Много лет прошло с тех пор, как я в последний раз был в родной Москве. И вот теперь я с замиранием сердца прямо с вокзала позвонил другу своего детства Ивану Николаевичу Кенарову, или просто Ване.
Мы родились с ним в одном доме на Малых Каменщиках, напротив ушедшей в историю Таганской тюрьмы. Там прошли наше детство и юность. Как сейчас, помню Ваню стройным юношей с открытым красивым лицом и голубыми глазами. Он увлекался спортом и особенно плаванием. Однажды он спас тонувшую девушку и ничего мне об этом не рассказал. Я узнал о спасении им несколько лет спустя, причем совершенно случайно.
Многие годы мы с Ваней переписывались. Длительная разлука, разные интересы, связанные с разными профессиями, и семейные заботы постепенно разъединили нас. От нашей дружбы остались только одни воспоминания о близком и родном, что осталось и не могло стереться в глубине моего сердца.
Попав в Москву, я нестерпимо захотел увидеть Ваню. Жив ли он? Найду ли я его в Москве? Или он, как и я, "бродяга", скитается по земле? - все эти вопросы возникли в моем сознании. Мне захотелось вновь увидеть Таганку, Малые Каменщики, дом, где я жил, и те родные камни, по которым я бегал еще мальчишкой.
Не прошло и двух часов после моего приезда в Москву, как мы с Ваней сидели за столом в его уютно обставленной квартире. На столе было все, что могло украсить и без того приятную встречу.
Мы вспоминали наше детство и юность: как, бывало, играли с ребятами в различные игры, как гуляли по Таганке. Перед нашими глазами всплывали картины прошлой Таганки: базар перед кинотеатром, деревянная водокачка посередине площади с очередями ломовых извозчиков, поивших лошадей, трамвай "Букашка", снег на мостовой, пролетки легковых извозчиков и многое, многое другое. Скоро мы перешли к воспоминаниям военного времени: походы, бои, ранения.
--
Мы с тобой расстались холостяками, и я с тех пор не знаю, женат ли ты? - спросил я.
--
Подожди, всему свое время, - ответил он.
Я понял, что Ваня собирается посвятить меня в свою личную жизнь. После небольшой паузы Ваня начал свой рассказ.
"Это было время, когда Западная Белоруссия была освобождена от белополяков. Наш полк тогда строил оборону по берегу реки Буг - нашей новой границы. Я со своим взводом отрывал и укреплял окопы и другие оборонительные сооружения вблизи местечка М. Сроки работ были жесткие, а поэтому работать приходилось усиленно. Ночевать шли в местечко. Мой взвод размещался в двух домах, покинутых бежавшими от нас жителями, а я квартировал в доме одной польской семьи. В этой семье жила приемная дочь Зося - девушка лет восемнадцати. Родители ее уехали из России во время революции и, когда Зосе было два года, погибли при железнодорожной катастрофе. Бездетная польская семья приютила Зосю. В этом же доме, в квартире с другим входом, жил дядя Зоси, который занимался охотой и дома бывал редко.
Мне было очень приятно находиться в этой милой семье. Днем я с нетерпением ждал вечера, когда вновь смогу сидеть рядом с Зосей, пить чай и беседовать с ней на разные темы.
Зося понимала меня и быстро овладела моими мыслями и чувствами. Это была моя первая и, вероятно, последняя любовь. О своих чувствах к ней я тогда не сказал ни одного слова. Казалось, что даже прикосновение к ее руке будет нарушением той святости чувств, которыми я окружил ее в своих мечтах. Только наши глаза говорили друг другу о нашей любви. Я видел, как при моем появлении Зося вспыхивала, становилась красивее, и как румянец ее щек разливался по всему лицу.
Старики отправлялись спать рано, а мы с Зосей продолжали разговаривать, уходя мыслями в далекое будущее.
Я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете .В это время мне думалось, что наши души сливаются в одно целое, и что это целое и есть самое главное, что зовет к прекрасному, к свершению подвигов. Зося понимала меня с полуслова, и я, слушая ее, думал: "Как много общего между нами!".
Каждый вечер приходил мой помощник, старший сержант Бондаренко, с докладом о том, что люди накормлены и приступили ко сну. После этого, пожелав мне доброй ночи, Зося шла к себе в комнату, опасаясь за то, что я не высплюсь.
Иногда я долго лежал и не мог заснуть. Зося занимала мое воображение. Я видел Зосю во многих моих снах. То мы гуляли с ней в каких-то необыкновенных садах, то я спасал ее от врагов, и она плакала, то я прощался с ней и уходил с полком.
Полевые работы подходили к концу, приближалась и разлука с Зосей.
В местечке назревало кулацкое восстание. Местные кулаки, как я узнал потом, намеревались перебить наши подраздедения, размещенные в поселке. Хотя мы выставляли охранение и по ночам проверяли его бдительность, однако не исключалась возможность внезапного нападения из-за угла, которое могло окончиться для нас печально. Помогла Зося. Случайно узнав от подруги о заговоре, она мне тут же сообщила о нем. В ночь перед намеченным восстанием местечко было очищено от заговорщиков.
Дом, в котором я жил, нависал над Бугом, и нам с Зосей нравилось сидеть около открытого окна и любоваться гладью реки.
Приятно было смотреть на другой берег Буга. Мне почему-то казалось, что я плыву по Волге на пароходе.
Но вот настало время расставаться. Полк выполнил свою задачу и на другой день должен был отправляться в поход. В этот вечер я решил сказать Зосе о своих чувствах к ней. Мы, как обычно, вместе сидели у окна. Слабый ветерок слегка колебал шторы. Прощальные лучи угасающего солнца еще освещали красивое лицо Зоси. С реки тянуло влажной прохладой.
Но тут произошло неожиданное. Не успел я сказать: "Милая Зося,", как раздался выстрел. Зося схватилась за грудь, покачнулась и упала. Пуля навылет пробила грудь ближе к правой руке. Я быстро сделал ей повязку и, оставив Зосю с перепуганными стариками, бросился в сторону выстрела. Бондаренко, услышав выстрел, поднял взвод " в ружье". Но, увы, найти стрелявшего не удалось.На полковой машине Зосю отправили в ближайший город. Она была без памяти, и врач сомневался в благополучном исходе ранения.
"Кулаки отомстили Зосе за срыв восстания," - подумал я.
Утром полк выступил из местечка. Я шел, еле сдерживая слезы, не замечая ничего вокруг.
"Жива ли моя Зося?" - думал я.
Неизвестность выводила меня из равновесия, которое было мне так необходимо. "Я не имею права раскисать", - твердил я себе. Изредка бросая внимательный и строгий взгляд на своих солдат, я старался уверенно вести свой взвод.
На одном из привалов мне захотелось с кем-нибудь поделиться своим горем, рассказать, что у меня на душе. Бондаренко видел Зосю, и поэтому я заговорил с ним.
--
Помните ли вы девушку из того дома, где я жил и которую враги подстрелили? - начал я, - Жаль, хорошая девушка, не правда ли?
--
Напрасно вы так восхищаетесь ею, товарищ лейтенант. Она такая же, каких много, - сказал он, - Я хоть и не жил в этом доме, но Зосю знал очень близко. Помните, как я часто приходил к вам с докладом? Сознаюсь, что тогда подмигивал Зосе, и она шла со мной в квартиру дяди, который в то время был на охоте.
--
Ложь! - крикнул я, еле сдерживаясь, чтобы не ударить его. У меня закружилась голова и захватило дыхание. Я почувствовал, как к горлу подступил какой-то комок.
Бондаренко молчал, опустив глаза.
--
Зачем ты порочишь ангела? Зося лучшая из многих девушек, которых я встречал! - уже тише сказал я, немного овладев собой.
Я не помню, что я еще ему наговорил, но мне казалось, что я говорил для того, чтобы успокоить себя.
Бондаренко молчал и смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Видя меня таким расстроенным, он, очевидно, раскаивался, что наговорил лишнего.
--
Поверьте мне, я ничего не знал о ваших чувствах, - сказал он тихо. Я не почувствовал уверенности в его словах. Привал закончился, и полк продолжал марш.
"Имел ли я право предъявлять Зосе какие-нибудь обвинения? - думал я, шагая, - Ведь мы даже не объяснились, и она была вольна делать все, что хотела. Но глаза ее, ее глаза не могли так лгать. Не поверить этим глазам - значит потерять веру в людей, веру в жизнь. В чем же дело? Мой подчиненный, мой друг сказал неправду! Но зачем же? Похвастать своими победами? Нет! Тут что-то не так, - решил я.
К Бондаренко я относился по-прежнему, но после разговора о Зосе на сердце остался неприятный осадок. Больше к этому разговору мы не возвращались.
Прошло время, и наш полк оказался в снегах Финляндии. Трудно было. Много наших людей отдали свои жизни особенно за овладение линией Маннергейма. Да что тебе я рассказываю, ты и сам там был, и все знаешь не хуже меня," - сказал он.
Ваня умолк и закурил. Я тоже молчал, боясь прервать волну его воспоминаний.
--
Мысль о Зосе не покидала меня, - продолжал он, - я написал в местечко, и о радость! Зося уже вернулась домой.
Я решил написать ей о разговоре с Бондаренко.
Как-то ночью, когда прекратились взрывы снарядов и трескотня пулеметов, я сидел в расщелине скалы.
--
Товарищ лейтенант, вам письмо, - обратился ко мне солдат, всегда приносивший почту.
Письмо было от Зоси. Она писала:
"Милый Ваня! Я тебе ничего не сказала тогда, как Бондаренко хитростью завлек меня в квартиру к дяде и объяснился мне в любви. Я сказала, что люблю только тебя. Он тогда зло произнес: "Все равно ты будешь моей!" Я не хотела говорить тебе об этом, так как знала, как ты хорошо относишься к солдатам и особенно к Бондаренко. Я не хотела портить ваши отношения, и, кроме того, ждала, что ты первый скажешь мне о своей любви, хотя я все поняла и без слов. Люблю тебя. Обнимаю и целую. Зося".
От радости, что моя Зося жива, хотелось так крикнуть, чтобы услышал весь полк.
Бондаренко я о письме ничего не сказал. Упорные бои, стремление добиться успеха в боях с меньшими потерями оттеснили другие мысли. Жизнь и смерть стояли рядом. В одном из боев Бондаренко был тяжело ранен. Я понял, что мы расстаемся надолго. На другой день он скончался в санчасти. Командир всегда тяжело переживает потерю солдата, но вдвойне тяжело потерять друга. Вспоминалось наше совместное участие в бою, когда я постоянно чувствовал его желание оказать мне помощь. В кармане Бондаренко было найдено письмо, адресованное мне с надписью: " Вручить после моей смерти". Он писал:
"Мой командир и мой друг! Спасибо тебе за то, что ты спас меня, вытащив оглушенного из горящего дома. Но, видно, смерть охотилась за мной и настигла. Я любил Зосю и ради любви пошел на подлость, наговорив о ней гадости. Верь ей. Она любит только тебя. Прости меня и прощай. В.Б.".
Тут раздался звонок. Ваня побежал открыть дверь. Я услышал из прихожей долгий поцелуй. Через минуту он вошел, озаренный каким-то внутренним светом.
--
Жена, - пояснил он.
Вскоре в комнату вошла стройная, красивая женщина со светлыми волосами, аккуратно перехваченными голубой лентой. Над правым виском белела прядь седых волос.