Уснешь невпопад, перебив канатные жилы дня, растопленный жужжанием хаоса бед и жаркой плотью сумерек, а проснешься в неведении и свободе. Кривой мазок месяца, ветер, не спросясь, замерз и сорвался с цепи, свет фонаря - слепящий снег легочного мешка сквозь черные бронхи листвы, это там, внизу, колобродит ночной магазин. От всей кутерьмы - спиртовой блеск в глазах, отраженный в распахнутой слева балконной створке. Падая в забытье, помню, я услыхал мглистый речитатив в вязкой пустоте. Мерные, захватывающие дыхание, но мерзостные строфы, голос, хотя и насыщен подземной мощью, вполне опознаваем. Заклинал голый и красный гомункул, внутреннейшее тельце моего доброго заимодавца Геродианова. Утром и в полдень небо расщедрилось на индиго, переходящее в баклажан на отпечатках, наслоенных в памяти закрытых век. К чувственному томлению следует подойти sub specie aeternitatis, это означает - суп со специями, возможно, харчо. После ванны разгуливаю Адамом - капли с пальцев стекают на уже высохшее нагое бедро, и лукавый воздух, когда я ложусь, ласково щекочет углубление меж ягодицами, тестикулы и промежность. Рука Лилит? Я ценю обнаженность. Сказано - возлюби другого, как себя, но давай же копнем глубже. Возлюби себя, как другого. Увидь себя как иного. Ухвати свое "я" невозможным взглядом Нарцисса из умозрительной подворотни, пусть каноны логики и воспрещают подобное наблюдение. Этот благовонный бред когда-то затолкан был под стеклянную гладь "Поймандра", иначе взрыв, и клюквенным огнем прочертилась магическая гексаграмма совокупления - себя с собой. Дальше можно высыпать на стол сапфирные пузыри эманации, пересчитывать ртутные бутоны космосов, раздувающиеся в бархатной густоте отсутствия. Я питаю слабость к цветущим подробностям мелких вселенных, будь то белые матовые фотографии в духе длинноволосых семидесятых или песочно-розовые замки романского стиля, где на башнях - гибкие, точно аквариумные рыбки, дамы и трубадуры Лангедока. Шедевр, наконец, сварен. Свидание в гостинице с женщиной, дождь, я в шляпе и плаще, и тонким синим покалыванием будоражит мысль, что еще никогда я не одевался так просто и изысканно.