Конечно, интриги не обошли стороной менестреля. На него наговаривали, нашептывали, подсовывали какие-то доказательства, которые удостаивались небрежного взгляда герцогини. Великий боже! Ей ли было не знать всю эту хитроумную возню. Ничего, никакие уколы ревности, доказательства измены менестреля не могли пробиться сквозь броню влюбленности Эрменсины. Все преподнесенные сплетни, готовые вылиться в скандал, не принимались во внимание, а если даже клевета и била в самое уязвимое место каждой влюбленной женщины -- на ревность, то равнодушное пожимание плечами менестреля, его независимость, действовали на Эрменсину отрезвляюще, как ледяная вода на пропойцу.
На ее недвусмысленные намеки, попахивающие истерикой, он брал лютню и уходил из замка в деревню, где вечером, сидя в трактире у очага наигрывал на ней для отплясывавших вокруг него селян. В то же самое время, Эрменсина изнывая от тоски, гадала ушел менестрель навсегда или все же вернется к ней.
Почему она не могла убить его, как временами того хотела? Потому что знала, как только Ромеро не станет, не станет и ее. Сама мысль о том, что он может умереть, не только ужасала, а причиняла боль. Словом Эрменсина с радостью согласилась с тем, что безродный бродячий менестрель отныне стал ее господином. Как-то старшая фрейлина, дама Груа, доверительно склонившись к ней, зашептала не скрывая негодования, что менестрель бродит по замку, суется во все покои и, вообще, ведет себя так, будто он хозяин Маргата. Не позвать ли господина кастеляна, да не пересчитать ли ключи от всех дверей? Одному богу известно зачем ему нужно знать здесь каждую комнату. Шутка ли, что он, бродивший прежде по дорогам словно безродный пес, может обрести удел подобный Маргату. Не присматривает ли он его себе... Ну, хватит! Герцогиня резко поднялась и ледяным голосом объявила, что ей надоели все эти пустые нелепые вымыслы, тревожащие ее покой и вносящие раздор в ее душу. Отныне она намерена жестоко наказывать каждого, кто побеспокоит ее вздорной, грязной клеветой. Первой жертвой станет наветчик! Старую, ничего не понимающую, фрейлину тут же отправили в подземелье Маргата. И лишь заступничество менестреля, случайно узнавшего об этом от слуг, возбужденно обсуждавших новый приказ герцогини, спас несчастную. И двор притих, оставив менестреля в покое. Двор умел ждать. Мастерство интриги в том и заключалось, чтобы раскидывая паучью сеть, терпеливо выжидать, когда в нее попадется зазевавшаяся жертва и уж тогда-то можно с лихвой взять реванш. Двор ждал и присматривался к своей жертве.
Менестрель казался легкой добычей и если бы не заступничество герцогини он давно бы исчез не известно как и куда, и о нем просто бы позабыли. Его снисходительность приписывали простоте его ума и нрава, но... никто не мог себе позволить подумать, да даже догадаться, что придворная жизнь была ему просто неинтересна. Он казался бесхитростным, наивным, незлопамятным существом, от чего решили, что ничего не стоит прибрать его к рукам. И потому все, и в первую очередь Эрменсина, были озадачены тем, что он как будто выскальзывал из рук, попросту не давая себе быть обязанным никому. Его трудно было сделать своим орудием, втянув в интригу против кого-то. Когда кто-то наговаривал ему на кого-то, открывая глаза на то, что ему хотят зла, менестрель отвечал, что знать не знает этого господина, а с этого момента вообще знать не хочет, тем дело и ограничивалось, или заявлял, что ему это не интересно. Зато ему был интересен сам Маргат и, Ромеро потратил немало времени бродя по нему.
Самая высокая башня замка, донжон, с толстыми стенами и узкими щелями окон-бойниц, без сомнения являлась самой древней постройкой Маргата. Она высилась посреди замка и не сообщалась с другими постройками. Ее двери из толстых, проморенных временем, дубовых досок под глубоким портиком входа, были всегда наглухо закрыты. Как поговаривали слуги в ней имелось три этажа, соединяющиеся винтовой лестницей, в ней был свой колодец и пекарня. Донжон выглядел заброшенным и ночью пугал своей темной мрачной громадой. Ныне, как говорили Ромеро слуги, там располагались кладовые. Залы там из-за узких окон освещены слабо, в ней всегда холодно и промозгло даже в летний знойный полдень.
Вокруг донжона были расположены казармы гарнизона; большой холл, служивший местом собраний, залом для роскошных пиршеств и торжественных обедов, капелла и хозяйственные постройки: амбары, птичники, хлев, псарня, конюшня, кузница, пекарня; жилые башни были соединенные с капеллой, холлом и казармой длинными переходами и коридорами и они оставались основными помещениями в которых проходила жизнь замка. Сами жилые помещения представляли собой снаружи изящные башни, более поздней постройки, с балконами, окнами эркеров, с каминными трубами и островерхими крышами, украшенными резными жестяными флюгерами. Этот разномастный букет зданий составляли построенные в разные века башни и башенки, которые заселял двор герцогини и целая армия слуг, но несмотря на это Маргат казался малонаселенным. Первое время Ромеро боялся заблудиться во всех этих запутанных коридорах, коридорчиках и переходах, потом стал забавляться, когда рассчитывая попасть во внутренний дворик, он попадал в зимнюю гостиную, а желая пройти в кабинет, вдруг оказывался в заброшенном соларе. В замке каждое помещение и комната имели свой выход и лестницу, что выводила к коридорам. Переходы были достаточно сложны и запутаны. По-видимому, это служило гарантией против заговоров и неожиданных нападений. Толщина стен была такой, что образовывала эркеры, глубокие ниши и даже кабинеты, а на крепостной стене, что окружала замок, могли свободно разминуться, идущие парами навстречу друг другу, стражники.
Двор замка был мрачен от высоких стен. От наружного рва, заполненного зеленой застоявшейся водой, воняло особенно в жару, а низкую насыпь перед ним постоянно поддерживали, не давая ей разрушаться. Расстояния между донжоном, манорами и казармами составляли полет стрелы, чтобы во время нападения возможно было обстрелять неприятеля штурмовавших одно из этих построек. Угловые сторожевые башни внешних стен были скруглены, так как будь они треугольными, то быстро разрушились осадными орудиями, удары баранов обламывали бы их углы. С машикулей -- навесных бойниц в верхней части крепостных стен и башен, можно было вести вертикальный обстрел штурмующего противника.
Поражал Маргат и своим внутренним убранством. В замке было огромное количество скамей, кресел и стульев. Скамьи стояли даже в холодных коридорах заброшенной части замка, а в нишах неожиданно встречались запорошенные пылью кресла с потертыми гобеленовыми подушками и балдахином из густой паутины. Одни из них, массивные, стояли на одном месте с которого их не сдвигали веками, другие переносились из залы в комнаты и обратно. Некоторые придворные вообще любили сидеть на полу, для чего в Маргата были расстелены ковры, шкуры, циновки и подушки. Каменный пол усыпали свежим тростником, ветками и цветами от чего в комнатах, гостиных и спальнях стояло приятное благоухание.
Как-то Ромеро проснулся среди ночи. Было душно и ставни узких окон спальни были открыты настежь, а тяжелые парчовые шторы сдвинуты. Рядом мирно спала Эрменсина и Ромеро тихо поднявшись, подошел к окну, выглянув во двор. Он был темен и пуст, только горели факелы в руках стражников, что расхаживали по крепостным стенам. Ромеро не хотелось возвращаться в кровать с кучей жарких одеял и перин, и усевшись на подоконник он взглянул в звездное небо, игнорируя нависшую громаду донжона и вдруг замер не сводя с нее глазам. Самое верхнее окно донжона светилось. Ромеро напряженно вгляделся. Свет был неровный и то потухал, то вспыхивал, перемещаясь. Там кто-то был. Ромеро сидел на подоконнике до тех пор пока таинственный свет не потух. Тогда он стал наблюдать за дверью, но она так и не отворилась и от туда так никто и не вышел. На утро Ромеро обмолвился об этом Эрменсине. Она же, пожав плечами, посоветовала ему не забивать голову всякой чепухой, наверное эконом или кастелян заглянул туда, чтобы решить, какие продукты брать для трапез и тут же прикрикнула на Тильду, чтобы причесывала аккуратней.
Наверное, Ромеро действительно позабыл бы о своем ночном видении, если бы на следующий день не отправился в деревню. Проходя арку ворот, он приветливо махнул стражникам, крикнувшим ему вслед, чтобы дождался их в таверне, вечерком и они придут повеселиться. Миновав опущенный мост, менестрель зашагал по утоптанной пыльной дороге к таверне, что стояла на краю единственной деревенской улицы, а между нею и замком раскинулось цветущее клевером, ромашками и маком поле. Его пока не засевали, оставив отдыхать на три зимы. Еще издали он заметил, собравшийся у распахнутых дверей таверны, народ, а подойдя ближе увидел распластанную в пыли, рыдающую женщину.
--
Что случилось? - спросил он сухонькую старушку, держащую на веревке козу.
--
Ребеночек у Шарлотты пропал, - горестно вздохнула старушка со слезой в голосе.
--
Тогда почему вы его не ищете? - возмутился менестрель, удивленно оглядывая столпившихся над исходящей рыданиями женщиной, деревенский люд.
Понуро и виновато смотрели они на убивающуюся молодую мать, но с места не двинулся никто.
--
Ах, добрый господин, - всхлипнула старушка, прижимая к губам конец повязанного вокруг головы платка-барбетты, чье выбеленное полотно покрывало часть груди, шею, уши, подбородок и окружало лицо. - Да разве ж такое впервой? Поначалу всегда бросались искать и никого никогда не находили, ни даже косточек несчастных. Видать тяжки наши грехи, если Господь даже ангелочков наших от жестоких напастей не оградит... - говорила она, дергая веревку, привязанную к рогам неугомонной козы.
Ромеро ничего не понимал: пропал ребенок, а деревенские вели себя так, словно это было в порядке вещей. Тихо злясь, он вошел в пустую таверну -- все были снаружи, - лишь в углу сидел полоумный старик с блуждающим взором, с длинными давно нечесаными волосами свалявшихся в колтун и неопрятной спутанной бородой. Сколько Ромеро помнил, безумный старик ходил и в дождь и в жару в одних и тех же драных штанах, рубахе из грубого сукна, явно с чужого плеча и накидке из мешковины. На него уже давно никто не обращал внимания. Из таверны его не гнали из милосердия и потому что иногда, кто-нибудь платил за его похлебку и кружку пива Христа ради. Он никому не мешал и к нему настолько привыкли, что трактирщик считал обязательным поставить ему миску с похлебкой. В деревне его считали юродивым и строго осуждали тех, кому взбредало в голову ради потехи обижать его. Целыми днями он бродил по кладбищу и, говорят, спал там среди могил, или сидел раскачиваясь на паперти деревенской церквушки, тупо уставившись в одну точку, а вечером приходил в трактир. Ромеро никогда особо не обращал внимания на вечно бормочущего старика, но теперь вдруг резко остановился перед ним. В полутьме пустого обеденного зала, он ясно расслышал слова юродивого.
--
Знаю, знаю... все знаю... я... знаю...
По спине пораженного менестреля прошелся холодок.
--
Что ты знаешь, старик? Скажи мне... - шепотом попросил Ромеро, горло его внезапно пересохло.
Старик замолчал, но продолжал раскачиваться, не отрывая взгляда от столешницы. Порывшись в кошеле, Ромеро нашел мелкую монету и положил ее на стол перед юродивым. Старик бессмысленно посмотрел на нее и снова забормотал свое: "знаю, знаю... все знаю...", не переставая раскачиваться. Ромеро сел напротив него и подперев подбородок, стал наблюдать за безумцем. Никакого проблеска мысли не было в глазах несчастного, но менестрелю вдруг подумалось, что так раскачиваются, испытывая сильную душевную боль, когда полностью сосредоточены на ней. Ему стало не по себе. Неужели возможно, чтобы старик каждый миг испытывал такую душевную муку, что его мозг просто не в силах был справиться с этим и погрузился в хаос безумия, перемешавшего все так в его голове, что он уже не в состоянии был ни воспринимать действительность, ни удержать свои вспоминания и только одна единственная мысль о чем-то, упорно держала его на поверхности сознания, не давая полностью погрузиться в пучину безумия. Эта мысль так жгла его душу или какое-то страшное откровение было причиной и началом его безумия. Или это был ужас перед которым не устояло человеческое сознание, и которое своей невозможностью раздавил бытие этого бедняги? И тогда Ромеро тихо перекрестился, искренне попросив Создателя умалить невозможную муку этого страдальца у которого еще достает силы как-то жить.
В таверну потихоньку, удрученно переговариваясь, начал возвращаться народ. В этот вечер менестрель не играл на лютне, не пел песен, и никто его не просил повеселить. Ушел он раньше обычного, заплатив трактирщику за выпивку юродивого старика.
--
Что с ним случилось, что он стал таким? - спросил он трактирщика, кивнув в сторону сумасшедшего.
--
Вы так милосердны, молодой господин, - поклонился трактирщик принимая медяки. - А про этого несчастного одно скажу: он, как Иов, имел все. Был здесь достойным почитаемым человеком, имел крепкое хозяйство, которое вел обстоятельно, к его мнению всегда прислушивались, потому что говорил всегда дельное. Но может ли человек решать свою судьбу, добрый господин? Ничего мы не можем без божьего соизволения, ничего... и ничто не может служить нам порукой нашего будущего. В чем быть нам уверенными? Мы можем лишь полагаться на волю Господа, да на его великую милость. А у него, этак десять лет тому назад, пропала вся семья.
--
Как пропала? - взволновано перебил его менестрель.
--
Так и пропала. А как она пропала, про то всякий вам в деревне расскажет, да не любят у нас об этом попусту трепаться. Не дело лишний раз несчастье поминать и без того... вон... хлебаем его полными ложками, а его все не убудет.
--
Что вы имеете ввиду, почтенный?
--
А имею я в виду то, что дьявол среди нас, а бог отвернулся. Где нам искать спасения? Как еще назвать то, что мать и жена и два сына этого бедняги пропали бесследно на пути в Сейлот и до сих пор никто их в глаза не видел.
--
Так ты думаешь, что это дьявол утащил их в ад? - осторожно спросил Ромеро, и испытал почти облегчение, когда трактирщик Тибо посмотрел на него с заметным разочарованием и его уважение к менестрелю заметно упало ниже некуда.
Положение спасла Мэг, дочка Тибо, девица на выданье. Ей этой весной исполнилось пятнадцать лет. Плотная, краснощекая, она не имела недостатка в женихах, которых больше привлекал трактир ее отца, чем ее пышная грудь. Неплохое приданое, но от чего-то Мэг решила, что может метить выше, и что оно привлечет к ней красавца менестреля. Почему, нет? Он такой покладистый, всегда добр и ласков с ней, всегда говорит ей "милочка", но только не в этот раз. На этот раз, он даже не обратил на нее внимание, не поклонился, не улыбнулся, не сводя глаз с ее отца.
--
Они так и не дошли до Сейлота? - спросил Ромеро, не обращая внимание на обижено надутые губки Мэг.
--
То-то и оно, что нет... Ни в Сейлоте, ни в деревне они больше и не объявлялись. Он, - кивок в сторону старика, - прождал три дня, а когда ярмарка в Сейлоте закончилась и все разъехалась, отправился туда, искать их. Его не было целый месяц, мы уж и ждать перестали. Его дальняя родня прибрала к рукам все его хозяйство и дом. Никто не чаял его больше увидеть, похоронили уже давно, а он возьми и объявись и в каком виде.... Да по мне, лучше бы он умер, чем вот так-то... каждый день искать на кладбище могилы своей семьи. Он объявился на день святого Мартина три года тому назад, никого не узнавал, да и мы узнали его с трудом, но из деревни он больше не ушел, остался здесь, и теперь все бродит и бродит, да бормочет свою бессмыслицу о том, что что-то знает.
Подавленный возвращался Ромеро в Маргат. Рассказ трактирщика Тибо и вид безумного старика произвели на него настолько тяжкое впечатление, что он не пожелал остаться этой ночью в трактире, решив вернуться в замок. От того и подошел к воротам замка позднее обычного, не без основания опасаясь, что найдет их уже запертыми, а подъемную решетку опущенной. Но из ворот навстречу ему кто-то шел и Ромеро, вздохнув с облегчением, прибавил шагу, вглядываясь в приближающегося человека, тащившего за спиной какой-то мешок. Немного запоздало Ромеро удивился: кто мог решиться на ночь глядя покинуть надежные стены замка? Для него это конечно обернулось просто неслыханной удачей. В это время путники уже давно нашли себе приют, а добрые христиане крепко заперли двери и ворота своих домов на надежные замки и засовы. Но если стража Маргата открыла ворота и подняла решетку, то дело того стоило и этот человек сделав его, тот час вернется обратно, а значит Ромеро нужно было поспешить. И, конечно же, сходясь с незнакомцем, несущего что-то за спиной, чтобы в следующий миг разминуться, менестрель внимательно взглянул на него в сгущающейся темноте летней ночи. Невысокий, сухощавый и жилистый, этот человек, с неровно обритой головой, был не знаком Ромеро. Он ни разу не встречал его в Маргата, хотя, и то сказать, жил тут совсем недолго. Неожиданно незнакомец приветливо улыбнулся менестрелю, обнажив остатки гнилых зубов, и подбросил за плечом мешок, устраивая его поудобнее на спине. Там что-то влажно чавкнуло и в нос Ромеро ударил густой запах крови и немытого тела. Менестрель поспешил пройти мимо и лишь отойдя на несколько шагов, позволил себе дышать, жадно глотнув свежего воздуха. Позже, в покоях Эрменсины, его неотступно преследовал этот запах. Ему казалось, что им пропиталась не только его одежда и волосы, но и сама кожа.
Эрменсине он ничего не сказал и не потому что ее не заинтересовало бы это незначительное событие, а потому что Ромеро не хотелось об этом говорить. Разве что спросить, кто этот неприятный бритый тип? Но могла ли она знать всех своих многочисленных челядинцев и слуг, которых отдала в ведение своего управляющего? Просто это был не лучший день в жизни Ромеро и стоило побыстрее выкинуть все из головы и напрочь позабыть.
Но в роскошной спальне Эрменсины с гобеленами развешанными по стенам, с широким сундуком из красного инкрустированного дерева, придвинутого к изножью ложа под тяжелым балдахином, застеленного камлотом и парчой, его не оставляли мысли об этих случаях. Однако события следующего дня полностью изгладили остатки впечатлений от них.
На утро следующего дня Эрменсина отправилась на охоту. Ромеро не сопровождал ее, потому что плохо держался в седле и не хотел быть предметом насмешек и колкостей придворных. Да и мало ли что могло случиться на охоте с низко рожденным любовником герцогини. Уж кто как не менестрель знал множество историй и легенд в которых описывалось, как обделенные родственники всаживали стрелу в спину счастливого наследника или скидывали его с лошади, списывая все на несчастный случай. Нет уж! Ромеро решил, что у него и в замке найдется дело. Этим ранним утром во дворе стоял возбужденный гвалт, лай и визг не менее возбужденной стаи охотничьих псов. Накануне, как сказала Эрменсина Ромеро, лесничии обнаружили лежбище кабана, и вот сегодня охотники готовились поднять его и загнать. Собаки, повизгивая от нетерпения, крутились под ногами гарцующих лошадей, и псари только успевали оттаскивать их, дергая за поводки. Наконец распорядитель охоты в эскольфе не стесняющего его движений с разрезами по бокам, спереди и сзади, с рукавами подбитыми мехом выдры и шапероне, тюрбаном намотанном на голову, палкой, которой раздвигал ветви в чаще, дал знак к началу охоты. Псари отпустили разношерстную стаю собак: аланов, борзых, гончих, спаниелев и те помчались к лесу, рассыпавшись по полю. За ними тотчас рванули всадники, не желая отстать от собак, взявших след, и развили такую скорость, что длинные ремешки, подвешенные к сбруям лошадей, призванные отгонять мух, развевались по ветру. Некоторые всадники уже держала наготове арбалеты заряженные болтами. С беспокойством проводил Ромеро глазами Эрменсину, сидящую в седле по-мужски сильно подогнув ноги, в просторном сюрко, застегнутом спереди на пуговицы с длинными рукавами и овальной диадеме с развевающейся вуалью. Менестрель еще долго мог разглядеть ее вдали, мчащуюся к лесу, на лошади под богатой попоной с красным кожаным седлом и таким же красным плюмажем между ушами. Из леса послышались звуки рога, направляющих загонщиков в нужную сторону. На поясах охотников висели короткие мечи, как объяснили Ромеро, для того, чтобы добивать раненого зверя. За охотниками бегом двинулись слуги с рогатинами, а немного погодя из ворот замка выехала подвода с корзинами набитыми жаренными цыплятами, куропатками, холодным мясом, хлебом, пирожками и фруктами.
Маргат опустел и менестрель занялся своим любимым делом -- его осмотром. Из залы, с чьих высоких окон он наблюдал за отбытием охоты, Ромеро вышел в коридор освещенный факелами. Пройдя немного, он вошел в зимнюю гостиную. Эта небольшая, по меркам замка, комната, обшитая деревянными панелями, с лепниной на потолке между балками, имела камин, которого было достаточно, чтобы обогреть комнату в зимнюю стужу. Рядом с камином находилась еще одна дверь поменьше, которая заинтересовала менестреля еще в прошлый раз. Обойдя громоздкое кресло, придвинутое к камину, Ромеро сунулся в нее. За дверью, судя по сундукам и стоящим в углу доспехах, была гардеробная, но его заинтересовала, конечно, не летняя и зимняя одежда какого-то придворного, сложенная в сундуки, а вторая дверь, что была напротив той, в которую он вошел. Правда она была затянута паутиной и перед ней громоздился сундук, так что Ромеро пришлось попотеть, чтобы добраться до нее. Что ж, он не пожалел, когда с усилием толкая дверь, вдруг очутился в гигантской по размеру зале, разгороженной перегородками из перекладин со свисающими с них толстыми коврами. За каждой перегородкой стояли ложе и сундук. Очевидно эту залу использовали, когда Маргат переживал наплыв гостей. Но сейчас сундуки были покрыты слоем пыли, а покрывала на ложах вылиняли. Проплутав в лабиринте из душных ковров и гобеленов, натыкаясь на кованые сундуки, Ромеро наконец повезло выйти к высокой двустворчатой двери. Молясь всем святым, чтобы она была не заперта, он толкнул ее и попал в темный промозглый коридор, пустынный и запущенный, которым давно уже не пользовались, похоже напрочь позабыв о его существовании. Дойдя до единственной двери к которой он вел, Ромеро пригнувшись в низкой арке, открыл тяжелую створку, поддавшейся с натужным скрипом. Вошел, с недоумением оглядевшись, не зная как отнестись к увиденному и что вообще думать по этому поводу. Это была заброшенная часовня. Высокое окно с колонной, разделяющей его на две половины, давало достаточно тусклого света, чтобы оценить царившее здесь запустение.
В глубокой нише, у подножия статуи святой Девы, стояли некогда в каменной вазе цветы, теперь же, лишь свисали иссохшие плети их сгнивших черных стеблей. По обе стороны алтаря высились канделябры с оплывшими свечами, на чьем застывшем воске лежал махровым покровом серый слой пыли. Такой же слой покрывал сам алтарь и раскрытую на нем книгу. Ромеро приблизился, чтобы посмотреть и отшатнулся. Даже сквозь плотный слой пыли было видно, что ее страницы изгажены засохшими ошметками чего темного и менестрелю даже не хотелось думать, что это было. Он быстро занял свое внимание разглядыванием, противоположной к окну, стены, которую составляла слепая аркада с ложными арками. Между аркадой и стеной, по задумкам архитектора, всегда оставалось небольшое непроходимое пространство и Ромеро подошел к ней, чтобы заглянуть туда. Ему показалось, что там что-то белело, но лишь он разглядел что это, то задохнулся от омерзения и тошноты. В узком проеме между аркадой и стеной были свалены кости, поверх которых валялся собачий череп.
Прижав ладонь ко рту, потрясенный менестрель прошел вдоль всей аркады и нашел еще две кучи собачьих костей. Ромеро стало жутко: в Маргата творились кощунственные, святотатственные дела. Знала ли об этом Эрменсина? И если нет, стоило ли ей об этом сообщать? С такими вещами следовало быть осторожным и не делать поспешных шагов. Опустив глаза, он в подтверждении своей догадке, разглядел на каменных плитах пола темные пятна. Здесь проливали кровь? Собачью? Все в нем замерло в предчувствии опасности и застыло от отвращения. Нужно было немедленно уходить. В довершении всего, когда он поднял взгляд на кроткий лик Пресвятой Девы, то на него взирала не Заступница, а непотребная шлюха с насурьмленными бровями и ярко накрашенным ртом. И менестрель торопливо покинул изгаженную часовню с тяжелым чувством отвращения и гадливости. Через огромную заброшенную гостевую залу, через гардеробную и зимнюю гостиную, он вернулся на половину Эрменсины и упав в кресло, начал приходить в себя.
Праведные угодники, что же это было? У него вдруг появилась настоятельная потребность в священнике. Ему необходимо было очистить душу от сального налета. Будь его воля, он бы давно покинул Маргат, если бы не одно чудесное создание, которое он не хотел оставлять здесь. Ее еще не поздно было спасти от влияния двора, развращающего души всякого кто попадал сюда. Он видел, что ее девичье, еще угловатое, худенькое тело пока не прельщает сладострастников, любителей соблазнительных форм, а провинциальная скромность и робость держат их на расстоянии тем, что не обещают легкой победы. Они еще не разглядели в ней игрушку для утех, а у него сжималось сердце от нежности, когда он смотрел на нее, на ее хрупкие плечи, стройную шейку, тонкий стан, такую трогательную, беззащитную, но такую кроткую и терпеливую. Ему хотелось укрыть ее от всего мира, защитить своей любовью. Ему хотелось увести ее отсюда и чтобы их просто напросто оставили в покое. Он поймал себя на том, что невольно улыбается и с трудом оторвался от сладостных мыслей о ней. Он не позволял себе думать об этой девушке, пока не разберется с Эрменсиной. Нельзя, чтобы его чувства взяли вверх над ним и он, как нибудь неосознанно, выдал себя.
Образ истинной возлюбленной, очистил его душу, позволив восстановить душевное равновесие. А потом, он никак не мог припомнить, чтобы за все то время, что он жил в Маргата, Эрменсина посещала церковь. Само собой, он не был образцом благочестия, напротив, был очень небрежен в этом отношении, но даже у него иногда появлялась потребность отдать дань Господу и исповедаться. Он сосредоточился, пытаясь припомнить, когда Эрменсина ходила в церковь или посылала за священником. Обведя комнату глазами, он заметил в углу завешенное распятие и потрепанный требник, лежащий на столике под ним. Это немного успокоило его. При таком положении вещей, в Маргата должны водиться еще и призраки?
Охота не возвращалась и Ромеро решил узнать у оставшихся в замке слуг, как вообще тут обстоят дела с отправлением церковных нужд, тем более, что ему не хотелось оставаться в полупустом замке одному. За все это время, он так и не встретил в коридорах ни одного челядина. Посмотрев в окно, менестрель заметил, что в здание холла сновали слуги и служки. В отличие от чопорных, заносчивых придворных, менестрель хорошо ладил с челядью Маргата, быстро найдя с ними общий язык. Сейчас ему, для успокоения души, нужно было вызнать где герцогиня стоит мессы, кто ее духовник, и как сами слуги выходят из положения, ведь в Маргата ни разу не проходило ни церковных служб, ни отпевания, ни крещения. Почему он не был ни на одной из них?
Сбежав по лестнице, миновав несколько переходов и снова спустившись по лестнице, он вышел во двор, пересек его, идя к холлу, когда вдруг остановился -- дверь главной башни была приоткрыта. Ни минуты не раздумывая, Ромеро подошел к двери и переступил было порог, как дорогу ему заступил лысый незнакомец с которым он вчера вечером столкнулся на мосту. Только на этот раз Лысый не думал притворяться, что рад встрече с менестрелем.
--
Э... э... помнишь меня, приятель? Я менестрель ее светлости... - с невинно глуповатым видом, тараторил Ромеро, пытаясь сбить Лысого с толку и разговорить. - Ты ведь эконом, раз находишься в этой башне? Я, как раз, хотел попросить сахарную голову... хотя бы кусочек... мне вот никогда не достается и ее светлость разрешила похлопотать у эконома. Мне сказали, что здесь склад, а раз ты здесь, то, стало быть, можешь помочь мне в моей беде. Нет?
Но Лысый, молча и упорно, продолжал теснить его от двери, пока не захлопнул ее перед носом назойливого гостя. Ромеро какое-то время постоял перед ней, понимая, что Лысый раскусил его, потом пожал плечами и неторопясь направился к холлу.
Хотя, с минуты на минуту, ожидалось возвращение охоты, с менестрелем с удовольствием поболтал Дэн Пекарь. Словоохотливый толстячок рассказал, что его Джени ждет четвертого, а трое старших уже помогают ему в пекарне.
--
Ты, видимо, очень усердно просишь бога о прибавлении в твоем семействе? - рассмеялся Ромеро. - Да к исповеди исправно ходишь?
--
Если бы, - хмыкнул Дэн. - В Маргата это не просто, мне ли тебе объяснять. Разве здесь как следует помолишься? - покачал головой Дэн, выкладывая свежеиспеченные булочки из корзины на блюда и отдавая слугам, разносящих их по столам. - Сам небось знаешь, в Маргата и деревне священника давно уже нет. Что, Ромеро, грехи к земле тянут? Освободиться от них хочешь?
--
Хотелось бы, - вздохнул Ромеро.
--
Тебе-то чего бояться, -засмеялся Дэн. - Ты госпоже покайся, она тебе все грехи отпустит.
--
А может мне этого недостаточно...
--
Оно понятно... - проговорил Дэн Пекарь, неожиданно внимательно посмотрев на него. - Священник у нас приходящий. Может раз в месяц до нас доберается. Так и живем, от панихиды к панихиде.
--
И когда он теперь появится?
--
Дней через пять ждем, как раз ко дню святой Агнессы прибудет.
Их прервал истошный лай, стук копыт по брусчатке двора, конское ржание и возбужденные выкрики, перемежающиеся довольным хохотом. Прибыла охота. Ромеро вышел из холла, наблюдая за суетой во дворе. Конюхи и грумы бросились к всадникам, принимая у них лошадей. Кавалеры помогали дамам сойти с седел. Менестрель, стоя в сторонке, наблюдал, как престарелый кавалер, первый вельможа двора, помогает Эрменсине покинуть седло и тут заметил Лысого, подошедшего с поклоном к одному из охотников с небольшой темной бородкой клинышком, что-то нашептывая ему. Вельможа поднял глаза, посмотрев прямо на Ромеро. Но в это время Эрменсина, шествующая под руку со своим маститым кавалером, заслонила их друг от друга. Замедлив шаг, она милостиво кивнула Ромеро, к великому облегчению сопровождающего ее кавалера, не отняв у него при этом своей руки. Менестрель лучезарно улыбаясь, галантно поклонился, поздравив свою госпожу с удачной охотой: в это время во двор замка, как раз торжественно внесли, привязанную за ноги к шесту, тушу кабана. Слуги бросились принимать его, чтобы отнести на кухню. И когда Ромеро вновь посмотрел в сторону Лысого и вельможи с темной бородкой, то их уже на том месте не было. Во двор с лаем и визгом ворвалась свора собак, удерживаемая на перепутавшихся поводках взмокшими, растрепанными псарями. За ними въехала подвода с корзинами набитыми, на этот раз, вместо снеди битой дичью.
Участники охоты, утомленные, но довольные потянулись за герцогиней в холл, рассаживаясь там за накрытыми столами и оживленно рассказывая, перебивая друг друга, обо всех перипетиях нынешней охоты, азарт которой еще не спал. К ним подходили слуги с водой в серебряных тазах. Кто-то ополаскивал руки, вытирая их полотенцем висящим на плече слуги, дамы брезгливо окунали пальчики в уже мутную воду и стряхивали их над тазом, а большинство просто отмахивалось, уже разламывая жареную куропатку или кромсая ножом холодный окорок. Менестрель спел балладу и песенку охотника, когда обнаружилось, что у герцогини пропала перчатка. Естественно, весь рыцарский цвет двора, еще не остывший от охотничьего гона, повскакивал со своих мест, выражая готовность отыскать, столь бесценную для их сердец пропажу, сулившую расположение герцогини. Этот порыв был поддержан милостивой улыбкой самой Эрменсины. Конечно, Ромеро, фаворит герцогини, пусть и не признанный двором, не должен был никому уступать в этом всеобщем порыве, поэтому он тоже выразил желание, пусть не столь пылкое, послужить своей даме сердца, понимая, что шансов у него тут вообще нет. Плохо управляясь с лошадью, он не мог соперничать со столь искусными наездниками. Тем не менее, он вышел вслед за остальными кавалерами с твердым намерением присоединиться к поискам перчатки титулованной красавицы. Когда он вышел во двор, последний из кавалькады всадников, отправившийся на поиски пропажи, скрылся в воротах, и только по настилу перекинутого через ров моста, слышался дробный стук копыт быстро удаляющихся коней. Собравшаяся у ворот группка стражников, судя по их крикам, уже делали ставки. Ромеро был уверен, что ни один из них даже не подумал поставить на него. Вздохнув, он направился было к воротам, когда из-за угла конюшен его шепотом позвали:
--
Ромеро! Господин Ромеро!
Менестрель заулыбался, и обернулся на зов. Это была Тильда, одна из девушек, прислуживавших герцогине. Она происходила из обедневшего, но верного Клербо рыцарского рода. Ее отец был строгим поборником рыцарского долга, и понятие чести являлось для него одной из главных заповедей господней. Род Тильды был древнее прочих, тем не менее ей была чужда спесь и надменность, наоборот, девушка была исполнительна, кротка, терпелива, добродетельна и очень хорошенькой, настолько, что простое темное платье и белый незатейливый чепец, под которым она прятала роскошную косу, лишь сильнее подчеркивал ее природную привлекательность. Ромеро давно поймал себя на том, что с нетерпением ждет тех вечеров, когда приходит очередь Тильды прислуживать герцогине. В такие вечера он любовался ее неторопливыми грациозными движениями, ее сосредоточенным личиком, ее хрупкой фигуркой и такой чистой свежей красотой. Именно в такие вечера у него слагались самые удачные альбы и пасторелы. Но ни разу Тильда не взглянула в его сторону. Хотя нет, один раз она все-таки подняла на Ромеро полные слез глаза. В тот день герцогиня отчитывала ее за какой-то пустяк: то ли за прореху в перчатке, то ли за дыру в разошедшемся кружеве. Причем отчитала совершенно несправедливо, потому что Тильда только приступила к своему дежурству в покоях герцогини. С опущенной головой слушала девушка незаслуженные упреки сыпавшиеся на нее, не пытавшись оправдаться ни единым словечком и лишь когда, сдерживая слезы, осмелилась поднять глаза, то встретилась со взглядом менестреля полного горячего сочувствия и дружеского участия. Но и после этого случая, они ни словом не перемолвились друг с другом. Ее сдерживала наивность и целомудрие, его -- страх за девушку. Ревнивая герцогиня решительно и люто отыграется на бедняжке, заподозри она их. И вдруг, такая удача. Минутку побыть наедине с Тильдой, мог ли он мечтать об этом? И менестрель двинулся к ней, за конюшни.
--
О, Тильда! - прошептал он, не веря своему счастью.
--
Ох, нет, господин Ромеро, не приближайтесь, лучше стойте где стоите. Ее светлость уж наверняка следит за нами из окна.
Это заставило Ромеро замереть на месте и только ласково взирать на встревоженное личико Тильды.
--
Она меня сама подослала к вам, - торопилась девушка, - чтобы я сказала, где она обронила свою перчатку.
Но менестрель плохо слушал, пожирая глазами Тильду и не отрывая жадного взора от ее губ. И ведь стоит ему только протянуть руку, чтобы коснуться ее...
--
Вы слышите меня, господин?
--
Конечно, Тильда, все до последнего словечка. Ты говорила что-то о перчатке...
Смотря на девушку, он прислушивался к нежной мелодии, что уже зрела в его сердце.
--
Его светлость припомнила где обронила ее, - продолжала девушка, смущаясь и рдея под его обожающим взглядом. - Если вы сейчас выйдете из ворот и, миновав мост, встанете лицом к старому дубу, что стоит у дороги, а потом пойдете вдоль рва, то поравнявшись со второй сторожевой башней, посмотрите в сторону леса. Вы увидите едва приметную тропинку, что уводит в заросли бузины и тиса. По ней вы выйдете на поляну, где останавливались охотники, поджидая, когда подъедут отставшие. Это самый короткий путь до той поляны о котором мало кто ведает и если вы поторопитесь, добрый господин, то опередите любого конного, доставив тем его светлости несказанное удовольствие.
--
Я пойду туда, куда ты захочешь, хоть к дьяволу в пекло.
--
Ох, что вы такое говорите, - испуганно всплеснула руками девушка. - Разве могла бы я... и это вас его светлость посылает, а вовсе не я...
Им страшно хотелось поговорить друг с другом. Тильда поверить не могла, что может обратить на себя внимание такого юноши, как менестрель. Считая себя дурнушкой, она всех дичилась и когда ей оказывали знаки внимания, считала, что над нею попросту потешаются.
--
Храни вас господь, - прошептала девушка и скрылась за углом конюшни.
Постояв еще немного, ловя отзвуки мига растаявшего счастья, что кружил голову, менестрель, двинулся в указанном направлении.
Выйдя из замка и дойдя до назначенной тропинки, он помчался по ней как олень первогодок в брачный период спешит на зов оленухи, ловко перепрыгивая через поваленные стволы трухлявых деревьев. Он очутился в старом ельнике, который мало радовал глаз молодой хвоей. С мертвых сухих сучьев свисали серые бороды лишая, а подножия высоких толстых елей заросли серебристым ковром мха. В здешней тьме не могла зародиться молодая свежая жизнь, а если такое вдруг случалось, то ее заглушала, не давая развиться и набраться сил, мрачность и сырость этого места, куда не проникал солнечный свет. Наконец менестрель выскочил на поляну. То, что он попал туда куда нужно, подтверждала изрытая вокруг конскими копытами земля. В противоположную сторону той, откуда он появился, отходила широкая тропа выходящая из самой глуши чащи, а уходила она в другую сторону, к дороге, что вела к замку.
Менестрель начал медленно обходить поляну, внимательно вглядываясь в изрытую землю, пока не нашел на самой ее середине, втоптанную в грязь перчатку, так что она сама напоминала комок грязи. Поднимая перчатку и как-то пытаясь очистить ее, Ромеро отчетливо услышал треск сухого сучка и резко повернулся на звук. Теперь на поляне он был не один. К нему неторопливо, с дрожащей от, едва скрытого торжества, улыбкой подходил Лысый. Блуждающий взгляд его глаз, цвета сгнившего яблока, выдавал безумца для которого настал сладостный момент, когда он может больше не сдерживать себя. Не особо скрываясь, он на ходу выдернул из-за пояса грубо сработанный нож, и от этого движения до менестреля дошел запах его заношенной, не знавшей стирки, одежды и тления. Улыбка Лысого стала шире и он сдавленно захихикал, увидев как удивился его появлению менестрель. Лицо Лысого светилось предвкушением от предстоящего удовольствия. Еще бы! Перед собой он видел зайчишку, беспомощного, трусоватого, растерянно хлопающего глазами. Будет ли с таким хлопот? Весь недоуменно-растерянный вид жертвы показывал, что не будет. Лысый, как и каждый в Маргата, знал, что менестрель слаб и труслив, что он никогда не отвечает на оскорбления и предпочитает уклонятся от открытых стычек. К тому же у него нет никакого оружия. Ах, глупый, глупый зайчишка. Что он сейчас сделает? Побежит, или будет молить его о пощаде? Сейчас... вот сейчас его удивление смениться испугом... Ведь Лысый даже не пытался скрыть своих намерений наступая на, пятившегося от него менестреля. Так даже честнее, пусть эта трусливая овца помолится перед смертью... а смерть будет долгой... Никто не услышит его криков о помощи и визгов животной боли. К тому же, вряд ли его потом найдут и никто не прочтет над его останками заупокойной молитвы. Так пусть лучше молится сейчас...
--
Молись, певун, - шепотом велел он менестрелю, целясь ножом ему в бок.
--
Как прикажешь, - сказал менестрель настороженно следя за каждым его движением и одновременно откидывая назад падавшие на лицо волосы. И вдруг швырнул ему в лицо перчаткой, а когда Лысый машинально отклонился, подумав что в него летит ком грязи, Ромеро ударил его снизу кулаком в челюсть.
От неожиданности Лысый попятился, схватившись рукой за рот, странно замычав, кажется он прикусил язык. Из его глаз посыпались искры. Однако отпор тщедушного менестреля привел его в ярость. В конце концов, у кого из них был нож? И хотя боль ослепила и оглушила Лысого, он рассердился от того, что кто-то посмел причинить ее ему. Подняв нож, Лысый с яростным ревом бросился на Ромеро, надеясь обратить его в бегство, но вместо этого певун вдруг упал на колено и встретил его коротким ударом поддых, заставив Лысого согнуться в три погибели, прижать ладони к животу и судорожно хватать ртом воздух. Менестрель подобрал нож, отшвырнул его подальше в кусты, подошел к Лысому и обхватив его голову руками, резко ударил лбом в лицо. Лысый взвыл, схватившись за разбитый нос и рухнул на колени. Ромеро обошел его отряхивая ладони и успокаиваясь. Он хотел задать ему несколько вопросов, но похоже сейчас Лысый был не в состоянии ответить ни на один из них, оглушенный болью и жестоким отпором. Стоило немного подождать пока его боль уляжется, а потом, если Лысый заартачиться, он всегда может напомнить ему о ней. Менестрель поднял перчатку и встряхнув ее, сунул за пояс. Раскачивающийся Лысый, все еще держась за лицо, ныл на одной ноте, как вдруг, дернувшись, затих, ничком повалившись на землю. Ромеро непонимающе глядел на него. Лысый был достаточно крепким, чтобы выдержать его удары. Подойдя к своему противнику, он толкнул его носком сапога. Лысый был мертв, а из его спины торчала стрела. Ромеро огляделся, медленно, шаг за шагом, отступая к лесу, пока из-за деревьев не вышел Бертран Пойнс с луком в руках и потертым колчаном за спиной. Бертран был честным земледельцем и трудягой, а так же завсегдатаем деревенской таверны.
--
Бертран?
--
Вам нечего бояться, молодой господин, - поднял руки с раскрытыми ладонями мужчина. - Но вам лучше уйти.
Он говорил с уважением, какого до сих пор не выказывал менестрелю, считая его про себя никчемным красавчиком.
--
Но зачем? - спросил менестрель. - Какая была надобность убивать его? - кивнул он в сторону Лысого.
--
У меня, и не только у меня, с него свой спрос. - Ответил Бертран и неожиданно широко улыбнулся. - А красиво вы его отделали. Я хотел было в самом начале вмешаться, не дав ему пырнуть вас, но залюбовался... Уж покорно простите мою задержку...
Ромеро вздохнул и пнул комок засохшей грязи, не скрывая досады.
--
Ты его знаешь? - спросил он у честного землевладельца, выдергивавшего в это время свою стрелу из спины Лысого.
--
Кто ж не знает этого нелюдя? - вытер наконечник стрелы о траву, Бертран. - Встреча с ним никого до добра не доводила. Вся деревня ненавидит его лютой ненавистью. Не знаю такого дома в котором ему не желали смерти. Это палач Маргата, некто Лиортли Баксли Пришлый. Он не здешний и откуда появился никому неведомо, как и то, была ли у этого выродка мать.
--
Палач? - Изумился Ромеро. - Но я, с тех пор как живу в Маргата, не видел ни одной казни.
--
Потому что в Марагата не казнят, а убивают тайком.
--
Погоди, погоди... - менестрель поднял руку, останавливая Бертрана, пытаясь собраться с мыслями. - Но... я не видел, чтобы в темницу замка приводили хоть одного узника.
--
Потому что их держат в донжоне, господин, а потом этот нехристь избавляется от тел, - бородатое лицо селянина перекосилось от ненависти и отвращения. - Что ж, молодой господин, вы дали этому зверю достойный отпор, а я лишь довершил дело. И если вы будете помалкивать, то никто ничего не узнает.
--
Ты можешь быть уверенным в моем молчании, но будет ли держать язык за зубами тот, кто подослал его убить меня?
--
Вы сами знаете, что будет. Потому что раскрыть рот, для него равно подписать себе смертный приговор. Ладно, ступайте себе и ни о чем более не беспокойтесь. Я позабочусь об этой падали.
--
Ты закопаешь его здесь? - Догадался Ромеро.
--
Точно, закопаю, и даже положенной молитвы над ним не прочту. Но закопаю его не здесь, нет. А чуть подальше, в Седой Роще. Это гиблое место. Нехорошее. Там ему будет в самый раз, - и он взял Лысого за ноги, собираясь тащить тело в это "гиблое место".
--
Подожди, - остановил его менестрель, - а ты-то как очутился здесь?
--
Случайно. А если говорить на чистоту, то решил после господской охоты, поискать не забыли ли чего герцогские охотники и ловчие. Бывало, что подстреленную ими дичь находили. Нам ведь строго настрого запрещено охотиться в угодьях герцогини и вы уж меня, добрый господин, не выдавайте.
Сказал он это, конечно, ради вежливости, потому что оба знали, что будут молчать об этой встрече, точно вековые могильные надгробия. Заключив договор молчания, сообщники разошлись в разные стороны. Ромеро пошел по тропе, выводящую ко второй сторожевой башне крепостной стены, а Бертран кряхтя и ругаясь, когда тело цеплялось за коряги и пни, потащил палача герцогини в мертвую чащу.
Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что произошло покушение, и Ромеро даже знал зачинщика. Вряд ли герцогиня была причастна к этому, скорее всего, все произошло произвольно. Уж очень удачный подвернулся случай для заговорщиков, чтобы отказываться от него. Ромеро решил пока ничего не предпринимать, а посмотреть как начнут разворачиваться события, а там уж, с божьей помощью, решать как действовать дальше. Похоже, его спокойной жизни в Маргата пришел конец, думал менестрель, спеша по тропе с вожделенной перчаткой за поясом, теперь надо было либо удирать отсюда, либо все время быть начеку. Ему даже в голову не пришло, чтобы рассказать обо всем герцогини. Баба, есть баба, сначала сделает, а потом подумает. Он всегда успеет ей рассказать об этом, и то, лишь в том случае когда придет край, а пока впутывать ее было без надобности. Брякнешь ей с обиды, не подумав, и полетят ни в чем не повинные головы, а ему брать за это грех на душу? Нет уж, он как-нибудь без бестолковой бабьей помощи обойдется.
Когда менестрель прошел через замковые ворота, то увидел во дворе коней, вернувшихся с поисков перчатки, рыцарей. Появление Ромеро в зале холла, вызвало оживление и дружный вздох изумления, когда он с поклоном протянул потерянную перчатку Эрменсине, которую всю дорогу отряхивал и очищал от грязи. Поднимаясь с колен он ненароком успел перехватить ожегший его ненавистью и досадой, изумленный взгляд. Это был тот самый вельможа с щеголеватой бородкой клинышком, с которым перед своей смертью разговаривал лысый палач. И теперь Ромеро настоятельно требовалось у кого-то разузнать имя своего смертельного врага. Подобная возможность представилась ему даже быстрее чем он думал, на рассвете, когда веселье пира, длящееся всю ночь, постепенно спав на нет, уступило место утомленному похмельному сну. Эрменсина удалилась за полночь, объявив, что утомлена, но просит гостей не прерывать пира и веселиться в свое удовольствие. Она не лукавила, потому что даже не позвала с собой, обласканного ею, менестреля и он принялся ломать голову над тем у кого бы мог выспросить о вельможе, который не побрезговал опуститься до знакомства с заплечных дел мастером и не вызывать при этом подозрение. Ромеро наблюдал за своим явным врагом в продолжение всего пира. Тот хмуро ел и пил, односложно отвечая на реплики и шутки своих, уже изрядно подвыпивших, соседей и неохотно поддерживал беседу. Казалось, какая-то забота давит его и тревожные мысли стесняют душу, не давая ему беззаботно и всецело отдаться веселью.
Расспрашивать о нем Эрменсину было неразумно, она бы тотчас заподозрила неладное и не давала ему вздохнуть своими расспросами, пока не выпытала все. Это было ни к чему. Ему бы самому во всем разобраться. Тильда? Только не ее. Он боялся близко подойти к ней из страха, что кто-нибудь увидит их и доложит герцогине, а уж тогда она сумеет разглядеть в тихой девчонке опасную соперницу. Расспросить благожелательно настроенных к нему вельмож? Но знал ли он истинную цену их благожелательности? Мог ли он быть уверен, что как только поблагодарит подобного доброжелателя, его расспросы тут же не дойдут до ушей недруга, еще больше насторожив его? Слуги? Все они сейчас были заняты бестолковой суетой, и им было не до пустой болтовни.
Но случилось так, что возвращаясь в покои герцогини, чтобы хоть немного отдохнуть и прийти в себя после бессонной ночи, Ромеро услышал в темноте коридора доносящиеся до него всхлипывания. Подняв факел повыше, он подошел ближе и обнаружил в темном углу съежившегося мальчика-пажа. Мальчишка лет тринадцати, сидел на каменном полу и обхватив руками колени, уткнувшись в них лицом, тихо всхлипывал.
--
Эй, - позвал его менестрель, присаживаясь перед ним на корточки и освещая факелом золотистые локоны, рассыпавшиеся по малиновому бархату курточки.
--
Как тебя зовут? - мягко спросил Ромеро, разглядев, что рукав курточки порван, а на коленке черных облегающих штанов красовалась дыра.
Мальчик поднял на него мокрое от слез лицо, перепачканное грязью, левый глаз украшал налившийся синяк, на лбу вспухала багровая шишка.
--
Файлин, - вежливо ответил мальчик. Она был воспитан так, что не мог не ответить на вопрос старшего.
--
И кто же тебя так отлупил, Файлин? - посочувствовал Ромеро, разглядывая его лицо.
Губы мальчика задрожали и он отвел глаза в сторону с тем упрямым выражением, которое ясно давало понять -- он не скажет больше ни слова.
--
Ты отличный парень, Файлин, - с искренним уважением проговорил менестрель. - Последнее дело ябедничать, лучше самому, по-мужски, разобраться со своими обидчиками.
--
Да? А если он сильнее и выше меня? - шмыгнул носом Файлин, прекратив всхлипывать и прямо посмотрев в лицо Ромеро.
--
Тогда, смотри... пинай под колено и бей костяшками пальцев прямо в переносицу. Клянусь блаженной Агнессой, это у любого отобьет охоту задирать тебя.
--
И даже сына кузнеца?
--
Даже его, - улыбнулся Ромеро. - Но знаешь, Файлин, даже если тебя вздули, ты все равно взял вверх.
--
Как это? - недоверчиво уставился на него мальчишка.
--
А так! Сын кузнеца сильнее тебя? Сильнее. Но разве ты побежал? Разве дал ему спуску? Вижу, что нет. Вот и выходит, что ты можешь гордиться собой.
Мальчишка смотрел на него во все глаза.
--
Ты только потренируйся, чтобы сноровка была и тогда в нужный момент не растеряешься, - добавил менестрель, поднимаясь.
Но мальчик вдруг схватил его за руку, проворно вскакивая на ноги и отвесив низкий поклон, торжественно заявил:
--
Я сделаю все так, как вы сказали, господин менестрель. И я буду вечно благодарен вам за вашу доброту и участие, пусть бог и все святые будут тому порукой!
Ромеро едва сдержался, чтобы не рассмеяться.
--
Что ж, - хлопнул он пажа по плечу, - ты должен знать, что я ни за что не помог бы тебе, вздумай ты жаловаться. Но ты поступил благородно и не смотря на обиду и унижение, которое тебе причинили, все же не выдал простолюдина, не отомстил ему мелочной ябедой.
--
Мой отец, - гордо выпрямился Файлин, - достопочтенный Ричард Кордан из благородного рода Корданов, пэр Кэппа и лорд Майна, всегда говорил, что мы призваны опекать и защищать простолюдинов, ибо они наши подданные и вверены нам соизволением Господним и еще потому, что они часто обделены жизнью и обстоятельствами.
--
Все так, - кивнул Ромеро, - и твой отец прав. Ты не уронил чести своего рода, Файлин, - потом задумчиво посмотрев на пажа, сказал: - Слушай, ты можешь не благодарить меня всю свою жизнь, а просто сказать имя того вельможи, что носит серый колет расшитый жемчугом, коричневый плащ с серой шелковой подкладкой, у него еще длинные темные волосы и маленькая бородка.
--
О, вы должно быть говорите о господине Персе Фосфиле. Он состоит конюшенным при герцогине. Фосфилы очень богатый род и могущественный настолько, что герцогиня ничего не может предпринять против господина Перси, если бы захотела. Он до сих пор не терял надежды стать ее постоянным фаворитом, а с тех пор, как ее светлость дала ему отставку, стал соглядатаем герцога, и лучше бы вам беречься его.
--
Спасибо, Файлин, теперь ты ничего мне не должен, иди спать. Всем нам сегодня пришлось нелегко, но, главное, сдержать удар. Верно?
--
Да, господин Ромеро,- кивнул юный паж. - Но вы мне расскажете о том, как драться кулаками. Хотя драка кулаками занятие не благородное, это удел простецов.
--
Учиться надо всему, даже у простецов, потому что нам не ведомо, что может пригодиться в жизни.
--
А где вы, господин, узнали, что так можно драться?
--
У своих собратьев по ремеслу: жонглеров, трубадуров, шпильманов, миннезингеров, что ходят по безлюдным и опасным дорогам.
--
Ведь я могу надеяться, добрый господин, что вы и меня научите драться как они?
--
Если справишься с сыном кузнеца.
--
О, я справлюсь с ним, господин Ромеро. Вот увидите, обязательно справлюсь.
--
Знаю, Файлин.
Через три дня герцогиня вдруг спросила у своих придворных о Лиортли Баксли. Никто не знал куда подевался этот самый Баксли. Оказывается в последние два дня никто его в глаза не видел. А когда Ромеро поинтересовался у встревоженной герцогини, кто сей господин, Эрменсина небрежно пожав плечами и в сердцах вогнав иглу в вышивку над которой сидела, ответила, что это всего лишь заплечных дел мастер. От этой досадной заботы ее отвлекло прибытие посланца из Клербо, который передал повеление герцога своей супруге, чтобы она прибыла в Клербо и присоединилась там к нему ко дню святого Иоанна Святителя. Двор оживился, поднялся и начал сборы. В темных продуваемых коридорах замка, где сквозняк то и дело гасит факелы и светильники, началась беготня, хлопали двери, слуги таскали какие-то вещи и узлы. Дамы стали рассеянными, размышляя о том какие наряды взять с собой и шепотом обсуждая, что же сейчас носят в городе, было бы просто непристойно и обидно уступать бюргерским красоткам. Придворные рассылали гонцов с письмами, восстанавливая прерванные в Клербо связи. Только герцогиню не трогали настроения двора, она пребывала в раздраженном состоянии -- Ромеро отказывался ехать с ней, уговаривая ее оставить его здесь, в Маргата.
--
Он отказал ее светлости, - шептала дама Буоль госпоже Глиже. - Подумать только! Осмелиться на подобное... Ах, дорогая, на что только не пойдет влюбленный, ради своей дамы сердца. Но как только он узнает, что я тоже еду...
Передернув костлявыми плечами на которых бесформенно висело блио из коричневой парчи с изумрудным оттенком, дама Глиже заявила:
--
Боюсь тебя разочаровать, милочка, но он не едет в Клербо вовсе не из-за тебя. Поговаривают, что у него есть какая-то простушка в деревенском трактире.
--
Ты отправишься в Клербо, потому что так велю тебе я! - кричала на Ромеро беснующаяся, в растрепанных чувствах, герцогиня.
--
Закуешь меня в цепи и потащишь за собой? - насмешливо поинтересовался он, понимая, что играет с огнем и, что она вполне может так поступить.
Герцогиня замолкала, растеряно глядя на него. Что мешало ей сделать это, а? Она могла с легкостью, без оглядки совершить подобное, но только не с Ромеро. Она смотрела на него, сидящего в нише окна, склонившего голову к своей лютне, лениво перебирающего струны, и чувствовала, что один его вид лишает ее воли. Тогда она грозила ему, что заберет всех слуг до единого и он останется в Маргата один одинешенек. Он улыбался широкой белозубой улыбкой: отлично! Он любит замок. Она запрет его в нем... Что ж, он не против...
--
Может ты отошлешь слуг, - вдруг предложил он, показав глазами на дрожащую Тильду, стоящую в углу и не смеющую поднять от страха глаз.
--
Ступай прочь, - с холодной сдержанностью отослала ее Эрменсина.
--
Разве ты не понимаешь, что не разумно нам быть вместе рядом с твоим мужем, - сказал Ромеро, как только, перепуганная гневом герцогини Тильда, выбежала из комнаты.
Отложив лютню, он встал и подошел к Эрменсине.
--
Ты предпочитаешь бездумно рисковать нами? Подумай, что тебе важнее, чтобы я был с тобой неразлучно до Клербо, где ты в один прекрасный день найдешь мое бездыханное тело, подброшенное мстительным герцогом к твоему порогу? Или недолгую разлуку, но зато я встречу тебя в Маргата живым и здоровым?
--
Ты ведь остаешься в Маргата не из-за какой-то трактирной потаскушки? - герцогиня похоже начала смиряться с доводами своего возлюбленного.
Он засмеялся, покачал головой и вернувшись в нишу, вновь взялся за свою лютню. Немного остыв, Эрменсина не могла не признать справедливость его слов. Тем более, что их подтверждало поведение тучного посланца герцога, некоего Синуэ, шепчущегося с Перси Фосфилом. Заметил это и Ромеро по тем взглядам, что оба бросали на него. Поэтому герцогиня написала письмо герцогу в котором заверяла его в своей преданности и послушании, обещала, что, как только позволят дела и обстоятельства, тот час покинет Маргат, чтобы незамедлительно прибыть к нему, и вручив письмо посланцу, побыстрее отослала его обратно, в Клербо.
Но назначенный срок отъезда давно прошел, а двор так и не двинулся с места. Недовольство менестрелем росло, а герцогиня не желала отправляться в путь без него. Ромеро же мечтал, чтобы его оставили в Маргата, который все больше загадывал загадок. После его стычки с Лысым Лиортли, в деревне к Ромеро начали относится по другому, как к своему. Вечера в местном трактире стали для него интереснее чем пиршества в Маргата. Но его место у очага теперь пустовало, он мало пел, а больше разговаривал с сельчанами за столом, где у него теперь появилось постоянное место. Каждый вечер трактирщик Тибо неизменно ставил перед каждым кружку с пивом, подсаживался к своим завсегдатаям и начинались долгие разговоры.
Так Ромеро узнал, что Маргата раньше владел барон Кюбэ, двоюродный дядя герцога Клербо. После того, как он погиб в крестовом походе в битве с неверными под предводительством венгерского короля Сигизмунда и графа Иоанна Неверского в битве при Никополе где турки нанесли крестоносцам страшное поражение, замок, за неимением других наследников, отошел его племяннику герцогу Клербо, но... в деревне поговаривали, что наследники у барона Кюбэ все-таки были. До сего времени упорно держался слух о том, что тогдашний герцог Клербо обвинил отсутствующего Кюбэ в измене, и что его жена, баронесса Кюбэ зналась с нечистой силой. В Маргат был направлен королевский сенешал для тщательного расследования сего обстоятельства, но по дороге туда он, странным образом, пропал. Король отправил в Маргат гонца с приказом объяснить исчезновение сенешала, на что баронесса Кюбэ послала королю пространный ответ, сводившийся к тому, что она знать не знает ни о каком сенешале и что подобное лицо не ступало на земли ее владений. Король приказал герцогу Клербо разобраться со своей дальней родственницей, дабы на весь род Клербо не пала его немилость, а так же подозрение в измене. И герцог разобрался. Он внезапно напал и осадил Маргат, после чего убедил баронессу, что прибыл к ней как к родственнице, всего лишь для того, чтобы уладить ее недоразумение с королем. Бедная, совсем потерявшаяся женщина, предпочла поверить родственнику, тем более, что он был представителем короля. После того, как вероломному герцогу был оказан радушный прием, замок был полностью вырезан.
Трактирщик и Бертран рассказывали, что там, где сейчас растет Седая роща, погребена баронесса со своими двумя сыновьями. С тех пор там, якобы, уже не могут расти здоровые крепкие деревья, так как место было очень нехорошее. А Гарольд Длинный не преминул шепотом добавить, что в этой роще Лиортли Баксли до сих пор закапывал тех, кого замучил в Главной башне.
--
Но я слышал, что там устроен склад, - возразил удивленный менестрель. - И зачем Баксли было допрашивать в этой башне, если в Маргата имеется узилище?
--
Может быть и так, - веско произне Саймон Везерби деревенский старейшина, добавив с нажимом: - Но слух идет.
И конечно же Ромеро первым делом поинтересовался, почему не пожалуются герцогине, что в деревне пропадают люди? Оказалось, что ей не раз докладывали об исчезновении подданных, и все что она соизволила сделать, это -- заказать заупокойную мессу по бесследно пропавшим, да разрешила задерживать всех чужаков, кто вызывал подозрение у местных жителей и доставлять их для дальнейшего дознания в Маргат.
--
И как? Это возымело действие? - недоуменно смотрел на них Ромеро.
--
Да какое там, - с досадой отмахнулся, сидевшие Тибо. - Нашу деревню стали обходить стороной, а между тем, люди так и продолжают исчезать.
--
А что случалось с теми, кого вы отводили на дознание в Маргат? - прямо спросил менестрель, вызвав у собеседников неловкость.
--
Сказать по чести, - произнес Везерби, привыкший отвечать на неудобные вопросы, - с тех пор никто их так больше и не видел.
Менестрель странно посмотрел на них и вызывающе спросил:
--
Вы же понимаете, что взяли на себя тяжелый грех и что они погибли, попав в руки палача Баксли.
--
Как не понять, - не глядя на Ромеро, покаяно вздохнул посреди всеобщего молчания Гарольд Длинный. - Мы каждый раз заказываем службу на помин их грешных душ, лишь только добирается до нас кто из священников.
--
Добирается? - переспросил Ромеро, припомнив, что Дэн Пекарь уже говорил ему об этом.
Селяне терпеливо завздыхали, беспокойно заерзали на скамье и, переглянувшись, признались:
--
Ты пришлый, господин. Где тебе знать, что после того, как старый герцог Клербо так подло и бесчеловечно поступил со своей теткой, Маргат проклят. Вот почему нынешней герцог не любит здесь бывать. И отец Варфоломей тоже говорит, что мы прокляты за то давнее преступление и, что не пребывать духу святому среди нас грешных, и что нам не спастись, если не проявим рвения и усердия в вере в Иисуса Сладчайшего и не покаяться главные злодеи в том давнем преступлении. Так и живем от прихода до прихода пастыря.
--
А то и вовсе бывало не дожидались их, - подхватил Тибо. - Сколько их уже на нашем веку сгинуло. То один в болоте захлебнется, то другой по дороге к нам замерзнет. Прокляты мы и Господь отвернулся от нас.
--
А в Маргат священники приходят?
--
А их не привечают в замке, - мрачно буркнул, сразу замкнувшийся Везерби.
--
Хотя отец Варфоломей, упорно наведывается туда, - сказал более словоохотливый Гарольд Длинный, не обращая внимание на многозначительные взгляды Бертрана и деревенского старейшины.
--
Но челядинцы говорят, что ходят на исповедь и службу сюда, в вашу церковь.
--
Так оно и есть.
--
А ее светлость? - никак не унимался со своими расспросами менестрель.
--
Ты же сам небось видел нашу ветхую церковь, - резко спросил старейшина Везерби. - Достойна ли наша госпожа ступить в такую-то развалюху?
Ромеро хотел возразить, что храм Господень, какой бы он ни был, есть храм, но почувствовал, что чем дальше тем труднее ему вести расспросы в этом направлении. Его собеседники замыкались, отвечая все не охотнее.
--
Что ж, на все воля божья, - пробормотал он, отступаясь.
На следующий вечер, когда старейшина Везерби не смог прийти в трактир, Бертран и Гарольд Длинный понизив голос, чтобы их не услышали гуляющие здесь же односельчане, поведали ему, что живет в болотах, что раскинулись южнее Маргата, ведьма. Болота те так и называют -- Ведьминами болотами. И вот она-то и повадилась выкрадывать людей для своих богомерзких ритуалов.
--
А кто-нибудь бывал на тех болотах? - так же шепотом спросил менестрель. - Может это все россказни и там никого нет.
--
Не к ночи будет помянута, проклятая, - перекрестился Гарольд Длинный. - Конечно, мы ходили туда. Вот Бертран не даст соврать, что так оно и было.
--
С благословения отца Варфоломея, - коротко подтвердил Бертран. Ему, в отличие от Гарольда, не нравился этот разговор.
--
Раньше-то, как пропадет кто, люди тут же собирались, зажигали факелы, хватали шесты и шли к болотам, - возбужденно продолжал Длинный. - Один раз шорник Стефан там сгинул. Оступился и шагнул в трясину, вонючая жижа мигом его поглотила, бедняга даже вскрикнуть не успел, упокой Господи его грешную душу. Так, мы его вытянуть и не успели.
--
Но вы нашли в тех болотах... что-нибудь?
--
А как же, - тряхнул жидкими волосами длинноносый Гарольд, кажется от волнения побледнев еще больше. - На хижину ведьмы набрели, вот как! - и он посмотрел на Бертрана, словно ища его поддержки.
--
Хилая лачуга, - кивнул тот. - Трудно поверить, что в ней могло жить человеческое существо.
--
А в ней уже никого не было, когда мы ввалились туда. Почуяла она нас, гадина, и что мокрица, юркнула в болота. Мы когда вошли увидели, что над еще теплым очагом висит котел и в нем пузыриться вонючее зелье, а на шатком столе книга ведьмовская писанная кровью, раскрытая лежит, да по стенам всякие травы, дохлые мыши, лягушки, да сушеные змеи висят, а в глиняных жбанах пиявки плавают, а в вырытой в углу яме были свалены...
--
Мы спалили ведьмовскую лачугу, - перебил увлекшегося и замирающего от страха, который сам же на себя нагнал, Гарольда, Бертран. - Все думали, что покончили с этой пакостью, да рано обрадовались. Той же ночью у нас пропала тетушка Элейн и девчонка хроменькая, Сара.
Кивавший его словам Длинный Гарольд, тут же подхватил его рассказ:
--
И мы разъяренные подались в болота. Пришли на то место, глядим... Силы небесные!
Оба мужчины одновременно перекрестились.
--
А хижина там так и стоит, будто мы ее не жгли вовсе. Все тот же котел с кипящим варевом над очагом висит, да книга раскрытая на столе валяется. Мы опять все подпалили, дождались пока от лачуги одни головешки останутся, и окропили пепелище святой водой. Да не тут-то было, - торопливо шептал Гарольд, не позволяя перехватывать у себя право рассказчика. - На день поминовения усопших, да? - повернулся он к Бертрану, озадаченно морщась.
--
Так и есть, - подтвердил Бертран. - В день всех усопших все произошло. Тогда еще дожди зарядили, помнишь?
--
В тот день сгинули старик Пол и внук его Кристиан, - вновь обретя почву под ногами, начал рассказывать Гарольд. - И тут уж нашему терпению конец пришел. Собрался весь деревенский сход и отправились мы за помощью в Маргат к герцогине. Ее светлость нас приняла, выслушала, солдат своего гарнизона с нами послала. И чтобы ты думал, милый господин?
--
Вы опять пришли к целой и невредимой хижине? - догадался менестрель к разочарованию Длинного.
--
Но главное, что мы поняли, - проговорил обреченно Бертран, - что не одолеть нам это дьявольское порождение. Мало того, что она словно играла с нами, водя по болоту, так еще утопли солдаты, что отправились с нами по приказу герцогини.
--
Все до единого, - кивнул Гарольд, скорбно поджав губы.
--
За это герцогиня велела пороть всех зачинщиков облавы в болотах. Сказала, что в следующий раз, кто сунется туда, собаками затравит. Видел бы ты, в какой раж вошел тогда палач Лиотри, уж так развернулся, что запорол на смерть племянника нашего старейшины.
--
Я знаю... все знаю... знаю... - бормотал свое полоумный старик, сидя в это время в углу над полной кружкой темного пива.
Когда подвыпившая троица покинула таверну и Длинный Гарольд поспешно свернул за угол, Ромеро повернулся к Бертрану:
--
Почему ты не дал сказать Длинному, что вы видели в хижине ведьмы?
--
Не хочу, чтобы он опять заводился, - быстро обернулся Бертран к углу таверны, за которым скрылся Гарольд. - Думаешь, он сейчас к себе отправиться? Так вот нет же! Пойдет она шататься по деревне, от дома к дому и пугать людей своими россказнями. Любит он чувствовать себя героем...
--
Но может это и к лучшему напомнить лишний раз всем об опасности?
--
Люди и без его напоминаний напуганы лучше некуда, - отрезал Бертран, - и лишний раз это делать ни к чему. Но ты парень не робкий и раз ты хочешь знать, я тебе расскажу... Хотя, если сказать по чести, никак не соображу зачем тебе это надо... Ну так, когда мы ворвались в лачугу ведьмы там, кроме всего прочего, увидели выкопанную яму, а в ней кости... вперемешку...
--
Кости? - с усилием проговорил менестрель, уже догадываясь, что к чему. - Собачьи?
--
И собачьи тоже... как... как и человеческие... - Бертран перекрестился.
--
Я бы тоже не хотел, чтобы Длинный трепался об этом, - сказал Ромеро.
Бертран кивнул.
--
Но страшно не это... Понимаешь, я бы решил, что уцелевшая хижина, когда мы пришли к ней второй раз, это дьявольское наваждение, устроенное подлой ведьмой, но... яма была вырыта уже в другом углу хижины.
--
Пресвятая дева, - прошептал потрясенный Ромеро. Из-за угла пошатываясь появился Гарольд Длинный и Ромеро быстро спросил: - И в третий раз...?
--
Разговоры с какими-то смердами тебе интереснее моего общества? - этим же вечером иронично вопрошала Ромеро герцогиня и ему пришлось доказывать, что это не так безудержной страстью, горячими уверениями в своей любви, и нежно спетой песней.
Он боялся, что она с присущим женщинам дотошным любопытством примется выспрашивать его о чем они ведут разговоры долгими вечерами, и ему придется выдумывать на ходу. В конце концов, она все же оскорбленно заметила:
--
О чем можно говорить с чернью, которая не видит ничего дальше своего хлева?
--
Я менестрель, дорогая, и чем больше я знаю историй, тем выше мое мастерство, и, поверь, у этих простецов их найдется немало.
--
Не ходи больше в деревню, - уже засыпая на его плече, сонно пробормотала Эрменсина. - Тебе нет никакой необходимости собирать всякие глупости. Я не отпущу тебя от себя никогда... Разве ты до сих пор не понял этого? Так что тебе не придется больше думать о куске насущном.
Ромеро содрогнулся от этих слов.
--
Когда нибудь я все-таки надоем тебе, - с едва заметной надеждой проговорил он.
--
Никогда, - решительно шепнула Эрменсина, крепко обнимая его и погружая своего возлюбленного в тихое отчаяние.