Аннотация: ...и не подозревал старый банщик, что его ждет за поворотом Султанахмета...
Разумно ль смерти мне страшиться? Только раз
Я ей взгляну в лицо, когда придет мой час.
И стоит ли жалеть, что я - кровавой слизи,
Костей и жил мешок - исчезну вдруг из глаз?
Омар Хайям
Счастливчик Айдын
Бродили ли вы по знакомым уже местам, открывая их для себя заново? К примеру, идёте по хоженой-перехоженой улице и вдруг видите незнакомый дом. Нет, конечно, вы его и раньше видели, но сейчас он повернулся к вам другим боком, - незнакомым и интересным. Не парадным фасадом, как-то по-другому что ли. Вы останавливаетесь, удивлённый, разглядываете дом, цокая языком и поправляя очки на носу, если их носите. "Ба - протягиваете вы, - сто раз мимо дома проходил, да вот это крыльцо с чугунными перилами и не видел. И как это я так? ". А ведь дело-то не в вас, дело - в доме. Он живой и знает, когда каким боком к вам повернуться, чтобы не только удивить, но и заинтриговать, может быть, даже и подшутить. К чему я вам о доме и его крыльце рассказываю? Чтобы вы вспомнили такие случаи из своей жизни и посочувствовали старому Айдыну. Прожил человек семьдесят лет, ходил на работу и с работы по улицам древнего Султанахмета и ничего незнакомого ему не попадалось. Казалось, каждый переулок знаком, каждая дверь приветливо здоровается по утрам и желает спокойного сна вечером. Ан нет. Не всё было известно Айдыну о старой части города Стамбула, не всё...
Случилась эта история в середине октября. Было ни жарко и ни холодно, в общем, стояла обычная осенняя погода: с жёлтыми шуршащими кленовыми листьями под ногами; ярким, но не жарким солнцем; с редкими короткими дождями, начинавшимся незаметно и обрывавшимся на полуслове. Обычная стамбульская осень.
Как всегда, ранним утром старый Айдын, выпив чашечку чёрного кофе и выкурив первую трубку, пошёл через весь Султанахмет на работу, размышляя о том, что скоро наступит зима, и нужно будет напомнить старухе, чтобы достала зимнюю одежду из сундука и проветрила её на тёплом ещё ветерке. В прошлом году она забыла о ней и сунулась за безрукавкой и вязаными кофтами уже когда снег выпал, вот и пришлось Айдыну вонять на весь район нафталином, которым старуха пересыпала весной одёжку в шкафах и сундуках. Острый запах ему самому не мешал, а вот хозяин каждый день недовольно морщился, встречая старого Айдына утром у дверей бани.
- Я вот думаю, дядюшка Айдын, а не поменять ли вам безрукавку на другую одежду, которая нафталином так не воняет? - спрашивал хозяин бани Курат, прикуривая от тлеющего бычка новую сигарету.
- Э, вся зимняя одежда пропахла этой ерундой. Твоя тётушка Гюль, дай Аллах ей здоровья, хорошая хозяйка и не жалеет весной нафталина, - отмахивался старик.
Но Курат не успокоился и на третий день нафталиновой атаки принёс из дома драповое серое пальто. Протягивая его старику, он пробурчал:
- Вот, возьмите, дядюшка, от отца осталось, на память. Мать никому не отдавала, хотела, чтобы я носил, а мне куда такое? Я в нём как живой киногерой семидесятых.
- Да выветрится этот проклятый нафталин! Зачем ты такую дорогую вещь мне даёшь? - воскликнул Айдын, представив, как рассердится мать Курата, узнав, что сын отдал пальто простому банщику.
- Берите, дядюшка. И снимите эту безрукавку, пожалуйста, прямо сейчас. Спрячьте в пакет. Вы мне всех туристов итак уже распугали. Оставшихся прогоните этим несносным нафталином, не дай Аллах.
Айдын не замечал, чтобы туристы, приходившие помыться в настоящей турецкой бане, воротили нос от него. Да к тому же мыл-то он их без тёплой одежды. "Странный этот молодой хозяин. Эх, молодёжь, молодёжь, всё бы вам над стариками насмехаться..."- думал он, поворачивая на улицу, ведущую к переулку, в котором была их знаменитая баня.
Баня, где работал Айдын вот уже сорок лет, была очень старой и выглядела со стороны как развалюха. Но хозяева старались изо всех сил, чтобы она так и выглядела всё время, не меняясь. "Старина привлекает туристов" - говорил сначала Балта, отец Курата, а потом и сын стал повторять эти слова, ремонтируя баню так, чтобы не было заметно новой штукатурки и покрашенных стен. И правда, снаружи она была облупленной, с кое-где обвалившейся штукатуркой, из-под которой выглядывала старая кладка. Падкие до старины иностранцы-туристы, увидев фасад, хватались за фотоаппараты и камеры, начинали галдеть и сверяться по путеводителям и картам. Просили кого-то из банщиков, кто курил снаружи в перерывах, попозировать перед камерами, ослепительно улыбались и хлопали по плечу с неизменными "Гууд" или "Грация". Банщики только посмеивались в усы, привыкшие к этим ненормальным, приходившим не сколько мыться, сколько восторгаться баней.
"И чего в ней особенного? - думал Айдын, подходя к закрытой ещё двери, - Баня как баня. Таких старых бань по всей Турции, наверное, тысячи. И никто из местных не удивляется им, не бежит за фотоаппаратом, а просто идут и моются, и греют косточки на горячих каменных скамьях". Нащупав ключ в кармане брюк, он уже хотел открыть дверь, как неизвестно откуда взявшаяся кошка мяукнула у него за спиной. Старик выронил ключ, выругался и присел на корточки, чтобы поднять его. В этот момент кошка, мяукнув ещё раз, запрыгнула ему на плечо. От неожиданности Айдын чуть не упал на спину, но упёрся в стену и замер. "О, Аллах, - шептал он испуганно, - о, Аллах, помоги мне избавиться от этой нечисти". А сам боялся двинуться, только косясь на устраивавшуюся у него на плече поудобнее чёрную кошку. Бабка ему в детстве рассказывала истории о шайтанах, превращающихся в чёрных кошек и котов, и приносящих беды в дома людей. Сердце старого Айдына колотилось в груди как молот в кузне, отдаваясь эхом в ушах. Так бы и умер он, сидя под дверьми бани, если бы не подошёл Курат и не прогнал наглую тварь с плеча старика.
Весь день Айдын вспоминал Шайтана, как он назвал кошку, вызвав смех не только молодого хозяина, но и остальных банщиков, прося Аллаха, уничтожить этого оборотня и не подпускать близко к нему. Намыливая очередного белокожего клиента и растирая его мочалками, он, вдруг, представил себе дорогу домой, на которой его уже поджидал этот утренний Шайтан. Решив обмануть его, старик придумал пойти вечером другим путём, воспользовавшись соседним переулком. Эта мысль придала ему бодрости, и остаток дня он мыл и мял белые тела с шутками и прибаутками, смешивая турецкую речь с итальянской и английской.
Втянув голову в плечи, Айдын торопливо двинулся к соседнему переулку, стараясь не смотреть назад, где, по его твёрдому убеждению, затаился чёрный кот, поджидавший его. Забыв, что он вроде как атеист, старик читал молитву, выученную в далёком детстве с бабушкой, перемежая арабские слова с турецкими. Через пару кварталов, не встретив Шайтана, он уже спокойным шагом шёл по улице, посмеиваясь над собой и своими суеверными страхами. Ухмыляясь, думал, как расскажет своей Гюль об утреннем случае, о том, как сменил привычную дорогу, боясь встречи с обычным уличным котом. В этот момент боковым зрением он захватил кусок чего-то незнакомого, чего-то, чего здесь не должно было быть. Остановившись, старик повернулся назад и ещё раз внимательно посмотрел на то место, которое показалось ему странным. Это был старый деревянный особняк, втиснувшийся между двумя отремонтированными домами и подслеповато глядящий на него грязными стёклами окон. Айдын опешил. Этого дома здесь никогда не было. Он был готов биться об заклад, что ещё пару недель назад, когда он здесь проходил, не видел этой развалины и вообще её здесь никогда не было. Подъехавшая сзади машина засигналила, и ему пришлось отойти на обочину, приблизившись ближе к странному дому. Оглянувшись по сторонам, хотел спросить сидящих обычно на порогах домов стариков и женщин, откуда взялся дом, но никого, как на зло, не оказалось на улице. Были слышны голоса и музыка из открытых окон, однако никто в этот час не вышел наружу, чтобы ответить на вопросы Айдына. Постояв пару минут в задумчивости, старик достал трубку и начал набивать её табаком, ожидая, что кто-нибудь да пройдет по улице или выглянет из окна. Никто не появился. Тогда, раскурив трубку, он решил всё же заглянуть в одно из окон на первом этаже.
Комната, освещённая последними лучами заходящего солнца, ничем не отличалась от обычных стамбульских комнат во время ремонта: светло-зелёные обои, кое-где оставшиеся и висящие кусками, как листья огромной пальмы; деревянные, давно не крашенные полы, с провалами там и сям; старинный комод с забытой чёрно-белой фотографией на нём; расписанный голубыми узорами потолок и висящий криво шёлковый выцветший абажур. Айдын, не увидев ничего интересного в комнате, решил зайти внутрь и обследовать второй этаж неизвестно откуда взявшегося тут дома. Легонько толкнув плечом деревянные створки двери, висящие на одном честном слове, старик оказался внутри. Осторожно ступая по прогнившим половицам, добрался до лестницы и с силой стал раскачивать её, схватившись за перила. Если выдержит его силу, то не провалится под ногами - думалось ему. Лестница, ведущая наверх оказалась на удивление крепкой и даже не качнулась под сильными руками старого банщика. Тогда он попробовал ступеньки, пнув ногой вторую по счёту, а потом первую, но и они не издали скрипа. Держась за перила, он поднялся на второй этаж и оказался в тёмном коридоре. Пошарив по стенам, нащупал дверь и толкнул. Раздался противный скрип не помнящих масла железных петель, отозвавшийся эхом в старом доме, и Айдын вошёл в комнату. Вечерний свет, просачиваясь сквозь давно не мытые окна, расползался по стенам, придавая им красновато-жёлтый цвет. Обои в комнате были целы, только в одном углу была видна голая стена. И полы, вроде бы, не скрипели и не прогибались под ногами. Не искушая судьбу, старик не стал ходить по комнате, оставаясь на пороге и продолжая разглядывать жилище.
На стоявшем между двух окон столе с гнутыми ножками в резной деревянной рамке была ещё одна фотография, но из-за толстого слоя пыли не удавалось разглядеть, кто или что на ней изображено. Хотелось стереть рукавом пыль и посмотреть на фотографию при свете заходящего солнца. И настолько любопытство одолело Айдына, что он, делая осторожные шажки на цыпочках, подошёл к столу и взял в руки портрет. Даже сквозь пыль вблизи было видно, что это портрет молодого мужчины. Вытащив трубку изо рта и положив её на стол, он сдул пыль со стекла. Стерев остатки её рукавом пиджака, старик стал вглядываться в лицо человека на снимке. На него смотрел улыбающийся мужчина с густой чёрной шевелюрой, зачёсанной назад, ямочками на щеках и тонкими усиками над губой. Белая рубашка с воротником апаш, модная в шестидесятых, не была застёгнута до конца и крепкая шея виднелась из-под неё. Странное дело, фотография даже не пожелтела от времени, сохранив свежий чёрный цвет глаз и усиков мужчины. На снимке был он почти пятьдесят лет назад.
Айдын плакал молча, утирая пыльными пальцами набегавшие слёзы и не мог оторваться от фотографии. Воспоминания теснились в его голове, толкаясь и стараясь встать перед глазами первыми, оттого они менялись быстро как старая пленка в кабинке киномеханика во время показа фильма. Не в силах больше смотреть на свой портрет, он подошёл к окну и упёрся лбом в прохладное стекло. Слёзы постепенно высохли. Достав носовой платок, старик громко высморкался и, пряча его в карман, глянул на улицу внизу.
Стояла весна. По улице шёл разносчик чая, держа поднос за длинную ручку, выкрикивая что-то весёлое пробегающим мимо него девушкам в ярких лёгких платьях. Усатый старик тянул тачку, доверху наполненную всяким тряпьем и зазывал хозяек: "Принимаем старье, барахло принимаем". Детвора пускала щепки и мусор по стекавшей по мостовой воде. В подвешенных к окнам соседних домов горшках цвела белая и красная герань, свисая яркими гирляндами вниз. На противоположной стороне, в тени домов шёл молодой Айдын и улыбался неизвестно чему. Густые чёрные волосы были взлохмачены весенним ветерком, ворот рубашки расстегнут, пиджак закинут за плечо. Старик закричал, стуча по стеклу, пытаясь остановить себя молодого на мостовой, но голос его тонул в заросших паутиной углах дома. Тогда он бросился к двери и выскочил на лестницу. В две секунды он сбежал по ступенькам вниз и, выбив хлипкие двери дома, очутился на улице, тускло освещённой светом, падающим из окон соседних домов. Прохладный ветер распахнул его пиджак и забрался под рубашку, холодя под левой лопаткой. Не понимая, что происходит, старый Айдын сел на порог странного дома и прислонился спиной к жалобно скрипнувшему трухлявому косяку. Под левой лопаткой всё также хозяйничал осенний ветер, во рту пересохло, а перед глазами стояла весенняя улица с весело идущим по ней молодым Айдыном.
Очнулся старик, когда над головой уже зажглись звёзды, а со стороны моря подул солёный ветер, пробиравший холодом до самых костей. Похлопав себя по карманам, Айдын не нашёл трубки. Очень удивился. Ведь он хорошо помнил, что она была всё время с ним, в левом кармане пиджака. Проверив карманы ещё раз, старик встал с порога, на котором просидел весь вечер и оглянулся на дом, пытаясь понять, как он здесь оказался. Это был обычный старый деревянный дом, каких в Султанахмет тысячи. Окна его светились жёлтым светом от электрических ламп, вырезая из мостовой похожие на продолговатые лепёшки куски. За занавеской двигался женский силуэт, поворачиваясь от одной стены к другой, - видимо, хозяйка готовила ужин. Айдын закашлялся от холодного ветра. Хриплый прокуренный кашель привлёк внимание женщины за окном. Отодвинув занавеску, она выглянула на улицу и, увидев старика, грудным голосом спросила: "Дядюшка, добрый вечер! Что-то случилось?" Старик махнул рукой и пошёл в сторону набережной, запахнув плотнее полы пиджака и сгорбившись от неожиданного видения.
Наутро рыбаки нашли мёртвого старика у моря. Он сидел среди мокрых камней, как в кресле, держа на коленях фотографию молодого мужчины. Вокруг устроились бездомные кошки разных мастей, ощетинивавшиеся и начинающие дико орать, когда кто-то хотел приблизиться к трупу. Больше всех шипел и выгибал спину чёрный кот, пристроившийся на плече старика. Собравшиеся зеваки качали головами и говорили друг другу: "Какая красивая и лёгкая смерть. Счастливчик наш дядюшка Айдын. Дай, Аллах, всем так умереть".
![[Э.Алейникова]](/img/c/coj_a/stranniydom/picture190.jpg)
![[Э.Алейникова]](/img/c/coj_a/stranniydom/picture193.jpg)