Однажды я сидел со своим другом у костра, и мне было грустно. Что-то тревожило меня, бередило. Я не мог понять причины, да и не хотел. Мне казалось, что весь мир замер в унынии вокруг меня. Я думал о том, чем так дорожил, и что, едва поманив, навсегда скрылось из моей жизни. И вопреки себе, вдруг, понял: это ушла от меня детская непосредственность и радость, испугавшись внезапной разлуки с дорогим человеком. Разлуки, когда расстояние прежнее, а время...Время совсем иное. И тоскливо мне было от того, что я не знал, смогу ли стать вновь открытым и доверчивым.
- Скажи, - попросил я, - ты был когда-нибудь счастлив, полон безудержной радостью... и, вдруг, опустошен ударом? Когда совсем не успел сдержать себя, когда боль заплескалась в глазах после дикого веселья, детских шалостей? Был?
Помолчали. Костер сыпал искрами, щелкал ветками и недовольно ворочался в своей яме. Друг встал, подкинул еще дров, взял одно полено и стал бросать в пламя кусочки коры. Те, что побольше - загорались со всех концов и, медленно съеживаясь, исходили черно - красной рябью. Средние вспыхивали целиком и медленно оседали вглубь языков пламени, растворяясь в них. Самые крохотные, полыхнув мимолетной искрой, пеплом поднимались в небо на волнах горячего воздуха. Я уже почти перестал ждать ответа, когда мой друг заговорил. Тихо, но так напряженно, так сильно, что я чувствовал в каждом слове, какой высокой плотиной в его душе были обнесены воды этих его воспоминаний.
- Было. Той удивительной порой, когда не ясно - осень или лето, когда я всегда бываю счастлив первым золотом листвы и летающей паутиной, первыми холодными ветрами и прогулками по лесу, первым чаем из термоса... Было. Ты ведь помнишь Ее? Она тогда приехала в мой старый деревенский дом, ей просто захотелось. А я ее ждал. Всегда ждал. И тогда, конечно, тоже. И мы с ней поехали к реке. На закате мы стояли у парома, она смотрела на воду, солнце, лодки. На островах кричали чайки. Я подарил ей водный цветок, она уронила его обтрепав лепестки, рассмеялась. Я сорвал еще один, уже чувствуя, как что-то надорвалось. Я на нее смотрел, смотрел. И вот мы ехали назад, а мне все казалось, я вижу выгоревшие кончики ее ресниц на фоне закатного неба. Она расшалилась. Врезалась с разгона в мой и так старенький велосипед, мы упали, вскочили, стали отряхиваться и извиняться. А потом я протянул руку и заправил выбившуюся прядку ее волос. Как я был счастлив! Меня окатывало волнами детской радости. У меня болела нога, но я мечтал, чтобы она вот так еще раз разогнала велосипед и врезалась в меня... И я бы заправил ей за ушко прядку волос.
-Прекрати на меня умиляться - фыркнула она и криво усмехнулась.
И вот тогда умерла моя детская радость. Она что-то говорила, смеялась, залезала на велосипед и ехала, ждала пока я ее догоню, бросала велосипед на обочине и смотрела на деревья, залезла в заброшенный дом и с интересом разглядывала стропила, балки, сваи, искала глазами пищащую в пыльной темноте крыши летучую мышь. А мне было больно.
-Понимаешь, удобно считать, что знаешь того, кто тебя любит и кого любишь сам. Я любил - она знала. Она не любила - знал я. Но она не понимала совершенно и не знала ни меня, ни моей любви. Как жаль мне было той детской радости, того восторга, с которым я смотрел на нее в тот миг, когда она сказала те слова. Как жаль мне было мою душу и нежную к ней любовь. Они удостоились сравнения с умилением - чувством, которое способен вызвать даже кот, просто сидящий на крыше.