Багдадские ночи

  

  В Багдаде, дорогая, всё спокойно. Кричат петухи, мычат ишаки и воют с тоски по углам дураки... А жизнь идёт своим чередом: солнце подымается, мостовая раскаляется. Но вот в шахской библиотеке зато царят покой и прохлада. Пахнет табаком и кофе, а тишину оттеняет лишь шорох страниц пергамента - это Его Величество снова и снова перечитывает историю про беспутного моряка из далёкой Греции, которую сочинила вчера его любимая наложница Джинни. Достойная сестра Шехерезады, сам Пророк тому свидетель, она способна ублажить слух и взор Владыки своими сочинениями едва ли не лучше, чем его мужскую стать и плоть в долгие минуты ласки и своего любовного служения. Во дворце, кстати, ходили упорные слухи о том, что подлинным отцом любимой наложницы падишаха был именно джинн, снизошедший когда-то до смертной жены захудалого багдадского купца - с неизбежными последствиями ровно через девять месяцев.

  Но так или иначе, сегодня она вела для Господина и Повелителя свою новую увлекательную историю о похождениях беспутного грека из далёкой Одессы, захудалого эллинского поселения на берегах Евксинского Понта. По названию города его, судя по всему, и прозвали - Одиссей.

  

  1. Одиссей на острове сирен

  

  Итак, высокие ботинки пронзительно-синего цвета чувственно обтягивали лодыжки ног женщины и переплетениями ремней устремлялись вверх, к самому средоточию чувственности, едва прикрытому обмотанной вокруг бёдер тонкой сетью.

  Каблуки ботинок весьма невысоки, да и ни к чему они вовсе, поскольку стройность женскому телу придавала зачёсанная назад причёска. Убранные на затылок волосы открывают длинную шею, а в чёрно-белые пряди аккуратно вделана россыпь морского жемчуга, переливающегося на свету всевозможными оттенками синего, от едва до донельзя. А небесно-голубая сеть, поднимаясь от бёдер до самых плеч, так ничего толком и не скрывала, а лишь дразнила глаз, выгодно оттеняя и светлую кожу рук, и королевский сапфир в кольце на среднем пальце. В красоте своей и в колдовской притягательной силе с этим украшением мог соперничать разве что чёрный бриллиант на золотой цепочке, нежно обвивавшей пояс незнакомки. Сеть не скрывала от взора усталого моряка совершенно ничего, а лишь обводила все достоинства повелительницы острова, подчёркивая их и наводя на нескромные мысли. Дерзко торчащие соски пробуждают всем своим видом неистовую похоть в твоих глазах и вспышки вожделения в их карей бездне. Языки желания, что лизали сейчас истерзанную долгими месяцами плавания плоть морехода - они грозили спалить уже и её саму, ту, которая чуть ли не физически ощущает зуд в его ладонях и тот грядущий разряд неистовства, что буквально раздирал его изнутри.

  - Так вот ты какая, Левкосия, повелительница сирен!

  Синий тон наряда выбран сегодня отнюдь неслучайно. Жемчуг в волосах, пленительная воздушность одежд, запах побережья, приправленного горечью морских водорослей и идущий откуда-то изнутри крик чаек неистового желания - всё это напоминает о бескрайности, бесконечности то ли неба, то ли океана. Одно несомненно - это бушующая в хозяйке острова страсть, которая бьёт о скалы грудей и бёдер всё яростней и всё сильнее.

  - Я хочу тебя, мой Повелитель, столь сильно и столь безбрежно! Я - твоя Сирена, заплыви же в мою бухту и приколи свой корабль у ласковых берегов!

  Не откликнуться на такой зов было невозможно. Тем более, что узкая бухта меж двух столь прекрасных своими обводами скал манила и влекла Одиссея со всё нарастающей силой - вперёд, к вожделенному берегу.

  Ещё один гребок дружных и слаженных вёсел. ещё один порыв неистового ветра, заполняющего крепкие паруса, ещё одна приливная волна - та самая, девятая...

  И вот, наконец, мощный форштевень Одиссеевой шхуны вонзается в расщелину между скал на полном ходу, даже не сумев затормозить. О, сколь же неистова ты и неудержима, сила волшебства сладкозвучной сирены!

  

  Порыв штормового ветра - и вот уже бушующие волны смыкаются вокруг странствующего судна, обретшего наконец свой последний берег. Левкосия бьётся, трепещет в глубинах и трюмах своих, словно морская рыба, выброшенная на сушу приливом. А крепкие руки Одиссея, привыкшие к грубой работе, беспорядочно мечутся в поисках точки опоры - привет, старина Архимед! Но ведь действительно, что же мне делать, если столько соблазнов вокруг для глаза, ладони, желания ?

  - Мой воин, моряк, Одиссей! Войди же скорей в эту пристань - я жажду, хочу, вожделею сплести мою песню с твоей!

  Кораллы в вершинах песчаных барханов податливы и сладострастны, священный источник в пещере проснулся и вот уже хлещет вовсю своей чудотворною влагой. Шхуна Одиссея уже давно воткнулась форштевнем в горячую бухту Левкосии, но капитан дерзко подымает все паруса да единого: сильнее, быстрее и дальше, пока зовёт его этот чарующий голос сирены. Куда угодно и как угодно, только чтобы песня не остановилась. Пусть будет что будет, лишь призови меня к себе, моя маленькая смерть, пока шаровая молния не взорвёт мириады огней!

  А что же Левкосия, дева, властительница острова и миллиона мужских сердец? Она безумствует и бушует, вознося волны схватки всё выше и выше. Истосковавшаяся по пахучей белесой пене последней мужской волны.

  - Капитан мой, плыви, утопи, обрети и обрушь! Вспень все мои чувства, прошу тебя, умоляю...

  - Но будь первой, властительница! Я жду, как Сцилла с Харибдой сомкнутся в едином порыве, сжимая и давя мой утлый кораблик.

  И вот, наконец, хриплый крик чайки прорезает небесную твердь. В пороховой камере корабля проскальзывает искра, и взрыв следует теперь за взрывом.

  Прими же в себя этот прилив, опустошительное цунами! Отдайся ревущему злому потоку, который течет сейчас сквозь пространство и время, вознося к небесам и проламывая при этом крышу. Молодое вино, сладчайший мёд, парное молоко - всё теряет и цвет свой и вкус в сравнении с упоительной влагой последней волны...

  

  Вот и окончилась песня. Сирена растаяла где-то в видениях и мечтах. Лишь старина Одиссей, обессиленный и исчерпанный, распластан на прибрежном песке.

  Если ему повезёт и успеют на помощь друзья его аргонавты - выживет.