Я сидел в осеннем парке на расхлябанной лавке, давясь горьковатым дымом сигареты. Початая бутылка пива, как старая подруга скрашивала серость осенних сумерек. Потрескивали за забором парка надоедливые, ядовито-дымные костры.
- Время зажечь свет, - подумал я, и, словно бы, подчинясь данному мной неосязаемому импульсу понурый фонарь, нависающий надо мной, будто бы нехотя излил матовое из нутра своего единственного глаза-лампы. Сделав глоток из бутылки и прикурив сигарету об только что докуренную, я откинулся на спинку лавки, остановил сердце и умер.
Я видел глазами мыши обмякшую гору плоти и жалостливо дотлевающую сигарету в изножье на облиственном асфальте. И откуда-то выплыло слово: ------. Я не удержался и громоподобный смех вырвался из моего рта, увенчанного щетинками усиков. И смех этот подобный грохоту взрыва сотни тонн взрывчатки выбил в окнах ближайших домов все стекла, заложил уши вечно спешащим прохожим, сорвал последние листья с деревьев.
Вздрогнув, я проснулся, вокруг ничего не изменилось, тусклый фонарный свет выхватывал из сгустившейся до мрака сумеречной темноты кусок засыпающего парка, медленно осыпалась листва, в воздухе превращаясь в материал для наасфальтного ковра.
- Такие сны снятся обычно перед дождём, - пришла мне в голову мысль. Я встал, расправил полу плаща, и, с видом человека, которому некуда торопиться растворил себя в черноте.
Я шел длинными улицами, заполненными слепящим искусственным светом, темными подворотнями со сладковатым запахом тлена по углам. Заглядывал в окна домов, наблюдая за живущими там людьми. Они ели, ложились спать, танцевали, занимались любовью, молились, скандалили, пили, целовались, убивали друг друга, пели, плакали, молчали. И я смотрел на них, испытывая все чувства одновременно и в тоже время не испытывая ничего.
Я брёл овеваемый всеми ветрами, пытаясь согреться, курил сигареты одну за одной, прикуривая их от звезд, поглаживал рукой прохладную голову луны. Бродячие кошки и собаки, завидев меня, разбегались и потом за моей спиной фанатично шептали: - Бог. Гоб. Бог. Гоб.
И я удалялся или приближался, сам, не понимая этого, к тому месту, которого на самом деле нет, но которое существует везде. Шёл туда, куда не нужно идти или нужно идти бесконечность.
Заморосил дождь, мелким бисером смывая с меня грим, обнажая мою естественную прозрачность. И когда все краски были развенчаны, то осталось только моё необъятное я, условный колодец без стен и дна, пустота из которой соткано всё. И я был во всём и нигде меня не было.