперь уже за хулиганку. А поскольку он еще не отбыл старый срок и на путь "перековки" не встал, то ему отмерили пять лет усиленного режима.
Снова начались мои нескончаемые поездки к сыну и беседы с ним через решетку. Снова слезы мои. Снова его слова утешения. Но той веры во мне уже не было. "Знатоки" просветили: побывавший однажды - в колонию обязательно вернется не раз.
Так и случилось. Прошло пять лет. От звонка до звонка отсидел. Вернулся. Принялся за работу. Несмотря на две судимости, его охотно взяли мастером по ремонту сложной бытовой техники. Нахвалиться люди не могли. Оно так: где взять еще одного такого мастера? Не только починит, но на другой день или там через неделю сам заглянет и полюбопытствует: все ли ладно?
Встретил женщину. С тремя детьми. Узаконил отношения. И детей усыновил. Вскоре четвертый, уже свой, появился на свет.
Но не более трех лет пробыл на свободе. Угодил в колонию за попытку изнасилования. Он утверждал, что ничего такого не было. Но кто поверит не однажды судимому? Приговор - четыре года, но строгого режима. На поблажки надеяться не приходилось.
Потом была еще четвертая судимость, а теперь вот уже пятая. Отбудет ее - стаж пребывания за колючей проволокой превысит двадцать лет.
...На северо-востоке все небо уже затянула огромная темно-синяя туча и она неумолимо приближалась к нам. Над нами - все еще яркое солнце, а там -все явственнее и грознее громыхает гром, сверкают молнии, чертя по небу свои страшные стрелы-зигзаги.
- Погубил парень жизнь себе. И мне тоже. Растоптал мои надежды на спокойную старость. Вместо помощи, таскаю ему передачи, выделяя из своей скудной пенсии. Ведь, кроме меня, к нему никто уж не придет - ни первая жена, ни вторая жена, где узаконенные им чужие дети.
Я больна. Мне бы покоя чуть-чуть. Хоть бы капельку счастья... Но нет! И не будет, видно, до самой гробовой доски. Я уйду из жизни скоро, чую это. А знаете, что меня больше всего беспокоит?
- Страх смерти? - спросил я. Спросил просто так.
Старушка замотала головой.
- Нет! Смерть меня не страшит... Меня пугает другое: как жить-то будет, Сашок, без меня? Правильно пели в старину: "Жена найдет себе другого, а мать сыночка - никогда!"
За что, скажите, за что такую мне кару ниспослал мне Господь?! Я ли не трудилась все 35 лет в одном цехе, на одном и том же рабочем месте? Я ли не хотела сыну, единственному, счастья, отказавшись даже от мысли искать свое счастье?
...Потемнело. Туча спрятала солнце. Ветер стал холоднее и решительнее. Гром загрохотал над нашими головами. Молнии слепили глаза. Там, на северо-востоке уже шел сильный ливень. Вот-вот и обрушатся потоки воды на наши головы.
- Господь, прости меня, коли согрешила! - старушка перекрестилась и встала, теребя в руках сумку.
Вокзальный диктор сообщил:
- До отправления электропоезда, сообщением Нижний Тагил - Верхотурье, остается десять минут... Поезд стоит на второй платформе... третий путь.
- Мой, - старушка кивнула на голос. - Простите, что со своими болячками... Помешала...
Женщина, моя соседка, кажется, выговорилась. Она вытерла уголком платка слезы, еще раз пошуршала в опустошенной после свиданки с сыном сумке, встала, и, сгорбившись, неуверенной походкой стала удаляться, а потом и вовсе скрылась в соседней аллее.
Она хорошо понимала, что в этом мире сочувствия не от кого ждать. Да и вряд ли ей оно нужно было.
Свое горе она унесла с собой. На своих согбенных плечах.
...Хлынул сумасшедший ливень. Укрывшись под зонтиком, я побежал. А вслед мне каждую минуту, разрывая небо, сверкали молнии и с ужасающим треском грохотали громы.