Цивунин Владимир : другие произведения.

Тихие герои Анатолия Азольского [2003]

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О полюбившейся мне повести "Глаша" и о "Военно-морских рассказах".

Тихие герои

  

Анатолий Азольский. "Глаша". Повесть. - "Новый мир", 2003 г., N 4. Анатолий Азольский. "Севастополь и далее". Рассказы о военно-морских людях. - "Дружба народов", 2003 г., N 6.

  
   Недавно прочитанную "Глашу" Анатолия Азольского я поставил бы где-то рядышком с Грэмом Грином, в компании с щемящим "Тихим американцем", сумрачными "Комедиантами" и полным юмора "Нашим человеком в Гаване".
   Как у Грэма Грина действие чаще совершается в какой-либо стране третьего мира и видится глазами частного человека, так и повесть Азольского показывает нам происходящее в чужой стране, невольными свидетелями и участниками которого становятся наши сограждане, так же почти частные лица. Относительно частные, конечно. Поскольку военно-морской атташе СССР в этой стране - Пётр Иванович Анисимов - всё-таки "при исполнении". Как, впрочем, и "блистающая, полная очарованием красавица, супруга военно-морского атташе, русоволосая, неотразимая Глаша".
   Сюжетная линия повести, хоть и держит читающего в постоянно высоком (что редкость, как редкость ныне - и нигде не раздражающий язык) напряжении интереса, - достаточно проста, в том смысле, что не "закручена" сверх хитро, а довольно-таки линейна. Волею случая (и чинов, надзирающих-пестующих новые дипломатические кадры) морской офицер-артиллерист из "простых" костромских пареньков (и "по-костромски" же бравый) оказывается слушателем Военно-дипломатической академии, чтобы стать одной из не самых больших, но всё-таки дипломатических фигур в одном из опять же небольших, но всё-таки суверенных государств. Из повести не совсем ясны, точнее, совсем неясны, а еще точнее, им и не с чего быть ясными - должностные обязанности нашего новоиспечённого атташе. Потому что главным остаётся (политика есть политика: интересы государств и прочее), конечно, сбор информации; так сказать, разведывательная работа. А для этого-то и нужна именно Глаша, к которой, как пчёлы на цветок, и должны будут, по замыслу "надзирающе-пестующих" в лице капитана какого-то ранга Хворостина, слетаться носители разрозненных сведений, из каковых чаще всего и составляется общая картина событий и настроений в чужой стране.
   И случайно увиденная Хворостиным в случайном мурманском ресторане случайная пара, составившаяся из Пети и Глаши, которым уже через час суждено вновь и навсегда разойтись, - таки становится, волею уже судеб, а не высшего командования, - парой супружеской. Которая затем, пройдя курс специального обучения (не шпионского, а того, как надлежит вести себя в светском обществе), уже обременённая детьми, и оказывается по своей служебной миссии в одной из стран Азии. Там, опять же волею судеб (но не только судеб, об этом - позже), эта пара попадает едва ли не в эпицентр глухо назревающих страшных событий, связанных с военным переворотом. И действуют наши герои (герои в обоих смыслах), повторяю, скорее как частные лица, пытаясь спасти почти частных же своих знакомых (из тамошнего правительства), - дабы уже те послужили ингибиторами в час кровавой резни... Словом, скучать некогда.
   Однако же кроме сходного антуража (и динамики), есть в "Глаше" ещё кое-что, на мой взгляд, очень важное, что напоминает мне героев Грэма Грина. А на уже упомянутую полку у меня дополнительно переместились гриновские "Почетный консул" и даже не слишком к нашей повести близкая (по сюжетной направленности) "Суть дела". Оно, конечно, не след судить об одном авторе, вечно ссылаясь на другого, но и общей характеристики для их, столь разных во всём прочем, персонажей - из собственного впечатления не выкинешь\1. А поскольку не всегда можно описать человека простыми анкетными формулировками, то и я попробую подойти издалека.
   Есть в посланиях святого апостола Павла одно из самых поэтичных мест, заставляющее меня много и часто думать над ним. Вот эти слова ("нужное" я выделю разрядкой):
  
   "Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится,
   Не бесчинствует,  н е  и щ е т  с в о е г о,  не раздражается, не мыслит зла,
   Не радуется неправде, а сорадуется истине;
   Всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит.
   Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится".
  
   Какой-то, кажется, странный угол взгляда на такое явление, как любовь... Причём тут "не ищет своего", ведь любовь в обыденном (а ещё более - в романтическом) понимании - как раз да "ищет своего", причем это чуть ли не главная её, любви, обязанность? А тут - на тебе: "не ищет своего..." Есть отчего задуматься.
   Речь, впрочем, не об этих размышлениях, а о том, как они повлияли на восприятие "Глаши". Некоторые чересчур маловероятные, почти сказочные, сюжетные узелки повести - вдруг как-то и перестают видеться рождёнными лишь мановением авторской волшебной палочки; напротив, становятся не только объяснимыми, но и едва ли не единственно необходимыми в ней. А всё-то дело - в чертах характера наших героев: Петра и Глафиры Анисимовых, так же неслучайно остающихся, несмотря на служебный рост и чины, теми же Петей и Глашей. Говоря будничным языком, оба они - люди, звёзд с неба не хватающие: так мало задумываются они о карьере, о личной устроенности, о своём будущем и прочем... Но и слова о героической самоотверженности покажутся явно преувеличенным пафосом.
   (Интересно написал Никита Елисеев: "Прижатые к стенке, висящие над гибелью герои Азольского действуют так, как если бы ничего особенного не произошло. Поэтому - выигрывают. Или... проигрывают. Но это уже несущественно"\2. На него - за этих героев - обиделся Евгений Ермолин: "Ну как же "несущественно"!.." А зря обиделся. Несущественно здесь - в том смысле, что ни победа, ни проигрыш на поведение героев - не влияют...)
   В их случае всё проще: они лишь старательно делают то, что должны и могут делать, вот и всё. Такие вот нешумные герои. Вот где он - другой слой близости между повествованиями Грэма Грина и Анатолия Азольского: и там, и там герои не столько делают что-то, сколько... просто живут. А всё их подвижничество, разные там активные действия - это уж так, вторичное, как бы вынужденное: что поделаешь, "жизнь такая". Оказались вот в такой час и в таком месте - значит, надо постараться, и всё, чего там. Остальное - так, бытовые детали. Вот примерная картина "ответственной" дипломатической (тоже бы надо в кавычках, а вот как-то и не хочется - почему-то) работы по добыванию бесценных для своей страны сведений политической важности:
  
   "Капитан 3 ранга Анисимов успешно делает себе карьеру с помощью военно-морского атташе Великобритании, а успехи того на дипломатической ниве целиком основаны на дружбе с военно-морским атташе СССР. Вилла англичанина - <...> на улице, где почти все посольства. Дважды в неделю Анисимов (с молчаливого согласия резидента) отправляется туда в гости, пьют зверски, флот Её Величества богат и щедр, гулянка длится допоздна. А наутро Анисимов строчит донесение: "В частной беседе с британским атташе удалось выяснить..." А что выяснено - для этого существуют местные газеты, из которых и черпается сверхсекретная информация. <...> И англичанин в той же манере радует Лондон: "Имел приватную беседу с военно-морским атташе СССР, что позволило мне ответить на интересовавшие вас вопросы..." А далее - те же газеты".
  
   А вот политическая бдительность глазами Глаши:
  
   "Однажды припёрлась (без приглашения!) мисс Мод Форстер, вроде как бы пресс-атташе американского посольства, делавшая разные выставки, прославлявшие США, особа лет тридцати, издали миловидная, но при близком рассмотрении Глаша распознала в ней обычную стервятницу <...>. "О, мисс Анисимова, я решилась навестить вас, поскольку наслышана о гостеприимстве вашего дома..." И так глянула на детей, пришедших не вовремя поглазеть, что Глашу затрясло. В отместку она бросила взгляд на руки нежданной гостьи - и руки в страхе убрались за спину: Глаша сходу определила начало таинственного в Европе, но здесь обычного псориаза, точней - редкой разновидности его. И ещё определила: эта американка холодна, как замороженная рыба, от мужчин не испытывает радости, абсолютно фригидна. И - враг. А врагов много, бдительность - превыше всего, и в ночи, когда рядом похрапывал пьяноватенький Петя, Глаша отстранялась от него, вставала, шла смотреть и слушать, как спят дети (курсив мой. - В.Ц.)".
  
   Кажется, что эти двое даже поженились не столько потому, что не могли друг без друга, сколько потому, что были как бы "сосватаны". Правда, не родителями, а незримым для них "ангелом-хранителем" (всё тот же капитан какого-то ранга). Были сосватаны, встретились, ну и... стали жить. Показательный штрих: первая же интимная близость сразу освобождает обоих от каких-либо решений, ибо выбор - что ж, уже сделан, и дело только за официальной регистрацией брака. Всё просто и бесхитростно.
   Герои Азольского вообще мудрить не любят. В рассказе "Сладкая жизнь Промысловки" две женщины, сочувствуя находящемуся под следствием мужу одной из них и вспоминая время, прожитое в базовом посёлке моряков, рассуждают:
  
   - ...Дознаватели, следователи... Слушай, почему в Промысловке этих дознавателей не было?
   - Потому что детей там много!..
  
   Вся философия. Ещё Ермолин подметил: "Мир и человек до такой степени не совпадают, что существовать осмысленно - невозможно. Та реальность, что изображена в прозе Азольского, представляет собой сумму предпринимаемых героями попыток выстроить смысл. Но рано или поздно человек обнаружит, что все его усилия ни к чему не ведут". Смешно это или грустно, но так и есть. Чаще наших героев выручает не столько рассудок, сколько - наитие, то есть инстинктивное чувство добра вкупе с редкой эмпатией.
  
   Тут отвлекусь на одну из более ранних историй Азольского, "Гейнц Гудериан, Николай Гребёнкин и другие"\3. Человек, загнанный представителями власти, объявляет им войну - и представителям, и самой власти. И готов пойти на убийство. Но... не того, кто представлял непосредственную угрозу, а совсем другого, того, кто вроде бы даже дал ему возможность вырваться. Почему так? А вот пойми тут. Он и сам объяснить не может. Эмпатия подсказала. Но и читатель смутно ощущает, что выбор своего "главного врага" - таки верный.
   (Кстати, по новым его вещам кажется, что писатель постепенно освобождает своих героев от "обязанности" непременной схватки с советским государственным "монстром", чему ещё недавно так много места в своей статье уделил Ермолин. Я лично только рад этому. Ведь главные персонажи Азольского - люди с высокой "средней ценой", то есть ценой, неизменной не только при любой ситуации, но и при любом режиме, - как определил их Елисеев и, на мой взгляд, попал в точку. А то можно было подумать, будто ничего другого, чему приходится противостоять частному человеку - вне именно этого социально-политического строя уже не существует...)
   Вообще, способность почти всегда верно оценивать людей не посредством размышлений, а благодаря развитой эмпатии - дар не частый. Но для героев Азольского он обычен. Так мгновенно не рассудил, а почувствовал будущий морской офицер, что любимая им девушка - сущее чудовище в нежном облике (рассказ "Звездный миг"). Так с запозданием во много лет, но почувствовал Виктор Суриков, что за внешними "цинизмом" и "безнравственностью" его первой, давно уже бывшей, жены скрывалась беззащитность слабого человеческого тепла (рассказ "Элеонора и Маргарита"):
  
   "Написал ей - адрес, уверен был, не изменился, - покаялся... На что получил ответ с приглашением - чего уж виниться, приезжай с детьми и женой, с гостиницами здесь морока, но двери раскрою, как-нибудь поместимся..."
  
   И это тепло - не могло ему не откликнуться. Потому что и он, как мог, всегда помогал поддерживать любое маленькое тепло человеческой жизни. Вот он, молодой командир корабля, объявляет такой "смешной" приказ:
  
   "Просьба: офицерам не пижонить и рваных носков в иллюминатор не швырять. Исподнее, прошу прощения, не женам или в прачечную, а бабам отдавать, что на пирсе стоять будут в ожидании заработка, вы-то для них, вдов русских, как сыновья..."
  
   Экая плюшкинская мелочёвка и сентиментальщина - подумает тот, кто своих лишений никогда не знал и в чужие не верил. Что за, добавит, скука. Ан и ошибётся, ведь читаешь этот трогательнейший рассказ - и... ухохатываешься. Но - только не над якобы мелочной расчетливостью Сурикова, предмет забот которого... оптимальная утилизация пищевых отбросов, помоев на бытовом языке.
   Но есть у Азольского ещё один "персонаж", никакими человеческими реалиями не обладающий. "Персонаж" этот - случайность. (И не случайно у меня трижды в одной фразе повторилось слово "случайно"). Ему автор уделяет довольно много внимания, и ему же посвящен целый рассказ - "Малая вероятность жизни". Который, кстати - многое объясняет. И то, почему для поведения любимых героев Азольского победа или проигрыш несущественны. И то, почему не так уж важно для их цельности, в какой политической системе им приходится жить. И то, почему так бесполезны для них бывают рассуждения. И то, почему им дана способность "не искать своего".
   Вот "случайная" женщина попавшего в переделку капитана-лейтенанта Кунина, оказавшаяся кандидатом наук, специалистом по "теории вероятностей", высчитывает для него:
  
   - Одна стомиллионная. Такова вероятность того, что произошло в снарядном погребе. Вы ни в чем не виноваты. Вероятности такого порядка не имеют причин <курсив мой. - В.Ц.>. Они за пределами наших рассуждений вообще. Они  в н е,  понимаете,  в н е  всяких теорий. И вероятность, равная одной стомиллионной, носит название не математическое.
   - А какое?
   - Судьба... Так и передайте своему руководству. Расчеты можете взять с собой.
  
   Случайность - понятие в своей сути донельзя антиномичное. Ибо всё случайное - лишь потому видится случайным, что ничем не предсказуемо. И именно потому (поскольку случайно-то - сбыться ну никак не могло) оно и оказывается... самым неслучайным, то есть самым подлинным. А автору уже нет никакой специальной нужды говорить ни о судьбе, ни о Боге. А его героям - рассуждать об этом словами. Они, повторяю, это - чувствуют. Отсюда и простота в отношениях. Тот же Кунин с собеседницей, только что недоверчиво обращающиеся друг к другу "на вы", вдруг... успокаиваются.
  
   "Страдания севастопольских дней докования хлынули на него и упорхнули - безвозвратно, навсегда.
   - Ну, иди мой руки... Китель сними, если хочешь. Будь как дома. Да ты и дома сейчас..."
  
   В каком-то смысле, можно сказать, что герои Азольского - всегда "дома", ну или почти всегда. Потому что именно они в этом мире самые нечужие. И жизнь им потому даётся - полная.
   На чем мы их застаём в конце "Глаши"? Успев пройти мимо многого (в смысле искушений), но не на многое поддавшись, они вдруг видят себя словно у разбитого корыта. Только вовсе не из-за жадности, как у пушкинской старухи, а как раз из-за того, что своего-то искать как-то и не удосужились. А повесть - как началась с их знакомства в северном зимнем, в условиях полярной ночи, Мурманске, так на том же самом месте, возле ресторана, и закончилась.
  
   "Петя ждал. И вдруг прозрел: да на этом же клочке скованного льдом асфальта, осыпаемая снегом, стояла много лет назад Глаша! Недоступное божество, которое сейчас вот подойдёт, позовёт, и они поднимутся в "Арктику"...
   Глаша не подошла, она будто стояла здесь давно. Тронула робко за локоть.
   Они обнялись и едва не расплакались от жалости к себе, потому что ничего уже не будет впереди и позади ничего не было, кроме той глупой до сумасшествия тропической ночи, дурной, воспалённой, счастливой, восхитительной, удушающей и пьяной".
  
   Такая вот грустная концовка. Только нет, лукавит автор: ведь она и грустна-то, может, лишь для того, чтобы оказаться умилённо грустной. А какой ещё и может быть даже самая удавшаяся жизнь? Именно удавшаяся. Потому что лукавят перед собой и герои, полагая, что ничего такого особого в их жизни и не было, и не будет. Ещё как было! Была - любовь. Именно та, которая "не ищет своего". То есть самая неслучайная. Ибо она суть не чувство, а - свойство. И она - не проходит.

Владимир Цивунин.

   Сыктывкар, Коми.

7, 12 июля 2003 г.

   1/ Тем более, что я тут не первый. Могу сослаться, например, на критика Е. Ермолина, который, характеризуя некоторые вещи Азольского, прямо сказал: "Западный аналог - проза Грэма Грина, мастера детектива и экзистенцреалиста" (Е. Ермолин, "Люди бездны", "Дружба народов", N4, 2001). Моё сравнение - идёт по иным параметрам. Что ж, значит, тем вернее близость разных писателей.
   2/ Н. Елисеев, "Азольский и его герои", "Новый мир", N8, 1997.
   3/ "Дружба народов", N11, 1997 г.
  
-----------------------------------------------------
[Первая публикация - журнал "Знамя", N12, 2003 г. Последняя правка - 14 апреля 2005 г.]
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"