Аннотация: Странный рассказ... навеянный пространными размышлениями о лучших человеческих качествах
По серым улицам, среди удушливой пыли и резкой вони брел некто. В лохмотьях неопределенного цвета, в дурацкой шляпе с облезлым пером, какая-то ржавая железка болталась на боку, незнамо как держась за старый ремень. Плащ на его плечах давно прохудился и местами зиял рваными дырами. На руках красовались когда-то щегольские, а сейчас замызганные и грязные перчатки с раструбами. Собственно сейчас в основном краги и остались от них. Истрепанные голенища при каждом шаге хлопали по худым ногам.
Некто брел, боязливо посматривая по сторонам и, каждый раз, после очередного взгляда словно мантру или скороговорку что-то бормотал себе под нос. Которого, кстати, не было видно из-под полей шляпы, только землисто -серый подбородок с клочками какой-то растительности - не то волос, не то паутины.
Он шел по безлюдным улицам - только какие-то не то люди, не то остатки их теней шныряли у него за спиной, то выглядывая из тени, то снова в нее окунаясь.
Ранний вечер не нес ни тепла, ни прохлады - до заката еще далеко, и сезон, давно превратившийся, как и все остальные времена года - в одно сплошное межсезонье, не давал никаких прогнозов ни на завтра, ни на какой бы то ни было иной день.
Меж двух домов, в щель, едва достаточную, чтоб с трудом пройти боком, доносился непонятный шум. Видно было как множество людей сновало во всех направлениях. Некто наморщившись и придерживая травмированное, по-видимому, плечо протиснулся.
Среди площади, в толпе суетящихся мужчин и женщин, орущих детей, глухо бормочущитх проклятия стариков и нахальных жирных голубей он почувствовал себя словно в водовороте. Стало темнеть в глазах, ворот начал давить на горло, словно пеньковый галстук и мучительно не хватало воздуха. А этим - снующим - ничего, даже бегают, скалятся друг другу при встрече.
Увидев на противоположной стороне фонтан он, поминутно долго и бессвязно извиняясь в спину грубиянам, толкающим, бьющим локтями и наступающим на ноги, направился к нему. В какой-то момент он сжал было кулаки, но гордость схлынула перед сокрушительным доводом рассудка - ни рожна он не сможет.
Получив очередной тычок от старухи, тащившей за руку маленькую девочку с плюшевой розовой таксой в обнимку, он обернулся и встретился с взглядом с синими лучистыми озерами, чуть по краю обведенными вездесущим серым и девочка заупиралась, заставляя бабушку остановиться.
-Ба-а-а, ну ба-а-а, смотри, принц!
Бабушка, ошалевшая от бешеной гонки, времени в обрез - как всегда Алиса долго собиралась, остановилась и обернулась.
-Где? Алис, да ты что? Не выдумывай.
-Ну, смотри, вон он - в плаще синем.
Бабушка посмотрела в спину удаляющегося мужчины, чей плащ, наверное, когда-то давно действительно был синим, сейчас этот цвет можно было смело называть серо-бурым. Ветер, душный, пахнуший бензином, встрепал поля шляпы и из-под нее выбился яркий, словно блестящий под нездешним солнцем, золотистый локон. Бабуля, зажмурившись, потрясла головой - к тому моменту мужчина затерялся в толпе
-Тебе привиделось, Алиса. Пошли, мы опаздываем в магазин. Там последний день распродажи.
-Ну, баушка! Ну я же видела - он из Золушки! Помнишь, папа мне читал?
-Так, прикрой рот шарфом, сколько повторять -не разговаривай на улице - наглотаешься смога.
-Ну, баушка-а-а!..
А он все удалялся, внутренне сжимаясь под тумаками и тычками. В двух шагах от него, девушка, с чудными фиалковыми глазами, энергично работая локтями, пробираясь в том же направлении, чувствительно ткнула его под ребра. И оглянулась, когда он ахнул. Смерив его коротким взглядом, в котором узнавание мешалось с горечью, она, чеканя шаг, подошла и отвесила ему тяжелую затрещину.
Он изумился, держась за стремительно алеющую щеку
-За что?
-Мерзавец! Сволочь!
-Миледи, мы не знакомы...Но...
Девушка, лихорадочно нашарила очки в махонькой сумочке, дрожащими руками одела их - и оцепенела. Вроде бы те же смеющиеся ореховые глаза, темные волосы до плеч, нос с горбинкой, высокие скулы, даже шрам возле уголка рта есть похожий, но - на нее смотрел совершенно неизвестный ей человек.
-Обозналась...
Он отвернулся, и порыв ветра переворошил такие же серые космы, как и весь наряд. Вслед ему донеслось едва слышное сдавленное "п-простите". Но он уже не слушал, он шел к фонтану, который маячил поблизости. Девушка все стояла и смотрела вслед, смотрела, как сомкнулись подобно морским волнам люди за его спиной. И украдкой яростно терла щеки.
Справа наперерез ему двигалась группка подростков, кто - с пивом, кто - с сигаретами, кто - и с тем, и с другим. Их опережал визгливый хохот окосевших девчонок, которых обнимал идущий ближе всего к нему мальчишка. Мальчишка порылся в кармане, нашел обрывок бумажки, сноровисто скатал в шарик и прицельно метнул в нос прохожему. Угодил в самый кончик, который как раз выглянул из-под шляпы. Издевательски заржал.
-Э-э, да у нас тут Дартаньян уличный! И почему это вся бадяга во Франции кагбэ, а фамилия у него, как у азера? А, может расскажешь, Дартаньян?
-Не азерская, а гасконская...
Слегка сутулый, худой и хмурый мальчишка с ясными серо-голубыми глазами выглянул из-за спины первого. Он перестал смотреть под ноги, вытащил свободные от выпивки и курева руки из карманов и взглянул на оборванца в упор. В дыре плаща вдруг сверкнула филигранная гарда и рыжая потертая портупея.
-Чё? Скворец, ты опять со своими телегами?
Первый мальчишка презрительно сплюнул под ноги стоящего перед ним нищему. Тот не обращая внимания, качнулся в сторону Скворца, протягивая к нему руку. Ощипанное перо, красовавшееся на берете, высокие скулы на смуглом лице и крючковатый, но тонко очерченный нос кого-то смутно напомнили Скворцу...
-Чснс-ц... врнос-ц... бл... бла...
-Эй, чувак, валяй отсюда! Скворец, он тя ща облюет! Пошли отсюда!
Фактически волоча за собой нетрезвых тёл, он по широкой дуге обошел оборвыша, презрительно морщась. И пошел своим путем. Его спутники нестройно, но тоже по дуге потянулись за своим главарем. Скворец постоял пару мгновений, глядя в землю и мучительно морща брови. Когда он поднял широко открытые, ошалевшие глаза, убогий уже обошел его, но самым краем глаза еще смотрел на незваного заступника. Скворец протянул руку в попытке коснуться, но то ли не дотянулся, то ли бродяга увернулся - попытка не удалась. Он посмотрел вслед бродяге, вслед своим дружкам, уже почти исчезнувшим из вида и, развернувшись, резво побежал в противоположную сторону, бормоча под нос: 'пара-пара-пара...'.
Почти у цели его хлопнули по плечу. Он обернулся. Напротив него стоял старик, смуглое лицо его было перечеркнуто глубоким выпуклым шрамом, одна глазница - пуста. Волосы совсем белы, морщины испещрили лицо, будто складки - скомканный лист бумаги, но темные, словно перезревшие вишни глаза, ярко блестели.
-Вот это встреча! Надо же! И не чаял уже тебя встретить, сержант!
Бродяга провел рукой по темному ежику волос, только виски были седыми. И крепко, без лишних слов обнял старика. Вдоволь нахлопавшись по спинам друг друга, старик затараторил
-Ну, подарок, так подарок! Ферсов, как живешь-можешь? Я вот с внуком гуляю. Представляешь, у меня внук!
Разминая чуть ноющее плечо, он молча кивнул.
-Что, брат, болит! Здорово тебе тогда досталось! Но если бы не ты - не стоять бы мне сейчас здесь, да и многим из нашей роты ты тогда спас жизнь!
Он отмахнулся.
-И вы бы сделали для меня - то же.
-Не скажи, брат, не у всех хватит духу, да что там духу! Дури! Лезть под пули и на себе тащить наших. Да вдобавок еще и с пробитым плечом! Ума не приложу - как ты смог! Мы потом сколько раз собирались, поминали тех, кто не вернулся, да под это дело рассусоливали - что, да как возможно. Одни говорили - шок, ты, говорят, даже не понял, что рука пробита. Другие - что это от страха, мол, ты настолько боялся, что бросался в самое пекло, лишь бы не чувствовать ужаса. Этих-то умников мы быстро заткнули. А я вот что скажу тебе, брат - вот как на духу - тогда сказал то же. Герой - он всегда должен быть. Кто-то обязательно должен быть, кто придет и спасет тогда, когда уже совсем невозможно спасти и поможет тогда, когда уже совсем ничего сделать нельзя. Стало быть...
Старый солдат замялся, опустил стыдливо глаза.
-Ты прости, что я так вот болтаю, принял немного - сегодня же годовщина, как мы вернулись. Ну, да ты и сам помнишь, конечно.
Он грустно качнул головой, подтверждая.
-Ты прости, Федор, пора мне. Спешу я.
-Э-э, Ферсов, погоди - дай хоть внуку покажу того, кто деда приволок в окоп да собой и накрыл еще!
-Не могу. Прости.
-Да вон он, внук-то мой, стой здесь, щас я вернусь! Не уходи никуда! Минуту дай мне!
-Пого...
Но отставника уже не было рядом. Он развернулся, ветер снова трепал длинную седую паклю из-под шляпы.
Старик, крепко держа за руку внука, который сквозь стекла очков с интересом смотрел на мир, подошел туда, где оставил Ферсова. Рядом с ним был такой же потрепанный, старый вояка, судя по выправке.
-Ушел... Говорил я тебе - давай живее!
Он с досадой посмотрел на внука. Соратник укоризненно глянул на Федора.
-Ну, что ты мальца дергаешь! Кто ушел?
-Да Ферсов здесь был!
-Кто?!!
-Сержант Ферсов!
-Совсем ты спятил что ли? Память отшибло напрочь?
-Это еще чего?
-Совсем забыл - Ферсов не вернулся! Ему мы литровую кружку краюхой накрывали во главе стола! Если б не он - ни тебе, ни мне не пить бы больше горькую!
-Но я... Я же видел его! Вот так же четко, как тебя ...
-Допился! Говорю тебе, не уберегли мы Ферсова!
-Верно... вот сейчас только вспомнил - и правда, не вернулся он... Так кто же?
-Не знаю, и знать не хочу! Пойдем-ка лучше помянем его. Земля ему пухом.
-Мир праху!
И два старика с мальчишкой побрели в сторону ближайшего крытого навеса, откуда несло алкоголем и грязным немытым телом.
А он дошел - таки до фонтана. Тяжело облокотился на парапет, зачерпнул мутной воды, пахнущей затхлостью. Умылся, запустил руку под левую полу и словно впервые посмотрел на свою ладонь. На ней остались алые разводы. Он подставил ее под слабые струи и поморщился. Сзади подошла девушка неприметной внешности.
-Да-а, неслабо тебя приложили.
Он обернулся. Перед глазами девушки замелькали образы - то льняные волосы и серые, смеющиеся глаза смотрели на нее, то жгучий немолодой уже брюнет озорно подмигивал, то из-под шляпы на нее смотрел всезнающим взглядом немолодой аристократ. Она встряхнула головой, на миг прикрыв глаза, и перед ней стал высокий, худой мужчина с пронзительно-синими глазами, седеющими растрепанными волосами, в неопрятном сюртуке с небрежно повязанным галстуком.
Он посмотрел на свои руки, огладил полы с интересом.
-Странно...
Она словно сама удивилась
-Что?
-Не важно.
-Как скажешь. Ты еще держишься?
Он кашлянул, прикрыв рот манжетой. На манжете остались капельки крови.
-Уже почти нет. И знаешь, уже и не хочется. Сил нет.
-Совсем?
-А откуда им взяться? Мне, как и всем, нужно чем-то питаться. Жалких крох едва-едва хватает, чтоб волочить ноги. И я готов проклясть все и вся - потому что страшнее нет ничего, чем опоздать и видеть в глазах тех, кто ждал - укор. Они не знают, что это я - опоздал. Не знают, что меня нужно винить - но я вижу его, в самой глубине глаз.
-Ну, так не тащись никуда. Что толку?
-Я не могу. Так должно быть.
-Как?
-Я должен быть там, где я нужен больше всего.
-Знаешь, я слышала, что тебя называют Могильщиком в последнее время...
-Пожалуй, это единственное, что я могу сделать. Я не имею права отводить глаза от того, что произошло по моей вине.
-Но... ты же не виноват...
-Это как сказать...
-А что ты можешь сделать, ты и щенка не в состоянии отшвырнуть, не говоря уже о чем-то более серьезном!
-Я должен быть там, где нужен!
Он опять закашлялся, уткнувшись в манжет. Когда приступ закончился он со злостью начал стряхивать кровь.
-Я не могу ничего сделать. У меня нет сил. Совсем. Все, что было моей пищей, все, что утоляло мою жажду - исчезло. Занесено в Красную книгу человеческих дел и чувств. Благородство осталось только на километрах киноленты! Честь теперь шелестит и имеет отчетливый зеленый оттенок. Справедливость исчезла как различия между временами года! А верность... Верность меняет постоянно значение как угол между касательной и дугой! А что они сделали с любовью?!! Ах, да, ты знаешь...
Он слегка смутился, но вскипевшие чувства в нем не успокоились.
-Что они называют достоинством?!! Это, оказывается, часть тела!!!
Он поморщился, кашлянул, и в уголке его рта показалась алая капля.
-Знаешь, что они делают великодушно?! Не замечают, что где-то нужна их помощь! Знаешь, когда они проявляют смелость?! Когда смешивают алкоголь! Знаешь, кто такой порядочный человек? Тот, кто содержит в порядке свои половые связи! А щедрость? Щедрость проявляют, когда дают первую дозу наркоты!
Он горько засмеялся. От этого смеха что-то внутри обрывалось.
-Знаешь, за счет чего я еще не сдох? За счет стариков, которые прощают своим детям все, за счет сопливых малышей, которые еще не научились манипулировать или усыплять свою совесть.
Он опять горько засмеялся, и смех его перешел в жестокий кашель.
-А пирую я среди безусых юнцов, которые собираются, чтоб поиграть в небылицы. И некоторые из них искренне играют благородных и справедливых. И пусть из слова и мысли - как шапка пены на пиве, но этим я живу. Представляешь? Я больше не могу так! Слышишь?!! НЕ могу!!!
-И что ты предлагаешь?
-Я ничего не предлагаю! Я пришел сюда, чтоб больше никуда не ходить! Я здесь остаюсь.
Он сел на брусчатку под парапетом фонтана и согнулся в жестоком приступе боли. Сквозь зубы не пролилось ни звука, но она могла только догадываться - каково ему сейчас. Ведь чем меньше сил в этом теле - тем больше ран открывается. А уж этого добра - у него навалом! Бесчисленное количество пуль он принял в себя вместо тех, кому они предназначались. Сотни амбразур закрыл своим телом. Сколько раз пил яд из чужого бокала, сколько раз выносил на берег тонущих, чтоб потом гореть в лихорадке.
-Послушай, я понимаю - тебе трудно...
-Ни черта ты не понимаешь!
-Хорошо, не понимаю. Но ведь есть же те, ради кого стоит пытаться?
-Сколько? Двое? Трое? Не слишком ли?
-Ты же видел - все еще есть те, для кого стоит жить.
Он грустно отрицательно покачал головой.
-Единицы... А один, как я вижу - в поле сейчас просто не выходит.
-Только что ты посеял 2 зерна. Та девчушка и тот юноша... ах, да! Сейчас так не говорят - пацаненок...
Она сморщилась, словно проглотила что-то противное.
-Что?
-Ты дал ростки светлому и чистому.
-Какая разница - это не надолго.
Он кашлял с позывами, прикрывая рот одной рукой, другой - отрицательно мотал в воздухе. Она вымучено улыбнулась
-Послушай, а давай попробуем... еще раз...
-Нет!
Такая мука отразилась на его лице.
-Прошу тебя! Без тебя у меня ничего не получится. Я так устала возиться с зоопарком!
Он недоуменно посмотрел
-Надоело иметь дело с козлами и суками!
Он тяжело вздохнул, стирая с губ кровавую пену. Голос его был едва слышен, гораздо лучше было слышно бульканье крови в легком.
-У тебя нет совести...
-Ну, извини - у любви ее быть не может. Это уж скорее по твоей части.
Он криво улыбнулся и кивнул, соглашаясь на ее предложение. Она благодарно улыбнулась в ответ, посылая воздушный поцелуй.
-Ох, как не хочется снова через это проходить...
-Я помогу. Ты когда-нибудь умирал в объятиях любимой?
-Это не очень-то вяжется с геройской смертью...
-Я покажу, как это бывает.
Она пристально посмотрела ему в глаза. И словно невидимый, неощутимый ветер раздул ее сияющие волосы, лучащиеся глаза наполнились теплым светом. Нежный румянец тронул скулы и свежие, прекрасные, как лепестки шиповника губы приоткрылись.
Она коснулась его губ невесомым, легчайшим поцелуем и...
Вечером милицейский обход обнаружил два тела у парапета фонтана. Как их раньше не заметили было совершенно непонятно. У мужчины - конечно, без документов - обнаружилось огромное количество ран, как колотых, так и резаных. У женщины документы были на имя гражданки Ивановой Любови Ивановны. Прописана она была где-то в глухом селе, о местонахождении которого никто даже не догадывался. Обоих решили провести как неопознанные тела. Санитары, никогда не отличавшиеся особым почтением к мертвым - а что им- все равно уже, забирая тела были непривычно тихими и аккуратными.
-Смотри, а он-то на Бельмондо похож.
-Да какой же это Бельмондо? Янковский вылитый!
Когда тела занесли , уже закрывая двери один из мужчин остановился
-Ох, как же на бабу Галю похожа... Она мне такие пироги с маком пекла! Пальчики оближешь!
-А мне мамку напоминает... я ее почти не помню, смутно так. Иногда во сне снится...Отец говорит - страх, как она меня любила.
Светлая память О. Янковскому,
а также всем тем, для кого благородство, честь и достоинство были способом существования, а не абстрактными понятиями.