Мемуары московского Казановы - XIII.

  

  Всегда бывает много званых, да мало избранных.

  Об этом знал еще Лука-евангелист. Но в данном случае речь шла не о царстве божием, а всего лишь о скромном и уютном храме Евтерпы, что притаился в скверике на задворках Тверской и назывался Всесоюзным Домом Композиторов. Именно туда устремились сегодня наши с Анютой души, алкая музыки небесной. Увы, свободных вакансий "для избранных" было всего тридцать-сорок, зато желающих записаться в придуманный и руководимый Григорием Фридом молодёжный клуб, жутко элитарный и модный - в десятки раз больше. И мы, переглянувшись, пошли на прорыв.

  - Лазутчиков и шпионов принимаете?

  Это оказалось донельзя удачным началом интервью, моментально выделившим нас изо всей толпы претендентов. Высокомерного и пресыщенного вида товарищ по другую сторону стола аж крякнул от неожиданности, после чего посмотрел на нас с нескрываемым интересом и в лучших национальных традициях ответил вопросом на вопрос:

  - И в чью же пользу вы шпионить собираетесь?

  Лёд был сломан, и мы с Аннет начали наперебой расхваливать свой собственный клуб религиозно заинтересованных молодых людей, укрывшийся под вывеской "научного атеизма". Какие мы все умные и одаренные, сколько всего знаем и умеем... Не забывая напирать на точки соприкосновения интересов, разумеется: "Духовная музыка, церковные песнопения - это же так увлекательно!"

  В считанные минуты вопрос был решен, и решен в нашу пользу. Но возбуждение от пережитого стресса всё еще бушевало у меня в груди, а весенняя атмосфера пьянила и навевала. И когда мы вышли на улицу и радостно, "с чувством глубокого удовлетворения" посмотрели друг другу в глаза, я неожиданно сделал то, о чем еще секунду назад и не помышлял: взяв Анечку за плечи, решительно притянул ее к себе и поцеловал.

  До сего момента мне и в голову не приходило испытывать к этой девушке какие-либо чувства, кроме дружеских: ни ее поведение, ни манера одеваться к этому абсолютно не располагали, а скорее наоборот. Женщина "типа мальчик", она располагала грудью в стиле минимализма и носила короткую стрижку ёжиком, а увидеть ее в юбке или платье мне не доводилось пока еще никогда. Всегда мужские рубашки, брюки и ботинки, из-под которых выглядывали толстые мужские носки. Позднее, познакомившись с Анютой поближе, я узнал, что одна только идея надеть колготки вызывала у нее буквально физические судороги!

  А пока что я просто прикоснулся губами к ее губам в дружеском поцелуе и внезапно с удивлением обнаружил, что целоваться она-таки умеет очень неплохо. Так, как способна целоваться чувственная и темпераментная женщина, старательно упрятанная от посторонних глаз под мужской одеждой и обликом юного пажа. Ай да физика с химией, ай да звёзды встали сегодня над студенткой физфака и молодым аспирантом с факультета напротив!

  Со звездами Аня была накоротке: она как раз писала сейчас диплом на астрономическом отделении и по большей части коротала ночи в обсерватории, отсыпаясь днем. И вообще, было в этой девушке что-то от Маленького Принца. Отстраненность от мирских забот, наверное. Какой-то инопланетный, по-детски наивный взгляд широко распахнутых глаз, узкий разрез которых сразу же выдавал татарские корни. В наши дни ее, наверное, назвали бы "кавайной няшкой". И позже я был нисколько не удивлен тем фактом, что Анюта до сих пор сохранила невинность - хотя уж от студентки-дипломницы с физфака ожидать такое по умолчанию было бы трудновато.

  Итак, дело сделано, и мы стали регулярно видеться по четвергам в уютном зале композиторского Дома - послушать музыку и поговорить о ней с такими же молодыми и продвинутыми. А поговорить было о чём!

  МММК - московский молодёжный музыкальный клуб - в восьмидесятые и девяностые был интереснейшим местом, куда приглашали самых неожиданных и ярких авторов и исполнителей. Никогда не забуду, например, Лину Мкртчян - певицу с необъятным диапазоном от глубокого контральто до едва ли не лирического сопрано. Причем она с равной самоотдачей исполняла и европейскую классику, и романсы, и блюзы, трогая и буквально завораживая каждого из сидящих в зале. Или тот удивительный вечер, на котором консерваторский профессор Вера Горностаева знакомила нас с саксофоном как классическим, а вовсе даже не джазовым, инструментом: соната для саксофона и скрипки, к примеру, или концерт для сакса с оркестром. Это было свежо и неожиданно, как и практически все, что звучало на сцене в клубные дни. Таков был стиль Григория Фрида и его кредо.

  А уж что творилось в зале, когда пообщаться с молодежью согласился сам Альфред Шнитке! Мы пришли в клуб за два часа до начала и все это время простояли у дверей, после чего в отчаянной давке среди рванувшей в помещение толпы едва сумели отхватить себе хоть какие-то места на галёрке. Но оно того стоило: живой классик и звезда симфонического постмодернизма оказался интереснейшим рассказчиком, а такие сложнейшие и насыщенные музыкальными цитатами произведения, как "Миннезанг" и "Легенда о докторе Фаустусе", которые прозвучали в тот вечер, после его комментариев сразу же оказались понятны и просты. Хотя ехидная шутка "С миру по нитке - музыка Шнитке", широко гулявшая в симфонических кругах, тоже оказалась не столь уж далекой от истины.

  Вечера в обоих клубах - что в музыкальном, что в нашем родном, атеистическом - кончались поздно, а мы с Анютой жили, по московским меркам, практически по соседству, и проводить даму до дому было не только высокой честью, но и прямым долгом джентльмена. Поцелуи при расставании становились все дольше и глубже, а объятия все теснее... В одну прекрасную ночь мы проехали наконец лишнюю остановку на "голубой" ветке метро, чтобы вместо Аниного подъезда войти в мою квартиру. И задержались в ней до утра.

  Без одежды девушка оказалась еще миниатюрнее, едва доставая мне до уха - моя Маленькая Принцесса, серая московская мышка с неземными глазами. "Давай ты будешь для меня Миш, а я для тебя Мышь, - сказала она однажды. - Помнишь, откуда это?" Разумеется, я помнил. "Звательный падеж: О мышь!" Но моя Аннет плавала ночами не в слёзном, а в звёздном море. И она действительно была похожа на мальчика, только с огромными пухлыми сосками, гордо выступавшими из практически не существующей груди. Недаром музыковед Алик Церетели, не пропускавший в Доме Композиторов ни одной юношеской задницы, однажды весьма и весьма одобрительно хмыкнул, оглядев Анечку со спины.

  На моей кровати, впрочем, мы оказались лицом к лицу. Поначалу. На любовном ложе Анюта более всего оправдывала свое прозвище: она удивительно сочетала пугливость с любопытством, в каждую минуту готовая как есть сыр с моей ладони, так и стремглав ускользнуть обратно в свою норку...

  Она с готовностью и даже какой-то отчаянной торопливостью избавилась от одежды, но для того, чтобы позволить моим поцелуям плавно переместиться с губ на ее лице до губ иных, там где Создатель любезно соизволил соединить ее ноги - на это ушло едва ли не полчаса. При том, что к моему обнаженному телу и его интимным частям девушка проявляла откровенное, детельное и едва ли не естествоиспытательское любопытство!

  Наконец, я все-таки добрался от русых волос на Аниной голове до столь же реденькой и невыразительной растительности внизу. Аккуратная расщелина между пухлых, почти что детских губок, казалась, только и ждала ласки моего языка. Однако при первом же прикосовении девушка испуганно отпрянула назад, словно сведенная судорогой.

  - Анюта, что с тобой? Что-то не так?

  - Да нет, - ответила она, с трудом двигая губами, - просто я никогда раньше этого не делала...

  И после короткой паузы все-таки довела свою фразу до логического конца:

  - ... с мужчиной.

  В этот миг все кусочки загадочной головоломки сложились наконец в цельную картину. Вот в чем, оказывается, была тайна моей Маленькой Принцессы!

  Еще в школе, в девятом классе, молодой и жадной к познанию неизведанного девочкой заинтересовалась учительница литературы, в личной жизни предпочитавшая мужчинам сапфические забавы. И Аня стала ее любовницей, о чем до сегодняшнего дня ни разу не пожалела. Если верить Анюте - а у меня не было оснований ей не верить - это было прекрасно. Яркая и талантливая женщина подарила своей юной возлюбленной, помимо телесных радостей, еще и любовь к литературе и музыке. Знакомство с огромным духовным миром красоты, искусства и... Да, и религиозных практик, в том числе.

  Наверное, это действительно было прекрасно.

  К сожалению, педсовет школы придерживался прямо противоположной точки зрения. Именно этот громогласный скандал, разразившийся после того, как учительницу с ученицей застигли в весьма недвусмысленной ситуации, in flagranti, так сказать... Именно после этого скандала с подключением Аниных родителей, который закончился увольнением ее любимой женщины, моя мышка и надела на себя личину как-бы-мальчика, оставив свою женственность только книгам, стихам и фантазиям.

  Она вообще была удивительной романтичной фантазеркой. Не реже чем два-три раза в неделю я обнаруживал, например, в своем почтовом ящике очередной конвертик - две-три строки о любви и какое-нибудь стихотворение, чужое или свое собственное. Или даже мудрая даосская притча. А речи ее были порой настолько туманны и полны аллегорий, что я с трудом проникал в их смысл целиком, и оставалось надеяться только на интуицию.

  Та же интуиция и повелела мне оставить Аню нетронутой. Прояви я хоть каплю настойчивости, я легко мог бы стать ее первым мужчиной. В любой момент. В нашу самую первую ночь, или в любую из последующих. Но - не посмел.

  Я не хотел и не мог разрушить этот удивительный мир сказки и фантазии, в котором жила моя Маленькая Принцесса. Нельзя было выкорчевывать тракторами и бульдозерами баобабы на ее планете, чтобы высадить там миллион алых роз - Роза должна быть единственной, так же, как и барашек! Недаром Алла Пугачева так и не потянула партию Мефистофеля в опере Шнитке, о чем он с огорчением обмолвился нам на своем вечере. Хотя задумка была гениальной: муки ада, в понимании Альфреда Гарриевича - это прежде всего муки нравственные. Это - безмерное унижение, которому подвергается грешник, и композитор намеревался точно так же "опустить" своего слушателя, посреди изысканнейшего симфонизма огорошив его разухабистым "тангò" в исполнении поп-звезды.

  Моя Звёздная Мышь такого унижения не заслуживала. Я был слишком жеребцом для того, чтобы впрячься в одну телегу с этой трепетной ланью. И - отступил в сторону. Хотя страсть и сексуальное напряжение между нами бушевали нешуточные. Аня была любопытна, как настоящий физик, и стремительно постигала всё новые оттенки отношений с мужчиной. Однажды она, например, затащила меня вместе с собой в ванну, и мы долго предавались ласкам в горячей воде, снова и основа ощущая это упоительное взаимное скольжение полностью обнаженных тел.

  Я ласкал ее руками и языком, по нескольку раз за ночь доводя до высшей точки. Но в чем-то она очень напоминала в постели те самые затменно-переменные звёзды, которыми занималась в обсерватории: яркие всплески сменялись наслаждением затаённым и самоуглубленным, практически беззвучным, когда только нервная дрожь бедер выдавала то, что она сейчас чувствует внутри себя.

  Аня приняла, что я не посягаю на ее девственность, а точнее - не готов принять на себя ответственность за освобождение от оной. Но то, что я раз за разом остаюсь без разрядки, ее все-таки изрядно волновало. И на третий или четвертый раз она заглянула мне в глаза и каким-то неожиданно стеснительным голосом попросила:

  - Знаешь что, любимый? Напои меня!

  А потом осторожненько ухватила зубками мой уже давно закаменевший от желания кусочек сыра и решительно его заглотила.

  Такой любезности от своей маленькой мышки я почему-то не ожидал, хотя всё было вполне логичным и порядочным с ее стороны, укладываясь в общую картину. К счастью для меня, это стало для нее первым опытом французской любви с мужчиной (еще раз подчеркнём: с мужчиной), и процесс не закончился в считаные секунды, едва успев начаться - что непременно случилось бы, будь она чуть более опытной, настолько я был заведен.

  Но нет, мы еще долго смаковали эти нежные прикосновения губ и языка, осторожненькие укусы и глубокие погружения, пока наконец пресловутая "маленькая смерть" не заставила меня ощутить себя в мусульманском раю, соблазненным и услажденным обещанной каждому слуге Пророка девственницей-гурией.

  А время тем временем шло своим чередом, у Анюты приближалась защита диплома, и времени на наши свидания оставалось все меньше. Равно как и на музыкальные и "атеистические" встречи. Последний раз мы виделись у нее дома, на пирушке по случаю сдачи выпускных экзаменов. И там я ощутил себя уже почти что посторонним человеком в ее компании. Единственным нечуждым лицом оказался наш общий знакомый по прозвищу "Дух". Или, точнее, "дух Вильяма Шекспира", если вам нравится Клиффорд Саймак. Причем история самого Духа заслуживает отдельного рассказа, тем более что со многими дамами из его окружения, включая и законную супругу, я тоже бывал знаком весьма и весьма близко. Но об этом - в другой раз. А пока что Анечка благополучно получила диплом, устроилась куда-то на работу и навсегда исчезла с моего небосклона. Лишь однажды через несколько лет Дух обмолвился, что она вышла замуж, родила двоих детей и - вы не поверите - преспокойно появляется на публике в платьях и юбках.

  Что ж, я рад, что моя Звёздная Мышь обрела, наконец, уютную норку. Ибо она проникала в строение духа. Постигая сущность, она забывала несущественные черты; прозревая внутренние достоинства, она теряла представление о внешнем. Она умела видеть то, что нужно видеть, и не замечать ненужного. Смотрела туда, куда следует смотреть, и пренебрегала тем, на что смотреть не стоит - как говорит о том ее любимая даосская притча.

  Да воссияют звёзды на Анином небе, да не покинет ангельская музыка ее чертоги! И спасибо за то, что Маленькая Принцесса некогда осчастливила своим присутствием и мою жизнь тоже.