Начну с хорошего (но предупреждаю: начну с похвал, а кончу выражением великой досады - "эдаку вещь спортить!").
"Роман" покоряет сразу. Язык, тональность повествования настолько созвучны тому, о чем идет речь, что воспринимаешь уже не как чужой рассказ, а словно своё пережитое, настолько отчетливой, полной становится картина. Это - самая сильная сторона произведения. Гармоническое единение языка и содержания, вообще-то, следовало бы относить к "литературному минимуму", который требуется при создании любой писательской вещи, а особенно - в прозе. Но желаемое не всегда достигается: слишком тонкий слух должен иметь автор. У Василенко этот минимум взят. Именно поэтому, начав читать, знаешь, что дочитаешь до конца.
Детство в стране, рвущей вековые связи с прошлым, с верой, с традиционным укладом. Тема - много раз, и глубоко, испытанная нашей литературой. Но Светлане Василенко посчастливилось найти свой подход. Сюжетная задумка автора, когда героиня предстаёт перед читателем в двух разных (по времени) и одном (по сути) лицах, с одна в другую перетекающей жизненной ролью - интересна и плодотворна. Но, к счастью, и она не выпячивается сама ради себя. И это очень важно. Опять же - тонкое авторское чутьё. Зато более зримыми стали житейские (или, по названному жанру - житийные?) сцены, эти сильные по эмоциональной глубине картины.
В восприятии прозы меня как читателя поражает иногда ощущение, что не может быть, чтоб автор мог сам так живо, объемно описать то, видеть чего не мог. Иногда говорят: вот откуда берутся "гениальные стихи", кроме как с помощью чуда. А мне грешным делом часто думается: что - поэзия?.. в ней столько технических помощников (рифмы, ритмика, аллитерации и проч.), что даже "гениальные вещи" можно как бы выстроить. А вот откуда берётся проза - действительно, великая для меня тайна. Там ведь нет внешних рамок, внутренних конструкций, подсказывающих, как писать, и, главное, помогающих увидеть, где ставить точку. Вот и выходит, что проза в гораздо большей степени "от Бога", чем, вопреки расхожему мнению, поэзия.
Впрочем, такое ощущение доводится испытывать не всегда. Вдохновенная проза, которая, как дар, берется безо всякого видимого напряжения - всё-таки редкость. Чаще приходится замечать признаки писательского старания и не более.
Светлану Василенко это вдохновение сопровождало вдоль почти всего повествования. И лишь в конце, в последних сценах... такая жалость... словно отлетел ангел, это вдохновение свыше передающий. И почему только автор не догадался вдруг, неожиданно, закончить повествование хотя бы ремаркой вроде "в этом месте рукопись обрывается". Это так легко было сделать в том месте, где идут сцены эвакуации детей в никуда. И всё! И вещь осталась бы замечательно цельной.
Не смог автор откреститься от соблазна - начал давать свой ответ на вопрос, который изначально не по его человеческим силам. Дал видимость своего знания того, чего человеку знать не дано. Жаль...
Но более грустное началось после. "Дурочка" давно прочитана. С близкими рекомендована к обязательному чтению, похвалена, оценена. Прошло время. Хотелось бы узнать и ещё чьё-нибудь мнение, какой-нибудь официальной критики, но долго ничего не встречалось. Даже обидно было: такая вещь - и словно незамечена. И вдруг услышал по радио - не то в "Воскресной лапше", не то в "Своей колокольне" (обе - хорошие передачи). Вот, значит, заявлена речь о романе-житии "Дурочка". Речи, однако, и не прозвучало. Зато приятным голосом ведущего, поэта Дмитрия Лодейникова, была задушевно прочитана... именно концовка повести. Приехали...
Несколькими месяцами спустя появляется в "Дружбе народов" (6/2000) обстоятельная статья Татьяны Тайгановой "Роман в рубище". Ну, тут уж точно - остатних святых выноси.
Ну хорошо, будем считать, что умник-то я никакой, иначе не посчитал бы ту статью ворохом чего-то такого, чьё содержимое (и язык) простым смертным не переварить. Да шут бы с ней, со статьёй, с её сверх-умными рассуждениями - роман "Дурочка" или не роман, житие или не житие. Можно просто не дочитывать и всё. Досада от другого: все восторги там - опять в адрес последней картины этой житейской эпопеи. Более того - восхищение "поэтической находкой" автора: дескать, надо же, смело как, здорово-то как, а! а, бабы! могём же!..
В общем, хоть плюнуть да бежать, как говаривал Пушкин.
Много на свете книг, романов, повестей. Что-то получше, что-то похуже, ничего ведь обидного. Но здесь, в "Дурочке" - другой житейский материал, требующий безмерного такта. И ставший еще более трогательным, потому что подавался действительно с максимально возможным душевным тактом. И ведь такая интонация была найдена! Или дарована...
Ну ладно, не понимаю я гениальной концовки романа - и не понимаю: чего сейчас-то кипятиться. А вот - неуютно как-то. Объявлено, что ожидается и будет напечатан другой роман, под названием, кажется, "Мария из Магдалы"... Вот и боязно мне: а вдруг и там (там, где чего-либо касаться нам, с нашим авторским осмыслением, может быть, и вовсе заказано) окажется больше смелости, нежели... ну, души-христарадницы, что ли, не знаю я.
Жосе Сарамаго, нобелевского лауреата, я прочитал только полторы страницы. Гляжу: дальше - всё. Читать такое - нельзя. Фильм Скорсезе, как и подземный этаж, прошу "не предлагать". Много сейчас того, что я никогда, сколько бы ни толковали о свободе художника, в руки брать не то что не стану - не смогу. Критик-то я не настоящий, это да. А вот жилец - на нашей грешной земле - такой же, наверно, как все...
Ладно, чтобы не говорили: вот ещё, инквизитор нашелся, выражу иначе, ближе к собственно литературным понятиям. Неужели не видно, что в финале "Дурочки" приклеена "ария" из совсем другой "оперы"? Не случайно ведь ни Лодейников, ни Тайганова не смогли всё это в своем восприятии совместить. Вот и особняком стоящая цитата по радио (об остальном-то ни слова), вот и в журнале - об удачной авторской находке да сверхпрофессиональные мудрствования "о жанре". А о вещи как таковой, в ее целостном восприятии - почти ничего. Потому как это и невозможно. Ведь вот и у меня здесь то же самое - о самой-то повести, о её "главной части" (ведь не финальное крещендо же здесь главное, ведь не ради этого же было всё задумано?) - говорить я сейчас уже не могу.
Но, может, и непонятно (люди мы все-таки светские, далекие от понимания святости как явления Божия), что же именно не устраивает меня в концовке романа, и почему я не могу разделить восторга многих, принявших его безоговорочно. Вот Лодейников с Тайгановой восхищаются: убогая девочка - спасает мир. Побойтесь Бога, милые мои. В этом варианте девочка спасает разве что воинствующую атеистку Тракторину Петровну, причем не для Бога, а в её, Тракторины Петровны, понимании. И никого больше.
Отошел ангел...
И ничего - и слава Богу. Значит, здесь - всё уже было сделано. Прервать надо было повествование, тут же прервать. И всё...
Владимир Цивунин. 4 сентября 2000 г.
_____________________________
* Первая публикация: сетевой журнал "Самиздат", 26 марта 2010 г.