Чуринов Владимир Андреевич : другие произведения.

Лабиринт верности. Часть вторая. Песнь ножа и шпаги. Последняя треть. Кампанская трагедия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Много лет назад, когда вонь и очарование Ахайоса еще не появились на горизонте жизненного пути Реймунда Стурга, убийца был молод, но уже испорчен. Ему предстояло первое задание - первый раз выйти на дело, первый раз соблазнить красотку ради работы, первый раз надеть чужую шкуру, чтобы оборвать чью-то жизнь.Добро пожаловать в развратный и блистательный Шваркарас, Реймунд! Тут тебя ждут стихи, норманитские клинки, шпионы, очаровательная леди инквизитор... И даже немного плотских утех с магическим оттенком.

Сестра поэта.

   Холодный фиратонакреш, а в саду маркиза де Шаронье цветут тропические цветы, надежно укрытые от непогоды магическими куполами. Меж фигурно остриженных кустов важно прохаживаются пестрые павлины, с вершин стройных кипарисов разноголосо щебечут птицы, привезенные с далекого Экваториального архипелага.
   По аллее из темного камня неспешно идут двое - высокий статный мужчина в драгунской форме, подчеркивающей атлетическую фигуру и изящная юная девица с распущенными черными волосами, грациозно придерживающая пышное платье с открытыми плечами, дабы не попадать дорогими кружевами в осенние лужи.
   - Вы правы, Антуан, все это довольно печально, - Щебечет юный голосок, - Мы часто не замечаем страданья ближнего, впрочем, у бедняков есть Бог Пастырь, а нам благоволит Властитель, и это лишь одно из многих разделяющих нас отличий...
   - По-моему, моя прекрасная Лили, вы забываете, что и Пастырь и Властитель есть божественные ипостаси Единого, и именно то, что он Единый, роднит нас больше, чем разделяет, к тому же, неужели вас не раздражает хотя бы запах повешенных? Ведь они же усеяли все дороги... - Отвечает ей голос хриплый и мужественный.
   - Ах, я так редко выезжаю в эту пору из владений маркиза, к тому же еще реже в сторону земель графини, ведь главные дела происходили там... И, уж если говорить о Едином, это ведь была не карательная операция феодала, а божий промысел...
   - Весьма кровавый, - Жестко очерченные губы изогнулись в легкой ухмылке. Антуан все еще не мог составить мнения - считать ли дела сестры Жанетты более жестокими, чем полезными, или наоборот, но ему доставляло удовольствие подтрунивать над нежной де Мелонье.
   - Не нам судить о делах всевышнего, на то есть священники, к тому же, как мне известно, сестра Жанетта и вообще орден охотниц редко делают различия между аристократами и простолюдьем, что весьма печально. - Юный голосок задрожал от неявного страха. - По мне, пусть уж вешает и пытает плебеев, а я буду исправно жертвовать на церковь. - Норманит Бенедикт был не единственным из священников, кто вызывал трепет молодой аристократки.
   - Но ведь кровь у всех одинаковая, неужели страх перед карающей десницей Храма затмевает в вас милосердие?
   - Хватит! - Ножка в бархатной туфле топнула по темно-серому камню, вызвав брызги дождевой воды, розовые от холода губки сердито скривились - Хватит этих мрачных и опасных разговоров! Лучше давайте целоваться, видите, мы как раз возле статуэтки Альгрии Беспечной, в Эллумисе это богиня, покровительствующая любви. Эти языческие культы столь забавны.
   - К тому же, после Консилиума в Пригродахе, абсолютно безопасны для обсуждения...
   - Опять вы...
   Он прижал ее к груди и страстно поцеловал, запустив пальцы левой руки в густую черную шевелюру, правой же придерживая за тонкую талию в корсете.
   Столь приятным образом сблизиться Антуану де Рано и Лили Бартолле де Мелонье позволил случай, причем случай печальный, но с другой стороны романтический. Буквально через пару дней после достославной охоты на лесное чудовище, отворившее для драгуна стальные врата сердца Аделаиды де Тиш, он сопровождал магессу в усадьбу маркиза. У де Шаронье опять случилось обострение подагры, которые, как ни странно, обостряли так же его страсть к внутренним делам своих владений, а значит, без мага вдвойне не обойтись. И поскольку его новую страсть завлек в тенета рутины провинциальной жизни импозантный старик, коронному лейтенанту пришлось искать иных развлечений, на время пока Аделаида заседала с маркизом и его пожилыми советниками.
   Одним прекрасным, впрочем дождливым и темным, вечером де Рано прогуливался в садах маркиза, где и услышал женский визг, сопенье и треск разрываемой ткани, что недвусмысленно говорило об опасности, которая совсем близко, буквально за несколькими тропинками от пути драгуна, угрожала прекрасной, а он в этом не сомневался, даме.
   Каково же было его удивление, когда он узрел в черте охраняемых садов маркиза де Шаронье четверых грязных разбойников, двое из которых, уже почти скинув штаны, срывали с невинной сестры Алана де Мелонье платье, разбрасывая в стороны шелк и бархат вкупе с деревянными ребрами каркаса.
   Никакому быдлу не сравниться в схватке, к тому же в схватке неожиданной для них, когда вся сила из рук ушла в срамные уды, с настоящим аристократом. У четверых оборванцев не было ни шанса, двоих драгун прикончил, выпалив из пистолей с двух рук одновременно, благо мишени не особо подвижные были, ввиду того, что на даму навалились. Оставшихся двоих он иссек своим кавалерийским длинным и тяжелым палашом, в кровавые лоскуты, совершенно не заметив сопротивления со стороны ржавого фальшиона и дубины в оковке.
   Забрызганная кровью девица, как это ни странно, не потеряла сознания и не впала в истерику, похоже, даже случившаяся опасность и счастливое избавление распалили ее, вызвав к жизни страсть и порочность, присущие похоже большинству шваркарасских аристократов. И очень скоро, почти сразу после того, как донесший ее домой драгун переступил порог комнаты Лили в усадьбе маркиза, эти горячие эмоции выплеснулись на лейтенанта в буйстве плотской любви.
   Страсть Бартоллы стала для де Рано испытанием не меньшим, чем когтистая похоть де Тиш. Малышка Лили недостаток опыта искупала энтузиазмом.
   Девушка прижала своего спасителя к двери, едва он успел ее захлопнуть, нежные, мягкие губы ткнулись в его щетинистый подбородок, нашли его рот. Очень быстро осторожные, несмелые прикосновения, сменились страстью настоящего шваркарасского поцелуя, когда язык Бартоллы столкнулся с языком Антуана и повел с ним свою собственную змеиную игру скольженья и сплетенья.
   Ее руки тем временем неумело срывали покровы мундира, путаясь в серебряных пуговицах военного облачения. Де Рано не остался в долгу, его страстные пальцы легко нарушили секретность девичьего корсета, в полминуты освободив юные прелести Лили от плена ткани и крючков.
   Она порывисто сорвала с него кюлоты, где было много меньше сложностей, и благодарно поглядывая наверх, припала губами к его естественному оружию, начав с энтузиазмом причмокивать, невпопад используя язык как в поцелуе.
   Антуан меж тем подумал, что у де Тиш поцелуи такого рода получаются много лучше, не желая портить недавние приятные впечатления от губ магессы, драгун рывком поднял девицу наверх, заставив ее соприкоснуться с ним совершенно другими губами.
   Начав неистовую скачку еще навесу, они нетвердыми от движений аристократки, чьи ноги были сплетены на его спине, шагами Антуана переместились на большую, отнюдь не девичью, круглую кровать Бартоллы.
   Тут девица, еще даже не успевшая смыть кровь неудавшихся насильников, показала, сколь действительно велика... и глубока ее благодарность. Прическа девушки брызнула заколками и жемчугами, освобождая обсидиановую ярость настоящей красоты ее волос. Руки нашли соски разоблаченного де Рано, сомкнувшись на них, а тело задвигалось в сумасшедшем ритме.
   Лили Бартолла скакала на лейтенанте, а он, сумев сохранить к своему стыду немало рассудка, сравнивал девушку со своей недавней любовницей. Она была моложе, ее тело было не столь совершенным, острые ключицы, скачущая в быстром темпе некрупная грудь (в корсете казалась больше), плоский животик, осиная талия, узкие, сильные бедра. Но, несомненно, молодая, не столь оформленная красота девушки была очень и очень привлекательной. Мужчины все одинаковы, желание переспать с Бартоллой, хоть он и хотел сначала себя сдержать, было сродни желанию сорвать первый цветок, появившийся из-под снега весной.
   И лейтенант отдался этой страсти, порочной и неодолимой. А пока девушка неистово скакала на нем, а его руки ласкали нежную плоть ее груди, он заметил основное отличие Лили и Адель. В глазах магессы он видел огонь страсти, насмешку, интерес и похоть. В глазах сестры де Мелонье тускло мерцало безумие, безумие плотской любви вместе с безумием продолжающейся жизни. Но это безумие гнездилось не в страхе недавно пережитого, похоже, оно всегда было в Бартолле. Как ни странно, это привлекало лейтенанта больше всего. В ее глазах он видел другие, зеленые и с вертикальным, кошачьим зрачком.
   Впрочем, чувства юницы герой-спаситель принял за благодарность, не больше, и с тех пор, продолжая общаться с Бартоллой, он вел себя несколько отстраненно и сухо. По-дружески спокойно, тем самым распаляя страсть девушки, усиленную заодно и ядовитой ревностью к персоне Аделаиды де Тиш, к которой драгун демонстрировал много больше теплых чувств... Так что при каждой случайной оказии, в том числе нередко в присутствии брата, например, на званых вечерах и прочих публичных мероприятиях, девица де Мелонье старалась "перетягивать" внимание бравого лейтенанта на себя. И это тоже очень злило ее брата.

Я вас завлечь желаю в пляску бранной стали...

   ... Блеск клинка, выставленного на прямой руке вперед, левая за спиной, высокая стойка, прямая спина, шаг легкий, порхающий, рассчитанный до мелочей - это Дирк де Кабестэ. В коричневом жилете, белой рубашке, узких кюлотах, шелковых чулках и легких ботинках с декоративными пряжками. Мастер классической шваркарасской шпажной дуэльной школы.
   Низкая стойка, широко расставленные ноги, левая наотмашь, для баланса, правая с клинком отведена чуть назад и вверх, чтобы рубить с оттягом мощно и надежно, поза почти полуприсяда, шаг пружинящий, стремительный, готовый перейти в прыжок. Это Антуан де Рано. В алой, распахнутой на груди, рубахе, открывающей пластины могущих мышц груди и рельефный живот, на ногах ситцевые свободные штаны и скрипящие ботфорты. Кавалерист, не дуэлянт, но опытный головорез.
   Но это всего лишь тренировка, развлечение мужчин, привычных к подвигам и славе, имитация смертельной битвы...
   Ноги скользят по широким плитам внутреннего двора замка графини, противники свежи и поединок течет быстро, сверкают клинки, со звоном и стуком сталкивается затупленное оружие, вылетают из-под подошв бриллиантики мелких капель из неглубоких луж, за металлом следуют полоски серебристого моросящего дождя. Скользко, опасно, но тем выше риск, а значит, выше чувство реальности происходящей мистификации.
   За пятнадцать минут боя Антуан пропустил шесть ударов, и нанес десять. Последняя атака на подготовку, состоявшая из финта и укола в нижний сектор позволила драгуну столь эффектно задеть противника в бедро, что бедный Дирк, не удержав равновесия, свалился в лужу, отбив зад о камни двора.
   - Ах, чертовы драгуны, мало техники, много силы, браво Антуан, пожалуй, мне нужна пауза, - Усмехнувшись, шевалье принял протянутую руку лейтенанта и легко поднялся. Фехтовать с де Рано было настоящим удовольствием, техника драгуна была хороша, пожалуй, даже слишком, но лейтенант по-дружески порой пропускал удары, не давая товарищу терять лицо. Это было приятно и полезно фехтовать с противником сильным и вежливым.
   От двери, ведущей во внутренние помещения, раздались короткие, намеренно театральные хлопки, усиленные звуком соприкосновения ткани белых перчаток рук, которыми они производились. По небольшой лестнице серого камня спускался Алан де Мелонье, облаченный в белое, эффектно выделяющийся среди окружающей серости. Он аплодировал победителю тренировочной схватки, намеренно фальшиво, аккуратно, медленно ступая по камням лестницы белыми туфлями с пряжками украшенными топазами, и произнес, почти издевательски:
   - Браво, месье де Рано, впечатляющая демонстрация техники знаменитой шваркарасской кавалерии, минимум изящества, максимум эффективности. Вы так лупили бедного де Кабестэ, что я боялся, как бы он не остался калекой с переломами после этой тренировки. - Сегодня у де Мелонье было особенно плохое настроение, помимо прочих неприятностей его прошлой ночью не пустила в свои покои графиня. Этот лейтенант вызывал в последнее в обычно спокойном и сдержанном поэте почти неконтролируемую ярость.
   - Весьма наглое заявление от поэта. - Драгун принял полотенце от собакоголовой служанки, - к тому же предоставляющего на дуэлях сражаться за себя другим. - Кивнул он в сторону брата Бенедикта, появившегося на обзорной галерее замка, выходящей на внутренний двор, - Вы говорите как истинный мэтр месье де Мелонье, однако есть ли в этих словах нечто большее, например опыт?
   - Желаете проверить? - Уста поэта скривились в улыбке, источающей яд, он резко сбросил белый плащ с родовым гербом, который подхватил один из слуг, оставшись в одежде вполне подходящей для поединка - жилете со стоячим воротником, шелковой рубашке, кюлотах, чулках и вполне пригодных для боя туфлях на твердой подошве.
   - Хотите меня удивить? - Де Рано широко улыбнулся.
   - Только если вы не устали, - Ученый так же улыбался, весьма зловеще, вызывающе, - Не хотелось бы потом выслушивать обвинения в нечистоплотности. - Алан был уверен - если он не сумеет сегодня проучить надменного столичного франта, это испортит ему настроение на неделю, более того, еще лишит вдохновения, а не писать стихи де Мелонье не мог.
   - Устал, за четверть часа?! - Драгун расхохотался, - Эй, кто-нибудь дайте месье де Мелонье снаряд.
   - Истинный эффект производит только тренировка, максимально приближенная к реальности, - Поэт брезгливо осмотрел поданный ему слугой затупленный тренировочный палаш, - Как насчет боя, действительно разогревающего кровь? - Он свистнул и из-под навеса выскочил один из его доверенных слуг, больше похожий на наемника, с двумя боевыми тяжелыми шпагами в руках. Поэт собирался преподать военному действительно очень болезненный, надолго запоминающийся урок. Или даже больше.
   - Извольте, - Лейтенант глубоко поклонился, - Главное не пораньтесь, надеюсь, вы знаете за какой конец держать эту штуку. - Он принял от слуги шпагу и пару раз взмахнул ею, проверяя баланс.
   Надменный тон, насмешки, пренебрежение, - де Мелонье привык философки относиться к таким вещам: обычно было достаточно попросить Бенедикта, и проблема решалась. Поэт был незлобив, но горд. Однако, в этот раз насмешки именно этого человека вызывали в поэте жажду убийства, или хотя бы желание преподать урок вреда заносчивости.
   Без лишних слов Алан, проигнорировав шпильку, вышел на дистанцию напротив оппонента и, встав в исходную, отсалютовал драгуну клинком.
   Последовавшая схватка показала, что поэт не был простым хвастуном, он видел схватку де Рано и Дирком де Кабестэ, и быстро приноровился к тактике противника. Избрав быстрый темп, де Мелонье изматывал противника маневренным боем финтами и переводами, не позволяя противнику проводить батманы, и не давая сильному драгуну ослабить себя изматывающей борьбой в захватах клинков. Легкий и быстрый Алан не видел трудности использовать выпады и флеши, с последующими уклонениями, что так же выбивало из колеи привыкшего рубить, а не колоть, драгуна.
   Бой закончился через десять минут, при том неожиданно - запутанный хитрой тактикой поэта, де Рано принял финт за удар и попытавшись провести батман позволил противнику сделать перевод острия шпаги, блеснувшей на солнце, ненадолго выступившем среди туч, завершившийся серьезным уколом во внутренний нижний сектор.
   Проще говоря, в бок бедного коронного лейтенанта на ладонь вошел клинок поэта. Алая рубаха скрыла капли крови, но урон был очевиден, к тому же де Мелонье поступил неблаговидно - он, выгнув кисть, развернул клинок в ране и вырвал, будто это была дуэль, а не тренировочный поединок.
   - Я посрамлен, - Скривившись от боли, де Рано перехватил свою шпагу за острие, демонстрируя свое поражение, - Признаю ваше превосходство, мэтр де Мелонье. - Внутренне он был доволен, платный любовник явно захватил наживку.
   - Это было несложно, - Холодно ответил ученый, бросил оружие слуге и быстро пошагал обратно внутрь замка графини де Никкори-Сато, на ходу застегивая плащ, фактически вырванный из рук прислуги. Алан был удовлетворен, пока. Его навыки, ежедневно оттачиваемые при помощи норманита, внушали надежду. Надежду на уверенную победу. Если только поэт соберется вызвать на дуэль увальня-драгуна, он, несомненно, сможет поступить с противником как пожелает. Он пока не решил как именно - случайно кастрировать, изуродовать боевую руку, чтоб он не смог держать ничего тяжелее ложки, отрезать ему нос, повыбивать зубы, или свалить гада на землю и поразить в самый анус. В одном поэт был уверен - дуэль будет, будет наверняка и с предрешенным исходом. Но пока он желал еще немного понаблюдать за противником, ожидая смертельной ошибки, чтобы де Мелонье мог предстать в самом выгодном свете при победе. Мысли о скорой, но неминуемой расправе грели душу ученого в этот дождливый день.
   Поднявшись на галерею, он поравнялся с норманитом, ожидавшим Алана, поэт заговорил, и в голосе его читалось как раздражение, так и самодовольство:
   - Буффон, правда пару раз он чуть было не загнал меня, - За спиной у аристократа Антуан де Рано при помощи друзей - Дирка де Кабестэ и Торна де Шальгари, зажимая рану руками проследовал в замок, призывая непечатными словами ...врача.
   - Есть в нем что-то подозрительное. Он сражался в полную силу, - Норманит был задумчив, а голос холоден и вкрадчив, - Но создалось впечатление, что такой стиль ему совершенно непривычен, и я говорю не о перемене палаша на шпагу.
   - Привычен или нет, теперь я уверен, что при необходимости легко его одолею! - Бравада хлестала у де Мелонье из ушей.
   - Ты удовлетворен? - Священник был сдержан. Он не разделял энтузиазма подопечного, частично от того, что подозревал в чем-то де Рано, частично от того, что не слишком плохо относился к драгуну.
   - Вполне!
   - Тогда идем ужинать.

Накал нешуточных страстей.

   Любое противостояние имеет свое разрешение. Когда конфликт имеет больше двух сторон, финал может иметь самое драматическое воплощение. Великой битвы, если это война, или же скандала, если речь идет о двух весьма чувственных дамах, имеющих виды на одну особь мужского пола. В данном случае финал наступил в конце фиратонакреша, когда за окнами лил ледяной дождь, а черные тучи закрыли небо сплошной зловещей пеленой, освещаемые лишь сполохами слепящих молний.
   В замке графини де Никкори-Сато, впрочем, было тепло и сухо. В четырех каминах большой приемной залы жарко горел огонь. А в центре был установлен подиум, оттуда благородные гости графини сегодня делились с блистающей публикой сокровенным таинством, рожденным в их душах и сердцах. Проще говоря, графиня устроила поэтический вечер.
   Сама хозяйка сидела в глубоком кресле на возвышении, а рядом в таком же, с резьбой, демонстрирующей батальные сцены, находился маркиз де Шаронье, покинутый любовницей и проявляющий с некоторых пор много внимания своей любезной соседке.
   Ближе к подиуму расположились столики, облюбованные в основном молодежью, а так же теми из немногочисленных стариков и людей среднего возраста с территорий графства и маркизата, кто был не чужд высокого искусства поэзии. Меж столиков сновали слуги с напитками и закусками для цвета провинциальной аристократии, а в нишах под стенами по периметру зала играли музыканты. Пока не выходил очередной благородный поэт, они играли довольно громко - чтобы заглушать казусы благородного собрания типа громких разговоров о политике, чавканья, рыганья и производства ветров.
   Первым выступал Дирк де Кабестэ, зачитывая поэму о подвигах и ратной славе, на удивление нудную и невыразительную для столь благодатной тематики.
   Во время выступления шевалье-дуэлянта Аделаида де Тиш развлекала своего кавалера Антуана де Рано пляской на столике небольших человекообразных фигурок, собравшихся из драгоценных камней метрессы, управляемых силой магии, в виде зеленого луча, исходящего на них через крупный бриллиант на указательном пальце. Драгун источал восторги и комплименты. За этой сценой, комкая салфетку, наблюдала Лили Бартолла де Мелонье, сопровождаемая братом, отдыхающим от амурных похождений.
   Следующим выступал, заикаясь и бледнея, книгочей Алекс де Гизари, демонстрируя оду, прославляющую естественные науки, весьма искусную с точки зрения техники исполнения, но, к сожалению, полностью лишенную души и вдохновения.
   Совершенно не увлеченная происходящим на подиуме, облаченная в кожу, бархат и шелка Жанетта де Пуатье, прихрамывая, подошла к стоявшему в тени у стены Бенедикту, так же скучавшему:
   - Брат мой, приветствую тебя. Прости что беспокою, однако собранье сие не радует душу мою. Тоскою вирши душ благородных, но бездуховных, в сердце отдаются, и вижу я на челе твоем такую же печаль о развлечениях мирских. - Окликнула она голосом кротким, но твердым, полным ненадуманных эмоций норманита.
   - Истинно, сестра моя, - В голосе Бенедикта в кои-то веки проскользнул интерес. Поэты и мрачный де Мелонье надоели ему до чертиков.
   - Прошу, составь мне компанию этим вечером, месяца нечистого, сопроводи прочь из залы сей, я же взамен поведаю тебе о том, как ведьму зловредную в сих местах изловила. - О норманите напомнил Жанетте некоторое время назад де Рано. С тех пор, охотница на ведьм, не лишенная стремления к простому женскому счастью, к тому же считающая, что заслуживает награды за свершенный подвиг, присматривалась к боевому монаху. А прошлым вечером, опять же из беседы с Антуаном, узнала, что поступит к взаимной пользе, если займет норманита разговором этим вечером и возможно ночью. Де Рано так же сообщил, что знаком с Вульфштайном, и тот готов забыть о долге жизни за небольшую эту услугу. Жанетту не волновал долг жизни, но волновал Бенедикт. А с лейтенантом о его темных знакомствах она собиралась подробно побеседовать уже на следующее утро. Вульфштайн, хоть и спас ей жизнь, но был все же очень уж загадочен для человека без грехов.
   - Пожалуй, сегодня все тихо, - Норманит мельком осмотрел зал, не нашел никакой опасности, убедился, что де Мелонье не рыщет взглядом по залу в поисках приключений, и ответил умиротворенно, - Истинно, сестра, сам Единый послал мне тебя в этот мрачный вечер месяца поминовения мертвых кораблей, рад буду развеять тоску твою сей день! - Бенедикт по долгу службы и в силу характера хорошо умел скрывать свои чувства, но Жанетта была ему интересна. Он считал, что охотница совершает важные и нужные дела, уничтожая скверну, в то время как он, норманит, пасет поэта. Несмотря на свое доброе отношение к подопечному, Бенедикт всегда испытывал неприязнь к своему нынешнему заданию. А беседа с охотницей, как он считал, могла бы позволить на время прикоснуться к истинной святости, к настоящим делам церкви. К тому же норманит, отягощенный целибатом, подозревал, что Жанетта, отягощенная обетом безбрачия, возможно, захочет не только побеседовать. Он даже в мыслях допускал, что готов совершить малый грех, ради такой колоритной персоны.
   И вместе они покинули зал, держась на расстоянии в три шага, предписанном уставами их орденов, необходимое при общении между представителями ордена убийц и ордена палачей в женском обличье.
   Меж тем с подиума разносились славословия в пользу молодого короля, производимые подобострастно, напыщенно и совершенно бездарно одним из вельмож двора маркиза, разряженным как попугай, брыльями же напоминающим бульдога или собакоголового из слуг графини.
   За одним из дальних столов, задумчиво поглядывая то на подиум, то на столик, где развлекали друг друга игрою ног под скатертью драгун и магесса, сидел человек в темном сюртуке, по случаю мрачной погоды и темени на сердце, он нервно барабанил пальцами левой руки по рукояти пехотного палаша в лакированных ножнах, и чего-то напряженно ждал...
   Наконец на сцену вышел Алан де Мелонье. Он был разряжен в пух и прах, сверкая орденами и наградами различных герцогств и научных учреждений, среди которых особо выделялся крупный рубин в дорогой оправе - дар за стихи от короля. Воодушевившемуся залу он объявил, что сегодня он стихи читать не будет, уступая дорогу юности и красоте, как плотской, так и духовной. Он пригласил на подиум, блистающую платьем с эффектным вырезом и бриллиантами в копне ослепительно черных волос, свою юную особенно обворожительную после купленного по случаю у колдуна графини декокта, сестру. И бесподобная Лили осветила зал прекрасными, написанными самим Аланом стихами о любви и невнимании, об истинных и ложных чувствах, о змеях в людском обличье и кротости юности, не имеющей сил бороться с хищным противником. Под конец она нескромно объявила завороженному залу, что стихи эти она посвятила коронному лейтенанту Антуану де Рано. Распознав подтекст стиха, весь зал устремил взгляды на драгуна и его спутницу, чуть побледневшую, но весьма стойко сдерживающую ярость.
   После столь экспрессивного выступления юной бунтарки графиня хлопнула в ладоши и объявила перерыв, в ходе которого гости могли прогуляться, побеседовать, собраться у карточных столов, или отогреть у каминов озябшие руки.
   Шелест затянутого по самое "немогу" платья, подчеркивающего небольшую грудь и тонкость талии, уверенные шаги, быстрые взмахи веера, чтобы отогнать жар, внезапно бросившийся в лицо:
   - Антуан, - Звонкий голос застал драгуна беседующим со своей спутницей и еще несколькими, быстро, впрочем, ретировавшимися, только для того, чтобы влиться в толпу зевак, гостями, - Вам понравились мои стихи?
   - О. Лили, - Лейтенант замешкался с ответом.
   - Прекрасные стихи, дорогая, просто прекрасные, - Вмешался в разговор властный голос магессы, вертевшей в руке апельсин, - Очень талантливые, но очень по стилю, форме и размеру напоминающие вашего брата. Местами, к сожалению, слишком напоминающие. Вплоть до плагиата. - Жестко закончила де Тиш.
   - Аделаида! - Все еще в замешательстве промолвил Антуан.
   - То есть, вы хотите сказать, что не я писала эти стихи? - Звонкий голос дрожит от злости.
   - А вы не хотите ли сказать, милашечка, - Звучит как плевок, - Что ни на что не намекали сим виршем, вкупе с оскорбительным посвящением оного?
   - Виршем?!
   - Не более, - Голос магессы спокоен и торжествующ.
   - Может я и украла стихи! И дописала их!
   - Весьма, кстати, бездарно...
   - Но я, по крайней мере, не ворую чужую любовь!
   - О, как помпезно звучит, но совершенно невыразительно...
   - Ах! - Голос юной красотки дрожал и срывался, - Ах, Антуан, - Обратилась она к драгуну, беспомощно взиравшему до этого на ссору, вспыхнувшую из ничего. - Что вы нашли в этой, этой, - Визг, - Профурсетке!
   - Довольно.
   Из руки магессы, пройдя через в момент скукожившийся апельсин, изошел луч зеленой энергии, наполнившей зал запахом земли и цветов. Луч ударил в незадачливую поэтессу, попытавшуюся отшатнуться, и она начала мгновенно покрываться вяжущей каменной коростой. Всего за несколько секунд короста под силой луча дошла до головы девицы и там застыла, не затронув лица.
   - А теперь послушай меня, ты, расфуфыренная кукла, хлопающее ресницами ничтожество. За твои слова я могла бы стереть тебя в порошок, но из уважения к этому дому и к моему работодателю, твоему, кстати, патрону, находящемуся в этом зале, я оставлю тебя целой и невредимой. - Голос был суров, жесток, ядовит и наполнен хорошо отмерянной яростью.
   Сказав так де Тиш, обернулась к своему спутнику:
   - Антуан, - Сказала она с притворной нежностью, - Разберитесь со своими бабами!
   Развернувшись на длинных шпильках, Аделаида де Тиш направилась прочь из зала. На пороге она щелкнула пальцами и с Лили осыпалась каменная короста, магесса повернулась и вновь обратилась к драгуну:
   - И не забудьте догнать меня. - Сказав так, она покинула зал.
   Освобожденная от оков камня Бартолла попыталась, сдерживая рыдания, обнять лейтенанта. Однако де Рано сурово и твердо отстранился от поклонницы:
   - Сударыня, боюсь, вы спутали чувства. - Говорил он громко, не сдерживая голос, на весь притихший зал. - Вы мне были глубоко приятны, и я, возможно, делил с вами радости праздных утех, но исключительно принимая вашу благодарность и наслаждаясь вашем дружеским обществом, не более. - Голос его обрел силу и стальную жесткость. - Я не испытываю к вам любви, и каких-либо иных сильных чувств, кроме приязни, и мне жаль что вы так обманулись, и еще более жаль, что устроили эту безобразную сцену... - Сказав так, где-то в глубине себя Антуан понял, что полил себя дерьмом, понял, что никогда себе не простит произошедшего. А так же с неприязнью осознал, что легко может довести концерт до конца. Дело. Оно как всегда выше прочего.
   - Но, Антуан! - Недоверчиво улыбнулась сквозь слезы Лили, - Как же так?
   - Простите, сударыня, я должен догнать свою истинную любовь, - Драгун развернулся и двинулся по следам магессы, походя вырвав свой рукав из рук девицы, инстинктивно схватившей его. Шаги грохотали по камням, далеко разносясь в молчащем зале. На ходу он закусил губу и сжал кулаки. Он знал, что может пообещать себе больше так не делать, и знал, что при необходимости обещание нарушит. Он проклинал своих учителей и собственную омерзительную изобретательность. На ходу прокручивая в голове сотню других надежных способов добраться до де Мелонье. Он был противен себе. Но все это происходило глубоко внутри, за пределами жестко заведенного механизма достижения цели.
   Лили Бартолла де Мелонье, в голос ревя, совершенно некуртуазно пятная платье слезами и соплями, бросилась на грудь брата, заботливо обнявшего дрожащие плечи. Поэт напрягся и, не сдерживая ярость, проорал, почти фальцетом, в широкую спину:
   - Антуан де Рано!!! Остановись! Я вызываю тебя.
   Какая-то впечатлительная дама из массовки свалилась в обморок.
   Медленно драгун развернулся всем корпусом.
   - Повторите?
   - Да! Да, черт побери, я вызываю тебя, де Рано! Ты человек без чести и совести, негодяй и плут, столичный выкормыш! Я, Алан де Мелонье, свободный шевалье Шваркараса, вызываю тебя на дуэль! - Голос поэта выровнялся и звучал чисто. Он ожидал, что нечто обязательно произойдет. И это произошло, теперь он прикончит ублюдка и будет выглядеть в глазах толпы героем. Сейчас слезы Лили волновали его много меньше, чем образ шпаги неумелого ученого, входящей в кишки де Рано.
   - Великолепно. - Произнес драгун раздельно. - Не будем же смущать благородное собрание, выбирайте секундантов, обсудим подробности. Дирк, - Обратился он к де Кабестэ, - Прошу вас быть моим секундантом.
   - Но, господа, как же так! - Подала голос графиня, опомнившись.
   - Прошу прощения, моя госпожа, - Ответил ей де Мелонье, - Но ни я, ни сей бретер не являемся вашими вассалами, а, значит, вы не можете нам препятствовать в исполнении дела чести.
   - Поддерживаю, - Согласился де Рано. Динамика событий позволила хоть немного освободиться от мрачных мыслей.
   - Секундант, - Произнес поэт и задумчиво осмотрел зал, но не нашел в нем норманита, - ах черт, ладно, я прошу вас, де Эль! - Обратился он к сенешалю, - Представлять мои интересы.
   - Всенепременно, - Согласился Марк, - А теперь покинем зал, господа, не будем более смущать благородных дам и господ, пришедших веселиться.
   - Заколи его! Как свинью, - Шепнула злобно Лили брату, уходившему вслед за тремя аристократами из зала. В глазах девушки опять сверкнуло безумие.
   Покинув зал, четверо молодых людей направились по темным переходам в трофейный зал, где состоялось продолжение беседы, под взором мертвых глаз-бусин многочисленных чучел монстров и животных, убитых членами рода Никкори-Сато. Если коротко, беседа сводилась к следующему:
   - Сегодня! Сейчас, до рассвета! Мы будем биться немедленно. - Настаивал поэт, о чем его секундант уведомил противников.
   - Сегодня так сегодня, через полтора часа, подберите место. Дирк, встреть меня у ворот замка через полтора часа и отведи на место поединка, сейчас же я откланяюсь, господа, дабы подготовиться к бою, мне нужно остыть и принять неизбежное.
   Поэт зловеще улыбнулся и согласился с просьбой секунданта противника отсрочить бой на полтора часа.

Империи око недреманное.

   Конь был оседлан, и, стреноженный, ожидал в глубине парка, окружавшего замок графини. Все необходимые вещи для дальней дороги были готовы, немногочисленные улики догорали в костре неподалеку, в том числе там корчилась черная широкополая шляпа. Лопата жадно вгрызалась в рыхлую землю, легко преодолевая сопротивление мелких корней и трав, земля была мокрой и жирной, укрытой прелой листвой.
   - Что ж, я думаю нам пора поговорить. Самозванец. - Буквально из тени деревьев соткалась фигура в темном плаще, с черного сюртука упала, отработав, пуговица-амулет тени.
   Человек с жестким, будто выточенным из камня лицом направлял на драгуна, а, вернее, на Реймунда Стурга, два черных длинноствольных пистоля:
   - Пули закляты, да и стреляю я отменно, не делай лишних движений, возможно, я не убью тебя. Не сразу, по крайней мере.
   - Как мило с твоей стороны. И где я прокололся? - Поинтересовался Реймунд на диво безразличным голосом.
   Вопрос был хорош, и своевременен, персона, выдающая себя за алмарского агента, поначалу казалась просто мелким авантюристом, человеком глупым и неосторожным. Некоторое время слежки и счастливая случайность, которая столкнула человека в широкополой шляпе и Штурмхарта на проезжей дороге поздней порой, позволила двинуться дальше. Самозванец оказался виртуозом перевоплощения - он намеренно проводил беседу там, где его могли подслушать. Хуже того - беседовал он сам с собой. Такое подозрение подтвердилось, когда черный человек Вульфштайн, удалившись от грязной таверны, где часто бывал, направился прямо к временному жилью драгуна де Рано, думая, что никто не видит. Лошадь он скрыл в заброшенной конюшне в лесу, а сам переоделся и в образе лейтенанта пошел завтракать. Это навело уже было решившего оставить авантюриста в покое Штурмхарта на мысль - некто, маскирующийся по две разные персоны, собирается совершить в графстве нечто очень опасное и обвинить в этом алмарского агента. Дело приобретало личный поворот. Дальнейшая слежка подтвердила первоначальные выводы - этот кто-то охотился на Алана де Мелонье, находящегося под защитой церкви. Убийство Алана, списанное на алмарского агента. Ну уж нет. Штурмхарт не собирался позволить настроить против себя орден норманитов. Они ведь решат, что это вызов! Алмарец решил дождаться финального аккорда этого концерта и не позволить ему завершиться трагедией.
   - В столице есть такой драгунский офицер, только вот он погиб при облаве на "Лиса", это раз.
   - Это не прокол, выяснено явно позднее главного. Чтобы начать копать, нужен повод.
   - Ты не поверишь, - Человек с пистолями почти смеялся, - Но это я алмарский уполномоченный агент тут.
   - Не повезло, - Крепкий кулак влупил по дереву, заставив его задрожать до кроны, - и что ты со мной будешь делать?
   - Меня интересует кто и почему? А главное где готовят спецов, способных косить под две личности сразу.
   - Две не предел. На тренировках бывало до шести.
   - Интересно, эта откровенность от фатализма, или ты все же хочешь выжить?
   - Неужели так сложно поверить?
   - Ты вроде парень неглупый, понимаешь, что к чему. - Голос был холодным и злым. Штурмхарт привык всегда держать положение в своих руках, сейчас такого ощущения не создавалось. Враг был опасен даже под прицелом. Он вел себя спокойно, а не демонстрировал спокойствие.
   - Понимаю. С одной стороны тебя мучит жажда узнать, что знаю я, с другой... - Реймунд замолчал.
   - И что с другой? - Не выдержал алмарец.
   - Ты боишься меня...
   Это произошло почти одновременно - второй сильнейший удар по дереву почти переломил ствол и заставил вековой вяз валиться на агента. Тут же прозвучало два выстрела. Сверкнув во тьме двумя синими лучами пули вошли в тело Реймунда, одна в сердце, другая в основание черепа. Попытка спастись Штурмхарта ван Шпее была эффектной, но неэффективной, вяз придавил его, пронзив множеством сломавшихся при падении веток.
   Минуло полчаса. Реймунд Стург, мучаясь безумной мигренью, отрыл сундучок, что был спрятан у корней старого вяза, и, открыв его, с сожалением отделил почерневший бриллиантик в виде сердечка, вплетенный в проволоку из черненого серебра, от девяти других, сияющих, растер в пальцах, превращая бывший бриллиант в кучку черного песка. Затем он убрал амулет жизни в сундучок обратно и положил в седельную сумку, отведя лошадь подальше от почившего под листвой вяза агента и пробормотал:
   - Альянс-Империя один-один, - Мрачно пробормотал Стург, и, прихватив с лошади палаш, двинулся на дуэль.

Библиотека Хранителей Знаний. Краткие выдержки о истории и природе стран Южного Архипелага Гольвадии: Королевстве Шваркарас, Республике Ригельвандо и Алмарской Империи, полученные из источников разных, достоверных до степени достойной преподнесения дражайшему читателю.

Вера требует откровенности. О Путях Империи и о неправедных.

   В Книге Многих Ликов сказано "И да не убоюсь я стали холодной, и пламени яростного, и зла, и беззакония. Ко времени испытаний тяжких останусь тверд духом, ко всем трудам, что ниспосланы мне Единым. И только лишь безумие ближнего моего суть страх в сердце праведном порождает".
   И пришел тот день и час и время. Когда безумие порожденное злобой, завистью и глупостью человеческими обратилось против них. И грозит пожрать носителей оного. И всех кто рядом с ними окажется.
   Несомненно, как не сложно определить это - речь моя идет о людях, изначально ставших бичом нашей бедной страны. О волках среди мирян, кои готовы угрызть всех и каждого, кто противоречить им посмеет. О плевелах, что поражают зерна рядом с оными взрастающие. О тех, что не приемлют ни авторитета церкви, ни милости Единого, ни закона Божьего, в традиции и праведном наставлении прошлого нам даденного.
   Я говорю о графах, рыцарях, баронах и герцогах, что совместно прозываются аристократами, и претензию имея на роль пастырей народных, на деле же в беззаконии и мерзости прозябают.
   Сии псы паршивые, беззаконные, безнравственные, к добру и труду не способные, дни свои проводящие в торжестве греховности, утехах плотских и забавах кровавых, стремятся примером своим, да делами неправедными, да страхом расправы лютой испортить все стадо, что нам Единым в бережение и воспитание передано.
   Всякое добро, что исходит от церкви, будь то деяние святого или булла Архиепископа, они перед императором, что на льстивые посулы их, как мальчишка падок, стремятся омрачить и опорочить. В зависти и подлости своей перед церковью достигают они низостей абсурднейших. Так, если церковь для блага государства желает насаждать торговлю свободную, они заявляют, что опасаются за доходы казны имперской и вводят поборы таможенные, налоговые и прочие, что любую торговлю на корню губят.
   Они отправляют солдат с оружием в монастыри, дабы выволакивать бывших крепостных своих, что монахами стали, и к сохе возвращать, чем рушат авторитет церковный и право убежища злокозненно нарушают неотомщенные.
   Если же какой-то муж из отцов церкви праведный, решает меж мирянами стеснение, вследствие непонимания возникшее, разрешить третейски к выгоде обоюдной, то потом несчастных отвращают от церкви обвинениями в том, что должны они были с бедами своими в суд или к господину местному идти, и наказывают за неповиновение батогами да колодками.
   А если купец, что церкви угодны, виновным вдруг в чем окажется, а в их законах даже за дыхание вина сыскаться может. То лютостию упиваясь его терзают яростно, через мученья торговца мирного ущемление Храму нанося немалое и в том радость извращенную обнаруживая.
   А если же церковь решает ремесла поддержать или горожанам послабление проявить и благостью Единого наполнить, то сразу жалуются они Императору, что, мол, сие есть якобы козни корыстные, против них направленные и авторитет власти роняющие. До того дошло, что в некоторых городах уже и праздники церковные запретили проводить с должной яркостью, Единому угодной.
   Что же до мысли праведной, церковью культивируемой, что живем мы все в Единой Империи, и добры должны быть друг другу и вежливы. Отвечают он,и что природные алмары Империю создали, а все прочие подчиняться должны бестрепетно. И бригланов, что в церкви трудятся праведно, почитают за трусов и выродков, а гехальцев смелых и опытных, к войнам более алмаров способных, не пускают к постам высоким, в страхе быть опозоренными. Кихан же, что во множестве служат церкви торговцами рачительными, ущемляют, и казнят без дознания за провинности малые, ненавидя за богатство и делу веры преданность. Тиоров яростных провоцируют, ущемления им всяческие чиня и ни в грош не ставя, Империи суть, как единого дома многих народов, отрицая. И только злокозненных тиоров терпят, как бюрократов и ученых, нужных им. А о хальстах нечеловеческих умолчу я, ибо к ним отношение таково же, как полагается, как расе, ниже нас по достоинству обретающейся.
   Дремучие. Необразованные. Агрессивные и токмо иерархию свою почитающие, лишь к трудам ратным жестоким пригодные. Отвратились сии сыны неверные от лона церкви дотошного. Так в ереси своей безнаказанной далеко заходят, что и верить тем слухам нет желания, а не верить - грешить против истины. Опускаются, отвращаются, и заводят молельни домашние, сами желают Единому поклоняться, и дерзновенно труды о богословии нецерковном печатают, думают, что благодать Господню можно заслужить словами печатными, либо воздуха тайным сотрясением в кавернах сокрывшися.
   А когда доходят до церкви они, то стоят, и на алтари и отцов святых, неверные, взирают с презрением, как на скоморохов базарных, и плюют на полы церковные. И на храм никогда не жертвуют. А заодно мирян оскорбляют насильственно, отрицая пред Богом равенство.
   Среди них не секрет и редкость уже, что плодится всяческое гнилье, природе человечьей противное. Сколько ведьм, демонологов, чернокнижников, среди них развелось - неведомо. И отростки свои клешневидные, и ракушками спины заросшие, прячут в замках своих и в доспехах своих, угрожая тем самым безопасности всей Империи. Падки стали на хаос злокозненный, и на знания темные, злобные, и вампиров средь них много сыщется. Всех прочих тварей премерзостных. Так что веры уже да и нету к ним. Ибо трудно вызнать, кто Единому служит, а кто Градесу трижды проклятому.
   Страсти темные, страсти грязные кипят в сердцах их растленных. Все, чего добивалась так долго церковь - завоеваний колониальных, не мечом, а более добром и словом добытых. Успехов дипломатических, мирные отношения со всеми соседями и ближними и дальними принесших. Выгод торговых, благословенными купцами принесенных. Видеть не желают, а, более того, желают похерить, токмо от того, что не ими - темными и неправедными, были успехи сии достигнуты. Жаждут войны и кровопролития, желают нести власть Имперскую, обагренную беззаконием, на земли, к ней не подготовленные, к должной склонности не приведенные. Желают, чтобы нас, как торгашей Ригельвандцев или кровожадных зверей из Шваркараса, так же на Экваторе ненавидели.
   Всему, что есть и будет церковью достигнуто, они противники рьяные. И успокоятся только, когда не станет на земле Алмарской силы духовной, и тогда они к дьяволам оборотятся и во тьму страну вгонят безнаказанно.
   Посему вопрошаю я. Неужели у его святости Архиепископа не стало сил и авторитета? Неужели на мальчишествующих императоров только такие же, как они, мальчишки беззаботные влиять могут? Верю, что нет. А значит, нужно от Трона Дралока, добиться всевысокого разрешения без расследования предварительного и доказательств учинять над аристократами инквизицию святейшую, подобно тому, как над мирянами мы власть на то имеем.
   И тогда только, когда запылают костры и святые братья Бога-Защитника, закатают рукава в труде праведном. Император узрит, что за гниль пригрел у подножия трона своего. И сим свершится торжество веры, и порядок вещей наступит к вящей славе Господней необходимый!
   Писано дня 12 месяца ихтиониса 807 года от Основания Алмарской Империи, выдержано же из диссертации честного богослова и священника Бога-Властителя Теодора "Непримиримого": "О необходимости ограничивать и сдерживать аристократию, а так же об расовых и национальных ущемлениях в империи".

Вас не рассудят сталь и кровь.

   Дирк де Кабестэ встретил де Рано, не заметив грязи на одежде драгуна, и провел на место боя - двор дома сенешаля. Укрытый плитами щербатого камня, поросшего травой и лозами, он был удобнее в эту погоду, во всяком случае, удобнее грязной, сырой земли.
   Двор был окружен кольцом фонарей и тремя треножниками, горевшими достаточно ярко и стабильно даже под дождем, чтобы можно были комфортно совершить обряд обоюдодоступной смерти. На противоположном краю двора мокли под дождем сенешаль и поэт. Похоже, они ждали уже некоторое время:
   - Опаздываете, господа, - Посетовал де Эль, - Вы готовы?
   - Приносим извинения, - Ответил, перекрикивая шум дождя де Кабестэ, - Готовы.
   Дирк, на правах секунданта вызванной стороны, поинтересовался:
   - Не угодно ли господам примириться и, принеся смиренные извинения перед Единым за мысль о кровопролитии, завершить дело богоугодным миром?
   - Благодарю, но причина боя слишком серьезна, - Ответил ненаигранно мрачно Марк де Эль. - Кровь должна пролиться.
   - Что ж, - Продолжил Дирк, - Господа, это бой чести, до смерти, сдачи одной из сторон, или невозможности продолжать дуэль по объективным причинам.
   - Сходитесь, - Закончил сенешаль.
   Поэт и драгун, любовник на службе церкви и убийца в чужой шкуре, они сходились, сжав рукояти клинков, не обращая внимания на струи холодного ливня, пробирающего до костей, под неверным светом укрытого за стеклом огня. Они медленно шли навстречу смерти или победе по старым плитам из камня, укрытые древними кампанскими лесами от лишних глаз.
   Оба шли прямо. Драгун не горбился. Его стойка была не знакома поэту. Противник держал клинок иначе, к тому же это был палаш, тяжелее и мощней его тяжелой шпаги. Де Мелонье почувствовал тревогу, но холод дождя не загасил в нем пожара ярости против негодяя, оскорбившего его сестру и уведшего единственную за многие годы женщину, в которую поэт, черт возьми, все же влюбился на самом деле. Ярость и уверенность в победе придавали Алану сил, но в голове теснились мысли. Хоть и приятные, но лишние. Ученый размышлял о гордячке де Тиш и своей бедной сестренке. Он боялся, что на утро дуреха будет горько плакать о погибшем драгуне. Женщины столь переменчивы, де Мелонье любил сестру - самого близкого человека с самого детства, и не хотел, чтобы она винила брата в свершенном кровопролитии. Но выбора, кажется, не было, разве что не убивать негодяя? Нет, невозможно. Переменчивая женская природа. Отчасти поэт был благодарен де Рано, только навязчивые посягательства лейтенанта позволили ему понять, сколь настоящими были чувства к холодной магессе. Ради этих чувств не жалко и умереть. Впрочем, умирать он не собирался, Алан был уверен в победе, а еще он лелеял в душе мысль, что, когда разлучника не станет, Аделаида наконец-то обратит внимание на того, чью любовь так грубо отвергала. Поэт шел на смертный бой, полный мыслей о жизни.
   Алан атаковал без разведки "флешем". На всей доступной скорости в нижний сектор, притворно не прикрытый высоким противником. Могучий батман, а вернее, просто невероятно быстрый удар огромной силы, сбил шпагу вниз, заставив ее выбить искры из каменных плит. На инерции пролетевший вперед де Мелонье получил сокрушительный удар окованным ботфортом в лицо, неприятно захрустел нос, кожа на прекрасном лице разлетелась лоскутами, он откатился и с трудом поднялся, пораженный.
   Антуан де Рано. Он уже не думал ни о чем лишнем, мрачные мысли о преданных женщинах и собственной ничтожной гнусности ушли вместе с обликом драгуна. Реймунд Стург сбросил оковы роли. Он позволит себе гадливо осматривать себя в зеркало позже. Сейчас он был ремесленником, трудягой, завершавшим длительную и кропотливую работу. Все прочее осталось в тумане разума живого человека, которым он в данный момент не являлся. Против де Мелонье сейчас выступал бесстрастный и неумолимый механизм смерти.
   Противник медленно шел по кругу, играя клинком. Поэт понял, что ошибся, он почувствовал горечь. Горько было умирать молодым, горько было понимать, что получая деньги от церкви за низкие, скотские дела, он так и не успеет потратить их на научные проекты, которые мечтал воплотить в жизнь, дабы выйдя из грязи искупить перед миром свою гнусь, облагодетельствовать всех.
   Финт, взмах, батман, от которого немеет рука, перенос, и, о чудо! Удар прошел, клинок вошел в правое плечо ненавистного драгуна, вырвав кусок мяса дуэлянта. Де Рано откатился, и легко подбросив клинок правой, перехватил его левой.
   Где-то раздался взволнованный вскрик де Кабестэ, тревожно зашептались Торн де Шальгари и Алекс де Гизари. Стиснул рукоять клинка Марк де Эль. Все эти жалкие фигляры были на стороне своего мнимого друга, Алан угрюмо усмехнулся про себя. "Вы для него такая же грязь, как и я". Ощущение одиночества, отсутствия поддержки, неожиданно придало ему сил, сейчас все зависело только от самого ученого, победа или гибель. И никого на линии битвы.
   Де Мелонье почувствовал кровь и озверел. Он наседал на своего противника многоступенчатыми атаками с финтами, выпадами и переводами, еще дважды он достал врага, а теперь это был именно враг, в грудь и ранее раненный бок.
   "Достаточно" - эта мысль мелькнула в мозгу Реймунда в тон вспышке молнии, осветившей хмурое небо.
   Внезапно Алан понял, что враг играл с ним. Что все это было зря, что его хитро, подло и банально убивают. Что ж возможно это достойная награда за всех тех, кого он обманул и довел до смерти лживыми посулами любви.
   Он хотел жить, он хотел прокричать: "Сдаюсь", - но не успел. Реймунд крутанулся, отталкивая устремленную к нему в выпаде шпагу, набрал энергию и в безумном волчке рубанул противника по голове, с оттягом, по-кавалерийски, как, возможно, учили де Рано. Палаш вошел в череп со стуком, как будто рубили полено, и сломался в страшной ране, в стороны разлетелись осколки металла и куски левой лобной и затылочной костей черепа поэта. Красные ошметки мозга выпали, отделенные от основной желеобразной массы, вывалился глаз, повиснув на нитке нерва.
   И вот поэт ушел, ушел в когти демонов их странного Гольвадийского ада где бог мертвых стал Властелином зла. Ушел, ибо ради великих целей он творил зло, и за зло отправился в преисподнюю, унося с собой свои благие намерения.
   Реймунд упал рядом с телом поверженного врага, делая вид, что его удар был случаен. Подняться ему помогли уже секунданты, и, поднимаясь, он уже видел - де Мелонье бесповоротно мертв. Стург знал - священники Единого, некоторые из них, соответствующего храма - например, Бога Целителя, могут воскрешать. Но лишь не больше чем через 10-20 минут после смерти, и то только те, которые обладают великой силой, а таких поблизости нет. Возможно, смогла бы Жанетта, если бы ее святость не была направлена исключительно на разрушение. Ни магия, ни колдовство, ни иные мистические силы уже не смогут воскресить того, кто лишился половины мозга. Дело сделано.
   Решительно отказавшись от помощи бывших секундантов, а ныне по сути сообщников убийства, Стург пошатываясь, изображая шок, отправился в лес: "Прогуляться и прийти в себя, а потом к доктору конечно".
   В лесу он заглянул под вяз и обнаружил... отсутствие тела, что ж.
   "Значит, алмарцы тоже кое-что могут. Ноль-ноль. Надеюсь, мы более не встретимся, уполномоченный ночной гость".

Судьба четверых.

   Той ночью каждый из бывших друзей Антуана де Рано поступил сообразно велениям сердца и разума. Кто-то по совести, кто-то по приказу страха.
   Дирк де Кабестэ, единственный умелый дуэлянт, наблюдая за боем, понял, что лейтенант не тот, за кого себя выдает, еще раньше жертвы. Ради былой и зыбкой памяти дружбы он бросился, когда все закончилось, к раненному человеку, которого уже не считал ни другом, ни драгуном де Рано. И раньше прочих убедился, что на холодных, залитых дождем выщербленных каменных плитах двора, сидит не человек, а зверь, свирепый хищник в человеческом обличье. Дирк испытал страх, честь аристократа и простая человеческая честность требовали задержать негодяя. Но Дирк не хотел отправиться вслед за поэтом.
   Вместе с Торном де Шальгари, бретер поднял изувеченное тело заносчивого ученого и молча, не обращая внимания на слова друга, распинавшегося о том, что к трагедии, вероятно, привели скользкий пол и тяжесть клинка, доставил мертвеца в замок графини. Перепоручив беседу с бледной, взволнованной мэтрессой своему недалекому приятелю, фехтовальщик удалился.
   Через двадцать минут блужданий по замку, он обнаружил брата Бенедикта беседующим с Жанеттой де Пуатье в уединении галереи северной башни. По их виду - легкому румянцу на лице охотницы на ведьм, заметному даже в багровом отблеске факельного света, и раздраженно сжавшимся кулакам норманита, бретер понял, что помешал скоро свершиться греху прелюбодеяния.
   Коротко и жестко, Дирк де Кабестэ уведомил защитника поэта, что его подопечный мертв. Убит Антуаном де Рано, оказавшимся самозванцем. Это деяние, которое считал низким, бретер совершил, чтобы избавиться от гадкого чувства собственного позора, вызванного страхом.
   Действия де Кабестэ принесли ему пользу: позже, когда всем прочим пришлось пройти суровую инквизицию разгневанной де Пуатье, он избежал излишнего рвения охотницы и заработал даже определенную репутацию друга церкви.
   Не желая более оставаться в родной провинции, когда расследование дела завершилось, Дирк отправился в Люзецию, где поступил в Алый драгунский полк. В чин лейтенанта по протекции церкви, почему-то ему казалось важным искупить позор мундира этого славного подразделения. После долгой и многотрудной службы, считая славу достаточной, а все долги давно утраченными, полковник Дирк де Кабестэ уволился со службы в 830 году от о.а.и. и пропал из поля зрения биографов через три года, когда в стране разразилась революция.
   Торн де Шальгри сбивчиво, с обилием лишних деталей поведал шокированной, почти убитой горем графине о дуэли де Рано и Алана. Ему же в тот вечер выпало утешать сестру несчастного поэта, поскольку норманита Бенедикта нигде не могли уйти, а маркиз - патрон Бартоллы, тем временем успокаивал горе своей будущей жены графини. Именно добряку Торну удалось увидеть, как на утро боль и шок сменились в глазах Лили блеском безумия, и теплыми словами своими умерить странные поползновения девушки, возможно, тем самым сохранив ее жизнь, но сохранив не для добра.
   Через пару лет Торн, опечаленный переменами в прочих своих друзьях, на которых повлияла дуэль или же просто течение лет, отправился в Морпаньяк, где постиг высокое искусство кулинарии. Позже он появился в Люзеции, при дворе, найдя заслуженное место среди королевских поваров. В столице Шваркараса он нередко кормил своего друга капитана Дирка вкусными обедами, вспоминая старые деньки. А затем уехал в Алмарскую Империю, став придворным кулинаром одного из эрцегрцогов, обожавших затейливые соусы шваркарасской кухни. Торн прожил длинную, размеренную жизнь, всегда с удивлением и непониманием вспоминая, почему столь многих расстроила смерть выжиги де Мелонье.
   Алекс де Гизари был очень взволнован произошедшим. Смерть де Мелонье он воспринял воплощением десницы Рока, а "оборотня" де Рано призраком, посланным забрать жизнь поэта, ибо истинные таланты должны умирать молодыми, в лучах нетленной славы.
   Той же ночью он сел за рабочий стол, в своем небольшом, уютном доме и при оранжевом блеске скоротечного свечного света, создал свое единственное, нетленное творение "Зависть преисподней". Этот стих стал началом и финалом поэтической карьеры Алекса, пожалуй сослужив ему неверную славу.
   Де Гизари не стал ни колдуном, ни чиновником, но очень скоро его произведение попало в руки герцога Кампани, а затем дошло до самого короля. Век славы стихотворца был недолог, единственный яркий отблеск его таланта привлек большое внимание, его приглашали в свиты властьимущих, слушали в салонах и обсуждали в свете. Но никогда более вдохновение не смогло вновь пробиться через академический формализм поэта. Прочие его стихи, технически совершенные, но лишенные чувства, быстро наскучили, его затмили другие таланты, а Алекс, убежденный в собственном величии, и жестоко обиженный светом, стал жестоким и ненавидимым студентами преподавателем в одном из крупнейших университетов Шваркараса, в провинции Юзац. До самой смерти в 870 году от о.а.и., он сравнивал любое свое и чужое произведение с тем выдающимся стихом, находил отвратным и горько плакал по ночам, не имея возможности вновь узреть блеск совершенства.
   Марк де Эль той ночью отправился в свой особняк. Он был груб со слугами и приказал закрыть все двери, никого не выпуская и не впуская. Убедившись, что его "постоялец" еще вечером забрал все свои вещи и коня, Марк понял, что крупно просчитался. Если Дирк де Кабестэ испытал страх перед поддельным де Рано, то Марк скорее погрузился в пучину ужаса. Он осознал, что каким-то образом оказался вовлечен в события, сколь важные, столь и губительные. Он понял, что гибель от этого дела можно обрести много вернее, чем служебные выгоды.
   Марк бросился в свой кабинет, походя приказав затопить камин, дрожащими руками, трижды роняя ключ, он отпер особое отделение стола и изъял письма с доносами. Удивленные слуги уже через двадцать минут, отталкивая друг друга от замочной скважины, наблюдали, как хозяин торопливо рвет какие-то документы и бросает их в камин, нервно вороша плотно исписанные листы, в попытке заставить плотную бумагу гореть быстрее.
   Затем Марк выпил без закуски бутыль виноградной водки и заснул тяжелым пьяным сном, стеная сквозь зубы.
   Через пару дней он имел сложную и длительную беседу с Жанеттой де Пуатье. Марк сначала притворялся, что ничего не знал, затем валил вину на свою служанку-заю, которую предоставил де Рано. Что стоило несчастной жизни и страшных мучений. Наконец он во всем признался, был бит плетьми за глупость, гордыню и нерасторопность, и отпущен, поскольку Жанетта справедлива рассудила, что Марк не доносил не из злого умысла, а по причинам скверного, стяжательного характера.
   Сломленный допросами и самими событиями дуэли, де Эль впал в меланхолию, очень скоро стал бесполезен графине как сенешаль, начал прикладываться к бутылке. Постепенно трезвый де Эль начал казаться жителям графства чем-то неестественным. Через несколько лет бывший сенешаль слег и скоро отошел в мир иной тихим пьяницей.
   Через полгода после печальных событий дуэли, маркиз де Шаронье и графиня Никкори-Сато сыграли свадьбу. Их дочь унаследовала оба владения, и стала одной из самых важных фигур Кампани, с которой считался сам герцог.

Трюмная критика.

   Он мчался к морю так, будто его преследовали демоны, но нет, это было кое-что по-страшнее - его преследовал Бенедикт. Цепной пес, точнее, цепной смерч церкви. Он гнал Стурга, отставая иногда не более, чем на полчаса. Но в Морпаньяке агент Альянса сумел уйти, он сел на шхуну в Ригельвандо, и оставил преследователя с носом. Наверное, вера помогает тогда, когда цель праведна, норманит же был ведом лишь долгом.
   Старая шхуна резала волну форштевнем, отчаянно скрипя снастями. Трюм был полон жизни, запахов, звуков и темноты. Куцый фонарик выхватывал из тьмы огромную тушу мяса, вернее стальных, покрытых татуировками и шрамами мышц, гигант упирался головой в доски верхней палубы, при том он сидел, а старые ящики с гнилой солониной и сукном из Шваркараса стонали под его весом. Этот гигант был куратором Реймунда, уместившегося на бочке напротив. Стург звал гетербага просто "Мэтр":
   - Мудак. - Рокочущий голос легко перекрыл скрип судна.
   - Да, мэтр, - Реймунд был подавлен, он и сам осознавал свои ошибки... И много больше ошибок его угнетала ответственность за тот путь, который он избрал для достижения цели.
   - Первое. Мы не встреваем в политику, вообще и в принципе. Мы не косим под шпионов, престолонаследников, ублюдков знатных фигур и прочую шушеру, якобы важную для всей этой, называющейся людским миром, клоаки. Мы не берем таких обликов, когда это может повлиять на их политику. Это правило. Ты его знал, но нарушил. Не умел трактовать. И потому мудак.
   - Да, мэтр. - Реймунд соглашался, убийца-прагматик в нем ясно осознавал, сколь несовершенен был план, способный вызвать международный скандал и привлечь нежелательное внимание.
   - Мы этого не делаем по простой причине - мы сильны и опасны для всех, и именно потому мы нейтральны, просто делаем работу, и не привлекаем внимание. Ты видел - если они захотят, у них есть не менее сильные и не менее хитрые, чем наши агенты, слуги. А значит, если нам придадут слишком много значения, нас раздавят. Несмотря на все наши силы, древние традиции и опыт. Даже, если мы переубиваем их королей, министров, герцогов и принцев, они нас все равно раздавят. Это, к сожалению, сила "государства", даже сильнейший не сдюжит массу. И потому мы этого не делаем. И не даем себя в этом заподозрить. Понял?
   - Да, мэтр.
   - Далее. Второе амплуа вполне ничего. Но лучше брать кого-то, кого вообще нельзя заподозрить. Впрочем, это неважно. Тут ты не облажался.
   - Спасибо, мэтр.
   - Помочь священнице, потом дать ей взятку и упросить отвлечь норманита, да так, что она ничего не заподозрила. Браво.
   Некоторое время наставник молчал. Наверху ругались матросы и периодически слышались короткие, громкие приказы капитана.
   - Любовь. Чувства. Эмоции. С моей точки - перебор. Уж больно подло. Но эффективно. Значит приемлемо. Особенно мне понравилась мысль подкупить быдлоганов, чтоб они сестру поэта снасильничали. Молодец, что убил их всех. Только мертвые не выдают лишнего.
   - Банальность, мэтр.
   - Заткнись. Я старый великан. Люблю простые истины. В целом, ты отсдавался на твердую четверку, но если мы поимеем проблемы с алмарской разведкой, я тебя отдам в Эллумис на четыре года в сексуальное рабство.
   - Вы не сможете выдать меня за мальчика, мэтр.
   - Я что-нибудь придумаю. - Хриплый смех сотряс трюм и распугал крыс, оплакивавших товарку, утопшую в гнилой воде.
   - Да, мэтр, - Реймунд рискнул улыбнуться.
   - И последнее. Ты дал себя убить. - Посуровел гетербаг.
   - Не было других шансов, мэтр.
   - И правильно, что дал, хотя лучше б он увидел твой труп. Но это при других обстоятельствах. В целом, тут ты не сглупил, так что держи. - На огромной ладони, под светом фонарика блестело бриллиантовое сердечко.
   - Но, мэтр, это же ваше...
   - Мое. Три остается. Ничего, мне хватит. Я выхожу из дела. А ты меня заменишь. Мочи их, Реймунд. Не стесняйся, их жизни без смысла, глупость и алчность правит ими, может хоть переродятся, эти - Рокочущий смех напугал корабельного кота, кравшегося к бочке с солониной. - Невинноубиенные, во что-то более приличное. В общем пользуйся.
   Сердечко упал в руку Реймунда:
   - Благодарю, мэтр!
   Некоторое время трюм отдыхал от праздных человеческих разговоров, наслаждаясь морской, рабочей тишиной.
   - Мэтр, - Реймунд собрался с силами и решил поговорить о том, что волновало его больше всего.
   - Знаю. - ответил наставник, совершенно не удивленный, - Ты не Бэгрис. Не получаешь от этого удовольствия. Мне тоже было тяжело в первый раз. Наше дело Реймунд, оно очень непростое. Тут даже не скажешь "кто-то должен". Лучше бы этим никто не занимался. Это великая сила и великая мерзость. Наш Альянс. И да - иногда приходится вываляться в грязи. А иногда даже начинаешь тонуть в ней.
   - Мэтр, путь, который я избрал...
   - Ты избрал сам, и теперь сам ответишь за свои дела. Да, это выбор. Как бы просто это не звучало. Но дело всегда именно в выборе. Первое задание - самый важный урок, Стург. Раньше выбирали за тебя. Ты делал разные мерзости, - он осекся, - впрочем, не будем об этом. Все, что ты делал - ты совершал по чужому приказу. Покориться или умереть, научиться или умереть. Это наш путь. К сожалению, другого нет. Может мы много грешили в прошлой жизни. Может, повезет в следующий раз. Но сейчас есть то, что есть. Я знаю - ты жив потому, что считаешь условия подходящим компромиссом.
   Гетербаг замолчал, тяжело переводя дыхание, похоже, тема взволновала старого, непробиваемого наставника.
   - Но первое задание - это последнее испытание. У тебя есть опыт, есть сила, есть средства. Остается научиться делать выбор. Сколько в тебе останется от человека? Чем ты готов пожертвовать ради цели? Альянс отнял у тебя достаточно, пока учил. Все что осталось - твое. Ты сам решаешь, что достойно, а что губительно. И сам выбираешь путь к цели. Ты попробовал, и, похоже, понял. Есть нечто, что стоит между человеком и механизмом смерти. Ты совершил ошибку, и ты понял ее. Прости себя на первый раз и не повторяй больше. Выбирай дорогу так, чтобы к финалу доходил человек, а не бездушная тварь. Да, наше дело - сплошной мрак. Но каждый из нас сам решает, сколько мрака он несет в себе, и сколько мрака он принесет в мир. Это наш путь и наша доля.
   - Спасибо, мэтр, - сказал Реймунд, - Я буду помнить.
   Ему не стало легче. Пожалуй, даже стало еще гаже. Он сам предал этих женщин, и сам убил де Мелонье, предварительно заставив того страдать. И значит, вся ответственность лежит на нем. На Реймунде Стурге. Сейчас, и впредь, он будет хранить груз своих ошибок, по мере сил искупать их, и стараться совершать как можно меньше новых. Он стал убийцей, но не станет бездумной шестеренкой в механизме мрачного жнеца.

Последний акт Кампанской трагедии.

   Дверь портовой таверны распахнулась, заведение было полно добродушным весельем: моряки в увольнении, счастливые купцы, возвратившиеся из долгого плавания, миловидные служанки, довольные чаевыми. Шум, гам, смех и здравицы, во множестве звучавшие со всех сторон, как нельзя хуже подходили к настроению нового гостя.
   Основной зал был полон, здесь веселились, смешавшись без чинов и обид несколько компаний - богато одетые купцы, прибывшие из Нового Света, пожилые, пропахшие солью рыбаки, в старых суконных штормовках, моряки с корвета "Враждебный" и несколько ватаг крепких, простолицых портовых грузчиков. На толпу со стен взирали пустыми глазами большие рыбы, обратившиеся чучелами, а над жарко горящим камином висела исполинская челюсть стальной акулы.
   Воин с суровым, аскетичным лицом переступил порог, оставив за спиной стену осеннего дождя. Плащ с пелериной ронял на грязный пол крупные темные капли дождя, оставляя за хозяином влажный след.
   Человек, неприязненно глядя на веселое сборище, бухая в пол тяжелыми ботфортами, прошествовал в соседний, небольшой зал, предназначенных для людей по-богаче. Плащ скрывал добротную одежду из крепкой кожи, перевязи и портупеи были увешаны разнокалиберными ножами, а на поясе нового гостя висел полупустой кошель, бренчащий золотом.
   Бенедикт устало опустился за первый попавшийся стол, пятная бархат диванчика неснятым плащом, он положил локти на лакированную темно-красную поверхность столешницы.
   Он был вымотан морально и физически. Новость де Кабестэ не удивила норманита, он был готов, к безумной попытке де Мелонье биться на дуэли с провокатором-драгуном. У священника все давно было готово - воскрешающий амулет, шедевр Таш-Мюшских колдунов, лежал в кармане куртки. Потому и отпустил норманит в тот вечер так легко своего подопечного, ожидая скорого разрешения утомительного конфликта. Потому и решил составить компанию несравненной Жанетте, мальчишке нужен был урок.
   К сожалению, урок преподали самому Бенедикту, урок смирения. Увидев тело человека, опеку над которым ему доверил Орден, монах понял, что совершил непоправимый грех, позволив гордыне и лености возобладать над собой. Амулет не мог вернуть человека, оставившего полголовы на плитах дуэльного двора. Уже позже, в седле, расточая золото направо и налево, монах осознал, что потерял не только подопечного, совершив проступок перед Орденом. Но и друга, совершив проступок перед самим собой. Грехи ему отпустит духовник, но вот место Алана в сердце навсегда окажется пустым.
   Золото на расспросы, необходимые, чтобы точно установить путь преступника, Бенедикт получил от охотницы на ведьм. Жанетта корила себя не меньше, чем монах. Умоляя ее побеседовать с норманитом тем вечером, драгун так же преподнес ей дар, как он сказал "пожертвование на храм", дар, выходящий за рамки многолетнего жалования офицера. Наутро после совершенного преступления, в котором охотница не сомневалась, де Пуатье собиралась арестовать самозванца и подвергнуть пытке, до проступка он все же оставался аристократом и имел некоторую неприкосновенность.
   Она порывалась отправиться вместе с Бенедиктом, но больная нога не позволяла выдержать ритм безумной скачки. Потому она помогла монаху золотом, напутствием и святым благословением, от которого Бенедикт еще сутки светился золотистым сиянием и не уставал в седле несколько дней.
   Сама де Пуатье осталась в графстве. Проводить инквизицию в отношении всех, кто так или иначе контактировал с Антуаном де Рано и черным человеком Вульфштайном. Дело пахло алмарской провокацией. Хуже того - международным скандалом. В воздухе висело слово "шпионаж", на горизонте маячило еще более страшное - "война".
   Но все было тщетно. Он опоздал. На час-полтора. Не больше. В порту монах узнал, что человек с широким лицом и сумрачным взглядом взошел на борт старой шхуны, название которой почему-то никто не мог вспомнить. Он ушел. Вырвался из рук. Наградил Бенедикта несмываемым пятном "неудачник". Кому-то очень важно было убить Алана де Мелонье, и этот кто-то преуспел. В сердце норманита закипала жажда мести, граничащей с военным преступлением.
   - Доброго вечера, святой брат, - поздоровался человек в мундирном рединготе, сидевший напротив. У него было неприятное, жесткое, алмарское лицо и очень умные глаза. Глаза эти с любопытством, легкой иронией и затаенным пониманием изучали норманита.
   - Я занял ваш стол, - Бенедикт хотел было подняться, он жаждал сейчас одиночества и уж тем более не хотел общаться с теми, кого собирался скоро резать. - Извините.
   - Нет, нет, - медленно, с достоинством поднял руку собеседник, второй он придержал палаш в черных, лакированных ножнах, начавший падать после резкого подъема монаха, - Прошу останьтесь. Нам есть о чем поговорить. Вы не успели его поймать. И не сумели выяснить, кто он. Я вижу, вы уже начали подозревать алмарскую разведку. Это нежелательно. Я хочу пролить свет на кое-какие детали. А потом мы вместе поищем способ его поймать.
   - Я слушаю, - Бенедикт резко сел, его суровый взгляд встретился со взглядом Штурмхарта, там горел терпеливый, ровный, размеренный огонь ненависти. Ненависти к человеку, уплывшему на старой шхуне. К Реймунду Стургу.
   Норманит вернулся через неделю. Обратно он возвращался медленно, размеренно, полный тяжелых дум и долгоиграющих планов. Штурмхарт - алмарский агент, - открылся ему. Этот осторожный и умный человек, похоже, сумел понять, что жажда мщения монаха много выше его верноподданнических чувств. К тому же Орден не всегда соглашался с официальной светской политикой, почитающей алмарских шпионов вредными.
   Норманит осознавал, что не сумеет добраться до человека, заказавшего Алана, он силен и опасен, но принести возмездие кому-то, столь могущественному, было за пределами его сил. Но душа погибшего поэта требовала крови. И этот долг монах собирался оплатить. Алмарец пообещал Бенедикту, что как только сумеет выяснить, кем был этот загадочный убийца-перевертыш, он сообщит. Самое худшее предположение - агент Международного Альянса. Тем лучше, это будет славная битва, Орден давно точит ножи на сию неуловимую организацию.
   Когда норманит смыл грязь и пыль шваркарасских дорог, провел несколько часов неспокойного сна в своей кровати, в бывшем особняке де Мелонье и немного отдохнул от странствий и потерь, в его комнату, аскетичную словно келья, вошла сестра мертвеца.
   Лили Бартолла де Мелонье осталась одна во всем мире, исключая дядек и теток, не интересующихся "худым побегом" - Аланом и его сестрой. Их родители умерли много лет назад от рук разбойников. Теперь норманит остался единственным, кому действительно было дело до девушки. Она была прекрасна затянутая в одежды из тьмы и пурпура, глаза лихорадочно блестели, на щеках выступал загадочный румянец. Лицо будто похорошело от горя.
   - Чем я могу быть полезен, сестра моя? - Поинтересовался монах, он не ждал общения, но отказывать несчастной девушке считал низким.
   - О да, - улыбка изогнула ее губы манером дьвольским, но безмерно притягательным, - Теперь я сестра тебе, брат Бенедикт.
   Монах молча смотрел на гостью, она изменилась больше, чем он мог подумать.
   - Единственный брат, - продолжала она не прерванная, стоявшая стройно, будто выпрямленная своей бедой, - Теперь ты будешь защищать меня. А я... заменю его.
   - Я понимаю сестра, тебе тяжело, - начал монах, пытаясь остановить ее порыв, пока дело не зашло слишком далеко.
   - О нет. Нет, нет, нет, - улыбка и безумный взгляд Бартоллы, говорили сами за себя, - Тяжело мне было, когда ты сбежал в погоню, когда оставил среди чужих, бессмысленных ушей. Теперь мне уже легко. Я заменю его. Буду даже сильней.
   Он не смог отказать ей, видя, что теперь только церковь сумеет хоть как-то помочь этой красавице, чей ум помутился от лишений. Ее решительность и дьявольская, неизвестно откуда взявшаяся сила, они полностью подавили волю аскетичного норманита к сопротивлению, бороться просто не хотелось.
   - Но что ты можешь? - сделал он последнюю попытку, - Алана долго готовили, есть ли в тебе воля пройти учение?
   - Я уже многому научилась, - произнесла она еле слышно и волнующе.
   Монах стал первой жертвой ее чар, Лили Бартолла легко освободилась от платья с глубоким вырезом и черной накидки, а он, несмотря на целибат и знаменитую норманитску привычку умервщления плоти, не смог ей помешать. Возможно, он представлял на месте сестры мертвеца другую, в красных одеждах и молотом в круге.
   Она отдалась ему в бедно обставленной комнате, на жесткой кровати, на деревянном комоде, у голой каменной стены. Их страсть горела, будто погребальный костер, ушедшему в небытие брата и друга. Ее молодая плоть то подчинялась, подавляемая силой тренированного тела монаха, то брала верх, прижимая в безумной скачке Бенедикта к полу. В финале, когда издав протяжный стон, они откатились друг от друга по волчьим шкурам, устилавшим пол, ответ был готов.
   - Я найду тебе место и дело, - прохрипел Бенедикт усталыми, искусанными в порыве страсти губами.
   Лили лишь рассмеялась, долгим, радостным, истеричным и абсолютно сумасшедшим смехом. Она сотрясалась всем обнаженным телом, а его семя стекало по ее бедрам.
   Доверив вести расследование в Никкори-Сато несравненной Жанетте де Пуатье, перед которой испытывал постоянную неловкость, в том числе и потому, что должен бы винить охотницу в смерти Алана, но не мог, норманит взял Лили и уехал.
   Он доставил девушку в монастырь ордена Бога-куртизанок. Почти каждую ночь двухнедельного пути она почти насиловала его по ночам, а он с каждым днем начинал бояться ее все больше, хотя раньше Бенедикт не боялся выйти один на один против конной лавы. С легким сердцем и тайной радостью он передоверил Лили Бартоллу попечению заботливой абатиссы - бывшей содержательницы борделя, где бывали герцоги и короли.
   Так началась история величайшего синего чулка. Лили не приняла обета, но показала великое тщание, обучаясь у одной из лучших сестер-куртизанок Клодетты "Бездонной". Монастырь она покинула через год, в сопровождении наставницы. А через месяц имение маркиза де Тольдо перешло во владение церкви Бога-Куртизанок. Сам маркиз - шестидесятилетний любитель молодых жен - скончался, якобы подавившись за обедом.
   Карьера Бартоллы превзошла карьеру брата как качеством, так и количеством. А главное - чудовищностью. В год она уничтожала более двадцати любовников и любовниц, перейдя из-под опеки церкви на герцогскую службу, а затем в Министерство Специальных войск. Трупы и разбитые сердца устилали путь чувствительной де Мелонье, поклявшейся на могиле брата никого более не любить.
   Ее жизненная дорога длинной в тринадцать лет официально прервалась романом с графом де Эрдером, считается, что "страстная убийца" умерла, при невыясненных обстоятельствах, в замке графа, но проверить это в его владениях не представлялось возможным. Однако, была одна волнующая деталь - последнего любовника Бартоллы подозревали в чернокнижии, некоторые даже полагали его вампиром.
   Бенедикт же вернулся в Орден, отчитался об ошибке, искупил наложенную епитимью кровавой службой, лишившись в ходе облавы на знаменитого разбойника Рене "Лиса" глаза. Через пару лет он, отправившись на очередное задание, пропал, растворившись на просторах необъятного маленького Шваркараса.
   Расследование об убийстве Алана де Мелонье в Никкори-Сато завершила в пару месяцев охотница на ведьм Жанетта де Пуатье, результаты она передала в Тайную Канцелярию, скоро закрывшую дело. Жанетту же ждал добрый конь и новые подвиги, которые возможно когда-то станут материалом для совершенно другой повести. Она редко потом вспоминала о де Рано и Вульфштайне, охотница вообще быстро и легко расставалась с прошлым.
   Одинокая и гордая Аделаида де Тиш все поняла, когда лейтенант де Рано так и не догнал ее в замке графини. В холодной, но быстрой карете она добралась до дома и позволила себе, заперевшись ото всех, немного порыдать в подушку. Затем поправила маккияж и вернулась к своей размеренной жизни. Слуги ничего не заметили. Через пару дней "башни" достигли слухи о смерти поэта и ученого Алана де Мелонье.
   К ее чести надо сказать, Аделаида ценила иронию. В тот день, с загадочной улыбкой на устах она достала из ящика трюмо гербовое письмо и перечла, в пьсьме ее подруга - герцогиня Шелена де Морпаньяк, просила магессу об одолжении. Дело в том, что трудами некоего бессердечного повесы, в прошлом году погибла воспитанница герцогини и добрая знакомая Аделаиды. Чувствительная девушка семнадцати лет, не выдержав разлуки и бегства (почти из-под венца) великосветского негодяя, выпила в колдовской лаборатории герцогини яд, из-за которого бедняжку пришлось хоронить в закрытом, ароматизированном гробу.
   В письме Шелена де Морпаньяк просила свою подругу приглядеть за исполнением одного дельца. Колдунья (и по слухам ведьма) герцогиня, облегчила один из своих многочисленных ригельвандских счетов на миллион, в блестящих двойных ригельдукатах. Золото пошло по тайным каналам прямо в загадочный Международный Альянс.
   Организация обязалась в благодарность за столь щедрое пожертвование прервать жизнь одной публичной фигуры. По душу Алана де Мелонье, ожидался агент Альянса, высококлассный убийца. Так герцогиня собиралась закрыть личный счет к ублюдку, погубившему малышку Мими. Когда дело будет сделано, Шелена просила Аделаиду подтвердить смерть повесы.
   Теперь де Тиш знала, как работает Международный Альянс. Впечатляюще... и мерзко. Закусив губу, магесса на особой бумаге принялась писать ответ старой подруге.
   Интрижка, которую де Тиш сначала почитала романом, столь печально завершившаяся, заставили и так усталую магессу на несколько лет забыть о плотской любви с представителями противоположного, как впрочем и своего (что с ней тоже бывало) пола. Не помогло даже письмо, пришедшее через полгода после печальной дуэли, где человек, называвшийся ранее Антуаном де Ран,о пространно и многословно чужой рукой изъяснялся в своих мотивах и обстоятельствах, заставивших его так поступить, а так же сообщал о неугасшей еще любви.
   Аделаида за несколько лет добровольного воздержания, сумела немало развить свои магические способности, она постигла почти все таинства магии земли, и скоро, покинув службу маркиза, стала деканом университетского факультета магии земли в Юзаце. Еще через несколько лет она стала одной из самых молодых чародеев, постигших таинства четырех стихий, и основала собственный университет "имени Разочарования" в Морпаньяке, при помощи герцогской фамилии.
   О де Рано она вспомнила редко, но с завидным упорством не забывала.
  
   В Шваркарасе действуют две могущественные Гильдии - Магов и Колдунов, нередко, при дворах достаточно богатых аристократов страны можно встретить и тех и других. Либо желающих спокойной жизни либо слишком бездарных для чего-то другого.
   Бригланы, геханы, тиоры и т.д. - человеческие народности обитающие на территории Алмарской Империи и входящие в ее состав. Хальсты - нечеловеческая народность обитающая на территории Империи и входящая в ее состав.
   Градес - владыка Ада в гольвадийской традиции, в том числе в теологии Единого.
   Священники Храма Бога-Защитника в Алмарской Империи осуществляют инквизицию.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"