Аннотация: 6 июня 2014 года нашему Пушкину - 215 лет! Пусть всегда будет Солнце, друзья!!!
"Его я вновь воображаю..."
(К 215-летию со дня рождения А.С.Пушкина)
Живой, насмешливый, сентиментальный - бессмертный поэт приходит в наши несбывающиеся грезы о счастье. Год за годом, столетие за столетием приходит... Мы вольны обращаться к нему и на "вы", и на "ты" - в подобных мелочах поэт не обидчив. Да и все серьезные обиды его оказались уже за бортом истории - для него. Но - не для нас.
С легкого пера Лермонтова мы усвоили, что Дантес - подлец, а Пушкин - жертва. И если вдруг искренний историк (хотя бы и честнейший Леонид Гроссман) робко напомнит нам, что не Дантес, а Пушкин был главным оскорбителем в этом деле; что на момент вызова на дуэль, сделанного поэтом Дантесу, Екатерина Гончарова - сестра Натали, свояченица Пушкина - была в тягостях от незадачливого француза, а очередной вызов последовал уже после венчания Екатерины Гончаровой и Жоржа Шарля де Геккерена д'Антеса; если историк напомнит даже, что после дуэли почти все друзья Солнца российской словесности продолжали подавать руку "убийце", - если даже мы и сами отлично знаем все подробности не хуже славных пушкинистов, то всё равно упорно повторим приговор удачливому дуэлянту: "Подлец и убийца!"
Но почему же?!
Потому что Пушкин - уникум, феномен, гений. А Дантес - всего лишь военный, всего лишь "пушечное мясо", оберегающее венценосцев от падения.
Потому что Пушкин - это мечта о полной свободе мысли, совершенной свободе слова. А служивый - будь он солдат или генерал - всегда невольник. Но ведь и Пушкин был невольником чести. Но именно: был! А стал - скольжением вольных строчек, исполненных самого недосягаемого для смертных величия - величия кажущейся простоты. "Пушкин - явление простоты, за которой - тайна". (Ираклий Абашидзе)
*****
***** "А. С. Пушкин", гравюра Георга Иоганна Гейтмана по рисунку
С. Г. Чирикова, 1822 г. *****
*****
Прижизненный Пушкин был прост и непосредственен как дитя, нечаянно глаголющее истину, по Антону Дельвигу: "Великий Пушкин, маленькое дитя! Иди, как шел, то есть делай, что хочешь, но не сердися..."
Посмертный же Пушкин, "от суетных оков освобожденный", стал необходим нам в первую очередь именно этой особенной простотою - необходим как воздух. Он невидим, он вездесущ, и ничто в поэзии без него не живо. А. Ахматова, А. Блок, В. Маяковский, Т. Табидзе, Г. Робакидзе, Г. Леонидзе и другие таланты упоенно дышали озоном поэзии Пушкина. И мы дышим - упоенно!
"Классик - это пантеистический Бог. Создав мир, он растворился в нем до конца. Пушкин - наилучший тому пример". (Григол Робакидзе)
Уникально "мировое перевоплощение Пушкина и понимание им чужих культур, выражаемые с прекрасною ясностью". (Тициан Табидзе)
"Тифлис - маленький город, грузины - маленький народ, без любви и благодарности к которому русское сердце после Пушкина вполне русским считаться не может," - отмечает Виктор Шендерович.
"Милосердие выше закона! Позвольте вам сослаться опять же на Пушкина..." - пишет Даниил Гранин. Интересно, что по вопросу милосердия можно бы сослаться и на Новый Завет, но все еще как-то привычнее: на Пушкина.
Пушкин-христианин пережил атеизм потомков. Пережил, не дрогнув. Потому что в нем тоже были в зачатке "болезнь роста", бунт подросткового возраста, неверие скептика, проявления которых Александр Сергеевич пытался подавлять упорно, но зачастую безуспешно.
"Близок всем, потому что преждевременен, как и вся Россия, и стоит на грани гармонии и безумия. Пушкин - это игра, риск, ощущение судьбы на грани фатализма. Пушкин знал, с какими силами сталкивается - рок, судьба, империя, история, страсти, - и всё это в полной мере впускал в себя, оставаясь личностью". (А. Битов)
"Во всем мире не много найдется писателей, чьи произведения грузины переводили бы так часто, так охотно, как стихотворения Пушкина... Только такие писатели способны укрепить между различными нациями тот святой и непоколебимый союз, те отношения братства и любви, что сегодня так желанны для каждого грузина". (Нико Ломоури)
Ничто человеческое не минуло Поэта - это одна из разгадок его популярности. Сколько великого и умного нашептали, накричали нам другие стихотворцы! Но ни один из них не вмещал в себя всех наших черт.
Каждый был ограничен основным излучением своего "эго": Лермонтов - мрачно-скептичен, Ахматова - меланхолично-мистична, Маяковский - оптимистично-азартен... Блок - тот вообще поэт-аристократ, для единиц, для философов...
И только в творчестве Пушкина мы находим все пороки и доблести общества в целом: лень и трудоголизм, покорность и независимость, ненависть и любовь...
И только в личности Пушкина собранные полярные черты выглядят органично, не коробят. Потому что один из антиподов доброго качества чудом не вошел ни в жизнь, ни в творчество поэта - неискренность. В "минуты вольности святой" Пушкин озорничал, не переставая быть оракулом, и философствовал, не боясь прослыть шутом. Все цвета в луче белого света - обыкновенное ли чудо?
На осознании этого факта - бесстрашной внешней многогранности внутренне цельного Пушкина - не так давно создана книга "Метаморфоза", в которой Андрей Битов и Резо Габриадзе увидели наше время глазами бессмертного поэта. Эта книга - естественное развитие шести литературных опытов А. Битова (известнейшие: "Пушкинский дом", "Предположение жить", "Воспоминание о Пушкине" - первая попытка совместной работы с Р. Габриадзе как с писателем и художником одновременно).
"В случае гения срабатывает идея единого текста. Хронологическое прочитывание всего, включая записки, письма, долговые расписки, оконченные и неоконченные варианты, создает картину живого процесса. Изучив Пушкина в целом, мы можем представить его реакцию на сегодняшний день. Самое страшное произведение в мировой литературе - это "Сказка о рыбаке и рыбке" - теория относительности, открытая Пушкиным. Три предложения перемены судьбы, три прокола - и всё, дело закончено.
С 1965 года я постоянно говорил с Резо о Пушкине. Габриадзе как пушкинист - трудолюбивый, интуитивый до предела. Он может воскресить на кончике пера то, что другие изучают годами, а изложить не в силах. С Пушкиным Резо взаимодействует напрямую.
В Перестройку Резо собрался в Испанию. И я спросил: "А тебе не стыдно ехать в Испанию, в которой Пушкин никогда не был?" Резо ответил: "Да, неловко, пожалуй, ты прав". Я предложил: "Давай мы с тобой вместе его отсюда выпустим!"
Резо привез обратно изумительные листы - Пушкин в Испании. Книжку сделали за один день у Синявских в Париже. Я написал свой текст, листы у него уже были готовы. Когда показали Марье Васильевне Розановой, услышали: "Значит, так все просто: книжка у вас легкая, обложка должна быть тяжелой". Тут же Резо нарисовал тяжелую обложку. Потом выбрали бумагу верже - и готово! Такого счастья у меня еще не было.
Всего было 99 экземпляров: треть - издателю, треть - художнику, треть - мне. Их уже нет в природе. Теперь всё воспроизведено в книге "Воспоминание о Пушкине" и в "Метаморфозе"( где есть много нового)", - поясняет А. Битов.
"Метаморфоза" состоит из размышлений Андрея Битова о Грузии, о Пушкине и о друге Резо ("Занавес", "Комментарии", "Габриадзе как пушкинист", "Грузия как заграница", "За что мы любим грузин...", "Не видно Джвари", "Воспоминание об Агарцине", "Феномен нормы", "Художник и власть", "Осень в Заоди") и фантазий Реваза Габриадзе ("Пушкин-бабочка", "Трудолюбивый Пушкин").
Битов и Габриадзе вообразили Пушкина живущим в нашей повседневности. Из их переосмысления пушкинских текстов напрашивается вывод, что многогранность конкретных проявлений цельности даже не вполне ясного для нас реального бытия и есть - простота, за которой тайна.
Полукомические иллюстации к изданию выполнены Резо Габриадзе. Пушкину не в диковинку становиться лакомою "пищей" грузинских художников. Свыше полуторатысяч произведений грузинских художников официально зафиксировано в цикле кавказской "Пушкинианы". Грех говорить в связи с этим о совковом тиражировании и неизбежности соцзаказа. Естественные общечеловеческие параллели творчества Пушкина и поэтов Кавказа неоспоримы.
"Не знаю в мировой поэзии более вечных, более молодых женских слов, чем письмо Нестан-Дареджан своему рыцарю, чем плач Ярославны в Путивле-граде на городской стене, чем письмо Татьяны к Онегину", - отмечал пушкинист Юрий Тынянов в "Литературной газете", посвященной 750-летию Шота Руставели.
Грузинские художники читали Пушкина не только в блестящих переводах Александра Чавчавадзе, Микаэла Патарадзе, Варлама Рухадзе, Григола Цецхладзе, Валериана Гаприндашвили, Паоло Яшвили, Константина Чичинадзе и других видных поэтов, но и в первоисточнике, по-русски.
"Странно, что я не писал на тему Пушкина, - задумывается живописец Джованни Вепхвадзе. - Его портрет - вот он, всегда в гостиной, перед глазами - выполнен моим дедом Иваном. Бережно храню картину "Встреча Пушкина с прахом Грибоедова" кисти моего отца Алексея. Пушкин настолько свой, родной, что даже не думалось: иллюстрировать его или нет? Он просто всегда рядом".
"Когда Ахмадулина впервые пришла ко мне в тбилисскую мастерскую, - не раз вспоминал с гордостью чеканщик Коба Гурули, - при виде моих работ она воскликнула: "Прекрасно как у Пушкина!" Мы ходили между чеканок - "Виноградная лоза", "Царь Ираклий", "Портрет Пушкина", - и говорили о Пушкине в Грузии, о том, что он - глубоко православный поэт, оптимист, жизнелюб. Именно этим Пушкин особенно близок Грузии. А потом Белла написала мне экспромт на листочке и, вручая, добавила: "Вы мне стали родным, как Пушкин". Я был в восторге!"
"Недавно иллюстрировал "Сказку о мертвой царевне" с неожиданным удовольствием, - отмечает художник Алекс Бердышев. - Вроде не вспоминаешь про классика, а потом - перечитал и нахлынуло. Конечно, Пушкин - вечен. Книга, кажется, вышла удачная, перевод Арчила Сулакаури хорош, я тоже старался".
В портретах Пушкина, при всем обязательном сходстве внешности с классическим образцом, каждый грузинский художник выделял как основное качество характера симпатичную черту по личному выбору. Так, у С. Кобуладзе на первом плане не социальный образ поэта, а полная персонализация как особенность лирика. Внутреннее озарение, удивление миром открывают перед Пушкиным подлинную красоту - природы, а не цивилизации. Наблюдая поэта через призму нерукотворности мира С. Кобуладзе особенно охотно иллюстрировал произведения, где "натуральный" человек противопоставляется человеку цивилизованному.
У Т. Бардадзе Пушкин - мечтатель "на лоне счастья и забвенья", который любил покой "и сердце наполнял святым очарованьем". Поэт в представлении К. Санадзе ироничен по отношению и к себе, и к обществу. Вот-вот оживет, заговорит, и начнет искрить эпиграммами!
В работах Е. Багдавадзе, У. Джапаридзе, Г. Джаши, М. Хвития, К. Санадзе, И. Окропидзе, З. Лежава, С. Цихелашвили, Л. Замбахидзе, Л. Шенгелия, Т. Кубанеишвили, З. Капанадзе, И. Очиаури, В. Торотадзе образ Пушкина видоизменяется от наивно-легкомысленного до надменно-серьезного, от сосредоточенно-вдохновенного до житейски-рассудительного.
Глубоко трагичен образ Пушкина, созданный Г. Шхвацабайа - в портрете передано то отчаянное состояние, когда поэт неистово жаждет обрести "другую жизнь и берег дальний", когда "бежит он, дикий и суровый, и звуков и смятенья полн", "но мысль ужасная здесь душу омрачает": всё тщетно - не вырваться из своего времени, не изменить своего окружения, не обрести иной судьбы!..
Особо же следует выделить картины Ладо Гудиашвили, Ивана Айвазовского и Василия Шухаева - живописцев, чьи жизни озарялись и Пушкиным, и Тифлисом.
Коренной тбилисец Ладо Гудиашвили был близок к группе поэтов-символистов "Голубые роги". В этой группе Пушкин воспринимался как символ осязаемости слова, "предтеча символизма". Стихотворение "На холмах Грузии лежит ночная мгла..." (1829) читалось членами группы наизусть - и в оригинале, и в переводах; на литературных вечерах и во время застолий.
В 1914 году Г. Робакидзе опубликовал в газете "Кавказ" статью "О русском гении", посвященную магической струе в русской поэзии. Робакидзе призывал к возрождению теургического искусства - религиозного жизнетворчества, возвращению поэзии "магии слова, которой прекрасно владел Пушкин", чьи произведения, созданные в душе как миф и воплощенные в вещем слове мифа, проникали в душу человека и преображали ее.
Прямыми наследниками пушкинской магии слова Робакидзе считал символистов Вяч. Иванова, А. Блока и К. Бальмонта.
"Влюбленность в тело земли рождает у поэтов любовь к вещам, ко всем вещам, даже самым малым... Не страшен им хаос, в нем они чувствуют проматерное лоно всякого бытия, - хоть и темное и безликое, но все же "родимое" и родное. Отсюда: необычайная страстность таких творцов к оплодотворению, к рождению, к воплощению, к оформлению; отсюда же: исключительная стройность, солнечная осветленность их душевного ритма - светлое ликование Гомера. Таковы творцы Гомер, Тициан, Гете, Пушкин, Толстой," - утверждал Робакидзе.
Мнения Г. Робакидзе; статьи "Пушкин на Кавказе" и "Подстрочник грузинской песни в личном архиве Пушкина" Т. Табидзе, уверявшего, что "волшебству пушкинского стиха Грузия в большой мере обязана тем, что у русских людей до сих пор сохраняется представление о ней, как о стране сказочных красот"; публикации Г. Леонидзе, который упрямо доказывал близость текста стихотворения Д. Туманишвили "Ахал агнаго суло..." к строкам грузинской песни "Душа, недавно рожденная в раю", приведенной Пушкиным в "Путешествии в Арзрум" и то, что Пушкин познакомился в Грузии с А. Чавчавадзе, который показал ему стихотворение Туманишвили в своем переводе на русский язык - и вся в целом бурная (и мало подкрепленная фактами) полемика голубороговцев-пушкинистов чрезвычайно привлекала Гудиашвили.
Поэт виделся художнику как символ всего солнечного, наземного, плодоносящего. Такие картины Гудиашвили, как "Кутеж за городом у Нарикала" или "Пушкин в Грузии", были созвучны трактовке образа Пушкина символистами: жизнерадостное дитя природы, мудрость которого подсознательна, интуитивна. Так и у художников А. Томашвили, Ш. Метревели, Э. Андроникашвили, З. Порчхидзе, Л. Мелашвили, Ш. Мамаладзе, М. Кахидзе рядом с Александром Чавчавадзе на фоне грузинских пейзажей мы встречаем того же Пушкина - неугомонного женолюба, лихого озорника и доброго гения в одном лице...
*****
***** М. Ю. Лермонтов, "Тифлис", 1837 г. *****
*****
Иван Айвазовский начал ассоциировать творчество Пушкина с пейзажами Кавказа с 1868 года, когда создавал цикл картин, условно названный - "тифлисский цикл": "Цепь Кавказских гор", "Берег у Поти", "Гора Арарат", "Восточный берег близ Сухума", "Река Рион", "Гуниб с восточной стороны", "Дарьяльское ущелье", "Снежный обвал у Казбека на Военно-Грузинской дороге", "Озеро Севан", "Тифлис".
Личное знакомство юного Айвазовского с Пушкиным состоялось в Санкт-Петербурге на Академической выставке 1836 года. Еще до встречи Айвазовский воспринимал поэта как "свободную стихию" - море. Похвала поэта работам студента Академии художеств стала для Айвазовского мощнейшим стимулом творчества. Но идея создания "Пушкинианы" укрепилась в сознании художника во время пребывания в Тифлисе, где любая салонная беседа неприменно приводила к упоминанию имени классика.
*****
***** И. К. Айвазовский, "Пушкин на берегу Чёрного моря", 1887 г. *****
*****
В 1880-е годы Айвазовский окончательно соединил поэзию моря с образом Александра Сергеевича. Картины "Пушкин на берегу Черного моря" и "Прощание Пушкина с морем" (фигуру выписал И. Репин) были созданы к пятидесятилетию со дня гибели поэта.
Условное "море" Пушкина - символ возможности ухода от повседневных проблем, светских пут, долговых счетов и даже неразделенной любви, - стало для Айвазовского конкретным Черным морем. Кавказ к концу жизни художник, подобно Лермонтову, воспринимал не иначе, как запредельную (для россиянина) мечту о свободе...
А в творчестве В. Шухаева Пушкин с течением лет сам превращается в символ абсолютной свободы.
Лучший "Портрет Пушкина" (1960) Василия Шухаева уникален: на листе бумаги художник оживил образ избранника муз сангиной, четко смоделировав лицо и кисти рук поэта, а контуры фигуры наметил лишь тонкою как бы исчезающей линией. Умный, сосредоточенный взгляд, нервические, сцепленные руки, бесплотность тела и незначимость костюма - этот "новый" Пушкин олицетворяет творчество в отрыве от сиюминутности, он перестает ощущаться "категорией времени", он отрешен, наконец-то, от бесчисленности (пусть и благословенных) имен декабристов, барышень, покровителей и издателей.
*****
***** В. И. Шухаев, "Пушкин Александр Сергеевич", 1960 г. *****
*****
Неоклассик В. И. Шухаев родился в Москве, а упокоился с миром в Тбилиси, где жил с 1947 по 1973 год. Художник, немало попутешествовавший по миру, предпочитал Грузию даже Италии.
Историко-ретроспективную линию, заданную объединением "Мир искусств", Шухаев с юности вел в духе старых мастеров, но по-своему и с долей иронии расставлял акценты. Его живопись вызывала неизменный восторг искусствоведов. Знаменательно, что уже первые опыты Шухаева, связанные с творчеством Пушкина, высоко оценивали Александр Бенуа и Евгений Лансере - виртуозы в искусстве, чьи "графические комментарии" к сочинениям классика являлись сенсациями Серебряного века.
В 1935 году Шухаев получил персональную мастерскую при ленинградской Академии художеств. Спустя два года по ложному обвинению в шпионаже художник был на десятилетие отправлен в ссылку на Магадан.
Творческая реабилитация Шухаева началась с персональной выставки 1954 года, состоявшейся в столице Грузии. Преподавая в тбилисской Академии художеств, Шухаев искал точки соприкосновения неоклассицизма и соцреализма, вынужденно смиряясь с реалиями жизни, подобно Пушкину, порою шедшему на компромисс между свободным творчеством и пожеланиями царя-цензора.
Сохранившиеся работы цикла "Пушкиниана" Василия Шухаева пленяют.
Парижское издание "Пиковой дамы" (1922) проиллюстрировано Шухаевым пером с акварельной подцветкой. Малотиражное издание стало антикварным именно из-за иллюстраций. Также большая библиографическая редкость - трагедия "Борис Годунов" - книга, раскрашенная Шухаевым от руки в иконописной манере XVI - XVII веков. Сохранился ряд чудесных эскизов к спектаклям "Пиковая дама" и "Каменный гость". Нельзя сказать, что Шухаев раз за разом возвращался к творчеству Пушкина на протяжении всей жизни - правильнее отметить, что он никогда "ни на шаг" не удалялся от поэзии и прозы бессмертного поэта...
*****
***** "Грузия, пейзаж", Джованни Вепхвадзе *****
*****
Всех, кому был дорог и дорог теперь наш Пушкин, не перечислить, не пересчитать. Каждый читатель волен воображать Пушкина таким, каким поэт кажется ближе его сердцу. В россыпях пушкинских строф любой из нас может легко отыскать драгоценность по собственному вкусу.
Самой же мне особенно близка пушкинская трактовка счастья:
