В этот раз на них напали сразу же, как только они покинули гостеприимную деревню. Первой попалась Люба. Она лишь успела почувствовать, как кто-то схватив ее за шиворот кимоно стремительно дернул назад и шершавая ладонь зажала ей рот. Она видела, что Кирэро остановился и медленно обернулся к ней. Его тут же окружили, повылезавшее из густых лесных зарослей какое-то отребье, которых-то и людьми назвать было трудно. В руках Кирэро мигом появилась его палка, но к нему вдруг выступил, судя по всему главарь окружавшего их сброда, заросший грязью и бородой тип в лохмотьях. От остального разбойного люда его отличали немалые габариты и громогласный голос. Хотя он и вышел вперед, но к Кирэро приближаться не рисковал, понимая, что ему первому достанется от его палки. Вращая налитыми кровью выпученными глазами, он трубным голосом, заставлявший втянуть голову в плечи, потребовал, чтобы парень бросил свой прутик, иначе... к горлу Любы прижалось холодное острие, рассекая ее кожу. Однако девушка стояла спокойно, зная, что сейчас всей этой шелудивой стае достанется. Беспокоило только то, чтобы вши с того подлеца, что держал ее сейчас не переползли бы на нее. Но к ее безмерному удивлению, Кирэро выслушав требовательный рык главаря, мигом отбросил в сторону палку, словно раскаленную кочергу обжегшую его. Хуже всего было то, что его взгляд, был прикован только к ножу у ее шеи. Нож от горла Любы убрали и на Кирэро сразу же набросились с дубинками, охаживая его со всей силой. Кирэро успел прикрыть голову руками как его сбили с ног, повалив на землю, где принялись во всю молодецкую дурь топтать ногами. Люба глазам своим не верила и рванулась к нему, но оказалось, что ее по-прежнему цепко держали. Только как она могла стоять безучастно и смотреть, как насмерть забивают паренька. Столь жалкая участь не для Кирэро, и она не могла стать причиной его смерти. Только не это! Молча, без крика, хотя видит бог, как ей хотелось вопить от страха и бессилия, она изо всех сил рванулась из удерживающей ее хватки. Что она может и как помешает разошедшимся хамам, она понятия не имела. Знала только одно, что если Кирэро убьют, ничего хорошего ее не ждет, а потому без раздумий кинулась к нему под дубинки. Кто-то из разбойной швали от неожиданности придержал свои удары, но вошедшие в раж продолжали с остервенением избивать свою жертву. Люба упала на окровавленное уже бесчувственное тело, закрывая его собой, вскрикнув от ожегшего ее удара дубинки, что прошелся по спине так, что показалось, что ее позвоночник проломлен. И тут случилось невероятное, безвольно валявшийся под ногами истязателей, забитый и окровавленный Кирэро, даже уже и не стонавший, вдруг резко повернулся, подминая девушку под себя. Казалось бы, что из него уже давно выбили не только дух, но и саму жизнь, однако же прижимал он ее к земле довольно крепко, как бы она ни дергалась и не выворачивалась. И Любе оставалось только реветь в голос, захлебываясь слезами, в бесполезной попытке сбросить его с себя, да слушать его глухие стоны. Его бы забили насмерть, если бы не подоспевшие жители деревни, от которых они только что ушли. Вооруженные палками и мотыгами, они, размахивая ими, отогнали убийц, а некоторых тут же забили до смерти. Суетясь и гомоня над Кирэро, они кое-как оторвали его от Любы, уложили на сооруженные тут же носилки из двух палок и циновки между ними и понесли его в деревню. На Любу они перестали обращать внимания, как только поняли, что она жива и с ней все боле менее благополучно. И только при входе в деревню к ней подошло несколько женщин. Делая вид, что не понимает, что они от нее хотят, а хотели они, чтобы она куда-то пошла с ними, Люба упрямо следовала за Кирэро, не давая увести себя от него. В конце концов, женщины оставили бестолковую Гендзин в покое, но шли за ней по пятам. Кирэро внесли в дом старейшины, туда же ввалилась и Люба, тогда как сопровождавшие ее женщины, остались стоять во дворе. Кирэро начали раздевать, стаскивая с его вялого безвольного тела разодранное окровавленное тряпье, открывая взорам багровые гематомы и синяки, некоторые из них были настолько страшны, что Люба даже будучи медиком, не выдержав, тихо заплакала, стискивая зубы, подозревая, что парня все-таки забили насмерть. Подошедший местный знахарь, взяв его за руку и прижав ухо к его груди, кивнул и принялся осторожно ощупывать и сгибать руки и ноги избитого. Но Люба успокоилась лишь после того, как Кирэро слабо застонал, когда знахарь вправлял ему сломанное ребро, и уж потом дала поднять себя и увести двум женщинам. Ее заставили влезть в деревянный чан с горячей водой, показав, что она должна снять одежды и, не умолкая ни минуты, принялись отмывать от пыли и крови, перебирая длинные русые волосы, промывая их и тут же расчесывая деревянным гребнем. Когда она насухо вытерлась, не позволили сразу одеться, а наложили мазь на спину, единственное пострадавшее место на ее теле, про которому прошлась дубинка разбойной шелупони. Правда, у нее возникло подозрение, что женщины так тщательно ухаживали за ней для того, что бы как следует рассмотреть иноземную девушку. Но разомлевшую от мытья и отупевшую от всего произошедшего Любу это не волновало. Бездумно подчинялась она тормошившим ее женщинам, суетливо распоряжавшихся ею: одевавших, ведущих куда-то, что-то совавших ей в руки и тут же отбиравших. В какой-то момент, она просто встала и пошла в комнату, где лежал Кирэро, сев возле него. Вокруг снова загалдели, засуетились, что-то совали ей руку, вложили в рот несколько шариков пресного риса, заставив проглотить. Не в силах побороть одолевавшую ее дрему, она легла возле так и не очнувшегося Кирэро, и мгновенно уснула. Ее потрясенное сознание и нервы требовали передышки. Кирэро изрядно досталось, избили его сильно. Ей казалось, что она прилегла на минуту, но когда открыла глаза, утро было в самом разгаре. Она сразу взглянула на Кирэро. Он лежал на спине, его синяки почернели, став еще страшнее. Он все еще был без сознания. Сложив ладони, Люба начала горячо молиться за него. Молитва успокоила и вернула ей самообладание настолько, что она смогла внимательнее оглядеться вокруг, отвлекшись от беспокойства из-за плачевного состояния своего товарища, да и своего собственного. Кажется, именно в этом доме их принимали, когда они впервые появились в этой деревне. Она узнала хозяина, человека себе на уме и его дочь, которая прислуживала им за столом. По-видимому, пока она спала, хозяева позаботились о Кирэро, потому что возле его постели стоял потухший глиняный светильник и вода в миске. Кирэро застонал и Люба, смочив полотенце, лежащее возле миски, приложила его ко лбу избитого. Седзи раздвинулось и Люба, повернувшись, поклоном приветствовав вошедшую хозяйку и ее дочь. Девушка была в том же нарядном кимоно с коричневыми цветами и затейливо уложенной прическе, что подтверждало первоначальную догадку Любы о ней, как о первой невесте этой деревеньки. Женщины сели возле избитого и пока хозяйка осматривала его ушибы, смазывая их целебной мазью из деревянной плошки, девушка сидела рядом с ней. Люба, наблюдая, куда и как накладывала лечебную мазь хозяйка, по резковатому запаху пытаясь определить ее состав, нечаянно перехватила пристальный взгляд дочери старейшины, которая закусив губу, разглядывала тело молодого мужчины. Видимо мазь снимала боль, облегчая страдания, потому что тихо постанывающий Кирэро успокоился и заснул. В обед Любе принесли миску риса с натертой в него редькой, и она, приняв ее, с благодарность поклонилась хозяйке. Вежливо кивнув в ответ, хозяйка вышла, и с той поры за избитым начала ухаживать ее дочка. Начала она с того, что раздраженным нетерпеливым жестом, показала Любе отодвинуться от ложа Кирэро, давая понять, что она ей мешает. Люба послушно отодвинулась и теперь издали наблюдала как девушка с трудом переворачивая Кирэро, накладывает на его ушибы лечебную мазь. От ее неловких движений, молодой человек беспокойно вздрагивал и глухо стонал. По большей части Кирэро спал набираясь сил, а когда приходил в себя, видел рядом Любу и, снова впадал в забытьи, или терпеливо сносил неловкие действия дочери старейшины, после чего выбившись из сил засыпал. Когда вечером дочь хозяина появилась в том же нарядном кимоно, с густо набеленным лицом и ярко накрашенными губами, Люба поняла на кого пал выбор первой невесты деревни. Только зачем краситься и ходить каждый день в нарядном кимоно, если предполагаемый жених все равно этого не видит? Девушка внесла на деревянном подносе миску риса с маринованными овощами и ломтиками мяса. Любе вспомнилось, что в этот раз, в обед ей ничего не дали, но это было не важно. Главное ей позволяли оставаться рядом с Кирэро. Дочь старейшины тронула молодого человека за плечо, а когда он так и не открыл глаз, потормошила. Застонав, Кирэро посмотрел на нее и, повернув голову поискал глазами. Увидев Гендзин, сидящую в углу, успокоился и вопросительно посмотрел на дочь старейшины. Та подняла палочки с рисом и поднесла к его рту. Он устало посмотрел на них, взял губами рис, со стоном приподняв голову и немного пожевав с трудом проглотил, после чего, болезненно морщась перевернулся на бок. Есть лежа было неудобно и отнимало много сил. Девушка снова потормошила его и, когда он недовольно взглянул на нее, взялась за его плечо, побуждая подняться. Когда он с ее помощью сел в своей постели, было заметно, что его вело из стороны в сторону от слабости. Дочь старейшины снова поднесла к его рту палочки с рисом. Кирэро с трудом подхватил его и, не прожевывая, проглотил, после чего упав на локоть, улегся на спину. По его лицу было заметно, что его мутило, результат сотрясения мозга. Он повернулся на бок, спиной к дочери старейшины и махнул ей рукой, показывая, что больше ничего не хочет и чтобы его оставили в покое. Закрыв лицо рукавом, девушка вскочила и выбежала из комнаты. Люба вздохнула, покачав головой. Так дело не пойдет, Кирэро должен хоть немного поесть, чтобы набраться сил. Она подобралась к нему и ласково погладила по виску, заставив его обернуться. Раздражение и досада сошли с его лица, когда он увидел склонившуюся над ним Любу. Он сделал попытку приподняться и она тут же подхватила его подмышки, заставляя сесть. Понимая, что она чего-то добивается, Кирэро попытался подняться повыше, пока она не села позади него, так, чтобы он спиной привалился к ней. Взяв поднос, Люба неловко поддела палочками рис, но так было неудобно, и Кирэро надавив ладонью на поднос, заставил опустить его на свой впалый живот. Так стало намного легче. Люба брала палочками рис и подносила ко рту Кирэро, подставив снизу ладонь. Он подхватывал его губами и усердно жевал, иногда роняя голову ей на плечо, и шумно вздыхал, закрыв глаза, ждал, когда прекратиться головокружение. Его спина давила ей на грудь, но это было неважно, главное - он ел, нехотя, но ел. Седзи сдвинулось, и дочь старейшины внесла поднос с чайником и чашкой. При виде их, ее глаза округлились, накрашенный рот сжался. Аккуратно поставив поднос рядом с постелью, она подхватила опустевшую миску из-под риса и вышла. Кирэро послушно выпил немного зеленого чая, после чего Люба помогла ему поудобнее улечься. Когда он уснул, в комнату вошла дочь старейшины и, показав на поднос, велела Гендзин нести его за ней. Люба подчинилась, но когда вышла, дочь старейшины аккуратно задвинув дверь, вдруг отвесила ей пощечину. Выбив поднос из рук Любы, вцепилась в светлые волосы чужестранки и, пиная, потащила ее к выходу. За ними без всякого интереса наблюдала, сидящая вокруг очага семья старейшины: его жена, двое сыновей и старик со старухой. От ударов кулачка маленькой японки не было больно, только от чего-то смешно. Когда дочь старейшины выталкивала ее за дверь, Люба бросила недоуменный взгляд на хозяина, невозмутимо курившего маленькую трубку с длинным чубуком, но он лишь равнодушно прикрыл глаза. Сидя в пыли, и все еще не веря в произошедшее, Гендзин смотрела на рывками задвигаемую перед нею дверь. На нее с лаем рвался дворовый пес, вокруг ходили куры, что-то с кудахтаньем выискивая в пыли.
"Ладно, - поднялась Люба, отряхиваясь. - Раз мне отказано в крове, поживу во дворе". Дверь отодвинулась, и к ней вышел старейшина. Кинув к ее ногам на землю несколько монет, он, взмахом руки, показал ей убираться с его двора, на что Люба отрицательно покачала головой. Куда она пойдет одна? Куда ей идти? Тогда хозяин направился к бесновавшемуся псу, неистово гремящего цепью, что только и удерживала его. Не на шутку перепугавшись Люба, мигом сгребла монетки вместе с пригоршней пыли и бросилась наутек. "Хорошо, - подумала она, когда остановилась посреди ночной деревенской улочки, отдышавшись немного. - Девчонка бесится от ревности, но куда делось благоразумие старших? Почему они так поступают? Должно быть Кирэро подал надежду на то, что станет им зятем. Почему нет? Сколько ему можно скитаться? Судя по всему, он уже достаточно натерпелся, при своих-то годах имея жизненный опыт старца. Понятно его желание обрести постоянное пристанище и семью, но прежде мог бы выполнить свое обещание или хотя бы объяснить, как добраться до Реппо, в какую сторону идти? Вздохнув, Люба решилась постучать в ворота дома, возле которого сейчас стояла. Лаявшие на все голоса, переполошенные собаки, никак не могли успокоиться и уж конечно, перебудили всю деревню, потому-то за воротами сразу отозвались, наверное, спрашивая, кто стучится. Но, услышав робкий голос чужестранки, оборвали ее грубым окриком. Не нужно хорошо знать язык, чтобы догадаться, что ее гнали прочь. То же повторилось в тех домах, куда она рискнула постучаться, просясь на ночлег. Везде ее встречали гневными криками и пронзительной руганью. И только в одном из домов еще и камнем запустили. Тогда повернувшись, девушка бросилась прочь из деревни, не понимая, что случилось с прежде доброжелательными гостеприимными людьми, спасшими ее и Кирэро от разбойников. Отбежав от последних домов деревни, Люба села под старым раскидистым деревом и обхватив колени руками, попыталась успокоиться. Она не обижалась на деревенских хотя бы потому, что пока не понимала причины их поведения. Может, она по незнанию сделал, что-то не так, восстановив против себя здешних жителей? Да и на обиды времени не было, нужно было подумать, как ей быть дальше. Ее самый большой страх, ее кошмар - остаться одной без Кирэро, осуществился. Как она выживет в чужой стране, когда даже языка толком не знает и где на каждом шагу на тебя нападают?
Встав, девушка походила вокруг, не отходя от дерева, пока не нашла крепкую длинную палку, заодно немного согревшись. Единственное, что ей оставалось это добираться до Реппо, побираясь в пути словно нищенка. Пусть это унизительно, но другого выхода она не видела. Да и то она сильно сомневалась, что ей, чужеземке, хоть что-то подадут. Но добраться до профессора Делажье было жизненно необходимо. Из дома старейшины ее вышвырнули, не отдав даже широкополой шляпы и накидки, которые ей купил Кирэро. За него самого уж конечно не стоило переживать и беспокоиться: в столь заботливых руках он точно поправиться и окрепнет. Но даже захоти она удостовериться, что с ним все в порядке, ей не позволят даже близко подойти к деревне, сразу закидают камнями, а то еще похуже, натравят собак. Она их ужас как боится. Девушка поежилась. Так что лучше не пытаться увидеться с ним, а сразу податься в путь не мешкая здесь ни минуты.
Тьма сгущалась. Звезды и луну закрыли набежавшие тучи. И Люба не могла бы точно сказать, от чего ее пробирала дрожь: от страха или ночного холода. Она медлила уходить. Даже только зная, что Кирэро где-то недалеко, она чувствовала себя в безопасности. Лесных чудищ, упырей и призраков она не боялась. Время, проведенное с Кирэро в пути показало, насколько глупы эти сказки про всякую потустороннею нечисть и по настоящему следует опасаться человеческой жестокости и вероломства. И палка тут, которую она нашла, разумеется, мало чем могла ей помочь, хотя бы просто потому, что попала не в те руки. Но пусть и неумелые... Послышавшийся в стороне за зарослями шорох, заставил ее насторожиться, а потом испуганно сжаться. Ошибки быть не могло, к ней кто-то шел. "Ну же, смелей, - подбадривала себя Люба. - От тебя быть может, зависит судьба всего человечества. Нечего тут дрожать как заячий хвост, нападай! Потом разберешься, что к чему", - подбадривала себя девушка, сжимая двумя руками свою палку. Слабый должен нападать первым, иначе не выживет и она, замахнувшись, бестрепетно ударила по голове вышедшего на нее человека.
- Ксэ-э (черт)!... - простонал темный силуэт: - Опять по голове... - и рухнул на колени, схватившись за голову.
- Господи! Боже! - бросила палку Люба, кинувшись к страдальцу: - Прости, прости... думала это кто чужой.
- Оставь... - отмахнулся от нее Кирэро, повалившись на землю и растягиваясь на ней. - Полежу немного... просто не трогай меня пока.
Подобрав свою шляпу со сложенным в нее словно в корзинку накидку-кимоно, которую Кирэро выронил, получив удар, Люба села рядом с ним, укрыв его сверху своей накидкой. Она так была счастлива, что он не бросил ее, что готова была зареветь, такое испытала облегчение. Он не оставил ее одну, но не рано ли он поднялся? Ему бы еще полежать. В беспокойстве о том, как бы у него не было жара, она потрогала его лоб. Он был теплым. Она взяла его руку, так и просидела над ним остаток ночи, тихо радуясь, что он с ней. Утром Кирэро выглядел намного лучше. Они напились студеной воды из попавшегося им источника, текущего по бамбуковому желобу, заботливо прилаженного кем-то к выдолбленной водой, чаше из небольшого плоского камня. Здесь Люба вдруг решила одеть гэта, вместо соломенных сандалий, видимо решив сделать ему приятное. Он отвернулся: пусть делает что хочет, но шел, гадая, как у нее там получается, то и дело, слыша ее ойканье. Кирэро нравилось, что она занимает его мысли. Не раз он ловил себя на том, что улыбается, несмотря на непрекращающуюся головную боль, которую пока не смог заговорить. Наконец, не выдержав, он обернулся и тихо засмеялся. Она семенила в своих гэта, подражая японским дамам, церемонно поджав губы и глядя прямо перед собой, зачем-то часто покачивала головой наподобие китайского болванчика. Не выдержав Кирэро рассмеялся, она остановилась, тоже смеясь, радуясь, что хоть как-то смогла позабавить его. Когда они сделали привал, он велел ей сидеть на камне тихо, и дожидаться его, а сам сняв верхнее кимоно, принялся выделывать какие-то выкрутасы, перемежая их резкими движениями и звуками резко выдыхаемого воздуха. Люба посчитала бы это очередной блажью, только видела, как его движение и тело набирают силу. Она пригляделась. По всему выходило, что он лечился воздухом, перекачивая его через себя. Слушая урчание своего живота, Люба тоскливо вздохнула: может в этой стране уже и дошли до того, что бывают сыты воздухом, только вот она эблис-варвар, которому не дано достичь такового просветления. В первой же встреченной им деревеньке, они пообедали в местной харчевне. Там в прохладной полутьме за рисом с морскими водорослями и неизменной редькой, которая здесь шла вместо соли, Кирэро как мог, рассказал своей спутнице, что с ним произошло после, как ее выставили вон. Началось все с того, что она поблагодарила его.
- Спасибо, что не оставил, что не бросил меня.
- Я иду с тобой, а ведь даже не знаю у тебя ли эта вакцина, - хмыкнул парень.
Люба сделала вид, что не поняла его и спросила, что случилось в доме старейшины, после того как она ушла. Рассказывать пришлось долго, потому что многих слов она не понимала и он прибегал к жестам и даже к пантомиме, объясняя значение того или иного слова, а отчаявшись пытался подобрать аналогичное на французском. Гендзин с пристальным вниманием наблюдала и слушала, как он говорит, иногда повторяла за ним, старательно шевеля губами.
В тот вечер он проснулся от лая собак и, не обнаружив Гендзин рядом, встал и вышел, чтобы спросить о ней у хозяев. Ему было странно слушать, как они наперебой принялись рассказывать, какой неблагодарной оказалась эбису, решив бросить своего слабого спутника и уйти без него. Они искренне возмущались, утверждая, что когда, попеняв на то, что бросает его, она, без зазрения совести, заявила, что он будет ей только ненужной обузой, попросив их позаботиться о нем. Хорошо еще, что он встретил таких добрых и порядочных людей как они. Ему стало смешно. Он вернулся в комнату, что бы взять свои вещи и вещи Гендзин без которых она вдруг ушла. Когда же он сел на пороге, чтобы обуться, к нему бросилась дочь старейшины и, обняв его ноги, попыталась остановить.
- Почему, господин не верит ей, честной девушке, преданной ему всем сердцем! Почему он должен уходить, когда его дом здесь! - кричала она плача.
Мягко отстранив ее, Кирэро поднялся. Она хорошая девушка, сказал он, не то, что Гендзин. Гендзин ленива, плохо учиться их языку, и уж конечно, не смогла бы произнести так складно и половину того, что они здесь наговорили. Прежде чем уйти, он спросил старейшину в каком доме ее искать. Пряча глаза, старейшина признался, что никто в их деревне не посмеет принять Гендзин, потому что верят, что чужестранка несет с собой несчастья, будто заразу.
- Почему все так считают? - удивился Кирэро.
- Как будто ты сам не знаешь почему! - выкрикнула ему дочь старейшины. - Да хотя бы потому, что тебя, искусного воина, поколотили палками из-за нее, и чуть не убили, не подоспей мы вовремя. Она намеренно лишает тебя силы.
Вот тогда смутная догадка Кирэро превратилась в уверенность.
- По-видимому, это вам мы обязаны нападением разбойников, от которых вы меня так вовремя спасли?
Старики тут же повалились ему в ноги, моля о пощаде. Сыновья смотрели исподлобья, сжимая и разжимая кулаки, дочь старейшины с вызовом выкрикнула:
- Зачем тебе эта иноземка-эбису?! Почему ни разу не посмотрел на меня? Это она навела на тебя чары, иначе ты не таскался бы за ней по дорогам!
Дальше Кирэро слушать не стал. Он пошел из деревни, зная, что Гендзин где-то неподалеку, что не пойдет одна без него, тем более ночью. Люба пожала плечами в том смысле, что, почему бы это, она не ушла без него? Этот ее жест так занял его, что он не обратил внимания, на зашедших в харчевню развязных молодчиков. Эти четверо вели себя шумно и вызывающе лишь оттого, что держались вместе и что у каждого на поясе висела катана. Носить оружие по новым монархическим законам, было запрещено, однако делалось исключение для тех, кто охранял торговые обозы. Но вряд ли кто-то из торгового люда, мог рискнуть нанять в охрану подобную голытьбу. Молодцам явно было скучно и бродившее в их крови дармовое сакэ требовало разрядки. Желания всласть покуражиться показать свою силушку росло, тем более, что при беглом осмотре харчевни, было понятно, что сидит здесь народ безобидный. Потому-то один из этих героев расправив плечи и расставив ноги, уперев руки в бока, по-хозяйски огляделся, игнорируя суетящегося возле него владельца заведения, часто кланяющегося и подобострастно заглядывающего ему в глаза. Один из его воинственных молодчиков, вращая глазами, крикнул в лицо трактирщика: "сакэ!" оттолкнув его проч. М-да, выбор и впрямь был невелик, решил ищущий приключений герой, заметно огорчившись. В этот час ошивались здесь сплошь примерные, а стало быть, трусоватые обыватели, и кто-то из них уже потихоньку сбегал из харчевни, крысой шмыгнув мимо него. Оставшиеся втягивали голову в плечи, пряча глаза, быстро доедал заказанный обед. Ладно, решил он, раз взбучки задать некому, то хоть по-другому поразвлечется. И он двинулся к дальнему столику, за которым сидели две девки, из-за которых он, едва приметив их, потерял интерес к драке. Странные товарки надо сказать. Одна из них и не японка вовсе с чудной белой кожей и сочными губами, преданно смотрела в лицо своей собеседнице, и даже как будто повторяла за ней то, что та ей говорила. Рассказчица сидела, сложив руки на груди и по ней видно было, что держит какое-то додзё (школу боевых искусств), потому что одета была на манер воина, наверняка нанялась телохранителем к белокожей крошке. Правильно, нечего расхаживать по дорогам с такой неприлично роскошной грудью. И только подойдя ближе, задира разглядел в девке-телохранителе парня, чьи собранные в длинный хвост волосы, худощавость и миловидность, ввели его в заблуждение. Что ж, в такое-то время как наступившая эпоха Мэйджин, никто из самураев уже не соблюдал строгий порядок в одежде, и не считал нужным выбривать макушку, опечалился задира, плюхнувшись на циновку возле девушки-чужеземки. Наметанным глазом он разглядел, что парень держит катану под видом палки-посоха и решил, что тем более нужно вздуть этого щенка, чтобы не пыжился. А то возьмут пару тройку уроков мечного боя, стащат у отца родовую катану, либо купят ее по дешевке у обнищавшего самурая и мнят себя настоящим воином. Просто необходимо преподать урок этому молокососу на глазах у белокожей девки, а потом она познает настоящего мужчину. Осс (здорово)! При ближайшем рассмотрении генджин оказалась хороша, и прямо таки будоражило кровь что крепкое вино, а потому задира решил не тратить время на возню с мальчишкой, пусть им займутся его товарищи, что сейчас жадно лакали сакэ прямо из глиняных кувшинчиков. Ну, никаких приличий, прямо как уличные собаки.
- Проваливай, - свысока бросил лже-самурай молокососу и, повернувшись к чужеземке, вперил в нее выразительный взгляд. М-да, генджин ему пробовать еще не доводилось.
- Не ведете себя грубо, - попросил этот щенок. - Мы разговариваем.
- Очень жаль, малыш, но тебе лучше не дерзить мне, - благодушно отозвался лже-самурай, сам удивляясь своей снисходительности.
Эта генджин смотрела на него своими глазищами, и он все больше желал оставить у белокожей крошки приятное о себе впечатление.
- Ступай себе, - добродушно посоветовал он парню, - а о ней не беспокойся, теперь я позабочусь о ней.
Странно, но девчонка не выглядела испуганной, наверное, потому что, ни черта не понимала, и все же с опаской, если не с отвращением разглядывала незваного гостя. Молчание затягивалось, парень не торопился уходить и лже-самурай, нехотя оторвав взгляд от чужеземки, с угрозой взглянул на него. Тот не сдвинулся с места и все так же сидел, сложив руки на груди. Самурай разглядел едва приметные морщинки возле глаз парня, да горькую складку в углах рта. Подельники самурая, почувствовав напряжение, предшествующее драке, отбросили пустые кувшины из-под сакэ и подошли ближе. На одном из них было грязное выцветшее полу-кимоно, открывавшее загорелую грудь. Дранные, подвернутые до колен штаны, за поясом торчала катана. На втором вообще был какой-то бухарский халат, сейчас распахнутый, широкие холщовые штаны, за поясом тоже небрежно засунута катана. Причем оба были босы. Подойдя к столику, за которым обосновался их предводитель, эти двое встали за спиной Кирэро, тот лишь глаза опустил. А самурай продолжал увещевать его:
- Ты же не хочешь, чтобы я располосовал твое лицо за непослушание? Конечно, нет. Девочка будет плакать, а мне нужно, чтобы она мне улыбалась, - и он протянул руку к ее лицу.
Чужеземка отшатнулась, словно ей подсунули какую-то мерзость. Ее спутник, напротив, подался вперед, но ему на плечи легли две руки, удерживая на месте.
- Иди, брат, - напутствовал лже-самурая Бухарский халат. - И будь поаккуратней с ней, у меня еще такой не было.
Тогда лже-самурай по-хозяйски взяв генджин за плечо, попытался подняться. Именно попытался, потому что с ног его сшиб один из его товарищей, ни с того ни с сего перелетевший через парня-телохранителя. А Бухарский халат часто забирая ртом воздух, согнулся в три погибели от болезненного тычка поддых. Как все это произошло никто из троицы задир, так и не успел понять. Едва выбравшись из-под своего ошалевшего от неожиданного полета через стол товарища и поднявшись было на ноги, лже-самурай получил сильнейший пинок в живот, отбросивший его к выходу из харчевни. Пошатываясь, он кое-как поднялся и вытянув руки навстречу подходящему Кирэро, задыхаясь и от того глотая слова, негромко произнес:
- Остановись... мы уходим. Прости, господин, что сразу не признали вас... сперва подумал, что это вы... потом засомневался...
- Убирайтесь... - процедил Кирэро.
- Понимаю... сейчас... сейчас... - закланялся лже-самурай, пятясь к выходу, еще больше перепугав хозяина харчевни.
Мимо Кирэро поспешно проковылял похожий на нищего бродягу самурай, познавший прелесть полета через стол, поддерживая скрючившегося в три погибели бухарский халат. Все трое мигом вымелись за дверь, с опаской оглядываясь на Кирэро, стоявшего на пороге пустой, но не разоренной харчевни, один поломанный столик был не в счет. Хозяин низко кланялся Кирэро, чуть не плача от счастья, что не пустили его по миру, а Кирэро не обращая внимания, оглядывался, ища Гендзин, которая, послушная его жесту, привычно подошла к стене, чтобы переждать короткую драку и сейчас подошла к нему. Кирэро расплатился за обед и за поломанный столик тоже, от чего хозяин бухнулся ему в ноги, стуча в порыве благодарности лбом об пол.
Они брели под полуденным солнцем, не замечая его пекла. Как ни странно, но Люба только сейчас начала переживать то, что случилось с ними в деревенской харчевне. Каждый раз, ввязываясь в драку, Кирэро удивлял ее. Она-то считала его мастером клинка, в его случае, палки, но он еще оказался заядлым драчуном. Во всяком случае, драка прошла настолько быстро, насколько это было возможно. Кирэро не только не позволил дотронуться до своей спутницы, но не дал молодчикам возможность развернуться круша все направо и налево. Сейчас она чувствовала себя защищенной, как разве что было только возле отца. Она посмотрела на шагающего впереди Кирэро в касадэ, что прикрывало его голову от полуденного пекла. Что за мысли осаждают его? Может, уже жалеет, что ввязался во все это, тяготиться данным им словом?
- Все же, что ты собиралась делать, если бы я так и не появился? - вдруг остановился он, повернувшись к ней.
Люба не сразу поняла о чем он ее спрашивает, с трудом переходя от своих мыслей к действительности.
- Если бы, я не вернулся к тебе, а остался у старейшины, чтобы ты стала делать?
- А-а... - протянула Люба, поняв, что он продолжает их прерванный в харчевне разговор, смотря на нее в ожидании ответа.
Сосредоточенно хмурясь, с трудом подбирая нужные слова, Люба сказала:
- Подаянием и спрашивала дорогу до Реппо.
- Подаянием? - переспросил он. - Ты бы унизилась до этого?
Когда до Любы дошел смысл сказанного им, она пояснила одним словом:
- Выжить, - и, вздохнув, добавила по-русски: - Где уж тут думать о своей гордости. Не до жиру, быть бы живу.