Неужели у меня склероз, а? Да вроде еще и не стар, а? И где же я дел ветки для растопки. Помню же, в баню занес их, у печи выложил. Забыл спички и пошел за ними домой. Да, да, все именно так и было.
- Ваня, - кричит жена.
- Что? - вышел я на крыльцо.
- У тебя совести нет?
- В смысле? - удивляюсь я.
Надо же. Как с утра начала на меня кричать жинка, так и весь день продолжает. То ей не нравится, что червей раскидал по кухне. А как я их мог, спрашивается, раскидать, когда только их на рассвете накопал, да крышку банки с ними хорошо закрутил, и поставил ее не в кухне, а в прихожей, в углу, около удочки. И надо же, а, на полу посередине лежит открытая...
С рыбалки пришел, пойманных карасей в ведре оставил, да крышкой прикрыл и в светелку занес. Дочка со своим мужем к вечеру придут. Сегодня у нас банный день, вот тогда и уху поставлю, чтобы свеженькой наслаждаться. Так на тебе, как только у карасей с ладошку силы хватило крышку с ведра сбить, на которой литровая банка то с водою стояла?
А потом кто-то сделал ноги моим сапогам, с которых грязь еще не успел смыть. Так они в зале лежат...
А теперь вот ветки неизвестно как в закрытое банное окно во двор выскочили.
- Да я не пил ни сегодня, ни вчера. И мозги у меня нормальные, - отбиваюсь от жинки.
А ей все мало. Ну, как хочет, может, действительно рюмочку рябиновой опрокинуть, или клюквинки, а?
А клюквинка-то покрепче будет, градусов под тридцать. Ее и нужно для настроения. И пошел к подвалу, по лесенке спустился в него, откупорил бутыль, сделал три, нет, лучше пять бульков в кружку, и - выпил. Эх, сладкая, то какая на водке пшеничной, а как сочетается она с сахарком! Вкуснее и не найти. Вот, а теперь нужно быстрее ноги выносить из подвала, а то через минуту и силенок не хватит, укачает. Главное пять-десять минут выдержать, а потом и молодость в ножки пойдет.
Ухватившись за лесенку, полез вверх, и прямо перед носом дверца захлопнулась. Еще шажок, и затылок бы попал под нее. Фу. Да еще и свет в подвале выключили. Ну, Светка, это ее работа. Ты смотри, и дверь на защелку закрыла. Вот баба, а!
Достаю сотовый телефон и кричу ей:
- Совести нет. Что ты весь день издеваешься надо мной. Зачем дверь в подвал закрыла. Ты, что, хочешь, чтобы я снова со спиной слег. Совести у тебя нет, - ах, аж сразу отрезвел.
А жинка в трубку оправдывается, мол, и ноги ее не было в сарае. Брешет. А теперь это ее работа, пока, я за спичками ходил, ветки из бани выкинула во двор, и давай со мной счеты сводить. Вот баба, а.
С горем пополам, в доме все началось распогоживаться. Вода быстро согрелась, прошло полтора часа, а емкость горячая, руки на ней больше двух секунд не удержишь. Да и уха поспевает, вот-вот и можно бросать в ее кипящую юшку лавровый лист с черным перчиком.
Только подумал, а в калитку и гости. Внуки бегут не к бабке, а к дедушке. Вот так тебе, Света!
- Ну, вы мои хорошие, - обнимаю их. - А я вам мороженного купил, идите в кухню, в блюдцах оно вас ждет. Только по чуть-чуть ешьте, холодное.
А сам, утопив ложкой в юшке несколько лаврушек, запахом идущим из кастрюли все надышаться не могу.
- Дедушка, а мороженное все на полу валяется, - кричит внучка.
- Как так? Вот дела! - и, схватившись за голову, только и остается, что охать.
Жена в крик, внуки - в плачь, только дочка - умница, кричит на маму, чтобы не кричала на отца.
- Мама, да вы же с папой, наверное, про Кешу совсем позабыли, да?
- Какого Кешу? - удивляется жинка.
- Ну, конечно забыли, - качает головой Кристинка, и подходит к серванту и рукой в его углу что-то ищет. - Мама, а где блюдце, что я на прошлой неделе здесь с сахаром оставила?
- Так, зачем? - удивилась жинка. - Я его убрала оттуда, только пыль собирает.
- А сахар в нем был? - допытывается дочка.
- Только пыль. А это ты про домового. Так все это сказки вам отец понавыдумывал.
- Папа, бежим в баню, чтобы Кешка там вам дел плохих не натворил. А то, как обидется, может такое наделать.
- Ой, и, правда, - и ухватив с серванта тарелку, да насыпав в нее из сахарницы искрящегося сладкого песочку, бегу за дочкой в баню.
И какая Кристинка у меня умница. Домовенок уже и печь открыл, да к счастью углей не успел вытащить и набросать вокруг нее.
Поставил я на стол тарелку с сахаром, за которым мы любим попить холодного кваса после баньки, чтобы остыть. Да присел около печи, вороша кочергой в ней угольки.
Дочь ткнула меня локтем, и показывает глазами, чтобы я оглянулся. Резко посмотрел на стол, а там Кешка. Ой! Аж испугался. Как он зарос! И рыжина у него потемнела, значит, злой.
Вздохнул. Еще раз обернулся, нет ни кого за столом. А дочка насупилась, ругает, мол, что забыл, нельзя на их домового Кешку, так долго смотреть.
- Кешенька, ты нас извини, - просит шепотом Кристина. - Папа теперь не будет про тебя забывать, всегда будет сахар в блюдце насыпать. Правда, папа?
- Конечно, - говорю я, копошась кочергой в печи.
Снова дочка локтем подталкивает меня. Резко оглянулся, Кешка на столе посветлел и исчез. Простил.