Как принято считать, в семье сами знаете не без кого. Но он не урод, он просто месяц-недомерок. Ему досталось меньше всех, но он не обиделся, он просто растерялся.
Он пришёл вовремя, за своими старшими и суровыми братьями, принял от них морозы и сугробы, но вот солнце за горизонтом удержать не смог. Его наглое лицо каждое утро появляется всё раньше, а исчезает всё позже, оно и светит теплее, оно теперь нагревает, оно теперь это может. И Февраль от этого теряется ещё больше.
- Я же зимний, я же суровый,- мог бы заявить Февраль, но вместо этого лишь лепечет,- ну что вы смеётесь? И тут же преподносит, кому трескучий мороз, кому снежные завалы, кому вьюги и ветры. От него, растерявшегося, достанется каждому, но он коротышка и прекрасно это понимает.
Февраль похож на старого забытого приятеля, которого случайно встретил на вокзале. Он радуется, лезет обниматься, но забывает при этом поставить на перрон чемодан, который ударяется о твою спину, не больно, но весомо.
Он неуклюжий, старается быть похожим на старших братьев, но у него не всегда получается. Он начинает стараться ещё больше, но все старания не ведут ни к чему. Они напрасны. Морозы его скоротечны, вьюги повоют и перестанут. Ветры, которые он поднимает, теплеют. И даже белый пушистый снег, которым он разбрасывается налево и направо, только радует, прикрывая собой накопившуюся пыль, сажу от труб заводов и печек деревенских домов.
Февраль готов повторить это ещё и ещё, что бы остаться в памяти подольше, но нет. Дни становятся дольше, они больше не похожи на несколько затянувшиеся вспышки, они уводят миллионы людей из домов и возвращают их обратно сами, не оставляя прохожих, школьников, пенсионеров, рабочих с заводов под электрическим освещением фонарей.
И Февраль, чувствуя своё неминуемое поражение, начинает психовать и беситься. Он повторяет все свои каверзы снова и снова, и в который раз они лишь рассмешат население, потому что все прекрасно знают, он скоро, совсем скоро сядет в свой вагон и едет отсюда до следующего года.
Раздаётся гудок электровоза, провожающие выходят из вагонов, провожаемые машут им в окна, кричат что-то неслышное сквозь стекло, а по перрону идёт Февраль, с тяжёлым чемоданом, понурый, грустный.
Он оборачивается и говорит, как старый забытый знакомый.
- Я бы ещё остался, погостил немного, но сами понимаете, дела ждут, пора...
И весь перрон взрывается смехом. На коротышку показывают пальцами, улюлюкают, строят рожи. За это он будет потом кидать снежки в Март и Апрель, хотя им и своего хватает. Не везде, конечно, но таких мест гораздо больше, чем южных, избалованных теплом и солнцем.
Поезд отходит, набирает скорость и скрывается где-то за горизонтом, над которым висит хитро улыбающееся солнце, оно готово уже не только нагревать, оно готово жарить, топить под собой снег, открывать асфальт, словно балуясь, сбрасывать с крыш сугробы и развешивать на карнизах сосульки.
Но это из другой истории. Пока же Февраль не добрался до вокзала, но уже на чемоданах, такая у него роль, и ничего он с этим сделать не может, как бы ни старался.