Уже у себя в келье он прочел письмо несколько раз. Даже, если бы на нем не сохранилось остатков восковой печати с эмблемой монастыря св. Улофа, - распятие вписанное в круг, - Витус все равно понял бы от кого это послание. Слишком хорошо знал он руку выводившую убористым почерком строки этого письма. Оно начиналось просто без витиеватых приветствий, что указывало на то, что писавший его и адресат были хорошими знакомцами.
"Друг мой, - писал Гермоген кардиналу. - У меня нет ни желания ни веской причины не доверять твоим словам, я лишь хочу успокоить твою тревогу. Вот уж много лет, с тех самых пор, как мы, сложив оружие и сняв латы, облачились в рясы, посвятив себя служению Господу нашему, у нас не было причин для тревог, а ежели они возникали, то оказывались пустыми и ложными. Ты сетуешь на то, что опасаешься некоего вельможи при особе герцога. Ты говоришь, что тебя смутил и насторожил интерес сего влиятельного господина к источникам нечестивых знаний, что своими искушениями дают дьявольскую силу, вкладывая в руку усвоившего их, разящий меч. Но вспомни, что суетный мир полон слухов, которые, увы, невозможно пресечь и они всегда сопровождают тайну. Ты тревожишься, что я расслабился, потерял осторожность и стал беспечным в своей тихой обители на краю света. Уверяю тебя, что это не так. Мы оба слишком хорошо понимаем, чем чревато то, если тайна которую мы призваны сохранить, откроется хотя бы для одной грешной души.
С тех самых пор, как нам повезло возвратиться из Восточных земель, с той самой минуты, как мы вернули страшную губительную тайну туда, где ей и надлежало находиться, с того мгновения как снял я доспех рыцаря Христова, изумив тебя своим внезапным порывом, я не переставал быть его верным воином. До сих пор ночами мне сниться тот ужас, через который довелось нам с тобой пройти, друг мой и брат. Тогда мы, призванные папой, по его настоянию, сопровождаемые его благословением, пустились в дальний и опасный путь, дабы вернуть то, что было похищено из стен обители св. Улофа в которой ныне я подвизаюсь в служении Госоподу, что хранил нас в те опасные дни. Но кто охранить эту тайну после нас? Вот что не давало покоя моей многогрешной душе.
Не было минуты, чтобы я не молил Его о том, чтобы выстоять нам в этой битве, что идет от начала времен и не знает конца, и смею надеятся, что Он внял моим недостойным, но искренним мольбам. Знай, друг мой, что в стенах своей обители приветил я человека из ниоткуда, но здесь он не из-за того о чем мы оба так печемся. Нет. Он не здешний. Он знает многое и не знает ничего. Он решителен и уверен в себе. Его ум пытлив и остер. Чем больше я за ним наблюдаю, тем больше растет моя уверенность в том, что это ответы на вопросы, что тяготят нашу душу и гложет совесть: как нам уберечь от мира тайну, что погубит его? И почему мы не могли исполнить предназначения, возложенное на нас Госоподней волей? Предвижу твое обычное возражение -- потому что третий, поддавшись искушению и своему малодушию, покинул нас. Потому то, нас тогда осталось двое, тогда как требовалось служение троих паладинов Христа. Предательство третьего омрачило испачкало чистоту нашей клятвы и верности дружбе. И вот меня не оставляет мысль, что может послан сей незнакомец для того, чтобы и дальше хранить нашу тайну до появления трех, верных Господу и друг другу, сердец?
В любом случае, я склоняюсь к тому, чтобы послать его к тебе. Посмотри на него и реши, стоит ли посвящать его. Каким бы ни было твое решение, прими во внимание то, что с каждым приходом зимы наши силы уходят, а глаза и ум слабеют, тело дряхлеет, и сляшком тяжела становится год от года эта ноша. В свою очеред, в который раз, спешу заверить тебя, что я не теряю бдительности. У стен монастыря и окрест его, пока, милостью Божией, все спокойно. Так что могу пожелать тебе, чтобы твоя жизнь в теплом краю, в большом городе, была столь же безмятежной, как за стенами сей обители.
Да благословит тебя Господь, друг мой и брат".
"Уж накликал, так накликал," - горько усмехнулся Витус, складывая письмо, после того как прочел его в очередной раз. Это небольшое послание почти не говорило ни о чем, и в то же время, о многом, давая пищу для догадок и раздумий. Для Витуса стало откровением, что все это время приглядываясь к нему, настоятель возлагал на него какие-то надежды, потому что в человеке из ниоткуда он узнал себя и уже ни минуты не сомневался, что втянут в эту историю не случайно и, может быть, уже с той самой минты, когда монахи выловили его из моря полуживого, и выходили.
Не стало для него открытием и то, что Каррадо и Гермоген, были воинами Христовыми, и то, что они выполняли какую-то особую нелегкую миссию, предопределившее их будущее, это лишь подтверждало слова отца Селестина. Но Витуса очень занимала фраза из письма в которой говорилось, что некая особа при герцоге интересуется свитком. Меряя шагами свою келью, - пятнадцать шагов туда, пятнадуать обратно, - Витус не мог отделаться от образа мерзавца в черном, которого ненавидел всей душой. Этот образ не оставлял Витуса с того мгновения как он увидел его под стенами монастыря, среди разнузданной шайки грабителей, и был он таким навязчивым, что мешал думать, он так и стоял перед глазами не желая убираться, что впору лезть на стену. Необходимо было избавиться от него хоть на время, слишком сильные чувства поднимал он в монахе, а Витусу необходимо было хладнокровно поразмыслить о том, как выведать, узнать кто из вельмож герцога интересовался свитком монастыря св. Улофа, и откуда, во имя всех святых, узнал о нем?
Скрипнув зубами, Витус вышел из кельи, быстрым шагом пересек двор резиденции, только на этот раз не поднялся на крыльцо дома кардиналов, а вышел в калитку в воротах. Плевать, что запрещено выходить в город, ему просто нужно было избавиться, чем-то перебить ненавистный образ. Шум уличной толпы оглушил его, а толкотня здорово раздражала. Зато роковой образ тускнел и стирался под напором новых впечатлений, которые, как ни странно, подтвердили его первую мысль о Клербо как о городе шумном, крикливом, пестром, назойливом днем, наглом и греховном ночью. Жители Клербо смотрят на пришлых, чужаков свысока. В первый же день его попытались ограбить среди бела дня. И это монаха! Но Витус проделал слишком долгий путь, чтобы за это время научиться охранять свои пожитки. Было дело, два раза у него стянули кошель с деньгами, но свиток - никогда. Именно он, в первую очередь волновал Витуса, а уж во вторую - деньги. Деньги... он всегда мог собрать их подаянием. А один раз, в небольшом городишке Ингбурге, больше походившем на деревню, зачем-то обнесенную стеной, молодая вдова торговца зерном, отвалила ему кошель серебра, после того как насладилась его телом и ласками. Витус усмехнулся, вспомнив об этом. Оба тогда подошли к сему делу, как к обоюдовыгодной сделке. Она хотела его, ему нужны были деньги, чтобы продолжить свой путь с более-менее удобным ночлегом, и горячим ужином, а то удовольствие, что он испытал, являлось приятным дополнением к серебру.
И все же, он лишний раз убедился в преимуществе монашеской рясы. Благодаря ей, его иногда кормили бесплатно, считая делом богоугодным угостить кружкой пива бродячего монаха и пустить на ночлег. Правда, иногда, его просили произнести проповедь, что он и делал, положившись на свое вдохновение и хорошо подвешенный язык. А поскольку это всегда происходило в придорожных трактирах и кабаках, после третьего круга возлияний, то Витус начинал импровизировать исходя из обстановки и настроения своей случайной паствы, которой больше нравились его комментарии к священному писанию от которых они лежали в лежку. Опять же, если случались драки, то кроткого и богобоязненного монаха, лепечущего о смирении и левой щеке, никогда не принимали всерьез. А зря. Вот и сейчас, почтительно уступали дорогу молодому брату с кротко потупленным взором, погруженного в свои молитвы и не обращавшего внимания на игривые взгляды простолюдинок и томно задумчивые богатых матрон.
Собственно, кружа по улочкам, прилегающим к каменной ограде резиденции, Витус искал пути отхода из "Вифлеемской звезды", самому ближайшему к нему питейному заведению, которое она знал в Клербо. Ему было важно вовремя заметить возвращение кардинала с сопровождающей его братией и вернуться в резиденцию раньше них. Тем и хороша была "Вифлеемская звезда", что из ее окон просматривалась улица, ведущая к воротам резиденции, как и небольшая площадь перед ней. И хотя, он посетил кабак только раз, в день своего прибытия в Клербо, трактирщик сразу узнал его. Витус сел на той стороне стола, что примыкал к окну, согнав прежде какого-то заснувшего на лавке пьянчужку. Подошедший к нему трактирщик, поставил перед монашком высокую кружку пива, и теперь потягивая его и глядя в окно с поднятой рамой, Витус думал о том, что связанный монашеским уставом и дисциплиной, он не сможет свободно распоряжаться своим временем. А он хотел выполнить волю своего наставника и покровителя, не абы как, а так чтобы свиток попал по назначению. Каррадо убили, но вечно прятать свиток было нельзя, черная образина не отступиться пока не отыщет его, а Витусу хотелось, чтобы к тому времени, когда он встретиться с ним, свиток находился в надежном месте и в надежных руках. Теперь, чтобы подтвердить догадку о том, что черный говнюк и вельможа герцога Клербо одно и то же лицо, ему просто необходим был союзник в замке.
Витус вздохнул, понимая, что его желание несоизмеримо с его возможностями, но будь проклята его душа во веки вечные, если он отступиться. Хотя, смотря в окно на солнечную улицу, по которой сновали прохожие, раскланивались и вели неспешные беседы добрые знакомцы, проезжали всадники, громыхали телеги, носилась детвора, уворачиваясь от лошадиных копыт, Витус ясно понимал, что дело его безнадежно. Какого черта! Он никого здесь не знал, а о том, чтобы платить соглядатаю, да еще и придворному, нечего было и думать. Серебро любвеобильной вдовушки дела не решало и значит нужно вернуться к первоначальной задумке: пустить слушок о свитке и ждать. Но где гарантия, что он дойдет до нужных ушей? Да и поймет ли этот любопытный вельможа о чем идет речь? Поверит ли?
Витус уже всерьез склонялся к тому, чтобы попробовать изничтожить свиток и, если не сжечь его, то утопить или искромсать на мелкие куски, когда услышал разговор двух ремесленников, пристроившихся с пивными кружками и целым подносом кровяных колбасок, напротив монаха.
--
...и он прирезал его так же просто, как какую-нибудь куру.
--
Человека Паленго? - не поверил слушавший эту историю мастеровой. - Да быть такого не может!
--
А я тебе говорю, что так оно и есть! - запальчиво воскликнул рассказчик, возмущенный недоверием товарища. - Смертным одром матери клянусь! Говорят, все ворье Клербо волнуется и им, вишь, не до чужих кошелей. И я вот что думаю, да и ты сам уразумеешь, что к чему, пораскинув мозгами, если скажу, что вся каша заварилась после того, как появился этот пришлый.
--
А кто это такой? Ну, пришлый-то этот? - близоруко сощурился его собеседник с круглым красным и потным, от уже выпитого пива, лицом.
Тогда рассказчик подался к нему вперед и, понизив голос, проговорил:
--
Никто этого не знает, - и после многозначительно таинственной паузы, драматически прошептал: - И не узнает. Появился и все! Пришел ни откуда. Поселился у Слима в "Заботливом Томе" и пошли всякие истории.
--
Истории... - заворожено охнул круглолицый, не спуская глаз с хмурого лица своего сотрапезника. Все в этом лице и блестящие черные глазки и даже длинный нос говорило о некой ужасной недосказанности, которую честному христианину, и знать-то не подобало.
Эти двое были так увлечены своим разговором, что не обращали никакого внимания на монашка, сидящего в стороне, погруженного как и все священники в свои благочестивые мысли. В неприметной коричневой рясе из грубого сукна с надвинутым на лицо капюшоном он был для них настолько безликим, что сливался с темным углом, у которого сидел.
--
И об этом ты ничего не знаешь?! - не то удивился, не то возмутился длинноносый. - Весь город уже как три дня судачит об этом. Начал то он с того, что свалил Жеко.
Эта новость так потрясла круглолицего, что он вынужден был дрогнувшей рукой поставить кружку пива на стол и медленно потрясенно перекреститься.
--
Поговаривают, что он же и убил Мартина Крауса, - продолжал нашептывать длинноносый, - а никакой не ассассин про которого болтают те, кто вообще не сведущ в этом деле.
--
А как же тогда... - выговорил, вконец растерянный от свалившихся на него новостей, краснолицый ремесленник. Весь его вид кричал о том, что он ни за что бы не поверил, что подобные дела творятся в родном городе, расскажи ему об этом кто-нибудь другой. - Ведь нашли же тело этого самого ассассина в доме почтенного Крауса, стало быть он его и зарезал? - робко возразил он.
--
А скажи тогда мне вот что, ежели ты такой умник, - тут же накинулся на него длинноносый: - Кто ж, его самого-то убил?
Этот аргумент, по-видимому, придавил своей неоспоримостью всякие возражения и без того подавленного, выбитого из колеи круглолицего, что он лишь молча с испугом взирал на него.
--
Так говорят, что это люди мастера Крауса... охранявшие его, постаралась, - все-таки выдавил он из себя под уничижительным и даже обвиняющим взглядом длинноносого, но вдруг его словно озарило:
--
А может люди Паленого его... того? - И он с надеждой вперил взгляд своих глазок в жесткое и неумолимое лицо товарища.
--
Ну, конечно! - едко отозвался тот. - Ты хоть видел этих увальней, что охраняли Крауса? К нам в лавку на днях наведывался сам сэр Триболли. Я тебе помнится уже говорил про него..
--
Говорил... - кивнул, наморщив лоб в капельках пота, круглолицый. - Он у твоего хозяина доспех заказал к приезду герцогини. Так?
--
Верно. Так вот, он рассказывал моему хозяину, что охрана почтенного Крауса все с мечами ходила, а в том узком коридорчике где нашли ассассина, мечами особо не помахаешь, тогда бы уж ассассин всех их уже положил. Сэр Триболли говорил, что там должна быть гора трупов, прежде чем охранники Крауса смогли положить его.
--
Ну? - ахнул круглолицый.
--
Но ведь кто-то убил ассассина очень ловко, прямо таки мастерски. И этот кто-то, уж понятное дело, равен ему по силе и умению убивать, если не искуснее. Понимаешь?
--
Ага, - как-то неуверенно кивнул круглолицый. - Кроме пришлого, больше видать сделать это некому, да?
--
Ну, если это понимаешь даже ты, представь каково было Паленому, когда он увидел, какие дела тут начали твориться. Пусть меня назовут греховодником и закидают камнями, если этот Паленый не перепугался до кровавого поноса, что пришлый у него власть отберет.
--
Ну... ты это, того... хватил... - рискнул спустить своего друга с высот неуемного воображения в грешную действительность, круглолицый. - Тебе-то откуда про то знать? Он же, этот пришлый, один, а под началом Паленого вон сколько головорезов.
--
Кто тебе подобную нелепицу наплел? Этот пришлый вовсе не один и это так же верно, что ты сейчас хлебаешь свое пиво. Вся городская шваль, над которой раньше властвовал Богохульник и которую он пас и доил, что стадо коров, стоит теперь за пришлого.
--
Вон оно как!
--
А ты подумай, с чего бы так Паленому разволноваться?
--
С чего? - с придыханием послушно спросил круглолицый, снова вытирая рукавом рубахи выступивший, то ли от волнения, то ли от выпитого пива, пот.
--
С того, что почуял в нем соперника себе. У них, говорят, уже был промеж собой разговор. Якобы Паленый подрядил пришлого к себе на службу.
--
А он что?
--
Вроде согласился работать на него, но... - длинноносый понизил голос так, что Витусу пришлось податься вперед, чтобы расслышать его слова. - Болтают, что Паленый ищет Рыжего Пита, а того, мол, и след простыл.
--
А пришлый тут причем?
--
Притом, голова твоя, что пустой винный бочонок, что Паленый спит и видит, как истребит Рыжего и всю его воровскую братию, всех, кто встал на сторону пришлого, а его самого усыпляет, якобы, своим дружеским расположением, вишь, даже на службу взял. Поговаривают, что все решиться у них промеж собой в день приезда ее светлости. Вот Паленый и трудиться, чтобы к тому времени истребить главаря всех, кто переметнулся к пришлому.
Тут круглолицый выпрямился, укоризненно глядя на длинноносого.
--
Зачем же Паленому ее светлость дожидаться? Совсем ты уже заврался... Грешно!
А тот, кого он назвал приятелем, этот бесценный кладезь слухов и сплетен, посмотрел на него с такой снисходительностью, что Витусу стало понятно, что он уже давно привык к тугоумию своего товарища. И вдруг совсем не, кстати, спохватился, что пропустил время возвращения кардинала в резиденцию. Да пусть хоть весь мир обрушивается в огненные глубины гадеса и горит там дотла, он и с места не сдвинется, пока не дослушает этих двоих до конца, не упуская ни единого словечка. Он лишь с досадой возвел глаза к потолку, моля всевышнего, чтобы у длинноносого не пропало желание продолжать вываливать перед своим дружком все здешние сплетни, словно ушлый купец свой товар перед взыскательной привередливой особой.
--
Экий ты, - укоризненно попенял тот своему туповатому другу. - Не герцогиня ему нужна, а торжества в честь ее приезда, что всегда были хлебным временем для воров и здешних попрошаек. Припомни-ка, сколько раз у тебя, горшечника, срезали кошель?
--
Ну... - отмахнулся круглолицый от этого вопроса как нечестивый от святого распятия. Он явно расстроился, что ему напомнили об этом.
--
А в какие дни это произошло, припомни-ка? - гнул свое длинноносый, не считаясь с чувствами товарища.
--
Так я тогда все время в толпе стоял. Где уж тут углядеть-то.
--
А я тебе про что толкую? Паленый хочет разделаться со всем здешним ворьем одним махом - в день приезда ее светлости.
--
А пришлый-то что?
--
А что он? - переспросил длинноносый. - Ему бы свою голову уберечь.
--
Чего он тогда из города не уберется?
Витус всей душой поддержал этот вопрос, который ему очень хотелось задать длинноносому.
--
Говорят, наняли его здесь для какого-то дельца и отвалили за него кучу монет. Паленый, болтают, ему еще и это припомнит. Уж больно, говорят, жирный кусок пришлый отхватил. А пришлый не уступит, это так же верно, как и то, что красотка Адель с улицы Пекарей ведьма и шлюха. Кто ж, вот так просто от такого жирного куска откажется?
--
Ну, а коли жизни лишиться, то и жирный кусок уже не надобен будет, - с неожиданным здравомыслием заметил круглолицый.
--
Так-то оно так, - со вздохом согласился длинноносый, пригубив, наконец, свое пиво, к которому за все это время так и не притронулся. - Да только кто может знать, что у него на уме. Может ему посулили столько монет, что и жизнью не жалко рискнуть.
Видимо этот пришлый и впрямь рисковый парень, думал Витус, раз решил потягаться с этим самым Паленым, не давая ему людей какого-то Рыжего Пита в обиду. А главное был он нездешним и, по-видимому, тоже нуждался в союзниках. Мысль сложившаяся в его голове во время рассказа длинноносого, показалась сначала полным безумием. Мало ему неприятностей и злоключений, чтобы еще связываться с ворами и убийцами.
Витус вышел из "Вифлеемской звезды" когда было уже довольно поздно. Он видел как возвращался кардинал с монахами, но покинуть кабак не дослушав историю городских войн, просто не мог. Уж больно интересным показался ему рассказ, что выкладывал горшечнику подмастерья оружейника. Но пора было подумать, как он появится в резиденции. Витус надеялся на две вещи, что утомленные монахи, сопровождавшие кардинала не сразу заметят его отсутствие. Если же такого не случиться, то он как-нибудь сумеет вывернуться и на этот раз, что-нибудь убедительно соврав. Он пошел узкой кривой улочкой, чтобы срезать путь через глухую темную подворотню с кучей гниющих отбросов в котрых рылись голодные собаки. К этому запаху застарелой помойки примешивалась вонь отхожего места, потому что горожане, которых застала нужда, справляли ее именно здесь.
Витус нервно дернул ногой, представив что ему придется счищать смердящее дерьмо что прилипло к его башмакам и мысль эта еще больше испортила настроение. Но ему ли роптать? Именно в эту минуту некто здоровый преградил монаху путь и пропитым голосом потребовал:
--
Выворачивай кошель...
Витус отступил, чтобы лучше разглядеть того, с кем имеет дело. Переулок был настолько узкий, что здоровяк перегораживал его полностью и никакого шанса обойти или прошмыгнуть мимо.
--
Сбегать не вздумай, чернец, настигну и уж, тогда, точно покромсаю, пощады не жди, - предупредил грабитель, словно угадав его мысли.
--
Да будет с тобой благословение Господне, заблудшее дитя, - смотря на него снизу вверх, елейным голосом проблеял монах.
--
Заткни благовест! - рявкнуло заблудшее дитя, угадывая, что святой отец, на десяток лет младше его и к тому же вот-вот помрет со страху: - Поживей развязывай кошель и вытряхивай все, что там у тебя есть... все отдавай... - пытался рассмотреть грабитель тощий кошель монаха, который тот начал неловко отвязывать дрожащими пальцами.
Грабитель уже пожалел, что напугал монашка до полусмерти, теперь тот будет возиться до второго пришествия.
--
Долго еще будешь копаться... давай уже... - протянул к нему грабитель свою грязную лапу.
--
Да на, бери... - коротко проговорил монах, заехав кулаком в склонившуюся к нему заросшую морду.
Не ожидавший такого от полумертвого от страха монаха, грабитель получивший, вместо денег, короткий, но болезненный удар в нос, аж клацнул зубами.
--
...ы-ы-ы... - завыл он, упав на колени в вонючую жижу.
--
До чего же слабый народ пошел, - разочарованно пробормотал монах, склонив голову на бок и пряча руки в широкие рукава сутаны. - Я ведь даже нос тебе не сломал, а ты уж и завыл, что малое дите получившее по попке. Никакого с тебя удовольствия.
--
Так больно же, - глухо простонал грабитель, прижимая ладонь к лицу, другой рукой опираясь на заляпанную грязью стену и освобождая монаху дорогу.
Тот двинулся было мимо него, но остановился и спросил:
--
Слушай, а ты под кем ходишь? Под Паленым или под пришлым?
--
Шутите, святой отец? - гнусаво отозвался грабитель, пытаясь высморкаться и вытереть ладони о свои штаны. - Конечно, под Наемником, - потом внимательно всмотрелся в монашка слезящимися глазами, хотя как ни старайся, но оба не могли разглядеть друг друга в темноте.
--
А ты, стало быть, из наших, воровских? Иначе бы, откуда тебе знать о таких вещах?
--
Ну... - поддержал его догадку неопределенным восклицанием монах, удивляясь про себя простоте парня.
--
А ты где промышляешь? - спросил горе-грабитель, упершись руками в лужу и пытаясь подняться. - Что-то я тебя раньше не примечал.
--
У ворот кардинальской резиденции, - сказал монах, отступив от него, чтобы дать место подняться.
--
Да ну?! - живо откликнулся грабитель, вытирая руки о тунику. - Так там же человек Паленого все время топчется.
--
Это такой коренастый коротышка в рваном камзоле?
--
Не-е... - мотнул головой парень. - Это не тот вовсе. А человек Паленого высокий худощавый с собачьим настороженным взглядом, того и глади вцепиться, ежели поближе подойдешь. Злющий, что голодный сторожевой пес, никого на площадь не пускает. Чуть что ножом ткнуть норовит.
--
А для чего, по-твоему, я в рясу вырядился? Если капюшоном лицо прикрыть нипочем не поймешь, чужак ты или из монашеской братии.
--
Умно, - с завистью промычал грабитель, вытирая рукавом до сих пор льющиеся слезы и сопли. - Будь у меня монеты, я бы тоже рясу купил.
--
Ты и купил? - засмеялся Витус. - Не похоже, чтобы ты что-то мог купить. Меня для чего обобрать хотел?
--
Так выпить страсть как охота... - хлюпнул носом грабитель и пожаловался: - Меня только что из кабака вышвырнули.
--
Изверги, - не без иронии посочувствовал монах, потом вдруг посмотрел на него и развязал кошель.
--
Сразу сказать не мог? - протянул он детине несколько мелких монет. - Иди, лечись, человек божий, дело-то святое. И передавай привет Рыжему Питу.
--
Так его в городе нет, брат, - с шумом втянув продолжавшие литься сопли, проговорил грабитель, принимая монетки в мокрые ладони.
--
А когда будет?
--
Когда баба нашего герцога в город прибудет, и начнется заварушка, тут-то он и объявится, - отстраненно проговорил грабитель, прислонившись плечом к стене и, судя по склоненной голове и звяканью медяков, пересчитывающий их.
--
На три кружки пива хватит, - сказал монах и спросил: - А он по-прежнему обретается там же?
--
Не... теперь ищи его либо в "Рогах Люцифера", либо в сырой земле.
--
Ладно, ступай себе с богом, брат мой, и не греши, - пожелал ему Витус, проходя мимо.
--
И тебя бог благослови, брат! Эй! А от кого Рыжему-то привет передать? - крикнул ему вслед спохватившийся грабитель.
--
От монаха! - донеслось до него уже из далека.
Витус дошел до резиденции взбодренный, искренне каясь Господу в своем унынии, а нужно было всего лишь поверить и уповать на Его милость. Еще несколько часов назад он был уверен, что его дело не только безнадежно, но и безумно, а сейчас он не просто знает, как подойти к нему, а даже то, что творится в Клербо. Оставалось лишь найти более-менее правдоподобную причину своего отсутствия в резиденции, но в голову так ничего путного и не пришло. Он уже решил, что на этот раз карцер ему обеспечен, но вопреки его ожиданию, привратник, дежуривший ночною порой у ворот, впустил припозднившегося брата без лишних вопросов и пререканий, пробормотав лишь дежурное: "мир тебе".
Витус сразу же поспешил в церковь. Вечерняя служба давно закончилась, а полуночная вот-вот должна начаться. Он хотел, чтобы его, если вдруг кинуться искать, нашли в храме, как брата вовсе не пренебрегающим своими обязанностями. Встречающиеся ему по пути монахи не скрывали своего удивления и замешательства, и даже останавливались, смотря ему вслед, а это означало, что его все-таки хватились и хватились давно. Торопливо пройдя мимо них, Витус вошел в безлюдный храм и, преклонив колени, осенил себя крестным знамением. Он думал дождаться братьев, что прибудут к полуночному бдению, на скамье где обычно проводили они время служб. Пробираясь на свое место к задам рядов, он услышал неясные голоса донесшиеся до него в гулкой пустоте огромного храма. Кажется, они шли из алтарной, видимо там уже готовились к ночному служению. Впрочем, Витус не обратил на них внимания, его больше занимало поведение братьев, встретивших его во дворе резиденции. По всему выходило, что о нем спрашивали, и значит, увидев его, они уже доложили кардиналу.
Витус тихо недоумевал. То, что он самовольно отлучился в город, считалось злостным нарушением монашеской дисциплины и сурово наказывалось, вплоть до того, что его могли выгнать отсюда. С поступком, подобным тому, который он сегодня совершил, здесь не церемонились и пресекали безжалостно. Тем не менее, его беспрепятственно впустили, а не завернули сразу же от ворот. Что с ним не так?
Может опять последует очередной выговор кардинала, а может быть все-таки, всыпят плетей. Подобное откровенное попустительство все больше тревожило его, и не заметить этого было так же невозможно, как и объяснить.
--
...ты уверен, что посмотрел везде? - донесся до него негромкий голос из алтарной.
--
Да... благодарению Господа, времени для сего было предостаточно. Я осмотрел каждую вещь, каждую пядь пола в его келье. Проверил каждый камень стены в ней.
Витус остановился как вкопанный, отчего-то сразу поняв, что речь шла о нем.
--
И ничего не нашел?
--
Ничего. Вы уверены, что это именно он?
--
Кого еще послать Гермогену, как не его? Он один уцелел из всей братии разоренной обители.
Осторожно, стараясь не стучать деревянными подошвами башмаков по камню пола, Витус приблизился к приоткрытой двери алтарной и прижался спиной к стене, напряженно прислушиваясь.
--
Но он ли прибыл к нам? Не слишком ли долго он добирался? И разве похож он на смиренного богобоязненного монаха? Сдается мне, что того, кто был послан к нам из обители св. Улофа уже давно нет в живых, а вместо него к нам заявился его губитель.
--
Может быть и так. Знать наверняка мы этого не можем. Остается надеяться лишь на милость Господню и помощь Его.
--
Как бы то ни было, но свитка у него нет, - уверенно произнес тот, кто обыскивал келью Витуса.
--
Тем не менее, продолжай следить за ним, глаз с него не спускай. Если он спрятал свиток, а судя по всему, так оно и есть, он рано или поздно, успокоившись и освоившись здесь, приведет нас к нему. Не будет же он держать его при себе вечно? Он ведь уже вернулся?
--
Да.
--
Где же он был все это время?
--
Сидел в "Вифлеемской звезде".
--
Просто сидел?
--
Да, именно так...
--
Один? Никто к нему не подсаживался? И он ни с кем не вел разговор?
--
Нет. За все, то время, что он там был никто к нему так и не подошел.
--
Странно. Может тот, кого он дожидался так и не появился... А до того, как пойти в "Вифлеемскую звезду" где он был?
--
Кружил по улочкам вокруг таверны, у соглядатая создалось впечатление, что он попросту не решался зайти туда.
--
А после того, как покинул ее?
--
Возвращался сюда таким же окольным путем, видимо, пытаясь сократить путь...
--
... или же пытался остаться незамеченным. Что-то долго он возвращался, не кажется тебе?
--
Думаю, просто заплутал.
--
А что твой соглядатай?
--
Он не решился следовать за ним. На улицах была уже темень непроглядная, безлюдно и от того не безопасно.
За этим ответом последовало продолжительное молчание, после чего голос, требовавшего отчета, недовольно спросил:
--
А если бы с ним что-нибудь случилось?
--
Но ведь не случилось же, божьей милостью. Соглядатай говорит, что если бы он следовал за ним по пустынным улочкам, монашек сразу же заприметил бы его. И я, и он молились все это время, чтобы вернулся он в резиденцию целым и невредимым.
--
Ты заплатил уже своему соглядатаю?
--
Ни медяка.
--
И не плати, он работает небрежно, а тебе следовало соображать получше. На этот раз, милость Господа не обошла нас, но во второй раз такого может не произойти. Подозреваю, что твой шпион хорошенько выпил в "Вифлеемской звезде" и разленился. Найди кого другого.
--
Я так и сделаю.
--
А теперь ступай, пора готовиться ко всенощной.
Витус успел отодвинуться в тень колонны, когда из алтарной стремительно вышел монах, торопливо идя к выходу. Вскоре эхо его шагов затихло вдали, а Витус так и стоял у колонны каменным неподвижным изваянием. К такому повороту событий он не был готов. А собственно почему? Потому что не мог даже предположить, что все окажется настолько серьезно, что его обложат со всех сторон как волка егеря? Он поздравил себя с тем, что у него все же хватило здравого смысла и осторожности не заявляться в резиденцию со свитком, а спрятать его даже вне стен города. Но как бы, то ни было, он нашел ответ на вопрос: чем продиктовано особое отношение к нему? Важно теперь решить, как быть дальше? Но решить это и раньше было не просто, а теперь, когда, оказывается, неотступно следят за каждым его шагом, и подавно. Зато он узнал, откуда рога растут. Вышедший из алтарной рассерженный монах, был никем иным как братом библиотекарем, отцом Селестином. Хорошо поставленный бархатный басок второго принадлежал, ни много ни мало, его преосвященству кардиналу Лоренцо.
Всю всенощную Витус решал, что может сделать при нынешнем положении вещей. А оно оказалось еще более безвыходным, чем раньше, потому что проблема и выход из нее взаимо исключали друг друга, как змея, пожирающая свой хвост. Для того, чтобы выйти отсюда и найти союзника, нужно избавится от слежки, а для того чтобы избавиться от слежки нужен союзник, которого следует искать вне стен резиденции, а стало быть, как-то ухитриться покинуть ее незамеченным для соглядатая. Оставалось одно - усыпить своих сторожей, всеми правдами и неправдами, убедив их в том, что свитка при нем не было, и нет, и он знать не знает о его существовании.
Вряд ли ему удастся выследить самого соглядатая, да и неблагодарное это дело, потому что заподозри кардинал и брат библиотекарь что-то, они сразу же наймут другого. Была, правда, еще одна надежда, но слишком призрачная и неверная, так как полностью зависела от случая и простой удачи. В день, когда в Клербо въедет кортеж герцогини, у него, быть может, появится возможность скрыться от шпиона кардинала. В этот день предстояло сделать многое, но получиться ли у него найти человека, который поможет ему, а не предаст тут же кардиналу. А что еще оставалось, как, черт возьми, прости Господи меня грешного и слабого, не идти на риск.
Так до самого дня прибытия герцогини в город, брат Витус, вел себя примерно и благочестиво, не делая больше никаких попыток выйти за ворота резиденции, как будто там для него не существовало мира вообще.