Юрка пришел в себя. Знобит. Правая рука, как деревянная, видно отлежал? Начал сжимать и разжимать ладонь, в пальцах закололо, значит, кровь застоялась, а теперь пошла, руку не потерял. Вздохнул. Ногу тоже тянет, словно не своя, а костыль пристегнутый. Голова невыносимо чешется, и не только, то там - в затылке, то у виска, жалит, словно иголкой в самый нерв тыкает. У-у-у! Это все от глухаря, теперь все его блохи, вши на него перебрались, и пожирают, пожирают. От злости схватив окоченевшую птицу откинул ее от себя. Но легче не стало: тело дрожит от холода, зубы отбивают чечетку...
- У-у, - от исступления и бессилия хочется рвать и метать. - Попал же, а, - Юрка, оглядывается по сторонам. - Ну попал же, а, метров десять от машины всего-то, ну двадцать отошел и все.
Туман, стелящийся по болоту, как черепаха наползает на островок, и вот-вот накроет своим холодным, бледно-серым панцирем. Чувствуя это Юрка прикладывает все усилия, чтобы подняться, понимая, что по-другому свое тело не согреет. Упершись о скользкий ствол болезной березки, поднялся, но болотный мох играет под ногами, как пружина. Удержаться бы, тело полностью обессилело.
Глаза бегают по зеленому мху, выискивая бурые и красные капельки клюквы, и еще каких-то темно-синих, неизвестных ягод, но очень вкусных. Ага, вот и ружье, тонет в зеленом мху. Тяжелое, потом заберу.
А, вон они, пара клюквенок на соседней кочке. Прямо, целые вишенки, большие. И ногу не удержать, потянулась вперед и, ёх-х: Юрка проваливается в бездонном окне болотной жижи, слегка прикрытой стебельками и лепестками травы, мха.
- Ох-х! - вскрикнул он и, хватаясь за мелкий кустарник, зацепившийся за островок соседней кочки, с омерзением ощущает, как кисель болотной жижи заливается к нему под прилипшую к телу рубашку, и ползет выше, к животу. Утопив ладони в мягком мху, опираясь на оседающую кочку, Юрка заползает на нее.
- Фу-у, - только и остается, что выдохнуть, но сил, чтобы глотнуть побольше воздуха не остается. Поднял голову, осматривается. Хоть бы ветерок задул и разогнал мокрую вату тумана. - Хэ-э, - и провалился в забытьё.
Он лежит на льдине, ноги замерзают, и огромный ледокол, режущий пласты льда, вот-вот разрежет и его тела. Юрка сколько может поджимает ноги под себя, чтобы увернуться от корабля. Э-э-э-э, открывает глаза: это был сон. Он лежит в болоте.
Уловил легкое согревание кожи лица, это от солнечных лучей. Ноги тоже нужно согреть и, что есть силы потянул их к себе, и всем телом забрался на кочку. А солнышко забралось выше серой кромки линии леса. Неужели так далеко от него ушел? Вроде нет, с другой стороны он совсем рядом. И что его ночью потянуло в болото? Не помнит... А вон и тот самый дед, которого уже как дня два, а может и больше, догнать не может.
Вот человек, а? Ну, какое ему дело, сколько он, Юрка, убил глухарей: двенадцать или тринадцать. И прямо под кожу все лезет-лезет, пристыживает, ругает, что из машины стреляет их, без разрешения, без лицензии. Это все из-за него он потерялся тогда: все подальше отгонял и отгонял от Юрки раненного глухаря. Ну ничего, сейчас догоню и поговорим за это.
"Ух-гм, ух-гм", - заухал филином из груди кашель и молотом отдает по мозгам: больно.
Через минуту-другую легче стало. А дед где? А, за кустарником прячется, ну и хорошо. Нужно только встать, встать! Вот так. Ты смотри, и он поднялся, наблюдает за Юркой. Ну ничего, только бы вылезти из этой трясины. Вот так, вот мои ножки, давай, давай делайте шаг, еще шаг, только бы выйти.
"А вот и лес: вышел. Вышел! Только вот теперь отдохнуть нужно на этом пеньке. Блин, сколько же этоя уже по лесу? Дня три, скорее четыре. А вот и клюквинка на мху притаилась. Сейчас я тебя поймаю, как кузнечика. А вот ты и есть!" - Юрка не удержался на пне и свалился в мох. Вроде бы подцепил ягодку, раскрывает ладонь, а она там, во мху спряталась: ничего и он полезный, витаминный, и засовывает его вместе с ягодкой в рот и жует, жует.
- Кхе, кхе... - то ли что-то хрустнуло в стороне, то ли дед кашляет.
Юрка всматривается. Точно, это дед, не ушел, значит, заступник лесной. Ну и хорошо, сейчас ему все объясню, что виноват, ну, жадность подвела, что ли, скореее всего нет, просто похвастаться хотел перед друзьями. Да пусть он этого глухаря забирает себе, а мне дорогу покажет.
- Дед? Погоди!
А вон, где он, под елку залез и глаз с Юрки не сводит.
- Сейчас приду, погоди.
Но под ветвями елки его уже нет.
- Где ты, дед?
- Кхе-кхе!
"А он сзади, о лыбится, и как я его не заметил? Сейчас дед, погоди", - и сорвав пару брусничных ягод Юрка раздумывает съесть их самому, или деда угостить.
- Дед, хочешь полакомиться, погоди, я сейчас, - и протянув вперед ладонь с брусникой пошел к нему, и... упирается в гнилое бревно. - Надо же, а, - присматривается к бревну Юрка, а дед-то не ушел, вон на том его краю сидит. Ну и хорошо. Юрка уселся на бревно и спрашивает. - Как звать-то тебя?
- Федотыч, - скрипит дед как старая сосна.
- Федотыч? Совсем обессилел я в погоне за тобой. Прошу, выведи меня отсюда, а?
А дед молчит.
- Да не буду я больше птицу твою бить. Дед, клянусь! - и, подвинулся к нему поближе. - выручи, а?
Но деда там уже нет, за кустарником стоит, на Юрку поглядывает, потом - за деревом, потом - за муравейником. Не догнать.
А вот сил за ним бежать больше нет. Облокотился спиной на дерево Юрка сполз вниз. И не зря, здесь ягоды вокруг много. И какая брусничка! Крупная, темно красная, сладкая, не наешься.
- Дед, угощайся, - предлагает он старику, а того нет, опять где-то прячется.
"А-а, вон где он, за кустом. Да и ладно, нужно поесть, а то так с голоду и сил не наберусь... Вот, теперь хватит, можно и..."
А дед, как заяц, между деревьями и кустарниками, незаметно пройдет и остановится, и с Юрки глаз не сводит.
- Федотыч, ты погоди! Федотыч? Да куда ж ты скачешь? Чего меня бояться? Я тебе что, медведь? Покажи мне дорогу и разойдемся, дед?
Ну вот, наконец, старик остановился, и Юрку подпустил к себе поближе. Уселся Юрка, отдышаться не может:
- Фу-у. Фу-у-у! Ну, скажи, зачем мне, этот глухарь понадобился, а? Из-за жадности, думаешь? Да нет, Федотыч. Азарт? А, чего ж они, эти индюшины, машины не боятся, сидят на дороге как мишени, а? Ну сам знаешь, вот и не выдержал, набил их. А зачем? Да, чтобы дружбанам показать, а то все хвастаются что по глухарю на охоте в день бьют, из под собаки. Вот! А я - тринадцать, и никакой собакт для этого мне не нужно, а с машины, бац и все. Пусть, думаю, позавидуют. Вот. А ты уж извини меня дед. Не буду я больше даже охотиться. Ружье утопил, и пусть. Дай, лучше, пять! - и протянул к старику руку.
А деда-то и нет. Вот дела, а. Один крест из досок торчит. Точно! И что на нем написано? "Фэ. Тэ. Иванов" Вот те на, а, и цифры какие-то под фамилией. Да это ж могилка, вот те на.
Юрка поднялся и глазам своим не может поверить: на дорогу он вышел? Точно! Вон и его машина стоит. Джип, точно. Опа! И от сердца отлегло. Встал перед машиной на колени, положил руки на ее корпус и замер.
А когда отворил дверь, лицо в сторону отдернул: от тошнотворного запаха ударившего из салона. Птица завонялась, двенадцать глухарей. Вот так. Это ж сколько тогда, получается, он по лесу блукал? Вот, Ёшкин кот, а. И зачем мне нужен был еще и этот глухарь?
- Ну, зачем! - во все горло, на весь лес, попытался закричать Юрка, но больше сипа ничего и не получилось.
- Кхе, кхе, - то ли дед откашливается, то ли сосна скрипит. Смотрит Юрка в сторону креста, а там дед сидит, Федотыч, и качает головой.
Приложил Юрка ладонь к сердцу и сквозь слезы просит: