Аннотация: О поездке в Тамбовскую область. С фотографиями. Часть фото не имеет активных ссылок - смотрите приложение!
Рязанское лето. Флора
Я уже писал, что езжу в родное мне тамбовское село Татаново не по прямой дороге через Каширу, а несколько кружным путем: через Егорьевск - Спас-Клепики - Туму - Касимов - Сасово - Шацк - Моршанск. Эта дорога почти на сто километров длиннее, но несравнимо красивее: вы проезжаете Хотеичи и Песье, мещерские леса и заокские степи, едете берегом Оки, потом берегом Мокши, потом берегом Цны. Свернули влево - и через несколько километров, а то и гораздо меньше, вы на высоком берегу, с которого открываются далекие луга, немного дрожащие в воздухе, заполненном утренней дымкой. Много интересных встреч дарит эта дорога, в конце которой находится село Татаново.
Татаново, скорее всего, бывшее мордовское селение Тутон, что означает "молодые деревья", "поросль": село находилось на правом берегу Цны, на опушке леса, где и сейчас растут молодые сосновые посадки. Уже в 1623 году оно было упомянуто в писцовых книгах, а в 1648 году перебралось на противоположный, степной берег Цны: большая часть населения стала к этому времени приходиться на русских переселенцев из Москвы и Рязани, привыкших больше к землепашеству, чем к лесному промыслу. "Первыми русскими поселенцами", - пишут исследователи, - "были Мещеряковы, Бородины, Ильины, Незнановы и Чуксины". Моя мама как раз из Незнановых, отец - из Чуксиных, их у нас почти половина села. Вряд ли эта фамилия чисто славянская, скорее всего, нет: Бородин - понятно, Ильин, Незнанов - тоже. А вот Мещеряков - это уже то ли от рязанского племени мещера, то ли от татар-мещеряков. Я произвожу свою фамилию от финского syksy, что означает "осень", или от финского же yksin, что означает "один". Возможно, имеются и другие угро-финские корни этого слова.
Татаново я родным не считаю: я родился и долго жил на Хмелинском кордоне, рядом с поселками Пихтеляй, Крамжай, бывал в Голдыме, на Виникляе - многочисленных тогда поселках лесного правобережья Цны. Мои родители перебрались из Татанова в лес в 1939 году, а вернулись в родное село только тридцать пять лет спустя, когда отец вышел на пенсию, а я уже жил и работал в Москве.
По дорогое в Татаново я обычно ночую на высоком берегу Оки сразу за селом Ананьино: там изумительные виды на Оку, на остров Бетинский, на заокское озеро Долгое, да и на сам Касимов, до которого отсюда всего около двадцати километров. Весь берег на глубину в несколько километров порос чистейшим и стройным березовым лесом. Первая земляника, первые грибы - это здесь. Но несколько лет назад мощный ураган вывалил значительную часть леса. Сначала к берегу было просто невозможно проехать. Потом ветровал вырезали и увезли, лес стал редким и - другим. Не знаю почему, но останавливаться там мне больше не хотелось, я решил искать для ночлега новое место, и остановился в излучине реки Пёт. Пёт начинается недалеко от печально известного Чучково с его бригадой спецназа, а впадает в Оку в двадцати километрах от Ананьино и всего в двух километрах выше Пятницкого Яра, места впадения в Оку великой русской и мордовской реки Мокши, незадолго до этого встретившейся с моей родной тамбовской Цной.
Река Пёт неширокая - метров десять, редко больше, но чистая и очень милая. Село Пёт находится километрах в трех справа от дороги. Здесь Пёт течет почти на юг, параллельно дороге, но километров через пять, у села Потапьево, резко поворачивает на северо-восток, пересекает дорогу и еще через несколько километров, у Хохловки, еще раз поворачивает под прямым углом и два километра течет на север, до следующего резкого поворота у Марьевки. Теперь Пёт течет на юго-запад, но опять недолго: через три километра, вернувшись к дороге, река делает новый поворот и течет вдоль дороги, назад, до Кошибеевки, потом уходит на северо-восток, к Мокше, чуть не доходит до Мокши и навсегда впадает в Оку.
Я долго ехал, следуя изгибам реки, пока не остановился почти в центре ее огромной петли. С двух сторон сзади меня рос чистый сосновый лес, а впереди открывался и уходил вниз к Пёту огромный луг, населенный лунями, чибисами, жаворонками, перепелками и коростелями. За Окой, не видимой отсюда, но ощущаемой по резкой границе мощных и темных облаков, шел дождь, вспыхивали молнии, но было не очень страшно: над головой сияло солнце, было тепло и уютно, а ветерок, тянувший от реки вверх, сдувал комаров, наконец-то оживших после затяжной и холодной весны. Дождь пришел к нам только поздно вечером, когда остыла нагретая солнцем земля, давление над степью сравнялось с давлением над более холодным заокским лесом и дождевые тучи, правда, изрядно опустевшие, перетянуло через Оку. Но я уже мирно спал: устал, а под звуки дождя по туго натянутому полотну палатки спится особенно глубоко.
Днем, прежде чем выбрать Пёт, я долго пытался найти местечко на берегу Оки в районе большого села Балушевы-Починки: несколько раз съезжал под берег, в одном месте даже застрял, не рассчитал, что уклон значительный, берег и без того мокрый, а дожди насытили почву на значительную глубину. Выручили бомжи, культурно отдыхавшие на бережку и, судя по виду, недавно вернувшиеся из мест заключения: бледные, худые, с ищущими неуверенными взглядами, пытающимися определить, кто перед ними: пахан или сявка, чтобы, упаси Бог, не ошибиться в обращении. Я был только что обрит наголо, длинный шрам на голове выделялся четко - сошел, кажется, за своего и остался жив, хотя это, скорее, везение: вокруг-то никого, река рядом. А машину они еле вытолкали - втроем! Не любят у нас уголовники физический труд, ох, не любят!
Сразу за Балушевым-Починками можно вполне съехать на берег Оки, вдоль берега идет очень живописная дорога, и растут степные цветы, названия которых я не знаю. Возможно, это дурман. Дальше вдоль Оки простирается роскошный и зрелый сосновый лес, в него можно съехать в нескольких местах по дороге из Балушевых-Починок в Толстиково. В этом лесу я был поражен обилием грушанки круглолистной, красивого и ароматного цветка, по моим представлениям более типичного для таежных лесов, чем для заокских перелесков. Здесь же - любка двулистная, лесная орхидея, ночная красавица, от запаха которой хочется немедленно бросить все и броситься в омут любви, яростной, страстной и вечной любви к красивой и недоступной женщине.
Рядом, на скалистых обнажениях высокого берега, созрела первая земляника - правда, не очень много, не очень крупная, но - первая! Значит, в наших лесах, которые на сто пятьдесят километров южнее, она тоже есть. Когда-то мы собирали ее в ведра: эмалированное ведро вмещает ровно семьдесят стаканов земляники. Земляники росло у нас много, я набирал двадцать стаканов за три часа, не очень далеко отходя от дома, и практически на одной поляне. Стаканами ее и продавали на рынке в Тамбове, куда попадали только на другой день, встав в половине четвертого утра, чтобы попасть на первый автобус из Тулиновки, до которой надо было пройти пешком двенадцать километров. В начале сезона стакан земляники стоил почти пятнадцать копеек - большие деньги по тем временам: детский билет в кино стоил пять копеек, взрослый - двадцать, литр бензина - семь. Вечером же возвращались домой, принося городские булки с ванилином, ароматную краковскую колбасу, которую тогда делали еще из мяса, треску или морского окуня, а то камбалу. Праздник! И ведь совсем не уставали!
