Старец Порфирий умирал. Кожа пожелтела и высохла, туго обтянув заострившиеся скулы. Целыми днями лежал он без движения, лишь изредка передвигая по одеялу обессилевшие руки. Служка часто открывал окно, и в тесную келью, заполненную тяжелым духом больного человека, влетал свежий ветерок. Он приносил с собой запахи весны, тонкие, горьковатые и будоражащие.
- Господь дал мне узнать цветение, да только вряд ли доживу я до плодов, - тихо, еле слышно шептал монах пришедшему навестить его князю.
--
Ну, ты это брось, отче, - с возмущением отмахивался Ольгерд. - Ты моих детей крестил, ты их и венчать будешь, когда время придет. Ишь чего удумал, помирать!
--
Будет тебе, князь, - устало оборвал его Порфирий. - Я, сам знаешь, в хворобах разбираюсь. Каждому на земле свой срок отпущен. Мой к концу подходит.
Однако смирение не входило в число добродетелей Ольгерда. Он твердо решил, что не допустит гибели старца. Только как же ему помочь? Тяжелые думы не отпускали князя ни на минуту. Опечаленный, укладывался он в супружескую кровать.
--
Опять грецкого зелья напоролся? - незамедлительно по-своему истолковала угрюмость мужа княгиня. - Сколько раз тебе говорила: на ночь не нажирайся! Съел полсвиньи, и хватит. О здоровье уже думать пора, а ты все как дите малое!
--
Цыть, не зуди, - рыкнул Ольгерд. - без тебя тошно.
--
Гляньте на него, тошно ему!- заголосила Домогара. - А мне не тошно на рожу твою смурную глядючи? Сейчас настойки травяной принесу, полегчает.
--
Дурища ты неразумная, - беззлобно выругался князь. - Не объелся я, на душе тяжко.
--
Случилось что? - обеспокоенная супруга присела на край кровати.
--
Да Порфирий уж больно плох. не сегодня- завтра помрет.
--
Батюшки-светы! Что ж ты молчал?- всполошилась Домогара. К старцу она питала самые теплые чувства, так как не без основания считала, что именно он устроил ее брак с князем.
--
Ну вот сказал, - огрызнулся ее муж. - и что толку? Чем ты ему поможешь?
--
А вот и помогу! - княгиня уперла руки в боки. После рождения детей ее габариты стали еще внушительнее. Так что теперь над Ольгердом нависли весьма солидные и разгневанные телеса.
--
Я чай не безродная какая! - Домогара горделиво вздернула пухлый подбородок.
--
Это ты-то? - князь подавился глумливым смешком. - Что ж у тебя за родня такая сильномогучая?
--
Тетушка у меня есть, - скромненько пояснила его супруга. - Старушка в лесу живет. Сходи к ней, от меня подарочек отнеси, может присоветует чего?
--
Что-то не припомню я, чтобы тетка твоя у нас на свадьбе гуляла, - буркнул Ольгерд. В принципе, он был не против навестить родню своей жены, тем паче, что этим можно спасти Порфирия. Только в глубине души князя не покидало чувство, что ввязывается он во что-то исключительно паршивое.
--
Домоседка она, - отозвалась Домогара. - Почитай уж лет сто из чащобы своей не вылезает. Спать давай. Утро вечера мудренее.
Поутру, с узелком, врученным супругой и верным Шишом, Ольгерд отправился на поиски таинственной тетушки. Искать пришлось недолго. Казалось, что деревья сами расступаются перед ними, указывая дорогу зелеными лапами.
--
Гляди-кось, в самом деле, избушка, - обрадовался дядька. Он привстал на стременах и пальцем указывал на уютный веселенький домик, стоявший посреди поляны.
Завидев нежданных гостей, хозяйка выглянула на порог. Солнце светило ей в глаза, и она близоруко щурилась, стараясь разглядеть прибывших.
--
И вам того же, гостенечки дорогие, - приветствовала их пухленькая старушка певучим голосом. - А ты часом, не моей ли племяшки муж будешь? - обратилась она к Ольгерду.
--
Он самый, - улыбнулся тот. - Она гостинчик вам шлет.
--
Ну, так милости просим в дом. Я мигом стол накрою.
Пока старушка вертелась и хлопотала, гости осматривались. Стены избушки были выскоблены и отполированы до янтарного цвета спелого меда. С них укоряющими пустыми глазницами на странников смотрели черепа разных размеров. Одни Ольгерд, как неуемный охотник, признал сразу. Зато другие явно принадлежали зверям в наших местах незнаемым. По углам на полках толпились крынки и горшочки. Некоторые из них даже были залиты воском и запечатаны. Рисунок на одной из печатей показался князю смутно знакомым. Он протянул руку, чтобы рассмотреть его получше.
--
Оставь, племянничек, не трогай,- тут же одернула его бабулька. - В горшочках-то у меня не вина заморские, да не медовуха.
--
Что ж у тебя там, хозяюшка? - встрял любознательный Шиш.
--
В том, который князюшка облюбовал, к примеру, охломон один сидит. Не люблю я их, страсть! - призналась старушка, присев рядом на лавочку и подперев свое круглое личико мясистой ручкой.- Проку от них нет, а уж хлопот! Ему бы только дворцы строить да ломать, а чего путное сделать - у них мозгов не хватает. Да и по-нашему плохо понимает. Сердится, лопочет, а толку - тьфу! Джин, одним словом.
Оробевший Ольгерд в смятении убрал протянутую руку.
--
Не тушуйтесь, гостенечки, не стесняйтесь! - запела хозяйка, стараясь разрядить обстановку.- Садитесь-ка моего угощеньица отведать. Оголодали, чай с дороги.
Мужчины в недоумении присели к пустому столу, покрытому, однако, яркой нарядной скатеркой.
--
Издевается бабулька, - тихо прошептал Шиш, наклоняясь к князю, - Ягарма, Баба-Яга, одним словом.
Слух у старушки оказался отменный. Она тут же повернулась к своим гостям, и в ее зеленых глазах сверкнул плутовской огонек. Наклонившись, она прошептала что-то, и на столешницу словно из ниоткуда стали выскакивать разные явства.
Дядька и князь оторопели, и некоторое время просто не решались пробовать колдовскую еду. Но от нее исходил такой изумительный аромат, что гости не устояли.
--
А теперь сказывайте, с чем пожаловали? - принялась расспрашивать их Баба-Яга, когда мужчины, отдуваясь, оторвались от еды.
Ольгерд не тая, поведал, что за печаль подвигла их на посещение тетушки Домогары.
--
Да, это дело нелегкое,- сочувственно покивала головой старушка, когда рассказ закончился.- Старец Порфирий человек не простой. Он и травы всякие знает, и в лекарстве разумеет. Стало быть, средство тут нужно чудесное, чтобы и мертвого на ноги поставило. Где-то тут у меня книжица была, коли не затерялась. Сейчас гляну.
Быбулька заторопилась куда-то за печку. Некоторое время оттуда слышались только охи и шорохи. Потом вылезла Баба-Яга вся замаранная паутиной, но с огромной книгой в вытянутых руках.
--
Память-то у меня уже не та стала, деточки, - доверительно улыбнулась она гостям, быстро переворачивая страницы. - Вот оно, нашла!
Ольгерд было сунулся поинтересоваться, что же там такое, но увидел только непонятные закорючки. Тетушка Домогары сосредоточенно водила по строчкам пальцем.
--
Есть одно место, куда каждые сто лет прилетает волшебная птица Феникс. Как становится она старой, восходит она на пылающий костер. Пройдя же очищение огнем, вновь возрождается в юном облике. Так вот, ежели из той молодой птицы перо выдернуть, истолочь, да дать какому человеку немощному, тот мигом здоровехонек сделается.
--
Да пока еще те сто лет пройдут, не только Порфирий, мы сами преставимся, - вырвалось у возмущенного Шиша.
--
Погоди, сейчас прикину, - ответила старушка и забормотала.- Меркурий в пятом доме, так и союзам благоприятствует, третья фаза луны... Точнехонько через три седмицы все и случится, голуби мои сизокрылые. Коли быстро побежите - тик в тик успеете.
Князь, не раздумывая, вскочил и уже стоял на пороге, когда бабка окликнула его:
--
Постой, тут еще приписочка есть. Чтобы птичка не улетела и дала перышки свои подергать, угостить ее надо. Я, признаюсь, по-французски-то не сильно понимаю. Вроде бы какие-то "пом'д амур" эта тварь уважает очень. Яблоки любви, то есть. Так что яблочками вам запастись придется.
--
Куда хоть ехать-то? - спросил как всегда практичный Шиш.
--
А за солнышком и ступайте. Оно выведет.
Как только они выехали с поляны, князь осадил своего коня.
--
Возвращайся домой, - приказал он дядьке. - Чтоб было, кому за всем присматривать. Я один поеду, - и, отметая все возражения, произнес:- В долгу я у Порфирия. Кабы не он - лежать бы мне сейчас во сырой земле, а то и похуже.
Шиш в оцепенении смотрел на могучую фигуру всадника на лошади, скачущих вслед за солнцем.
--
Ой, что деется, что деется,- бормотал он, вытирая рукавом предательски набегающие слезы.
***
Кличка Серый прилипла к нему с детства. Нельзя сказать, что он был угрюмым или нелюдимым. Нет, он охотно играл со своими сверстниками, но особо не дружил ни с кем. Дети не то что сторонились его, а как-то ощущали его непохожесть, что ли.
Сколько он себя помнил, самой большой радостью для него было укусить кого-нибудь. Еще младенцем он утыкался в теплые бабушкины руки и изо всех сил сжимал зубы. Он смутно осознавал, что причиняет боль, и удивлялся, почему же она терпит. Повзрослев, он научился контролировать себя. Но когда нужно было обороняться, он не пинался, не бил кулаками, а вцеплялся в обидчика зубами.
Утром и днем он чувствовал себя сонным и разбитым. Зато с наступлением темноты какая-то новая жизнь вливалась в его тело. Запахи ночного леса манили, а от призрачного света звезд щемило в груди. Он любил прогулки под луной, когда его чувствительность стократ возрастала, и все ощущения становились острыми как лезвие кинжала. Чувствовать биение чужой жизни где-то рядом, чью-то неуверенность и панический ужас. Свобода и власть над ситуацией пьянили его.
Ему было всего десять лет, когда сгинул его отец. Только вчера он сидел и грелся у очага, а сегодня его уже не стало. Как ни странно, его не пошли искать. Серый спрашивал у взрослых, но они только отводили глаза. Наконец, частью из подслушанных разговоров, частью - анализируя свои собственные ощущения, он докопался до истины.
Серый знал, что он не такой как все. Но он ужаснулся, когда узнал насколько же он другой. В его жилах текла кровь волка. Сначала он будет становиться им лишь на время. А потом навсегда. Как отец.
Теперь многое стало ему понятным. И эти сны, которые так пугали его. Всегда одни и те же. В них у него становилось не два соска, как у людей, а много. Уродливых и черных, по всему животу. А потом... Потом он не помнил. И то, что бабушка не ругала его, когда он кусался. Она знала.
Ему было страшно. Он не хотел быть зверем. Не хотел быть одиноким. Он хотел быть одним из людей и жить как все. Чувствовать свою обыкновенность и причастность к людскому миру. Может, что-то бы еще и могло бы сложиться, но судьба распорядилась по-иному.
Из деревни стали пропадать люди. Кумушки по углам сначала шептались, а потом заговорили в голос, что это дело острых зубов его оборотившегося отца. Мужики пытались поймать его, ставили ловушки, сторожили капканы. Тщетно. Человек, в волчьей шкуре шутя, разгадывал все их уловки и уходил невредимым. Тогда деревенские решили навсегда отвадить оборотня от этих мест.
- Семья его здесь держит. Женка да щенок его. Спалить колдовское гнездо, да и вся недолга.
Они пришли утром, когда Серый еще спал. Он с трудом открыл глаза, когда мать принялась трясти его за плечо:
- Беги, сыночек! Ясый мой, кровинка моя, беги!
Сильные худые руки протолкнули его в оконце, и он удирал со всей силы через мокрые от росы лопухи. В лес, который отныне стал его единственным домом.
Поначалу он перебивался ягодами и грибами. Потом наступила осень, похолодало. Понемногу он приучился ловить мышей, ежей и прочую мелкую живность. Постоянное чувство голода и одиночества не оставляли его ни на минуту. Тут, среди деревьев и зверей, он тоже был чужим. Так он и жил все время настороже и с тоскою в сердце. Но как он не осторожничал, беда настигла его и здесь. Когда он спал, на него напал медведь-шатун. Его тяжелые лапы моментально вспороли мальчишескую кожу, и снег окрасился красными полосками. Тогда страх, злоба и отчаяние ударили Серому в голову и разбудили его вторую натуру. Он перекинулся.
Бурый хозяин леса чуть не сел от изумления. Только что он с удовольствием драл человеческого детеныша. И вдруг перед ним очутился неслабый такой волчище. Конечно, он обломает и его. Он всех побеждал в своем лесу.
Но медведь ошибся. Две жизни - звериная и человеческая боролись за себя - и они выиграли. В тот день Серый до отвала наелся сырого мяса. Что ж, в лесу надо быть волком, решил он. С тех пор он почти не вспоминал, что когда-то был человеком.
***
Ольгерд уже сутки плутал по лесной чащобе. Он кожей ощущал, как в бездонную пропасть утекает отведенное ему время. Но жажда совсем измучила его. Князь спешился, бросил поводья и жадно склонился над ледяной водой лесного ручья. Лошадь предпочла пощипать травки и уверенным шагом направилась на полянку, поросшую медовым первоцветом. Дальше все происходило так быстро, что Ольгерд только и успел, что вскочить.
Серая тень метнулась на шею княжьей кобылы. Рывок, и терпеливая лошадиная душа мягким облачком отправилась на небо. А над трупом стоял и довольно облизывался матерый волчище.
- Ну, ты гад, - вырвалось у Ольгерда в бессильной злобе. Он молниеносно обнажил меч и бросился на противника. Волк с глухим рычанием припал к земле, но почему-то медлил нападать. Он легко уклонился от нескольких взмахов блестящей стали. Но князь не зря считался лучшим мечником в своем войске. Скоро зверь лежал с широкой рубленой раной на боку.
--
Что ж ты наделал, - причитал князь, опускаясь рядом на корточки. - Мне и на лошади было не добраться до этого дурацкого феникса, а уж пешим и подавно. Не спасти мне теперь Порфирия. А все ты виноват, паскуда! - тут Ольгерд замахнулся, желая прикончить виновника всех своих несчастий.
--
Не бей, не надо! - из разжавшихся челюстей волка шел ломающийся, какой-то нереальный, но все же человеческий голос.
Рука князя опустилась сама собой.
- Я отслужу, господин, - продолжал оборотень. - Хочешь, вместо лошади тебе буду?
"Хоть плохой, а все же выход", - мелькнуло в голове у Ольгерда.
Потом он спохватился:
- Так как же ты меня повезешь? Я ж тебя мало не убил.
- Это ничего, господин, - Серый забил хвостом, как собака, радуясь возвращению хозяина. - Я быстро восстанавливаюсь.
В самом деле, рана затягивалась на глазах. И, уже поднимаясь, волк искоса виновато поглядел на князя:
- Можно только я того..., ну это самое...
- Что еще? - недовольно уставился на него Ольгерд.
- Лошадку доем. Кушать хочется, прям сил нету. Не пропадать же добру?
Князь покряхтел, поморщился и разрешил.
Поменяв средство передвижения, Ольгерд только выиграл. Оборотень несся так, что пушистые еловые лапы казались сплошной зеленой завесой. Земля, казалось, горела у него под лапами. Степи сменялись реками, и мелькание шло все быстрее, пока князь не осадил своего скакуна.
- Ну, ты притормози чуток.
Удивленный волк повернул свою огромную голову:
- Я думал быстрее надо.
- Быстрее-то быстрее, да только яблок я для птички забыл. Давай-ка к городу какому-нибудь, да на базар.
Тут Ольгерд поправился:
- Я - на базар, а ты поброди пока, подхарчись, что ли.
- Спасибо, господин, - явно обрадовался зверь. Его зеленые глаза загорелись радостными плотоядными огоньками.
- Только гляди у меня, чтоб, как солнце в зените, на месте был, - сурово одернул его князь. - Смотри, не балуй!
--
Нет, я скоренько, - смиренно отозвался волк, и они расстались.
Сутолока восточного базара во мгновение ока закружила Ольгерда. Гортанные выкрики чужой речи, незнакомые резкие запахи, обжигающий зной выбивали его из колеи. Гроздья желтых плодов, чем-то смахивающих на гигантские стручки гороха, огромные шишки с листьями. Боже ты мой, чего тут только не было! Его внимание привлекли сочные красные плоды, по форме похожие на искомые яблоки.
--
Помидор,- тыкал в них пальцем белозубый торговец.
Князь только молча качал головой.
Наконец, он купил яблок и возвратился на окраину города. Оборотень не обманул. Он сидел, вывалив аршинный ярко-красный язык, видно, тоже изнывая от жары.
И снова скачка, теперь уже по желтому горячему песку, плоской, как блин пустыне. Навстречу дрожащему воздуху ядовито-синего неба.
Он издалека заметил громадный полыхающий костер.
--
Успели, - облегченно вздохнул князь и уселся ждать.
Вскоре огонь потух, и взорам удивленных зрителей предстала крупная птица с рыжевато-золотым блестящим оперением. Феникс томно смотрел на них круглым голубым глазом.
Наклонив голову по петушиному, создание с сомнением клюнуло поднесенный ему фрукт. Видно что-то его не устраивало. Да только голод не тетка. Человек с волком и глазом не успели моргнуть, как прожорливая птица прикончила все принесенные ей дары.
Князь тем временем, словно невзначай, подбирался к ее хвосту. Феникс заметил это и укоризненно глянул на него.
--
Перышками интересуешься, странник? - неприязненно пропела чудо-птица. - А тебе разве не говорили, что я предпочитаю помидоры?
--
Нет, - честно признался Ольгерд. - Мне сказали - яблоки. Яблоки любви.
--
Что за дремучее невежество пейзанское! - феникс даже захлопал в возмущении своими глянцевыми крыльями. - Ведь помидор по-французски и есть "яблоко любви". Неужели так сложно понять?
--
Уж прости великодушно, - принялся извиняться Ольгерд. - Я как лучше хотел.
--
А получилось как всегда,- отрезало разгневанное существо. - Что надо-то?
--
Друг у меня помирает. Мне бы одно перо твое.
--
Одному перо, другому, третьему, - вредничала птица. Что мне, по вашей милости, голой ходить?
Тут вперед выступил волк:
--
Помоги ему, - рявкнул он. Острые зубы клацнули у самого горла пернатой привереды. Та сразу же пошла на попятный:
--
Да, конечно, конечно, берите. Только аккуратно, пожалуйста! Что уж и пошутить нельзя? - повернулась она к князю, полу прикрывшись крылом, словно придворная дама веером.
И уже собираясь улететь, прощебетала на прощание:
- Пусть человек смотрит на зверя, пусть зверь глядит на человека. Лишь в этом спасение и исцеление.
Они все-таки успели. Смерть еще не поселилась в холодной келье Порфирия, хотя ее приближение явно чувствовалось. Серый, чуткий как все животные, топорщил шерсть и глухо рычал.
--
Ничего, ничего, - пытался успокоить его князь. - Мы это дело мигом поправим.- Он положил зверю руку на голову, и тот чуть успокоился.
Ольгерд побоялся оставлять волка во дворе. Монахи зыркали на него явно неприязненно, и оборотень платил им той же монетой.
Дрожащими пальцами князь принялся разминать пушистое светящееся перышко. Его сияние быстро разрасталось и, словно шаловливый ребенок , заглядывало в темные мрачные углы, в которых прочно поселилась боль и тоска.
Наконец снадобье было готово, и Ольгерд с величайшей бережностью принялся заливать его в рот настоятеля, чуть приподнимая его за плечи.
"Какой же он стал легкий, одни кости!"- горестно думал князь. Потом присел на полу рядом с волком и принялся ждать. Взгляд Ольгерда не отрывался от лица болящего, в надежде узреть оздоравливающие перемены. Время шло. Усталому князю начало казаться, что на месте запавших век Порфирия открываются две черные ямы, в которые как в водоворот, устремляется все вокруг. Ольгерд вздрогнул и протер глаза.
Старец смотрел на него как всегда строго и с легкой укоризной.
--
Почто оборотня ко мне приволок? - вопросил он. И голос его звучал уже не как у умирающего, а по-прежнему звонко и властно.
--
Да он со мной... Помогал мне то есть,- на радостях князь не находил нужных слов.
--
Я пойду, господин? - волк встал и направился к двери. Он сразу как-то сгорбился и словно уменьшился в размерах. Хвост всегда высоко поднятый, теперь был зажат меж задних лап. "Как побитая собака!"- изумился князь. - "Тоже душа есть. Обиделся, видать, бедолага". Опомнившись, он вскочил и распахнул дверь, чтобы вернуть Серого, позвать назад. Распахнул и замер. Волка не было. По коридору понуро брел подросток лет четырнадцати в расползающихся на глазах лохмотьях.
--
Вернись, Серый, дело есть, - окликнул его Ольгерд.
Паренек живо обернулся. На грязном худом лице радостно вспыхнули зеленые глаза. Он бросился к своему хозяину.
- Не обманула, значит, птичка. Вот, стало быть, как! - думал Ольгерд, обнимая грязного человечка, все еще отчетливо пахнущего волком.