«Дневник воспоминаний» // 05.05.2024
        Знак оттуда


        5.05.2024. Светлое Воскресение
        Однажды, это было примерно в конце девяностых, мы с поэтом Игорем Вавиловым сидели у нас в Орбите над рекой, на высоком обрыве за 3-й школой. Сейчас, к сожалению, там сидеть уже не получилось бы — за школой, у самого обрыва, появились два дома-коттеджа с высокими заборами. А тогда мы спокойно сидели, смотрели вдаль на Вычегду и леса за ней, курили, разговаривали. Помню, в какой-то момент разговор коснулся когдатошней смерти, а именно — того, что кто-то из нас умрёт раньше, кто-то позже. Я спокойно сказал: «Думается, я раньше» (я ведь и старше его лет на шесть). Игорь кивнул не споря: «Да, наверное ты». А потом он вдруг сказал одну странную вещь. «Давай, — говорит, — сделаем так, что тот, кто уйдёт первым, — подаст другому какой-то знак». Я не сразу понял: «Какой знак?» «Ну, — говорит, — что-нибудь такое, ветка какая-нибудь качнётся или ещё что-нибудь, но такое, чтоб другой понял, что это — знак оттуда». Мне эта мысль понравилась, я сказал: «Хорошо. Не знаю, как именно это сделать, но давай попробуем. Кто уйдёт раньше — тот подаст знак. Договорились».

        А потом, через какое-то время — год ли, два-три спустя — в наших отношениях вдруг всё пошло не так. Я не понимал, чтó случилось (и до сих пор не понимаю, лишь пару лет назад стал слабо догадываться, хотя начинаю чувствовать, что мои догадки, к сожалению, всё-таки верны), но отношения вдруг стали такими, что из самого близкого друга (самого близкого из друзей-поэтов) — сначала я для него, а потом и Игорь для меня — стали практически никем. Вообще никем.


        13.05.2024. Перед Радоницей
        Не захотелось в прошлый раз дописывать — остановился: то ли лень стало, то ли мешало тоскливое осознание того, что не для кого писать. Не смог подтолкнуть даже телефонный звонок от Юлии Васильевны, матери Игоря, позвонившей, чтобы поздравить со Светлым Воскресением. После её звонка думал было продолжить, но всё-таки не продолжил. К сожалению, состояние тяжёлой депрессии не покидает меня даже во время праздников, чаще наоборот — только усиливается. Но не знаю, может, сейчас вот всё-таки продолжу и даже закончу?..

        Видимо, остановило меня — при давешней попытке записать всё это — до сих пор продолжающееся непонимание того, чтó же какое-то время спустя случилось с Игорем, почему вдруг так сильно изменились его отношения со мной. Нет, ссоры не было. Никакой. Споров не было. Никаких претензий, упрёков — ни взаимных, ни просто с его стороны — никогда не звучало. Просто он вдруг стал отходить и отходить. Не знаю, никаких слов с его стороны о каких-либо возможных разногласиях не было, но, видимо, какая-то досада была? Ведь досада это чаще то, что не выражается прямыми словами, а разве что — раздражёнными действиями. Вот таким действием, видимо, и было это его неожиданное отчуждение. Просто человек вдруг сильно, очень сильно изменился.
        Предложу здесь самый щадящий вариант объяснения. Самый щадящий — потому, что у Вавилова было вообще много друзей, большинство которых и остались его друзьями, а им, может быть, было бы неприятно услышать про него что-то не такое, каким они привыкли его видеть. Поэтому предложу здесь объяснение самое мягкое: у него действительно друзей было очень много, и, вероятно, многие из них (как и я же) считали его своим самым близким другом. Но человек от многого устаёт, а бывает, что и от слишком тесных дружб, слишком тесных связей — тоже, потому что эти связи хоть сколько-то, а уменьшают твою независимость. Так что и остановимся именно на этом объяснении. (О других я публично говорить пока не хочу, потому что они слишком расходятся с тем, каким привыкли представлять моего бывшего товарища его многие друзья, и тогда, и теперь относящиеся к нему только с любовью и уважением).

        Но вернёмся к тому, с чего и ради чего и начиналась эта очередная запись дневника воспоминаний. Итак, когда-то, в пору ещё очень близких и очень доверительных отношений, мы с Игорем странно договорились о том, что тот из нас, кто покинет этот мир первым, непременно подаст другому какой-то знак.
        А через некоторые время отношения вдруг распались и наши жизненные линии вообще перестали хоть как-то перекрещиваться. Мы практически уже не знали, чем и как живёт другой из нас, потому что ни специальных встреч, ни какого-либо общения последние лет восемь-десять его жизни у нас уже не было. Совсем. Помню только одну случайную встречу на улице, во время которой уже я показал, что — всё, принимаю поставленную в наших отношениях точку: столкнувшись в дверях «Народного рынка» (это магазин такой у нас в Орбите) с выходящими оттуда Вавиловым, его женой Ириной и дочками Сашей и Юлей, просто кивнул: «Привет!» и, не останавливаясь, не задерживая их хотя бы одним-двумя дежурными в таких случаях вопросами («Как жизнь?» и прочее), просто пошёл дальше. Больше, вероятно, мы уже и не пересекались...

        А сколько-то лет спустя, это было уже в один из дней июня 2011 года, я вдруг увидел в «Живом журнале» другого нашего товарища-поэта Андрея Попова, который работал тогда в Союзе писателей Коми литконсультантом, запись о том, что поэт Игорь Вавилов попал в больницу. Там же Андрей просил всех молиться о выздоровлении Игоря...
        Я оказался в каком-то смятении. Вдруг вспомнилось, как много я повторял и повторял молитвы, мысленно произнося их не только перед иконами, но и просто во время ходьбы по улице, в ожидании автобуса, во время движения в этом автобусе, когда несколькими годами раньше навещал в онкологическом отделении в Красном затоне другого моего друга — поэта Анатолия Илларионова. Не помогли те мои молитвы. То ли не были услышаны, то ли не так было предначертано. В основном поэтому (хотя были и ещё причины, связанные с другими моими случаями, но о них я здесь уж не буду) молитв я читать не стал.
        Сразу же решил, что и в больницу к нему наведываться тоже не буду. Во-первых, это было бы уже просто странно, ведь к тому времени мы были уже совсем чужими людьми. Во-вторых, всё вспоминался и один давний случай, когда годами девятью или десятью ранее Игорь тоже попадал в больницу, будучи экстренно увезённым туда в машине скорой помощи (потерял сознание в автобусе). Я тогда, узнав об этом, тут же поехал навестить его, а он (к тому моменту уже вполне ходящий по коридору), как мне показалось, почему-то был очень не рад этому моему визиту. Может, не хотел, чтоб кто-то видел его в состоянии хотя бы относительной слабости, может, ещё по каким-то причинам, не знаю. (Видимо, это уже и был тот период, когда Игорь стал вдруг отчуждаться, а я поначалу, хоть и начинал уже замечать какие-то его странности, но ещё не успел всё это полностью осознать).

        Словом, тогда, в июне 2011 года, молитв о его выздоровлении я не читал, специально о его здоровье не справлялся — просто как бы положил всё на волю Божию.
        А уже на следующий день — 8 июня — узнаю (кажется, из того же журнала Андрея Попова), что Игоря Вавилова не стало. Умер в больнице.

        Я — лично я — не мог ощущать его кончину как собственную утрату. Ведь я потерял его уже за много лет до этого. Поэтому долго думал: могу ли я вообще идти на его похороны? Потому что похороны — это ведь прощание, но мы-то уже давно распрощались, и я там буду просто чужой, опять какой-то незваный.
        ...Если кого-то удивляют такие мои мысли — идти или не идти на похороны, — если они кому-то покажутся странными, то мне они странными совсем не кажутся. Тут же, например, вспомнился было и тот эпизод, когда оказалось нежеланным моё появление в больнице. Мало ли, может, мой бывший товарищ совсем и не хотел бы, чтоб я, ставший совсем чужим ему, был на его похоронах. Если кого-то мои такого рода сомнения продолжают удивлять, то добавлю кое-что от себя, от уже своего позднейшего опыта, от своих настроений последних лет. Так, я теперь постоянно наказываю своим домашним: чтоб на моих похоронах никого из моих сыктывкарских «друзей»-писателей не было, ни одного. (Кроме, может, Любови Терентьевой. Потому что с ней мы, слава богу, знакомы много больше времени, нежели состоим в «писателях», — ещё со школьной поры, когда учились в параллельных классах 36-й школы). Так что для меня — ничего удивительного в тех моих смятенных мыслях не было. И в итоге, помнится, я решил ни на прощание, ни на похороны не идти. Совсем не из чувства былой обиды, а просто чтоб не тревожить ушедшего от нас своим — уже неуместным — появлением. Ведь прощаться и поминать должны люди действительно близкие, а я для него близким уже давно перестал быть.

        На тот же день, когда я узнал о смерти Игоря, у меня было назначено очередное отмечание в Центре занятости (я, как это часто бывало в девяностых, опять оказался безработным). Этот Центр занятости у нас располагается совсем рядом с выстроенным в конце прошлого века Стефановским собором. А похороны похоронами и прощание прощанием, но в церкви-то подать записку об упокоении души новопреставленного раба Божьего Игоря — я в любом случае могу, независимо от наших с ним отношений в последние годы. Вот и решил зайти в этот храм. Помню только, что получалось как-то немного странно, как-то немножко «неорганизованно». Сделать это сразу, ещё до Центра занятости, — уже не успевал. Думал: может, успеть между моментом, как занял очередь у кабинета инспектора по трудоустройству, и тем временем, когда моя очередь подойдёт? Но тоже вроде как-то не получалось. Словом, так или иначе, но в храм зашёл уже после очередного визита к инспектору (точнее, к инспекторше, это мне запомнилось потому, что она была очень для меня неприятной). Ну вот, отметился я в трудоустройстве, перешёл улицу и зашёл в собор. Было, насколько помню, часов около четырёх дня. В самом храме и пробыл-то не больше двух-трёх минут: просто подал записку об упокоении души Игоря да сразу и вышел. И — поразился...
        ...На улице был дождь. Откуда?! Ни за весь день, ни за минуту до этого никакого дождя и близко ничего не предвещало — был обычный летний день с солнцем, с немногими маленькими облаками, но никакого дождя совершенно не ожидалось. Главное, ведь вот я только что заходил в храм — и никакого дождя, ни единой капли, ни единого намёка, но вот всего через пару минут, подав записку, выхожу обратно, и — дождик. Удивительно. Но всё же и такое бывает. Редко, но бывает. Когда дождь начинается совсем неожиданно при почти ясном небе, за исключением двух-трёх облачков, по виду совсем не дождевых. Конечно же, мне сразу успело подуматься о том, что пока я не подал записку — и никакого дождя не было, а вот только успел подать — и сразу брызнуло. А дождик был что называется «грибной» или «слепой», это когда одновременно и дождь, и солнце. Такое не так уж редко случается либо в начале июня, либо в августе. Но этот дождь был уж совсем каким-то необычным.
        Прямо скажу, такого дождя (точнее, дождика) я ни разу не видел ни до, ни после того случая. А странность его, главная странность, была в том, что дождь-то на самом деле вовсе и не «шёл», он как будто висел, — да, лёгкой влажной сеткой просто висел в воздухе. Очень тонкий, почти нежный, весь пронизанный солнцем, с рассеянными, висящими в прозрачном воздухе маленькими-маленькими капельками, которые совсем и не торопились упасть на землю, такими они были лёгкими, словно невесомыми...
        Я сразу понял и уже ни минуты не сомневался, что это и есть тот знак, о котором мы с Игорем договаривались когда-то много лет назад.

        Мысли мои сразу изменились. Возвращаясь домой, я уже со спокойным сердцем успел по пути заглянуть в дом к Сергею и Наташе Коданёвым, близким друзьям Игоря (а поэтому и моим хорошим знакомым, тоже практически друзьям). Их, правда, не застал, но на душе было уже легко — я уже спокойно знал, идти ли мне потом, послезавтра, на прощание и похороны.

        13.05.2024